Эмма - сестра Балапана

  Глава из романа Балапан

После перезда в Троицкое, Нахтигали продолжали ворковать между собой, их жизнь была прекрасна уже потому, что они вместе. Нахтигаль ценил жизнь Сильвии выше собственной, такое бывает не часто, согласитесь, её приоритеты выше своих, и хотя у неё были приоритеты, они, в конечном счёте сводились  к тому, чтобы ему жилось лучше, к его выгоде... Вот такой замкнутый круг. Это как Создатель создал некоторых бабочек только для определённых видов цветов, а те, в свою очередь могут быть опыляемы лишь этими бабочками, так и Сильвия была создана для Нахтигальчика и наоборот.
   Огороды давали небывалые урожаи картофеля, такого даже не бывало в Поволжье. Она и стала главным продуктом на первых порах. Помидоры, правда, не успевали спеть за короткое лето, они доспевали в валенках. Понемногу обзавелись и хозяйством: куры, свиньи, кролики, корова... У нас было «всё своё» - как говорили многие немцы, когда это «всё своё» утратили, в связи с переездом в Германию. Конечно, это «всё своё» способно сделать полным желудок, но это ли смысл жизни? Это голодным смысл, но голод, к счастью, ушёл! Да и что значит «всё», в этом «всё своё». в Сибири не растут бананы и мандарины, конечно, без них можно прожить, так же как можно прожить и без Большого Театра, и без «Ивана Сусанина». Но зачем? Не наплевать ли лучше на это пресловутое «всё своё»?
   Нелли не долго томилась в четырёх стенах без друзей и подруг. Относительно быстро она освоилась и стала душой компании в Троицке. Ни одна «Товарочка» не проходила без неё, она их, собственно, и организовывала. Местный гармонист, Зелингер Яков, был один гармонист на всю округу. Он выучился играть частушки и ничего сверх того, и для «Товарочек» его репертуар был в самый раз, без его услуг нельзя было обойтись никак. С Нелли они сдружились и заправляли досугом в Троицке. Однажды этот гармонист взял да и посватался. Представьте сцену: Эмма, занятая шитьём, тут же Сильвия, занятая своими травами, Нахтигальчик, только что вернувшийся с работы, случайно заехавший буквально на один день Роберт и сама Нелли, сильно подозревающая, что сватать пришли её... Гармонист был сирота, поэтому взял с собой на сватовство одну случайную семейную пару и бутылку самогона. Пиджак для этого случая одолжил у приятеля, из наружного бокового кармана которого торчала бутылка с мутноватой жидкостью, закрытая скрученной бумагой вместо пробки. Для торжественности момента жених воткнул себе и своим спутникам по искуственному цветку в нагрудные карманы. Фуражка набекрень, из-под которой торчит чуб, на одном плече висит гармонь, в любую минуту готовая к бою, и его спутники: длинный и худой, как жердь мужик в пиджаке и сапогах, промежду - галифе, уже принявший для храбрости; его супруга не переставающая говорить и смеяться без причины, маленькая и толстенькая, «перепрыгнуть легче, чем обойти», говорят о таких. Весь этот колорит просто обрушился на семейку Шмидтов — Нахтигалей. Роберт от удивления даже рот открыл, а когда выяснили цель визита, после многих предисловий, «типа мы купцы, а вы продавцы, у нас есть бычок - у вас тёлка...», Роберт и спросил, мол кого вы хотите?... В это время Нелли пряталась в последней комнате, а Эмма, ничего не подозревая, была тут же, где весь спектакль происходил. Доподлинно неизвестно до сих пор, хотел ли с самого начала бычок именно эту тёлку, или его решение созрело мгновенно, что имеется под рукой, тому и рады... Он попросил руки Эммы, с торжествующим видом ставя бутылку на стол, которую благоразумный Нахтигальчик тут же убрал в шкаф, и при этом спросил Эмму:
Пойдёшь за него?
   Эмма медлила, не отвечала...
Смотри какой голубоглазый, - набивал цену жениху «коммерческий директор» Роберт.
Ах, была-не была, пойду, - неожиданно даже для себя самой, ответила Эмма.
  Нелли была несколько удивлена развязкой сватовства, но не более того.
Ну вот и поладили, - сказал Нахтигальчик,
Если ты её будешь обижать, я тебя застрелю, - привычно и лениво сказал Роберт.
Да нет..., да я..., - ответил жених Яков.
   Большого веселия не получилось, Нахтигальчик так и не достал бутылку самогона из шкафа, а гармонь так и не пригодилась её обладателю.
   Свадьбу сыграли не откладывая в долгий ящик. Роберта не было, но был самогон, который лился рекой, и гармонист, он же жених, по этой причине в первую брачную ночь остался девственником, по «состоянию здоровья». Молодым выделили комнату — ту, которую Эмма занимала совместно с Нелли, разделили пополам шифонером. Гармонист работал в колхозе «Большая речка»  и сильно не тяготил своим присутствием остальных обитателей, как раз была то ли посевная, то ли уборочная, то ли ещё какая-то страда. Эмма, ещё до замужества окончила курсы кройки и шитья и обшивала всех родных и знакомых из материала, что привозил рулонами Роберт. Дела пошли в гору.
   Якову Эмма сказала сразу, что в колхоз переезжать не намерена, пусть он перебирается в Троицк и устраивается на работу тут. Из колхоза уйти не так-то просто, там люди работали за трудодни, правда в урожайные годы эти трудодни отоваривали «натурой». Но такие годы в трудовой практике Якова ещё не случались. Документов типа паспорта и трудовой книжки колхозникам иметь было не положено. Молодожёны с горем пополам наскребли на землянушку и съехали от Нахтигалей. Яков хоть и пропадал день и ночь в своём колхозе, каким-то образом сумел сделать Эмму беременной, ещё  до их отъезда в землянуху. Троицк без услуг гармониста никак не хотел обходиться и его то и дело вызывали на «Товарочки», поначалу и Эмма ходила с ним, но потом, когда «отяжелела», перестала. А гармониста приносили каждый раз домой бесчувственного. Это быстро надоело Эмме и она выдвинула ультиматум «или-или», сестре Нелли она запретила таскать мужа куда бы то ни было. У них родилась девочка, в метриках записали имя Людмила, а звали Люсей, почему-то. Гармонист от свалившегося счастья ушёл в запой, пока из роддома не вернулись его девочки. Теперь Эмма взяла под строгий контроль количество выпиваемых мужем рюмок на каждом застолье. Яков имел неистребимую любовь к самогону, а тот отвечал ему взаимностью. Самым первым пьяным на любом застолье был всегда он, ему хватало пары рюмок. Тогда он играл весь свой репертуар, и ему подносили, так, чтобы не видела супруга, и он набирался до кандиции всякий раз и танцы на том и заканчивались. Танцоры делали это, то есть подносили рюмки гармонисту, себе же во вред, но опыт их ничему не учил и это повторялось всякий раз. Тащить на себе его домой приходилось Эмме чаще всего самой. Жили они интересно, его интерес — выпить, её интерес, воспрепятствовать этому. Он был, что называется ни украсть, ни покараулить, не считая игры на гармони, он не умел ровным счётом ничего, даже забивая гвоздь в стену, обязательно ударит себя по пальцу, или молоток слетит с ручки и угодит в окно. Но не смотря на это они стали строить домик на участке, где стояла их землянка. Купить стойматериалы было совершенно невозможно, да и не на что, поэтому всё надо было где-то приобретать нелегально, приворовывать, что и делали практически все, кто строился, не только в Троицке, но и по всей стране. Яков перешёл, наконец, ценой крови (малой) пота и слёз (обильных) из колхоза в одно СМУ, и был на подхвате в бригаде у тех, кто делал срубы — дома из брёвен. Свой домик они и построили из брёвен, благо такого добра в Сибири всегда было завались, только доставить до места строительства надо было суметь. Эмма поневоле стала предприимчивой, потому как её Яшка договориться ни с кем не умел. Помогал и Нахтигаль, и иногда наезжающий Роберт, делал необходимые подарки, такие, как стёкла на окна, или чугунную плиту на печку-«голландку». На стройке платили зарплату, в отличие от колхоза, причём два раза в месяц, 20-го — аванс, а 10-го — «получку», и Яков добросовестно в эти дни напивался не доходя до дома. Эмма в эти числа уже с утра была неспокойна и каждый раз отыскивала мужа и тёпленьким приводила домой, где устраивала головомойку. Тот божился каждый раз, что это в последний раз, и она верила. Яков был добродушным человеком, и когда поддавал становился ещё добрее, но Эмме сильно не нравилось его пьяное состояние и она его начинала пилить, и доводила до того, что он начинал буянить, даже однажды избил супругу. Про это стало известно Роберту и он разбил его морду в кровь , предупредив, «ещё раз — и ты покойник». Мол можете скандалить хоть до посинения, но чтобы пальцем не касался её. Яков это отлично усвоил и действительно, более не трогал Эмму пальцем, а крушил посуду или ломал мебель. Эмма уходила от него пару раз, он приходил за ней и на коленях вымаливал её возвращение, обещая бросить пить, но долго держаться не мог и всё повторялось снова. Эмма детей больше не хотела и каждый год бегала делать подпольные аборты, Яков хотел сына, но она так и не удовлетворила его желание. Эмма в своей семье заправляла всем, принимала решения, не спрашивая мнения супруга, а он в конце концов стал безвольным приложением к ней. Гармонь совсем забросил, а после и вовсе пропил...  Яков был колхозником в самом колхозном смысле слова. В детстве он говорил исключительно по-немецки, но жизнь в сиротстве изрядно его пообломала, он с горем пополам научился русскому, а немецкий забыл со временем, тем более, что в семье не принято было говорить по-немецки, как и вообще среди большинства советских немцев считалось признаками хорошего тона говорить по-русски. Немецкий язык официально не был запрещён, и это был гениальный ход со стороны властей, если бы запретили официально, это бы непременно вызвало обратную реакцию, а тут сами немцы стали свой язык задвигать на зады. Вот и Яков, Яшка, тоже попал в струю и к своему совершеннолетию, я имею ввиду не 18 лет..., так вот к этому времени он совершенно забыл родной язык, а по-русски говорил с немецким акцентом, трудно поверить что так бывает, но бывает. Например он слово «понюхай» произносил как пануха, его так и прозвали «Пануха». И, хотя он перебрался в районный центр, чем бравировал перед своими бывшими соколхозниками во время попоек, остался колхозником до конца дней своих. Есть люди, которые способны учиться всю свою жизнь, а есть и такие, которые останавливаются в развитии своём в раннем возрасте и ни на йоту больше в самосовершенствовании не продвигаются, Яков был ярким представителем последнего «класса». Он вырос в сиротстве, и университетов не заканчивал, все его знания в грамоте ограничивались знанием алфавита, да и то иногда путал буквы. В колхозе его научили против трудодней ставить свою фамилию собственноручно, что ему очень пригодилось и в СМУ, каждого 10-го и 20-го он старательно выводил свою фамилию в платёжной ведомости. Эмма звала его «сиротой», «мой сиротой», ей было невдомёк что бывает и существительное сирота, и по причине что он «сиротой» прощала многие его недостатки в воспитании, ведь родителей не было, воспитывать некому было, потому и пьёт. Сама тоже довольно рано лишилась родителей, а как вообще без них трудно, да во время войны могла понять. Бывают люди, которые умеют слушать, некоторые отмечают такое умение как талант, так вот таким талантом Эмма не обладала, как раз наоборот, например во время беседы на определённую тему, она могла заговорить совсем о другом, причём перебивая собеседника на полуслове. Своего мужа она вообще не слышала никогда, Яков пытался пару раз достичь внутренностей супруги, но потом махнул рукой. Отцом он всё-таки был очень хорошим, в свободное от пьянок время, 20-го и 10-го, согласитесь, не так уж и часто, причём даже в эти числа, если его вовремя обнаружит жена, не в кандиции, он стараясь избегать скандала занимался с дочерью, да и покупая бутылки, не забывал и о конфетах. Он проводил много времени с дочерью Люсей, и не потому что надо так, а потому что ему было интересно с ней и с её друзьями-детьми, видимо в детстве не доиграл своё, даже в куклы играл с ней. Люся росла и привязывалась к отцу всё больше и больше. Мама часто воспитывала её, наказывала, нередко и ремнём, однажды даже наказывая её упавшую девочку пнула пару раз, что запомнила девочка на всю оставшуюся жизнь и потом припоминала маме. Отец же Люсю никогда не наказывал, наоборот помогал ей посуду мыть или полы подметать, когда та должна была это делать по приказу матери. С особым благоговением он стал относиться к ней, когда дочь пошла в школу и сидя дома делала свои домашние задания, а он наблюдал за ней, неподдельно восхищаясь её умением и мастерством выводить буковки и циферки. Так дочь и полюбила отца больше, чем мать. Он оставался маленьким и щупленьким до самой старости, а супруга его после родов сразу поправилась, отчего казалось, стала меньше ростом, и оставалась в теле всю оставшуюся жизнь и была всю эту оставшуюся жизнь энергичной и неунывающей, вопреки всем своим недостаткам, пользующаяся уважением среди родственников, соседей и вообще всех знакомых...