Срок давности истек. Избранные сочинения в двух то

В этом тексте, как и в большинстве других моих произведений, в оригинале имеются сноски, разъясняющие те или иные слова и понятия, которые, к сожалению, не отображаются на данном сайте.Ввиду этого невозможно дать объяснения некоторым понятиям, переводы иностранных слов, отсылки и аллюзии, имеющиеся в тексте.

 Это электронный вариант вышедшего недавно в 2016 году  в издательстве "АураИнфо" моего "Избранного" в двух томах.
Автор выражает глубокую признательность  замечательному человеку, прекрасной женщине и надежному другу Валентине Сергеевне Ивановой, которая долго и настойчиво била меня по голове в напрасной надежде извлечь из нее какие-нибудь мысли, направляла и требовала одну строчку за другой. Без ее давления , поддержки и полезных замечаний, вероятно, эта книга бы не  состоялась.
 Особая благодарность моей доброй фее – Алле Геннадьевне Земцовой, по собственной инициативе взявшей на себя труд по вытравливанию из меня греха тщеславия: преувеличенной самоуверенности в собственной грамотности.
 Большое спасибо моим читателям:  Герловину Юрию Нисоновичу и Кузнецовой Евгении Борисовне, рискнувшим убить время и зрение на чтение,  и поддерживавших меня своими добрыми словами и советами..
 Вероятно, этой книге не удалось бы увидеть свет, если бы не двое  близких мне по жизни добрых людей: Андрей Дмитриевич Балабуха и Татьяна Витальевна Громова, взгромоздивших на себя многотяжкий труд по  подготовке рукописи к печати и организационным издательско-полиграфическим действиям, за что им мое отдельное "merci beaucoup",”gracias”,”danke schon” и  “paljon kiitoksia.”


















От Автора:
Так уж случайно или нет, но получилось, что  значительная часть этой книги  имеет своими сюжетами рассказы о разных женщинах.  Что делать?! Трудно  и бесполезно отрицать, что женщины играют в наших мужских жизнях огромную роль.  Но среди всех женщин, с которыми меня так или иначе сводила жизнь, и которые остались в моей памяти, было всего шестеро, действительно дорогих моему сердцу: Надежда, Наталья, Елена, Анна, Эва Николь и Кэйти Ли.
 Увы, мамы Надежды уже нет, но именно им  шестерым я и посвящаю эту книгу. Ибо, как сказал Омар наш Хайам:
«Многих женщин в парчу, жемчуга одевал,
Но не мог я найти среди них идеал.
Я спросил мудреца: - Что же есть совершенство?
- Та, что рядом с тобой! - Он сказал».












Перепишу я набело
Все, что за годы намело.
Все дни, их пусть немало было,
Но как был радостен тот свет
Познанья счастья, года, дела...
Неуловимою сгорела
Ты, жизнь, оставив терпкий след.

Марина Татарская

















Часть Первая




Мои вчерашние подружки















Черная ночь в белые ночи




Ленинград  -  Санкт-Петербург                1965 –2016

Ах, какие удивительные ночи!
Только мама моя в грусти и тревоге:
- Что же ты гуляешь, мой сыночек,
одинокий,
одинокий? –
 Б. Окуджава

Здравствуйте, товарищ адмирал,
Извините, что не господин.
Вас всегда товарищем считал
В этом городе не только я один.
Каждому из нас устав знаком,
Я другой присяги не давал,
Не было господ в уставе том,
Так здравствуйте, товарищ адмирал!...
…Говорят, бывал на флоте грех
И вовсю пороли матросню.
Неужели, лупцевали тех,
Кто в атаку восемь раз на дню.
Станюкович тут присочинил,
Дабы поострее был рассказ.
Я не верю, что матросов бил
Пал Степаныч, это не про Вас.
И не жаль упавшую звезду,
Нет ее, хоть свет и не погас.
Жалко, что шпицрутен не в ходу,
Очень многим пригодилось бы сейчас.
 Андрей Соболев
 И хоть предчувствовал Хозяин, что скоро одним разом все изменится настолько, что ему не быть Хозяином, не быть и вовсе ничем, он с этим смирился. Чему быть, того не миновать
В. Распутин. Прощание с Матерой.





Сегодняшнее поколение не представляет себе, что было «ужасное» застойное время, когда можно было провести вечер в ресторане с подругой или приятелем, ни в чем себе не отказывая, за чирик, то есть  за советскую красненькую десятку.  И при этом на столе был представлен коньяк, бутерброды с рыбкой и икрой, а официантка смотрела тебе в рот преданными глазами, прикидывая в уме,  во что этот ее взгляд,  выльется в денежном выражении при расчете. Кстати, интересно, что именно эта десятирублевая купюра с  Ильичом была самой ходовой и востребованной в народе. Да, конечно, и четвертной, и полтинник, и стоха – это были желанные деньги, серьезные, но уж слишком неудобные. С них не везде и не всегда находилась сдача, их нередко подделывали, и можно было серьезно прогореть, получив где-нибудь фальшивую купюру. А червонец – это штука оптимальная. С одной стороны – вполне приличная сумма, с которой можно считать себя кредитоспособным на уровне обычных ежедневных потребностей, а с другой – не бояться существенных ударов по бюджету в случае утраты купюры по тем или иным причинам. Интересно, что даже при поездке в Болгарию опытные туристы предупреждали, что разрешенную к провозу сумму в триста рублей рекомендуется брать именно десятками. Да и те деньги, которые провозили сверх нормы, нелегально, а потом меняли преимущественно у таксистов, тоже должны были  состоять именно из чириков. Иначе возникали сложности с обменом, ибо граждане Болгарии доверяли исключительно этим красненьким купюрам. Да и у них самих наибольшим уважением пользовались очень похожие десятилевовые банкноты такого же или почти такого же цвета.
 Так что, имея в кармане три таких купюры на двоих, мы с моим другом Мишей Германом могли чувствовать себя вполне уверенно, сидя  вечером за столиком ресторана «Октябрьский» в одноименной гостинице, бывшей когда-то городским общежитием пролетариата, или ГОП. Поскольку именно сюда, на Знаменскую площадь, а ныне площадь Восстания, в послереволюционные годы свозили со всего Ленинграда беспризорников и прочую босоту, то понятно, что в народе эта публика стала называться гопниками, или гопотой.
 Но времена меняются, и мы с Мишкой, обладавшие состоянием в тридцать рублей, уже никакого отношения к той публике не могли иметь. Мы были уважаемыми и желанными гостями ресторана. А, если учесть, что сама Светлана Михайловна,   обалденно интересная грудастая блондинка, метрдотель этого ресторана была для нас Светиком,  Светланкой,  у которой Мишка регулярно проводил свое свободное время не только днем…, то и вовсе позиции наши за отдельным столиком были непоколебимы, как позиции  Джебель-эт-Тарик .  Разница, пожалуй, состояла только в том, что у нас за столом сидели исключительно два представителя племени Homo, надеюсь, sapiens, а на вышеупомянутой горе в изрядном количестве пребывали наши  отдаленные предки.
Сидели мы здесь уже довольно давно, часов, наверное, с трех дня, поскольку с утра мы честно, своим горбом, зарабатывали те самые тридцать рублей на разборке круглой печки в комнате моей бабушки.   Собственно говоря, бабушки, увы, уже не было. Она недавно умерла.  Да и комната на Петра Лаврова , на самом деле, уже была обменяна вместе с нашей  на Бакунина на отдельную двухкомнатную квартиру на Чайковского, напротив финляндского консульства, но новые жильцы поставили дополнительное условие для обмена – ликвидировать печку. Моя мама хотела нанять рабочих, но я убедил ее, что лучше оставить деньги в семье, хотя бы половину, а вторую половину отдать Мишке. Предполагаю, что, если бы мама знала, куда эти деньги уйдут, она бы наняла рабочих.
Так что первую половину дня мы с Мишаней в трудовом порыве выламывали кирпичи, складывали их в большой мешок, к которому был привязан крепкий канат. Эта малая «механизация» позволяла нам опускать мешок с кирпичами и раствором в широченный лестничный проем с третьего этажа, после чего уже мы вдвоем бежали вниз и тащили остатки печки  волоком на помойку, озираясь, каждый раз, чтобы не заметили дворники:   выбрасывать строительный мусор в бачки категорически запрещалось. Как известно, «если долго мучиться, что-нибудь получится»
Как писал великий поэт Есенин, «Каждый труд благослови, удача!» И вот теперь мы могли, с осознанием своего полного права, пропить и проесть честно заработанное.  Солянка здесь всегда отличалась отличным качеством, а уж об антрекотах из вырезки Светик позаботилась персонально. И графинчик со «Столичной» служил немаловажным дополнением к еде и закускам. Кажется, была пятница, а потому  ресторанный зал отнюдь не пустовал. Но, несмотря на это, никаких поползновений на свободные места за нашим столиком не случалось. Светлана принесла и поставила таблички с надписью «Зарезервировано». Мы могли спокойно отдыхать после трудов праведных. Мишка, правда, периодически ворчал, что ему, мол, еще предстоит за все эти удовольствия дополнительно платить грядущей ночью. На что я, не без издевки, отвечал, что могу разделить с ним эти тяготы. Надо сказать, что мы действительно были в неравном положении. В отличие от товарища, я мог позволить себе приглашать к танцам кого угодно на свой выбор, а ему это было заказано!
Учитывая ситуацию, чтобы не действовать Мишке на нервы и не провоцировать у него слюноотделение, я тоже не злоупотреблял этой возможностью и танцевал за все время пару раз. Кроме того, честно говоря, не так уж и велик был выбор одиноких партнерш. Большинство дам сидели либо со спутниками, либо в кампаниях. А я был парнем питерским и хорошо был натаскан на проблемы, которые могли возникнуть при попытке пригласить «занятую» даму. Нельзя сказать, чтобы я боялся таких осложнений, но и специально их искать не было желания. Мишка, кажется, понимал мои затруднения, так как неожиданно толкнул меня под столом и показал глазами на соседний ряд, где  недалеко от нас сидела чисто женская кампания. Среди них взгляд мой плотно застыл на одном лице, отвести глаз, от которого я был уже не в силах. Я никогда еще не встречал  в реальной жизни таких красивых девочек. Огромнейшие фиолетовые глаза под густыми смоляными бровями диссонировали с чисто белыми волосами, заплетенными в длиннющую, уходящую за спину косу толщиной в руку. Щечки были аристократично-бледными, ушки маленькими и элегантными – так и хотелось пощекотать их язычком! И все это вместе с ярким и, кажется, не накрашенным, а натуральным ротиком сидело на прекрасной длинной, как принято говорить, лебединой шейке. Я обалдел от увиденного, а Мишаня издевательски мотнул головой: «Мол, вперед!» и вслух добавил:
–Давай! Победа будет за нами!
Но я поймал проходившую недалеко Светку и спросил у нее насчет этих девиц.
–Не знаю, вроде, финки, и точно живут в гостинице. Ходят к нам обедать уже несколько дней. А что, нравится кто-нибудь? Блондинка с косой, что ли? Знаю я твои вкусы! Но не советую, не по Сеньке шапка! – Светка иронически усмехнулась.– А впрочем… чем черт не шутит, когда бог спит. Ты же, вроде, по-фински  пухаешь .  Надо ли говорить, что после таких слов, учитывая, что я действительно «пухал», то есть говорил немного на языке бывшей российской территории, во мне заиграл дух приключений и  я уже не смог усидеть на месте. Выждав пару танцев, я дождался медленного танго, лучше бы мне пойти танцевать летку-йеньку, и отправился к своей избраннице.  Я с юных лет немного стеснялся на этапе приглашения, видимо, опасаясь неловкости в случае отказа. Но отказа не последовало. Была какая-то стеснительная улыбка и несколько «хи-хи» со стороны соседок-подружек. Я обрадовался, что, во-первых, мой финский был понят, а мое приглашение было принято. Но когда  я, обойдя стол, подал ей руку, а девушка, представившаяся Лейлой, начала подниматься, я понял и ее улыбку, и хихишки соседок, и даже сомнения Светика.

Ее вставание со стула оказалось процессом растянутым  во времени. Она все вставала и вставала, и это никак не заканчивалось. Когда же, наконец, действие закончилось, я обнаружил, что моя рука, которую я ей подал вначале, чтобы помочь встать направлена почти вертикально вверх, а ушки, о которых я имел глупость помечтать, находятся там, куда я, скорее всего, не смогу даже допрыгнуть!
Короче говоря, рост у Лейлы был, вероятно, в районе два десять – два пятнадцать.
Но деваться было уже некуда, и я скромно повел партнершу  на круг, поближе к оркестру. Я не знаю, что ощущала Лейла, вероятно, ей было не слишком комфортно под ироничными взглядами жующей и пьющей публики, но она стойко и непринужденно держалась. Несмотря на свой рост, она оказалась прекрасной, послушной партнершей, отлично чувствовавшей и музыку, и меня. У меня же возникли две проблемы: во-первых, куда положить правую руку, которая, вроде, должна была лежать на талии. Но до талии рука дотягивалась с трудом и все время сползала ниже, что, кажется, напрягало только меня, но не Лейлу. Она поняла мои переживания и шепнула:
– Не бери в голову, я привыкла, мне без разницы.
Вторая проблема, разумеется, возникала с положением моей головы, а точнее лица. Мои губы оказались точно на уровне ее  отнюдь не маленькой груди и при малейших передвижениях в танце, особенно при «наступательных» танговых и лисьих шагах, и вращениях, я имел возможность почувствовать сквозь тоненькую шелковую фиолетовую, под цвет глаз, блузку не только упругость этой привлекательной части ее тела, но и убедиться, что между телом и блузкой что-либо отсутствует. Лифчик она не носила явно. В те годы у нас еще очень редко кто из девчонок себе такое позволял. Так что мои губы не-нет, да и касались ее соска. Видимо, при каждом таком прикосновении не только меня, но и ее пробивало током, так как она вздрагивала, но, надо сказать, не отстранялась, не сердилась, а только нежно смотрела сверху вниз.
– Юра, не переживай. С моим ростом мне очень редко выпадает удача быть приглашенной танцевать, а я это очень люблю. Парни стесняются приглашать девушек выше их ростом; видимо, боятся смешно выглядеть. А где мне найти «пойку » ростом выше двухсот сантиметров, да и это еще недостаточно. На каблуках я вообще, как понимаешь, не хожу никогда. Мне, наверное, и замуж никогда не выйти - так моя мама говорит.  Мне показалось, что девочка сейчас расплачется прямо посреди зала. Я погладил ее правой рукой в том месте, куда она сползла и решил сказать что-нибудь приятно-утешительное
– Глупости! Не переживай! Мама не права. Ты красавица, а в  супружеской постели рост не имеет никакого значения.
– Ты думаешь?
–Я не думаю, я знаю! – Вероятно, мои слова вполне тянули на пошлятину, но Лейла, судя по всему, была очень  неискушенной и неиспорченной особой и пошлость просто не разглядела.
За подобными разговорами мы умудрились протанцевать не один танец, а, кажется, целых три. Я проводил ее к столику и обнаружил, что никаких хихиканий со стороны подружек нет. На меня смотрели уже с явно выраженным интересом и удивлением.
Заручившись согласием Лейлы на будущие танцы, я с гордым видом победителя вернулся на свое место, где Мишаня горячо что-то обсуждал со Светкой. По мгновенно прекращенному разговору я понял, что темой были мы с  Лейлой.
– Ну, что? Как тебе финночка?
– Типичная финка, только очень красивая . И танцует отлично. И вроде без комплексов.
– Так мне договориться с администратором, чтобы тебе номер зарезервировали? Я могу, без проблем! – Светка подмигнула и засмеялась. – Это другу твоему заборонено, а ты птаха вольная. Светка выросла где-то на Украине и изредка вставляла в речь украинские слова. Мишка было рыпнулся.
–Юрка, бери номер, договаривайся на подругу…– Но это была, скорей, попытка сделать хорошую мину, сохранить лицо!
–Я тебе устрою подругу! Глазенки – то и ей, и тебе повыковыриваю! – Светкино возмущение, возможно, и было показным, но зная ее уже не один год, я должен был признать, что угроза имела под собой все основания. Девка она было ядреная, здоровая, из тех самых, которые «есть в селеньях» Она, видать, искренне любила Мишку и не могла бы стерпеть его даже мысленной, как сказали бы сейчас, виртуальной, неверности. Мишаня мгновенно осознал и уподобился поникшему  лютику.
–Светка, не суетись, но за предложение спасибочки. Пока рано об этом всерьез говорить. Похоже, что девочка очень неопытная, но заводная. Поживем – увидим.
Еще весь вечер был впереди. Ресторан практически заполнился до упора. Только два наших места светились привлекающим внимание пятном. Света подошла и, извиняясь, спросила:
– Мальчики, а как вы отнесетесь, если я к вам кого-нибудь приличного подсажу. У меня совсем нет свободных мест, а я обязана обслуживать жильцов отеля. Они пользуются льготами и могут пожаловаться, если увидят, что есть зарезервированные места, которые долго остаются свободными.– Светке явно было неудобно перед нами, но дело – есть дело.
–Разумеется, Светик, разумеется. Сажай, когда  и кого надо, но только  не местных шалав  и не центровых.
–Ну уж это фиг  вам! Не дождетесь! – Она снова погрозила Мишке пальчиком.
В соседнем ряду, сдвинув вместе несколько столиков,  уже довольно давно гуляла компания молодых пацанов. Из шумных выкриков и тостов можно было легко догадаться, что ребята закончили военно-морское училище и отмечают выпуск. Вначале они вели себя довольно тихо, но постепенно, пропорционально выпитому, парни раскрепостились, стали шумнее и грубее. Пошли мелкие скандальчики с соседями и другими компаниями. В воздухе стоял густой мат. Светлана уже дважды подходила к ним и предупреждала, что, если не успокоятся, то можно и наряд вызвать из райотдела. Парни ненадолго притихали, но через некоторое время все начиналось снова. Светка подвела к нашему столу пожилую супружескую пару
–Мальчики, я вам подобрала замечательных компаньонов. Они живут в гостинице и проголодались. Вы не возражаете, если я их к вам подсажу? – Присаживайтесь, пожалуйста, эти мальчики – мои друзья, мои гости. Думаю, что вы друг другу понравитесь.
Невысокого роста, благообразного вида седой мужчина с такой же седой бородкой клинышком лет этак около семидесяти, если не больше, церемонно поклонился то ли Светке, то ли нам, подвинул жене стул и сел сам. Мгновенно подскочила официантка - пухленькая Зойка, которую я обычно называл, Зайкой,  Зайчмком, хотя «Зайчику» было уже, вероятно, под полтинник. Она и не возражала, только ехидно  замечала:
–Зайцы, друг мой, столько не живут, – Но с клиентами Зоя была всегда предельно вежлива, выдержанна и, что  не характерно, никогда их не обманывала: водку приносила всегда грамм в грамм, сдачи выдавала полностью, но от чаевых не отказывалась – не дура, отнюдь.
Соседи заказали первое, второе и салат. Мужчина, вопросительно глянув на жену, несмело добавил:
– И двести водочки, если можно. Она метнула в него молнию,  промолчала было, но все-таки решилась:
– А бокал шампанского можно?
Зойка растерялась.
– Мадам, я дико извиняюсь, но шампанское у нас в розлив подавать запрещено. Откроешь бутылку, потом куда ее девать, когда газ выйдет? Так что только бутылка!
– Ну, с бутылкой мне не справиться. Дама с сожалением улыбнулась Зойке, показывая, что она все понимает и не обижается.
–Зайчик, а принеси-ка ты  тогда бутылку нам. Мишаня мгновенно меня понял и поддержал кивком головы:
–Точно, Зоенька, неси нам.
–Мадам, Вы что предпочитаете: полусладкое или сухое? – Зоя тоже четко уловила мою мысль.
Но мои планы были значительно более наполеоновскими. Для начала мы взаимно представились, сообщили, что являемся студентами. Мужчина рассказал, что служит на флоте, а жена  бывшая балерина, на пенсии. Здесь в Ленинграде они по делам его службы.
Пока Зоя выполняла заказ, я разлил водку по стоявшим на столике рюмашкам, и мы втроем выпили за знакомство.
– Веня, не пей без закуски!– Она все-таки долго терпела его самостоятельность, но, наконец, не сдержалась. Она же должна была показать, кто в доме хозяин.
В это время оркестр снова заиграл что-то медленное, и я уже намного смелее направился  в сторону столика Лейлы. Но еще издали я увидел, что к ней подошел один из ребят, праздновавших выпуск. Парень уже с трудом стоял на ногах, чуть не упал, пытаясь изобразить расшаркивание ножкой, ухватился за спинку стула, едва не опрокинув его назад вместе с Лейлой. Похоже, получил отказ, но, кажется, не обиделся, а тут же попытался пригласить другую девушку. Поскольку я уже был рядом, то слышал, как он достаточно громко выругался, на фразу сказанную ему по-фински, смысл которой можно было перевести, как «с пьяными свиньями я не танцую».  Но он-то этого не понял и решил, что его послали, что, собственно говоря, было недалеко от истины. Споткнувшись еще несколько раз о собственные ноги и стулья посетителей, парень все-таки с трудом, но благополучно достиг своего столика, а я  также благополучно предстал пред темны очи Лейлы.
–Потанцуем?
–Я уже заждалась, - бесхитростно ответила Лейла и, на этот раз очень быстро, в один прием выросла рядом со мной.
Сидевшая рядом подружка что-то очень быстро сказала. Все засмеялись.  Такая скорость была выше моего знания финского и я, переспросил у Лейлы
–Это она над нами смеется?
– Скорее надо мной. Они  все это время обсуждают тему, как хорошо, удачно лежала твоя рука у меня на попе, когда мы танцевали. Кстати, не суди меня строго, но мне это даже понравилось.
–Вот так да! Она или  совсем глупая, или неопытная, или  наоборот нахальная. Но на последнее не похоже.
Но Лейла , видать, решила взять вопрос в свои руки, не будучи уверена в моих намерениях. Девчонки еще смеются надо мной, решив, что я влюбилась и веду себя нескромно. Инкери и Килли вообще меня уже достали – предлагают номер на ночь освободить, а они, мол, пойдут смотреть мосты до утра. У вас же белые ночи, как и у нас.
 Я набрался смелости (или наглости?) и спросил:
– Ну, и как тебе их идея? – и добавил: –-   Мне уже аналогичное предложение метрдотель сделала. Это наша хорошая подруга, девушка моего товарища. Она может просто взять номер в администрации на ресепшн .  Ответ Лейлы был прекрасен, как и она сама. Она слегка присела, склонив головку почти к самому моему плечу, при этом откровенно потерлась грудью о мои губы и, прикрыв свои изумительные глаза длиннющими пушистыми шторками ресниц, произнесла
–А зачем тратить деньги на номер, если мои подружки обязались дома молчать! Только, Юра, я боюсь, я же еще девочка! Я еще никогда не ночевала с мужчиной. Я не умею, не знаю, боюсь! Хорошо, что она говорила по фински, так что никто не мог ничего понять из ее достаточно громких фраз, которые она почти выкрикнула. Мне стало как-то не по себе. Я никак не ожидал такого напора чувств и такой откровенной чувственности. Как полный идиот  я спросил:
– А сколько тебе лет, темная ночь ?
– Двадцать, кажется стесняясь этого, ответила она. – И продолжила, похоже оправдываясь: – Меня и сестренку мама никогда никуда гулять не отпускала. Это первый раз, когда она разрешила мне с девочками из колледжа поехать на несколько дней. Я с парнями никогда даже не целовалась, еще больше смущаясь,  призналась она
Вероятно, твоя мама – мудрая женщина и поступала правильно. Но и  на старуху бывает проруха, как сказала польская красавица Инга Зайонц через месяц после свадьбы с другом детства  Бендера Колей Остен-Бакеном . Ох, напрасно мама тебя отпустила, а впрочем, «чему быть того не миновать». Этого, разумеется, я уже вслух не сказал, а ограничился только мысленной благодарностью в адрес неведомой мне финской мамы,  родившей, вырастившей и сохранившей такой бриллиант.
– А почему ты меня назвал темной ночью?
– Так это же значение твоего имени. У тебя же не финское имя, а арабское.
–Это я знаю, папа у меня большой любитель  арабских сказок, но мне говорили, что оно значит темноволосая, а я беленькая везде,  вот увидишь!
От этого « везде» и  «увидишь» я аж вздрогнул. Нет, не может быть, чтобы в наше время в двадцать лет можно было быть настолько несмышлено–откровенной. У нее же нет никаких тормозящих сдерживающих факторов. Как это она умудрилась в таком виде сохраниться?! Ее что, в стазисе  держали?  Ведь внутри, похоже, не просто горит огонь, – там вулкан, там лава кипит и просится наружу.
От всех этих мыслей меня отвлек шум, доносившийся со стороны нашего столика. Я взял Лэйлу под руку и подвел к нам. В это время как раз Зоя принесла шампанское, Мишка уже открывал. Я усадил Лэйлу на свое место, налил ей и даме по бокалу  и шепнул в желанное ушко:
– Пей, пей, расслабься, будешь смелее!
– А меня не надо спаивать, я уже все для себя решила, – она окатила меня фиолетовым взглядом, – Похоже, что это ты боишься больше меня.
–Боюсь, – честно признался я, – не хочу, чтобы ты потом всю жизнь меня проклинала.
–Глупый! - Я всю жизнь буду тебя вспоминать и благодарить, я знаю.
 Наш многозначительный разговор был неожиданно прерван громким матом, раздавшимся за моей спиной. Кто-то из молодых офицеров так выражал свое то ли несогласие, то ли возмущение. Понять по какому поводу – было невозможно. Сидевший за нашим столом представитель флота резко встал, поймал за руку парня. Который так матерился и достаточно громко произнес:
–Молодой человек, очень прошу Вас проглотить в дальнейшем подобные слова, поскольку здесь находятся дамы, или Вам придется проглотить свой язык! Парень вырвал руку и тут же послал  нашего Веню на три буквы вместе с его дамами. Из-за соседнего столика донеслись одобрительные возгласы.
– Правильно, Саня, пусть идут и снова конкретный адрес. – Всякая сухопутная крыса будет здесь нам – морским офицерам указывать, как себя вести. Топить таких надо вместе с их шлюхами. Побагровев, Веня рванулся в ту сторону, но жена мертвой хваткой вцепилась в него. С другой стороны Мишаня тоже перехватил  правую руку соседа, схватившего бутылку со стола и готовившегося сделать из нее «розочку» , разбив об стол. Но тут, похоже, у него в голове пронеслась какая-то новая мысль.
–Морские офицеры? - переспросил он. Училище, небось, закончили, кортики и погоны получили. Две звездочки, вероятно. – У меня тоже две звездочки на погонах, только они вот так расположены – и он раздвинутыми указательным и средним пальцами показал места расположения звездочек вдоль погона., от плеча к шее. С  соседнего столика донесся громкий пьяный гогот.
– Пацаны, отстаньте от морского волка! Это же, вероятно, заслуженный мичман. Мичманов уважать надо! На них дисциплина в экипаже держится! – и снова гогот.
Вениамин, кажется, Сергеевич, точно не припомню, тихонько встал, что-то шепнул на ушко жене, та с сомнением покачала головой, но полезла в сумочку, достала оттуда ключи, похоже, от гостиничного номера, и отдала их мужу. Это не осталось незамеченным.
–Пацаны, как не стыдно! Не дали мичманюге пожрать спокойно.
–Не хрен выпендриваться! Что это за мичман, если ему, видите ли, мат поперек уха. Помните, что мичман Приходько говорил: «Мат – главное оружие русского  офицера, а  уж мичманов и унтеров и подавно», и владеть этим оружием следует в совершенстве, чтобы матросы завидовали! Кто не знает русский мат, тот совсем не боцманмат !»
В таком духе высказывания продолжались минут пятнадцать – двадцать. Парни , кажется, соревновались между собой, желая выделиться, причем, судя по взглядам, возбуждающим фактором была не кто иная, как Лейла. Она, к счастью, не понимала ни слова, но интуитивно чувствовала, что был скандал, и он не закончился. Я, как мог, объяснил ей ситуацию. Но в это время один из пацанов то ли осмелев, то ли просто заведя себя, решился и, слегка покачиваясь, направился к нам и, дыхнув спиртным так, что у меня возникло желание щелкнуть защигалкой и получить огнедышашего дракона, он попытался пригласить Лейлу на танец. При этом он резко взял ее за руку и дернул вверх, заставив подняться. И Лейла поднялась! Презрительно посмотрела на него сверху вниз - как же они это умеют! Вырвала руку и наотмашь залепила с правой пощечину, сопроводив ее не вполне цензурной финской бранью, а точнее совсем нецензурной:
Satana perkele!  Menkaa kurpalle!
– Ошалевший пацан еле устоял на ногах, так как удар у Лейлы был вполне профессиональный,  и только нашелся что спросить:
–А это на каком языке она говорит? А что она сказала?
–Она тебя, идиота, по-фински послала туда же, куда ты недавно посылал всех остальных. За соседним столом все рассмеялись, но теперь уже не зло, а потешаясь над неудачей товарища. А тот не придумал ничего лучшего, чем начать оправдываться:
–Так это же я  просто так матерился, я не вас имел в виду, ты ей так и скажи! И мне вспомнился анекдот, подходящий к данному случаю. «В ресторане перебравший мужичок поругался с официантом, вскочил на стол и на весь ресторан орет. Я вас всех имел ввиду, я вас всех и в так и в разэтак!   И в хвост, и в гриву! Да я вас всех в позу поставлю…Публика как-то притихла. Но из-за соседнего столика вдруг поднимается детина, косая сажень в плечах,  этакий гибрид Шварценегера, Брайана Томпсона ,  равнинной гориллы, и былинного богатыря Ильи Муромца со знаменитой  картины Васнецова,  только без черного коня и кольчуги, подходит к стоящему на столе мужичку, и оказывается с ним почти одного роста. Берет его за грудки, поднимает и держит на весу, а потом спрашивает: И мою жену тоже? И меня?
«Что вы, что вы! вашу жену? Да как можно, да ни в коем случае!  Как вы могли такое подумать? Да ни жисть!  К вам это не относится! Мужик со словами : «Что, сука, брезгаешь?! огромным кулаком бьет прямо в рожу шумного посетителя». У нас же продолжением «банкета»  и «огромным кулаком в рожу» послужило возвращение Вениамина Сергеевича – остановимся на этом варианте отчества. Как-то все неожиданно расступились, и к столу твердой походкой, слегка переваливаясь с ноги на ногу, что свойственно многим людям, имеющим за плечами годы передвижения  по качающейся корабельной палубе, прошел Веня при парадном мундире с погонами вице-адмирала флота с золотыми галунами и черными выпушками, что обозначало принадлежность к корабельной или инженерно-корабельной службам, с двумя вышитыми золотой канителью звездами с выходящими из-под них пучками черных лучей и красными пятиугольниками посередине, на которых красовался черный якорь.
Как Веня и говорил, звезды располагались именно вдоль погона, только  размер этих звезд и их вид были иными. Мундир на нем напоминал кольчугу, поскольку ни с левой стороны, ни с правой не было свободного места. Ордена и медали создавали сплошной бронежилет. А над всем эти великолепием, как завершающий штрих, красовались две «скромненькие» золотые звездочки дважды героя Советского союза.
Казалось, что Веня стал значительно выше, хотя, возможно, что тут играли роль и форменные полуботинки, вероятно, сделанные по спецзаказу и имевшие увеличенные каблук и подошву.
Мне однажды, уже через много лет после этого случая, довелось побывать в пещере на Урале. Водивший нас спелеолог из Салавата  попросил выключить все свечки и фонарики и немного посидеть молча. Вот тогда я второй раз в жизни «услышал» полную тишину, которая нарушалась только стуком сердец и падающими каплями где-то явно очень далеко. В этот момент у меня было полное ощущение, что я слышу, как бешено колотятся сердца новоиспеченных лейтенантов, как они уже представляют перед глазами процедуру лишения их офицерских званий и в лучшем случае, разжалования в те самые мичманы. А если сильно повезет, то отправят куда-нибудь на Новую Землю или Новосибирские острова помощником начальника гидрометпоста, где сидеть, сидеть и сидеть…. И где весь флот – это шлюпка для связи с изредка заходящими кораблями.
 Они, да и все вокруг понимали, что стоит сейчас этому невысокому седому человеку, которого они сильно обидели, позвонить в комендатуру или просто вызвать милицию, которая их комендатуре и передаст – пьяных, с рап;ртом вице-адмирала, заявлением его жены, а вдобавок еще с объяснительной иностранной гражданки, где будет написано: « В пьяном виде выражался  вслух нецензурно … приставал…, хватал за руки…, нарушил кодекс чести морского офицера.  И все! Коту под хвост пять лет учебы, десятки бессонных ночей над конспектами, сданные с великим трудом экзамены, мучения летних лагерей, ночных вахт, многие часы  противной строевой подготовки. Прощай мечты  о «маленьких асфальтовых южных городах», в которых ждут и никогда уже не дождутся «не встреченные школьницы-невесты ».
 Но Веня был истинным джентльменом «от моря». Я полагаю,  что он тоже, как и я, услышал все это в дыхании пацанов. Прочитал в их глазах, и ему этого оказалось достаточно. Он вопросительно посмотрел на жену, которая отрицательно покачала головой, на нас – мы тоже кивнули ей в такт. Тогда он резко встал, скомандовал четко и молодо, как, вероятно, командовал тысячи раз в своей жизни: «Сми-ирна!». Пацаны, уже давно полностью протрезвевшие, дружно вскочили, вытянулись так, как кажется, никогда не вытягивались ранее.
–Господа офицеры, слушай мою команду! – продолжал адмирал. Господа офицеры стояли, не моргая и не дыша.  – С якоря сниматься! Курс на три буквы! Приводи на курс! Вперед самый полный! Они поняли! Они поняли, что их простили, что адмирал не собирается делать из них мичманов, и они в едином порыве, как на плацу или на палубе дружно гаркнули: «Здравия желаем, товарищ вице-адмирал! Есть на три буквы!» и вслед: «Служим Советскому Союзу» и еще: « Спасибо» Ресторан совсем притих. Даже оркестр, не понимая, что происходит, перестал играть. В течение нескольких следующих минут господа офицеры как-то незаметно растаяли в сизом от сигаретного дыма, воздухе. А мы с Веней и Мишаней  еще довольно долго сидели, пока не опустел наш графинчики, а также бутылка шампанского, каковую «уговорили» Венина жена с Лейлой, успевшие подружиться и создать оппозицию мужчинам за столом. Они не знали ни одного общего слова, но каким-то странно-непонятным образом понимали друг друга. Оказалось, что Вениамин Сергеевич служил на ТОФ «тоже флоте - Тихоокеанском флоте, являлся одним из заместителей командующего. В войну командовал на Балтике дивизионом «Морских охотников ». Сидел Веня и ругал порядки, пришедшие в последнее время на флот. Может водка в нем что-то разбудила, может господа офицеры подвигли, но я не в состоянии сейчас вспомнить все, что он рассказывал о состоянии дел на флоте, руководимом Горшком, т.е. адмиралом Горшковым. Вероятно, из всех слов, сказанных Веней в адрес этого паркетного адмирала, самым приличным было слово «мудак»  Издевался над двумя звездами героя, полученными Горшковым к юбилеям. Помню его фразу  « На флот насрали и Горшком накрыли!» Не стеснялся рассказывать о том, как стали назначать на должности и присваивать звания, сообразуясь с родственными связями и партийными рекомендациями. Похоже, ему вдруг случилась возможность высказаться. Жена всячески старалась его остановить, повторяя: «Веня, прекрати, люди же вокруг!» На нашу удачу, а в особенности на мою и Лейлы, которая уже заскучала, не понимая ни слова, в это время подошла одна из подружек, кажется, Инкери, хотя не уверен, и со словами: « Удачной ночи!» вручила Лейле ключи от номера, сообщив заодно, что они уходят, как и обещали, смотреть разводку мостов, а потом наклонилась ко мне и на ухо прошептала:
– Ты смотри там, аккуратнее, она еще neitsyt
!
 Подошла Светлана и поинтересовалась – не нужен ли действительно номер?  Но увидав в руке у Лейлы ключ с фирменным гостиничным брелоком из дерева в виде бочонка с цифрой на торце, поняла, что у нас уже все решено, улыбнулась и спросила – « Резинки нужны?» Я смутился, но Мишаня тут же сообщил, что у него все есть и он поделится.  Так что мы постепенно разошлись.
 День оказался длинным и богатым событиями: печка, кирпичи, господа офицеры, Веня с женой, друг Мишка, Светка, Зайка. Ну и, конечно, Лейла с фиолетовыми друзами  аметистовых глаз. Этот день и эти две  ночи: темная и белая навсегда остались в моей памяти.
Кстати, ушки оказались очень даже вкусными и чувствительными, как, впрочем, и все остальное.
 Где ты ныне, «темная ночь»? Как сложилась твоя жизнь? Каким словом меня поминаешь, если вообще поминаешь?
 А Мишки уже несколько лет как нет.  И каждое первое сентября, в день его смерти,  и первого февраля в день рождения, я непременно выпиваю соточку или полтишок в его память. И Светки уже нет, и Зойки – это я знаю точно. Могу предположить, что ушли и Веня с женой.  Так что пусть этот небольшой опус будет некрологом в их память.





Ленинград – Санкт-Петербург                1968 –     2016


























Ваше величество

Тьмою здесь всё занавешено
и тишина, как на дне...
Ваше Величество, Женщина,
да неужели - ко мне?

Тусклое здесь электричество,
с крыши сочится вода,
Женщина, Ваше Величество,
как Вы решились сюда?
Б. Ш. Окуджава

Ваше Величество - женщина милая,
Кто наградил тебя высшею силою,
Кто устоит перед глаз твоих стрелами,
Пламенем губ и ланитами cпелыми?
 Яков Вортсман





Ленинград Санкт-Петербург                1965- 2016
 Моя мама, сколько я помню, всегда ужасно боялась ночных звонков. Ей сразу казалось, что звонок непременно связан с тем, что стало плохо бабушке. Вероятно, подсознательно, эта ее опаска передалась и мне. Я до сих пор не люблю, когда ночью звонит телефон, хотя, к сожалению, моих родителей уже давно нет и вроде переживать особо не из-за чего. 
 Я посмотрел на часы, висевшие  на стене над пианино. Было четыре утра. Ночь – не ночь, но еще не время для телефонных разговоров; еще очень хотелось спать, тем более, что рядом со мной мирно посапывала Лизка – Елизавета третья, как я ее называл. Она не давала мне уснуть, наверное, часов до двух, хотя, надо сознаться, что я и не сильно сопротивлялся, а точнее не сопротивлялся совсем. И вообще, если честно, то еще неизвестно, кто кому не давал спать больше. Поэтому назойливо тарахтящий телефон вызывал одно -единственное желание – встать и раскурочить его так, чтобы он уже никогда не вздумал даже звякнуть.  Но для этого надо было встать и выйти в коридор, так как квартира у нас была коммунальная, а телефон, соответственно, коллективный.
 Кончилось это тем, что встала соседка из комнаты напротив – Елена Станиславовна и сердито забарабанила ко мне в дверь.
–Юра, это тебя. Ты скажи своим друзьям, чтобы не звонили в такое время; мне завтра, уже сегодня на работу, а я буду  как выжатый лимон после такой ночи.
 Тут уж деваться было некуда и, натянув на голое тело треники, я вышел в коридор. Извинился перед соседкой – полной дамой средних лет с одутловатым от постоянных пьянок лицом и мощным выхлопом вчерашнего застолья. Они с мужем пили вдвоем, причем каждый день. Иногда приходили какие-то их друзья, и тогда  Витю – мужа Елены быстро доводили до такой кондиции, что укладывали на пол возле кровати, а на кровати Елена Станиславовна по очереди принимала «ухаживания» гостей.  У них была дочка. Тоже Лена – симпатичная и, на удивление, при таких родителях, очень порядочная девушка шестнадцати лет, на которую я давно кидал голодные взгляды, но, памятуя старое  мудрое правило: «Не имей, где живешь, и не живи, где имеешь», - не позволял себе никаких вольностей по отношению к Елене младшей, хотя она довольно часто была вынуждена удирать ко мне,  спасаясь от разгула в своей комнате. Взяв телефонную трубку, я уж было приготовился не стесняясь обматерить неизвестного звонящего, но не успел даже рта открыть, как по фоновым звукам в трубке,  по голосам и  звонкам, которые слышались в помещении, где стоял телефон на другом конце провода, мне стало ясно, что звонят из комнаты дежурного по городу, а значит, на том конце не кто иной, как Геннадий Алексеевич Балушкин, Генка Балушкин – оперативный дежурный по городу Ленинграду, майор милиции и мой давний хороший товарищ, не один раз, выручавший меня в разнообразных ситуациях, с которым была выпита не одна бутылка и  разбита не одна физиономия. Генка просто так звонить не будет, я старался поскорее вылезти из сонного состояния.
– Да, слушаю, это кто?
– Конь в пальто! – Гена редко позволял себе мат в «эфире», но неожиданно он крепко выматерил меня.
– Гена,  что случилось, ты знаешь, сколько сейчас времени? Ты мне всю квартиру на уши поставил: ты же знаешь, что у меня коммуналка.  Генка выматерил меня еще раз – значит, точно, что-то случилось.
 – Геночка, дорогой, объясни мне, в чем дело, ради бога.
–Вот про бога лучше не надо, он здесь ни при чем, Казанова хренов. У меня лежит на столе оперативная сводка, в которой сказано, что на британскую плавучую школу «Неваса» к моменту отплытия не вернулась одна из воспитанниц, проживающая в каюте номер 605, несовершеннолетняя по законам Королевства, семнадцатилетняя Элизабет Тэйлор.   Ее соседка по каюте и ближайшая подруга утверждает, что Элизабет  еще позавчера, сразу по прибытии в порт, сойдя на берег, была прямо у трапа встречена молодым человеком, с которым они познакомились еще в прошлом году, во время предыдущего визита плавучей школы в Ленинград, что зовут его  Георг, но только по-русски. Тебе это ни о чем не говорит,  жуир дремучий? Ты случайно с этим Георгом не знаком?– И Генка уже в третий раз покрыл меня отборным матом.
–Гена, кончай на меня наезжать. Что, собственно говоря, произошло? Ну, опоздала девочка на рейс, ну вылетит потом самолетом, у нее есть кредитная карточка и все документы при ней, в том числе и паспорт гражданки Великобритании.
–Дубина, ты дубина! Гена уже почти орал,  и хотя трубка, разумеется, гасила громкость, но, зная майора, я понимал, что чего-то не догоняю.
–Ты дурак или только прикидываешься?  У меня официальное заявление о похищении несовершеннолетней иностранной гражданки и распоряжение руководства, которое тоже было разбужено среди ночи, немедленно найти девушку и похитителя.
–От кого заявление?
– От дежурного сотрудника их консульства в Ленинграде.
Это уже было серьезно, на такие заявления нельзя было не реагировать. А Генка – гигант, в принципе, за десять минут дело раскрутил, обнаружил и виновника и украденного ребенка. Хотя назвать Лизку ребенком язык не поворачивался. Интересная, кареглазая, но рыжая, как ирландка или  валлийка, с многочисленными неяркими веснушками на прелестном носике, на точеной шейке и там, куда  не каждый сможет  проникнуть взглядом, поскольку чепчик для близнецов мешает. Близнецы, кстати, были не меньше третьего номера – это именно то, что мне всегда больше всего импонировало  в женщинах, в первую очередь, но размер и вес не мешали ее достоинствам с гордостью смотреть вперед, а не вниз, как зачастую бывает у женщин даже с меньшей грудью.. Соски словно, пытались прорваться сквозь одежду и были заметны невооруженным глазом.  Уши маленькие, но немного оттопыренные, что создавало странное впечатление какой-то неправильности, но это впечатление быстро исчезало, когда взгляд постепенно привыкал и они уже не казались  такими торчащими. Ростом Элизабет была чуть выше меня, но поскольку она не носила ничего на каблуках, то эта разница не была столь уж явной, чтобы меня  или ее смутить. А на горизонтальной плоскости это и вообще нивелировалось полностью. Ее рыжие  очень длинные волосы обычно были заплетены сзади в короткую косичку, которая заканчивалась  пушистым «хвостом». Такое сочетание заплетенных и распущенных волос было неожиданным и привлекало внимание. Рыжие, под цвет волос брови выглядели словно нарисованные, а  неожиданно черные, как квадрат Малевича, ресницы резко контрастировали по цвету со всей остальной внешностью. По поводу своих ресниц, Элизабет всегда радовалась:
–Представляешь, была бы беда, если бы они тоже оказались рыжими. Такой туши я даже не встречала никогда.
–А я читал, что где-то в Азии, кажется, в Корее или в Тайланде  делают разноцветную тушь: возможно, правда, это не промышленное производство, а домашнее. Думаю, что тебе бы пошли к рыжим твоим волосикам персиковые или даже лавандовые ресницы. 
–Да, оригинально было бы. Но в продаже таких я не встречала даже у нас.
 Мы с Элизабет действительно  познакомились год назад, когда нам поручили организовать досуг и охрану учащихся английской плавучей школы. Назвать Лизку красавицей я бы не рискнул, но она была самой яркой, самой выделяющейся среди прочих британских школьниц этого теплохода. Подобные плавающие школы периодически заходили в наш порт:   кроме «Невасы» были еще «Дунера»,  «Девония» и еще парочка теплоходов поменьше, которые весь учебный год плавали по морям и океанам от страны к стране, от города к городу. Учащиеся грызли гранит во время  переходов, а затем имели возможность ознакомиться с жизнью разных стран и народов во время одно-двухдневных стоянок.  Я положил глаз на Элизабет сразу, выделив ее из толпы подружек, и уже в первый день мы с ней просто сбежали из экскурсионного автобуса, и я всю ночь водил ее по Ленинграду, пытаясь как-то своей эмоциональностью заштопать пробелы в знании английского и даже пробовал переводить ей стихи о городе. Она смеялась над моими потугами, но утром, когда я привел ее в порт, благодарно позволила целовать себя  в губы, которые оказались очень мягкими, теплыми  и вкусными. А потом закинула руки мне за голову, прижалась всем телом и заявила:
– Мне у вас понравилось, я бы, пожалуй, не прочь еще немного здесь побыть.
Но в полдень теплоход отчалил, и в течение года Элизабет слала мне открытки с видами Лондона, на которых она сокрушалась, что мы так быстро расстались, не успев даже толком узнать друг друга. В этом глаголе «узнать» было столько намеков, что не приходилось ни минуты сомневаться в истинном его смысле. И вот в этом году «Неваса» снова пришвартовалась у шестого причала морского порта и, разумеется, я снова стоял у самого трапа, пытаясь сквозь заслон погранцов приблизиться к выходящим школьницам. Элизабет появилась в роскошном летнем сарафанчике на узеньких бретельках, который, в принципе, не подразумевал возможности ношения под ним никаких бюстгальтеров. Да ей это было и не надо. Ее бюст не нуждался в поддержке. Она сбежала по трапу, увидела меня и расплылась в радостной улыбке. Затем, ни на мгновение не замедлив своего движения, она раздвинула грудью  шеренгу пограничников, пройдя сквозь их заслон, как наступающий на полном скаку  тяжелый  конный рыцарь, вероятно, проходил сквозь защитные ряды пеших крестьян или горожан, пытавшихся преградить ему дорогу. Приблизившись вплотную, она, как и год назад, обняла меня и прошептала на ухо:
– Пришел, не забыл, я рада!
 Потом к нам приблизилась еще одна девочка – бледненькая блондиночка с необыкновенно большими и выразительными глазами. Правда, кроме этих глаз взглянуть было не на что – ни рожи, ни кожи, разве что только очарование молодости.
–Это моя подружка, мы с ней делим одну каюту, и у нас все общее.– Лиза снова приблизилась к моему уху и продолжила мысль: – Но тебя я  ни с кем, в том числе и с ней, делить, не намерена. Ты – только мой, если не возражаешь, конечно.
 Поскольку я не возражал, то мы снова уехали из порта вдвоем, не дожидаясь подачи автобусов.
Я повез ее на «Метеоре » в Петергоф, где мы бродили до вечера между скульптурами и фонтанами, а потом забрели куда-то  в дальний конец дворцовой территории на пустынный  уединенный каменистый кусок берега,  отгороженный от самого парка большими деревьями,  кустарником, дюнами и серо-красными гранитными валунами. Волны залива лениво накатывали на берег, шелестя галькой, ни звука не долетало из парка, туристы и прочая гуляющая публика отбыли восвояси – уже начинало слегка темнеть, хотя белые ночи были в полном разгаре ( кажется, это называется навигационными сумерками , которые иногда бывают в период белых ночей в Ленинграде, который, в принципе, находится чуть южнее, чем зона устойчивых «настоящих» белых ночей.
– Ну, что, купаться здесь можно – вода не отравленная?  У нас говорят, что в Союзе все водоемы отравлены сточными водами и промышленностью. Лиза вопросительно смотрела на меня.
– Мы в заливе купаемся без опаски, но у меня нет плавок, я не предполагал, что они понадобятся.
– Подумаешь, плавок у него нет! Думаешь, я не знаю, что вы, парни под плавками скрываете,  – она хитро подмигнула и добавила: – У меня тоже нет купальника, так что мы с тобой в равном положении.
 Не мешкая ни секунды, она скинула с плеч бретельки сарафана, повернулась ко мне спиной и потребовала
–Расстегни пуговку у шеи.
Надо признаться, что руки у меня немного дрожали, но я справился с задачей. И сарафан просто упал на траву. Затем на него сверху упали и стринги, и я удостоверился, что рыжий был ее натуральным цветом и впервые увидел то, о чем только читал в зарубежных журналах – художественную стрижку внизу живота.
Разумеется, я не мог не поцеловать этот животик.
–Давай,   скорее раздевайся тоже, холодно так стоять. – И мы рванули в залив и купались, пока не посинели губы и пока  зубы не стали выстукивать то ли  «Танец с саблями, то ли – «Боже, храни королеву». Потом мы долго отогревали друг друга теплом собственных  тел, целуясь прямо в воде, пока не замерзли окончательно, и Лизавета, скромно потупив глазки, не спросила:
– Слушай, а ты не знаешь более подходящего места для продолжения  наших  обнимашек?  Чтобы было тепло, уютно, чисто и мягко спинке, чтобы не думать о том, что кто-то может нас увидеть за этим порочащим  честь леди занятием.
– А ты вполне готова к такому продолжению? Не сбежишь в последний момент, испугавшись того, что должно произойти?
– Послушай, Георг,– она предпочитала переделывать мое имя на английский лад, как и я  переиначивал ее. – Я уже давно не девственница, так что особо бояться мне нечего и терять тоже. И я надеюсь, что нам с тобой обоим будет хорошо в том месте, о котором я спрашиваю, и которое, ты, как мужчина и принимающая сторона, просто обязан нам обеспечить.
Мы вышли из парка на шоссе, поймали такси и без приключений, обнявшись на заднем сиденье, прибыли ко мне. Было уютно, тепло, чисто и, надеюсь, мягко   ее  спинке. А потом мы, наконец, устали и заснули, пока меня  не разбудил Генкин отчаянный звонок.
 Прочухав  смысл  того, о чем мне сообщил Геннадий Алексеевич, я бросился будить подругу.
–Милая, дорогая, давай-ка вставай и быстренько собирайся. Умываться сюда, туалет здесь, зеркало во всю высоту комнаты имеется. Кстати, ты такая сладкая – дай поцелую.  От такого моего напора Лизок оторопела и, не понимая в чем дело, просто села на кровати в одних труселях и, направив  на меня крупнокалиберные орудия своих грудей, заявила, что она никуда не собирается ехать, да еще и в таком бешеном темпе. Не лучше ли нам спокойно перекусить тостами, которые она умеет прекрасно готовить, выпить кофе, а потом еще некоторое время со свежими силами предаться тому, чем мы так успешно и приятственно  занимались вечером и ночью, продолжив вчерашние экзерсисы.
Я, как мог серьезнее, попытался ей объяснить, что она объявлена в розыск. Что ее и ее похитителя ищет вся криминальная полиция Ленинграда  и даже всесильный и невообразимо могучий кэй-джи-би. Меня могут обвинить в киднепинге , так как она несовершеннолетняя, а ей могут закрыть навсегда  въезд в Союз, а значит, нам никогда не удастся больше провести вместе ни одного вечера и ни одной ночи. Кажется, только последний довод на нее подействовал  и  со словами, сказанными томным голосом: «Только поцелуй меня, пожалуйста, сюда и сюда – она показала на живот и на бюст. Я с удовольствием   выполнил и даже перевыполнил ее просьбу.  Но в это время зазвенел входной звонок. Я пошел открывать и в комнату огромными шагами не вошел, а ворвался высоченный и гневный  Балушкин в форме. Лиза с голым животиком и голыми грудками мгновенно нырнула обратно под одеяло.
–Совсем,  любовнички, охренели. Никак не оторваться? Я успел договориться с пограничниками, заказать в гараже машину, доехать с Литейного, а она у тебя все еще с голыми сиськами сидит?! - Гена был сердит не на шутку. – Ты, кажется, мой юный друг, не понимаешь всей пикантности положения. Мы уже выяснили, что папочка у нее – важная шишка, миллионер и член палаты Общин, уважаемый гражданин Лондона. Если папочка начнет возбухать, то получится грандиозный международный скандал. А он непременно начнет, если любимая доченька не прибудет вовремя на положенном ей месте в каюте «Невасы». И тогда будет много всяких инсинуаций на тему о поруганной девичьей чести, хотя, как я предполагаю, мельком глянув на эти торчащие штучки на ее груди, что отнюдь не ты или не ты первый эту самую честь у нее ликвидировал. Но для папочки будет достаточно того, что его дочь провела ночь в постели с полузнакомым мужчиной – это позор для нее и для него. А значит, он сделает все чтобы обвинить и СССР,  и Ленинград,  и милицию,  и, разумеется, тебя персонально, в похищении, развращении, если не в изнасиловании благородной леди, чья репутация теперь загублена окончательно.
Гена сдернул с Лизки одеяло, и она предстала во всей своей красе, старательно, но абсолютно бесполезно прикрывая  руками от посторонних глаз обнаженные прелести.  Ее маленьких изящных рук для этого явно было недостаточно. Даже моя более крупная ладонь не могла целиком вместить в себя эти «мячики» Из глаз катились крупные слезы. Она, разумеется, ни слова не поняла из его речи, но сердцем чувствовала угрозу. Само появление полицейского уже ввергло ее в панику, а то, что он стоит и смотрит на ее обнаженную грудь, вероятно. заставило вспомнить все ужасы, которые она когда-либо слышала про ужасный русский кэй-джи-би.
– Но Лизка не была бы Элизабет третьей, если бы не произнесла то, что произнесла. Она встала на кровати во весь рост и, прицелившись в Генку своими  дальнобойными орудиями, позвала:
–Георг, иди сюда. Я подошел, недоумевая, что она задумала. А она обвила мою шею, фактически закрыв мною свою наготу от Генки, и через мое плечо выпалила в лицо ужасному, страшному полицейскому, который пришел разрушить ее счастье.
–Георг ни в чем не виноват, он меня не похищал. Я сама поехала с ним гулять и сама согласилась лечь к нему в постель. Пожалуйста, отпустите его, не надо его арестовывать; он хороший, ласковый, заботливый и очень добрый.
–Переведи-ка мне ее заявление – это важно! В случае чего я буду свидетелем ее  слов.
Я перевел, и Генка расхохотался:
– Милая девочка, никого я не собираюсь арестовывать.  Твой Георг – мой давний друг. Но вопрос серьезный, и нам надо быстрее выдвигаться, чтобы успеть его решить вовремя, пока еще не поздно.
Я перевел Генкины слова и Лизок ожил, стеснительно улыбнулась, попросила меня помочь ей с сарафаном и через несколько минут уже стояла в полной готовности.
–Ладно, на корабле поешь – имел неосторожность сказать я.
Это полностью перевернуло всю ситуацию.
–Не хочу на корабль, не хочу в Лондон, хочу остаться здесь, с Георгом.– Она снова расплакалась.
 Генка рассердился и отправился на выход .
– Все, хватит с меня этих телячьих нежностей. Давай, три минуты – я жду в машине у парадной. Имей в виду, что,  если теплоход успеет выйти в нейтральные воды, остановить его уже никто не сможет.
 Я обнял Лизавету и повел к выходу.
–Лизок, не надо плакать. Если твой папочка не обнаружит тебя на борту корабля, то он может устроить большие неприятности и мне, и нашей стране, обвинив меня в киднепинге. Ты ведь еще несовершеннолетняя по вашим законам.
– Я перееду к бабушке в Глазго. В Шотландии совершеннолетие наступает в шестнадцать, а папочка пусть только попробует что-то сделать. Я про него тогда такое расскажу, что он сразу же закроет рот. Он пытался ко мне приставать, щупал меня везде,  когда случайно мой гинеколог проговорился, что я уже не девственница. Я, конечно, сменила врача, но что сделано – то сделано. А папочка – порядочная сволочь, и вообще он на самом деле мне не отец. Я точно знаю, я нашла однажды у мамы пачку конвертов с письмами от ее первой любви, еще со школы, из которых понятно, кто был моим отцом.
 Кое-как, почти силой я довел ее до стоявшей у тротуара с включенным двигателем «Волги» с милицейской раскраской. Мы плюхнулись на заднее сиденье, и старший сержант рванул с места как на пожар. На Греческом он включил сирену, пролетел с воем перекресток с Лиговкой и не сбавляя ни скорости, ни звука, устремился по Невскому к набережной Невы. Под вой сирены нарушая все правила, вывернул налево  перед Дворцовым мостом на набережную и мимо смеющихся львов и Медного всадника понесся к Адмиралтейским верфям. В таком же бешеном темпе машина преодолела проспект Огородникова и через двадцать минут мы уже подъехали к главным воротам  порта.
–Молодец, сержант. Лихо водишь! – Гена обычно был довольно скуп на похвалы, но хорошую работу отмечал непременно
–Давай прямо к пирсу – скомандовал он. Мы с визгом тормозов выскочили  на пустынный причал. Только в самом отдаленном его конце стояла полосатая будочка, возле которой, удивленно глядя на нас, застыл молодой матросик в форменке, но с зеленой окантовкой погон и бескозырке с надписью «морчасти погранвойск».  Гена вышел из машины, часовой вскинул руку в приветствии.
–Сделай милость, вызови каперанга Лебединского, сообщи, что майор Балушкин приехал. Матрос  снял трубку телефона в будке и доложил:
– Товарищ, мичман. Здесь майор Бабушкин спрашивает товарища капитана первого ранга.
–Да не Бабушкин, а Балушкин. Генка очень ревниво относился к правильному звучанию своей фамилии.   Минут через пятнадцать к причалу подлетел сторожевой катер береговой охраны. Матросы  быстро пришвартовали его к причальным палам , и с катера сбежал подтянутый, моложавый офицер в кремовой рубашке с погонами капитана первого ранга. Они обнялись с Генкой, из чего следовало, что имеются между ними дружеские неформальные отношения. Генка представил меня:
– Мой давний и хороший товарищ, неплохой парень, но есть один серьезный минус – ни одну юбку пропустить мимо не в состоянии, сразу стремится ее задрать или снять. При этом голова перестает думать, а мышление осуществляется совсем другим местом.
– Генка, кончай наговаривать. Можно подумать, что мы с тобой так уж сильно отличаемся друг от друга или вместе не гуляли.
– Так, а это, вероятно, и есть та самая похищенная советскими злоумышленниками британская леди, о которой с утра трещат на всех частотах. – Эту фразу он произнес на вполне приличном английском, на что Елизаветка, сквозь слезы сердито возразила:.
 – А вот и не похищенная, а добровольно сбежавшая и не желающая никуда уезжать. Мне очень нравится ваш город, и здесь есть человек, который мне тоже нравится. Так что я желаю здесь жить!– Она даже то ли капризно по-детски, то ли  повелительно  по-королевски топнула при этом ножкой.
– Парень – повернулся каперанг ко мне,– а тебе, кажется, повезло. Такие женщины: и красивые, и неглупые, и. похоже, верные попадаются не часто. – И снова, козырнув, перешел на английский:
–Я понимаю, юная леди. И если бы кого-нибудь интересовало мое мнение, то я уже завтра выдал вам советский паспорт и не возражал против Вашего нахождения в Ленинграде.
Но, увы, это зависит не от меня. Кстати, а где все ваши вещи – одежда и прочее.
–Паспорт у меня при себе. Она достала из сумочки  паспорт «с двухспальным английским левою»  и передала его в руки офицера. Он достаточно внимательно,  но профессионально быстро просмотрел документ и вернул  его  владелице.
–А вещи – платья, белье, косметика, и прочие женские прибамбасы, без которых, моя жена, например, не может обходиться ни одного дня?
–Это в каюте.
 Так надо бы забрать!
–А это можно. Несмело, но с надеждой в голосе купилась Лизонька.
–Нет ничего невозможного для морского офицера, если об этом его попросит красивая женщина. Лизка расцвела пунцовыми щечками, посмотрела вопросительно на меня, и сделав шажок навстречу каперангу, приподнялась на носочки и неуклюже, скосив на меня глазки, чмокнула его в щеку.
– После этого я готов отправляться даже прямо в туманный Альбион!
Он галантно подал Лизке руку и, аккуратно поддерживая ее, повел вверх по трапу. Стоявший наверху вахтенный приветствовал офицера  и его спутницу, вскинув руку к бескозырке. Мы с Генкой поднялись следом. Катер быстро отчалил.
–Успеем? – Гена волновался
–Постараемся. Сейчас узнаем, где этот теплоход на данный момент.
 Он взял в руки тангенту радиостанции и запросил у неведомого дежурного:
–Где находится «Неваса»?  Услышав ответ, нахмурился и наклонившись к переговорному устройству, скомандовал курс на Толбухин , полный вперед, самый полный!. Катер задрожал, поднялся из воды,, взревев, как раненый медведь но отнюдь не с медвежьей скоростью понесся, казалось над водой, едва касаясь поверхности. Разговаривать сразу  стало  невозможно.  На мостик поднялся капитан третьего ранга, оказавшийся командиром этого катера. Судя по всему, присутствие вышестоящего начальника и гостей его сильно смущало.
–Иван Матвеевич, прикинь. Когда  и где мы можем достать «Невасу».
–Думаю, что при таком ходе догоним или у Мощного, или, в крайнем случае, у Тютерсов.
–Надо достать, капитан, надо! Генка, не стесняясь, влез в разговор. – Они фактически были в одном звании – капитан третьего ранга морских частей погранвойск и майор милиции.
 Катер несся, рассекая волну, которая за Кронштадтом стала чуть круче, а за Толбухиным маяком, который нарисовался высоченным белоснежным цилиндром башни и красной крышей какого-то невысокого домика рядом, увеличилась  и высота волны. Ветер усилился и брызги начали залетать на палубу и даже на мостик. Маяк на острове Мощный  был совсем другим – шестиугольным в плане и пониже на вид. И остров был довольно большим. Я никогда раньше не заходил в залив так далеко и смотрел во все глаза. Лизка, похоже, давно насытившаяся морскими путешествиями, с тревогой вглядывалась вдаль.  К сожалению, Гогланд остался где-то севернее, но зато мы прошли прямо на траверзе Большого Тютерса  – острова смерти. Дело в том, что остров много раз во время войны переходил из рук в руки и был то русским, то немецким, то финским. И все его нещадно минировали. Саперы массово гибли при разминировании еще долгие годы после войны. Единственный возможный фарватер для большегрузных кораблей и подводных лодок находится ровно на расстоянии выстрела из артиллерийского орудия с острова. А это значит, кто владел Тютерсом, тот владел и всем Финским заливом. Здесь тоже есть маяк – это, вероятно, единственное целое сооружение. Но без маяка никак. Фарватер здесь очень узок и сложен для навигации. В отличие от большинства других маяков на островах,  фортах и берегах залива, маяк на Большом Тютерсе выкрашен не в белый, а в красно-коричневый цвет. Наконец на горизонте появились очертания огромного, особенно в сравнении с нами, белоснежного лайнера с чередующимися красными  и синими широкими полосами на трубах, словно белая птица неспешно скользившего по воде. Наш катер издал заложивший уши вопль, подавая сигнал: «Стоп машина!» и, не снижая скорости, подлетел к правому борту, где команда на нижней палубе уже суетилась, спуская трап для приема гостей.
– Что случилось, почему вы нас задержали? У нас все документы оформлены,– в мегафон проговорил кто-то сверху.
– Мы вас не задерживаем, просто просим принять на борт отставшую в городе пассажирку вашего корабля. Ее виза закончилась и мы не можем разрешить ей дольше находиться на территории нашей страны.
 –Услышав эти переговоры, ведшиеся на английском,  Елизавета все поняла, поняла, что ее просто надули, она гневно смотрела на меня
–Я тебе совсем не нужна, да? Ты хочешь от меня избавиться? А то, что было сегодня ночью – это ничего не значит, да? Я думала, что нравлюсь тебе, но ты обманул  меня.  В ее прекрасных глазах обида перемешивалась со слезами и гневом.
–Ваше величество, Елизавета третья, это не так, ты не права. Но сделать сейчас ничего нельзя. Это был единственный способ вернуть тебя на корабль без скандала, без «кэй-джи - би». Боюсь, что этим ребятам, которые нам помогали, это еще припомнят. А тебя я жду снова в следующем году. И мы снова будем вместе.
–Один день в год – это радует!– Язвительно произнесла моя королева.
 Она молча поцеловала меня в губы долгим поцелуем, прошептала:
–«Спасибо за все»,– и так же молча ушла вверх по трапу, отказавшись от любой помощи. Наверху столпились многочисленные девчонки, персонал школы и команда. Воспитательницы ахали, подружки шептались и хихикали, а Елизавета третья королевским жестом попрощалась с нами, помахав ручкой, и быстро исчезла из виду. Она  не стала растягивать прощание.
На следующий год, как я узнал, «Неваса» ушла в круиз по другому маршруту, вдоль американского континента и, соответственно, в Ленинград не попала, а еще через год Лизок уже  закончила школу и больше никогда в Союз не приезжала. Некоторое время я  еще получал от нее коротенькие письма, но потом и они перестали приходить – возможно, вышла замуж, а замужней леди не к лицу писать письма давнему любовнику. 
 Перспектив у наших отношений  изначально не было,  увы, а ведь могло бы и сладиться, не будь мы так далеко друг от друга. Я долго еще сожалел  о потерянном.  Хотелось бы хоть что-нибудь узнать про то, как сложилась твоя жизнь, мой Лизочек, но давно стерся из памяти и номер телефона и адрес. Осталось только имя – Элизабет Роузмонд Тейлор , полная тезка великой  актрисы, а еще распущенные длинные  рыжие волосы,  тепло прощального поцелуя и укоризненный взгляд красивых карих глаз.











–

 
НУ, ПОПАЛ!



Санкт-Петербург                2016
Сидишь беременная, бледная.
Как ты переменилась, бедная.
Сидишь, одергиваешь платьице,
И плачется тебе, и плачется...
За что нас только бабы балуют
И губы, падая, дают,
И выбегают за шлагбаумы,
И от вагонов отстают?

А. Вознесенский






Звонок с почты оторвал меня от изучения финского языка. Ну, что за язык! Надо же такое придумать!  Четырнадцать падежей и никаких реальных правил спряжения глаголов. Вот и на последнем занятии наша преподавательница – Оленька – студентка последнего курса университета, подрабатывавшая в Доме Дружбы на Фонтанке, сообщила нам в начале урока:
–Сегодня мы будем изучать спряжение глаголов, оканчивающихся на та , тя. Это очень важная тема, так как таких глаголов в финском языке очень много. Поэтому будьте внимательны и запишите правило:. «Глаголы, заканчивающиеся на та, тя спрягаются следующим образом: мы записали правило. Но следующие слова Ольги меня, например, шокировали и поставили в тупик:
–Этому правилу подчиняются следующие глаголы: и она перечислила порядка шести глаголов. Остальные глаголы, оканчивающиеся на та, тя, являются исключениями и спрягаются индивидуально. Это нужно будет запомнить. Да-а! Хорошее правило! И так сплошь и рядом. Единственным светлым пятном было чтение. Если ты знал буквы латинского влфавита, то можно было считать, что ты умеешь читать по фински свободно. Никаких тебе исключений, никаких зависимостей от открытых или закрытых слогов, никаких сложностей не возникало.
Короче говоря, я сидел за письменным столом и пытался запомнить хотя бы десяток примеров спряжения этих самых на та, тя. Так что звонок с почты был очень даже кстати. Он позволял мне с чистой совестью оторваться от этого нудного занятия. Звонила наша почтальонша – Клавдия, с которой мы были хорошо и давно знакомы. Поэтому, чтобы лишний раз не топтать ноги и не стесывать подковками асфальт, она ин6огда позволяла себе просто сообщить нам о поступивших в наш адрес письмах, журналах или телеграммах. В этот раз именно телеграмма и была причиной звонка.
–Юра, я сегодня уже один раз разнесла все, а сейчас вернулась на почту и на твое имя есть телеграмма.  Хочешь прочту, чтобы ни тебе, ни мне зря не бегать. Спасибо, Клавдия, давай читай, только скажи откуда.
–Так, Казахская ССР, город Степняк, школа-интернат номер 2.
– Клава, требуется твое клятвенное обещание, что содержание телеграммы останется между нами, иначе читать не надо.
Интересно, что это вдруг и кто решил телеграфировать мне из Степняка. Прошло уже почти полгода, как я оттуда уехал после трудового сезона. Никаких писем за это время ни Жакен мне, ни я ей не писали. Мы немного поцапались перед отъездом. Ей видите ли не понравилось, что я как-то не так отреагировал на ее обещания непременно приехать ко мне в Ленинград, чтобы познакомиться с моей мамой. ( Вот только Жакенки моей маме для полного счастья и не хватало: казахская девушка  из глухого села, не имеющая родителей, в 20 лет еще не закончившая школу, так как пошла она в эту школу только в одиннадцать – это именно то, о чем  несомненно мечтает еврейская мама для своего сына. Но Жакен прошептала все это в такой момент, что только последний подонок мог бы прямо сказать, что это не самая гениальная идея. И при этом она так радовалась, что решилась мне это сказать и была уверена, что я тоже должен прыгать от счастья. Видимо, я прыгал не так высоко и не так активно, как бы ей хотелось, поэтому она обиделась и переписка между нами оказалась не столь интенсивной, как в два предыдущих года. Да –да, мы с Жакен были вместе уже три года, а точнее – три лета, т.е. ровно столько, сколько наш стройотряд возводил в городе Степняке  новую школу-интернат. Мы познакомились с ней на следующий день после нашего приезда, когда директор интерната Виктор Григорьевич Пак пришел к нашему командиру отряда с просьбой дать кого-нибудь из студентов для проведения уроков химии вместо уволившейся учительницы. И Жора отправил меня, разумеется, с моего согласия.  И я стал проводить уроки с восьмого по одиннадцатый класс. Показывал опыты, рассказывал о Ленинграде и о Политехе, ставил оценки. Жакенка получала одни двойки, практически не готовилась к занятиям, и я постоянно на нее был сердит. Но она смотрела всегда такими преданными и искренними глазками, что я моментально отходил и даже изредка шел на сделку с совестью, ставя ей незаслуженную тройку. А уж, если паче чаяния, она неожиданно могла что-то промямлить разумное, то получала сразу «отлично» там, где другая получила бы крепкую тройку. Тогда в ее темных, как казахстанское ночное небо, глазах зажигались звездочки, искрившиеся лучиками восторга, и она вдруг бросалась ко мне и прямо в классе ставила меня в неловкое положение, обнимая за шею и целуя в щеку:
Спасибо, Учитель. – Она произносила это слово именно с большой буквы.
Несмотря на свои почти уже двадцать ( она была на два года старше меня, своего учителя, как и еще некоторые ученики интерната, так как многие приехали в Степняк из дальних сел, где школ не было, и начали учиться не в семь лет, как обычные советские дети, а года на два, три, а то и на четыре позднее, она была непосредственна и наивна, как тринадцатилетняя. Девчонки – одноклассницы хихикали, а ей было все равно. Она могла сморозить любую глупость, не от отсутствия ума, а именно от своего, как теперь сказали бы background ,  ибо она просто не знала, что можно, а что недопустимо. Однажды, на мой вопрос о причинах невыполнения домашнего задания, она ответила, что плохо себя чувствовала, так как у нее были месячные. Сказать такое вслух в классе! Это что-то! Она была очень чистая и неиспорченная девочка, со всеми чувствами и эмоциями, на лице. Она не умела обманывать и не предполагала, что другие это могут делать. Ей, вероятно, будет нелегко в жизни, но кому-то очень повезет! Это фактически был дикий зверек, не привыкший к неволе, но доверявший тем, кто ее окружает.
В один из вечеров, когда мы всем отрядом, как обычно, сидели в степи недалеко от интерната, пекли картошку, бренчали на гитаре, развлекая местных девочек, основном, из выпускного класса, Жакенка тоже появилась в свете костра, поозиралась вокруг, оценивая обстановку, и решительно направилась ко мне.
– А можно я около вас сяду? – К учителю обращаться было положено только на «Вы».
– Конечно, можно, и здесь не школа, здесь можно на «ты». Ты же старше меня. –  Я чуть подвинулся, освобождая ей место на краюшке бревна.
– Она придвинулась ко мне вплотную, почти прижалась, и я почувствовал, какое у нее горячее плечико. Сидеть на самом краюшке бревна ей, вероятно, было неудобно, она сползала на землю и , чтобы удержаться или просто изображая такую необходимость, постоянно хваталась за мою руку. Но думаю, что все было абсолютно искренне, так как Жакен и какая-то игра – это было несовместно. Она просто этого не умела в силу своей натуры. Рука тоже была горячая. И тут я сделал глупость или неосторожность – я решил, что ничего страшного не произойдет, если вместо того, чтобы каждый раз удерживать ее от заваливания за руку, я просто буду держать ее за плечо – взял и обнял, слегка прижав к себе. Жакен не отстранилась и не выразила возмущения или смущения., восприняв мой жест, как сам собой разумеющийся,  поняв для чего я это сделал. Время постепенно двигалось к ночи, костер понемногу таял, съедая последние приготовленные дровишки. Картошка была съедена, а спиртного у нас не было – целина, сухой закон! Народ стал потихоньку расползаться. Сначала ушли спать девочки младших классов, затем постепенно двинулись и старшеклассницы. Уже замолчали наши гитары и в клуб, служивший нам казармой, отправились ребята. Незаметно мы остались втроем: я, Жакен и гитара, струны которой я тихонько перебирал.
–Спой мне что-нибудь, пожалуйста–попросила девушка.– Что-нибудь тихое и душевное.
–Жакенчик, я же не умею, на самом деле ни петь, ни по-настоящему играть. Так, переборы, да блатные аккорды. Песен, правда, знаю много, за что ребята и терпят мое пение.
–Все равно спой,– настаивала Жакен, заглядывая мне в глаза.
И я пел тихонько, удивленный ее вниманием к моему пению:
Вот ты опять сегодня не пришла...
А я так ждал, надеялся и верил,         
Что зазвонят опять колокола, ла-ла-ла,       
И ты войдешь в распахнутые двери...
   
Перчатки снимешь, встанешь у дверей,
Небрежно бросишь их на подоконник,
"Я так замерзла,- скажешь,- обогрей", е-е-ей, 
И мне протянешь зябкие ладони.
Я их возьму и каждый ноготок
Перецелую, сердцем согревая,
Ах, если б ты ступила на порог, о-о-ой,   
Но в парк ушли последние трамваи.

– Красиво. А ты бы так мог?
–Как так?
–Ну, так согреть девушку.
–Так он же только пальчики ей греет.
 Жакен протянула мне ручку. – Грей, я замерзла.
 И такая была в ее голосе непосредственность, что я поддался на  это, взял пальчики с маленькими ноготочками и стал сначала просто дуть на них, пытаясь отдать немного тепла, но потом, постепенно, начал заводиться и уже не заметил сам, как начал целовать их один за другим.
–Но Жакен освободила руку и сказала :
–Спасибо, я согрелась. Спой еще что-нибудь.
    Не надо...
     Всё призрачно -
     и тёмных окон матовость,
    и алый снег за стоп-сигналами машин.
    Не надо...
     Всё призрачно,
     как сквер туманный мартовский,
    где нет ни женщин, ни мужчин -
     лишь тени женщин и мужчин.
   Не надо...
     Стою у дерева,
     молчу и не обманываю,
    гляжу, как сдвоенные светят фонари,
    и тихо трогаю рукой,
     но не обламываю
    сосульку тоненькую с веточкой внутри.
    Не надо...
     Пусть в бултыхающемся заспанном трамваишке
    с Москвой,
     качающейся мертвенно в окне,
    ты,  подперев щеку рукою в детской варежке,
    со злостью женской вспоминаешь обо мне.
    Не надо...
     Ты станешь женщиной,
     усталой, умной женщиной,
   по слову доброму и ласке голодна,
    и будет март,
     и будет мальчик, что-то шепчущий,
    и будет горестно кружиться голова.
    Не надо...
     Пусть это стоит, как и мне, недёшево,
    с ним не ходи вдвоём по мартовскому льду,
    ему на плечи свои руки ненадёжные
    ты не клади,
     как я сегодня не кладу.
    Не надо...
   Не верь, как я не верю,
     призрачному городу,
    не то,  очнувшись, ужаснёшься пустырю.
    Скажи: "Не надо!",
     опустивши низко голову,
    как я тебе сейчас
     "Не надо..."
     говорю. 
– Здорово!  Какие замечательные и умные слова! Слушай, а сделай меня  настоящей женщиной, как там – «усталой умной женщиной!» – Вот это поворот, однако. И что здесь делать? Оно мне надо?
–Ты помнишь, как там дальше?– «И будет горестно кружиться голова». Понимаешь, горестно.  И потом, я не могу тебя враз сделать умной – это придет со временем.
 – Нет, господин Учитель. Ты – Учитель, вот и научи. Или ты только про бихромат аммония знаешь? – Она встала, освободившись от моих легких объятий и сказала:
–Подожди пять минут, не уходи, пожалуйста, я сейчас вернусь. – И она вернулась, задыхаясь от быстрого бега; cпешила – боялась, что уйду.
 Она приволокла из палаты, где жила, толстое верблюжье одеяло, взяла меня за руку и в полной темноте–костер уже только тлел красненькими огоньками угольков, еще давая тепло, если поднести руки,  но уже совсем не разгоняя мрак вокруг, повела куда-то в степь. Похоже, что либо ее глаза видели в темноте, либо она отлично знала территорию, так как мы перепрыгивали через неглубокие канавы, которых я совсем не видел, перелезали через какие-то корни, откуда корни, если здесь на двадцать километров вокруг нет ни одного мало-мальски приличного деревца? – степь. Наконец, видимо, она пришла туда, куда хотела, кажется, к склону какого-то небольшого холма, который нависал над нами, своей чернотой даже заслоняя черный бархат звездного неба.
 А небо здесь было необыкновенным – многозвездным и действительно таким черным, какого никогда не увидеть в наших северных краях. Луны не было совсем, она здесь всходила поздно. Жакен аккуратно расстелила на пригорке одеяло, села на него и тихонько потянула меня вниз.
 Я опустился рядом, достал сигарету и  чиркнул спичкой.
–Не надо зажигать огонь, я стесняюсь. Краем глаза , уже в  желто-красном свете сигареты я успел заметить, что она раздевается. Она уже успела снять юбку и свитер, а теперь, похоже, дело дошло и до нижнего белья.
–Жакенчик, ты что делаешь? Так нельзя!  Я не имею права воспользоваться твоей неопытностью и порывом. Потом и ты, и я будем об этом жалеть. – Наверное, я говорил еще много правильных слов, но все слова иссякли, когда на меня молча навалилось ее горячее полностью обнаженное  тело, когда она прошептала:– Ну, пожалуйста, я так хочу! Я хочу, чтобы это был ты – мой Учитель.  А когда она, видимо, не до конца уверенная в моей реакции, начала сама расстегивать пуговицы и молнии на моей одежде, не переставая совсем неумело прижиматься ко мне грудью и нет, даже не целовать, а чмокать меня, попадая в темноте то в лоб или щеку,  то в глаз, но иногда и в губы, я уже не мог больше читать ей мораль, а просто поймал эти пылающие губы, приник к ним, показывая своей ученице, как именно надо это делать. Надо признать, что она училась быстро, схватывала на лету. И через несколько минут я уже целовал не только губы, но и все остальное, и не только каждый ноготок.
Но ей этого было мало. – Давай, давай, сделай меня женщиной. Ты умеешь? Знаешь как это? Ты уже когда-нибудь с девушками это делал?
–Делал, не сердись. Я же тогда не знал, что на моем пути попадется такая Жакенушка.
Она вскрикнула, но тут же прикусила губу, подавив этот вскрик.
–Больно, но ничего. Я знала, мне девочки говорили, что это только первый раз больно, а потом бывает приятно. Да? Ты потом сделаешь мне приятно?
–Жакен, жакен! Что мы с тобой наделали!  Точнее, что это я наделал?!
–Не переживай, милый. Я ведь уже вполне совершеннолетняя и родителей у меня нет, так что ругать ни меня, ни тебя некому. А я получила то, что хотела и так как хотела, и с тем, с кем хотела. Девочки будут мне завидовать. У нас в классе, да и в девятом, и в десятом, и в одиннадцатом есть много девчонок, которые хотят того же, но они боятся об этом сказать чтобы не показаться развратными. Ты же не считаешь меня развратной? Я даже ни разу еще ни с кем не целовалась.  Собственно говоря, у нас в селе ни одного стоящего парня и не было. Одни мужики за тридцать, старые уже и пьянь сплошная. С тобой мне хоть и было немножко больно, но мне было хорошо и спокойно и не страшно. Ты все сделал так нежно, что я даже не успела испугаться.
Она болтала и болтала, ластясь, исследуя мое тело, как будто действительно хотела выучить урок.
Ночи в степи холодные, бывает даже иней к утру садится на траву, так что я начал замерзать. Единственной возможностью согреться  было все-таки постараться сделать Жакенке приятно, доставить ей долгожданное удовольствие, получив при этом немного ее тепла и для себя. 
И я старался , и она тоже старалась, пытаясь отдать все свое тепло и всю нерастраченную энергию, накопленную к двадцати годам, и она пищала от удовольствия
–Я не знаю, слышал ли кто-нибудь ее крики, приглушенные моими губами, но я понял, что нигде, кроме как в глухой и пустынной степи с Жакенкой этого делать нельзя. Иначе завтра не только весь отряд, не только вся школа-интернат номер два, но и весь райцентр Степняк, и Казгородок, что в пяти километрах от нас, и даже стоящий в восьми километрах стройотряд 1-го мединститута будут заинтересованно обсуждать: что это было, кто это полночи выкрикивал в степи что-то бессвязное.
Так началась и продолжилась наша степная или Степнякская любовь. Я три года подряд приезжал в этот город, достраивать трехэтажную школу, но все имеет конец. И школу мы построили и сдали, и получили очень приличные деньги за сдачу объекта. Так что было понятно, что на следующий год нашему отряду, а значит, и мне здесь делать нечего. Нас будут ждать другие места и, возможно, другие девушки. Жакен это понимала, а потому пыталась неистово получить все «приятное» на долгое время вперед, а потом, видимо,  осознав, что все равно впрок этим «приятным» не запасешься, заявила, что непременно приедет в Ленинград, чтобы продолжить наши отношения и познакомиться с моей мамой и сказать ей, какой у нее хороший и ласковый сын, и как он хорошо сделал ее женщиной, почти не причинив боли, и как ей хорошо, когда он ей делает «приятное».
Я на одну минутку представил себе свою маму,  слушающую весь этот бред и понял, что Скорую Помощь надо вызывать заранее, чтобы она уже стояла у дома, когда туда войдет Жакен, иначе Скорая может  и не успеть.
 Видимо, Жакен что-то почувствовала в моем молчании, и не обнаружив во мне энтузиазма от таких перспектив, надулась и наше расставание, как я понимал, навсегда, прошло довольно холодно. Мы поцеловались на виду у всех у автобуса, поданного к нашей казарме, она только тихо сказала:
–Спасибо за все! Пиши.
–Но я, понимая всю бесперспективность этих отношений написал всего одно письмо, получив от Жакенки штук пять разносных посланий, где из десяти, наверное, страниц каждого письма  половина была наполнена упреками за молчание, а вторая половина воспоминаниями о минутах, когда ей было «приятно». Это, конечно, было эротическое чтение, но отвечать в том же духе у меня не было никакого желания, хотя я вспоминал Жакен с огромной теплотой и благодарностью. Три года, точнее, три лета она дарила мне свое тепло и, похоже, любовь. И разве я виноват, что ответное чувство возникало где угодно внутри и снаружи меня, но не в сердце.
 И вот вдруг, какая-то телеграмма оттуда.
 Клава, – я передумал, я сейчас приду на почту, не убирай телеграмму далеко.
И я рванул на Старо-Невский, где на углу с Полтавской улицей, находилось наше почтовое отделение.
Через двадцать минут я уже держал в руках обыкновенный бланк телеграммы и с ужасом читал текст:
Юра зпт  сегодня зпт поездом Караганда-Ленинград зпт  вагон семь зпт Жакен уехала к тебе тчк Она на седьмом месяце зпт имей ввиду. Мы тебя предупредили зпт Лида  и Люда тчк
 Это подружки, одноклассницы – дуры несчастные. Как могли допустить такое?
 Автоматически я считал – Так,  мы расстались в сентябре, сейчас конец марта. Поскольку приятное я ей делал почти три месяца, то все теоретически возможно. Волосы на голове и не только на ней у меня начали шевелиться от проносившихся в голове мыслей. Беременная – это уже серьезно, от этого не отмахнешься. И срок такой, когда уже нельзя ничего сделать.
 Я тут же поехал на Московский вокзал и нашел в расписании карагандинский поезд.  Поезд отправлялся из Караганды   всего три раза в неделю по вторникам, четвергам и субботам.  Сегодня был как раз четверг, значит, поезд привезет Жакен в Ленинград на мою погибель  в субботу в два часа дня. У меня еще было время, чтобы в спокойной обстановке попрощаться с родственниками и друзьями, написать прощальное письмо родителям и тихо повеситься где-нибудь во дворе, например, на деревянной балке под потолком нашей дворовой прачечной. Надо не забыть и про несколько строк для Жакенки. Никаких претензий – только слова благодарности и просить прощения. За что не знаю, но надо просить. Может быть за то, что больше не смогу сделать ей «приятное».
  Около двух я уже прогуливался по платформе с букетиком розовых гвоздик. Когда подошел поезд, даже, на удивление не опоздав ни на минуту, я дошел до седьмого вагона и стал ждать. Пассажиры неспешно покидали свои места, вытаскивая многочисленные чемоданы, баулы и мешки, вынося огромные авоськи с дынями и прочими вкусностями, которыми ленинградские рынки наполнятся еще не скоро, Наконец, кажется, последний мужик выбрался из вагона, затем вышла толстая и, даже на вид, злющая проводница.
–Товарищ проводник, а в вагоне еще остались пассажиры? Я встречаю беременную девушку, она вышла?
Молодой человек, ни одной явной беременной у нас в вагоне не было всю дорогу, а неявных я определять не умею – не гинеколог, чай.
Странно, телеграмма дана в четверг, т.е. 30 марта. Поезд идет двое суток – значит, он должен именно сегодня в субботу доставить Жакен в Ленинград. И вдруг, до меня дошло – сегодня же получается первое апреля!
 Похоже, что Лида и Люда меня задешево купили. Наверняка, и без Жакен здесь не обошлось! Описать мои чувства невозможно. Сказать, что я радовался – это ничего не сказать – ведь я заново родился на свет, и мне уже не грозила сырость нашей дворовой прачечной, где всегда было полно огромных крыс. И не надо было писать никаких писем – ни родителям, никому!
 Только ответ следовало дать.  И я  прямо с вокзала отбил телеграмму:
 Спасибо предупреждение тчк  Встретил благополучно тчк  Положил в больницу на сохранение тчк Предварительно говорят  будет девочка. Просим совета насчет имени зпт и для девочки и зпт на всякий случай зпт для мальчика. Юра зпт Жакен. тчк

















П о г у л я л и
Ой, где был я вчера - не найду, хоть убей.
Только помню, что стены с обоями…
                В.С. Высоцкий
Он ни за что не хотел бы очутиться в шкуре Стэгга. На самом деле, стать отцом многих сотен детей, участвуя в самых разнузданных и длительных оргиях, о которых только мог бы мечтать любой мужчина, и в то же самое время оставаться в душе невинным, ничего не ведая об этом!
                Филип Хосе Фармер  «Плоть»
Есть женщины в русских селеньях!
Н.А. Некрасов.  «Мороз – Красный нос»
Наверное, есть какое-то промежуточное состояние между сном и бодрствованием, когда ты уже понимаешь, что проснулся, но как-то еще не совсем, не до конца. И восприятие  нового дня еще не до конца ясно, не до конца понятно и затуманено сном. Особенно все это верно, вероятно, когда просыпаешься после вчерашнего «погуляли!» и не можешь понять: – а где же это я сейчас? И где я был вчера?
Первое, что воспринималось, – это яркий голубоватый свет прямо в глаза, который пробивался даже сквозь плотно сомкнутые веки. Свет был странен, так как дома такого никогда не было. Над моими окнами, выходившими во двор, располагался большой балкон,  «благодаря» которому солнце никогда не попадало на мой диван – ни утром, ни вечером, ни в какое другое время суток; если начинать гадать, в какое же это время я проснулся? Да и занавески у нас в комнате были белыми, а отнюдь не голубыми. Мама вообще не очень любила голубой цвет. Вторым признаком того, что это не моя комната, был запах, хотя я этот запах знал. Пахло, и довольно сильно, «Красной Москвой ». Поскольку моя мама терпеть не могла эти духи, но обожала «Ландыш серебристый », «Красной Москвы» в доме не держали, но я несколько раз дарил эти духи, в основном, правда пробники, которые только и были мне по карману, своим подружкам на дни рождения или на восьмое марта. И вообще все ощущения – звук проезжающей под окнами машины, а мои окна выходили во двор, скрип пружины подо мной, даже запах постельного белья, хранивший незнакомые запахи другого мыла, другой кожи, других волос, - говорили со всей определенностью, что просыпаюсь я где-то в месте, мне незнакомом. Но вот где – здесь никакой определенности не было. Не открывая глаз, я стал старательно вспоминать вчерашний день, надеясь таким путем догадаться о своих пространственных координатах…
Так, вчера был, кажется, третий день после нашего возвращения из трехмесячного пребывания в стройотряде в городе Степняке Кокчетавской области в Казахстане. Накануне мы благополучно отбились от попыток деканата отправить нас в колхоз «на картошку». Где это видано, где это слыхано, чтобы целинников по возвращении гнать на полевые работы! Помогло вмешательство секретаря  институтского комитета комсомола Саши Горошенко, позвонившего  замдекана и предложившего тому в будущем году самому заниматься формированием целинных отрядов, так как комитет комсомола с себя эту функцию перед лицом своеволия деканата снимает. На этом вопрос умер сам собой, и мы получили три недели законного отдыха, хотя бы частично компенсировавшие отсутствие летних каникул, проведенных в траншеях и на стенах стройки.
Но сидеть дома было тоскливо: а круг общения был реально ограничен только своим братом-целинником; все остальные «пахали» картофельные поля где-то в Выборгском районе области. Поэтому, когда утром мне позвонил Серега Витькин, с которым мы очень плотно скорешились за три целинных месяца, то я, не раздумывая, почти в приказном порядке, пригласил его к себе. Серега жил в общаге на Лесном, в шестом-Ф, физическом, корпусе, учился курсом старше меня и был тихим, застенчивым парнем. Насколько я понимаю, у него тоже никого из друзей на данный момент в общежитии не имелось, и через два часа мы уже почти прикончили маленькую «Столичной », сидя за большим круглым столом у меня на Бакунина. Но, как говорится: «Пошли дурака за бутылкой – он одну и принесет» или «сколько водки ни бери – все равно будет мало». Поэтому, не долго думая, мы собрались и потопали гулять, подразумевая под этим, что непременно где-нибудь добавим. Когда вышли на Старо-Невский, Серега вспомнил, что ему необходимо купить какие-нибудь брюки, чтобы ходить в институт, – старые уже пришли в негодность, и мы зашли в магазин «Турист», недалеко от площади Восстания. Выбор был, прямо скажем,  невелик, но и запросы у Сереги не  отличались грандиозностью. Так что мы быстро подобрали ему вьетнамские джинсы , которые, разумеется, ничего общего с настоящими джинсами не имели, но, по нашим студенческим меркам, вполне годились для посещения занятий. Обаятельная белокурая продавщица аккуратно завернула покупку в мягкую бумагу и вручила Сереге. Мы вышли на площадь и уселись покурить в скверике , расположенном в ее центре.
И тут у меня возникла идея: я рассказал Сереге о том, что гостиница напротив вокзала , когда-то называлась ГОП, то есть  в ней  располагалось «городское общежитие пролетариата», куда свозили в 20-е годы беспризорников или от названия ГОП – гопников, гопоту. Посовещавшись между собой, мы пришли к выводу, что, хотя и не являемся явными гопниками, но, поскольку до поступления в институт оба работали несколько лет на заводе - я – слесарем-инструментальщиком в инструментальном цеху, а Серега – модельщиком в литейном, то на статус пролетариев претендовать можем запросто, а поскольку деньги после стройотряда у нас имелись, то сам бог, правда, не знаю, какой именно, велел нам зайти в ресторан при этой гостинице, вход в который был прямо напротив нас. И мы зашли.
Заказали по салатику из огурчиков, по бутерброду с семгой или с кетой, кто их разберет? И графинчик с тремястами граммами «Столичной». Может быть вечером, нас бы и не пустили в зал, так как одеты мы были, разумеется, по-студенчески: на ногах кеды, да и на голове после трехмесячного пребывания в местах, лишенных всяческих услуг цивилизации, образовались такие шевелюры, с которыми как-то не очень принято ходить в приличное общество. Ну, так ГОП  все-таки, значит, нам близко по духу. Но, поскольку дело было днем, народа в зале было немного, большая часть столиков вовсе пустовала, а это беда для официантов и для «метра», то особых вопросов к нам не возникло. И обслужила нас  пухленькая Верочка по первому разряду – быстро и уважительно. А мы также быстро и уважительно выпили за ее здоровье, пожелали ей удачи, оставили четыре рубля чаевых и с сожалением покинули гостеприимный зал. Учитывая, что это был уже второй водочный заход за сегодня, а закуска не отличалась обильностью, мы решили немного прошвырнуться по Броду, то бишь по Невскому проспекту. И не спеша двинулись через Лиговку, мимо кинотеатра «Нева», где когда-то очень давно, еще в младших классах школы работала билетером мама моего одноклассника Альки Троицкого, и мы многократно бывали пущены на дневные сеансы на балкон, где днем зрителей, как правило, не было вовсе, мимо моей любимой «Сосисочной», куда я на протяжении многих лет ходил за фирменной, наверное, лучшей в городе солянкой, и куда неизменно приглашал многих своих друзей и подруг. Мимо магазина «Товары в дорогу», где иногда, бывало, «выбрасывали» какой-нибудь дефицит типа складных японских зонтиков «Три слона » или китайских клетчатых рубашек «Дружба» , мимо ресторана «Универсаль», располагавшегося на втором этаже, где работал метрдотелем мой хороший приятель Марик, к которому я иногда заходил и где мог быть уверенным, что мне всегда найдут свободный столик или хотя бы парочку свободных мест, если я был не один, мимо замечательной кафешки-мороженицы рядом с кинотеатром «Октябрь», об исчезновении которой я, честно говоря, жалею до сих пор. Мимо кафе «Ленинград» и шляпного ателье, в который несколько раз таскала меня мама. И вот мы, наконец добрались до улицы Маяковского, уходившей направо. На углу располагался, известный всему городу пивбар  Ну, как тут было не зайти людям, которые в течение трех с лишним месяцев были полностью лишены даже запаха нормального хмельного напитка.
Считать за пиво напиток, произведенный в неведомом и далеком Темиртау, который продавался от случая к случаю в восьмидесяти километрах от нашего Степняка на железнодорожной станции Макинск , добраться до которой можно было только при очень благоприятном стечении обстоятельств и благосклонности начальника студенческой автоколонны Димы Рубана, можно было только весьма условно, а точнее, совсем нельзя. Поэтому перспектива наконец-то употребить настоящее ленинградское «Жигулевское», или еще круче «Рижское», или «Московское», или, что совсем уж невероятно портера  завода «Вена». Тут слюноотделение стало просто неприличным для Невского проспекта, и мы по-быстрому укрылись внутри бара. Народу было много, и нам пришлось некоторое время ждать, когда освободятся места за столиком. В зале было шумно, накурено до сизого тумана и, соответственно, очень душно. Так что дюжина портера - Ура!, все-таки портер! была очень кстати для облегчения дыхания в этой атмосфере, абсолютно не предназначенной для пребывания землян.
 А теперь я лежал в незнакомой обстановке неузнаваемых звуков, запахов и ощущений и с удовольствием вспоминал вкус этого божественного напитка. Я вспомнил, что Серега заказал еще дюжину. Вероятно, это была ошибка. После водки без закуски и первой дюжины пива, вторая явно оказалась лишней. По крайней мере, дальнейшие мои воспоминания стали отрывочными и нечеткими. Я помнил, что решил из духоты выбраться наружу, на свежий воздух, чтобы покурить. Выходили мы с Серым вдвоем, но вот куда он потом делся, я никак припомнить не мог. Помню, что я несколько раз возвращался к нашему столику, пытаясь его найти, и каждый раз обнаруживал, что какие-то личности пытаются употребить на халяву наше пиво Я благополучно отбил пару оставшихся бутылок. Правда, пришлось одну разбить об чью-то голову, но Сереги так и не обнаружил. Не было его и на улице, где тоже тусовался народ. Обратно меня швейцар уже внутрь не пустил, по-доброму посоветовав: « Все, паря, будя! Тебе уже домой пора. С тебя на сегодня хватит. Это я помню отчетливо. А вот что было дальше – хоть убей. Сколько я ни напрягал мозги, ничего в голову не приходило. Смутно вспоминалось, что вроде бы я с кем-то стоял и разговаривал, вроде бы с кем-то пытался подраться, вроде бы меня хотели отвезти в ментовку, но, похоже, не отвезли. Интересно, почему?
 И куда же я все-таки в итоге попал?
Наконец я решил, что хватит отгадывать загадки, пора открывать глаза и определяться конкретно. Но, надо признаться, что, открыв глаза, я понял, что это ничего, в принципе, не меняет. Поскольку ни обои, ни постельное белье, ни сама кровать, на которой я возлежал, ни фотография, кажется, Лолиты Торрес , хотя я и не уверен полностью, что это была именно она, ничего мне не говорили и были абсолютно незнакомы. Я мог поклясться, что вижу все это, – и стол посередине комнаты, покрытый голубой скатертью, и ожидаемо голубые, занавески, и письменный двухтумбовый стол у окна – впервые в жизни. Единственным знакомым предметом в комнате, как ни странно, оказались мои брюки, аккуратно повешенные на спинку абсолютно опять же незнакомого, коричневого полированного стула с гнутыми ножками. Брюки явно были не просто выглажены, а тщательно отпарены. Стрелки были аккуратно наведены, манжеты выровнены. Короче, все было сделано так, как мне никогда бы самому не удалось. И это еще больше сбивало с толку. Я встал, оделся, и обнаружил, что и рубашка моя находится в идеальном состоянии – воротничок и манжеты тщательно отутюжены, как и стрелки на брюках. Кеды, вымытые  и сияющие чистотой, стояли рядом с кроватью и составляли компанию брюкам, рубашке и, что особенно интересно - трусам, дополняя коллекцию знакомых мне вещей в этой незнакомой комнате. На столе лежал тетрадный лист в клеточку, на котором фиолетовыми чернилами крупно было написано: «Юра, я ушла на работу. Если захочешь есть, то мой холодильник первый справа на кухне (в конце коридора). Мой чайник здесь, в комнате на подоконнике, можешь вскипятить чай, в холодильнике есть масло и сыр. Булка в хлебнице тоже на подоконнике. Нож на столе. Ешь на здоровье. Перед кухней –дверь в туалет (нижний выключатель). У нас коммуналка  и с этим строго – у каждого своя лампочка и свой счетчик. Так что, пожалуйста, не вызови гнева соседей, а то меня потом съедят!» И приписка: «Была рада повидаться, спасибо, что зашел, целую (!) Люда.  Дверь в комнату и в квартиру просто захлопни».
Да-а.. Наука умеет много гитик!  Стреляйте меня, но ясности от этой записки не прибавилось. Я еще раз оглядел чистенькую аккуратненькую комнатку, пытаясь хоть что-то вспомнить – ну, хотя бы почему мои трусы находятся отдельно от меня и кто их с меня и зачем снял. На металлической, старинного образца кровати с шариками на никелированных спинках, лежали две подушки – одна та, на которой я спал только что, а на второй, которая, судя по ее примятости, тоже ночью не пустовала, лежала кружевная пижамка в  желтенький цветочек, состоявшая из двух предметов – коротенькой кофточки и штанишек. Честно говоря, мне бы очень хотелось вспомнить, на ком эта пижамка была ночью. Иначе я сам себе напоминал Стэгга – Героя-Солнце, Короля-оленя, капитана космического корабля «Терра» из повести  «Плоть» Филипа Хосе Фармера. Похоже, что этим вопросом я обречен мучиться на долгое время вперед. Умывшись и попив чаю с бутербродами, я был готов к продолжению вчерашних приключений. На удивление голова была ясной и похмелья не ощущалось.
Первым делом надо было определиться на местности. Это не составило большого труда. Выйдя из квартиры, которая оказалась на четвертом этаже (интересно, как это я вчера умудрился на этот этаж забраться?), я оказался на углу Мытнинской  и четвертой Советской улиц, практически напротив Смольнинского райотдела милиции, а значит, ровно в пяти минутах ходьбы от моего дома. Пройдя насквозь Овсянниковский садик, я вышел на свой проспект Бакунина и через пару минут добрался до своего дома. Слава богу, мои родители уже две недели, как отдыхали в Кисловодске, так что я был избавлен от объяснений и оправданий по поводу ночного отсутствия. Но теперь следовало срочно выяснить, где мой друг Серега, куда его занесла шальная стезя. Поэтому, переодевшись в нормальную городскую одежду, сменив кеды на полуботинки, я отправился в дальний путь на Лесной проспект в студгородок Политеха. В комнате на третьем этаже, где обитал Витькин, его не было. Ребят, которые с ним жили, я толком не знал, т.к. они были вообще с другого потока и на курс старше.
–А где Витькин?
 –Не знаю, – ответил один из них. Он еще вчера к кому-то из ленинградцев уехал, с кем был на целине.
–И не возвращался?  Это мне уже не понравилось.
–Не-а.
Я ушел ни с чем. Загадки множились…
Не появился Серега ни на завтра, ни на послезавтра. Я уже разрывался между желаниями бежать к знакомым операм в райотдел и искать Серегу самому, идя по следам наших похождений. Я зашел в пивбар, но работала другая смена, которая, разумеется, ничего не могла сказать. Я попытался зайти от места своего ночлега, но меня ждало полное фиаско. Я не смог найти квартиру, в которой провел ночь. Странно,  мне казалось, что я отчетливо помнил, как спускался по лестнице и открывал дверь парадной  на улицу, но оказалось, что арка, из которой я вышел, была началом целой череды проходных дворов, в которых я раньше, к моему удивлению (я всегда полагал, что знаю свой район досконально), никогда не был и моментально запутался, попав совсем на другую улицу.. Дворов было несколько, кажется не менее шести – я сбился со счета, а парадных в них вообще было немерено. И где был тот подъезд, в котором располагалась та комнатка, с никелированной кроватью с шариками, на которой лежала желтенькая в цветочек женская ночная пижамка, установить мне так и не удалось.
Я даже несколько часов вечером гулял по этим дворикам в надежде на то, что или вспомню, или Люда меня заметит, если я ее вдруг встречу. Но напрасно. Не было ни Люды, ни Сереги, вообще никого знакомого. Точнее одного знакомого – своего бывшего одноклассника Саню Белова я встретил. Поговорили, оказывается, он просто проходил через этот двор, пользуясь им, чтобы срезать путь домой – он, в отличие от меня этот двор знал, но, как и я, не знал никакой Люды в этих домах.
Наконец, когда я уже действительно стал по–настоящему волноваться за Серегу, он  нарисовался прямо у меня дома, без звонка, просто крикнул под окном во дворе, благо я жил на первом этаже.
–Ну, заходи, рассказывай! – Где был?
–Понятия не имею!
–Это как?
–А вот так! Не знаю и все. Я к тебе прямо с Московского вокзала, куда приехал на электричке, неведома откуда. Не поверишь, но на той станции, где я садился, нет даже названия. Есть только надписи «На Ленинград» и «Из Ленинграда»
–А как ты туда попал, каким ветром занесло?
–Убей бог, не помню! Мы с тобой как-то разбежались, и я помню – куда-то шел. А потом почему-то меня какая-то подруга посадила в поезд и без остановки поила все эти дни. Кстати, а сегодня какой день?
–Дык, уже суббота.
–Не хрена себе! Это что, я четыре дня у нее кантовался?!
–Выходит так. А она с тобой, что ли бухала?
–Да вроде так! Она меня из постели за стол, из-за стола в постель! Больше ничего не помню. Сегодня, похоже, у нее водяра закончилась, и она меня закрыла на висячий замок и побегла в лабаз, а я в окно и на звук поезда, благо дом оказался недалеко от станции. Поселок маленький, «я огородами, огородами, и к Котовскому!»
–Ну, да! Шашка, бурка и наметом! То-то облом у бабы будет! Такого клиента упустила!
–Ничего, моих сил уже больше нет. «Рука» бойца колоть устала» и стакан держать тоже.
Надо честно признать, что выглядел Серега после всех этих приключений, мягко говоря, неважно: глаза ввалившиеся, красные, под ними мешки, пальцы трясутся, в общем, вид загнанного зверя – краше в гроб кладут!
Я поделился с ним своей историей и, неожиданно вспомнив, спросил:
–А брюки где?
–Как-кие б-брюки? Вдруг стал заикаться Серега, оглядывая себя.
–Те, что мы тебе в  «Туристе» купили, вьетнамские.
–Помню, помню. Так, значит, это они и были в бумажном свертке, который я в урну засунул, – и добавил в ответ на мой недоуменный взгляд.– Уж больно прикуривать мешал мне этот сверток, руку занимал. А если учесть, что за вторую меня твердо вели,  не давая ни на секунду возможности прийти в себя и смыться, то этот пакет был мне обузой. Значит, это штаны были? Придется снова покупать!
Вот так мы с Серегой Витькиным погуляли после целины!
А я все думаю, - кто ты, Люда? Прими мои искренние благодарности. И не суди слишком строго!

Ленинград – Санкт-Петербург                1964 -2015

















Социализм, возвращайся немедленно
в наши места —
лучше травить анекдоты про Ленина,
чем про Христа!
Евгений Лукин
Тягостная повесть, пламенная страсть,
Ведь замучит совесть, если не украсть
Евгений Лукин





              Ах, эта память…




Ленинград –Санкт-Петербург                1961 – 2016

Ах, эта, память!! Дивная плутовка.
Зачем хранишь былые времена???
…Ах, эта память!
   Глупая девчонка!
   Сотри всю глупость.
   Удали! Забудь!!
…И постарайся тихо ускользнуть...
 Неизвестная поэтесса из Интернета

Ах, эта память -
всегда наплывами:
нахлынет-схлынет...
 В. Егоров
Старею… наверное
Не так давно внучка спросила:
Дедушка, а когда ты был маленький, ты на айпаде в какие игры играл?  А десятилетний сын одного моего приятеля в школьном сочинении описал, как  дворовые люди барина из усадьбы поехали в лес на  охоту, и попали в пургу, прямо по «Дубровскому».  Было очень плохо видно дорогу, и они заблудились. Пришлось срочно звонить домой в усадьбу и просить, чтобы к ним послали людей в помощь. Пацан весьма толково изобразил жизнь в поместье, вывел среди действующих лиц и барина, и его гостей – офицеров из Петербурга, и дворню, в том числе крепостных, но  при этом он был в полной уверенности, что мобильные телефоны имелись у каждого из действующих лиц. Он ни на минуту не усомнился в этом, только все расспрашивал, могла ли быть  зона покрытия в глухой деревеньке, где происходит в девятнадцатом веке его действие.
 И тут я понял, что стал весьма старым, ибо помню не только время, когда не было айпадов, айфонов и сотовой связи, но и обычные домашние телефоны были редкостью и многое другое, чего нынешние  уже даже представить не в состоянии, а некоторые просто забыли, выкинули из головы за ненадобностью. Иногда и самому уже с трудом верится, что я пошел в первый класс в мужскую школу, а девочек нам привели только на следующий год, во втором классе. И это было событие!
Во втором же классе у нас появилась школьная форма: серая гимнастерка с блестящими пуговицами и серые  же брюки, фуражка с кокардой в виде буквы «Ш»  и черный кожаный ремень с пряжкой, на которой была та же буква. Папа купил мне баночку Асидола , и я почти ежедневно натирал пряжку и кокарду до зеркального блеска. Думаю, что трудно будет объяснить моим внучкам, почему мы носили с собой в школу чернильницу-  «непроливайку», хотя этого уже не знали и наши дети, как и того, что такое перышки «Союз» номер 86 и  12 со звездой , «уточка» или «пионерское» . Попробуйте объяснить внукам, что такое «вставочка» , что, оказывается,  это не ее вставляют, а в нее. И для чего в школе нужен карбид , зачем его подбрасывали в чернильницу к училке. Я помню, как в начале второго класса нам выдали все учебники. Тогда не было двадцать разных учебников по одному предмету, как сейчас, а книжки переходили от одного поколения к другому. В конце года надо было сдать учебники, и тебе выдавали набор для следующего класса. Я принес книжки домой, их просмотрел мой папа и, углядев на фронтисписе «Родной речи» портрет Сталина с пририсованной бородкой и рожками, похожего на черта, тут же забрал книгу, а назавтра заставил мать идти в школу и сообщить, что вот такую книгу мне выдали. Они знали, что могло быть за такие пририсовки. И, хотя Усатый уже умер в год моего поступления в школу,  но память о нем была жива! Я помню, как пятого марта 1953 года плакали моя мама и бабушка, причитая, «как же мы будем жить дальше?». Помню слякотный день, мокрые хлопья снега и то, как  мы с родителями идем по Старо-Невскому вместе с огромным количеством плачущих людей, как, раздвигая лошадьми толпу, пробираются милицейские конники в синих шинелях с красными погонами, наблюдающие за порядком на улицах. Представляете, какой я уже старый! Я родился при Сталине, пошел в школу при Маленкове,  а заканчивал ее и поступал в институт  уже при Хрущеве, диплом писал при Брежневе. Работал на заводе при Андропове и Черненко. Представляете, какой я старый, если мои родители родились еще в Российской империи при царе-батюшке, а учились еще при Ленине.
 Стал вспоминать и понял, что в памяти сохранились удивительные вещи, о которых уже не имеют представления наши дети, а тем более внуки. Они же не представляют себе что такое автоматы с газировкой и граненые стаканы. Они не знают, что  такое прием в пионеры и не умеют правильно повязывать пионерский галстук. Они не знают, что означают одна, две и три  красные нашивки на рукавах школьной формы, да и слова «звеньевой», «председатель совета отряда или дружины» им ничего не говорят.   А я помню многое,  например, нашего дворника–татарина, дядю Илью, высокого, лет пятидесяти с небольшим, с растрепанными черными, как смоль волосами, в белом фартуке с большой  белой эмалированной бляхой на груди, стоящего у ворот во двор. Именно дворник, да еще председатель домкома  (кто помнит, что это такое?!) Марья Филипповна были настоящими законодателями правил поведения во дворе.
Я  и сейчас слышу, как по воскресеньям под нашими окнами раздается привычный крик:
– Старьё берё-о-ом! – Это еще один татарский труженик, дядя Равиль, которого мы - пацаны очень любили,  встал посреди садика со своей тележкой. А значит, можно было принести ему что-нибудь, что мать признала ненужным барахлом, из дома или сарая и приготовила для Равиля. А заодно и что-то из нашей недельной добычи по подвалам, чердакам и помойкам. В районе  вокруг нашего дома, да и в самом доме было несколько Клондайков – помоек, куда выбрасывали не картофельные очистки или  остатки еды из помойных ведер а промышленные отходы: какие-то картонные трубочки разных диаметров, похожие на катушки из-под ниток или проводов, бумажные конденсаторы,  состоявшие из плотно свитых слоев промасленной бумаги, на которую были наложены ленты тонкого алюминия. Алюминиевые эти ленты легко отделялись от бумаги и служили отличным реквизитом для наших различных игр и проделок. В какой-то артели, в одном из подвалов микрорайона частенько выбрасывали бракованные изделия: анодированные «золотые» цепочки, штампованные алюминиевые листики разных цветов и размеров, из которых делали ожерелья, прикрепляя их колечками к этим цепочкам. И много разного другого «добра», представлявшего для ребят заманчивую добычу.  Некоторая часть  всех этих «ценностей» иногда могла заинтересовать и дядю Равиля, который с удовольствием «отстегивал» нам медяки и серебро, если вещица ему нравилась. Но при этом, не дай бог, если он поймет, что принесенный товар был без спроса взят из дома. Равиль обладал на этот счет удивительным чутьем и безо всякого стеснения тут же требовал очной ставки с матерью подозрительного клиента.
 Кстати, о сараях. Центрального отопления с батареями под подоконниками, которое нам кажется существовавшим всегда, еще не было. По крайней мере, у нас в доме. Да и ни у кого из моих знакомых тоже. В комнате стояла круглая кирпичная, обтянутая рифленым железом, печка; к полу перед дверцей был прибит  лист металла, чтобы случайный уголек, вывалившись из топки, не устроил пожар. А дрова хранились в большом двухэтажном сарае, стоявшем поперек двора за садиком. Вдоль второго этажа сараев шла галерея, а на крыше располагались голубятни; в том числе и у меня была клетка, доставшаяся мне случайно вместе с птицами от умершего соседа дяди Володи, с семьей которого дружили родители. Поскольку в те годы зимы были как-то намного более снежными, чем сейчас, то трудами дяди Ильи, сметавшего снег к пространству между сараями и бачками помойки, сугробы во дворе образовывались огромные  и пацаны развлекались, сигая в эти сугробы с галереи, а особо безмозглые – даже с крыши сараев.
 После того, как провели в дом отопление от второй ТЭЦ, сараи вскоре снесли,  заставив всех перетащить в дом велосипеды, санки, удочки, рюкзаки с пустыми бутылками. Помните, что когда-то бутылки не выбрасывали? Их аккуратно собирали, мыли и по выходным с полными сумками и рюкзаками отправлялись в очередь на приемный пункт.  Помню даже цены: винные большие 0,75 – семнадцать копеек, водочные и винные пол-литровые и лимонадные – по двенадцать, пол-литровые молочные – пятнадцать, литровые молочные – двадцать, водочные маленькие – девять. Между прочим, выходных когда-то было не два, а только один. Субботы были  рабочими.
Чуть позднее, часам к двенадцати в воскресенье, хромая, появлялся широкоплечий Сашка Боцман, пришедший с фронта без ноги. На плече у него, словно коромысло, висело точило с ножным приводом, как у швейной машинки, на оси которого было закреплено несколько разных точильных кругов.
Сашка становился на то же место, с которого недавно ушел старьевщик Равиль, и во дворе раздавалось зычное боцманское:
– Ножи - ножницы  точить!   Ножи - ножницы  точить! 
 Кто-нибудь из местных обычно притаскивал для Сашки табуретку, и он садился, вытянув протез в сторону, а здоровой ногой  покачивал большую педаль, заставляя вращаться камни.
Мы знали, что у него большая семья:  старенькая мать, отец, который тоже пришел с войны инвалидом без руки, младший брательник - алкаш, которого недавно посадили за поножовщину, беременная жена и две дочки-погодки. А Боцман был единственным кормильцем. Поэтому все несли ему ножницы и кухонные ножи. Сашка, конечно, всегда нуждался в деньгах, но женщины со двора, будучи мудрее мужиков, частенько рассчитывались с ним за работу  литровой баночкой  борща или щей,  вареной картошкой, селедочкой с лучком в масле,   парой-тройкой домашних котлет и какой-другой едой.  Наша соседка, тетя Шура, у которой дочка Нина работала на кондитерской фабрике, обязательно  добавляла  несколько конфет для ребятишек. Сашка стеснялся, но благодарил, складывал все это в авоську (помните такую ячеистую сетку, которая в те годы заменяла нам всем сегодняшние пакеты из универсамов – я помню!), подвешивал авоську к своему инструменту и отправлялся в следующий двор. Несмотря на все свои проблемы, он  никогда не отказывался бесплатно поточить нам - мальчишкам перочинный ножик или поправить свернутое жало отвертки, но когда Женька Миронов принес  для заточки финку – Сашка со скандалом выгнал его и еще по шее дал. Женька был самым старшим и сильным среди ребят. Пользовался большим авторитетом, но Боцман, хоть и знал об этом, накостылял ему, не раздумывая, а финку отобрал и не отдал.
–Хочешь забрать – приводи мамку; ей отдам, а там пусть сама решает. Понятно, что звать мать Женька не стал. Через  пару недель Боцман вручил Женьке обточенную финку с  укороченным в два раза   клинком, ставшую похожей на сувенир, но остро наточенную и красиво отполированную, с новыми  латунными наконечником и гардой.
А на лезвии было красиво и аккуратно вытравлено: «Боевой клинок Е. Миронова». 
–Держи. И помни, что нож теперь именной; значит, хозяин за него отвечает, а он за хозяина. На меня не сердись – мне своего  брательника в тюряге достаточно. Тоже поначалу с такими штуковинами игрался, все из напильников в ремеслухе  перешлифовывал. Куда там только мастера смотрели?! Пока не загремел в Яблоновку  на три года. Мать убивается. Не хочу, чтобы твоя тоже передачи тебе, дураку, таскала.
 Вот что я помню! Помню, как  в последние дни перед новым 1961 годом полстраны кинулось в магазины, пытаясь потратить «лишние» деньги, если, конечно таковые имелись под матрасами и под стопками белья в шкафах.  Пытаясь спасти свою наличность, люди бросились скупать мебель, музыкальные инструменты, охотничьи ружья, мотоциклы, велосипеды, золото, драгоценности, часы, промтовары, продовольственные товары длительного срока хранения (шоколад, консервы, копченые колбасы  и тому подобное), водку, коньяк и другие спиртные напитки.  У моих родителей и у деда еще жива были в памяти аналогичная экспроприация 1947 года, но тогда хоть при этом карточки отменили и многие цены  существенно снизили.  Помню, что батя и муж маминой сестры – дядя Алик купили на дедовы деньги никому, разумеется, не нужный фотоаппарат «Киев-4А», которым, вероятно,  никогда не  было сделано ни одного снимка. Я даже не знаю, куда он потом делся. Но всем казалось, что они «вкладывали» деньги. Это же лучше, чем просто подарить их государству!
 47-й я, конечно, помнить не могу, а вот 61-й помню отчетливо. Надо сказать,  сразу после Нового года, в первый же рабочий день, мы собрались с ребятами со двора и толпой отправились на Старо-Невский в сберкассу. Там уже стояла огромная очередь, желающих обменять старые деньги на новые. Нам тоже хотелось поскорее увидеть широко уже разрекламированные по радио и в газетах новые монеты и купюры. Но на деле, никто из нас еще не понимал, что никаких купюр нам не светило, так как все наши капиталы, казавшиеся нам очень даже солидными, в новых деньгах умещались в несколько никелевых монеток (у меня, например, было две трехрублевые бумажки и две по рублю, и еще около двух рублей  мелочью, то есть почти червонец). Все это потихоньку откладывалось от  школьных завтраков, на которые мама мне давала по рублю каждый день.  Да бабуля на день рождения подсунула мне тайком от мамы трешку.  Да еще Равилю я на рубль натаскал всяких тряпок, ветоши, которую выбросили из какой-то подвальной шараги . Отстояв около двух часов,– воистину, охота пуще неволи, – я выложил свои накопления  перед кассиршей, и, обалдевшая от наплыва трудящихся тетка,  спросила:
–А у тебя еще мелочи нет?  Чтобы до десяти рублей добить.
– Не–а, нет, – с сожалением констатировал я, словно курсант Пиркс , хлопая себя по пустым карманам школьной гимнастерки, в смутной надежде обнаружить там недостающую  монетку.
–Не сообразил я медяшки взять. У меня дома их почти на полтинник.  Но их же вроде менять не надо.
–Да, их не меняют; это тебе значит, парень,  повезло,– сразу на полтинник разбогател.
 И она споро отсчитала мне две трехи и два рубля и добавила несколько монеток серебра. Я попросил дать мне один  металлический рубль. И тетя не отказала. Так, ничего  и  не сообразив, я вышел из сберкассы,  разглядывая металлическую рублевую монету и унося в кармане почти десять  рублей новых денег.  Только через полторы недели, когда я, наконец, решился и позвонил  по давно лежавшему в памяти телефону девочке, с которой познакомился еще летом в Сестрорецке на пляже и пригласил ее на каток в «Табор», как мы называли Таврический сад, а там повел ее в буфет, «картина нарисовалась маслом» .
 Я точно  знал, что в кармане у меня хватит  средств на два раза по четыре пышки по пятьдесят копеек и два кофе с молоком по рублю, то есть я потрачу четыре рубля, а у меня есть десять. Я мог себе позволить шиковать и купил подруге еще маленькую круглую шоколадку в виде медали в золотой фольге за пятьдесят копеек.  Но все эти цены сидели у меня в голове, я их знал и помнил по своим прошлым посещениям катка с отцом. Поэтому я выложил перед женщиной–буфетчицей все свои, сложенные в несколько раз богатства и полез за мелочью. Но дама, удивленно посмотрела на меня, взяла одну рублевую бумажку и назидательно произнесла:
 Ты в каком классе?
– В восьмом, а что?
– Плохо, видать, мальчик, учат вас в школе. Считать не научился или забыл, что  это новые деньги, а цены теперь все в десять раз меньше стали.
 И только тут до меня дошло, что кассирша в сберкассе  нежданно-негаданно сделала меня  почти миллионером.  Эти новые деньги мне сразу и сильно понравились! Представляете – на рубль сводить девочку в буфет! Мы с Валюшей лопали пышки, пили кофе, обсуждали свалившееся на меня богатство – по старым деньгам сумма в сто рублей, которой я теперь обладал, была для меня запредельной и  прежде недосягаемой.  Разумеется, я тут же прикупил еще бутылку лимонада. Гулять - так гулять!
 Совесть меня пока еще не мучила. Она проснулась  только через несколько дней, и я стал размышлять: – надо мне пойти в сберкассу и вернуть кассирше деньги или не надо. Совесть говорила: – иди, а то у нее ведь будет недостача и эти деньги из зарплаты вычтут!  Но я вступал с совестью в спор и доказывал, что, мол, тетка сама и виновата. Плохо соображает, плохо работает. Я ведь ее не обманывал, ничего плохого не сделал.  Тем более что часть денег уже была потрачена и возместить их у меня никакой возможности не было. Если бы не Валя, каток и буфет, так я бы еще год и не сообразил, что к чему. Окончательно спор с совестью решился в мою пользу, а не в пользу кассирши и совести. После того как я привел  себе убойный аргумент:  в позапрошлом году, еще в шестом классе, тоже на катке, но в «Цыпочке», то бишь, в ЦПКиО им С. М. Кирова на Масляном лугу , отдыхая в сугробе около льда, я случайно заметил  торчавшую из снега цепочку. Потянув за нее, я вытащил на свет большие  тяжелые старинные карманные серебряные часы-луковицу  с крышкой.  В тот момент я почему-то не стал спорить с совестью – моложе был на два класса и сразу отправился в пикет милиции, где сообщил о своей находке дежурному сержанту.  Тот составил акт, в котором тщательно указал мою фамилию, адрес, номер школы и класс, долго жал мне руку и говорил, что я молодец, настоящий пионер и совершаю поступок, которым будет гордиться не только мой класс, но и вся школа, и весь район, и даже весь Ленинград. А может, и вся страна, как она гордится своми пионерами-героями, например, Павликом Морозовым. Милиционер  вертел часы в руках. Открывал и закрывал крышку, которая  с громким щелчком вставала в вертикальное положение при нажатии на кнопочку, и обещал непременно передать находку потерявшему часы гражданину.  Но сравнение с Павликом  мне не понравилось, так как я не любил этого персонажа, считал его предателем, доносчиком, угробившим и отца, и деда. Поэтому я быстро расписался в акте и убежал обратно на каток. Потом я рассказал об этом отцу, и он долго смеялся надо мной,  объясняя, что я сделал хороший дорогой подарок этому сержанту, и я вспомнил, как загорелись у того глаза при виде часов, как ласково и любовно он их гладил, как положил не в стоявший в углу сейф, а к себе в карман. Я полностью поверил, что папа был прав и решил, что больше я такой глупости не сделаю. Наверное, я был не прав, и поступил не так, как должен был поступать Павлик Морозов и другие пионеры-герои. Но я уже не был пионером, совсем недавно меня приняли в комсомол. Так что пионерская совесть, вероятно, меня уже покинула вместе с пионерским галстуком, а комсомольская еще, видно, не проснулась. Никуда я не пошел, но буквально через пару дней мне представилась возможность доказать  этой самой совести, что она зря обвиняла меня в   своем отсутствии. Мама послала меня в булочную, вручив огромную купюру в сто старых рублей с портретом Ленина, которую в народе называли «бумагой». Ближайшая булочная находилась в Перекупном переулке, напротив Конного рынка  (я еще помню это  зеленое деревянное четырехскатное  сооружение на углу Перекупного и Конной улицы с деревянными же пилястрами и капителями, выкрашенными в белый цвет). Конечно, никакими лошадьми в нем уже давно не торговали; мы с папой иногда ходили туда покупать вяленые снетки с Чудского озера, которые папа очень любил к пиву, а мама из них варила вкусный рыбный суп, но название сохранилось, и  белые буквы вывески гордо располагались полукругом над входом с Перекупного переулка. В нем теперь торговали картошкой и овощами. Иногда с Ржевки  ,из деревни  женщины  привозили на продажу молоко, сметану, творог, живых кур и яйца, а еще я помню, как сюда ходили отмечаться в очереди на ковры и хрусталь родители нескольких моих одноклассников, но это было, пожалуй, уже чуть позднее.  Булочная была расположена в полуподвале.  Я подошел к прилавку, посмотрел на цены и встал в очередь в кассу, а когда подошел к окошку, протянул кассирше  стоху со словами:
–Батон  за тринадцать копеек ,  круглый за четырнадцать19 и две слойки по восемь.– Мама последнего не просила, но я решил, что ругать меня за это она не станет.
–Кассирша бойко застучала костяшками счет ( я и счеты, а не калькуляторы помню, и еще , как на арифмометрах считали, на «железных Феликсах») и тут же объявила :
– С тебя, молодой человек, сорок пять копеек, –  она взяла купюру, разгладила ее, положила в ящик при кассовом аппарате, потом спросила – А помельче денег у тебя нет?  Дай мне мелочь лучше.
–Нет, мне мама только одну бумажку и дала.
–Понятно, - вздохнула кассирша, - все  хотят разменять крупные, а где я сдачи столько возьму? 
 Поняв, что я на этот вопрос ей не отвечу, она, снова вздохнула, достала откуда-то снизу целую упаковку красных десятирублевок, разорвала бумажки, которыми эта пачка была перевязана, и стала пересчитывать содержимое. Пересчитав, она переложила часть купюр в  кассовый ящик, а остальное снова убрала вниз, под стол. Потом она отсчитала девять этих «червонцев», добавила к ним синенькую «пятерку», зелененькую «трешку», положила сверху рублевую монету, на нее полтинник и пятак и  положила все это передо мной.
– Не потеряй, маме отдай сразу. С деньгами не гуляй, иди прямо домой Она переживала и беспокоилась; видимо, у женщины было доброе сердце.
 Наученный событиями первых дней года и спорами с совестью, я уже четко осознавал, что кассирша отдает мне свою месячную зарплату. Это уже не десятка, которую я «зажал» у тетки в сберкассе.
–Извините, произнес я глухим неожиданно голосом. Вы ошиблись. Пересчитайте, пожалуйста. Вы неправильно даете мне сдачу, – я смущенно отодвинул от себя деньги обратно.
–Скуластое, с ямочками на щеках лицо женщины резко покраснело; глаза осветились  гневными искрамиж она взяла деньги, пересчитала. Тщательно, по одной бумажке откладывая деньги из руки на стойку.
– Все правильно, девяносто девять рублей и пятьдесят пять копеек.– Она успокоилась, убедившись, что не ошиблась, и, как на вокзальный буфет, поперла на меня:
–Ты, пацан, прежде, чем меня обвинять, считать научись. Я еще ни у кого копейки не украла, чужого не беру и никогда не обманываю. Так что забирай сдачу и иди домой. –  чувствовалось, что она рассержена не на шутку. Но сдерживается, полагая, что каждый может ошибиться.
Но я–то не ошибся!
– Нет, – повторил я.– Вы ошибаетесь. Здесь неправильная сдача.
–Тут уж она не выдержала и проорала на весь магазин:
–Иди, щенок, домой и не морочь мне голову, а то я сейчас милицию вызову и тебя сдам за клевету.
 Сзади уже выросла очередь, а на шум подошла еще одна тетка. Видимо, заведующая.
– Катерина, в чем дело? – спросила она строгим тоном. Ты почему грубишь покупателям?
 Из очереди донеслось:
–Она ребенка хочет обсчитать, совсем обнаглела. –  Низкий мужской голос  перекрыл шум.
– Да никого я не обсчитываю, –  она смотрела на меня ненавидящими глазами, полными слез.– Я все правильно дала, а он, а он…  он меня воровкой назвал…  молокосос несчастный. Молоко на губах не обсохло. У меня у самой дети старше, я никогда ни у кого ничего не взяла, Галина Капитоновна, вы же меня не первый год знаете, ну, сами пересчитайте! - Она уже почти ревела. В очереди  проявился еще один болельщик, но уже в женском варианте:
– Мальчик, не морочь кассирше голову и очередь не задерживай. Тебе сдачи дали? Дали.  Мы же видим, что дали. Забирай и не наговаривай на человека.  Я в эту булочную много лет хожу и знаю, что Катя никогда не обсчитывает. Не было таких случаев, никто не жаловался.
 – Неправда, я вас никак не обзывал! Я просто сказал, что вы неправильно дали сдачу! – Я уже тоже начинал нервничать, ибо находиться под прессингом толпы взрослых – то еще удовольствие. Начинаешь чувствовать свою неполноценность, когда заведомо любой взрослый прав по определению и, вопреки декларации о том, что ребенок – тоже личность с правами, не уступающими правам взрослого, но, как и на «Скотном дворе », взрослые «правее» в спорах с детьми. И,  хотя, как и все подростки, я уже считал себя вполне взрослым (как-никак восьмой класс, и в школе я последний год, и уже есть договоренность, что меня летом возьмут на завод учеником в инструментальный цех), но некоторую неловкость от ситуации, несмотря на уверенность в полной своей правоте, я ощущал.
 Заведующая решила взять дело в свои руки.
–Молодой человек, сколько денег вы передали кассиру? – Доброжелательный тон, обращение на «вы» и слова «молодой человек» вместо привычного «мальчик», придали мне уверенности и успокоили.
–Сто рублей одной бумажкой – ответил я уверенно.
–Ты, Катерина, это подтверждаешь? –  Галина Капитоновна, видно, не зря была заведующей. Она четко, спокойным и уверенным голосом вела дознание на вверенной ей территории, не упуская из виду, что за всеми ее действиями внимательно, с напряжением и интересом следят примерно двадцать – двадцать пять человек, каждый из которых, разумеется, имеет по вопросу происходящего собственное, ни на чем не основанное мнение, определяемое исключительно симпатиями или наоборот антипатиями, спонтанно возникшими ко мне или к кассирше за время скандала.
– Да, это именно так. Сто рублей одной бумажкой.
 –А где чек? Ты пробила молодому человеку чек? – Это был важный для дела вопрос. Чек лежал  сбоку от кассового аппарата. Я его в руки не стал брать, не желая дать совести даже малейшее сомнение  в том, что я могу ее ослушаться, взять чек, сдачу и отправиться домой. Но, честно признаюсь, что мысли об этом у меня уже начали закрадываться в голову:
«Оно мне надо, это все? Надо мне стоять глупым обормотом перед толпой взрослых сердитых людей, которые торопятся домой? А я их задерживаю. И потом, это же мой район, здесь я вырос. Меня и моих родителей здесь знают очень многие. Кто-нибудь может потом рассказать маме или папе. Кто-то расскажет своим детям. А потом вопрос будет обсуждать вся школа. Зачем мне это?»
 Но уже было поздно. Я уже не мог замять вопрос, признав, что был неправ, что напрасно затеял все это представление, напрасно обидел Катерину.
 Заведующая взяла в руки чек, внимательно его изучила и спросила меня:
– Здесь выбито именно то, что вы просили?
Да, батон, круглый и две слойки,–  я пожал плечами.– Выбито правильно, у меня нет претензий. А вот сдачу она сосчитала неправильно. – Катерина возмущенно фыркнула:
– Нет правильно, считайте сами!
 И Галина Капитоновна,  не торопясь, взяла стопку десяток, пересчитала, пошевелила губами, не прибегая к помощи счет.
 Затем все-таки повернула счеты к себе, пощелкала костяшками, складывая мои покупки, отложила одну костяшку на проволочке сотен, заменила ее десятью костяшками на более низкой проволоке, отбросила одну из них, погоняла несколько раз туда сюда еще более низкие кости копеек и рублей и, наконец, оценив, расположение того, что получилось на счетах, произнесла  громко:
– Полагается выдать 95 рублей и 55 копеек сдачи. Я, молодой человек, пересчитала на Ваших глазах деньги, которые выдала вам кассир, и там находится именно такая сумма. Так что я не понимаю, из-за чего вы устроили весь этот сыр-бор. В чем Вы обвиняете кассира?
 Похоже, было, что и Галина Капитоновна уже была не на моей стороне.
–Я ни в чем ее не обвиняю, я просто говорю, что сдача дана неправильно!
Вероятно, это была уже наглость с моей стороны или тупость, утверждать, что сдача неправильна, после того как на глазах всей очереди заведующая только что пересчитала и покупку, и сдачу, продемонстрировав наглядно, что никаких нарушений не было, и кассирша никого не обманывала, выбив тем самым почву из-под ног  и тех , кто мне вольно или невольно сочувствовал. Теперь, надо думать, таковых уже не осталось. Соответственно, из очереди послышались гневные голоса на  вечную тему, что молодежь стала совсем нахальной, учиться не хотят, считать не умеют, а любят со взрослыми спорить.
Мужчина в светлом плаще с зеленой авоськой, в которой виднелись две бутылки молока и какой-то белый  бумажный пакет, вероятно, песок, судя по голосу,. Именно тот, который недавно возмущался действиями кассирши, тем же баском посоветовал:
–Давай, парень. Не задерживай, смотри, сколько уже народа собралось из-за тебя. Забирай деньги и  дуй домой, а то мать будет волноваться.
 –Извините, не могу. Сдача ведь неправильная!  – Я уже почти выкрикнул это, обиженно глядя в пространство. Видимо, что-то в моей интонации подействовало на заведующую, и она снова, доброжелательно. наклонившись ко мне, сказала тихонько:
–Давай-ка! Объясни, пожалуйста, в чем же ошибка? В чем кассир тебя обманывает, на твой взгляд?
–Да не меня она обманывает! Она себя обманывает! – И кассирша, и заведующая недоуменно смотрели на меня,
А я продолжал:
– У Вас, какая зарплата, товарищ кассир? - После того как заведующая стабильно называла меня «молодой человек», у меня язык не повернулся сказать привычное «тетенька». «Тетенька» - это уже в прошлом, в детстве, где меня называли «мальчик», а сейчас  она  - товарищ кассир.
 Ответила заведующая:
–Зарплата кассира восемьдесят пять рублей в месяц, но Катерина Дмитриевна – работник с большим опытом, и недавно  я перевела ее на должность старшего кассира с окладом в девяносто рублей. Закончишь школу – приходи, возьму на работу, если докажешь, что сейчас прав.
–Легко! Хотя работать иду на завод. Товарищ кассир, пожалуйста, покажите денежку, которую я вам дал.
–Да ради бога! Катя  со злостью швырнула мою мятую «бумагу» из кассового ящика на стойку кассы.
–Вот, смотрите, Галина Капитоновна, видите. Это месячная зарплата вашего кассира. Что, интересно, будут кушать этот месяц ее дети, о которых она нам говорила?  Заведующая все поняла мгновенно, а до Катерины доходило потихоньку.
Она переменилась в лице; cначала покраснела, затем, побелела. Рот искривился, губы задрожали. Она стала тереть щеки руками, глаза снова заблестели и из них ручьем хлынули слезы. Она положила руки на кассовый аппарат и в голос зарыдала. Публика, с интересом наблюдавшая за разворачивающимся спектаклем, хотя, кажется еще и не все поняли интригу действия, но, похоже уже никуда не торопились, желая до конца насладиться бесплатным зрелищем.
–Что? Что там?  Кто видит, граждане объясните, что парень сказал, почему Катя  так  плачет? – Это уже Катина защитница пыталась протиснуться сквозь плотные ряды покупателей обступивших кассу со всех сторон.
– Все, граждане. Все. Концерт окончен. – Молодой человек был прав. Кассир ошибласьж и если бы  он этого не заметил или промолчал, в кассе могла случиться недостача больше, чем месячный оклад работника, и я была бы вынуждена высчитать эти деньги с нее, а значит, она бы осталась без зарплаты за этот месяц.Так что, Катерина выдай сдачу правильно, извинись перед покупателем и спроси, как ты можешь его отблагодарить за честность.
 Кассирша, сквозь слезы заулыбалась и, всхлипывая, сглатывая подступавшие к горлу комки, попыталась что-то сказать, но только сильнее заревела, выскочила из кассы и бегом бросилась куда-то вглубь магазина.
Заведующая тут же села на ее место, отсчитала мне из ящика несколько купюр: «пятерку», «треху» и рубль, присовокупила к этому мелочь, которая уже лежала  на стойке отдала это все мне вместе с чеком и тихонько сказала:
–Иди, парень, получай в отделе товар. А как будет свободное время, заходи к нам, попьем чайку с чем-нибудь вкусненьким. Любишь ром-бабу ? Или уже предпочитаешь по отдельности? – Она засмеялась своей шутке, смысл которой я, признаюсь, уловил намного позже, и стала проворно нажимать на клавиши кассового аппарата, стараясь ликвидировать скопление покупателей.
 Я действительно потом несколько раз заглядывал в эту булочную, где ко мне весь небольшой персонал был прекрасно расположен. Меня всегда угощали моими любимыми маленькими «Любительскими» тортиками из вафель-пралине, которые стоили, кажется, сорок пять копеек, продавались в небольших, картонных квадратных коробочках, примерно пятнадцать на пятнадцать сантиметров. Я даже помню рисунок на лицевой стороне коробки: Ростральные колонны коричневого цвета на оранжевом фоне. Позже эти тортики,  почему-то исчезли, и больше я их никогда не видел. А жаль.
 Что я еще помню. Да много всякого разного. Водку по два рубля 87 копеек – «Московскую» и по 3 рубля 07копеек – «Столичную», Мороженое «эскимо на палочке» по одиннадцать копеек, вафельные стаканчики пломбирные по тринадцать, а молочные по девять копеек. «Сахарные трубочки» по пятнадцать копеек, фруктовые, мои любимые, – черносмородиновые и малиновые в картонных стаканчиках по семь копеек. Еще большие брикеты «ленинградского» в шоколаде, которые стоили двадцать две копейки. А в Москве  за двадцать восемь еопеек продавалось необычное мороженое, которого не было у нас в Ленинграде, – большие цилиндры, усыпанные орехами и покрытые шоколадом. Они были вкусными, но очень жирными.
 Еще в памяти сохранились названия конфет, которые делали на фабрике Микояна в Выборгском районе и на Крупской на Боровой: «Антракт», «Золотая рыбка», «Белый лебедь», «Лакомка», «Цитрон». Сегодняшние конфеты на пальмовом масле я есть не могу.
 Помню пивные ларьки, один такой стоял некоторое время на Исполкомовской, прямо возле проходной «теплой» парадной. И, хотя пиво я тогда еще не пил, но в памяти отложилось, что большая кружка на пол-литра стоила двадцать две копейки, как и пачка папирос «Беломорканал», а маленькая, соответственно половину – одиннадцать.
 Ларек стоял прямо на газоне, под ногами была земля, поэтому после дождя перед ларьком образовывалось грязное месиво и подойти к нему так, чтобы не извозить ботинки и брюки становилось сложно. Мужики по этому поводу постоянно скандалили, ругали продавщицу Валю.  Валентине–блондинке с пышными формами, лет тридцати пяти-сорока, видимо, надоело постоянно выслушивать эти претензии и она каким-то образом разжилась несколькими деревянными решетками, которые и настелила прямо на грязь. С этого момента ларек стал чрезвычайно притягательным для пацанов местом. Дело в том, что частенько поддавшие мужики, расплачиваясь за пиво мелочью, или , наоборот, принимая сдачу из Валиных рук, роняли монетку-другую. Монетка чаще всего в этом случае проваливалась между штакетинами и исчезала в грязи. Достать ее из-под решетки было делом трудоемким и грязным. Поэтому редко кто, действительно, начинал «золотодобычу». Чаще народ просто, выматерив Валю или себя самого,  в зависимости от того в каком направлении передавались деньги тут же забывал про потерю, которая становилась добычей дворовых пацанов. Каждый день, как только Валя закрывала ларек и уходила домой, непременно кто-нибудь из ребят появлялся там, аккуратно отодвигал в сторону настилы,  и с помощью какого-нибудь приспособления типа  большой вилки или дощечки с набитыми гвоздями старательно «боронил» пространство под настилами, выуживая оттуда все, что накопилось за день. Существовал даже договорной график, что позволяло избегать  «конфликта интересов»
 А еще я помню, как мы с отцом ходили на Обводный канал, где  сейчас автовокзал. Там  находился Предтеченский рынок, по названию улицы, которая сейчас называется, кажется,  улицей  Черняховского. Собственно, рынок – это так. На самом деле это была городская барахолка – рынок «блошиный». Отец, выполняя свое  давнее обещание, купил мне у какой-то тетки почти новенький офицерский планшет – полевую сумку-ташку  на длинном кожаном ремешке, с целлулоидным желтым, правда, с небольшой трещинкой, экраном внутри,  множеством удобных карманчиков для карандашей, резинок, циркуля, курвиметра  и прочей мелочи. Это был последний писк моды среди пацанов. Вместо осточертевшего портфеля – планшет! Да это же все завидовать будут! Я потом иногда забредал на эту барахолку, чтобы разжиться какой-нибудь новой записью музыки на костях, или, как её еще называли «на черепах» , «на рёбрах». это  была не признанная официально,  буржуазная, а значит, идеологически вредная подпольная музыка западных стилей. К таковым относились, в частности, песни великого Элвиса Пресли  и танцевальные  рок-н- роллы на «туберкулезных скелетах».
У подпольных звукозаписывающих студий были трудности с материалами для изготовления пластинок и, как ни странно, для этого хорошо подходили рентгеновские снимки. Музыку на них записывали электрорекордером .
Порой музыка «на костях» пользовалась большим спросом, чем выпущенная «Мелодией », так как купить многие записи было невозможно. А отлавливали и сажали как тех, кто производил эти пластинки, так и рентгенологов, которые незаконно продавали рентгеновскую пленку.  На этих пленках были записаны популярнейшие мелодии Армстронга , типа «Сент Луис блюз»,  «16 тонн» или «Вниз по реке», а кроме того Дюк Эллингтон , Бинг Кросби  или такие оглушительные "популярности" в джазе, как "Hello Dolly" или "Суки-падлы".
    История с последним названием довольна юмористична. Дело в том, что в этом шлягере Луи Армстронга под названием "Mack The Knife " ("Мэкки - Нож") есть слова( а точнее упоминается имя  музыканта Sookie Taudry)которые на слух, при незнании английского,  воспринимаются очень чётко как два русских слова: "суки-падлы". Потому она и была известна  у нас больше под этим названием. Поскольку качество звучания на этих самодельных пластинках  зачастую было ужасным, то разобрать слова удавалось далеко не всегда. И отсюда появлялись приблизительные звуковые русскоязычные ассоциации типа "На столе стоит бутылка кока-кола, под столом сидит чувиха  - попа гола...", а еще « В Истамбуле - Константинополе все стиляги громко топали…» или в ритме буги-вуги: "Здесь во вторник Ванька-дворник..." Кстати, буги – вуги  и еще «трясучка» появились раньше и были популярнее, более поздних рок-н-ролла, твиста, шейка и джайфа. Но были и доморощенные тексты, например, «Песня стиляг»:
Изба-читальня
Второй этаж.
Там буги-вуги,
Там твист и джаз.

Мы все за мир,
И мир за нас.
Кто против мира,
Получит в глаз.

Стиляга Робсон 
Взял саксофон
И песнь о мире
Заводит он.

Москва, Калуга,
Лос-Анжелос
Объединились
В один колхоз.
Колхоз богатый -
Миллионер,
А председатель
Пенсионер.

В колхозе этом
Живет одна.
Во имя мира
Дает она.
В колхозе нашем
Есть бык Матвей,
Рога большие,
А... хвост длинней.
Доярка Мери
Дает рекорд:
За три недели
Седьмой аборт.

Колхозный сторож
Иван Кузьмич
Во имя мира
Пропил «Москвич».

Мы все — стиляги,
И мир за нас.
В защиту мира
Лабаем джаз.
 Потом, когда  случилась знаменитая   сорокадевятидневная история  с четырьмя солдатами на неуправляемой барже на Дальнем Востоке появился народный вариант – переделка песни Макса Фридмана  и Джеймса Майерса  «Rock Around the Clock»  — «Зиганшин – буги, Поплавский – рок, Крючковский съел второй сапог…  Варим, варим мы гармонь, ведь от нее такая… сладость. Подтяжки съели и ремни, еле держатся штаны. И на тебе штаны, и на мне штаны. Не разберешь, где женщины, где мы».  Володя Высоцкий тоже отдал дань этим ребятам, ставшим героями не по своей воле. Я, пожалуй, целиком приведу это стихотворение, так как полагаю, что его знают немногие.
Суров же ты, климат охотский,-
Уже третий день ураган.
Встает у руля сам Крючковский,
На отдых - Федотов Иван.

Стихия реветь продолжала -
И Тихий шумел океан.
Зиганшин стоял у штурвала
И глаз ни на миг не смыкал.

Суровей, ужасней лишенья,
Ни лодки не видно, ни зги,-
И принято было решенье -
И начали есть сапоги.

Последнюю съели картошку,
Взглянули друг другу в глаза...
Когда ел Поплавский гармошку,
Крутая скатилась слеза.

Доедена банка консервов
И суп из картошки одной,-
Все меньше здоровья и нервов,
Все больше желанье домой.

Сердца продолжали работу,
Но реже становится стук,
Спокойный, но слабый Федотов
Глотал предпоследний каблук.

Лежали все четверо в лежку,
Ни лодки, ни крошки вокруг,
Зиганшин скрутил козью ножку
Слабевшими пальцами рук.

На службе он воин заправский,
И штурман заправский он тут.
Зиганшин, Крючковский, Поплавский -
Под палубой песни поют.

Зиганшин крепился, держался,
Бодрил, сам был бледный как тень,
И то, что сказать собирался,
Сказал лишь на следующий день.

«Друзья!..» Через час: «Дорогие!..»
"Ребята!»- Еще через час.-
«Ведь нас не сломила стихия,
Так голод ли сломит ли нас!

Забудем про пищу - чего там!-
А вспомним про наш взвод солдат...»
«Узнать бы,- стал бредить Федотов,-
Что у нас в части едят?»

И вдруг: не мираж ли, не миф ли -
Какое-то судно идет!
К биноклю все сразу приникли,
А с судна летел вертолет.

...Окончены все переплеты -
Вновь служат,- что, взял, океан?!-
Крючковский, Поплавский, Федотов,
 И с ними Зиганшин Аслан.
Я до сих пор не могу для себя решить, кем считать ребят – героями или же жертвами случая. Они все получили по «Красной звезде» и часы от Малиновского – министра обороны. Побывали в Штатах, где им вручили по сто долларов и ключи от Сан-Франциско.
 Еще я помню появившуюся в это время считалку, услышанную от младшей сестры моего одноклассника: «Юрий — Гагарин, Зиганшин — татарин, Герман — Титов, Никита — Хрущёв». Ну, блин, и память же!
 Еще на  барахолке можно было прикупить стильные вещи из разряда «прикид для стиляги». Ну, брюки-дудочки обычно без больших проблем делали сами. Кто был при деньгах, отдавали на перешив в ателье или частной портнихе, а те, кому это было не по карману,  поступали проще:  выворачиваешь брюки наизнанку, проводишь мелом по внутреннему шву на конус, прошиваешь на машинке или даже вручную по белому следу, затем отрезаешь получившийся клин. Все: брюки-дудочки после утюжки были готовы!  Некоторые особо продвинутые «чуваки» зауживали штанины до такой степени, что надеть было можно, только предварительно намылив ноги. Правда, эта мода длилась не очень долго и сменилась полной противоположностью, когда появились «клеша». Ширина брюк стала неуклонно и бесконечно увеличиваться. У меня, например, были  летние серые,  в узкую бледную белую полоску, брючата из  какой-то тонкой и легкой ткани, ширина которых внизу была 38 сантиметров. Но это был не предел. Доходило до полуметра. Клеши, что называется, «мели асфальт», как в известной в то время песне «В Кейптаунском порту» или «Жанетта»  До колена еще все было как-то более менее прилично. А затем книзу брюки резко расставлялись клиньями. Особым шиком считалось  что-нибудь нашить на эту вставку – пуговицы, особенно бельевые, как на наволочках, иногда штрипки, как на  солдатских кальсонах. А однажды на танцах в Бабкином садике на Щемиловке появился чувачок, у которого на каждой  штанине светились  по три маленьких лампочки от карманного фонарика разных цветов. Видимо, где-то в карманах была спрятана батарейка, от которой скрытно, внутри штанины шли провода. Это было круто!
 Клифт, то есть пиджак самому не сшить. Это уже к маме надо подлизываться. А она такой моды не одобряла, ей ни клетчатые, ни яркие пиджаки, хоть убей, не нравились. Поэтому я смог таким обзавестись только в девятом классе, когда уже стал зарабатывать самостоятельно, работая на заводе.
Для полного прикида были еще необходимы яркая рубашка, желательно с пальмами, обезьянами или абстрактными рисунками. Я такую приобрел тоже на толкучке на Обводном, вероятно, самопальную, но зато вместе с таким же модным галстуком, которому завидовали и более старшие ребята. На  ярко-зеленом галстуке была не только пальма. Но еще и под этой пальмой сидела мулатка в мини-бикини с невообразимых размеров грудями. Галстук этот я старательно прятал от домашних и надевал исключительно, выйдя из дома, иначе был бы большой скандал. Еще одним непременным предметом гардероба являлись туфли  или «шузы» на «манной каше», проще на высокой и обязательно белой или, в крайнем случае,  желтой подошве. Чем выше, тем лучше. Этот вопрос решился довольно просто. На Перекупном переулке, рядом с нашим гаражом в большом деревянном строении, похожем на сарай, работал знакомый сапожник ассириец-Атра, что означало, как он говорил, Родина. Поскольку мы с ним фактически делили одно гаражное место, то он мне в порядке, дружбы достал и наклеил на мои «скороходовские »  полуботинки за девять рублей толстую дополнительную подошву из белой микропористой резины и даже нарезал на ней волны, сделав не плоской, а ребристой.  Дополняли наряд белые носки, которые должны были непременно виднеться из-под брюк. Не могу сказать, что все это было красиво, а  на мой сегодняшний взгляд, скорее, это – уродство, но тогда мне так не казалось. Главное – это было модно, клево и  круто!
Сейчас на месте барахолки городской  автобусный вокзал. От того времени сохранилась,  кажется, только необычной ребристой формы дымовая труба справа от автовокзала, если смотреть от Обводного канала. Я перестал ходить туда за покупками после того, как однажды меня внаглую «кинули» с пленками. Я купил какую-то новую   песню, но когда стал дома проигрывать, обнаружил на пленке только пять минут отборного мата вообще без музыки. Найти продавца не удалось, но после этого я перестал вообще покупать «туберкулезную» музыку. Сейчас – это ностальгические воспоминания, о которых, вероятно, узнать  скоро будет не от кого.
Надо же, сколько всего я помню! Несмотря на уйму прошедших лет. Вот только о девочке Вале, фактически ставшей толчком для  всех этих событий, согласившись покататься со мной на катке в «таборе», а потом позволившей долго целовать себя в подъезде ее дома на Таврической улице, совсем рядом с садом,  у меня кроме имени, да ощущений  на губах и в  пальцах ничего не сохранилось. Даже лица не помню.  Странная  это штука – память!
 










Все-таки в каждом взрослом мужчине до ветхих лет сидит всё тот же мальчишка.
Зато почти в каждой девочке-подлеточке уже готова хитрющая взрослая баба.
Мария Семенова









Хозяин слова

(Повесть   о  пяти   ленинградских женщинах, железнодорожных путешествиях  и клопах без хэппи-энда)





Ленинград – Петербург                1966 - 2016



Не копи печали про запас -

Разве угадаешь, что для нас
Приготовил наступивший день
Или день завтрашний.

Всем известно, только ты не знал,

Что давно началом всех начал 
Числится во всех пророчествах

Одиночество.
 Олег Митяев

А поезд мчится, а поезд мчится
 Колеса по рельсам тук да тук
 Студенческая песня. Автор неизвестен

Что такое наивность?
Это когда пятнадцатилетняя дочь думает, что ее мама девственница.
А что такое сверхнаивность? 
Это когда мама думает, что ее пятнадцатилетняя дочь девственница.
Из анекдотов «Армянского радио»

Большой жуир, он очень любил долгие стоянки в портах, особенно в таких, где можно было найти много развлечений и — главное — хорошеньких женщин, — и в таких портах всё время проводил на берегу, почти не заглядывая на корвет, зная, что там неотлучно находится старший офицер Михаил Петрович.
К. М. Станюкович, «Беспокойный адмирал»,



Глава 1
Я не трус, но и не герой. Жизнь уже давно приучила меня к тому, что ясные на первый взгляд ситуации на самом деле оказываются абсолютно непредвиденными. Однажды я по простоте душевной и юношескому максимализму влез в драку, завидев, как два мужика лупят одного, а женщина  зовет на помощь и пытается их растащить. В итоге, все четверо – и три мужика, и баба набросились на меня безо всяких объяснений и мне еле удалось унести ноги. Бог его знает, какие у них там были разборки. Так что больше я на призывы о помощи стараюсь не реагировать. Чтобы в  итоге,  не оказаться, , потерпевшей стороной. Не лезь!  Две собаки дерутся, третьей лучше не встревать.
Но отчаянный девичий крик, доносившийся из кустов в дальнем конце ЦПКиО, за лодочной станцией, был, во-первых, таким жалобным, а во-вторых, таким детским, что я не удержался и бегом рванул в ту сторону. Я был не один – рядом со мной гуляли Сева с женой Ингой и Сашка Барабан с Кирой. Мы выскочили на  небольшую полянку внутри зарослей кустов и обнаружили там троих пацанов в ватниках , типичных представителей местного населения из Новой Деревни , которых в городе называли «лесорубами». Ватник, подпоясанный офицерским или, в крайнем случае, матросским или солдатским ремнем, – это был их фирменный стиль и писк местной районной моды. Троица старалась стащить платье с молоденькой тоненькой девчушки. Платье уже было разорвано в нескольких местах. Но девочка яростно сопротивлялась, не забывая при этом отчаянно визжать, кусаться и царапаться. Неожиданно она умудрилась резко выбросить ногу и попасть одному из ватников между ног, причем так удачно, что он надолго потерял весь интерес к продолжению действия. Оставшуюся пару двумя точными крюками уложил Сева. Я поднял девчонку с земли. Она была вся грязная, так как с утра прошел небольшой дождик, и земля еще не высохла, а валяли ее, похоже, вполне серьезно и долго. Платье, нижнее белье и все тело были заляпаны глиной и землей. Личико было в крови, губы распухли, под глазом красовался приличный кровоподтек – похоже, ей пару раз от души врезали за неуступчивость. Я подвел ее к пруду:
–Умойся!
 Она присела над водой, осторожно, видимо, было больно, ополоснула лицо и руки, а затем неожиданно произнесла, обращаясь ко мне:
–Спасибо, ребята. А теперь отвернитесь, пожалуйста, я искупаюсь, отмоюсь от прикосновений этой мрази.   
И, не дожидаясь, когда мы выполним ее просьбу, мгновенно сбросила с себя все то, немногое, что было на ней надето и, не раздумывая, плюхнулась в воду.
–Осторожнее, тут на дне могут быть всякие неожиданности вроде стекол, железяк и прочего мусора.– Но девчонка быстро поплыла к противоположному концу пруда, демонстрируя неплохой кроль.
 Переплыв пруд,,, она вылезла на берег и, сверкая издали наготой, крикнула:
–Ребята, принесите, кто-нибудь, пожалуйста, мои вещи – и добавила – лучше пусть девушка, а то я стесняюсь. Инга собрала ее шмотки, вздохнула:
– Они же  грязные, но, обходя пруд,  понесла их владелице.
–Так, ребята, девочки, давайте мы ее хоть немного оденем! – Я сбросил с себя водолазку. Киренок, снимай трусики, снимай. Лифчик твой, похоже, этой шмакодявке только на тюбетейки годится, но, впрочем, ей он и вообще не очень нужен. Так носит для форса, чтобы подружки завидовали, да мальчишки доской не дразнили.  Кира с сомнением посмотрела на Сашку, который кивнул головой:
–Юрка дело говорит, потом постираешь и все. А девочку одеть надо, у нее же платье совсем порвано. Пусть хоть трусами сверкает, а не задницей. Кирка при этих словах вспомнила про первопричину происшествия  и , повернувшись к лежащим ватникам, обнаружила их полное отсутствие.
–Мальчики, а куда эти хмыри делись?
 Мы и сами не заметили, как троица тихонько отползла в кусты и то ли схоронилась где-то, то ли дала деру. Кира выдернула из-под своей кожаной юбочки маленькие невесомые на вид стринги – шмотки у нее всегда были на зависть всем  подружкам – как-никак, папа свободно ходил в «Березку» и на законном основании, имея  паспорт гражданина Верхней Вольты, покупал дочке все самое лучшее. Папа любил свою Киру. Надо признать, что и Кирина мама не была обижена его вниманием и одевалась не хуже. Кира пошла следом за Ингой, неся мой  бадлон  и свои трусики. Девочка не стала особо отнекиваться и надела все, что ей презентовали. Правда, лишней юбки у нас не нашлось, но женщины как-то хитро сделали из ее платья вполне приличное подобие юбки с разрезами. И привели ее к нам.
 Она со страхом обвела глазами поляну.
– А где…
– Слиняли. Боюсь, что одному из них точно надо в больницу, после твоего «ласкового» прикосновения к его бейцам .– Сева, видать, решил, что на идише это будет звучать приличнее.
–Девочка смутилась:
– Я не хотела. Это само так вышло. Я уже полгода занимаюсь в секции самбо у нас в школе.
– Так, – Сева решил взять дело в свои руки
– Так, – повторил он и спросил,–  тебя, как зовут? Сколько лет? Где живешь? И что делаешь одна в этой глухомани поздним вечером, в темноте? Ребят этих знаешь?
– Девочка сделала нечто, отдаленно напоминающее книксен и представилась
– Я – Юлька.  Мне четырнадцать лет, через два месяца будет пятнадцать. Живу я на Петроградской с мамой, в принципе, недалеко. Мы часто с одноклассниками здесь гуляем. Но сегодня привязались эти парни, побили наших мальчишек, все разбежались, а меня хотели…  Ну, вы видели. Спасибо вам за все.
– Так, опять произнес Сева. Мы с Сашкой люди семейные и не к лицу нам с несовершеннолетними  полуголыми  девицами со следами побоев  по городу бродить, а ты, Юрась, давай-ка отведи ребенка домой и непременно маме в руки передай, чтобы потом не было каких-нибудь инсинуаций и претензий.  Это мудрый Гармель был прав.
– Я не ребенок, – обиженно произнесла Юля, – и не надо маме рассказывать про этих уродов, а то она потом меня не будет отпускать гулять.
– А кто же ты? Взрослая,  что ли?– стараясь не обидеть ее, переспросил я.
– Я уже большая, я уже в восьмом классе учусь, и у меня первый взрослый по плаванию, и я уже комсомолка. 
– Большая! Глупышка ты, действительно, большая,  раз пошла со своими «детсадовцами» в эти края. Сюда взрослые женщины, да и парни в одиночку ходить опасаются, учитывая специфику  аборигенов. «Лесорубы» - они и есть «лесорубы». Где-то здесь в прошлом году местные поймали двух сорокалетних теток, причем тоже местных, и толпой в двадцать рыл насиловали их всю ночь прямо на эстраде летнего театра до такого состояния, что обеих потом почти месяц лечили в больнице, зашивали побои и разрывы на интимных местах.–  Видно было, как Юля передернулась, представив, очевидно, себя на месте этих теток. .– Сама понимаешь, что бы с тобой сделали, не окажись нас рядом. Это тебе просто повезло случайно, причем крупно.
– Я понимаю и сделаю выводы. Спасибо еще раз.
– Ладно, пошли уж,  взрослая.   И мы с ней двинулись к мостику, являвшемуся выходом из парка на Каменный остров к Каменноостровскому театру.
– А  почему эта Кира черненькая? Она что, негритянка?
– Папа у нее  негритос из Африки.
–Она красивая очень и необычная. И вторая женщина тоже очень красивая. Потихоньку мы вышли из парка и по Пионерской дошли до Малого проспекта.
 А ты почему один, у тебя есть женщина?
–Нет, в Ленинграде сейчас никого нет,– честно признался я, умолчав о Жакенке, ждавшей меня в Степняке. Но я же сказал правду – в Ленинграде у меня на данный момент женщин не было.
– Мы почти пришли,– сказала Юля и показала на  двор с большими старинными коваными воротами.  Прямо из-под арки был вход в парадную. Я проводил девочку до третьего этажа, подождал, пока она позвонила в звонок. Дверь открыла довольно молодая, не старше тридцати пяти лет женщина, как две капли воды похожая на Юлю. Или это Юля была похожа на мать?
 Я церемонно представился и вопреки просьбам Юли  невзирая на ее отчаянные знаки, сказал:
– Мадам, контролируйте  дочку тщательнее! Она гуляет по парку, где полно всяких уродов, с мальчиками, которые  даже себя  защитить не в состоянии. Вот сегодня к ним пристали три «ватника» с Новой Деревни –, хорошо мы с друзьями оказались рядом и смогли предотвратить возможные негативные последствия. А ты, маленькая, давай-ка раздевайся, отдавай мой  бадлон и  Кирино имущество.
– Давай, я Кирино отдам попозже. – Она с мольбой смотрела на меня. Видимо ей не хотелось снимать белье при маме. Она стащила бадлон, не учтя, что под ним ничего нет. Мать цыкнула на нее:
– Ты, красавица, совсем оборзела. Как не стыдно при мужчине голыми сиськами сверкать!
 Честно говоря, сверкать там было еще нечем. В отличие от мамочки, у которой с этим все было на высшем уровне, у  Юльки только-только слегка припухли сосочки, обозначив места будущих приятностей. Если, конечно, пойдет в маму, а для этого вроде были все предпосылки, то когда-нибудь, лет через несколько там должны будут появиться достойные выпуклости.  Хотя что-то поздновато для пятнадцати лет.
–Простите, как ваше имя-отчество? – как–то неудобно обращаться.
– Мария Викторовна, но можете звать меня «просто Мария»  ,–шутливо сказала она.– И даже на Машу я не обижусь!
 –Ну, приятно было познакомиться и с вами, и с тобой,  бесстыдница. Кстати, а что это у меня в кармане завалялось? И я вытащил из брючных карманов ее лифчик и трусики, которые Кира выполоскала, отжала, положила в полиэтиленовый пакет и вручила мне перед расставанием. Юлька вспыхнула, залилась краской, а Маша весьма подозрительно посмотрела на меня:
–Извольте, молодой человек, объяснить маме этого создания, что происходит; почему ее нижнее белье у вас?
–Мы с миру по нитке  собрали в нашей компании вещи для Юли взамен ее извалянных в грязи. Одна из девушек отдала ей низ, я – свитер, а ее грязное белье выстирали в пруду, и оно в этом пакете.–  Юля, вот тебе мой телефон, потом позвони, я заеду за Кириной вещью. Только сама постирай, а то неудобно. Я не стал вдаваться в подробности, спихнув эту обязанность на Юльку и по-быстрому слинял. Думаю, что допрос с пристрастием продолжался долго, пока мама не выжмет из дочери все детали. .
Юля позвонила через два дня.
–Приезжай, если можешь. Я все постирала для Киры.
 Но как оказалось, это было  вранье чистой воды. Ничего она не постирала, она даже не удосужилась снять с себя этот предмет одежды.
 Я  начал было читать ей мораль, что обманывать, мол, нехорошо, но осекся на полуслове, когда она сбросила с себя халатик и предложила мне самому ее раздеть, а потом уже она постирает.
– Знаешь, Юленька, я когда-то сам себе обещал, что не буду иметь дело с малолетками, тем более с невинными девочками.
Она звонко рассмеялась и язвительно спросила:
 – А с чего это ты решил, что я невинна. Малолетка – да, а в остальном – ошибаешься. У меня на даче в Разливе был мальчик, мы с ним все лето этим занимались, когда мама уезжала на работу. Но сейчас у меня никого нет, а ты мне сразу, еще там, в парке, понравился. Ведь это ты первым прибежал на мой крик и ребят привел…   И домой доставил, и свою олимпийку   отдал, чтобы я не замерзла. Я тебе сильно обязана…   Должна же я тебя отблагодарить. А я умею только так.  Я постараюсь, чтобы  со мной тебе было  хорошо.
 И я плюнул на свое обещание. В конце концов, я же хозяин своему слову – сам дал, сам же,  по - хозяйски, забрал обратно! И, надо признать, что мне действительно с Юлькой было хорошо. Несмотря на свой возраст и явную неопытность – мальчик, похоже, заботился только о себе, она «на ходу» училась, интуитивно улавливая нюансы моего и своего поведения, всячески требовала объяснений  и подсказок:
–А так я делаю правильно?  А так можно? А тебе со мной хорошо? Мне было хорошо, и это ее заводило еще больше. Она, наконец, даже поймала кайф и, удивленно прислушиваясь к своим ощущениям, пытала меня, заглядывая в глаза и ластясь, как котенок:
–А это что такое, а почему я раньше с Вадиком такого не чувствовала?  А сделай мне так еще! А потом еще!
 В общем, сплошной  сексуальный ликбез. Но приятно – не передать.  Конечно, отсутствие форм было для меня большим минусом, но я мысленно пририсовывал будущие холмики, прикидывал, учитывая наследственность, их размеры и интерполировал себя и Юльку на пару-тройку лет вперед. 
 Потом я уехал на целину на три месяца, а потом на сборы, а вернувшись, встретил Таньку и про Юльку, каюсь,  совсем забыл.
Глава 2.
В тот год я вернулся с очередной «целины». Мы, наконец, достроили и сдали трехэтажное здание школы-интерната в городе Степняке Кокчетавской области. Получили немалые, по тем временам и  нашим меркам, деньги. Лето в Казахстане выдалось жарким, и я приехал загоревшим настолько, что, вероятно, мог соперничать цветом кожи, если не с Кириным папочкой, то с самой Кирой точно. За три с лишним месяца волосы у меня отросли почти до плеч и сильно выгорели на солнце. Полюс к этому последний месяц я провел на сборах в Краснодаре в составе сборной «Буревестника», где был включен кандидатом в сборную республики. Всем сборникам по штату был положен спортивный костюм – голубая шерстяная «олимпийка» с гербом Союза на груди и  крупными буквами «СССР» на спине. Члены сборной получали такие костюмы бесплатно, а мы-кандидаты должны были их выкупить по льготной цене. Учитывая, что на черном рынке такие костюмы продавались по бешеным ценам, я не без оснований считал, что мне повезло.
После многомесячного отсутствия мне не терпелось снова пройтись по знакомым местам, пообщаться с ребятами, постараться поскорее вынырнуть из дурмана раскосых казахских глаз моей степнякской подружки Жакен Хайдаровой. За три года работы в Степняке Жакенка так привыкла к моим ежегодным приездам, что никак не хотела расставаться – ревела белугой, просила не уезжать, клялась, что непременно приедет в Ленинград познакомиться с моей мамой:
–Я ей понравлюсь, вот увидишь!– и требовала, чтобы я поклялся в том, что буду ждать ее приезда. Я, разумеется, обещал. Она сжимала свои широкие скулы и сквозь слезы грозилась зарезать и меня и себя, если я ее не дождусь.  Это было в ее характере – решительная, смелая, волевая. Она меня сама и в степь от костра увела в первый год нашего знакомства и до самого утра пела мне на ушко что-то на казахском, непонятное, но красивое.
 Но Степняк и Жакен были далеко на юге и далеко в прошлом. А я был здесь среди знакомых улиц и домов. Первым делом я пробежался  по Старо-Невскому до «Ханоя» на углу Суворовского,  но там никого из знакомых не оказалось. Потом заскочил в бар в «Октябрьской» Посидел полчасика, бармен Валентин сделал мне чашечку кофе и пятьдесят коньячку,  а аппетитная барменша Анечка угостила в придачу тарелочкой орешков, как долгожданного постоянного посетителя. Я сбегал к метро и купил для нее три георгина. Получил за это смачный поцелуй и обещание непременно повторить этот поцелуй в будущем. Но Анькины обещания не стоили и ломаного гроша. Майор Вася Травников, а в будущем генерал Травников был препятствием непреодолимым для простого студента, вроде меня. Поэтому я продолжил свой вояж по Броду. За целинно- тренировочный сезон я соскучился по хорошей солянке, но в сосисочной была огромная очередь и , сев на троллейбус, я доехал до Литейного, перешел на другую сторону Невского и зашел в кафе-«Автомат», именуемое в народе «Гастритом» на углу Рубинштейна. Солянка здесь была не хуже, вот только есть еенадо было стоя. Кроме того подавали солянку в металлических мисках, которые было трудно донести до стола – так они были горячи.  Мне удалось найти свободный поднос, я поставил солянку на стол и пошел за ложкой и хлебом. Вернувшись к оставленной солянке, я обнаружил, что ее с бешеной скоростью, обжигаясь и отфыркиваясь, уминает мужик в теплом, не по сезону, коричневом демисезонном пальто и повязанном вокруг шеи зеленом шарфе. От него пахло так, что этот запах служил ему лучшей защитой от моего возмущения. Это надо было видеть! Он не нес ложку ко рту. Он метал ее содержимое, то есть мою солянку, прямо из  миски в рот, торопясь скорее закончить с выпавшим на его долю счастьем сытного обеда. Ни слов, ни злости у меня не нашлось. Я только взял его за волосы и ткнул мордой в миску, рассчитывая, что уже потом, когда он возмутится, во мне проснется злость и я смогу от всей души врезать по этой физии. Но мужик перенес погружение в солянку стоически, только ложка замелькала еще быстрее. Потом он поднял голову, опасливо скосил на меня один глаз и спросил
– Это твоя была солянка? Извини, есть очень хотелось.– и добавил:
–Не бей меня, пожалуйста, солянку же не вернешь.
Поскольку это было справедливо, а ущерб в пятьдесят копеек для меня на данном историческом этапе значения не имел, то я просто пошел и взял еще одну порцию. Отнес ее на стол, а вернувшись заметил около своей миски все тот же зеленый шарф.
–Убью гада, решил я, но подойдя ближе увидел, что мой незнакомец обоими локтями прикрывает мою миску от еще двоих аналогичного вида и запаха граждан, которые пытались сдвинуть его в сторону с явно видимой целью завладения моей солянкой. Недолго думая, я отвесил по аккуратному апперкоту обоим, и оба тихонько опустились на пол под стол.  Апперкот, в отличие от джебов, свингов или хуков хорош тем, что не отбрасывает человека в сторону, а просто заставляет его щелкнув зубами,  и вскинув голову, аккуратно или не очень , но осесть на месте. Это очень удобно в местах скопления народа, когда, во-первых, отлетать человеку некуда, а , во-вторых, не хочется привлекать особого внимания  к полету и падению клиента.
–Тебя как зовут?– поинтересовался я у моего защитника.
–Степа я.
–Молодец, Степа! Окажи мне еще одну услугу – выволоки, пожалуйста, это дерьмо на улицу пока менты не набежали и шорох не начался.
–Сделаем! Щас еще ребят кликну.
 И действительно, откуда ни возьмись, нарисовалась еще парочка похожих личностей, которые споро выволокли из-под стола отдыхавших после моих апперкотов собратьев и, по-моему, умело, почти незаметно обчистив им карманы, волоком подтащили к дверям и выкинули на улицу. «После недолгой панихиды тело покойного было предано земле»
 Теперь уже ничто не мешало мне самому , наконец, вкусить соляночку. После наших студенческих обедов в стройотряде, в основном, состоявших из гороховых супов без мяса и гороховой же каши без масла солянка показалась мне замечательной. Хлеб, щедро намазанный горчицей и круто посыпанный солью, являлся великолепным дополнением к первому.
Довольный обедом и собой, но, все еще пребывая в неудовлетворенном состоянии ввиду отсутствия кого-либо из друзей, я неспешно добрел до угла, перешел Литейный и оказался у знакомых дверей. Поскольку все угловое  здание занимал ресторан «Москва», когда-то принадлежавший  княгине Шаховской, а затем бывший гостиницей Ушакова с тем же названием, то вполне логичным выглядело народное название «Подмосковье», которое получило недавно открывшееся кафе на первом этаже с входом с угла. Через некоторое время, во время вьетнамской войны «Подмосковье» превратилось в самое, вероятно, на тот момент, популярное в Ленинграде место встреч интеллигенции, поэтов, артистов и прочей богемы – кафе «Сайгон» Здесь я неоднократно встречал Бориса Гребенщикова, Костю Кинчева, Евгения Рейна, моего тезку Шевчука. Захаживали в это кафе и многие другие выдающиеся люди, например: Бродский, Довлатов, Смоктуновский и совсем мне тогда неизвестный Виктор Цой, поклонения которому я как не понимал, так и не понимаю до сих пор. Я толкнул знакомую дверь и вошел.  Несмотря на то, что формально в кафе курить запрещалось, здесь как всегда, плавали сизые густые облака табачного дыма. В первом зальчике стояли столики и стулья, здесь обычно сидели все известные личности – поэты читали стихи, музыканты иногда пели или играли. Я прошел вглубь помещения, где обычно и тусовались мои приятели. Но ни у круглой стойки, ни на широченных подоконниках не наблюдалось никого,  с кем бы мне хотелось в данный момент общаться. Попались на глаза несколько не очень хорошо знакомых ребят, подскочил известный побирушка по кличке Шея:
–Юрка, купи кофеечку!–аскнул он.  Было модно вставляить в разговор английские слова. Иногда искаженные до неузнаваемости. Герла, шузы, аскать, дринкать, пикапить  и тому подобное.
–Ты смотри, даже имя вспомнил. Ну, да я сегодня имею право быть добрым. Когда-нибудь. глядишь, и зачтется. На тебе «на прайс»
 В конце семидесятых я случайно узнал, что Шея сел за валюту, и  его зарезали где-то в лагере.
–Слышь, Валерка. - У меня тоже сработала память и я вспомнил настоящее имя Шеи. А Киру не видел и остальных наших.?
–Сегодня здесь не было никого, но я вчера и еще третьего дня их всех видел в «Эльфе».
–Это уже что-то. Но уйти из «Сайгона не выпив лучшего в городе кофе?! Э-э, нет.
–Там кто сегодня, Стелла или Гриша варит?
–Стелла–ответил Шея –. Давай и тебе возьму. У меня в очереди кореш стоит.
 Я дал ему рубль и попросил принести мне маленький двойной. С удовольствием выкурив папироску под кофе, который, как всегда у Стеллы, был неподражаем, хотя считалось, что Гриша варит лучше, я отправился в своего рода филиал «Сайгона» на Стремянной – кафе «Эльф», которое публика освоила, когда «Сайгон» был на ремонте. Но не доходя до кафе, около Эльфийского садика был чуть не сбит с ног буквально вжавшей меня в решетку сквера Кирой.
–Юрка, как я рада.– Не знаю уж, где кончалась ее радость и начиналось обычная женская хитрость, но я с удовольствием стоял не шевелясь, прижатый Кириными близняшками к решетке. Кирка, как всегда, была великолепна. Одетая под хиппи, в недостижимых для нас настоящих «левайсах » с кроасивым необычным хайратником  в волосах, с холщовой сумкой-мешком через плечо, на которой красовался портрет Демиса  Руссоса , в кожаной лайковой коротенькой курточке на молнии, которая явно не выдерживала напора наполнявших ее Кириных буферов. Волосы на этот раз были заплетены в бессчетное количество тоненьких косичек, создававших на голове чрезвычайно сложный, но очень оригинальный узор.
В полном соответствии со своим именем, Кира обожала, когда ее хвалили. Она не отличала неприкрытую лесть от  действительного восхищения. Но , надо признать, что близко к себе Кира  подпускала немногих, а мнение остальных, в этот круг не допущенных, ее интересовало мало. Я был допущен и уже почти два года всячески пытался привлечь внимание  к своей персоне, но пока безуспешно. Дело в том, что в нашей тусовочной компании было категорически не принято уводить девочек у приятеля. Пока девушка сама не заявляла, что у нее все кончено с тем или иным парнем, любые домогательства с чьей-либо стороны считались недопустимыми. В какой-то степени, это было странно для времени, когда и к нам, в Союз, где никогда не было ничего похожего на секс, добрались отголоски западной сексуальной революции, стали появляться «шведские» семьи , а в любом баре можно было снять девочку  на ночь. Но наша компания оказалась  не подверженной этому влиянию, и мы твердо знали, что у друзей девочек-мальчиков уводить нельзя.
 А Кира уже давно и, кажется, надолго была привязана к Сашке Барабанову. На самом деле, фамилия Сашки была Зотов, но, кажется, не было на Невском человека, который бы не знал, что Сашка - стукачок , то есть в просторечии «барабан83».  Иногда про это забывали. Но погоняло  постепенно превратилось в фамилию.  Бог его знает, кому и на кого «стучал» Сашка, но народ не забыл, как его вместе с еще десятком других «плановых » повязали на «орбите ». На следующий день Сашка снова, как ни в чем не бывало, пил кофе в «Сайгоне», а все остальные пошли по этапу. Но Киру, похоже, это не смущало. То ли она уж очень сильно к нему привязалась, то ли он чем-то неведомым для нас сумел подчинить ее своей воле, хотя девочка она была независимая и своенравная. Вообще, Кира  была достопримечательностью не только «Сайгона», но, пожалуй, Ленинграда в целом. В те давние годы еще трудно было встретить в Союзе чернокожего ребенка, а Кира была именно такой: не очень темной, но однозначно не белой. Это был тот редкий случай, когда чернокожий папочка из Верхней Вольты, сделав русской девушке ребеночка, не исчез на просторах африканского контингента, как это обычно случалось, а натурализовался, закончил медицинский институт и жил с Кириной мамой уже около двадцати лет, воспитывая  еще и Кириного младшего братишку. Кира, к счастью, ничего, кроме цвета кожи да кучерявых волос от папы не унаследовала – ни толстых губ, ни приплюснутого носа.  Мама у нее была красавица – не зря когда-то из-за нее в общежитии института в драке зарезали двоих студентов из Дагомеи и одного из Мали.
Высокая статная  с длинной шеей, бровями вразлет, обалденной сияющей кожей, огромными серо-голубыми глазами, торчащей вперед плавно покачивающейся в такт шагам грудью, длинными рыжими волосами с «завлекунчиками » у каждого уха, она и сейчас, почти в сорок лет могла свести с ума любого мужчину. Я несколько раз бывал у Киры дома, и каждый раз выходил оттуда весь взмокший и разбитый.
 Внешне Кира была копией мамы, но так загоревшей на солнце, как будто ее покрыли тонким слоем коричневой краски. Волосы у нее были не рыжие, но темные, закрученные в спиральки.
Иногда она носила прическу а-ля Анджела Дэвис , но чаще просто заплетала из этих проволочек-пружинок толстенную косу, которую перебрасывала вперед, на грудь. А грудь у Киры, должен я признаться, была не меньше, если не больше, чем у мамочки. Я всегда с трепетом расходился с ней в дверных проемах. Есть такое английское выражение sweater girl, которое обычно переводят, как пышногрудая девица в обтягивающем свитере или кофте. Но это литературный перевод. А на слэнге, мне кажется, перевод значительно точнее.  Поскольку слово sweat означает  пот, потеть, откуда и происходит слово свитер, то есть то, что заставляет потеть, то в просторечии под sweater girl  подразумевалось – девушка с грудью,  один вид которой заставляет вспотеть. Кира именно такой и была! Как Сашке удалось ее захомутать – сие покрыто мраком неизвестности. Деньги у Сашки водились, так как он приторговывал «планом» и, говорили, перепродавал шмотки с фарцовки. Но Кира и сама не сильно нуждалась в средствах и всегда была кредитоспособна – родители ни в чем ей не отказывали, одевали с иголочки, тем более, что папочка всегда мог спокойно посещать «Березку» и законно покупать там шмотки на присылаемые ему родственниками с Родины доллары и франки
 Сашка, мягко говоря,  не был и красив – среднего роста, с бритой сияющей, как биллиардный шар, головой огромным толстым носом и маленькими поросячьими глазками, с оттопыренными красными ушами – он никак не смотрелся рядом с красавицей Кирой, а может во мне говорило уязвленное самолюбие. Этот вопрос многократно муссировался в нашем кругу, и только Инга, жена нашего еврейского друга Севы Гармеля, однажды высказала, вероятно, здравую мысль
–Мальчики, есть еще кое-что, способное привязать женщину – постель. Может Сашка там компенсирует и свою внешность, и тупость, и грубость… Он же, в целом, добрый, щедрый, сильный… Кирка за ним, как за каменной стеной. А если еще и в койке все тип-топ, то, что еще бабе надо. Ну, не читал он ни Бабеля, ни Джойса,  так он и вообще ничего не читал. Оно ей надо?! – Инга продолжала:
–На других девиц Сашка не отвлекается, всегда к ней внимателен – вот вам и весь секрет. А рожа… Точно не хуже обезьяны… почти красавец. Вот только волос на руках по мне многовато! - Инга закурила.
– Кстати, папулю ее видели? Он что, лучше Сашки?  – страшнее в десять раз, вот уж точно горилла! А какую телку отхватил, мамку Киркину!
 Мы были вынуждены признать Ингину полную правоту.
В тот год я вернулся с очередной «целины». Мы, наконец, достроили и сдали трехэтажное здание школы-интерната в городе Степняке Кокчетавской области. Получили немалые, по тем временам и  нашим меркам, деньги– около трех тысяч рублей. Лето в Казахстане выдалось жарким, и я приехал загоревшим настолько, что, вероятно, мог соперничать цветом кожи, если не с Кириным папочкой, то с самой Кирой точно. За три с лишним месяца волосы у меня отросли почти до плеч и сильно выгорели на солнце. Плюс к этому последний месяц я провел на сборах в Краснодаре в составе сборной «Буревестника», где был включен кандидатом в сборную республики. Всем сборникам по штату был положен спортивный костюм – голубая шерстяная «олимпийка» с гербом Союза на груди и  крупными буквами «СССР» на спине. Члены сборной получали такие костюмы бесплатно, а мы-кандидаты должны были их выкупить по льготной цене. Учитывая, что на черном рынке такие костюмы продавались за «бешеные»,  бабосики , я не без оснований считал, что мне повезло.
–Слушай, а ты прямо такой хорошенький, загорелый, и олимпийка тебе к лицу. – Кира была сама доброта и лучилась неподдельной искренностью.
–Взяли в сборную?
 Я совру, если скажу, что мне не было приятно ее внимание.  И то, что она помнит о моих спортивных проблемах, хотя никогда не одобряла моих занятий боксом, считая это варварством и дракой.
–Что за удовольствие друг другу носы на сторону сворачивать да фингалы под глаз подвешивать?
Кира , наконец, к сожалению, отпустила меня. отстранилась . оглядела с ног до головы оцениваюшим взглядом.
–Кабы не Сашка, пожалуй, я могла бы и влюбиться. Пойдем скорее, ребята все здесь в садике и обрадуются. - Она потянула меня за собой.
– Погоди, Киронька, погоди, девочка. Я заскочу только в «Эльф», возьму шампусика и пирожных. - Это кафе было филиалом ресторана «Невский» и пирожные разных видов здесь всегда были свежайшими и очень вкусными.
–Э, да ты не только красив, но еще и богат! Кира стрельнула глазками, заулыбалась. Чмокнула меня в щечку вполне по- братски или правильнее будет по-сестрински? и упорхнула в  глубину скверика, где на дальних скамейках смутно угадывались абрисы и доносились голоса сидящей там публики.
Я взял в кафе бутылку полусладкого, как любила Кира и  бутылку брюта , который обожали Сева с Ингой и набрал десяток разных пирожных: эклеров, буше, трубочек и корзиночек и с величайшим трудом удерживая бутылки под мышкой, поковылял вслед за Кирой.
 Вся публика действительно была там, расположившись на двух,,сдвинутых друг напротив друга, скамейках. Сева с Ингой, которая тут же подлетела и многократно расцеловала меня, измазав в ярко-красной помаде мне всю мосю, Сашка принял у меня бутылки, норовившие выпрыгнуть из рук, мы с ним и с Севой обнялись. Подошла и Нинка Гаранина, которая, кажется, обижалась на меня, что я никак не обращал внимания на ее знаки внимания, временами весьма откровенные. Но как-то все не случалось ситуации…
А еще среди знакомых мне лиц вдруг я заметил длиннющие ярко - медные волосы, обрамлявшие детское, или точнее младенчески хорошенькое  кукольное личико, на котором, как два изумруда светились зеленые кошачьи глаза. В скверике было уже довольно темно, но на Стремянной и на Дмитровском светилось множество огней в домах и уличных фонарей. Так что создавалось полное впечатление, что эти глаза, как катафоты, отражают лучики света.
Видимо, я на мгновение выпал из реальности, так как Кира, обняв за плечи и притянув к себе, чмокнула меня в щечку дружеским поцелуем и, рассмеявшись, воскликнула:
– Милый, вернись, я все прощу! – И обращаясь уже ко всем ребятам, добавила:
– Что я вам говорила! Среагировал! Да еще как! Как спаниэль стойку сделал, разве что лапку не поднял. Знакомься, это Танюшка – наша новая подружка, а вообще-то сокурсница моего брата по универу. – Кира, взяв меня за руку, подвела к сидящей девушке.– Только имей ввиду – ее нельзя обижать, с ней нельзя крутить легкомысленные романы, и вообще – не вздумай в нее влюбиться – я тебе этого не прощу.
С каждым шагом, приближавшим меня к Тане, я все глубже погружался в сияние этих изумрудов, мне все больше хотелось зарыться в эти рыжие, такие шелковистые на вид волосы, прильнуть к ярким, будто нарисованным, слегка пухлым, словно покусанным губкам цвета коралла.
К моему удивлению, девушка не встала при моем приближении, а сидя подала мне маленькую прохладную ладошку с крошечными, как у ребенка розовыми ноготками. Я «галантерейно» припал на одно колено, взял эту игрушечную ручку, прижал к губам и долго не отпускал, наслаждаясь запахом свежей девичьей кожи и чувствуя биение пульса на запястье.
–Слышь, ты, Казанова! Кажется, у меня появилась конкурентка, привела на свою голову! – Кира шутливо, но с некоторой долей обиды смотрела на меня.
–Ну, а у меня теперь совсем не осталось шансов.– У Нинки в голосе слышалось  разочарование.
«Да у тебя, дорогуша, их никогда особенно и не было» – вслух я, разумеется этого не сказал, так как Нинка была хорошей девочкой, обижать которую было не за что. Да и не привык я хамить девчонкам без особой нужды.
– Танечка, рад Вас видеть в нашей компании. Надеюсь, что мы Вам понравимся. –  Я сказал «мы», но подразумевал, конечно, «я».
С детской непосредственностью последовал ответ:
– Вы мне все очень нравитесь, и ты в том числе, если, конечно, не съешь мою руку. Она мне  еще пригодится.– Я обнаружил, что продолжаю держать ее ладошку около губ и с сожалением ее. отпустил
– Танечка, ничего, если я буду тебя так называть, не обидишься?
– Ради бога, она покачала головкой.
– Танечка, – повторил я.– У тебя ручки холодные.– Я одним движением стащил с себя олимпийку. - Она шерстяная, будет тепло. На, надень, пожалуйста, согрейся моим теплом.
 Я ожидал вежливого отказа, но, к моему удивлению, Таня не стала ломаться, а спокойно натянула на себя мою гордость. И тут я понял, что напрасно взял костюм на размер меньше, чтобы свитер обтягивал грудь и плечи. Плечи, разумеется, у Таньки были поуже моих, а вот грудь оказалась неожиданно такой полноразмерной, что герб на груди как-то совсем потерялся в ущелье между аппетитными холмами.
– Вот этого я и боялась! – Кирка с несвойственным ей выражением грусти следила за этой сценой.
– Повторяю, не вздумай Таньку обидеть – зарежу! Ты меня знаешь!
Это было серьезное предупреждение.
–Киронька, когда это было, чтобы я женщин обижал?! Я же  вас всех обожаю! Вы же самая большая на свете радость. Слаще вас же ничего нет. Даже эти пирожные не могут с вами сравниться.– Я быстро вскрыл бутылку шампанского, Сева, тем временем, уже притащил от ближайшего автомата с газировкой два граненых стакана. Я налил в каждый до половины и передал Кире и Таньке.
–Ну, вот. Уже начал спаивать девочку. Кира гнула свою линию, направления которой я никак не мог понять.
– А я спиртное вне дома не пью – Таня отвела мою руку со стаканом. - Боюсь, что могу упасть. - Я с удивлением  и явным непониманием смотрел на нее. Танька, выдернула откуда-то сзади, из-за скамейки, костыли, с трудом сползла со скамейки и обвисла на костылях, едва касаясь ногами земли.
–Видишь, я и так еле стою, а если упаду, то встать – проблема. Без помощи не смогу. - Она не жаловалась, она объясняла и расставляла все по своим местам.– Она с трудом, опираясь подмышками на костыли проковыляла два метра и тяжело опустилась на соседнюю скамейку, можно сказать, продемонстрировав всем, а, похоже, мне персонально, свои проблемы. Ее ноги не шли при этом, а фактически висели в воздухе. Передвигалась она исключительно за счет силы рук, лишь на мгновение, касаясь обеими ногами одновременно земли. Ноги были странно вывернуты в бедрах, как будто росли не вниз, а в стороны.
– Танечка, не надо. Это не стоит того, чтобы напрягаться сверх меры.  Я понял, что тебе трудно и  что ты с этим мужественно живешь. Раз ты здесь гуляешь с друзьями, раз учишься в университете – значит ты молодец!  А шампусика мы с тобой непременно выпьем! Надеюсь, что как-нибудь пригласишь в гости или наоборот  меня осчастливишь своим посещением. Торжественно клянусь, я повернулся к Кире: – не обижать, не приставать, не спаивать.
– Ох, врун, болтун и хохотун!  - Так я и поверила. Танька, не верь ни одному слову  этого искусителя .– Вот никогда не думал, что Кира может выдавать цитаты из Высоцкого.– Что-что, а лапшу на уши он вешать умеет. И оглянуться не успеешь, как вся в лапше, а он весь в белом!
–Киронька, ну, зачем ты меня позоришь, что тебе-то плохого я сделал? Ты же знаешь, как я к тебе отношусь, родное сердце. Если бы не этот бритоголовый, который вечно ошивается  рядом с тобой, я бы уже давно тебя съел и коньячком запил.
–Я тебе съем! - Барабан мгновенно отреагировал и показал мне огромный кулак.
 Тем временем закончилась и вторая бутылка шампанского, Сева принес еще одну, потом и я снова сбегал, потом Сашка решил тоже не отставать. Кажется, в итоге все немного набрались. Нинка, видимо чувствуя, что она выпадает из обоймы, слиняла домой, сославшись на то, что у нее дома ребенок. Это действительно было так. Нинка недавно разошлась с мужем и осталась с двухлетней дочкой на руках. Правда, ей всегда помогала родная младшая сестра, которая безотказно сидела с малышкой, бегала за кефиром в молочную кухню, стирала пеленки и ползунки, давая Нине возможность попытаться заново устроить свою жизнь. Деньги бывший муж платил исправно, но на личном фронте у Нины ничего не выходило. Не знаю, может при ближайшем рассмотрении она и не была такой мягкой, как казалась, но все парни, которые сходились с ней поближе, как-то очень быстро исчезали после нескольких свиданий. Я даже не исключаю, что была в этом и доля моей вины. По крайней мере, сама Нина неоднократно именно на это весьма прозрачно намекала. Но я к ней никаких чувств не испытывал, а интуитивно понимал, что стоит мне подпустить ее ближе, приласкать, как потом будет не вырваться из цепких объятий.
Танька тоже засобиралась.
–Танюша, ты не против, если я поймаю тачку и провожу тебя?
–Ты что наследство получил?
–Нет, слава богу не наследство, но зарплату за три месяца целины и оплату за месяц сборов причем по штату кандидата в сборную с компенсацией за питание. А кроме того еще успел заскочить в деканат и получить степуху  за все летние месяцы.  Так что могу себе позволить отвезти тебя в любую точку Ленинграда.
– Тогда вези, если это не ударит больно по карману.
– Не ударит, и мне будет приятно.
Я быстро выскочил на Марата и почти сразу тормознул такси.
Таня с большим трудом вкарабкалась внутрь, отталкиваясь руками от сиденья, а я, открыв противоположную дверцу, всячески старался подтянуть ее подальше, тщетно пытаясь при этом не слишком явно водить руками по ее телу. По-моему мне не очень это удавалось, но на мои многократные «Извини» и «Прости», когда мои руки вольно или невольно касались ее обалденных грудей, Танька только хихикала «Не бери в голову!»
Ехать нам оказалось далеко. Танька назвала улицу, о которой я, гордившийся знанием города, даже не слышал. Это было где-то в новостройках на правом берегу.
– Родители живут на Ваське , а у меня комната дедушки, которую он персонально завещал любимой внучке. Я там редко ночую, так как там кошмарные соседи мне житья не дают в надежде, что я не выдержу и съеду, а у них получится отдельная квартира. Они мне все время предлагают купить мою комнату, а для стимуляции врезали замки в туалет и в ванную, ключи надо выпрашивать. Могут и не дать, если бухие,  перенесли телефон из прихожей к себе в комнату, меня к телефону не зовут и звонить не дают.
–А ты участковому жаловалась? – Я чувствовал, что здесь намечается широкое поле деятельности и кулаки у меня уже сами собой сжались.
 –Что толку? Только хуже стало. Участковый – какой-то ее родственник, бухают вместе через день. Он стал вообще ко мне приставать. А на той неделе вперлись ко мне в ванную, когда я мылась. Я костылем этому участковому морду расквасила – обещал посадить на сутки. - Танька шмыгнула носом. - Как думаешь, может?
–Вот хрен ему. Скорее по статье сам пойдет, это я тебе обещаю. Такси тем временем покатило по Невскому, свернуло на Гончарную и снова выехало на Невский.
Целоваться с Танькой мы начали почти сразу, она не возражала и позволяла гладить и ласкать ее везде, куда доставали мои руки. А они у меня все удлинялись  и удлинялись в процессе поездки.
–Приехали – объявил водитель. Я посмотрел на улицу. Длинный блочный девятиэтажный дом стоял на углу улицы Тельмана и Искровского проспекта. Я никогда раньше не был в этом районе.
–А можно заехать со двора?  Мне трудно идти вокруг нашего длинного дома.– Танька просительно смотрела на меня.
Я был разочарован тем, что поездка, а значит и объятия, и поцелуи закончились.
–Командир, сделай, пожалуйста, куда девушка покажет, я не обижу.
–Нет вопросов,– парень включил фары, так как во дворе никакого освещения не было и в помине, потихоньку вкатился в арку и покатил вдоль дома по узкому проезду.
–Вот же строят, идиоты. – Возмущенно произнес водитель. Как здесь разъезжаться двум легковым непонятно. А если «скорая» или вообще грузовик, например. мебельный фургон,. Хрен разойдешься. Танькина парадная оказалась в самом конце дома. Я рассчитался по счетчику, добавив еще два рубля сверху и  помог Таньке выбраться из машины. К моему удивлению, она как-то ловко взяла оба костыля в одну руку и далеко отставив их в сторону, опираясь на одну ногу и костыли, довольно бойко поскакала в парадную, где вызвала лифт,  и мы поднялись на шестой этаж.
– Танюшка, а мне зайти можно?
– Зайти можно, но остаться, милый, нельзя. - Танька сразу произвела демаркацию границ.
– Ну, и на том спасибо.
– Ты не думай, я не потому… Просто из-за соседей, они же меня со свету сживут. Мне кажется, что они больше всего опасаются, что у меня вдруг может мужик появиться, который их не будет, как я, бояться.
 Тем временем Танька открыла дверь в квартиру, и мы вошли в прихожую, а затем и к ней в комнату. Это была очень даже уютная, со вкусом обставленная квадратная комнатка. Довольно большая – метров пятнадцать, с большим, скорее длинным окном во всю стену и дверью, похоже на балкон.
– Танечка, можно на балконе покурить?
– Конечно, можно. Чувствуй себя в пределах комнаты, как дома. За ее пределами – сложнее.
– Разберемся и за пределами.
–Ты смотри, не лезь в драку, помни, что участковый на их стороне.– Танюшка явно опасалась, видимо наслышанная от Киры о моем характере.
–Но я уже не в первый раз попадал в подобную ситуацию. Пару лет назад, моя давняя подруга – бывшая жена моего институтского товарища Валерки Твердоводова тоже получила комнату подселенкой в трехкомнатную квартиру, где две комнаты занимала семья из четырех человек, а ее комната была лакомым кусочком для создания трехкомнатной отдельной квартиры. И ее тоже пытались всячески заставить продать эту комнату. Но, поскольку другой площади у нее не было, то вариант никак не склеивался. Тогда ее стали прессовать: выливали в туалет сваренную кастрюлю борща, заново разжигали газ под сковородкой, сжигая котлеты и еще переводили на нее стрелки, мол это она сама хочет сжечь их или удушить дымом.
– Я тогда быстро и кардинально решил этот вопрос и теперь собирался повторить то же самое.
Я покурил и спросил у Таньки:
–Танечка. А насчет замков в туалете – это ты серьезно?
–Тебе надо? – У нее в глазах мелькнула растерянность. Знаешь. Я стараюсь как можно реже просить, чтобы не нарываться на грубость. Я даже на балконе ведро поставила.
– Стоп, стоп. Еще чего! Я сам пойду за ключами.
– Может не надо?
– Надо, Федя, надо,– словами из известного фильма я пресек все Танькины благие мирные инициативы.
Я вернулся в комнату,  снова надел свою олимпийку для понта и выйдя в коридор, уверенно постучал в соседскую дверь.
–Какого надо? Нетрезвый грубый женский голос радушием не был переполнен. Я толкнул дверь и не ожидая приглашения переступил порог.
–Так, лахудра  драная, быстро прислала ключи от туалета, пока я не начал прямо у тебя в комнате поливать! – Я прекрасно знал, что в таких случаях именно напор и уверенность решают вопрос. Маленькая, толстая тетка лет тридцати пяти с пропитой рожей, в коротенькой, выше колен, ночной рубашке пыталась подняться из-за стола, на котором стояли две пустые бутылки «Московской», валялись огрызки хлебы и шкурки от колбасы. А еще весь стол был усеян окурками, которые давно переполнили пепельницу и постепенно заполняли стол и пространство под столом. Подняться у нее никак не получалось.
 Я шагнул и, резко взяв ее за фиолетовые лохмы, рывком поднял со стула, который тут же упал. Грохот, похоже, разбудил хозяина, до той поры мирно посапывавшего на диван-кровати в углу.
–Верка, чего такое? Что случилось? – Высокий, но худой сутуловатый мужик, примерно одних лет с теткой тщетно пытался сконцентрировать взгляд и понять происходящее. Наконец, он заметил меня.
–Ах, ты шлюха! - Заорал он и, схватив жену за шею, повалил ее на кровать–Уже своих трахалей водишь, пока я сплю?
Он оседлал тетку, зажал ей голову между ног, задрал рубашку. Схватил со стула свои брюки, выдернул из них узенький кожаный ремешок и начал с остервенением охаживать жену по голой заднице, ибо кроме ночнушки на ней ничего не было. Тетка завопила истошным голосом:
–Глеб, ты с ума сошел, за что бьешь? Это же Танькин парень за ключами приперся, меня обозвал, за волосы схватил. Хотел нам комнату офурить.  Поразительнот быстро меняется настроение у пьяного человека. Когда до мужика дошли слова жены он снова сконцентрировал взгляд на мне, что-то понял и, взревев, как тюлень, слез с бабы и размахивая все тем же ремнем попер буром на меня.
–Танькин хахаль, говоришь? Танька, значит, жиденка привела. Ничего, это я сейчас живо поправлю.
У меня на такие инсинуации всегда реакция была одинаковая. Вопроса «Бить или не бить» даже не возникало. Так что я не очень сильно ткнул открытой ладонью в нос и губы, уже приблизившегося на нужную дистанцию Глеба. И из носа и с губ обильно хлынула юшка.
 Глеб на удивление оказался упрямее, чем я предполагал и, несмотря на ущерб, бросился на меня, обнял своими длинными руками, необдуманно поднял и попытался стукнуть головой о стенку. Поскольку этот дебил обхватил меня под мышками, мои руки не были ничем связаны, а классическое – резкий шлепок ладонями по ушам одновременно с двух сторон - еще никто не отменял, то вдобавок к носу и губам кровь пошла и из ушей. И потом –  это очень больно, даже не смотря на изрядную дозу обезболивающего, пустые бутылки из-под которого имели место быть на столе.
Глеб взвыл, выпустил меня из рук, получил вдобавок носком ноги по косточке, сел на пол и, обиженно глядя снизу вверх, спросил:
–За что бьешь, гад?
 Я размахнулся ногой, но не стал бить, посчитав, что с него достаточно. Поглядел на его руки, которыми он размазывал юшку по лицу, обнаружил на правой, около большого пальца, татуировку «ИРА», что значило отнюдь не женское имя, а «Иду резать актив»,  и спросил:
–Чалился? – он сквозь слезы кивнул. –По малолетке
–В  шестерке или в Яблоновке?
–В Обухово по 206-й.
–Когда откинулся ? 
–Да уже больше десяти лет.
–Обратно хочешь? Только уже статья лет на пять потянет, поскольку будет рецидив.
–Не, не хочу. Ты что мент?
 –Мент - не мент, а зону тебе обеспечу в лучшем виде. И тебе, и бабе твоей. Кстати, как она там? Ты, часом, ее не пришиб?
Я обошел мужика, подошел к кровати, на которой в той позе, в которой ее муж оставил, выставив на всеобщее обозрение все свои женские «прелести» отдыхала от мужниных упражнений с ремешком подруга Глеба. Я вернулся к мужику, забрал у него из рук ремешок, выглянул в коридор. Там мучимая беспокойством и любопытством на костылях переминалась Танька. Увидев меня, у нее вырвался вздох облегчения. Очевидно, она была уверена, что меня там уже прибили. Я поманил ее пальцем. Зайди сюда. Она нерешительно вошла в комнату.
–Где у них ключи от туалета и ванной, знаешь?
–Ага, висят на гвоздике возле двери. Я посмотрел и увидел два ключика на коричневом шнурке от ботинка, висевших на гвозде, торчавшем из плинтуса двери. Я отдал Татьяне ремешок, подвел ее к кровати,  с безмолвной скульптурой неприличного вида и посоветовал:
–Пару раз для укрепления чувства собственного достоинства можешь оттянуть. Но между ног не бей – это слишком больно по голому.
–Не, я не могу, мне ее жалко. Зачем ты ее в такую позу поставил? - Как ни странно, но мне в ее голосе послышалась ревность.
–Это не я, это ее муженек, когда с перепоя  принял меня за ее любовника  и решил немного поучить. В конце концов, имеет право – чай, жена законная. - Я подвел Таньку к сидевшему на полу Глебу:
–Ну, а этого тоже жалко? - Она выхватила у меня из рук ремень и неловко взмахнув им, оттянула страдальца поперек спины.
Танька, не надо - взмолился тот. Не бейте, ребята. Я больше не буду, совсем  по - детски запричитал он.
 Еще скажи «честное пионерское», - насмешливо подсказал я.
Но он насмешки не уловил и опасливо глядя на ремень в Танькиных руках, послушно повторил: «честное пионерское»
Но я знал, что на этом дело не закончится, а мне надо было решить вопрос кардинально. Поэтому я выгнал Таньку из комнаты и наклонился над мужиком.
–Парень, ты зону топтал , понятия должен знать. Я расстегнул ширинку и , несмотря на его жалобное «Не надо, я и так все понял» опорожнил прямо на него  все, что накопилось в мочевом пузыре, в заключение стукнув его по лбу по всем законам жанра.
–Ладно, бабу твою позорить не стану, а ты помни, что теперь фаршмаченный . Если не хочешь, чтобы тебя опустили , подумай над дальнейшим поведением. Ты теперь в глазах братвы – никто и звать тебя никак. Ты почти что Машка . Осталось чуть-чуть.
Я выглянул в прихожую.
–Танюшка, неси ведро с балкона. Пусть теперь эта парочка помучается вместо тебя. Сможешь?
–Да, ради такого дела в зубах ведро притащу!– Глазки у Таньки сияли, щеки разрумянились, она светилась нежданной радостью.
 Кажется, на сегодня процесс воспитания был закончен, хотя я понимал, что вряд ли все так просто устаканится. Я держал в голове и склочный характер Глеба и его подруги, и пока неизвестного мне, но, несомненно, еще готового к появлению на сцене участкового. Не будь он помянут к ночи.
– Слышь, ты, фуфел! . Я буду звонить. Если не позовешь Татьяну Сергеевну… пеняй на себя – измордую. Кстати, с этой минуты она для вас обоих не Танька, а именно Татьяна Сергеевна. Запомнил, гнида?
– Ну, да. Татьяна Сергеевна. Буду звать, не сомневайся.
–К уда ж ты денешься, фаршмак позорный.- Я умышленно старался как можно глубже вбить в его тупую башку осознание всей глубины  своего падения в глазах корешей, если об этом пойдет слушок.
–Танюшка, а может нам чайком побаловаться, коли  я, идиот, не догадался еще шампусика из «Эльфа» прихватить? У тебя заварка найдется?
–Да у меня   и пачка «Со слоном»  есть, и немного варенья из крыжовника, и сушки с маком вкусные.
И мы пили чай с вареньем и сушками, а Танька волновалась, что непременно придет участковый и арестует меня.
 И тогда уж Глеб на ней отыграется. Он, мол, давно обещал ее изнасиловать прямо в ванной вдвоем с участковым, который смотрит на нее, как кот на сало.
Я, как мог, успокаивал ее, говоря, что соседу теперь не до этого, ему теперь надо думать не о том, как изнасиловать тебя, а о том, чтобы его самого не изнасиловали его же дружки. Этого Танька категорически не поняла, восклицая:
–Не говори чепуху! Как это его можно изнасиловать? Он же не женщина!
 Танечка, он зону топтал, то есть сидел в тюрьме, а там свои законы, порядки и привычки. Там женщин, как правило,. не бывает, но это не мешает сидельцам жить половой жизнью. Бывает на добровольной основе, бывает силой. Но в любой колонии, в каждом отряде, непременно есть некоторое количество «Машек» или «петухов» - самых презираемых и угнетаемых заключенных, которые спят на полу под шконками , не имеют права есть в присутствии других зэков. До них нельзя даже дотрагиваться, кроме, как по прямому назначению. Обычно им делают наколку в виде точки над бровью, чтобы любой зэк знал, с кем он имеет дело и случайно не опозорился, поздоровавшись с «машкой» за руку или воспользовавшись его вещью, например, ложкой или вилкой, поев с его тарелки, сев за один стол в столовой. – Я прочел Таньке целую лекцию на тему понятий уголовной жизни, рассказал, слегка смущаясь, о прооцедуре, которую провел в комнате соседей, объяснив ее смысл.
Танька не переставала удивляться и, наконец, видимо осмыслив все мною сказанное, спросила:
–А ты за что сидел?
–Нет, Танечка, бог миловал. Но отбывали срока очень многие мои приятели, и отец отсидел семь лет за то, что сбил человека на машине. Так что я хорошо осведомлен о том, что и как происходит за колючкой. Но время уже за полночь, пора мне двигать. Еще пока тачку поймаю да доеду – дома родичи будут волноваться.
–А ты позвони домой и оставайся у меня -  неожиданно выпалила Танька и, кажется, сама испугалась сказанного.
Не, Танечка, я ценю твое предложение, но помню границы, тобой же установленные. Кстати, извини, но спрошу:
– Что с ногами? Это можно исправить?
Она покраснела. – Родовая травма, вывих обоих тазобедренных суставов – говорят, акушерка при родах что-то не так повернула. Я шла ножками вперед, и она решила перевернуть младенца, а получилось то, что получилось. Мама не сразу поняла, в чем дело, только, когда я стала пытаться вставать, но врачи сказали, что уже поздно, все можно было вправить до полугода. А сейчас нужны две очень сложные и тяжелые операция, которые делают только в Германии, Швеции и Израиле. Сам понимаешь. что это мне недоступно.
Да я уже вроде и смирилась. Правда, сказали, что родить я нормально ребеночка не смогу, кости там не смогут разойтись для родов, но можно будет сделать кесарево. Так что я не отчаиваюсь. Вот только парни, как увидят меня на костылях, так больше не появляются. Ты первый, кто вызвался хоть до дома проводить.
Мы еще долго целовались. Танька плакала и просила хоть иногда появляться, не исчезать. Говорила, что она готова ко всему, что я могу делать с ней все, что хочу. Так что я, на всякий случай вырвался из ее объятий и рванул домой, не забыв записать номер телефона.
На Искровском почти рядом с домом оказалась стоянка такси. И я уже через полчаса был дома, где выслушал нотацию от мамы за позднее возвращение и за то, что не позвонил. Поскольку действительно она была права, то ни одного слова в свое оправдание я и не произнес, а только повторял, как попугай: хорошо, в последний раз. Обещаю впредь звонить непременно»
Обещать, не задерживаться я не мог, так как непременно в скором времени это обещание было бы нарушено.
 На следующее утро я первым делом позвонил Татьяне Сергеевне и с удовольствием услышал женский голос, который ответил «сейчас посмотрю», а потом громкий крик: «Татьяна! Это тебя твой вчерашний, кажись»
Ладно, пусть так, уже что-то. Я пожелал Таньке доброго утра, поинтересовался, как спалось. Выслушал жалобу, что «без тебя плохо» С удовольствием услышал, что соседи утром вежливо просили у нее ключ от туалета, она пожалела и дала. За это я ее покорил, напомнив, что у них есть ведро – перебьются не баре!
Глава 3
 Памятуя о существовавшей потенциально угрозе в лице участкового, я позвонил своему старинному приятелю, многократно выручавшему меня в сложных ситуациях – майору милиции, дежурному по городу Генке Балушкину. Он как раз был на дежурстве и коротко сказал:
–Как я понимаю, это не телефонный разговор, особенно с аппарата дежурного. Приезжай, поговорим.
Я мысленно выругал себя за идиотизм. Ведь знаю прекрасно, что все разговоры дежурного по городу записываются. Через полчаса вхожу в огромные двери Управления на Литейном. Пропуск, разумеется, уже  на вахте, но дежурный сержант, глянув в книгу записи посетителей, предупреждает
–Вы можете пройти, но Геннадий Алексеевич выехал с бригадой на происшествие и просил Вас подождать.
–Спасибо. Если не возражаете, я подожду наверху. Наверняка найдется кто-то из знакомых.
Я не ошибся. В дежурке, несмотря на отъезд бригады, толклась масса людей, среди которых я сразу наткнулся на Галю Ермолинскую, старшего опера из техотдела,  жену  моего приятеля Володи Ермолинского,  с которой я учился в  параллельных классах. С ней была очень симпатичная брюнетка, хоть и не в моем вкусе – слишком тоненькая и почти без форм, но зато с точеными длинными ножками и супер обаятельной улыбкой.
–Галка, знакомь! – я, обычно, не откладывал подобные вопросы в долгий ящик.
–Ты чего? Она же, выражаясь твоим языком, «доска – два соска» И потом она замужем.
–Ну, второе – не недостаток. А скорее наоборот.
–Это пока ты не знаешь, кто у нее муж.
–Так просвети!
–Зам начальника УРа Кронштадта, весит под сотню, рост под два, МСМК по самбо, считается даже среди своих психованным – оно тебе надо?
–В принципе, полезное знакомство.
Галка подозвала девушку, представила меня, как хорошего школьного друга, а ее – как свою коллегу по техотделу, классного специалиста по взрывотехнике Ларису Семенову. Мы взяли кофе, который здесь, в дежурке был всегда в неограниченном количестве и уселись на подоконник.  Конечно, этот кофе нельзя было сравнить с тем, который вчера сварила мне Стелла в «Сайгоне», но мелькавшие перед глазами длинные Ларины ножки смягчали разницу.
–Привет - к нам подошел капитан Бакулин из ОСС. Виктор был уже предпенсионного возраста, выдержанный, вежливый и спокойный. Он считался высококлассными опером, но уже давно не лез на рожон, не любил рисковать, работая на земле,  а потому не имел шансов уйти на пенсию более, чем майором. Заметив женскую компанию, не преминула встрять и Сова, как прозвали тетку из следственного за выпученные глаза и умение неестественно далеко выворачивать голову.
Ее не любили даже  среди своих, следователей. Считалось, что Анна Поликарповна без зазрения совести «шьет» дела налево и направо, манипулируя фактами и вещдоками, как ей заблагорассудится. На нее постоянно поступали жалобы от подследственных, адвокаты писали отводы, но она потоком гнала дела в суд, а это был показатель работы следователя. Так что ее терпели, ожидая выхода на пенсию.
Перекидываясь приветствиями и короткими фразами с многочисленными знакомыми и, знакомясь с теми, кого не знал, я с пользой провел в дежурке почти два часа, выпил,, наверное, чашек пять кофе, выкурил не менее пяти же папирос, когда, наконец, появился Балушкин со товарищи.
–Давно сидишь? Извини, но на труп я должен выезжать обязательно, а здесь их сразу два. – И на мой вопросительный взгляд добавил: – Пока неясно, я оставил экспертов, пусть еще поработают. – Отец и сын двадцати пяти лет, похоже, устроили «шведскую» семью с матерью и двумя сестрами. И, не исключено, что женщинам это надоело, и они что-то подсыпали мужикам. Это первая версия. Хотя и не единственная. Пусть работают следователи. Это уже их хлеб. Теток дома не было,  только жмурики.
Ладно. Ты с чем пожаловал? Кстати, поздравляю и Генка ткнул пальцем в герб на моей груди. Генка сам был классным дзюдоистом, входил в национальную сборную милиции и неоднократно выступал на международных соревнованиях полицейских.
–Благодарю, дорогой.
Я подробно, опуская только интимные моменты, рассказал ему все, что было вчера, обрисовал обстановку в квартире и свои противозаконные действия по воспитанию Танькиных соседей.
Услышав,.как я отфаршмачил бывшего сидельца, Генка чуть в пляс не пустился.
–Прямо так и полил? И по лбу приложил? Ай, молодца! Уважаю! Считай,  этого человека уже нет на горизонте.
–Гена, есть еще какой-то участковый. С ним я же не могу кулаками разбираться…
–А что предлагаешь? Придумал, небось, не просто так ко мне пожаловал.
–Помнишь, пару лет назад на Исполкомовской ты помог мне почти в аналогичной ситуации устроить  показательную вечеринку. Тогда сработало безотказно. Предлагаю повторить  удачный опыт. Я после целины и сборов, а значит, вполне кредитоспособен, чтобы выставиться…
 Нужно только «звезд»  побольше набрать для солидности и сделать так, чтобы этот участковый непременно явился. Думаю, они его обязательно вызовут.
Сможешь парочку полковников, лучше всего из Невского отдела подтянуть?
Это мы могём или могим? Сашку Забавичева – зам начальника Невского райотдела я хорошо знаю, он никогда на халяву выпить не откажется. Главное, не дать ему нажраться, а то поубивает всех соседей. За ним такой грех водится: не сдает оружие в оружейку, таскает везде. Два раза уже терял, хорошо его опера подстраховали, а то носил бы он сейчас не полковничьи, а старлейские погоны, в лучшем случае. Второго полковника в Невском просто нет, кроме самого начальника, а с ним у меня отношения натянутые по службе. А хочешь, - Генка хлопнул себя по лбу, генерала приглашу?
–Не звезди, майор.
–Зуб даю. Настоящего, только морского. Контр-адмирал называется. Да ты его знаешь. - Я покачал головой, ни одного  знакомого адмирала у меня никогда не было.
–Знаешь, знаешь! Помнишь, как ты американку силой на корабль сажал в нейтральных водах?
–Англичанку.
–Один для меня хрен. Так это он тогда приказал тормознуть это судно для повторного контроля и катер береговой охраны отправил, на котором вас  с этой лялькой к кораблю и доставили.
–Помню, но там каперанг был такой представительный с каким-то очень редким знаком военно-морского училища погранвойск. Он мне тогда рассказывал, сейчас уже запамятовал, что за училище.
–Ну, про училище не знаю, а у каперангов  иногда есть свойство превращаться в адмиралов. Так что ныне Илья Владимирович Лебединский в звании контр-адмирала является начальником морского отдела пограничных войск северо-западного округа, ну, или что-то в этом духе. Я у них там точных должностей не знаю. Знаю только, что он мне еще никогда и ни в чем не отказывал и армянский марочный коньяк уважает по-прежнему. Но придется потратиться. Адмирал водку не пьет, не тот уровень.
–Не вопрос.
–А еще парочку подполковников я подтяну. Всегда найдутся у нас любители выпить за чужой счет. Когда планируешь?
–Да, как только ты дашь сигнал, что люди готовы приехать, а лучше согласуй с ними удобный вечер для всех. И намекни на цель сборища, объясни, что надо сделать так, чтобы навсегда исключить малейшие поползновения на Татьяну, как со стороны соседей, так и со стороны участкового.
– Ну, участковый, полагаю, сдуется, как только своего начальника, то есть Сашку Забавичева, узреет.
 На том и порешили. Неделю от Генки не было никаких известий, так что я уже начал, было, нервничать. Долгожданный звонок раздался в четверг, на следующей неделе. 
–Ну, что, Дон Хуан,– с явным  упором на первый слог, насмешливо, но не обидно, как только Балушкин и умел ,–не передумал девку свою спасать?
–Генка, ты же меня знаешь.
–Ну, и правильно, так как поздно передумывать.  План баталии утвержден, действующие лица знают свой маневр, В субботу войска готовы пролить чужую кровь  во имя прекрасной дамы и отметить победу неумеренным поглощением коньяка и других напитков. Адмирал, правда, заикнулся про кубинский ром, но я его остепенил. Чай, не на аглицком флоте служит. У нас и «шилом» адмиралы не брезгают, пьют, как миленькие, и еще добавки просят.
–Отлично, значит, как я понимаю, ты весь сценарий продумал. Генка был большим мастером различных постановок, не зря до должности дежурного считался одним из лучших оперов Управления. Такие игры с подозреваемыми устраивал, что они и понять не успевали, как уже все было кончено, а все козыри – на руках у опера.
 –Не только продумал, но и довел до сведения всех действующих лиц. В неведении, пожалуй. только ты, да квартиранты с участковым. – В голосе товарища послышался смешок.– Так им и знать не обязательно, к ним понимание должно приходить постепенно, чтобы лучше впечаталось. А тебе с подругой так будет даже интереснее. Все, что потребуется, я просуфлирую по ходу пьесы.
У меня оставался всего один завтрашний, пятничный день, чтобы успеть затариться всем необходимым. Первым делом, я рванул в «Октябрьскую», где упал в ножки метрдотеля ресторана - любимой девушки моего друга Михаила Германа Светланы Михайловны или проще говоря, Светика.
–Светланка, выручай. Мне нужна бутылка рома.  Пусть даже по вашей ресторанной цене.
–А сундук мертвеца тебе случайно не требуется, йо-хо-хо. - Светка, хоть и была блонди, но простушкой или дурой точно не была. - Подожди, спрошу у замдиректора, она мне, в принципе, обязана. Я ее недавно отмазала серьезно при проверке. Светка ушла, а я остался пить принесенный  официанткой Зойкой кофе.  Минут через двадцать Светка вернулась, неся завернутую в плотную бумагу бутылку.
–Ты везучий! Это семилетний Ron Varadero  и учитывая мое участие в ее грешках, она отдала его всего за пятнашку, хотя, я думаю, что дешевле полтахи ты в городе это не купишь нигде. Да и за полташку скорее всего не найдешь.
–Светка, я готов доплатить натурой, - сказал я, передавая ей деньги.
–Размечтался, однако.– Светка фыркнула и  неожиданно рассмеялась. – Впрочем, если только хочешь, я могу передать твое предложение директрисе. У нее уже, кажется, лет десять никого не было, так что, думаю, она с удовольствием возьмет натурой хоть полтинник, хоть сотку. Правда, весит она под сотню и лет ей за пятьдесят…   Но желание гостя – закон!
–Нет, Светик, нет, спасибо, мне бы что-нибудь  попроще. Передай ей мое спасибо. А теперь наклонись…
Светка инстинктивно наклонилась и я с размаху впечатал звонкий поцелуй в ее щечку. Она не рассердилась, но произнесла:
–Мишке пожалуюсь!
–С Мишкой мы еще никогда из-за женщин не ссорились!  И, надеюсь, не будем. Кстати, солнышко, а не найдется ли у тебя напрокат какой-нибудь авоськи или мешка?
–Сейчас соорудим, - она снова упорхнула и тут же вернулась с темно-синей плетеной сеткой, рожденной когда-то в  Чехии из сетки для волос,  каковые в то время  с легкой руки Райкина под названием «авоська – авось что-нибудь достану и принесу» заменяли народу более поздние тоже дефицитные полиэтиленовые пакеты. Потом, когда с продуктами в Союзе стало совсем худо, авоську в народе стали называть «нифигаська» Именно в такую сетку Юрий Никулин в роли Семен Семеныча в «Бриллиантовой руке» пытается положить полученный пистолет.
–Вернешь при случае, а нет – переживу!
–Верну, Светик, непременно верну.– Я встал и впечатал еще один поцелуй в другую щечку.
–Ишь, дорвался до бесплатного, нахальный мальчишка!– Но злости в ее голосе не было.
Итак, для адмирала выпивка была обеспечена. С остальными – проще. Заполнив авоську четырьмя бутылками «Столичной»,  я добавил пару бутылок молдавского «Двина»  для эстетствующих и пару бутылок «Киндзмараули» для дам. Заскочил в 150-й гастроном на Старо-Невском, где прикупил две коробочки шоколадных конфет и еще триста грамм «трюфелей», три или четыре лимона, пару пачек краснодарского чая – индийского не было, к сожалению. Добавил к этому две буханки круглого и две халы, пачку масла, полкило песка и персонально для Таньки шоколадного зайца в разноцветной фольге.
 На стоянке на Хврьковской, напротив пивбара, стояла свободная машина, и я бегом понесся туда. Успел, плюхнулся на переднее сиденье, назвал адрес. Солидного вида водила с уважением глянул на авоську в моих руках.
–Сабантуй намечается?
–Так, небольшой симпозиум с девочками и выпивкой.
–Почему симпозиум? Ученые, что ли?
–Да какие ученые… Просто в Древней Греции слово «симпозиум» именно это и означало – дружеская вечеринка с выпивкой. Насчет девочек – это я уже от себя.
–Тогда удачи в выпивке и у девочек.
–Будем надеяться. Машина уже была на Тельмана. Я рассчитался и вышел. Возле Танькиного подъезда стояли две машины, бросившиеся мне в глаза: серая «Волга»  с проблесковыми маячками наверху и антенной радиостанции на крыше за рулем которой сидел кто-то в милицейской форме, а на полке заднего стекла лежала милицейская фуражка, и черная «Волга» с  номерами Комитета Госбезопасности, где , склонившись над баранкой мирно спал старшина первой статьи в морской форме. Возле подъезда топтался еще один морячок, причем с карабином Симонова у ноги, как будто он стоял на посту. Увидев, что я направляюсь в этот подъезд, он  перестал переминаться с ноги на ногу, встал по стойке «смирно» и, слегка преградив мне путь, вежливо спросил:
 – Вы случайно не к мадам Татьяне Серовой?
–Учитывая СКС в руке у матросика, мне даже в голову не пришло спросить его: «А какое твое дело?» Вместо этого я благоразумно ответил:
–Именно  к ней,- хотя, если честно, до этого момента Танькиной фамилии я не знал, но почему-то был уверен, что именно о ней идет речь. Морячок посторонился, дав мне возможность пройти, но, когда я вышел из лифта, то обнаружил воле Танькиной двери еще один пост и стоящего на нем главстаршину и тоже с карабином.
–Не фига себе!– интересно, вертолеты над домом не барражируют?! Однако, адмирал Лебединский, похоже, был большим позером. Ну, да у каждого свои  задвиги. Или это он по полной свою роль отрабатывает? Правильно я сделал, что не поскупился на хороший ром. Я, по идее, с ним еще за прошлый раз не рассчитался. А он тогда мне очень помог, можно сказать, спас, когда Лизка–Елизавета Третья, как я ее называл, наотрез отказалась возвращаться на свою плавучую школу и мне пришлось силой ее одевать, тащить к машине, но все равно в порт мы приехали, когда лайнер уже исчез из вида. И именно капитан первого ранга Лебединский, который тогда командовал сторожевым кораблем пограничной охраны, по просьбе все того же Генки Балушкина, с которым они когда-то где-то вместе  то ли служили, то ли по бабам ходили, то ли водку пили, а может все вместе взял нас с Лиз на борт, догнал теплоход уже  за толбухинским маяком,  у Большого Тютерса, дал судну команду застопорить ход и  я, облегченно вздохнув, с помощью двух матросов,  почти что на руках передал плачущую подругу в объятия  ее  причитающих воспитательниц,  и ухмыляющихся подружек.  В общем, Илья Владимирович еще тогда заслужил мою глубочайшую благодарность. Дверь открыла не Татьяна, а Генка.
– Давай проворней, все уже здесь, пойдем, познакомлю. – И мы прошли в комнату.
Генка представил меня полковнику Забавичеву, зам начальника Невского райотдела – высокому грузному, крестьянского вида мужику, с багровым лицом и мешками под глазами, свидетельствовавшими, что этот человек никогда не откажется от выпивки. К моему удивлению, сидевший в кресле седой и очень импозантный Илья Владимирович Лебединский при полном адмиральском параде и даже с палашом – пижон, однако, встал, подал мне руку и произнес:
–А мы с тобой знакомы. Но при Татьяне не будем углубляться в подробности.
–Так точно, Илья Владимирович, знакомы и не будем. Только позвольте принести извинения, что так и не собрался отблагодарить Вас за помощь.
Танька метнула на меня вопросительно - ревнивый взгляд:
–Мол, что это за подробности, о которых при ней не хотят говорить?
 Вопреки обещаниям Балушкина, в комнате был и еще один полковник, с которым я также был знаком,, правда шапочно – начальник технического отдела Управления Николай Николаевич Яковлев, у которого работали Галя Ермолинская и Лариса Семенова. Я тут же вспомнил точеные ножки этой своей недавней знакомки и Галкино предупреждение про ее мужа. А еще я радостью узрел на диване капитана милиции Вику Пушниченко, опера из спецслужбы, курировавшую гостиницы на предмет преступлений против иностранцев и иностранцами. С Викой у нас была давняя дружба, и мы многократно помогали друг другу по всякому поводу. Она была не очень сильна в русском языке и я регулярно, по ее просьбе, проверял и исправлял различные составленные ею документы: протоколы, рапорты, объяснительные и прочие бумаги, выявляя и искореняя в них ошибки и нелепицы вроде: «В окно бара была брошена бутылка из-под вина «Агдам» емкостью 0,7 литра, попавшая в голову гражданину Хрычкину Е.К., осколки которой разбили  оконное стекло бара» И, хотя Вика была намного старше нас, то есть меня и Мишки Германа,  это не мешало нам действительно дружить и вместе проводить свободное время.
 –Юрка, не томи, народ ждет. У всех уже во рту пересохло. - Генка разумно перевел встречу в правильное русло.
–Мужики, – я извиняющимся тоном сказал, что не купил ничего на запивку, но, если публика потребует, то могу и слетать за лимонадом или пивом.
–Обойдемся! - непререкаемым командирским голосом прорычал Забавичев, по прозвищу Сашка Бешеный. Говорят, что он умел вращать глазами, причем, как в одну сторону, так и в противоположные и активно пользовался этим в бытность работы опером, при допросах. Увидев такое, клиенты приходили в состояние прострации и кололись мгновенно, лишь бы скорее вырваться из этих цепких лап. Я выставил на стол все бутылки, чтобы сразу оценить достаточность зелья, предусмотрительно поставив. Ron Varadero  пред светлы очи адмирала. Пусть оценит! Он, похоже, оценил
– Молодец, парень, уважил.– Он взял бутылку в руки.–  семилетний! Класс, давненько подобного не пробовал. Хотя иногда господа офицеры из дальних походов и привозят нечто прекрасное, но мы же пограничники, а значит каботажники. В дальние походы не ходим, в кейптаунских портах не бываем, к валютным выплатам отношения не имеем, так что даже в «Березку» сходить не на что.
–Где достал? Еще можешь?
 Вряд ли,– ответствовал я. Взял через знакомого мэтра в ресторане.
–Что такое удовольствие стоит? – продолжал гнуть свою линию адмирал.
–Мне – два поцелуя …, я перехватил гневный взгляд Таньки,  в щечку и полташка замдиректора ресторана.
–Однако! Не дешево.
А главное остаешься обязанным, и никакими поцелуями от этого не отвертеться.
–Девочки, Вика, Танечка, ваш выход! Тащите картошку, режьте хлебушек, давайте емкости. Вика побежала на кухню и сразу оттуда донесся ее голос:
–А не пойти ли тебе, лахудра, и точный адрес!
Я выскочил  из комнаты и застал картину маслом - капитан Пушниченко, завернув на голову соседке  все ту же ночнушку, пинком отправила ее в соседскую комнату, откуда раздался грохот падающешо стула и сдавленный писк с ругательством.
–Викуся, стоп, время  для активной фазы воспитания еще не пришло. Что случилось?
–Представляешь, эта дрянь, решила сжечь нашу картошку. Слила воду и разожгла газ. Уже чуть пригорела кастрюлька. Хорошо, я появилась вовремя, а то остались бы мы с носом.
–Тогда бы Забавичев ее саму зажарил.
–А это идея! Обратил внимание, я надеюсь, что она голышом бегает, в одной рубашонке. Такую Сашке только покажи, он точно ее «зажарит» и съест.
–Мальчики, картошку вам как сделать, в мундире, почистить или может быть пюре намять? – Вика не стала продолжать разборки с соседкой.
–Адмирал решил быть демократичным.
–Не баре, чай! Давай в мундире, так полезней. Главное, чтобы масло и соль были. А еще хорошо бы лучку.
–Лук у меня есть в холодильнике– Танька смущалась, что все делают за нее, не давая ей участвовать в процессе. Она достала из серванта красивые стопочки темного стекла с алмазной резьбой, вероятно, привезенные из Таллина. По крайней мере, именно такие я там видел.
Все, Саша, наливай.  Ильюше рома, всем водки, а девочкам, наверное, Киндзмараули, так?
–Так,– подтвердила Виктория. - Мы с Танечкой, пожалуй, винцом побалуемся, люблю я грузинские вина.
Тем временем, Танька одну за другой доставала из кастрюльки картофелины, надрезала их вдоль, не перерезая совсем, клала внутрь, кусочек масла,  кружок лука, посыпала солью и вручала по-очереди каждому на бумажной салфетке, чтобы не обжечься.
–Юрка, ты, где такое чудо откопал? – Вика всегда отличалась некоторой бестактностью не по злобе, а по простоте душевной.– Смотри – и красива, и хозяйственна, и молчалива, не то, что я.
–Места знать надо.
– Ну, то, что ты знаешь места – это известно! – Я  с грозным видом показал ей кулак, а вслух пообещал надрать не только уши.
–Танька, разумеется, смутилась, но не растерялась и неожиданно огрызнулась:
–Не знаю, конечно, кого и где этот, как я начинаю понимать, Казанова находил, но в данном случае это именно я его обнаружила в Эльфийском скверике и привезла к себе. Надеюсь, что мне не придется в этом раскаиваться!
–Ой, Танька, мне бы твою уверенность! – Мысленно произнес я, и кажется, Вика и Генка, судя по выражению их лиц,  были со мной солидарны. Остальные на этот счет своего мнения иметь не могли, так как наше знакомство было мимолетным.
–Так, молодые люди! Как старший по званию, позволю себе дать команду: «Наливай»! – Илья Владимирович весь горел нетерпением, с вожделением  лаская глазами бутылку «Ron Varadero»
 Все с удовольствием команду выполнили и, не мешкая, выпили, разумеется, «за прекрасных дам», а затем, следуя известному правилу, что «между первой и второй – перерывчик небольшой», повторили уже « за хозяйку дома».
Хозяйка действительно была хороша: после выпитого вина она раскраснелась, щечки пылали, глазки светились радостью, распущенные рыжие волосы были схвачены плетеным  из разноцветного мулине хайратником, нарядная беленькая кофточка с  низким вырезом позволяла насладиться шикарным видом красивой шеи и высоко поднятой  пышной груди. Похоже, что она искренне радовалась тому, что у нее в комнате, где она натерпелась всякого от соседей, наконец-то наступил праздник, собрались хорошие люди, которые не собираются ее обижать, а наоборот, хотят защитить.  Танька не привыкла к тому, что ее могут защищать, а вот к тому, что могут обидеть была готова постоянно.
Не успел Забавичев в третий раз нваполнить емкости, как в прихожей раздался переливчатый звонок. Вика, было, вскочила, чтобы открыть, но Танька остановила ее:
–Это к соседям. У меня другой звонок, потише.
Вероятно,  Верка с пьяных глаз не разглядела, что на Вике надета форменная рубашка с погонами, а китель Вика сняла в комнате. Но, как бы там ни было, она, видать, сама, а может и с подачи муженька, хотя я в этом сильно сомневаюсь,  все-таки решила позвонить участковому, с каковым, полагаю, у нее были некие неформальные отношения. Так что через минуту в прихожей послышались громкие голоса:
–Они там водку жрут, а меня она избила, их там целая банда, я  на кухню выйти боюсь! Витек, арестуй их всех! Особенно того, который Глебушку опозорил и бабу эту толстую.
–Ах ты, дрянь! Это я толстая? На себя бы уродина посмотрела– Вика еле усидела на месте, придержанная Николаем Николаевичем.
Тут разговор перешел на шепот, видимо тетка рассказывала о том, что было с ее супружником на днях. Я встал и распахнул дверь.
–Это он, это он, - завизжала Верка, на всякий случай хоронясь за спину здоровенного бугая с мордой, на которой крупными буквами было написано: « Дебил».
Где таких находит кадровая служба милиции и как их принимают, да еще и лейтенантские погоны выдают, ума не приложу: полное отсутствие лба, щербатый рот, который не закрывался – между зубами можно было вставить спичечный коробок, из угла рта текли слюни и капали на засаленный мундир. На одном погоне, как и положено, располагались две лейтенантские звездочки, а с другого одна звезда была потеряна, а вторая была готова вот-вот отвалиться. Двух пуговиц на кителе не хватало, в одной петлице не было  эмблемы, а форменный галстук уехал куда-то вбок так, что узла даже не было видно. Короче, не офицер, а подарок для любого патруля. К тому же несло от него перегаром  и чесноком так, что стоять рядом было тошно.
–Ну, и чего тебе надо, шваль подзаборная? – Я умышленно провоцировал этого мерзавца.– Решил все-таки  Таньку изнасиловать? Не боишься, что самого оттрахают?
От такого напора и наглости парень обалдел и немного растерялся, но тут же вспомнил, что он – власть и, напирая на меня широкой грудью, втолкнул меня в комнату. А я этого очень не люблю.
Хрясь, левой в печень. Для тех, кто никогда не получал, к своему счастью, такого подарка, не стану объяснять, как это больно. Я получал, знаю. Но, если я получил такой удар на тренировке шестнадцатиунцевой тренировочной перчаткой, да успел чуть ослабить его , прикрывшись локтем, то в данном случае я впечатал в его печень  без всякой защиты голый, даже не бинтованный кулак, вложившись от всей души.  Он икнул,  вертанулся вокруг собственной оси, сложился пополам и со стоном опустился на пол, прижимая обе руки к правому боку и хватая воздух, словно рыба, вытащенная с большой глубины. Глаза выкатились из орбит, а слюни вообще потекли рекой. К ним, кажется, примешивались и слезы. Ему было очень больно! Сзади, из-за стола послышались одобрительные возгласы. И голос адмирала:
–А за это, пожалуй, надо выпить! Налейте герою дня, от щедрот моих налейте ему настоящего мужского напитка. Генка подскочил ко мне и вручил стопку с ромом, каковую я с превеликим удовольствием и оприходовал. Ром был действительно хорош. В моем пищеводе и желудке тут же зажглось жаркое карибское солнце, заплескались лазурные волны, омывающие берега острова Свободы, а в голове зазвучали ритмы дансона. Но танцевать пока еще было рано. Любая боль рано или поздно проходит, тем более, когда почти отсутствует центр, куда болевые сигналы должны поступать. То ли летеха, то ли младшой начал потихоньку процесс подъема с пола, одновременно нашаривая правой рукой  ремешок клапана кобуры. Парень, кажется, был настроен серьезно.
И тут снова вмешался адмирал. Неожиданно громовым голосом он крикнул «сидеть!», да так, что участковый действительно сел обратно. После этого адмирал встал, перешагнул через сидящего   открыл дверь на лестницу и скомандовал вытянувшемуся морячку
–Зайди, старшина! – И указав на сидящего, добавил
–Арестовать, оружие отобрать!
–Есть арестовать, есть отобрать! – Браво, стараясь не выказывать удивления такими неожиданными обстоятельствами, щелкнул сначала каблуками, а затем и затвором какабина, уперев его в спину участковому, главстаршина. Он опустился на одно колено за спиной обалдевшего от происходящего мужика, споро, освободил его от ремня вместе с пристегнутой к нему кобурой, расстегнул ее, вынул пистолет, выщелкнул из ствола патрон – надо же, участковый – то не совсем дурак, патрон в стволе держит!
–Товарищ контр-адмирал, разрешите передать Вам оружие арестованного.
–Передайте полковнику, и адмирал кивком головы указал на Забавичева.
–Есть! – старшина протянул кобуру с пистолетом. Саша, вытащил обойму, повернулся к поднятому на ноги старшиной подчиненному и резко приказал:
–Удостоверение на стол!
–На каком основании, товарищ полковник? – Смотри, он еще рыпается, я даже стал немного уважительнее смотреть на мерзавца. 
–Я еще вчера подписал приказ о Вашем увольнении и  дал команду о возбуждении уголовного дела по статье 117 ч. 3 через 15-ю.  попытка группового изнасилования.
–Это за что же?
Согласно заявления гражданки Серовой, и показаний двух свидетелей – Глеба и Веры Полищуков, ответствовал с издевкой полковник.
Я вопросительно посмотрел на Генку. 
–Откуда?
–А ты думаешь, что я здесь два часа до твоего прихода только Танюшкой любовался?! Хотя, каюсь, и это тоже.
Танька смутилась.
–Да, Геннадий Алексеевич, и с меня заявление взял, о том, как эта парочка ко мне в ванную, когда я там голая была дверь вышибла, как этот – она мотнула головой в сторону бывшего участкового – меня за грудь и между ног хватал, обещая непременно изнасиловать, а Глеб кричал:
–Давай, давай, мы ее сейчас вдвоем оприходуем!
–И тоже руками своими погаными меня везде хватал и щипал. У меня потом даже синяки на груди и на животе , и на попе были. Только мне тогда сказать было некому. Это сейчас я могу тебе пожаловаться,– и Танька разревелась, размазывая тушь. Вика бросилась ее успокаивать.
–Иди, поцелуй девочку, а то только бы кулаками махать. Никакого сочувствия.
–Это, надеюсь, еще впереди–Не хватало еще мне на публику телячьи нежности демонстрировать. И Глеб и его жена все сказанное Татьяной подтвердили, протоколы Саша оформил,, только они все на этого урода валят, что мол, боялись его. Но, как выяснилось, наш пострел везде поспел – он и Верку уже давно за спиной у мужа валяет. Кстати, Забавичев выяснил, что в отдел уже обращались две девицы из соседнего дома с заявлением, что участковый обещал их выселить, если они «не будут с ним ласковыми».Но дежурный опер сначала принял у них заявление, а потом за бутылку водки отдал его участковому, не зарегистрировав.
–Завтра и этого погоню – Сашка  со злостью оборвал мунштук беломорины и просительно посмотрел на Татьяну – Хозяюшка, дозволь окно открыть и покурить. И,, если есть, то я бы чашечку кофейку выпил. А. если нет, то я сейчас водилу пошлю ко мне в кабинет. Там у меня баночка заныкана – будет тебе от меня подарок.
–Курите, конечно. А кофе у меня,  увы, нет, уже давно последний выпили. Была банка, да я ее маме отвезла, у нее давление низкое. Она без кофе совсем больная.
Сашка пошептался с адмиралом и тот отправил старшину с каким-то поручением, так посмотрев на участкового, что тот, кажется, был готов сам себя не только судить, но и приговор привести в исполнение.
Буквально через пятнадцать минут в квартиру позвонили снова, и вошли водитель Забавичева с банкой кофе и  два сержанта из патрульно-постовой службы, которые надели наручники на бывшего участкового и увели его.
–А позвонить можно? Адмирал поискал глазами телефон, но не найдя, вопросительно посмотрел на Таньку.
–Так они же телефон к себе в комнату переставили и проводку поменяли.
–Ишь,  сволочи. Хоть в мелочи, но   нагадить! Ну, это мы исправим быстро. Он встал и  широким шагом прошел в комнату к соседям. Не спрашивая разрешения, вошел:
–Где у вас здесь телефон Татьяны Сергеевны?
–Он общий, коммунальный – попыталась, было, качнуть права Верка, но адмирала это не смутило
–Был общий, пока вы его к себе самовольно не перетащили, изменив без согласования с телефонной службой проводку. Теперь будете звонить, только, если Татьяна Сергеевна разрешит. Он набрал номер и отдал команду.
–Так, адрес ваш точный быстро сказали! Верка сказала, а Илья его отрепетовал.
– В этот адрес быстро двух связистов или телефонистов, метров десять – двадцать  телефонного провода и возьмите у Чугунова хороший,  лучше кнопочный аппарат. Если такого нет – пусть будет обычный, но проверить исправность. И пусть матросы возьмут все, что им может понадобиться для прокладки телефонного провода. А лучше, пусть мичман Бардин сам приедет. И инструменты для бетона пусть возьмут. Поняли? Давайте, черти, на редан и полный вперед!  Самый полный! Жду в адресе!
 Да, передайте Бардину. Что я еще прошу его об услуге.  Не в службу, а в дружбу. Пусть по дороге заскочит в любой кондитерский и возьмет приличный торт. Деньги я сразу верну. Буду признателен.
Вика с Татьяной уже разливали по  маленьким синеньким керамическим чашечкам, которые были тогда в моде, кипяток, предоставляя каждому самому зачерпывать из банки ароматный финский растворимый кофе.
Это был большой дефицит, и Сашка сделал Таньке щедрый подарок. Я вспомнил про конфеты и вручил дамам по коробке, выставив развесные трюфеля на стол. Девочки тут же открыли коробки и все с удовольствием налегли на шоколадные вкусности, запивая их пахучим кофе. Часть конфет в одной из коробок оказалась с ликером, или коньяком, что особо нас обрадовало, так как было очень вкусно.  Особенно налегал на сласти полковник Яковлев, признавшийся в том, что он закоренелый сладкоежка.
–Предпочту пирожное стопке водки, особенно люблю трубочки и нордовские эклеры. Могу штук пять за один присест слопать.
–Балда!–Бесцеремонно прокомментировал Саша Забавичев. Я тоже могу штук пять стопок водки за раз выпить. И одним эклерчиком закусить. – Он победоносно глянул на Яковлева .– Сразу видно, Коля, что ты в поле не работал. Полевик никогда водку на пирожные не променяет.
Четко отрапортовав о своем прибытии, в комнате появился высокий красивый, словно бы в противовес участковому, мичман в сопровождении старшего матроса. Адмирал тут же обрисовал им задачу и через минут сорок на стене возле Танькиного дивана красовался роскошный, под зеленый камень с блестками прожилок, кнопочный телефон, каковых никто из нас еще и в глаза не видел. Они только-только начали появляться, еще не успев вытеснить привычные аппараты с вращающимся номеронабирателем.
 В дверь всунулась Верка, старательно оттягивая вниз свою короткую ночнушку, в тщетных попытках прикрыть нехилые ляжки.
– А мы как же? А нам как звонить? Она просительно переводила взгляд с одного человека на другого.
 Вика бесжалостно сообщила:
–А вы,  во-первых, уже телефоном попользовались незаконно, нарушив все возможные правила, а во-вторых, он вам просто больше не нужен.
–Это почему же не нужен? Очень даже нужен!
– Участкового этого больше не будет, а вы оба с мужем пойдете по этапу, так что все равно вам будет звонить некуда и некому. – Вика даже радостно засмеялась, видимо, представив себе картинку бредущих по тайге супругов с телефонным аппаратом в руках, перезванивающихся с шьющим рукавицы на «спец» зоне бывшим лейтенантом.
–А пока до суда мы вам параллельку в прихожей поставим, чтобы можно было вас на допрос или в суд всегда по телефону вызвать.– в тон Вике продолжил Илья Владимирович.
–И звонить вы будете только с разрешения Татьяны Сергеевны или  когда ее нет дома–Саша Забавичев не преминул внести свою лепту, вбить еще один гвоздок в крышку – чтоб надежней!
 У Верки на глазах были слезы. Она всплеснула ручками, подбежала к Сашке, видимо женским своим естеством почувствовав что-то,, упала перед ним на колени, уткнулась лицом куда-то в живот и захлебываясь от слез начала просить не отправлять ее в тюрьму.
– Что хотите делайте, как хотите наказывайте, гражданин полковник, но я не хочу в тюрьму. Я с этой, она вовремя осеклась, Татьяны Сергеевны пылинки сдувать буду, буду для нее в магазин бегать, квартиру убирать. Я и у Вас могу убирать.– уже с игривой интонацией предложила она.
 –Только тебя, шалава, мне дома и не хватало! Да и баба моя тебя в первый же день придушит.
Не реви, еще не время. Я к вам еще загляну, посмотрим на твое поведение.– Верка точно просчитала реакцию полковника на ее намеки и прижатые к его коленям  полуобнаженные прелести.
Верку выгнали, водку  и коньяк допили. Надо признать, что адмирал, как истинный морской волк вполне самостоятельно употребил поллитра рома, поделившись со мной только еще одной маленькой стопочкой, которая вдобавок к дансону  запустила еще и ламбаду. Мичман, выполняя просьбу начальника, действительно привез огромный торт, украшенный кремовыми розочками разных цветов и кусочками шоколада. По углам стояли грибочки из печенья, а под ними сидели марципановые зайки, белочки и ежики. Мы выразили свое восхищение и признательность за такую славную добычу. На что мичман ничтоже сумняшеся, выдал:
–Если бы я знал, какая здесь красавица, я бы еще и не то достал. У меня мамка в Метрополе работает. Я ей сразу позвонил и заказал самый лучший, самый красивый и самый вкусный торт. - Он, как кот на сало, почти облизываясь, смотрел на Таньку.
 Она была явно смущена таким откровенным напором, но не растерялась и сделала то, что могла в этой ситуации. – поблагодарила за комплимент и, обратясь ко мне, сказала:–Юрочка, милый, помоги мне встать, пожалуйста. Я подал ей костыли, помог подняться, крепко обняв, и повел в туалет. Краем глаза я видел, как вытянулась морда у мичмана. Кажется, это видели все, в том числе и Танюшка.
–Видишь, милый, вот так всегда! Стоит мне продемонстрировать, что я калека, как парни мгновенно начинают собираться. Она крепко обняла меня и подставила губки,  один ты не такой. Не бросай меня, пожалуйста! Мне плохо и одиноко одной. Побудь со мной хоть немного, пока не надоем. А я постараюсь подольше не надоесть. – Танька опять была готова зареветь.
Когда мы вернулись  в комнату, мичман уже, вероятно, выпорхнул в открытое окно.
–Ну, Танюшка, умница! Как ты его! Как обухом по голове. Вот они мужики! Красивых слов наплетут с три короба, а как проблема – так в кусты!
–Ничего, Виктория Львовна, я привыкла, не в первый раз испытываю подобные  комплименты и реакцию такую не в первый раз вижу
–Да, мичман у нас числится в записных сердцеедах, но, похоже, с порядочностью у него хуже, чем у его мамы с тортами. Торт он привез сказочный.
–Бесподобный и свежайший, как Христос по душеньке катается – Николай Николаевич доедал, кажется, уже третий огромный кусок, подтверждая делом свои слова про любовь к сладкому. При этом он еще умудрялся второй рукой отправлять в рот конфеты, запивая все это крепким кофе. И, что характерно, с сахаром.
–Ну, товарищ полковник, диабет тебе, при таких подвигах, обеспечен. – подумал я. Останутся Галка с Лариской без начальника.
 Разошлись уже после двенадцати. Сашку и адмирала увезли персональные авто. Адмирал любезно  вызвался забросить домой Вику. Николай тоже вызвал из отдела служебный автомобиль, сообщив дежурному, что едет в Управление.
–По дороге передумаю и поеду домой.– просто пояснил он нам. Я вызвал такси для Генки, долго жал ему руку и благодарил за организацию этого «мероприятия» Танька, в свою очередь, исцеловала его, и теперь тщательно стирала отовсюду следы своей помады, дабы не подставить майора перед женой и дочкой.
Глава 4.
Наконец, мы остались одни.
–Давай, милый, допьем .Здесь еще немного «Киндзмараули осталось.
–Давай.– Будь, Танечка счастлива, насколько сможешь, не грусти. Ты хорошая, красивая  и заслуживаешь всего самого лучшего.
–Спасибо, но мое счастье – в тебе.
–Это уже, кажется, перебор. Так далеко мои планы не простирались. Надо тоже двигать домой. Я снял трубку нового телефона и позвонил маме.
–Я освободился и скоро буду. Видишь, звоню, как обещал, так что спи спокойно.
Танька начала упрашивать остаться, намекая, что я могу не сомневаться, что она не собирается меня «динамить», что она для меня готова на все.
 Но у меня хватило твердости, немного поцеловавшись и потискавшись, оторваться и выскочить на улицу, где ночная прохлада быстро остудила разожженный подругой пожар.
–Не, нельзя, –думал я.–Нельзя пользоваться влюбленностью этой девочки. Если бы не ее инвалидность, то ситуация была бы иной. Хотя, не исключено, что тогда вообще ничего бы и не было. Она бы пользовалась заслуженным вниманием многих ребят, ей бы не было одиноко и не возникло бы желания прислониться к первому, кто ее пожалел. А сейчас было бы подлостью  поиграть с ней в любовь, которой не было, а потом все равно уйти, сделав ей больно. Но и сейчас, если оборвать отношения, посчитав, что я сделал для нее достаточно, разобравшись с соседями и подонком участковым, для нее это будет лишним подтверждением того, что для нее не может быть счастья, что и я оказался таким же, как и другие парни. Ну, может, чуть лучше, но все равно… Так ничего определенного и не надумав, я продолжал мучать и Таньку, и себя проводя с ней много времени, но не поддаваясь на провокации, которые становились от месяца к месяцу все изощреннее.  Танюшка, вдруг, почувствовала боль в ногах. Она  не могла  залезть в ванну, ей было не вскарабкаться на специальную лесенку с очень широкими ступеньками, которую ей сделал папа, чтобы она могла самостоятельно подняться и перелезть в ванну, держась за поручень, который папа же ввинтил в стенку. Мне приходилось не менее двух раз в неделю, а то и чаще, брать ее на руки и , поддерживая под попу сажать в ванну. Сначала я делал это, когда она была одета, и уже в ванной она раздевалась, когда я закрывал за собой дверь. Но постепенно, как-то незаметно, Танюшка перевела этот процесс в следующую стадию.. Мы отправлялись в ванную, где она быстро сбрасывала с себя все. Обхватывала меня руками за шею, приговаривая:–– На меня, можно поднимать. А тебе не тяжело?
Это было не слишком тяжело, но это было очень трудно. Было трудно держать в руках это чудное тело, прикасаться  к различным его частям, вдыхать аромат нежной шелковистой кожи, получать по ходу действия благодарные поцелуи, а потом наблюдать, как она плещется и даже помогать ей.
–А потри мне спинку, а можешь мне еще сзади помыть, мне не достать.. Потом я заворачивал ее в огромную махровую простынь, тихонько промокал все самые потаенные места, стараясь не думать о том, какое именно место у меня под рукой. А она снова повисала у меня на шее, снова говорила «На меня» и я относил ее в комнату, клал в заранее приготовленную постель и соблюдая выработанный ритуал, еще долго выслушивал ее признания в вечной и несчастной, так как я, видите ли не отвечаю ей взаимностью, любви. Единственное чего Танька никогда себе не позволяла – это сказать, что, наверное, это из-за ее ног. Она боялась, я думаю, меня упрекнуть, так как я никогда к этому повода не давал. Иногда Танька, правда. плакала и жаловалась мне на меня, обзывая, бесчувственным бревном ( это меня!), толстокожим бегемотом, который не хочет( а может. не может? ) доставить радость несчастной влюбленной девочке, сделав ее, наконец, женщиной. Я неоднократно обсуждал эту проблему с Кирой, которая часто приезжала к Таньке либо одна, либо с Сашкой. Кира меня понимала, переживала за Таньку, сочувствовала моим мучениям. советовала найти какую-нибудь телку, чтобы снять напряжение. Но, это было для меня невозможно. При всей моей любвеобильности, я никогда не изменял женщинам. И новая любовь появлялась у меня не раньше, чем  были сожжены все мосты со старой. Обманывать Таньку я не хотел  - она этого не заслуживала.
Но и бесконечно продолжаться так не могло Уже прошла зимняя сессия, которая подтвердила известную истину, что бурные романы и учеба совмещаются плохо. У меня остался не сданным теормех, а Танька завалила какой-то специальный курс по фонетике шведского или исландского. У нее на филфаке была специализация на скандинавских языках. 
 Я поставил вопрос ребром и исчез на месяц с улицы Тельмана. Через месяц я позвонил и спросил – Сдала фонетику?
–Ой, родненький, конечно сдала. Ты же сказал, что пока не сдам, не приедешь. Так я уже через неделю сдала, а ты все не едешь, и не едешь. И даже не позвонил ни разу. Я уже вся изревелась, решила, что ты меня совсем забыл и бросил.
–Ну, ну, не преувеличивай! Ничего же не случилось, отдохнула от меня чуток.
–А я никогда от тебя и не уставала! Приезжай, пожалуйста, скорее. А сам – то сдал хвост?
–Спихнул со второго раза только позавчера.
–А почему же сразу ко мне не приехал? Забыл, небось, меня совсем.
Короче говоря, все продолжалось по прежнему: и слезы, и поцелуи, и упреки, и настойчивые просьбы и все более откровенные попытки сломить мое упорство.
И однажды Танька победила, так раззадорив меня своими ласками, что я не удержался и, вопреки собственным моральным устоям, поступил аморально – сделал ее женщиной  Она  поплакала немного над потерянным, , пошепталась с Кирой,  но потом решила, очевидно, что потеря не так уж велика и стала все чаще ластиться и «требовать продолжения банкета». Поскольку теперь уже никакого смысла отказывать ей не было, то я и не отказывал, балдея от ее нежности.

Глава 5.
 
Незаметно кончилась зима и весна.  Утонувший в Танькиных объятиях,  и погрязший в ее проблемах и «отрубании хвостов», я не успел сдать досрочно сессию и судорожно пытался прицепиться к какому-нибудь стройотряду. Но к окончанию сессии все отряды уже были не только сформированы, но и успели отбыть к местам дислокации. Деньги с прошлого года заканчивались – бесконечные поездки на такси с Правого берега домой да с Татьяной в Университет постепенно съедали накопления, а стипендия не успевала все это компенсировать. Да и всяческие подарочки Татьяне – к Новому году, к 8 марта, к дню рождения, к Татьяниному дню и так далее тоже требовали расходов.  Да и просто, то парочку пирожных, то баночку кофе, то бутылочку «Карданахи»,  или «Хванчкары», как же без этого. Так что мои финансы срочно требовали новых поступлений.
И тут, неожиданно, меня выручила моя давняя подружка - малолетка Юленька.  На груди у Таньки я уже почти забыл о ее существовании, хотя именно с ней я, вопреки своим принципам не связываться с несовершеннолетними, (Чего стоят все принципы перед красивой и покладистой девчонкой!) я проводил время до знакомства с Танюшкой. Она неожиданно позвонила мне домой, попала на маму и попросила, чтобы я приехал к Юле.

Маме было очень любопытно – кто и что, и зачем, и почему она эту девочку не знает. Но я только отшучивался, что это совсем не обязательно, что когда я решу жениться, она непременно узнает об этом вторая, после будущей жены. А пока  этого не произошло, нечего ей напрягать свою память, запоминая моих многочисленных подружек, тем более, что как правило, они довольно быстро меняются.
–Дождешься, устроят они тебе «темную», твои ляльки и телки. Мама демонстрировала неплохой набор сленга.
–Ну, это вряд ли. Это же им и хуже – всех брошу, новых найду!
Такие разговоры мама заводила постоянно, стоило ей только услышать новое для нее имя.  Мама очень опасалась каждой новой девушки,– вдруг меня окрутят и женят.
Я удивился немного Юлькиному звонку, но решил съездить, чтобы узнать, что случилось. На данный момент у меня была Танька, а Юля была приятным, но воспоминанием.
 Я приехал на Петроградскую, дверь открыла просто Мария. Она погрозила мне пальчиком и сердито спросила:
– Ты чего не появляешься? Девулька моя уже и плакать пыталась, запала она, кажется, на тебя. Я надеюсь, что ты часом не трахнул ее и смылся. Смотри.  Она у меня девочка невинная, еще маленькая. Ей еще рано в постельку. Так что уж, пожалуйста, постарайся, чтобы и волки были сыты, и овечки целы. Улавливаешь?
–Этот разговор мне не нравился, но я вежливо ответил:
– Нет, Маша, не улавливаю. Никак не возьму в толк – это как же сделать, чтобы при целости и сохранности овечки волк насытился? Или волку надо самоедством заняться? Так это неинтересно совсем и для меня не подходит.
–Ну это не вопрос. Для нормального волка всегда еда найдется, не надо на овечек молоденьких бросаться и кровь им пускать.
 Я в душе уже смеялся, вполне понимая ее намеки. Конечно, мама была готова в любое время дать поесть волку, оберегая от его хищных посягательств  свою молоденькую и такую невинную овечку.
– Кстати, а где Юля. Она мне звонила. Я прилетел по первому зову. Что-то случилось?
– Нет, ничего не случилось. Это я просила ее тебе позвонить, так как мне нужен помощник на лето. Маша работала проводницей на железной дороге, ездила по всей стране и, похоже, неплохо зарабатывала, если судить по тому  как они с Юлькой одевались и  как были  обставлены их комнаты.
– Машенька, – мой голос  сразу  потеплел и я заинтересованно придвинулся поближе. – Мне это  очень интересно. – И я обрисовал ей ситуацию со стройотрядами, в которой оказался, не упоминая, разумеется, о причине в лице Таньки.
 В свою очередь Мария рассказала, что в летний период, когда количество пассажиров резко возрастает за счет отпускников из разных мест, одной в вагоне справляться становится тяжело. Она  хитро стрельнула в меня глазами, глубоко вздохнула и и продолжила:
– Я девушка уже не молодая и беззащитная, мне помощник нужен.
–А что делать надо?
–Да ерунда: титан растопить, вагон подмести, стекла протереть. А главное– следить, чтоб ничего не сперли.
–А прут? – Я даже не представлял, что можно стащить из вагона.
–Еще как! Тащат все! И простыни, и пододеяльники, и наматрасники , и наволочки, и одеяла.
–Зачем?
 Кто домой, – все экономия, а некоторые в этом фрукты с юга  везут. Груши да яблоки, помидоры да дыни и прочие вкусности.
–А денег там можно заработать? – Этот вопрос меня волновал больше всего, работы я не боялся.
–Это оставь мне. Обещаю, что не пожалеешь. Кстати. Еще одна твоя задача – быть моим телохранителем. В вагоне разный народ попадается. Например,  «северные люди», которые отпуск раз в три года берут для экономии. Они же из такой иногда глуши, что женщин все эти три года  даже в глаза не видели. Вот и хотят сразу, не отходя от кассы, эти три года компенсировать. А я – женщина слабая, мне с ними не совладать. И еще иногда солдатики тоже ласки требуют, да так настойчиво, что бывает трудно отбиться. А Юлька мне говорила, что ты вроде боксом занимаешься и драться умеешь.
–Умею, наверное, но не люблю без надобности кулаками махать.  Это на ринге знаешь, что и зачем. А так…
–Так я же в долгу не останусь. Я тебе объясню и что, и зачем. Давай, зятек, решай. Едем?
–Она впервые прилепила мне  это-«зятек», и с тех пор только так и называла. Я не возражал, так как в определенном смысле, за этим стояла некая правда.
Глава 6
 Так и не встретившись с Юлькой, я дал свое полное согласие стать хранителем постельного белья, чистоты в вагоне и Машиного тела на все три летних месяца и был зачислен в штат поездной бригады, где Маша, оказывается, была не только проводником, но и бригадиром.
 В середине июля наш поезд, а точнее, наш вагон отправился в первый рейс. Вагоны обычно тасовали, переставляя из поезда в поезд, меняя маршруты. Это было интересно – можно было побывать в разных местах, что намного приятнее, чем сидеть  под дождем или под палящим солнцем в траншее все три месяца, долбая перфоратором твердый грунт,  выбивать «козла»  из емкости с раствором или бегать, как заведенный, с полными носилками раствора по сходням на третий или второй этаж, поднося раствор каменщикам. Маша делала деньги из воздуха. Для начала она отправила меня на закупку трех ящиков водки, каковые я постепенно затащил в купе проводников, где она обитала, и запихнул под  стол и нижнюю полку.
–Слушай,  тещенька.  –  Я в тон ей решил тоже не отставать. Тем более что она называла меня «зятьком» на полном серьезе, именно так, представляя другим проводникам из других вагонов и начальнику поезда.
Правда, две тетки, которые, видимо, лучше других знали Машу, подозрительно смотрели на нее.
–Машка, ой, что-то ты брешешь! Какой у тебя может быть «зятек», когда твоя Юлька еще шмакодявка  – писюха. Темнишь ты что-то, подруга.
 Машка отбрехивалась как могла.
–А зачем нам водка нужна. Что с ней делать? Я столько не выпью.
–Погоди, обратно с севера поедем, увидишь зачем. Еще мало будет. Придется докупать. Дело в том что наш первый рейс был в Мурманск. Сначала ехали по Карелии. Вдоль полотна железной дороги на откосах насыпи,  к моему величайшему изумлению, десятками или даже сотнями, как серые столбики, стояли русаки. Места были глухие, и они выходили к железке, видимо, в поисках пищи, которую действительно народ бросал из окон. Однажды из ельника выскочила рыжая лиса, схватила зазевавшегося зайчика и рванула обратно в лес, который здесь почти вплотную подступал к дороге. Остальные ушастые бросились наутек, словно кто-то шарики серые в разные стороны метнул – ушки прижаты, лапы только мелькают. Заяц бежит интересно. Он отталкивается  длинными и сильными задними лапами,  выносит  их далеко вперед, помогая себе мощными мышцами спины, а приземляется попеременно то на одну, то на другую переднюю лапу, смягчая падение.
 Когда проехали Кандалакшу , зайцы куда-то исчезли, а ближе к Мурманску в лесу кое-где еще проглядывал снег. Я честно мел пол, протирал пыль в купе, разжигал уголь под «титаном», кипятил воду и разносил чай по пассажирам. Народу было немного, вагон был заполнен наполовину, так что на мое место в первом купе, где меня разместила Маша на верхней полке, претендентов не было. Другое дело на обратном пути. Вагон набился под завязку. Действительно «северные люди», как их называла Маша, массово рванули к теплым южным берегам. Они поднакопили деньжат на коэффициентах  и «полярках » и теперь желали как можно быстрее с ними расстаться.  Поэтому три ящика водки по трешке за бутылку, купленных еще в Ленинграде и еще столько же, приобретенных в Оленегорске , «улетали как горячие пирожки» по пятерке, что было чуть дешевле, чем в вагоне-ресторане. И идти никуда не надо. Маша не забыла и про пиво, и про закусь. Какие-то ее знакомые в Мурманске доставили прямо к вагону и даже затащили внутрь десять ящиков пива и мешок копченого беломорского леща, похожего на камбалу. Вкуснее вяленой рыбы я никогда не пробовал.  Она была не просто вкусная, а волшебная. С небольшим количеством костей, истекающая соками, с тонкой, легко снимающейся кожей. Каюсь, но я не мог оторваться. Так что однажды Маша даже шутливо прошлась по этому поводу:
– Зятек, ты пивко с рыбкой поехал  лопать или башли  зарабатывать? Ты уже, кажется, пол мешка умял. Оставь мужикам на закуску.
 Поскольку, как известно, водка с пивом – смесь атомная,  а «северные люди» не имели привычки останавливаться, пока не упадут, то в вагоне начались проблемы.  Сначала мелкие типа загаженных туалетов и тамбуров, потом случилась драка, когда два мурманчанина не поделили одинокую дамочку с ребенком, которая, похоже, была не против каждого, но не соглашалась на обоих одновременно. А мужики требовали «здесь и сейчас». Пришлось жестко успокоить обоих, чтобы не допустить развития конфликта, поскольку один, помоложе, уже попер на второго с «розочкой» из отбитой бутылки. Потом, откуда ни возьмись, очевидно, из соседнего вагона, заявилась компания морских офицериков, в основном, старших лейтенантов и пары летех, которым явно понравилась Маша, и они твердо  решили , что им обломится ее тело. Машка закрылась в купе, успев только шепнуть мне:
–Не лезь в драку, их слишком много, забьют. – И  добавила: – Пусть побузят. Либо успокоятся, либо дождись – скоро Полярные Зори , там на платформе всегда военный патруль дежурит из Африканды .
Так и случилось. Поскольку недалеко от поселка Африканда еще с военных времен располагался аэродром истребителей, то в Полярных Зорях, большой  станции, расположенной рядом с Кольской атомной,  постоянно отлавливали «самоходов » , желающих приобрести бутылку-другую водки, попить пивка,  купить сигарет или папирос, познакомиться с местной девочкой, и , если повезет, провести у нее несколько часов. Служба в богом забытой Африканде, а реально даже около поселка, так как аэродром к поселку отношения не имел, не способствовала хорошему настроению и соблюдению дисциплины.
Так что, убедившись, что дверь Машиного купе морячкам с наскока не взять, я вышел на платформу, подошел к майору с летными петлицами и объяснил ситуацию. Майор оказался дельным и неглупым:
–Сколько их там? – первым делом спросил он.– У меня здесь всего два солдата. Поезд стоит десять минут, я сейчас пошлю одного бойца в дежурку, успеет комендантский взвод  поднять. Они вон там в пакгаузе отдыхают. И действительно, не прошло и пяти минут, как по платформе цокая металлическими подковками кирзачей ,  вышибая искры из бетонных плит, протопали не менее двадцати солдатиков с карабинами в руках.
Майор тут же поставил задачу, ребятки толпой ввалились в вагон и через минуту начали выдавать оттуда морячков с разбитыми носами, подбитыми глазами, а одного просто аккуратно вынесли, вероятно, приложив хорошенько прикладом. Поезд уже дал гудок, готовясь к отправлению, когда  прямо на платформу въехали «»таблетка » военной  скорой помощи и УАЗ с надписью « «Патруль».
 Я успел только заскочить в вагон, схватить из мешка пару рыбин и уже на ходу отдать их майору:
–Держи, спасибо за помощь. 
 Больше до Медвежьей Горы  серьезных эксцессов не возникало. Но  там в вагон сели трое «расписных », вероятно еще из тех, которые восстанавливали после войны  канал , взорванный по очереди и нашими и финскими войсками. Похоже, были они не русскими и не карелами, а, скорее, то ли румынами, то ли болгарами, а может и греками. Они весь первый день провели в ресторане, который находился через вагон от нас, а вечером, взяв у Маши три бутылки водки и столько же пива, надрались так, что, похоже, уже ничего не соображали и стали рваться в купе, где ехала семья с двумя детьми. Мать – довольно интересная молодая, лет тридцати женщина еле успела заскочить в купе, буквально оставив в руках у работяг кусок своего платья. Но ее муж оказался не робкого десятка и с ходу, уложив на пол одного из мужиков ударом ноги в пах, выхватил здоровый кухонный разделочный нож и с криком:
.–Сяду, но зарежу! Бросился на двоих оставшихся.
Я понял, что точно зарежет, ибо эти двое уже не стояли на ногах, и его жене, по-моему, в любом случае, никакого ущерба нанести не могли. Поэтому я быстренько двумя короткими прямыми правой отправил «расписных» в компанию к лежащему товарищу и прокричал на ухо размахивающему тесаком мужику:
–Все, угомонись, больше резать некого. Иди к детям и успокой жену.
Он, как робот, послушно отдал мне ножичек, не махонький(!), а мы с Машей волоком перетащили лежащих бузотеров в их купе и уложили на койки. Разумеется, мы не стали взгромождать одного из них на верхнюю полку (была нужда!), тем более что вероятность падения оттуда была для этого тела весьма велика. Мы просто кинули его на пол, между полками, подстелив предварительно снятый с верхней полки матрас. На утро, к нашему изумлению, купе уже пустовало. Мы даже не заметили,  как и где  эта троица  сошла.
Чем ближе к Ленинграду, тем спокойнее становилось в вагоне. Уже была выпита вся водка и все пиво, и Маша удовлетворенно подсчитывала доход. Она еще умудрилась в Илемсельге  взять двух теток – богомолок, направлявшихся в церковь Успения Пресвятой Богородицы (Успенская церковь) — без билета до Кондопоги .
–Святое дело,– не знаю серьезно или полушутя,– объясняла мне «тещенька», пересчитывая деньги, уплаченные за это святое дело. Следующее «святое дело» Маша совершила, подсадив в Кондопоге пятерых до Петрозаводска. Они весь путь простояли в тамбуре. Среди них была одна симпатичная девушка лет двадцати пяти. Мне стало ее жалко, и я принес ей стакан чая. Маша заметила и погрозила мне пальцем.
– Ишь, Казанова, верно Юлька говорила. Тебе только волю дай, ты бы эту девку не только чаем напоил, но и водочки налил бы и в постельку уложил. Из жалости, конечно.
–«Святое дело», – в тон ей ответил  я.
– Смотри, парень. Все Юльке доложу.
– Попробуй, выдеру, как сидорову козу!
Машка прижала меня к двери, навалившись всем телом:
– Это кто кого еще выдерет? – Вопрос, однако.
– Не сумлевайся,  тещенька, голову между ног зажму, штанишки спущу и по голой попке отхожу в лучшем виде. Я представил себе описанный процесс, и это подняло мне настроение. Похоже, и Маша тоже   вообразила, как это бы выглядело, поскольку рассмеялась и насмешливо подколола:
– Спорим, что до конца ты бы не смог такое довести. Ну, голову между ног зажмешь, думаешь я буду сопротивляться?!
– А дальше, как ты сказал? – штанишки спустишь?  Вот на этом, радость моя, все и закончится и начнется совсем другая история, про которую уже ни ты, ни я Юльке рассказывать не будем;, как мыслишь, зятек?
А я мыслил,  что не пора ли мне перебираться в купе проводников, которое  Маша занимала одна при свободной верхней полке. При этом, к слову, освобождалось одно место в вагоне, что должно было принести пользу нашему бюджету.
 Тем временем от Петрозаводска Маша уже везла до Ленинграда целую толпу мужиков и баб, которых в наглую рассадила по купе, каждый раз извиняясь перед законными пассажирами:
–Мол, не взыщите, отстали люди от поезда, как не помочь!
Народ ворчал, но терпел, а Маша все складывала купюры в сумочку, убирая ее каждый раз в ящик под своей полкой для сохранности. В Ленинграде мы пробыли два дня, за которые я успел появиться дома и съездить к Юльке. Я чувствовал себя обязанным ей за то, что она рекомендовала меня матери.  Поскольку Маша, как бригадир, не могла покинуть вагон, в котором было полно материальных ценностей, за которые она отвечала, то Юльку я застал одну и поразился произошедшими изменениями. Я, помнится, предполагал, что при имевшихся генетических предпосылках, через несколько лет Юлька сравняется с мамой в размере бюста, но действительность была намного круче. Я не видел малолетку больше полугода. За это время она немного выросла, слегка округлилась в бедрах, но, главное – из припухлостей на груди чудесным образом сформировались две невообразимо аппетитные, замечательной формы грудки, которые еще уступали маминым в размере, но зато гордо торчали вперед, радуя своим присутствием. Юлька заметила мои взгляды и, в своей обычной манере, распахнула халатик:
–Нравятся?  –  небрежно спросила она, вероятно, заранее уверенная, что «нет» сказать невозможно.
 –Еще как! – честно признался я, –но хотелось бы попробовать на вкус и на ощупь, чтобы познакомиться с новыми деталями поближе.
Я понимал, что Юлька на меня обижена за то, что я не появлялся у нее очень долго. И поэтому с опаской ждал ее реакции на мои наглые намеки.
–Но Юлька не была бы Юлькой, если бы не сказала:
 –А что тебе, собственно говоря, мешает это сделать? Ты уже давно мог бы с ними познакомиться, если бы не пропал.
 А потом она снова, как и раньше нежно заглядывала мне в глаза и требовала научить ее еще чему-нибудь. Раскована она была полностью, не стеснялась абсолютно. Мне кажется. что вообще все происходившее было для нее этакой интересной игрой, при которой она в качестве приза за активность ловила бешеный кайф. Поэтому она старалась, как могла, чтобы и мне было интересно с ней и дальше. Потом, когда от этихигрищ мы устали, она тихонько лежала у меня на груди, водила пальчиком по моим волосам на ней и расспрашивала о поездке. По наводящим фразам у меня сложилось впечатление, что на языке у нее вертелся вопрос, который она то ли стеснялась все-таки задать, то ли боялась получить на него откровенный  положительный ответ.
–Я решил пока еще мог ответить честно, на невысказанный вопрос.
–Юленька, не волнуйся и не думай:  нет и еще раз нет.
–Что, нет?
–То, что тебе не терпится узнать. Не мучайся, не стоит. Ничего нет и не  было!
Котенок довольно замурлыкал и на радостях решил продолжить развлечения.
 Назавтра наш вагон опять покатился по тому же маршруту. Мы съездили в Мурманск еще четыре раза. Поездки были похожи одна на другую: спокойное и безмятежное движение на север с зайцами на насыпях, с водкой под всеми полками и веселая пьяная бузотерная обратная дорога с шумом, криками и драками
Машка совсем оборзела и набивала в вагон по двадцать безбилетников, специально иногда выбегая к кассам на вокзалах, чтобы увести от них несколько человек.
–Тещенька, смотри, попадемся на проверку – будут проблемы.
–Не переживай, у меня все схвачено. Начальник поезда прикормлен, тетки из соседних вагонов предупредят , если по вагонам пойдет проверка. Я разберусь. А пока смотри: она достала из-под своей полки уже не сумочку, а  брезентовый баул, наподобие почтовых сумок, раскрыла и показала мне, что он наполовину забит купюрами.
– Это все нам на двоих. Ты молодец, меня совсем от забот о вагоне освободил.  Погоди, вот маршрут нам поменяют, еще больше заработаем.
 И точно, в следующий рейс мы уже катили на Урал. Эта дорога еще не была до конца переведена на электрическую тягу и большую часть маршрута нас, окутывая вагоны черным дымом, тащил паровоз.  Из этой поездки, пожалуй, мне больше всего запомнились вокзал на станции Буй Костромской области с  роскошной привокзальной церковью Николая Чудотворца – белой, кажется, с  двумя серыми, витиеватыми куполами, увенчанными сиящими золотом крестами, и как полная противоположность,– деревянные  полусгнившие низкие строения вокзала в Галиче да еще несколько знаков, обозначающих границу между Европой и Азией. Говорят, что таких знаков разного вида вдоль Урала от Усть–Кары, что у пролива Югорский шар до города Нефтекумска на Ставрополье установлено не менее пятидесяти. Не знаю, посчитать не довелось. Я видел обелиск на горе Березовой, установленный еще до революции, в 19 веке, но золоченого орла, который  был на вершине столба изначально, уже не существовало. Советская власть орлов, тем более двухголовых, будто из Чернобыльской зоны, не жаловала.
 Еще удалось мне сфотографироваться у обелиска на станции Вершина, где поезд наш почти совсем остановился, и я фактически на ходу, попросив кого – то из пассажиров нажать кнопку фотоаппарата,  на секунду успел застыть у этого столба. Этот знак, вроде бы установили в пятьдесят седьмом к международному фестивалю молодежи и студентов. Никаких особенных происшествий в дороге  не случилось, но Маша продолжала активно перевозить левых пассажиров. Она, похоже, брала с них около семидесяти процентов от стоимости билетов, а потому отбоя от «зайцев» не было. Мне даже показалось однажды, что кассирши в вокзальных кассах, умышленно не продавали билеты, направляя народ напрямую к нашему вагону. Мои подозрения укрепились, когда я случайно заглянул в толстую Машину тетрадку, забытую на столике в ее купе. Там были аккуратно вписаны все перевезенные «зайчики» с указанием станции посадки и суммой полученных денег. На обратном пути я неоднократно замечал, как Машка стрелой, невзирая на комплекцию, бегала во время кратких остановок в кассы и, похоже, рассчитывалась с кассиршами за содействие бизнесу.
В Свердловск мы сделали два рейса, затем еще один до Оренбурга. За эти три поездки мне пришлось один раз дать по физии какому-то идиоту, который решил прямо в коридоре поискать что-то у Машки в лифчике. Хотя, как мужчина мужчину, я вполне понимал его непреодолимое желание, но обязанности бодигарда, да и обычная ревность, извините, мое! требовали энергичных действий. Я вытолкал чела в тамбур, попытался мягко объяснить, что он не прав, что нельзя лезть к бабам за пазуху без их согласия – это, во-первых, резко снижает удовольствие от действия, а во вторых, может быть сурово наказуемо, как самой дамой, так и кем-нибудь из ее ближайшего окружения.
Но мужик, похоже, вежливым объяснением не был удовлетворен и попытался взмахнуть правой.
Но когда поднимаешь правую руку, нужно всегда помнить о том, что правый бок остается совсем неприкрытым, а там, под ребрами расположен один из важнейших наших внутренних органов – печень, удар по которой, даже не очень сильный, но точный, не менее эффективен, чем тяжелые удары в челюсть и очень часто ведет к нокауту. Я очень уважал этот удар, часто и подолгу отрабатывал его на мешке и в спаррингах, пока   не довел действие до автоматизма. Вот и на этот раз, мне пришлось звать Машу  на помощь, чтобы доволочь любителя исследовать  содержимое лифчиков до его спального места –мужик оказался неожиданно тяжелым и одному мне было не под силу переместить его на полвагона. Кажется, эпизод не остался незамеченным , поскольку больше исследователей за всю дорогу не появилось,  Маша пользовалась  всеобщей любовью и уважением, а на меня бросали косые взгляды исключительно, по-моему, из зависти.
 После возвращения из Оренбурга мы опять провели два дня в Ленинграде, пока нам загрузили уголек  и чистое белье. Я не тратил время впустую и снова, воспользовавшись Машиным отсутствием, провел две чудные ночи у Юли. Она по-прежнему была непосредственна, наивна и любопытна, но теперь рискнула напрямую спросить:
–Юр, а ты там в поезде с мамой не спишь случайно?
На что я с чистой совестью ответствовал, что, разумеется, нет.
Юлька, похоже, хоть и поверила, но все равно переспросила:
–А почему? Ведь я знаю, что вы, парни, не можете долго без женщины, а мама, как мне кажется, женщина очень даже интересная и, насколько я понимаю, у нее уже очень давно мужчин не было.
–Ты что, меня агитируешь?– я был удивлен таким поворотом разговора.
–Нет, просто мне было бы приятно, и я бы не обиделась, если бы мы с мамой могли вдвоем доставлять тебе удовольствие. Насчет других женщин – это не сметь! А мама – это мама!
–Солнышко, я подумаю над твоими словами,– и я действительно снова поймал себя на мысли, что в купе проводников пустует полка.
 Наконец нам повезло. Нас переформировали и прицепили к поезду на Севастополь.  Поскольку уже начался август, это можно было считать огромной удачей со всех точек зрения: и с материальной – отпускников было немеряно, причем как обычно, двигаясь в отпуск раз в год, люди денег особо не считали и раздавали их направо и налево. Мы опять возили от станции к станции безбилетных пассажиров, покупали на перронах вареную картошечку, пирожки, фрукты, а потом все это у нас сметала толпа пассажиров из нашего и соседних вагонов по двойным ценам. В общем, бизнес процветал. Однажды я вспомнил про Машины разговоры об овцах, овечках и волках и потихоньку вернулся к этой теме.
–Тещенька, помнишь, что ты грозилась научить волка обходиться без маленьких невинных овечек, заявив, что и при этом волк может быть сытым?
–Эй, волчок, ты это к чему? – Маша смотрела на меня подозрительно, но с любопытством и я сразу узнал этот взгляд. Именно так порой смотрела на меня и ее дочь.
–Волку кушать хочется!– умышленно с надрывом и со слезой в голосе произнес я.
Реакция была мгновенной. Поскольку во время разговора мы сидели у нее в купе и баловались пивком, Маша поставила стакан на столик, встала,  выглянула в коридор, убедившись, что в вагоне все тихо и спокойно, закрыла дверь на защелку, опять посмотрела на меня и переспросила:
–И что, очень хочется? – Она скинула с себя юбку и кофточку,  закинув руки назад, расстегнула и сняла чехол, , освободив из неволи  два роскошных белых полушария с розовыми кружочками ареол и напрягшимися уже сосочками.
 – Кушать подано, прошу к столу! – Остальное я снял уже сам, набросился на добычу  и сожрал все, что мне было предложено и что не предлагали.  Надо сказать, что мама с дочкой и здесь были очень похожи. Машка так же закатывала глаза, так же прикусывала губу, когда хотела сдержать крик и так же любила поболтать во время процесса. Не было 16.только бесконечных вопросов, которые постоянно задавала Юлька. Ну, да сейчас передо мной или, правильнее сказать, подо мной лежала не девочка-малолетка, пусть и испорченная дебилом Вадиком, который даже удовольствия ей не смог доставить, а зрелая, опытная, все умеющая и все знающая женщина. Но Юлька, похоже, была права. Все указывало на то, что уже очень давно Маша никого к себе не подпускала. Не думаю, что не было претендентов, но все поведение – от дрожи во всем теле при малейшем прикосновении, даже  просто при дуновении в ушко, ненасытность – «еще, еще, не смей останавливаться, укушу!»  И бесконечные слова нежности и благодарности, сопровождаемые иногда нецензурщиной.  И кайф она ловила точно как Юлька. Так же тихонько  беззвучно стонала и дрожала, так же прижимала меня к своим мягким холмикам, пытаясь, похоже, задушить в своих объятиях.  Разница, пожалуй, была где-то в мозгу. Если дочка воспринимала все это как игру, где в конце ей, возможно, удастся получить приз в виде особых ощущений, то для мамы – это был бой, битва, в которой нужна только победа, а победителю, разумеется, достается и приз.
С этого дня и до конца поездки я перебрался в ее купе.
 А поездка, к моему удивлению, неожиданно затянулась. Оказывается, я еще не все понимал в нелегком труде проводников. Машка преподала мне очередной урок.
Глава 7
–Слушай, у меня есть план, который требует тщательной подготовки и четкого исполнения.
–Что за план? Если надо морду набить – это, пожалуйста, но, чур, без «мокрых» дел.
–А если я скажу, что надо бабу охмурить?
–Это  ради бога, но зависит от того, что потом с ней делать: отпустить с миром или можно…
–Как захочешь. Если тебе меня мало, то можно  и… Я не обижусь, поскольку не ради удовольствия, а пользы дела для. Кстати. Я тоже буду вести аналогичную игру, но торжественно клянусь, что у меня никаких «можно» не будет. Исключительно «динаму» буду крутить.
– Машенька, тещенька. Извини, но я никогда динамистом не был и, надеюсь, стану им еще не скоро, только когда постарею и уже не смогу выполнять свои обещания по причине старческой немощи и изношенности организма.
– Ну, при таком образе жизни,  зятек, боюсь, у тебя этот момент наступит быстрее, чем ты думаешь.
– Побойся бога, тещенька, какой образ жизни? Мы с тобой катаемся уже два месяца; я весь на виду, а только вчера  в первый раз за все время  сытно и вкусно поел, за что тебе огромное спасибо.
– Ну, а кто тебе ,спрашивается, мешал сделать это раньше? Как видишь, я подала обед по первому требованию, причем он оказался уже разогретвм, а ведь еще немного – и мог остыть.
– ,Надеюсь, теперь не остынет. Так о чем это ты намекала, на какие такие важные планы?
– Мы с тобой, зятек дорогой, заработали уже весьма кругленькую сумму и в ближайшие дни, когда поедем по Украине, заработаем еще, поскольку там остановок много, а народ от одной станции до другой катается постоянно – то на рынок, то погулять, то к подруге, то в кино. На поезде быстрее и удобнее, чем на автобусах, а, значит, тамбур и твое купе пустовать не будут. Бери всех, кто будет проситься. Рассаживай на любые свободные места, можешь молодых даже на третью полку и над дверьми запихивать. Главное–вовремя деньги пусть мне дают и выходят вовремя, чтобы не проехали свою станцию.  Но, дело-то я придумала более серьезное. Если честно, то не сама я это сообразила. Меня еще лет пять нахзад  один ветеран стальных магистралей, который по железке лет тридцать мотался, научил, рассказал про этот трюк.
–Я внимательно и с интересом ждал объяснений. И Маша рассказала, что она задумала. Она достала из своего небольшого чемоданчика коробочку из-под леденцов монпансье , которые во Франции известны более под названием «берлинго125».
–Ты знаешь, что считается самым страшным на железной дороге? – Маша с таинственным видом держала  жестяную круглую баночку с рисунком на крышке.– Ты не поверишь, но это, как ни странно – клоп.  Хотя, если вдуматься, ничего странного в этом нет. Представляешь, едет поезд по стране, а из него во все стороны клопики разбегаются, на каждой станции десант высаживают. Наверное, не только клопы могут так, но и тараканы, и крысы, и мышки. Но мышей и крыс в поездах замечено не было, тараканы тоже встречаются редко, а вот клопов граждане периодически из своих домов с одеждой и вещичками в вагоны затаскивают. И это Че Пэ
Вагон обычно сразу отправляют на обработку, полностью заливают всякими химикатами, каковые должны, по идее, клопиков извести. Но, поскольку после одной  обработки не всегда удается это сделать, то через недельку обработку повторяют, а потом дают еще две недели, чтобы выветрить из вагона все малоприятные запахи. А так как проводники  материально ответственны за имущество, находящееся в вагоне, то они  вагон покинуть не могут и должны по правилам находиться при нем. Происходит,  все это обычно на конечной станции маршрута; значит, в нашем случае, в Севастополе. На промежуточных станциях держать вагон просто негде, а гнать обратно клопов через всю страну не положено. Теперь понял? В этой коробочке со мной из Ленинграда путешествует десяток очень даже милых кровопийц.
Я сидел пораженный  одновременно простотой и оригинальностью идеи. Действительно? – все гениальное –просто.  А Маша продолжала:
–Задача проста^ – надо найти пару пассажиров, которые обнаружат у себя в постелях живое насекомое и кровавые следы их присутствия. Клопов мне собрала позавчера в Ленинграде подружка, которая никак их извести у себя в квартире не может, поскольку никак не могут они с соседями договориться об объединении усилий на этом фронте. Каждый травит по собственной инициативе, когда очень  уж эти паразиты достанут. Но паразиты просто перебегают к соседям и там отсиживаются, пока все не повторяется с точностью до наоборот. Тогда они с песнями возвращаются в родные пенаты.  Я надеюсь, что два дня эта сволочь в баночке перенесла без особого ущерба для себя. Говорят, что они и намного дольше могут не жрать.
 Я для тебя присмотрела в пятом купе дамочку с сынишкой, которая одна едет, без мужика. Попробуй к ней подъехать и уговорить нам помочь.
–А ты? – я постарался, произнести это без эмоций, но, похоже, что ревность все-таки в моем голосе присутствовала.
Зятек, не переживай! Это же все для пользы дела, и потом, я же тебе сказала, что буду «крутить динаму»
 Я поразился, как Маша углядела предназначенную на съедение мне и клопам пассажирку. Маленькая, но с формами, с большими голубыми глазами, спрятанными за стеклами очков в простенькой, почти детской оправе,  она выглядела на первый взгляд серенькой мышкой. «Молодец, Машка!» – Такая мышка, несомненно вызовет полное доверие у поездного начальства.
 И я решил, что пора действовать. Я постучался в купе. Дверь открылась не сразу. На пороге меня встретила будущая жертва и извиняющимся тоном произнесла:
 – Простите, но я не могла сразу открыть, я переодевалась.
 Я нахально оглядел ее раздевающим взглядом с ног до головы и обратно, задержавшись на мгновение на ногах и груди, которая довольно прилично выпирала из тесного халатика.  И то, и другое заслуживало внимания  и было, что называется, на уровне. 
–Простите за беспокойство, – в свою очередь, извинился я. – Я хотел только поинтересоваться, не нужно ли моим пассажирам что-либо, например, могу принести чайку. У нас есть очень хороший цейлонский. Есть растворимый кофе финского производства, неплохой. Могу еще подать пирожков с яблоками или с капустой. Совсем свежие,  на последней станции только куплены. А если хотите, то могу что-нибудь из вагона ресторана принести и для вас и для парня. Без горячего – это не дело мальчишке. Да и вам бы не мешало нормально поесть, а не ехать на одной сухомятке.
– Спасибо, спасибо.– Замахала тетенька ручками, но ресторан нам с Мишкой не по карману, а кофейку попить я бы не отказалась. И еще,. почем у вас пирожки – дорого небось?
 Я назвал ей цену , по которой покупал пирожки на станции, не добавляя ни копейки. И это ее очень удивило.
– Я знаю цены, – сказала она внимательно глядя на меня, – так как я местная; я в этих краях жила много лет и работала в районной библиотеке, так что удивлена , что вы продаете без наценки. Обычно в поезде все цены минимум удваиваются.
– Это так, – не стал я отрицать очевидного и решил, что надо брать быка за рога. - Просто, если честно,  вы мне сразу понравились, привлекли мое внимание, и мне бы хотелось сделать вам что-нибудь приятное.
–Спасибо, я к такому не привыкла, тем более что, во-первых, Вы еще молоды, значительно моложе меня, а, во-вторых, у меня сложилось ощущение, что у вас и без меня есть кому оказывать знаки внимания.
–Это вы зря. Возраст в таких вопросах не имеет никакого значения, до определенного, конечно, предела, а с Марией мы просто коллеги, волею железнодорожного начальства соединенные на период рейса. Я вообще всю дорогу ехал в первом купе, отдельно от нее, но здесь на Украине, стало очень много пассажиров и занимать отдельное купе оказалось непозволительной роскошью, на что и указал нам начальник поезда.
«Ничего, мол, не маленькие. И в одном купе разместитесь». Мария стесняется, но делать нечего.Простите еще раз, меня зовут Юра, а Ваше имя?
–Она протянула мне ладошку, на которой не было лака, но ноготочки были аккуратно обработаны.
– Я – Фаина Олеговна, но можно просто Фаня. А это мой сынуля – Миша, Мишутка, – она ласково погладила пацана по голове, взъерошив ему волосы.
 Сама она тоже была коротко подстрижена « под мальчика», и ее черные, как смоль, цвета воронова крыла, волосы отливали на фоне окна с проносящимися мимо зелеными деревьями, голубым небом, ярким сияющим солнцем всеми этими красками.
 – Я не Мишутка, я уже Михаил Михайлович! – возмутился мальчишка, но можно просто Миша или Мишаня, – копируя интонации матери решил внести он ясность.
– Фаня, не поймите меня превратно, но у меня есть предложение:  поскольку для проводников питание в ресторане предоплачено на всю дорогу,  а я далеко не каждый день пользуюсь этим правом, то я могу сегодня позволить себе пригласить вас с сыном составить мне компанию и вкусно пообедать.
Я, разумеется, нагло врал, но это сработало.
– Если так, то не буду глупить и отказываться.– Она засмущалась.– Но мне надо переодеться, я же не могу так идти в ресторан. Вы выйдете?
– Вопросительная интонация  в ее голосе мне понравилась, и я решил немного похулиганить. – Хотелось бы не делать этого, но, очевидно, мы для этого еще недостаточно хорошо знакомы.
Она сильно покраснела, но не возмутилась, а только кивнула в сторону сына: «Поосторожнее, Юра, у него ушки на макушке, а мне дома проблемы не нужны. И тут только я заметил на ее пальце обручальное кольцо.
Я вышел из купе и буквально через пару минут Фаина и Миша присоединились ко мне. Фаина была в скромной плиссированной юбке ниже колен темно зеленого цвета с узеньким желтым ремешком на  осиной талии. Скромность юбки компенсировалась низким трапециевидным декольте на беленькой блузке,  из которого  привлекательно выглядывал кусочек кружева.
–Простите, Юра, но у меня с собой ничего более нарядного не оказалось, так как я вообще редко бываю в ресторанах.
–Фанечка, милая, – Я позволил себе некую фамильярность. – Не забывайте, что, во-первых, это все-таки, вагон – ресторан,   а не «Лидо» или «Мулен руж» ,  а во-вторых, Вы выглядите просто ослепительно, не хуже, чем девушки из этих варьете. У них только одно преимущество – они предстают топлесс!
Я еще немного решил похулиганить, забрасывая пробный шар:
– Меня поразило, как быстро Вы успели переодеться. Я уж было настроился на долгое ожидание.  Я очень уважаю женщин, которые умеют быстро раздеваться!
Разумеется, это звучало весьма двусмысленно, но Фаина отреагировала спокойно,
–Я уже большая девочка и не люблю тратить время впустую там, где не надо.
Мне такой ответ понравился, и мы двинулись по вагону в сторону ресторана. Навстречу нам из купе появилась Мария.Она оглядела внимательно мою спутницу, незаметно подмигнула мне и, не сказав ни слова прошла мимо, слегка напомнив о себе прикосновением выступающих частей тела.
–Мария Викторовна ,– я пойду пообедаю, если  не возражаете. Титан я разжег, тамбуры подмел.
–Конечно. конечно. Иди, поешь,  я тебе давно говорила, чтобы ходил есть горячее, а то желудок испортишь на одних пирожках да картошке с луком.
 В вагоне-ресторане я первым делом шепнул на ухо официанту Толику, чтобы счет не приносил, деньги с меня не просил, получит потом.
– Вроде как проводники питаются бесплатно.
– Понял, сделаем в лучшем виде.
– Фанечка, не стесняйтесь, пожалуйста, и на цены не обращайте внимания. – Я все равно не выбираю свою норму. Заказывайте и себе, и Мишке все, что хочется.
Я подозвал Толика:
–  Толя, накорми нас вкусно и сытно. И  бутылочку марочного не забудь,   что у вас осталось?
–Да нас в  Харькове  дозагрузили, так что есть и сухие, и сладкие, и крепленые, есть и водочка, если желаете.
– Знаешь, Толян, сделай-ка мне  сто пятьдесят коньячку для начала, а для дамы открой бутылочку шампанского, лучше полусладкого, если найдется.
Фаина было сделала отрицательный жест рукой, но, вероятно, передумала и решила не настаивать.  Но когда Толя поставил перед ней бутылку, открыл ее, наполнил ей бокал, то она смущенно наклонилась ко мне и тихонько, чтобы не слышал сидящий напротив сын, сказала:
– Кажется, вам придется обратно меня нести на руках; я, если столько выпью, буду совсем пьяная.
–Не переживайте, я помогу и с шампанским, и с доставкой  до места.  Я налил себе в стопочку  коньяк и, подняв ее, сказал:
– Фанечка, , пока Толя несет нам закуски, предлагаю выпить за знакомство, причем на брудершафт  и перейти, соответственно, на «ты».
 Юр, я готова, но не могу при сыне. Она опять наклонилась ко мне и шепнула:
–Этот шпион все мужу докладывает; мне кажется, что тот его специально на это  настраивает. – Контролирует меня.
–Правильно делает, значит, не дурак! Такую красивую женщину контролировать просто необходимо, слишком уж много всегда желающих покуситься на нее. Договоримся так: выпьем сейчас, а формальности с брудершафтом уладим потом в купе. Как ты на это смотришь?
– Я не против, но ничего не обещаю сверх того.
–Не надо ничего обещать, но и не надо ни от чего зарекаться.
– Ага, серой запахло! Это не ты, случайно,  у  своего  почти тезки Георга   душу прикупил? И у Еладия128,  кажется, тоже? А теперь и ко мне подбираешься. – Сразу ощущался библиотечный начитанный работник.  – Я девушка стойкая, в сговоры с нечистой силой не вступаю, и орлиные крылья отращивать не стремлюсь. Судьба Гретхен меня  тожене привлекает.
– Тоже мне нашла Мефистофеля! Я простой проводник, а точнее – простой  студиоус, ставший на лето проводником исключительно из корыстных соображений, так как стипендии мне недостаточно, чтобы покупать души красивых женщин. Почему-то красивые и умные женщины стоят дорого.
–  Именно потому, вероятно, что они умные; они знают себе цену.
 – Если женщина знает себе цену, то значит, ей ее уже озвучивали!
– Циник! – Фаина возмутилась.
– Ага: «Стареющие женщины учили нас любви,
Отсюда горечь желчная и пустота в крови…»
– А что, разве Евтушенко не прав?
–Это он о себе писал,  и не надо на меня примерять.
И потом, я что-то не вижу  по курсу никаких стареющих женщин. Есть одна молодая, красивая, умная, начитанная и, похоже,  знающая себе цену.
 Фаня сняла очки и, подслеповато щуря глаза, прикрыла их веками.
– Устали глаза, солнце ярко в окно светит.
– Толя! Толя! – Официант мгновенно вырос у столика.
– Юра, еще пару минут и все принесу.
– Толик, сделай, пожалуйста, что-нибудь: солнце выключи что ли или хотя бы газетку на окно прилепи. Моей даме прямо в ее прекрасные глаза светит!
– Согласен, друже, согласен. Глаза действительно замечательные, необыкновенные.
– Мальчики, стоп, прекратите, а то я смущаюсь. –  Я допил коньяк, а Фане снова наполнил фужер шампанским.   Все это время Михаил Михайлович смирно сидел, аккуратно сложив руки на коленках, переводил глаза с мамы на меня и обратно, и было такое впечатление, что где-то внутри у него спрятано звукозаписывающее устройство, фиксирующее каждое наше слово.
«Необходимо что-то придумать. Надо уделить ему внимание, – подумал я и обратился к пацану:
– Миша,  ты когда-нибудь бывал в кабине тепловоза?
–Не-а.
–А хотел бы побывать?
–А это можно?
–Для хороших  послушных и не болтливых мальчиков все возможно. Покушаем,  пойдем попросим у начальника поезда, – может, нам и разрешат.
 Фаина метнула на меня огненный взгляд, кажется, разгадав мою нехитрую комбинацию. Так что я на всякий случай, добавил:
–Если, разумеется, мама не будет против, сам понимаешь.
23.–Мамочка, можно? – Паренек загорелся не на шутку.
Фаина, похоже, решила сыграть на моей стороне:
– Не знаю, не знаю, боюсь, что папа этого не одобрит – Это был гениальный ход, я бы не додумался.
Пацану просто не оставалось ничего, кроме как сказать:
–А папе об этом говорить совсем необязательно. – Можно считать, что этим маневром Фаина сразу выиграла партию, хотя я пока не был уверен, понимает ли она, к какому эндшпилю движется эта игра. Должна понимать, ведь не маленькая и внешняя скромность и застенчивость не скрывают ни чувственных губ, ни чертенят в глазах, ни интимных ноток в голосе. Толян наконец сподобился принести жульены с грибами и я, попросив его  добавить мне еще немного коньячка, снова наполнил фужер Фаине и поднял тост «за прекрасных дам».
–Она поблагодарила кивком головы, но, вероятно, шампанское уже взыграло в крови и ударило в голову, так как неожиданно она выдала фразу из анекдота на тему «Дам, не дам и дам, но не вам».
– Я сделал вид, что не услышал, но незаметно под столом погладил ей коленку, слегка приподняв юбку. Реакции не последовало. Она тоже сделала вид, что не заметила моих изысканий. Дальше– больше. Под солянку, принесенную Толяном, я продвинул руку выше и погладил ножку уже далеко за краем юбки. И снова без видимой реакции, только взгляд и ничего больше, но я почувствовал, как она вздрогнула.
– Опять серой запахло. Милорд, позвольте глянуть на Ваши рожки и копытца.
– А хвостик посмотреть не желаете?– Я обнаглел до предела.
– Всему свое время, не бегите впереди паровоза, юноша.
– Так ведь очень хочется.– Она снова метнула гневный взгляд и снова глазами указала на Мишку.
 Тем временем подошло и второе – жаркое в горшочках. Горячее, ароматное и вкусное. Под жаркое я провел пальцами по краю шелкового предмета в глубине юбки , погладив Фаню по  внутренней поверхности бедра. Вот тут она вздрогнула уже явственно и перехватила мою руку, но не сердито, а, скорее, испуганно, опасаясь, вероятно,– и не без оснований,– что я на этом не остановлюсь.  То ли от шампанского, то ли от  тайных  движений моей  нетерпеливой руки моя пассия раскраснелась, на лбу выступили бисеринки пота, которые она постоянно промокала салфетками; она кусала губы, иногда вздрагивала, стараясь, чтобы это было незаметно. Попытавшись еще раз проделать тот же путь рукой, я обнаружил, что это невозможно, так как ее колени теперь были крепко, почти судорожно сжаты, а вся она была сильно напряжена. Э, она, кажется, просто плывет!
–Расслабься. Я больше не буду, если тебе не нравится.
–Ничего ты не понимаешь, жуир фигов. Как раз наоборот. Так нравится, что еле сдерживаюсь, чтобы не заскрипеть зубами.– Она опять наклонилась ко мне и прошептала на ухо. Не суди за эти слова, но я уже вся взмокла от этих твоих прикосновений. Не надо больше сейчас.
 Слово «сейчас» мне понравилось в этом контексте больше всего.
–Помнишь анекдот: «А ты чего молчишь?
–Хочу и молчу!
 Вай, вай! Как нэправильно. Савсэм нэправильно! Хочет и мальчит!  Зачем, однако, мучиться, сказать надо!
– Сказать не могу,  так хочется, что аж скулы сводит!»  Наконец, было съедено все и даже мороженое, которого и Фаина, и Миша умяли по две порции. Я подозвал Толяна и еще раз попросил записать все это на мой счет. Он кивнул головой, но предупредил, что коньяк и шампусик надо будет оплатить отдельно.
–Разумеется, это понятно. Фаина попыталась встать, но выпитая бутылка шампанского ей явно мешала. Пришлось мне помогать. Поддерживать ее на всем обратном пути до купе, а потом помочь улечься на полку.
–Дядя Юра, а Вы обещали на тепловоз сводить. Я укрыл Фаню, закутав ее в одеяло, несколько раз ласково погладил по голове и шепнул на ухо:
– Я вернусь, не спи, а впрочем. Спи, я разбужу, и я снял с нее очки. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, кажется, не совсем понимая, что я сказал.
 Я взял пацана и пошел к Маше.
–Тещенька, ваше задание почти выполнено. Могу и перевыполнить, но для этого надо , чтобы начальник поезда разрешил молодому человеку экскурсию на тепловоз длительностью не менее часа.
 Объяснять Маше было ничего не надо.
 Ну, если тебе приспичило свежачка попробовать, то я пойду тебе навстречу, но предупреждаю – будешь от меня отлучен на некоторое время для профилактики.
–Машка, она же замужем, не думаю, что есть варианты.
–Замужем – не замужем, а уж больно быстро и легко. Она взяла Мишку за руку,– пойдем со мной, будем договариваться.
–Миша, ты помнишь, что мама сказала?
.Он удивленно посмотрел на меня:
 – Конечно помню. Папе ни слова про тепловоз. Я же не маленький, я понимаю.
– И вообще привыкай  поменьше родителям друг о друге рассказывать. Наушничать нехорошо.  И у папы, и у мамы могут быть свои секреты, о которых другим знать необязательно. Тогда ты никогда не окажешься между двух огней и никогда не расстроишь маму и папу. Я понятно говорю?
–Да, понятно, понятно. Ничего я папе ни про тепловоз,  ни про ресторан, ни про вас не скажу.
–Вот и молодец, что понимаешь.
 Маша, пока не ушла, дай-ка мне коробочку с леденцами. Я, пожалуй, уже сегодня постараюсь решить этот вопрос, причем анонимно, без объяснений и просьб. Но для этого мне надо иметь некоторый запас времени.
 Я взял коробочку, положил ее в карман, Маша тем временем повела  мальчишку по вагонам к начальнику поезда.
Укладывая Фаину спать, я полностью задвинул занавески и непрозрачную шторку, так что в купе был полумрак. Фаня, похоже, спала, но когда я присел к ней на полку, тут же подвинулась. Выпростала руки из-под одеяла и не глядя, на ощупь обняла меня. Затем приподнялась, нащупала губами мои губы и припала к ним.
–Вот и брудершафт, наконец. – Она высунула язычок и старательно, умеючи стала водить им у меня во рту, ловя мой язык.
–Я уже почти заснула, я же совсем пьяная от шампанского. Чего ты так долго? Где Мишка?
– Мишку моя напарница повела к начальнику поезда. Чтобы выполнить мое обещание. Я ее предупредил, что экскурсия не должна закончиться ранее, чем через час, обещала и пожелала успехов.
Фаина хихикнула:
–Всего час, тогда не теряй времени! Меня уговаривать было не нужно!
 Что сказать? Это была во всех отношениях очень приятная женщина, темперамент которой абсолютно не соответствовал облику сельской библиотекарши. Однако довольно быстро, видимо, сказалось шампанское, она выдохлась и прямо по ходу пьесы заснула, тихонько улыбаясь и посапывая носиком.
 Мне нельзя было терять ни минуты, так как было неизвестно еще, как начальник поезда, да и машинист отнесутся к Машиной просьбе и допустят ли мальчишку на тепловоз. Поэтому я быстренько открыл баночку и обнаружил там вполне деятельных ползающих кровопийц. Я высадил парочку на салфетку, перенес  одного на подушку и тут же безжалостно оборвал его жизнь, раздавив и размазав кровь по подушке. Со вторым я.проделал то же самое, но на простыне. Третьего, самого на вид  дохлого я высадил под подушку,  и сказал:
–Живи покуда! Фаину не жри, удавлю.
Боюсь, что мои наставления для него не имели значения, и он непременно отправится за свежей кровушкой моей случайной подружки. Закрыв коробочку, я отнес ее обратно в наше с Машей купе, спрятал на место  и вернулся к Фаине. Мне как-то было неудобно так быстро  покинуть девушку, жаждавшую ласки. И я снова разбудил ее, и снова она обняла меня, и снова мы целовались, и я ощущал шампанское на ее губах и ее язык у себя во рту, выписывающий невероятной сложности кривые.. Описать их можно было только уравнениями в частных производных второго порядка. А вот описать наши с Фаней движения не помогли бы и эти уравнения. Но все имеет начало и конец. Осторожный стук в дверь и голос Марии
–Михаил, это ваше купе?
–Да, наше. А где мама?
 Спит, наверное. Тебе понравилось? Пойдем к нам в купе, я тебе еще что-нибудь вкусненькое дам.
Машка молодец, четко отработала свою миссию, прошло почти полтора часа. Я успел выполнить все задуманное по полной программе и даже сверх того. Теперь надо ждать завтрашнего дня.
 Я с сожалением напоследок припал поцелуем к обнаженной Фаниной груди, тщательно прикрыл ее простыней, которая здесь заменяла пододеяльник, чтобы не смущать Мишку, когда он вернется, спрятал под подушку Фанино нижнее белье, представив себе, как она удивится и, возможно, испугается, когда заметит на своем белье жирующего от ее же крови паразита.
–Извини, Фаиночка, ты славная женщина, а муж у тебя, видать, тупица, совсем не понимающий твоего темперамента, если отпускает отдыхать на юг, не удовлетворив  полностью, чтобы ты не дрожала от прикосновений.

 Маша с Мишкой пили чай с пирожками.
–Михаил, как дела?  Побывал на тепловозе?  Тетя Маша выполнила мое обещание?
–Да, здорово, восторженно вскочил парнишка при моем появлении.
– Кстати, мне тоже очень понравилось, а тебе? – Маша пронзительно смотрела на меня.
–Мне тоже было приятно, – чего врать, если действительно было приятно. Так что тебе и за идею, и за выбор объявляю благодарность. Я все сделал, а как дела у тебя?
 Я поступила проще и честнее. Я просто договорилась с двумя парнями.
–Машка, двое – это перебор!
–Нет, ты не так понял!  Два парня из шестого купе, помнишь, которые в Харькове сели и едут до конца. Я  напрямую объяснила, что и зачем и обещала две бутылки водки и бесплатный чай до конца поездки. Имей это в виду. Я им просто отдам коробку. А завтра они поднимут хай и напишут заявление с претензией.
 Утром я решил подстраховаться и тихонько толкнул дверь в купе к Фаине. Она еще спала, высунув из-под одеяла одну ножку. Мишка тоже дрых, уткнувшись лицом в стенку. Я присел рядом с Фаиной, провел рукой по выглядывающей ножке, добрался до самого верха и слегка пощекотал там. Фаня дернулась, открыла глаза, увидела меня, смутилась, покраснела и спросила: – А сынуля где?
–Спит. Не волнуйся.
А ты, что, всю ночь здесь был? Со мной?
Что Вы, миледи. Как можно! Честь дамы и все такое. Хотя я бы не отказался. – Я тихонько приложился губами к ее щечке и прошептал на ушко:– Спасибо тебе. Мне было с тобой хорошо. Ты – прекрасна и удивительна. Мишка поклялся вообще ничего отцу не докладывать.  Я отправился в свое купе, но не успел дойти, как из только что оставленного мною купе вылетела Фаина и на весь вагон заорала: Юра,. Мария, Здесь у вас клопы. Меня всю искусали, вон кровь на подушке, а один там вообще сидит, я его боюсь.
– Девушка,  не выдумывайте,–  Маша уже была тут, как тут. – Отродясь такого не было.
– Смотрите сами.– Фаина откинула подушку и там, картина маслом , лежали ее розовенькие  маленькие стринги. А на них сидел толстый, напившийся и не понимающий суматохи клоп. Надо же, а был такой дохлый, чуть живой. Хорошая у тебя Фаня, видать.  кровь, –питательная и горячая.  Увидев трусики, Маша выразительно посмотрела на меня, покачала головой, но дело – есть дело, и она печальным голосом подтвердила
– Да, мадам, извините, вы правы, действительно клопы. Раз, два,–  два пятна и один живой, жирный зараза. А не Вы ли с вещами их сюда принесли?
– Как Вам не стыдно! У меня дома никогда их не было.– Фаня всплеснула руками
– Впрочем. Сейчас это не имеет значения. Важно, что они есть. В это время в коридоре раздались громкие голоса, отборный мат и крики. Маша высунулась в дверь:
– Молодые люди, прекратите материться. Что случилось?
 –Что случилось? Как не материться, если у вас по всему вагону клопы носятся, кусаются. Сволочи. Кровь рабоче-крестьянскую пьют.  Радостная Фаина тоже вышла в коридор.
–Вот видите, я здесь не при чем. Это вагон у вас такой.
Машка побежала звать начальника поезда, а я усадил Фаину и парней из шестого за написание заявления. Парни все время отвлекались:
– А вознаграждение когда? Нам женщина обещала.
–Все будет. Вот только пройдет комиссия, зафиксирует факт, составит протокол. Вы подпишетесь, они уйдут и сразу все выдадим. Начальник поезда появился почти бегом через пятнадцать минут. Осмотрел пятна на подушке у Фаины , снял клопа с Фаниного белья, , чем привел Фаню в полное замешательство и смущение, затем забрал у ребят из шестого четырех  якобы  отловленных ими кровососов, достал из кармана спичечный коробок, высыпал из него спички, посадил внутрь всех пленников, сел за стол в нашем купе, составил акт о том, что в двух купе были обнаружены живые клопы в количестве пяти единиц и следы от раздавленных клопов в количестве двух штук. Под актом пришлось расписаться нам с Машей и Фаине с ребятами из шестого. Забрав все заявления, начальник приложил их к акту, выругался, накричал на Машу, которая уже ревела, жалуясь на судьбу:
–Теперь две недели карбофосом дышать и дустом!
 Как Маша и спланировала, так и вышло. В Севастополе нас загнали куда-то в тупик в Гагаринский район. Рядом была Камышовая бухта. На следующий день приехала машина с одетыми в костюмы химзащиты двумя толстыми тетками, которые щедро, не жалеючи вогнали насосами  во все купе нашего вагона не менее сотни килограммов какой-то зловонной дряни, которая ела глаза  и не давала дышать.
–Предупреждаем, – тетки вроде как только заметили нас с Машей, – что эта штука убивает не только насекомых, но и двуногих, если долго там находиться.
 –Машенька, тещенька, а где же мы с тобой будем спать?
–Мы с тобой спать не будем, мы будем спать порознь, Дон Хуан ты наш.
–Обиделась, ревнуешь? Ну и напрасно. Ведь сама же говорила – для дела! Я же тебя спрашивал? - Спрашивал.  Что сказала? Что обижаться не будешь. А я,  если помнишь, предупреждал. Что к динамистам не отношуксь. И не могу я женщину обидеть, тем более, если сам же ее и довел до состояния хотения. Пусть дамочка порадуется, что наконец-то решилась мужу рога наставить. Ей, похоже, давно хотелось. Ну, недостаточно ей только мужа, видать темпераменты  у них не совпадают, или же он сам где-то на стороне энергию тратит, а на жену уже  сил не хватает. Вот она и рванула налево при первой же возможности. Так что не сердись и скажи, как мы с тобой выживать будем?
Маруся, кажется, обижалась не слишком сильно, скорее для проформы, чтобы немного на меня наехать, чтобы показать, что она обиделась.
– Что бы ты без меня делал, зятек? Пойди, посмотри с другой стороны вагона.
Я удивился, но открыл противоположную дверь тамбура, спрыгнул на землю и сразу обнаружил  на пригорке недалеко от  вагона королевское ложе, размером с двуспальную кровать,  составленное из десятка, наверное,  матрасов, застеленное простынями  с одеялами, пододеяльниками  и подушками. Маша все продумала и сделала.  Поскольку она точно знала, что никаких клопов в вагоне нет и быть не может, то ей ничто не мешало до приезда дезинсекторов вытащить из вагона   сколько угодно матрасов и белья, чтобы соорудить спальное место. Мы были в Крыму, днем на улице температура доходила до сорока градусов, а ночью опускалась до двадцати – двадцати пяти, что позволяло без проблем спать на свежем воздухе, особенно рядом с такой грелкой, как Машка.
 И надо сказать, что я в полной мере оценил Машину гениальную идею. Мы с ней на законных основаниях целый месяц без нескольких дней провели, плавая ежедневно в Камышовой бухте, ночуя на свежем воздухе – и откуда силы только брались на эти ночевки, и при этом нам еще шла зарплата, так как мы продолжали считаться штатными работниками железной дороги. Все было здорово. И только одно омрачило мне этот отпуск – страшный и непонятный сон, который дважды почти в неизменном виде приснился мне под утро, когда Маша, наконец, позволила мне откатиться чуть в сторону, повернуться на бок и уснуть. Во сне я видел какой-то  глубокий, темный колодец , в глубину которого я всматривался, и в далеком зеркале воды на дне то ли вправду, то ли мерещилось мне Танькино лицо. Она протягивала из воды ко мне руки, но не могла встать на  свои изуродованные ноги и раз за разом , широко разевая в крике рот, тонула в черной воде. Казалось, что Танька звала меня, хотела что-то сказать, но разобрать ее слов я не мог, только крик, в котором мне чудилось, что она зовет меня по имени.   И я ничего не мог сделать, не мог ее оттуда достать, не мог спасти. Я дважды просыпался с сумасшедшим сердцебиением, вскакивал, ходил  вдоль вагона, курил, но не мог успокоиться.   Я вообще очень редко вижу сны. Говорят, это признак здоровой психики, но в этот раз что-то с моей психикой случилось, и она о чем-то пыталась меня предупредить. Но я был в Крыму, а Танька в Ленинграде. Я чувствовал свою вину перед ней за то, что я позволил себе спать с другими женщинами, то есть изменять ей. Вопреки своим же принципам – никогда не изменять той, с которой я сейчас. А тут и Юлька, и Маша, и Фаина. Может сон и есть реакция моего подсознания на  эти мои раскаяния и переживания? И я решил – что сделано – то сделано. Таньке об этом знать необязательно, а, значит, ничего и не было! И, успокоившись, примирившись со своей совестью, я опять подкатывался поближе к теплому Машкиному бочку, прижимался к ней, всегда находя понимание и ответную реакцию. Машу не надо было уговаривать!
 Если бы я мог предвидеть события! Но это только слова, ибо что бы я мог сделать, даже зная все наперед. Не поехать вообще с Машей на поезде, не уезжать из Ленинграда? Не уверен, что это бы кардинально изменило ход истории и спасло бы  ситуацию.
 Чему быть – того не миновать. Видно, все было предначертано, хотя я и не фаталист, но помню, как на вопрос поручика Вулича : «Кого ты, братец, ищешь?» — казак отвечает: «Тебя!» — и убивает несчастного. В любом случае я бы не смог, а вдруг смог бы?! что-то изменить. Этим вопросом, мне, очевидно, суждено мучиться долго, возможно всю жизнь!  В кого вселились бесы и откуда взялись? Свиней  вокруг вроде не наблюдалось. Разве что свиньей оказался именно я сам.
 Но это уже совсем другая история.  И главным действующим лицом в ней была Танька.

– Эпилог
Вернулся я в Ленинград уже в начале октября, когда закончилось даже бабье лето. Надо сказать, что я соскучился по Таньке, мне недоставало ее тепла и преданности, ее шёпота и признаний. Мне хотелось снова почувствовать на шее ее сомкнутые руки, подложить свои ладони ей под попу и отнести в ванную. Я сходил в баню на Дегтярный, смыл с себя дым и копоть паровозных труб и позвонил Таньке. К моему удивлению,  ответил абсолютно незнакомый мужской голос.
–Татьяну Сергеевну, будьте любезны – вежливо попросил я
–Вы знаете, она здесь больше не живет,– последовал столь же вежливый ответ и трубку повесили.  Сказать. Что я был удивлен – это не сказать ничего. Я был ошарашен, сбит с толка,  растерян.
–Как это «больше не живет»? А где же она еще может жить? И с чего бы это вдруг ей куда-то переезжать? Тем более теперь, когда все вопросы с соседями были улажены, и они ходили «тише воды, ниже травы»
 Я позвонил Севе. Там трубку взяла Инга и, услышав мой голос, сказала
–Приезжай в наш садик через час. Все узнаешь.–  и никаких подробностей.
 Мне что-то стало не по себе, я вспомнил свои севастопольские сны на железнодорожной насыпи и, в предчувствии чего-то нехорошего, я подъехал на Стремянную к Эльфийскому скверу, где меня уже ждали и Сева, и Инга, и Кира, и даже Нинка. Не было только Таньки да Сашки Барабана
–Ребята, что произошло? Что случилось? Не томите!
–Лучше бы тебе и не знать, – Кирины глаза наполнились слезами, да и Инга с Ниной с трудом сдерживались, чтобы не разреветься. Сева сидел хмурый с опущенными плечами.
–Севочка, объясни хоть ты, а то на девок надежды мало.
Юрчик, у нас много чего здесь, пока ты Союз пересекал с Юга на Север и с Запада на Восток, случилось.
Где Танька? - Этот вопрос сейчас меня волновал больше всего.
Сева вздохнул, будто собираясь с духом, но Кира его опередила и почти выкрикнула так, что проходившие мимо, через скверик люди удивленно обернулись
– Нет, Юрка, больше Таньки. Совсем нет. Нигде нет! Понимаешь, нигде!!! И уже никогда не будет!
Кира кричала в голос, захлебываясь слезами и давясь рыданиями, Инга и Нина ревели в унисон. Кажется, и Сева, невозмутимый и рассудительный Сева Гармель, которого ничто не могло вывести из себя, тоже еле сдерживался, чтобы не заплакать. Он пересел поближе ко мне, обнял меня за плечи и рассказал:
 Ты уехал, Танька плакала, твердя, он меня бросил. Он больше ко мне не вернется, потому, что он меня не любит. Он со мной только мучается. Я ему в тягость. Мы, как могли, старались ее отвлечь, возили за город к нам на дачу, катались на островах  на лодках. А потом она на факультете познакомилась с аспирантом из Германии, Гюнтером, который заморочил девочке голову, сыграв на самом чувствительном и больном месте – на ее инвалидности. Он, вроде бы, по ее словам, обещал, что если она выйдет за него замуж, то у него в Германии есть какой-то крутой дядя – известный хирург и он,  уже якобы  созвонился с ним:. рассказал, мол, об ее проблемах с ногами, и этот дядя согласился сделать ей операции и все исправить. Чушь, конечно, что мы и пытались ей объяснить, но она поверила и никого слушать не хотела. А тебя не было. Может тебя она бы и послушала. Знаешь, ночная кукушка…
–Ну, и…я не мог терпеть дальше этот неспешный рассказ.
–Ну, и расписались они по-быстрому, все честь по чести, и улетели. Кажется, в Мюнхен.
 А только позавчера на имя Танькиной мамы пришло письмо, от нее, что ничего с операцией не получилось, что этот немец ее просто развел, пообещав то, что ему было не под силу. Танька, видать не смогла смириться с тем, что она поверила и бросив все и друзей и любимого, изменила всем с этим болтуном. В письме было написано, что, если мы его получим, то значит ее уже нет в живых. К письму была приложена копия медицинского заключения о смерти от передозировки снотворного. В конверте были еще два отдельных запечатанных письма – Кире и тебе. Кира нам прочла все, там ничего нового, те же сожаления и просьбы простить ее за глупость, за слабость. Она пишет, что ей очень хотелось когда-нибудь встать на ноги и просто пройтись по Невскому, но не судьба. А значит, жить ей незачем, тем более, что ты, вероятно, не простишь ей измену. Кира, дай Юркино письмо. Кира вытащила из своего модного Демиса  Руссоса конверт и протянула мне.
–Юрка, не читай сейчас, не читай, прочти один. Тогда тебе будет легче выплакаться, не стесняясь нас - Почему женщины, даже такие юные, как Кирка, иногда бывают такими мудрыми?!
  Так…
 А где Сашка? - Я вспомнил об отсутствии нашего приятеля. Кирка зарыдала еще громче.
Женился на немке? - кажется, неудачно и не к месту пошутил я.
–Не юродствуй, - Сева и тут взял на себя тяжесть объяснений. - Тут не так все страшно, как с Танюшкой.
 Сашку упаковали на восемь лет за торговлю наркотой, не помогло ни его известное сотрудничество с органами, ни щедрые подношения адвокатам. Удалось только с двенадцати, которые просил прокурор, скостить  до восьми.
Я сидел, как пришибленный, теребя в руках конверт, который жег мне руки. Я боялся его открыть, понимая, что я буду нести этот крест всю жизнь – «зачем я уехал, и черт меня нес? » У меня не хватит духа прочесть это письмо, пережить эту потерю.
Любил ли я Таньку? Думаю, что нет. Я знаю, что в моей жизни были три женщины, с которыми я не хотел расставаться и поэтому звал замуж – их я любил. Одна покровительственно сказала, что я еще не созрел для семейной жизни – она была на четыре года старше меня, вторая, вроде бы, не возражала, но при условии, что я, перееду  к ней в Среднюю Азию, и вопрос как-то умер сам собой. А третья  согласилась и стала моей женой и является ею до сих пор, родив мне двух дочек. Если мне не пришло в голову сделать Таньке предложение – значит, любви не было. Но это не меняло сути. Танька была мне дорога, мне с ней было хорошо. И мне всю жизнь будет ее не хватать. Думаю, что ни одна женщина меня никогда не любила так, как она – по настоящему, всем сердцем.
–Я только на следующий день решился вскрыть конверт, приехав предварительно к Кире, чтобы одновременно посмотреть  и адресованные ей строки. И мы вдвоем читали последние Танюшкины слова, ее последнее «»прости», ее последнее «люблю», ее последнее «спасибо за все»
 И я, не стесняясь, рыдал на  черных Кириных грудях, заливая их искренними слезами, и лишний раз убеждаясь, что любви у меня к Таньке не было. А Кирка оплакивала Таньку и свою привязанность к Сашке, обнимая меня и все глубже и сильнее прижимая к себе.  Сашка исчез из ее жизни надолго, возможно навсегда – восемь лет – большой срок,  и она хотела к кому-нибудь прислониться. А я был рядом, и  она знала, что я давно желал этого.
 Но,  разумеется, не так!
 А Танькино письмо я помню почти дословно. Оно было коротким и тяжелым:
–Юрочка, милый, родной, прости меня .  Прости глупую влюбленную девочку. Но мне так хотелось когда-нибудь пройти с тобой  и  с ребятами по Невскому, ведя за руку нашего ребеночка. И я поверила Гюнтеру, он обещал, что мне все вправят, и я смогу ходить.  Но это оказался блеф или обман. А я променяла тебя, ребят, Ленинград на призрачную надежду. Я изменила тебе со случайным человеком, легла в постель не по любви, а из корысти. Я поступила, как последняя тварь, но не суди меня слишком строго. Милый, ты был моей единственной, первой и уже последней любовью,  ты сделал меня женщиной и ты был нежен со мной,  и, хотя  ты не любил меня, но был добр ко мне. Прости меня за все и спасибо за те дни и ночи, что ты подарил мне. Зачем, зачем я это сделала? Я не могу себе этого простить и поэтому я ухожу из этого светлого мира в тот - темный и неизвестный. Вспоминай меня иногда, пожалуйста.  И, если можешь, прости.
 И еще жалко маму. Навести ее, если получится.
 Твоя и только твоя,
Танька.
Странно, но в душе у меня остался осадок, и чувство вины за то, что я «бросил» эту девочку, изменял ей с несколькими женщинами, нарушив тем самым собственные принципы. Вероятно, именно за это судьба и наказала меня. И, хотя, ни Юлька, ни Маша не были, разумеется, ни в чем виноваты, но для меня они оказались причастны!
 Я, наверное, просто лукавил, пытаясь как-то оправдаться перед собой, но…  Если бы Юлька не позвонила, если бы Маша не устроила представление с клопами… Я бы вернулся раньше и, может, все обернулось по-другому.

































Ячейка общества



«Сказал же Бог: „О Иблис, что удержало тебя от поклонения тому, что Я создал  Своими руками?“... Он сказал: „Я лучше него: Ты создал меня из огня, а его создал из глины“»
(Коран(смысловой перевод), сура Сад 38:75-76)

Он говорит, что зайца в верше поймал, а щуку в капкане.
 Поговорка

Проврался - что прокрался: люди долго помнят.
 Русская народная пословица










Ленинград–Санкт-Петербург                1960–2015

И не вернуться в дом пятиэтажный,
В старый колодец невского двора,
Все, что оставил в нем, бывает важно,
Даже если все вчера.
А.Розенбаум
Я помню все их трещины, морщины,
   И каждый их укромный уголок
   Я здесь себя почувствовал мужчиной,
   Портвейна первый делая глоток
С. Кустов

Пацаны пятидесятых–
По парадным проходным
Пропадали поросята:
Подоконники, подруги, папиросок дым.

Ю.Яесс

Принято говорить, что семья – это ячейка общества. Но мне это не до конца понятно. Что значит ячейка? И какого именно общества? Например, было такое общество – Всесоюзная пионерская организация имени В.И. Ленина. Общество? Несомненно, но разве семья являлась ячейкой этого общества, а не пионерское звено? А комсомол? Из устава я твердо помню, что основой комсомольской организации, которая тоже, несомненно, являлась обществом, была первичная организация. Аналогично и для партии.
Но можно ли говорить, что в целом молодежь – это тоже общество? С моей точки зрения, - да, можно! Я не берусь определять возраст, под который подходит определение «молодежь». Но общество пацанов и девчонок, росших в Ленинграде после войны, учившихся в школах, техникумах, ремеслугах, военных училищах, работавших на фабриках и заводах, ходивших на танцы в ДК и клубы, катавшихся на катках в Бабкином саду или в «Цыпочке», выяснявших проблемы в меж- дворовых, межуличных и межрайонных «стыковках» тоже состояло из ячеек. И этими ячейками, в первую очередь можно считать наши ленинградские дворы – дворы нашего детства. Тем, кто не вырос в Ленинграде, не прошел достаточно суровую школу этих территорий, не впитал романтику проходных парадных трудно объяснить почему были так сильны и притягательны эти дворы. В широком смысле слова к дворам надо отнести, разумеется, все, что во дворе было интересного: парадные, подвалы, чердаки, прачечные, помойки, сараи, голубятни и прочие привлекательные места.
 Дворы являлись объединителями. Они выполняли некую роль стойбища или пещеры, где жило племя. Все, кто жил в этой пещере –были «свои», а за пределами двора находился другой мир, который иногда был дружественным, но чаще враждебным, и приходилось постоянно отстаивать интересы своей пещеры в быстротечных или долговременных сражениях, где не просили пощады и не щадили. Что именно отстаивалось, сейчас уже и не вспомнить, но это не так уж и важно. Тогда это было понятно, а значит – нужно.
Родился я на проспекте Бакунина в Смольнинском районе, которого теперь уже нет на карте города. Надо заметить, что Смольнинскому району как-то не везло. Его то создавали, то присоединяли к Невско-Обуховскому, а потом к Невскому и переименовывали в Володарский, а теперь вообще упразднили, введя в состав Центрального района вместе с Куйбышевским и Дзержинским. Все эти, казалось бы официозные и далекие от интересов народа действия, на самом деле имели вполне реальные и существенные последствия. Так, например, хотя Смольнинский район уже был снова отделен от Невского, но среди пацанов продолжало существовать некое чувство общности между районами и стоило где-нибудь, например, на катке в ЦПКиО – «цыпочке» или на танцах в «Мраморном», т.е. в ДК им. Кирова, в случае нужды, кинуть клич: «Смольнинских бьют!» или «Невских бьют!», как немедленно поднимались и те, и другие.
 На территории каждого из этих районов было свое тусовочное место. В Смольнинском – это, несомненно, знаменитая «Ликерка», т.е. клуб ликеро-водочного завода на Синопской набережной, где два раза в неделю организовывались танцевальные вечера. Слова «дискотека» тогда еще не придумали, и называлось это проще – «пляски». В «ликерке»  вживую играл отличный оркестр Олега Лундстрема. И место было притягательным для молодежи со всего города. Но… Можно сказать, что место было закрытым, а вход свободным исключительно для своих. Своими считались смольнинские и, конечно, невские. Для приезжих из других районов танцы в Ликерке были небезопасны, кроме девушек. Аналогичная ситуация существовала и в Невском районе, где таким же бойким местом считалась Щемиловка или Бабкин садик, они же  Сад Культуры и отдыха им. Бабушкина. Только невские и смольнинские считались законными и неприкосновенными посетителями. Разумеется, любой человек мог купить в кассе билет и прийти , и танцевать. Но вопрос состоял в том что ему надо было прийти со своей девушкой, причем, если вдруг  на эту девушку положит глаз кто-то из «местных», то пришлому будет очень непросто отстоять свои права. А вот пригласить местную девчонку, особенно, если у нее вдруг объявлялся местный же кавалер – это уже было опасно для здоровья, как в «ликерке», так и в «бабкином» саду. Среди взрослых, т.е. среди старших ребят и мужиков в «ликерке»  «мазу держал»  местный грузчик – Юра Воротила, среди пацанов – Дима Плотица. Покажется, наверное, странным, но и среди женской части постоянного ликерочного контингента была своя «бугриха» по прозванию Тамара Пантера.
И разборки среди девиц были ничуть не менее шумными, а иногда и кровавыми, чем среди парней. Я был свидетелем, как приезжую с другого района девицу, осмелившуюся пригласить кого-то из «занятых» ребят на женский танец, «учили» около женского туалета уму-разуму, а потом увозили на скорой с разорванным платьем, разбитым в кровь лицом и следами когтей на плечах. А бывало,. что и бутылки из-под пива или лимонада шли в ход. Пантера – дама лет около двадцати пяти, смуглокожая, красивая какой-то опасной красотой, которая словно предостерегала: «не подходи, убьет!» Говорили, что она имела две ходки по хулиганке, что у нее был любовник в Смольнинском райотделе милиции. Бог его знает. Но надо признать, что я не помню ни одного случая, чтобы приехавший в клуб наряд милиции забрал Тому.
 Сюда вообще редко, по особым случаям совались мусора. Правда, среди пацанов существовала легенда о некоем опере  капитане Боре Кулькове, который вроде бы бывший зэк, прошел всю войну в штрафбате. Будто бы он был единственным, кто  в одиночку приезжал  на массовые драки в «ликерку», выходил на середину или  прямо на  сцену к музыкантам и , покачиваясь на полусогнутых ногах, заложив руки в карманы армейских галифе, произносил, перекрывая своим голосом шум зала: «Шпана, ша! Боря приехал, шороха сегодня не будет!» Мне, увы, воочию за несколько лет такого лицезреть не довелось. А если учесть, что с доброй половиной оперсостава и постовых смольнинского райотдела я либо учился в  одном классе, либо в одной школе, либо жил в соседних дворах, либо играл в футбол в «Овсяшке» - Овсянниковском садике, позже – сад им Чернышевского, то отсутствие у меня каких-либо сведений об этой легендарной личности наводит на подозрения, что Кульков – это, скорее, миф.
 В «ликерке» ментов не боялись никогда. Это было время, когда еще не отловили и не вернули в зоны амнистированных после войны бандюков и приблатненных фраеров.  Народ частенько ходил с ножами, кастетами. Но самым популярным оружием были «мойка»  и «писка ». Попадались и особо продвинутые ребятки, вероятно, именно бывшие зэки, которые мойку держали во рту, за щекой. Это уже было искусство. При необходимости лезвие языком перекладывалось в нужное «боевое» положение и выплевывалась с силой в лицо и глаза противника. Как при этом они умудрялись не изрезать острым лезвием язык,  щеки  и десны – уму непостижимо.
 Ну да я увлекся и ушел от того, о чем, собственно говоря, хотел написать.   Наш дом стоял на пересечении проспекта Бакунина и улицы, которая как раз в этом месте делилась , по непонятным причинам на две – Исполкомовскую и Новгородскую. Направо пойдешь, по Исполкомовской на Невский выйдешь. Налево пойдешь –  по Новгородской, мимо партийной больницы, минуя трампарк, к Большеохтинскому мосту попадешь.
Дом состоял из двух  корпусов, соединенных аркой с большими чугунными  двухстворчатыми воротами и двумя чугунными калитками справа и слева от ворот. Правый, если смотреть с Бакунина, корпус был в то время двухэтажным и являлся личным особняком купца Овсянникова, который, правда, жил  с семьей не здесь, а в доме рядом с Овсянниковским садом, на бывшей Конной площади. Левый же, угловой, корпус был доходным домом. Он стоял на углу Бакунина и  Исполкомовской большой буквой «Г». И еще в нем когда-то Овсянников держал общественные бани. Через ворота или калитки можно было  попасть внутрь нашего двора, окаймленного двумя этими зданиями и внутренним флигелем, очевидно, более поздней постройки, расположенным параллельно Бакунина.
 Вот именно в этом флигеле на первом этаже и жила семья моего товарища Толика Дубровина. Мать работала, насколько я помню, техником в жакте; квартира, кажется, была служебной. Кроме Толи в семье было еще две дочки: старшая Галя и младшая Таня. Толя был средним, моим ровесником. Галя была старше нас, вероятно, года на три и тогда представлялась мне уже взрослой.  В левом углу двора была одна из двух «теплых» парадных, где были широкие подоконники с батареями под ними, где было комфортно посидеть, покурить тайком от родительского глаза, а иногда и «раздавить» бутылочку портвешка, поиграть в секу , буру  или очко . Кроме того именно в этих парадных, которые имели еще одно немаловажное достоинство – они были проходными – обычно выяснялись отношения и происходили «стыковки».
«Стыкнемся? Давай в теплую!» И народ отправлялся, как на спектакль смотреть, на чьей стороне правда. Ведь было точно известно, что кто противнику юшку первым пустил: нос или губу раскровянил, тот в споре и был прав. Но, как писал Высоцкий, «толковише  вели до кровянки». Стоило кому-то показать кровь – все, драка немедленно прекращалась, тут уж зрители контролировали ситуацию железно. Но вот выйти из драки просто так, без какого-либо ущерба было нельзя, это приравнивалось к позорному поражению. Я помню, как сам однажды по уже, разумеется, забытой причине «стыкнулся» с моим одноклассником из соседнего двора Вовкой Хазовым. Вовка был крупнее и здоровее меня. Он прижал меня к стенке и начал с двух рук молотить не разбирая куда. Я закрылся в глухой защите, прижал подбородок к груди и старался спрятать лицо. О том, чтобы бить в ответ, я, кажется, и не помышлял. Но в какой-то момент мне удалось, резко присев с наклоном, уйти от этого града ударов и Вовка по инерции со всей дури засадил кулаком прямо в стенку за моей головой. Он взвыл, потом заскулил как побитый щенок, присел на корточки, баюкая разбитую руку. Кто-то из пацанов, сидевших на подоконнике, подошел: «Покажь!» Рука у Вовки посинела и распухла, но крови как ни странно на пальцах не было. « Не, нет юшки, можно продолжать!» Деваться было некуда. Рыцарские замашки здесь не приветствовались. Так что пришлось мне, скрепя сердце начать возвращать Вовке полученные от него оплеухи, стараясь, как можно быстрее разбить нос. Это мне удалось довольно быстро. так как Вовка совсем не мог защищаться и просто плакал, держа поврежденную руку внизу. Он и сам, можно сказать активно подставлял рожу под мои кулаки,  торопя появление первой спасительной для него крови.  Но мы с ним оставались друзьями, пока его родители не переехали в другой район и не перевели  его в другую школу. А у Вовки тогда оказалась трещина в какой-то косточке на кисти.
 Так вот, именно в этой проходной теплой парадной на третьем этаже жила семья  Ковских с двумя братьями: Борькой и Витькой. Фамилии уже стерлись из памяти. Старший – Витя как раз и является объектом нашего повествования. Именно он на глазах всего дворового населения активно и настойчиво ухаживал за вышеупомянутой Галиной  на протяжении нескольких лет. Надо сказать, что Галя не отвергала его ухаживания: выходила на свидания, ходила с ним на танцы и в кино, принимала цветы. И я сам, и другие ребята неоднократно видели, как они целовались, сидя на подоконнике в тех же теплых парадных.  Пару раз Галкина мать устраивала шумный скандал на весь двор, когда Галя возвращалась домой поздно ночью после очередного свидания с Витькой. Мать орала, не стесняясь: «Шлюха, проститутка, принесешь в подоле – домой не пущу!» Бедная Галка плакала все на том же подоконнике, а нам было ее жалко.
 Толик рассказывал, что дома мать, бывало, и кулаки в ход пускала. Отца у них не было, и тетя Вера, невысокая крепкая женщина с маленьким курносым носиком и приятным еще не старым лицом, считала себя обязанной заменить его во всех отношениях. Иногда под горячую руку попадал и Толька, если пытался вступиться за сестру. Но так или иначе, а все во дворе знали, что у Витьки с Галей любовь, и дело движется к свадьбе. Кажется, об этом уже знали и его родители, которые, вроде бы, ничего против не имели. – Галя была принята в доме, иногда убегала туда поплакать на плече у будущей свекрови, когда тетя Вера в очередной раз «выпрыгивала из штанов». Моя мать, которая во дворе пользовалась уважением, вероятно, потому, что папа, вернувшись с фронта, от Невского мыловаренного завода, где он работал, руководил восстановлением нашего дома, на который упало несколько снарядов или бомб, несколько раз пыталась с тетей Верой беседовать, но толку от этого не было никакого.
 Наверное, так все благополучно к свадьбе бы и докатилось. Но неожиданно Витьку вызвали в военкомат и призвали в армию. Мы знали, что он учится в Горном институте, а значит, получит лейтенанта после окончания и армия ему не грозит. Но никто, в том числе и его родичи не знали, что Витка прогулял с Галей весь семестр и не сдал сессию. Он был отчислен,,. и сразу его оприходовала «мозолистой рукой»  наша родная Советская армия.
 Так что вместо предполагавшейся пьянки по поводу свадьбы, двор наш три дня провожал Витька в ряды. Галка опять плакала, плакала Витькина мама, заодно плакали и другие тетки во дворе. Витька ходил мрачнее тучи. Надо понимать, что дома ему устроили  разборку по поводу его учебы, и это как-то охладило отношение Витькиных родителей к Гале. Понятно, что именно она, и не без основания, была записана в  главную виновницу семейной беды.
На третий день Витек торжественно был сопровожден всем двором на Старо-Невский проспект, где рядом с кинотеатром «Призыв» располагался Смольнинский райвоенкомат. Но уехал он только на следующий день. В этот день всех призывников только отметили, пересчитали и отпустили по домам, очевидно «просыхать», потому, что некоторых просто вели под руки, чуть ли не несли, настолько они были пьяны. Но днем раньше, днем позже, а Витя убыл в «учебку » где-то в Калининградской области, кажется в Гвардейск или в Багратионовск, как нам рассказала Галка, получившая от него первое письмо.
 Как я понял, это первое письмо оказалось и последним. Витька не писал ей больше. Что? Почему? Не знаю. Может что-то между ними произошло перед  его отъездом, может кошка, какая пробежала, но факт остается фактом – писем не было. Мы перестали приставать к Галке в попытках что-то узнать новое. Витькиных родителей мы видели редко, так как отец его был то ли геологом, то ли геофизиком и большую часть года проводил в экспедициях, а мама не очень была настроена к общению с другими жителями нашего двора. Постепенно тема Витьки и Гали отошла в сторону, утратив свою актуальность, – что произошло, то произошло, и все это уже, кажется в прошлом. Вернется Витька после службы – тогда поглядим, как у них все сложится.
 Но неожиданно тема эта вдруг ожила с новой силой, когда однажды в какой-то праздник к нам во двор пожаловал чуть ли не целый взвод морячков - курсантиков с лентами училища подводного флота имени Ленинского Комсомола и шевронами пятого курса. Парни тут же взяли в оборот младших пацанов нашего двора и быстро выяснили, где живет Галя. Они вызвали ее во двор, вручили букет цветов ей и тете Вере, отчего обе смутились, стали пунцовыми, тем более что все это происходило на глазах буквально всего населения, которое ввиду праздника ошивалось в садике. Мужики забивали «козла» , из раскрытых окон доносились   песни Клавы Шульженко,  старушки грелись на солнышке, мелюзга прыгала в «классики» или играла в «ножички», в зависимости от половых предпочтений. Среди курсантиков явно выделялся высокий светловолосый с рыжинкой паренек лет приблизительно двадцати пяти с погонами старшины роты (широкий и узкий уголок). Видно было, что именно из-за него весь этот сыр-бор. Именно он и одаривал цветами маму и дочку; именно он старался взять Галку под руку, но та, стесняясь, отходила.
После этого дня мы уже неоднократно, чуть не каждое воскресенье видели этого хмыря у нас во дворе. Понятно, что мужская и дворовая солидарность заставляла нас относиться к нему, мягко говоря, неприязненно. Пацаны не отвечали на его приветствия. Перестали здороваться и с Галкой. Уже даже обсуждался вопрос: а не отвадить ли морячка? Особенно кипятился Борис – Витькин младший брательник.  Видимо через Толика–Галиного братишку слухи о наших намерениях дошли и до Гали. Она сразу и на корню все это пресекла, устроив собрание прямо во дворе.  где категорически, со слезами на глазах попросила никаких действий в отношении ее Степушки не предпринимать, так как она его любит, а Витек сам виноват – ни одного письма не написал за год.
Поэтому она не считает себя ему чем-то обязанной, а Степушка – хороший; он на следующий год заканчивает училище, и они, наверное, поженятся. Мы, конечно, ошалели от таких курсовых колебаний, но решили, что пока бить Степушку погодим, повременим. Пусть, в конце концов, этим Витька занимается сам, если сдюжит. Степан на вид был явно поздоровее, чем Витек, и тому, кажется, в драке не светило.
 Так все и случилось, как Галя прогнозировала: Степан окончил училище и привлек весь наш двор к обмыванию его лейтенантских погон. При этом он держался с нами дружески, не смотрел свысока, хотя и был ростом выше почти всех ребят, не отказывал никому, кто просил подержать в руках новенький кортик или примерить фуражку с «крабом ». Так что постепенно, как-то незаметно неприязнь к нему растаяла сама собой. Тем более что мы видели,. как он бережно относится и к Галке, и к ее младшей сестренке, и к тете Вере. Во дворе все на виду – тут не выдашь черное за белое. Да и Толик постоянно хвалил Степана. Говорил, что он во всем помогает и Галине, и матери. Короче говоря, ребята жили, что называется, мирно и счастливо. И все, кажется, были довольны и рады этому.  Но согласно Екклесиасту, сыну Давидову, царю Иерусалимскому: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем», или иначе: «ничто не вечно под луной».
Как-то, кажется, все забыли, что в армии служат не двадцать пять лет, как при Петре Первом, а всего три года. Незаметно эти три года прошли, и однажды осенью, примерно через месяц после приказа во дворе появился Витек в полной дембельской красе:  черном бушлате с уширенными погонами, тельнике морской пехоты, черном берете,  белыми аксельбантами  и россыпью классных знаков на груди. Он,  похоже,  немного подрос и раздался в плечах. Кроме того его лицо было покрыто сильным загаром особого  оттенка, который приобретается только на Северах. Витек всегда был симпатичным парнем, а теперь вообще выглядел убойно.
Двор заволновался в предвкушении батальных сцен. При этом симпатии наши разделились. Одни считали, что Витька «в своем праве», что Галька – шалава и тому подобное и изменять Витьку не имела никакого права, а Степану надо популярно объяснить, что «на чужой каравай, рот не разевай»! Но так думали не все. Пожалуй, большая часть ребят была на стороне Галины, считая, что именно Витек поступил с ней не по-мужски.  В конце концов, если ты не собирался с ней встречаться после армии и не хотел, чтобы она тебя ждала, надо было так прямо и написать. Мол, подруга, не жди! Я к тебе не вернусь, ты свободна. А так фактически он оставил ее в подвешенном состоянии – вроде и есть у нее парень, а вроде бы и нет. Так что теперь, собственно говоря, у него и не должно быть никаких претензий.
Тем временем Галка стала толстеть со стороны живота, и вскоре всем стало понятно, что во дворе вскоре появится новый обитатель. Степан ходил, гордо задрав голову, бережно выводил Галину гулять. Я не знаю, разумеется, точно, но Толька сказал, что вроде бы у Витька с Галиной состоялся какой-то разговор, о котором она рассказала матери.  Но через некоторое время, когда, кажется, уже все решили, что вопрос исчерпан, на очередном дворовом сабантуе по поводу дня рождения кого-то из ребят наша самая  красивая девочка «внутрирайонный гений чистой красоты»  – Танечка Белова по дурости брякнула:
–Витька, а ты не жалеешь, что у Гали будет не твой ребенок, а Степкин? – Блондинки и тогда, видать, большим умом не отличались!
И тут произошло то, что, собственно говоря, и стало зерном этого рассказа, точкой кристаллизации, поскольку все вышенаписанное можно считать исключительно предисловием к баталии.
То ли лишнего к этому моменту Витек выпил на дне рождения, то ли долго копившаася обида в голову стукнула, то ли уязвленное самолюбие прорвалось наружу, но он с невозмутимым видом проронил сквозь зубы:
–А кто тебе сказал, что не мой? – Я с ней спал и до армии, и после. Так что здесь вопрос открытый для всех, кроме меня.
 Прибалдевшая публика отреагировала легким гулом. Во-первых, не было у нас принято вслух рассказывать об отношениях внутри двора. О внешних связях – сколько угодно: это даже было интересно и познавательно, и чем подробнее, тем интереснее, но что касается наших девочек – это табу. Кто с кем могли все знать, но обсуждать это было не принято, тем более рассказывать прилюдно.
 Надо признаться, что большая часть ребят Витьке сразу не поверила: во-первых, знали Галину и не допускали, что она могла изменять мужу. Ну, ладно, до армии, когда еще не было Степана, все могло быть. Но после дембеля, когда Галина уже была замужней и находилась фактически под негласным надзором мужа, матери, сестры, брата да и всего двора, такое не могло пройти мимо чьих-нибудь глаз, не вызвав хотя бы слухов и сплетен. Здесь, во дворе, все были на виду.
–Гонишь, Витька! – не выдержал Толька. Понятно, что именно ему,, брату Гали, это откровение Витька было, как «серпом по пальцам».
– Стыкнемся для выяснения? – неожиданно предложил Витька. Этого никто не ожидал. Да, в принципе, «по понятиям» все было верно. «Стыковка» – она на то и стыковка, чтобы показать, кто «гонит», а кто нет. Но, во-первых, Витька был значительно старше, намного тяжелее, отслужил армию не в самых слабых частях, владел  навыками борьбы и бокса. Короче говоря, вызов выглядел не  слишком правильным. И первым, кто решился это выразить,  неожиданно оказался человек, который вообще никогда не встревал в дворовые разборки – Женька Медведев.
– И я скажу «гонишь», хочешь, стыкнемся, посмотрим, кто пургу гонит .–
Во дворе Женька считался бирюком, ни с  кем из ребят близко не сходился, а вот к Толику относился как-то, можно сказать, по-братски. Жека был еще чуть постарше Витька, отсидел четыре года по  статье за непредумышленное убийство – стукнул  какого-то алкаша в магазине, чтобы не лез без очереди, а тот – возьми, да и приложись головой о железную окантовку витрины, и «сожмурился ».
–Жека, ты что? Мне не веришь?! – похоже, перспектива драться с Женькой Витю не вдохновляла. Женька вполне соответствовал своей фамилии: высокий, на голову выше Витька, слегка сутуловатый, с поистине медвежьей силой в руках, – он однажды на спор согнул, а потом выпрямил лом, по поводу чего потом долго возмущалась наша дворничиха тетя Тася. Короче, в драке с Женькой ловить Вите было нечего.
–Не верю! Может до армии ты и мог что-то  там с Галкой иметь, но вот насчет ребенка – это врешь точно.  Повторяю, будешь доказывать? – и Женька слегка повел своими широченными плечами.
– А оно мне надо тебе что-то доказывать? Я сказал, а верить или нет – личное дело каждого!– Витек пытался с наименьшими потерями лица выйти из ситуации, хотя было видно, как нелегко давалось ему оставаться спокойным, когда при всех ребятах его фактически ткнули мордой в грязь, обвинив, во лжи, причем он не стал отстаивать свои слова, что было, по нашим понятиям, равнозначно признанию своего вранья – соглашался он с этим или нет.
Но, как бы там ни было, а слова были произнесены и услышаны.  А поскольку тетя Вера – мать Тольки  и Гали и тетя Шура – мать Таньки Беловой были, ну, если не подругами, то приятельницами уж точно, и частенько захаживали друг к другу в гости на чай с пирогами, которые обе пекли замечательно (знаю, пробовал!), то нет ничего удивительного, что малу-помалу Витькины слова стали достоянием большей части дворового населения – как взрослых, так и ребят. Не берусь утверждать, что во всех, но, наверняка, в большинстве семей этот вопрос активно муссировался. Моя мать четко высказалась в том духе, что она, конечно, считает Галю Бровину порядочной девушкой, но и у Вити с Борей очень приличные родители. Позиция была непробиваемой. Оно, конечно, так, но, если взглянуть с другой стороны… По-моему, многие во дворе именно так и рассуждали – нет мол дыма без огня… Галя с Витькой шлялась? Шлялась! Мать сама ее  на всю улицу шлюхой называла?  Было! Чужая душа – потемки. С чего бы это приличный мальчик Витя, сын очень приличных родителей, будет напраслину на девушку возводить?
 Дошли, видать эти разговоры и до Гали. Может, кто рассказал, а может, и тетя Вера напрямую спросила. А там, видать, и Степку в курс дела ввели – мир же не без добрых людей.
 Но внешне ничего не происходило. Не слышно было, чтобы ругались молодые, Степка также бережно выводил уже на сносях Галку гулять в «Овсяшку» или в Лавру, и под глазами у нее не появлялись не только следы Степановых кулаков, но и следов от слез было незаметно. Да и Толька подтверждал, что дома все нормально, что ни разу не было никаких скандалов по поводу Витьки, как будто ничего и не было.
 Кажется осенью, когда уже двор пожелтел и асфальт укрылся  опавшей листвой Степан, как сумасшедший прибежал к нам и попросил позвонить по телефону. В доме было всего несколько квартир, где были телефоны. Степка вызвал скорую, которая вскоре и забрала Галину в роддом.  А назавтра Степка радостно прокричал под окном на весь двор : « У меня дочка!»
 Вечером того же дня, не дожидаясь, когда Галю с ребенком выпишут из военно-медицинской академии, Степка устроил прямо в нашем дворике обмывание ножек. И все повторял радостно: «У меня дочка, у меня дочка!» Мы с ребятами чинно сидели вокруг стола, который Степан с помощью тети Веры и младшей Бровиной – Таньки, накрыл посреди садика, а взрослые по очереди выходили из дому, подходили к Степану. Жали ему руку и поздравляли. Женщины, правда, больше поздравляли тетю Веру с внучкой.  Кто-то из мужиков неудачно пошутил
– Бракодел ты, Степан, не мог парня заделать! – с учетом обстоятельств, это прозвучало двусмысленно.
 Наверное, единственный, кто не появился во дворе и не поздравил Степку и тетю Веру,, был Витек. Даже Борька – Витькин младший брат подошел, пожал Степану руку , поцеловал Галкину маму и  сестренку Таньку:
– С племянницей, тетя!  – Танька отшутилась:
–Это я, знаешь, как-то еще не чувствую себя тетей. Надо сначала маленькую в руках подержать.
–Ничего через недельку еще нанянчишься. - тетя Вера услышала разговор и не преминула заметить. – наиграешься с куклой.
И еще несколько дней подряд во дворе продолжали с небольшими перерывами праздновать рождение «юнги», как называл дочку, еще не имевшую имени, Степан.
– Вот Галина придет, решим, как назвать. – пресекал он все попытки доброжелателей и советчиков, предлагавших имена одно за другим. Но Виктор так ни разу и не появился.
В  пятницу днем во двор въехал серый «ЗиМ» с шашечками, из него вылез сияющий Степан с плачущим свертком на руках, а следом вышла Галина и немного смущаясь забрала сверток у мужа. Плач сразу прекратился. И тут неожиданно из подъезда вышел Витек и улыбаясь произнес
–Смотри – соображает девка, мамку сразу признает, молчит, а у папаши плачет. И так это двусмысленно прозвучало, что все аж передернулись. Степан было вскинулся, но Галя мило улыбнулась и, повернувшись к Вите, произнесла:
– Так она уже ко мне привыкла за неделю, знает меня. И, обращаясь к мужу добавила:– и к тебе привыкнет скоро.
Время потихоньку шло, и осенью пришла пора провожать еще нескольких ребят на службу, а значит, снова всем двором пили водку и портвейны, пели песни, танцевали под радиолу из окон. Степка участия в этом не принимал. В-первых, он все-таки не вырос с нами, и не был проникнут духом нашего дворового братства, а, во-вторых, у него было более важное занятие – он катал «юнгу» по двору и по улице вокруг дома на «торпедном катере», как он называл коляску. Он изображал командира корабля на капитанском мостике. Отдавал сам себе команды, сам их исполнял, переходя с самого малого, еле переставляя ноги на «полный вперед» сломя голову несся по двору, объезжая прыгающих через скакалки девчушек, пацанов, звенящих об стенки монетками и нескольких прогуливающихся бабулек.
И опять кто-то из ребят неудачно спросил Витьку
–Не завидно глядеть на капитана?
–Витька дернулся, сжал скулы, скосил глазом, напряг кулаки, но в драку не полез, сдержался. Только произнес
– Я же не против, пусть с моей дочкой побегает. Надо будет подумать, может его в няньки нанять.
Это был «второй звонок». А третий прозвучал буквально через несколько дней, когда на очередном сборище  дома у братьев Савельевых по поводу проводов младшего – Сереги в танковые войска, Женька Медведев буквально кулаком заткнул Витьке рот, когда тот, по пьяне, снова попытался рассказать, как он имел, имеет и всегда, когда захочет, будет иметь Галку хоть днем, хоть ночью, что она всегда готова по первому его знаку, по взмаху руки, по взгляду прибежать и прыгнуть к нему в койку.
 Я уж не знаю точно, кто именно  нашептал и кому об этом, но, вероятно, именно  этот эпизод стал «последним звонком к началу спектакля под названием «повестки к следователю»
 Их стали приносить почти всем нашим ребятам. Нас вызывали в райотдел в качестве свидетелей по делу о признании фактического отцовства.
Как стало понятно после визитов к следователю, Галка подала заявление с требованием признать Витька фактическим отцом ребенка и взысканием с него алиментов, указав, что он сам неоднократно утверждал во всеуслышание об этом в присутствии ребят со двора.
 Нам ничего не оставалось, как письменно сообщить следователю о том, что «свечек мы, конечно, не держали, но можем подтвердить слова Виктора Ковского, сказанные им неоднократно, что он уже после возвращения из армии продолжал жить с Галиной Бровиной как муж с женой, что ребенок является плодом его с ней сексуальных отношений. В то время еще не было практики определения фактического отцовства по генетической экспертизе, кажется, и самой такой экспертизы еще не существовало. Так что суд мог ориентироваться исключительно на утверждения сторон, подкрепленные свидетельскими показаниями.  Со свидетелями в данном случае все было просто замечательно. Их было навалом. Собственно, говоря, в суд вызвали практически всех  ребят со двора, человек двадцать пять, и все на заседании единогласно подтвердили свои показания у следователя.
 Витька во весь голос возмущался, кричал, что Бровина его оболгала, что он и пальцем к ней не притронулся, а она, мол, просто мстит ему за то, что он не писал ей из армии.
Потом судья задала вопрос Степану, который тоже считался свидетелем, хотя я так и не понял, что именно он должен был засвидетельствовать. Вопрос прозвучал неожиданно:
–Как вы относитесь к тому, что жена признает отцом ребенка не вас, а другого мужчину?
 Степка, в парадной морской форме, с погонами  уже старшего лейтенанта, со знаком «За дальний поход» на форменке, с двумя наградными планками каких-то медалей встал и сверкнул глазами на Витька. А затем нежно посмотрел на Галю и произнес: Граждане судьи! У нас с женой состоялся серьезный разговор на эту тему, и поскольку я ее очень люблю и люблю девочку, то я ее простил и не буду с ней разводиться, но при этом я не могу признать ребенка своим и не буду ее удочерять. Пусть Галя сама решит чью фамилию будет носить ребенок: ее или фактического отца или пусть это решит девочка, когда вырастет.
 На том суд и порешил, то есть, на основании показаний матери ребенка и показаний многочисленных свидетелей, подтвердивших слова Виктора Ковского о том, что именно он является  биологическим отцом ребенка  женского пола гражданки Бровиной Галины, признать фактическое отцовство гражданина Ковского и обязать его к выплате алиментов в пользу гражданки Бровиной Галины на содержание ребенка. В алиментах на содержание самой гражданки Бровиной суд принял решение отказать ввиду наличия у гражданки Бровиной кормильца в лице законного супруга.
Вот такие вот дела. Витька вышел из здания суда на  улице Моисеенко, как побитый пес и не глядя ни на кого поплелся по Суворовскому  куда-то к Смольному, хотя домой надо было в обратную сторону. Степка, пожал нам всем руки и, обнял Галку за плечи и они направились к дому.
 Через пару лет, после того, как умерла моя бабушка, родители обменяли нашу комнату и комнату бабушки с дедушкой на отдельную квартиру на улице Чайковского. И я уехал из моего родного двора. Расставшись со всеми, я не знаю точно,  как сложились судьбы наших ребят но , по крайней мере, через десять или одиннадцать лет я случайно встретил Галю в турпоходе на Пендиковом озере в студенческой компании и узнал, что у нее все хорошо, что у них со Степаном родился второй ребенок – сын, а Витек все еще платит ей алименты И она смущенно добавила мне на ушко:
– Не надо было звиздеть! Юрка, он не то, что ничего от меня не имел, он и нюхать ничего не нюхал никогда. Разве что целовались мы с ним до армии, это все!
 Вот так наказали Витю за излишнюю гордыню.
 Не так давно я заезжал в наш двор. Все там изменилось неузнаваемо: исчезли двухэтажные сараи, где все хранили дрова, пока в квартирах стояли печки, а вместе с ними исчезли и, стоявшие на крыше голубятни, в том числе и моя. И уже не слышался свист голубятников и хлопанье крыльев, и не кружили над крышами сизари, турманы, каники и монахи . И дорожки вокруг садика стали асфальтовыми, а не песчаными. Старый деревянный заборчик из штакетника, огораживавший садик заменили на металлическую решетку, напоминавшую кладбищенскую оградку. Стола, за которым было столько выпито портвейна и сыграно столько карточных, шахматных и доминошных партий, не стало совсем. Мало того, флигель, в котором я прожил двадцать три года, надстроили, и он стал трехэтажным. А дворовое крыло, в котором жили Бровины, перестроили полностью. При этом подъезд, в котором они жили, как-то сместился в сторону. Одновременно не стало и подъезда в самом углу, где жил Женька Медведев, про которого я ничего не знаю. Из наших ребят во дворе, кажется, никого не осталось, разве что, может быть, кто - то из совсем малолеток, которых я толком и не знал и не помню. Толи уже нет на этом свете, он умер не так давно от рака. Умер и Степка, правда, не знаю подробностей. А Галя и Таня, слава богу, живы.  У Гали четверо внуков и  две внучки. Она поменяла питерскую квартиру на дом где-то в псковской или в тверской области и живет там с родителями Степана. О Витьке и Борьке мне тоже ничего неизвестно – они переехали из нашего дома уже очень давно, еще до меня.







Часть Вторая



Будни ленинградской милиции

























Юрий Яесс

В ночном


Ленинград – Санкт-Петербург                1969 - 2016



Летний вечер. За лесами
Солнышко уж село;
На краю далеком неба
Зорька заалела;

Мужички сторожевые
Улеглись под лесом
И заснули... Не шелохнет
Лес густым навесом.
Все темней, темней и тише...
Смолкли к ночи птицы;
Только на небе сверкают
Дальние зарницы.

И какие-то все в белом
Тени в поле ходят...

И трещат сухие сучья,
Разгораясь жарко,
Освещая тьму ночную
Далеко и ярко...

Иван Суриков

Гена Балушкин позвонил уже около десяти вечера.  И, поскольку завтра я никуда не собирался, так как сессия уже осталась позади, я, было, «намылился» спать. Так что звонок его, меня, можно сказать, выдернул из постели. Мой давнишний приятель, майор милиции Балушкин служил в главном управлении милиции Ленинграда на Литейном, в так называемом «Большом доме», в должности оперативного дежурного по городу. Некоторые далекие от этих реалий люди полагают, что дежурный – это вроде как в школе дежурный по классу, в роли которого по очереди выступают все ученики, – тряпку намочить, бумажки с пола поднять,  доску протереть, иногда в старших классах из учительской журнал к уроку принести да сообщить учителю о том, сколько в классе присутствует ребят и кто отсутствует. Но в органах милиции все обстояло совсем не так. Оперативные дежурные – это был отдельный, я бы сказал, привилегированный контингент офицеров, которые нанимались на работу именно для дежурств по Ленинграду. Их было всего несколько человек, сменявших друг друга после суток. В помощь дежурному по городу ежедневно со всех подразделений придавались сотрудники: от уголовного розыска, от ОБХСС, от отдела по работе с иностранцами, так называемый отдел спецслужбы ОСС, от технических служб и от районных подразделений. Но независимо от того, в каком  звании пребывал тот или иной приданный сотрудник, главным человеком всегда оставался дежурный по городу. Именно он принимал все решения, и именно он нес полную ответственность за все происшествия в городе, случавшиеся на протяжении его дежурства.
Генка, частенько, если знал, что я свободен, вытаскивал меня, помня, что мне очень нравилась атмосфера дежурной части Управления. Кроме того это была прекрасная возможность пообщаться  с товарищем,  поэтому я, ни одной минуты не сомневаясь, быстро оделся и почти бегом рванул на Херсонскую, где через пару минут уже тормознул зеленоглазую «Волгу», выезжавшую из таксопарка. Генка велел не задерживаться и даже сказал, что компенсирует расходы на такси.–Литейный,четыре,– назвал я водителю адрес, и он как-то странно на меня посмотрел.
–Прямо туда?– с ударением на втором слове переспросил молодой вихрастый парень в темно-красной ковбойке с длинными рукавами.
–Именно туда,– также выделив второе слово, ответил я и добавил с понтом: – к главному входу.
–Там мне останавливаться нельзя, там знак висит и мент всегда пасется, – водила споткнулся на полуслове и смущенно замолчал.
–Ничего, это я беру на себя. Движение в те времена в Ленинграде было еще никаким, про пробки никто даже не слыхал, тем более вечером, так что через пятнадцать минут мы, пролетев по Исполкомовской, Новгородской и Кирочной,  уже подъезжали к нужному месту.
 Интересно, что название улицы Салтыкова-Щедрина ленинградцы никак не хотели признавать и продолжали называть по-старому: «Кирочная». Остальные прижились: и Воинова, и Каляева, и Петра Лаврова, и Чайковского.
– Давай, тормозни перед дверьми. – Таксист мотнул головой в сторону стоявшего на углу Каляева и Литейного постового. – Смотри, вон ходит, бродит.
–Да и хрен с ним. Перебьется! – Я посмотрел на счетчик. Там горели циферки: 49 копеек.
Именно столько стоил в то время проезд на такси от считай Старо-Невского почти до Невы. Я отдал шоферу монетку в 50 копеек. Вышел и быстрым шагом направился к огромной двери главного входа, на ходу доставая из заднего кармана паспорт, чтобы предъявить его дежурному на вахте. Краем глаза я заметил, что постовой с угла Каляева как-то подозрительно резко двинулся в мою сторону, похоже, с намерением все-таки разобраться с нахальным  таксёром, остановившимся под знаком на глазах у дежурившего милиционера. Так что я задержался, не стал сразу заходить внутрь, дождался, когда он подойдет и сказал:
– Сержант, не гони лошадей! Мне сюда, а водилу я попросил именно здесь остановиться, так как спешу. Его вины нет! – Похоже, сержант ждал, что я буду ему совать в нос удостоверение, которого у меня, разумеется, не было. Но я в любом случае этого не стал бы делать. Видит, куда иду, и этого достаточно.
 Но в это время водитель вдруг неожиданно выскочил из машины и сам подбежал к нам. Я удивленно взглянул на него.
–Ты чего, а? – Я что-нибудь забыл в машине?
 –Ну, да, вы забыли сдачу взять!
–Чего, какую еще сдачу?– Я непонимающими глазами смотрел на парня, который протягивал мне монетку в одну копейку.– Издеваешься, что ли?
–Не, неудобно,– парень мялся и подозрительно смотрел на сержанта.
 Есть все-таки у пассажиров, приезжающих в это здание, некое преимущество перед обычными ленинградцами. Вы видели когда-нибудь водителя такси, бегом догоняющего пассажира, чтобы вручить ему копейку сдачи?! Скорее, я бы понял, если бы он возмутился моей жадности – мол, оставил копейку, жмот. Но с моей стипендии как-то шиковать – не с руки.
В общем, прошел я дежурного милиционера внизу - пропуск мне был уже Геной спущен, поднялся наверх на третий этаж и, войдя в дежурную часть, с удовольствием увидел нескольких знакомых ребят из разных отделов и служб. Кроме самого Гены Балушкина, я хорошо знал невысокого, плотно сбитого, широкоплечего Костю Алексеева из «убойного» отдела, уже немолодого, лысоватого Пашу Ширяева из следственного, незаметного, дотошного и ядовитого опера Илью Пищина из ОБХСС, высокого и нескладного, светловолосого Ваню Ермолинского из Смольнинского райотдела, с женой которого мы учились в параллельных классах, будущего генерала МВД Федора Травникова из ОСС и Эдика Баглая  –  эксперта из технического.
Майор Балушкин  в форме сидел за огромным  старинным письменным столом, обитым зеленым сукном, на котором в нескольких местах зияли прожженные сигаретами и папиросами дыры, и по всей поверхности были разбросаны чернильные пятна разного возраста -  от совсем свежих, ярких, до почти выцветших, вероятно, еще довоенных. Поскольку сам Балушкин не курил, то и всем остальным курить разрешалось только в туалете, который, впрочем, располагался совсем рядом в торце коридора.
 В соседней комнате располагались женщины, сидевшие за телефонными аппаратами. Это и были те, кто отвечал на звонки по 02. Заходить туда запрещалось всем, кроме самого дежурного.
–Так, народ, кончай галдеть! Сейчас циркуляр пойдет! – Гена командным тоном перекрыл стоявший в комнатах гул голосов.
Время подошло к полуночи, когда во все подразделения милиции города и области передается циркулярная сводка, то есть сообщение обо всех последних происшествиях в зоне ответственности милиции Ленинграда и Ленинградской области. Это было довольно интересно слушать, хотя и не всегда доставляло удовольствие. Но как-то начинал ощущать свою причастность к событиям, происходящим на просторах Питера. Трудно себе даже представить, сколько случается всякого разного. Там кого-то побили, там разбили витрину, где-то кто-то выбросился или его выбросили из окна парадной. Собака покусала сторожа на заводе цветных металлов. На Ваське  в коммуналке соседка покусала соседку, обнаружив у нее своего мужа в постели. Пьяный мужчина подглядывал в окна женской душевой в общежитии на Шкапина, причем на четвертом этаже, но умудрился сбежать, когда приехал наряд милиции. Как он пьяный влез на четвертый этаж и как сумел смыться – сие осталось загадкой. На перекрестке Восстания и Саперного столкнулась машина такси и хлебный фургон – «горбушка». Ну, и те, и другие славились своим бесшабашным вождением, хотя столкнуться на пустынных ночных улицах – это надо было очень постараться!
В общежитии Политеха на Непокоренных произошла массовая драка между советскими и иностранными студентами – двое госпитализированы с ножевыми ранениями, оба негры.
 Еще одна драка пресечена нарядом милиции в помещении ДК Моряков на Межевом канале в районе порта. Задержан гражданин Гопенко Степан Викторович, 1920 года рождения, находившийся во всесоюзном розыске, – вычеркнуть из списка разыскиваемых лиц. Из  трампарка на Московском проспекте неизвестными злоумышленниками был угнан грузовой трамвай с платформой, груженной алюминиевым металлопрокатом. Найти трамвай пока не удалось! Вот это номер – трамвай сперли!
 Горят  квартиры на Большой Московской, на Южном шоссе,  дом в Парголово  и морг тюремной больницы имени доктора Гааза. Есть пострадавшие. Интересно, в морге, что ли? В городе Кириши совершено убийство – две женщины, находившиеся на поселении, недавно отбывшие срок, убили командировочного, с которым познакомились в кафе «Ромашка», не поделив мужика между собой. Во, бабы дают! Не стали друга дружку мочить, а кардинально решили вопрос – ни мне, ни тебе! Тихо, но  не совсем мирно.
Буксир с пьяной командой  и таким же  капитаном врезался в опору Финляндского железнодорожного моста. Движение по мосту не прерывалось. Серьезных разрушений нет. Идет эвакуация буксира, который получил пробоину выше ватерлинии.
 При заправке водой из системы поливальная машина сорвала вентиль и вода разлилась на проспекте Обуховской обороны. Остановлено трамвайное движение Работают две ремонтные бригады. Водитель «поливалки» задержан. Он был пьян и рванул с места, не отсоединив заправочный рукав от системы.
 При выходе из ресторана гостиницы «Спутник» неизвестные избили и отобрали пальто и деньги у гражданина Марокко. Ведется розыск по горячим следам.
На  подъездных железнодорожных путях, ведущих к ликеро-водочному заводу, на Синопской набережной, рядом с Амбарной улицей найден труп женщины приблизительно сорока лет цыганской внешности. Установить личность пока не удалось, документы отсутствуют. (Нет уже Амбарной улицы – снесли вместе с хлебными  амбарами, построенными Карлом Брандтом для купца Калашникова – как и церковь Бориса и Глеба, стоявшую на набережной в створе проспекта Бакунина, а заодно  и располагавшуюся рядом мою школу.)
Семейные разборки: жена обвинила мужа в изнасиловании, а другая, по пьяни, зарезала супруга кухонным тесаком. По этажам гостиницы «Октябрьская» с ножом в руках бегает голый консул или кто-то из консульских работников финляндского консульства – гоняется за такой же голой супругой, угрожая ее убить. Милиция не предпринимает мер по его задержанию, опасаясь международных осложнений, – мужик имеет дипломатическую неприкосновенность, но на этаже постоянно находится сотрудник ОСС, который внимательно наблюдает за происходящим с целью недопущения тяжких последствий–очевидно,  наблюдает за голой женой финна (в то время у консульства Финляндии еще не было своего жилого здания на Преображенской площади, только рабочие помещения на Чайковского, и финны жили на третьем этаже гостиницы «Октябрьская», занимая большую часть номеров в дальнем правом крыле Лиговского корпуса).
В Павловске не вернулся с занятий в спортшколе ребенок – мальчик Дима Логинов, 12 лет. Объявлен розыск. Накануне ушла из дома  на улице  Зайцева и не вернулась пожилая женщина 62 лет(данные, приметы, одета…) Объявлен розыск.
Еще одна аналогичная информация, но уже на Дальневосточном проспекте. Объявлен розыск.
 Внимание всех отделов и служб! Вооруженное нападение на помещение сберкассы на Мясной улице. Нападавшие в количестве четырех человек выломали двери, ворвались внутрь, попытались взломать сейф, но не смогли. На вызов сработавшей сигнализации немедленно прибыл наряд милиции, по которому бандиты открыли огонь из стрелкового оружия. Легко ранен  в руку старший сержант Кудрявцев. Один из нападавших убит ответным огнем. Остальным удалось скрыться на автомобиле марки «Победа» бежевого цвета. Государственные регистрационные знаки разглядеть в темноте не удалось. Преследование оборвалось, так как преступники, по всей вероятности, хорошо знали местность, подготовились  и смогли проехать проходными дворами, разбрасывая за собой, заранее приготовленные «ежи», из крупных гвоздей, на которых милицейский УАЗ проколол сразу два колеса.
И еще, и еще, и еще в том же духе. Этот циркуляр сейчас слушали дежурные во всех райотделах и горотделах милиции, в отдельных и специальных подразделениях – линейных отделах на транспорте, в отделе милиции порта, а также в комнате дежурного по Комитету госбезопасности, располагавшемся в этом же здании, но со стороны Воинова. Слушали и дежурные во всех райкомах и горкомах партии, во всех рай - и горисполкомах Ленинграда и области, в Ленинградском военном округе, в штабе Балтийского флота и в погранвойсках, как на суше, так и в морских частях
Через час в сообщение  внесут свежие данные, и все повторится вновь.  Наверное, для тех, кто слушал эти циркуляры  постоянно, это было рутиной, но для свежего человека, вроде меня, – это был детектив, причем реальный.
 Но на этом интересные события, к моей радости, не закончились. Из аппаратной на дежурного перевели звонок, который дублировался по громкой связи. Докладывал по рации лейтенант Шишкарев – старший группы ППС из Сестрорецкого райотдела. Согласно его словам, на берегу реки Сестра, между Сестрорецком и Белоостровом рыбаки обнаружили труп мужчины. Выехавший на место лейтенант Шишкарев, осмотрел тело и установил, что мужчина, вероятно, был убит ударом по голове, так как имеются следы крови. Одежда и документы на убитом отсутствуют, то есть налицо признаки ограбления. Наряд ждет дальнейших указаний.
–Ждите, ждите. – Гена, вероятно, принял какое-то решение.– Встречайте нашу дежурную группу на шоссе, чтобы сопроводить к месту обнаружения тела.
–Есть – отрапортовал лейтенант.– И добавил:–Одевайтесь теплее, прохладно здесь у реки, товарищ майор.
– Спасибо, сейчас попрошу у интенданта выдать шинели или даже полушубки.– Балушкин никогда не упускал случая поиронизировать. При этом его глаза всегда оставались добрыми, а ирония никогда не была обидной.
–Что, едем, Геннадий Алексеевич? – следователь Ширяев, кряхтя, но довольно бодро поднялся  из глубокого старинного кожаного, одного, вероятно, возраста со столом кресла.
–Едем, Павел Николаевич, едем. Травников, Алексеев, Ермолинский. Нет – ОБХСС пока отдыхает. Баглай, возьми свой чемоданчик, хотя Эдика без знаменитого чемоданчика даже представить было трудно. По поводу его содержимого ходили легенды. Говорили, что там есть все необходимое, чтобы определить любое известное вещество, включая экзотические яды, а также большинство из тех, что  науке  пока неизвестны.
Но неизвестность науке не  означала, что они неизвестны эксперту-криминалисту Эдуарду Баглаю. Мне однажды посчастливилось заглянуть одним глазком внутрь чемоданчика. Там действительно, странным образом, на весьма ограниченном пространстве умещались различные пробирки и реактивы, несколько справочников: по оружию, по почвам, по метеорологии, по отравляющим веществам, по автотранспорту и что-то еще.
 А самое основное и ценное, как говорил сам Эдик, – это несколько общих тетрадей по девяносто шесть листов большого формата  в коленкоровых переплетах, от корки до корки исписанных баглаевским почти каллиграфическим почерком прилежного ученика на уроках чистописания – с нажимом, с правильными соединениями. В этих тетрадях был сконцентрирован весь его почти двадцатилетний опыт работы – с рисунками, фотографиями, схемами, примерами. Наверное, это следовало опубликовать, но Эдик говорил, что еще рано, маловато материала для полновесной книги, а для защиты диссертации он еще не созрел, да и не уверен, что это ему надо. Периодически, правда, его статьи появлялись в специальных ведомственных журналах и вестниках по криминалистике. Фамилия Баглай, означавшая «лоботряс», «лентяй» и «лежебока», никак не соответствовала деятельной и энергичной натуре носителя.
–Юрась, давай, присоединяйся. Тебе будет, надеюсь, интересно. Чего тебе здесь прохлаждаться, да шмалять  пахитоски .
–Конечно, Гена, а все это я мог бы и дома делать – и прохлаждаться, и курить. Правда, кукурузных листьев у меня нет, у меня простые болгарские «Булгартабак».
–Где берешь? Фарцуешь  помаленьку? – шутливо  спросил Балушкин.
–А то! Мне «финики » спецрейсами привозят и сигареты, и резинку, и пайты , и болонью в тюках.– в тон ему ответил я. – Думаешь, откуда  у меня деньги, чтобы тебя коньяком угощать! Может,  это и было нахальством с моей стороны, но я достаточно давно и хорошо знал Балушкина и понимал, что можно себе позволить, а что нет.
Гена уже позвонил в гараж и, как только  мы вышли на улицу, к подъезду подкатила «волга»- универсал с надписью: « Дежурный по городу» на бортах. За рулем сидел немолодой уже капитан. Он вышел, распахнул перед Балушкиным переднюю дверь и уважительно произнес:
– Прошу садиться, Геннадий Алексеевич! – Было видно, что Гена пользуется у этого человека доверием и уважением.
Балушкин пожал капитану руку и с таким же уважением поблагодарил:
– Спасибо, Петро. Я сколько раз тебе говорил, что умею открывать дверцу, а ты все выскакиваешь. Чай, не мальчик, чтобы мне двери распахивать, да и я не генерал паркетный.
– Ладно. Не сердитесь, это же я потому.  что мне с вами всегда приятно ездить.
– Однако давно не случалось, Петр Терентьевич.
– Это точно. Не совпадали у нас дежурства. Я уже давно своему начальству говорю, чтобы нас , как и оперативников, закрепили за конкретным дежурным. Вы бы тоже этот вопрос подтолкнули.  Всем же удобнее, когда водитель и опера знакомы, и друг на друга могут положиться.
– Ну, это ты разумно мозгуешь.– Гена, видно, отложил вопрос себе в память, а,  зная его бульдожью хватку, я был уверен, что рано или поздно. вопрос непременно решится.– Но я надеюсь, что и на других водителей можно положиться. Как, впрочем, и на других дежурных, – добавил Балушкин.– А, Петро? Не сошелся же свет клином на нас с тобой?!
–Оно, конечно, так, товарищ майор, но все-таки…
Судя по всему, Петр был водителем «от бога». Машину он вел как-то легко, уверенно, словно играючи. При этом он почти не пользовался тормозами, угадывая так, что лишь слегка отпускал педаль газа, приближаясь к перекресткам, и тут же снова набирал ход, проехав очередной светофор.
Свет в «Волге» не включался, в машине было тихо, следак, похоже, закемарил, привалившись к дверце. Будущий генерал постоянно ворочался, никак не мог устроиться. Был он высок и широк в плечах, ему явно некуда было деть длинные ноги, а голова на ухабах и люках упиралась в потолок. Он даже не сдержался и сердито произнес:
–Товарищ капитан, сделайте одолжение, хотя бы часть люков объезжайте, пожалуйста. А то я  точно головой вам крышу пробью.
–Ну, голову твою, Федя, беречь нечего! Не такая уж и ценность! – Генка был в своем репертуаре. А зря! Не предвидел он будущего карьерного роста  капитана Травникова. С генералами, даже потенциальными, надо быть аккуратными в выражениях. Федор через пятнадцать лет из Москвы  еще припомнит Генке эти слова, «зарубив»  ему полковника.
А пока он просто отшутился:
–Моя-то голова все выдержит,  она как у буйвола,  – твердая, а вот крыша в машине может принять форму головы.
–Извините, Федор, не знаю, как Вас по батюшке. Но объехать все люки невозможно, я и так стараюсь. – Водитель смущенно оправдывался. – Почему-то у нас все люки на проезжей части делают, да еще и в шахматном порядке. Я вот был в Норвегии, так там на дороге люков почти и нет – они на тротуарах или на обочине. А, если и есть, так все в один ряд расположены – между колес пропускаешь без проблем. И пассажирам удобно, и ни подвеска не страдает, ни баллоны. А здесь как нарочно!
 Тем временем мы уже проскочили курортные  Лисий Нос, Горскую, Александровскую и Разлив, и подъзжали к Сестрорецкому Разливу, а значит, и к Сестрорецку.
Мне как-то не понравилась эта напряженность, возникшая после Травниковских слов и Генкиного ответа и я решил разрядить обстановку, продемонстрировав заодно свою подкованность в краеведении.
–А знаете историю этих мест? Могу немного рассказать.
–Давай Юрка, покажи, что не зря в институте учишься, государство не зря на тебя деньги тратит.– Не знаю, уж, насколько Феде было это интересно, но,  видно, он тоже почувствовал некую неуютность ситуации и не хотел накалять обстановку.
Пришлось мне немного поработать экскурсоводом:
–Начиная с XIV века, река Сестра была пограничной. По Ореховецкому мирному договору по ней проходила государственная граница Новгородской Республики и Швеции, сохранявшаяся вплоть до Смутного времени,  когда по Столбовскому миру, шведы захватили у России все земли, прилегающие к Балтийскому морю, и граница передвинулась далеко на юг. Кстати, любопытно, что название реки не имеет отношения к слову "сестра" в привычном  нам понимании. Это название восходит к финскому "Siestar-oja", что переводится как "Смородиновый ручей", — и в допетровские времена речку было принято по-русски называть Сестрея. Русским это слово показалось похожим на слово "сестра", как, впрочем, и шведам, которые стали называть пограничную реку Зюстербек . В середине 17 века здесь появилось одноимённое шведское торговое поселение. Во время Северной войны в июле 1703 года, устье Сестры было взято русскими войсками, то есть через два месяца после основания Санкт-Петербурга, и уже в 1714 году был заложен город Сестрорецк, где Пётр указал построить летний дворец. Дворец был сооружён, но не сохранился до наших дней. В 1721-1724 годах был построен Сестрорецкий оружейный завод.
На Сестрорецком заводе трудился (и умер в Сестрорецке) русский оружейный конструктор генерал-майор Сергей Иванович Мосин, создавший знаменитую "трёхлинейку" — первую русскую "повторительную" (то есть магазинную) винтовку, которая служила нашим солдатам и в русско-японскую войну, и в Первую Мировую, и в Великую Отечественную, и в другие, и, кстати, до сих пор, по сути, состоит на вооружении.
На реке Сестра была поставлена плотина,  и в результате разлива перед плотиной образовалось озеро Сестрорецкий разлив.
– Смотрите, церковь какая-то. Никогда не обращал внимания. Старинная? – Гена тоже решил внести свой вклад в дело прочного мира или действительно заинтересовался.
–Не знаешь?
–Ну, почему же, знаю, разумеется. Церковь современная, новодел. Раньше при заводе была церковь святых Петра и Павла, но ее в тридцатые годы ликвиднули, а на ее месте построили школу и памятник вождю мирового пролетариата. Там же находится и еще один экспонат – деревянная реконструкция первой русской подводной лодки — так называемого "потаённого судна" Ефима Никонова.
Тем временем за разговорами слева осталась плотина основного русла реки Сестры, и справа – озеро. Кстати, Сестрорецкий разлив соединен с Финским заливом не только руслом Сестры, но и водосливным каналом, прорытым специально для того, чтобы обеспечить возможность сброса лишней воды из Разлива для предотвращения наводнений во время паводка.  На этом канале тоже устроена плотина для сброса излишков воды. Мы выехали из города Сестрорецка. Проехали мимо кладбища на противоположной стороне шоссе и покатились вниз, под горку. В это время раздался писк рации, и знакомый уже голос лейтенанта Шишкарева:
– Главный, главный, я – «Арктика – шесть», Вы еще далеко? Я жду на выезде из Сестрорецка, у поворота на детские Дюны, знаете?
– Знаю, я знаю,  – наш водитель оживился и почти сразу мы увидели стоящий на обочине  милицейский УАЗ с включенным проблесковым маячком.
– «Арктика-шесть» вижу вас,  – тотчас откликнулся Гена.
Петр подрулил и встал позади местных. Все вышли размять ноги и перекурить, только следак продолжал мирно посапывать на сиденье. Подскочил молоденький стройный высокий лейтенантик, четко отдал честь , представился:
– Младший оперуполномоченный Сестрорецкого райотдела лейтенант Шишкарев.
Согласно Вашему указанию дожидаюсь приезда оперативной группы для сопровождения…
–Стой, лейтенант. Мы не на занятиях по строевой. Говори нормально. Я оценил твою выправку.– Гена довольно бесцеремонно прервал доклад парня. Было видно, что тот недавно получил офицерские погоны, возможно, этой весной и еще не наигрался. Из его кобуры  к ремню тянулся страховочный шнур старого образца, кожаный, неудобный, но красивый, который вероятно, в кобуре крепился к антабке  табельного «Макарова». Опытные оперативники никогда  такими не пользовались, так как они были длинными и могли легко зацепиться за все, что угодно, от рукоятки на дверце машины и  дверной ручки до ветки дерева и руки случайного или неслучайного прохожего. Предпочитали более современные, завитые кольцами, которые были короче и растягивались при необходимости.
Гена тоже обратил на это внимание:
–Лейтенант, тебя как зовут?
–Славик, – ответил тот. – Простите, Вячеслав, – поправился он тут же,  смущенно зардевшись.
 Славик, смени страховочный шнур на пистолете. Если нет на складе, возьми шнур от телефона, который кольцами завит, иначе рискуешь потерять оружие – это не шутки.Зацепишься сам или в толкучке специально выдернут.… Смени непременно, не пижонь – не тот случай.
 Есть, сменить, товарищ майор, – и тут же наивно признался:
– У меня в сейфе лежит такой. Я этот еле достал – редкость теперь. Красивый!
–Я почему-то так и подумал – Балушкин по доброму протянул парню руку со словами:
–Ну, будем знакомы. Даст бог, еще не раз пересечемся по службе.
–Все может быть, товарищ майор.
–Геннадий Алексеевич я. Можешь вне кабинета так обращаться, да и в кабинете тоже, без особых церемоний. Церемонии – только в присутствии начальства большего, чем я сам, уместны.
– Понял, спасибо, Геннадий Алексеевич.
Умел, все-таки Балушкин разговаривать с людьми. Я всегда поражался и немного завидовал этому умению. И хотя мужик он был простой и свойский, образованием особо не обременен – школа милиции в Стрельне и заочный  юрфак,– но жила в нем некая наследственная, видать, интеллигентность, какая только из семьи и приходит к человеку, только с молоком матери и впитывается и ни с какими дипломами или степенями не добавляется. Я никогда не слышал, чтобы Гена повысил голос, чтобы прилюдно выматерился, хотя иногда по шевелению губ  можно было понять, как ему этого хочется.
 –Ну, что, показывай, Слава, дорогу. Мы за тобой.
–Нет, Геннадий Алексеевич, возразил лейтенант, – «Волга» там не пройдет, там только на нашей проедем. Давайте я вас всех за два раза перевезу туда, чтобы никому в «обезьянник» не садиться.
–Ничего, поместимся, не графья! – Кто у нас самый молодой? Тебе Слава, сколько лет?
– Двадцать… будет через два месяца.
– Юрка, а тебе?
– В сентябре  двадцать один исполнится.
– Ну, насколько я понимаю, вы оба и есть наилучшие кандидаты на клетку, остальные все уже посолиднее возрастом будут.
– Петро, ждешь нас здесь, только спрячь машинку в кустики, чтобы с дороги не видна была. Чую я, это будет полезно в будущем.
И как в воду глядел. Забрались мы все в УАЗик – нас шестеро, да местных с лейтенантом трое – мы со Славиком и еще с двумя сержантами влезли через заднюю дверь в отделение для задержанных, в так называемый «обезьянник», или «клетку». В принципе,  там было вполне удобно, только трясло сильно, когда машина пошла сначала по грунтовке, а затем вообще по полному бездорожью и по кустам вдоль берега Сестры. Было видно, что здесь до нас уже пару раз проехались, пробив некое подобие просеки. Вероятно, в первый раз проехать было сложнее.
– Мы здесь еле пробились по первому разу, –  подтвердил мои выводы старшина – водитель. Думал, не пройдем, хотел уже по речке ехать, да побоялся ночью. Днем бы так и сделал. Боялся фары побить об кусты. Все-таки не БМП, хотя прет почти вровень с ней. Весу только поменьше, не может так валить деревья, да и по мощности не сравнить. И еще как-то без пулемета неуютно, привык, что завсегда есть чем ответить.
– Механик – водитель?
– Так точно, товарищ майор. Два года в Афгане.
– Где?
– Ташкурган – Кундуз, сто сорок девятый гвардейский, мотострелковый, Ченстоховский Краснознамённый ордена Красной Звезды полк двести первой мотострелковой дивизии,– четко отрапортовал водитель с нескрываемой гордостью.С  Карпат, из  Мукачево в одну ночь перебросили.
– Так мы с тобой, братишка, в одной дивизии были – Гена уже почти по-родственному смотрел на водителя.– Я был тогда командиром взвода в сто двадцать втором полку.
– Там командиром был подполковник Изварин, у меня там Вася Глухов, земляк мой служил.
– Изварин погиб, на его место потом  полковника Васильева прислали. Глухова не помню, наверное, это в другом батальоне. В  нашем я всех знал.
Разговор теперь полностью переключился на воспоминания. Нашлись и общие  знакомые и даже друзья. Старшина и майор, оказавшиеся неожиданно собратьями по оружию, прошедшие параллельно по одним дорогам, с нескрываемой грустью перечисляли фамилии бывших сослуживцев, не вернувшихся «из-за речки» и названия поселков, речек и городков, через которые их провела эта война. Действительно, верно говорят, что «мир тесен» Я неоднократно в этом убеждался в жизни:
***
 Однажды, после восьми часов на самолете в Сибирь, а  потом еще столько же на вертолете в тундру, до забытого богом временного поселка золотоискательской артели в устье безымянной речушки, скорее, ручья, после двух дней, проведенных на местной крошечной ТЭЦ, сравнивая имевшиеся чертежи с реальной действительностью, и попытавшись после этого улететь обратно, я столкнулся с тем, что на ближайшие три недели ни одного свободного места в вертолете не было.
Вертолет сюда летал три раза в неделю, а как раз заканчивался промывочный сезон, и золотодобытчики постепенно покидали артель до следующей весны. Так что сидеть мне предстояло долго. Но желания такого не было,  и я отправился к местному авиационному начальству, которое было представлено двумя людьми: начальником аэропорта и его секретаршей. Кто из них был главнее – это большой вопрос, но я решил пойти по линии наименьшего сопротивления. Достал из рюкзака припасенную бутылку «Амаретто», подумал и пришел к выводу, что к начальнику надо идти с чем-нибудь более существенным, чем дорогой, но непривычный российскому человеку итальянский ликер.
 Поэтому путь мой сам собой определился и мы с, кажется, Машенькой  к утру благополучно прикончили заморскую дрянь. И слава богу, так как я к этому времени уже с трудом выдерживал напор явно сексуально неудовлетворенной девочки. Кадавр , неудовлетворенный сексуально. Кажется, даже братцы   до такого не додумались. Хотя, у них вроде был кадавр, неудовлетворенный полностью, если не ошибаюсь. А раз полностью, то можно предположить, что и в этом плане тоже. Машенька – пусть будет Машенька, хотя за давностью лет  ручаться уже не мог у– если я правильно помню классификацию, относилась к кадаврам второго  типа, способным компенсировать истончение «серебряной нити»  путем поглощения материальной энергии. И эту энергию она всю ночь черпала из меня, вычерпав, похоже, всю без остатка. Мне казалось, что я отчетливо вижу шнур, выходивший изо  лба  моей визави и уходящий куда-то в астрал, вероятно, в область пониже пупка ее астрального тела.
 Интересно, слово «визави», в принципе, означающее «стоящий или сидящий» напротив, может быть применено в данном случае, когда напротив находился человек не стоящий в обычном смысле слова и не сидящий,  а скорее, лежащий?
Постепенно, по мере того как уходили мои силы, этот серебристый луч явно набирал энергию, светился ярче и ярче, становился толще, пока,  наконец, не достиг толщины каната сечением примерно с металлический рубль. Вокруг него появился концентрический ореол-аура, как экранирующая оболочка у коаксиального кабеля, но, когда моя энергия прекратила поступление ввиду полного ее отсутствия, шнур стал постепенно втягиваться в  Машин (или все-таки, Маришин?) животик и вскоре совсем исчез. Девочка начала мелко-мелко дрожать, задергались руки и ноги, тело несколько раз подпрыгнуло, все мышцы напряглись, с губ срывались какие-то бессвязные звуки. Вероятно, это был своего рода оргазм, но уж очень пугающий и необычный. Похоже было, что к ней возвращается сознание, которое она утратила в процессе.  Я смотрел на нее и чувствовал, что одной бутылки ликера на двоих  явно недостаточно, чтобы это могло мне понравиться. Но на какие жертвы не пойдешь ради любимой работы, проектных изысканий и построения общества светлого будущего к назначенному сроку, до которого, однако, еще оставалось почти два десятка лет.
Поэтому, когда утром, после всех этих утомительноволнительных мероприятий, длившихся всю ночь, Мариша, а может Маша, накрасив, все, до чего доставала ее ручка, и нимало не смущаясь моего присутствия (а действительно, глупо было бы уже смущаться после всех перипетий  и пертурбаций этой ночи!),  перемерила, кажется, все лифчики и все трусики, имевшиеся в ее распоряжении ( а ими был заполнен целый ящик комода и полка шкафа), остановилась, наконец, на том, что ей показалось самым лучшим, а мне вообще невидимым и оттого излишним, наконец, сказала:
– Все, поторопись, пора приступать к следующей фазе наших действий. Сам понимаешь, это все только прелюдия.
 Тут я испугался по–настоящему, Если это была прелюдия,  а сейчас еще только интерлюдия, то дожить до заключительного каданса  у меня нет никаких шансов. И реприза  мне тоже как-то не улыбалась. Кроме коды  и финала никаких мыслей не было. В крайнем случае хотелось бы, чтобы эта прелюдия была  хотя бы к хоралу , что подразумевает под собой хоровое(!) пение. Подчеркиваю – хоровое! Поэтому слова подруги о том, что нас ждет начальник аэропорта, вселили в меня смутную надежду на то, что я не останусь вновь один на один с ее проблемами. Я вообще не мог понять незнакомого мне начальника, у которого была столь качественная секретарша. Как он мог допустить, чтобы кадавр так изголодался!
–Слушай, а сколько лет начальнику? – мой интерес был настолько откровенно выражен, что она даже расхохоталась:
–Не боись! Я тебя сегодня,– она сделала ударение на последнем слове,– больше мучать не буду. Вижу, что все отдал честно и без остатка, признательна. Сергеич в этом смысле сачок, а может, его жена специально полностью выдаивает, чтобы он уже ко мне даже близко ничего не чувствовал. Я его, правда, пару раз раскрутила; оказался вполне пригоден, но потом стал манкировать, боится, видать, что женушка прознает. А кроме Сергеича да нескольких залетных пилотов здесь нормальных мужиков не водится.
– А артельщики, их же навалом, а женщин, похоже, совсем нет.
–Во-первых, женщины здесь есть, хоть и наперечет. Кроме Сергеичевой женки есть еще целых три поварихи в артели – каждая килограмм на сто с лишним потянет.. Любой на всю артель хватит, еще и останется. Они по субботам все вместе на станцию в баню ездят и всех троих с собой возят. Еще продавщица есть в лабазе – водкой торгует, хлебом. Эта, говорят, девочка-недотрога.  Но я-то видела своими глазами, как  эту недотрогу прямо у нее в магазине на прилавке главбух артельный «дотрагивал». До того дотрагивался, что прилавок рухнул. Пришлось главбуху  в санчасть идти, шов на рассеченный лоб накладывать – об пол он так саданулся. Так этот кобель тут же и фельдшерицу оприходовал. Она мне сама рассказала, в тот же день. Я уж было обрадовалась, что мужик есть нормальный, ибо остальные артельные – пьянь беспробудная и грязные, пахнут плохо. Я так не могу. Я, если заметил, стерильная – жаль не стерилизованная.  Зто– главная проблема. Здесь, сам понимаешь, с этим сложно.  Я уж втрое вертолетчикам за резинки переплачиваю, а все равно при моих запросах не хватает. Быстро очень заканчиваются. Хоть стирай! – Она рассмеялась. – Придется, наверное. Так представляешь, – продолжала она  рассказывать, пока мы шли от ее домика к тому,  что здесь называлось  славным словом «аэропорт»,– этот козел, ну бухгалтер, после первого же раза заявил, что он не желает гробить свое здоровье и хочет оставить силы на других теток. Он, мол, собирается осчастливить не одну, а всех. Тоже мне счастье!  Одну меня осчастливить не смог, а на всех, видите ли, губу раскатал!  – Ох, как я понимал и этого главбуха, и ейного начальника, и начальникову жену, которая, видать, хорошо знала, с кем имеет дело ее супруг во время работы и действовала проверенным веками женским способом: сделай ночью так, чтобы до следующей ночи у мужчины даже помыслить о женщине сил не было.
 Тем временем мы пришли. Мариша-Машенька толкнула дверь и провела меня в неожиданно большую комнату, где стояли два кресла и красивый, почти новый кожаный темно-зеленый диван. Она кивнула в сторону дивана:
– Падай, отдыхай. Переутомился небось, укатала я тебя! Это мы можем! Или могём? – подражая герою известного военного фильма,  произнесла  она со вздохом.
– Могим! – в тон ей ответил я. – Мы тоже кое-что могём!
– Я это заметила, представь себе, и оценила. Потому и пойду сейчас просить за тебя у начальника.
С этими словами она сняла трубку с селекторного  аппарата (надо же, селектор!) и проговорила:
–Приветик, начальству! Я уже здесь. Хочешь меня?   Знаю, хочешь! Я зайду, жди.
Я достал из кармана поплавок  академии гражданской авиации, к которой не имел никакого отношения, но который всегда возил с собой в командировки, и прицепил его к пиджаку. В отличие от большинства подобных значков об окончании ВУЗа, имевших  почти один стандартный для всех  институтов дизайн, этот отличался кардинально. Красивый золотой  самолетик  стремительно рассекал синее небо на фоне белого земного шара с линиями меридианов и параллелей. В бесконечных командировках он неоднократно выручал меня, когда требовалось как-то улететь туда или обратно, а билетов не предвиделось. Не раз навстречу «своему» шли и кассирши, и даже экипажи. Однажды из Ташкента меня даже везли в кабине пилотов, так как не было не только билетов в кассах, но и места в салоне.
– Заходи, труженик постельного фронта,– улыбаясь, Машка-Маринка, поманила меня пальчиком и посторонилась, давая возможность войти в кабинет. Но не преминула чуть сдвинуться, когда я проходил, так, что волей-неволей я был вынужден протискиваться между косяком и ее грудью. Косяку, понятно, это было «до фени», а ей,  нет. Она, похоже, уже ожила и была готова к новым подвигам.
–Ну, ненасытная! – шепнул я ей на ушко на ходу.
–Да, мы такие!  Нам, пожалуйста, все, сразу и побольше!
Я вошел, поздоровался и обомлел. За большим солидным столом в дальнем конце кабинета сидел мой однокурсник, с которым мы вместе в паре делали обычно лабораторные работы перед сессией – Дима Малышев. В отличие от нас, питерских, иногородние студенты прилетали за месяц до сессии, сдавали контрольные, делали вместе с нами практические работы и слушали целыми днями лекции почти по всем предметам, стараясь ликвидировать дефицит  знаний, недополученных за учебный год.
Нельзя сказать, что мы с Димкой были друзьями. Сокурсники и не более, хотя он несколько раз ночевал у меня дома, мы выпили не одну бутылку коньяка, я его познакомил не с одной из своих знакомых девочек, специально напоминая им про необходимость привести подружку для моего товарища. Начальник мгновенно подлетел ко мне, обнял и поинтересовался:
–Так, позволь мне тебя приветствовать и спросить,: – Как ты влип в мою нимфоманку? Как это тебя угораздило? Я тебе сочувствую.– Димка сделал скорбное лицо, но глаза смеялись.– Но, судя по тому, как она за тебя ходатайствует, честь нашей альмы матер ты не посрамил. Чего сразу сам ко мне не пришел?
– Я решил, что кружной путь надежнее, и я уже давно убедился, что во многих случаях мелкий клерк гораздо эффективнее, а главное, значительно дешевле обходится, чем большой начальник. Когда мне надо в Ленинграде кого-нибудь прописать, то у начальника милиции или начальника ЖАКТа это стоит несколько сотен, если не тысяч, да еще и попасть к ним надо как-то, а значит, надо еще искать подходы и тоже «благодарить». А у паспортистки в том же подразделении то же самое можно решить за пару финских колготок или бутылочку парижских духов. И то, и то на Галёре стоит не дороже полтинника. А если девочка молодая и симпатичная, то эти колготочки потом еще на нее и надеть собственноручно можно… Димка недоверчиво покачал головой.
–Что, паспортистка вместо начальника подпись поставит и печать шлепнет?
–Разумеется, нет у нее печати. И подпись подделывать она не станет – не полная же  дура. Но, как ты понимаешь, не один только мой протеже прописаться желает. Много народа этим занимается. Кто-то квартиру на Ленинград из другого города обменял, кто-то из армии демобилизовался  или с зоны откинулся и домой должен вернуться, кто-то на учебу в институт поступил или в академию военную с семьей прибыл – всем прописка нужна. Вот и соберет девочка все такие заявления в одну толстенькую стопочку, а в серединку и бумажечку, за которую колготочки получила, подсунет. Думаешь, будет этот ее начальник каждую бумажку в стопочке вычитывать и разбираться в мотивах и нюансах? Для этого у него и есть паспортистка, чтобы ему на подпись только правильные бумаги приносить. А если учесть, что девочка в новеньких обалденных колготках или, еще пуще, чулочках, да в коротенькой юбчонке, из-под которой краешек этих чулочков проглядывает и резиночка виднеется, перед ним и так, и этак попкой вертит – ну, до грибов, ли Петька! Тут не то, что подпись или печать поставишь, тут и слюной изойдешь, и глазки совсем не в бумагу смотрят, а рука сама без команды мозга пишет. Мозг в этом вопросе уже  вообще не задействован. Здесь совсем другая голова работает и по другому принципу.
–Я же не подозревал, что ты здесь сидишь. Я помню, что вроде ты в Новосибирске был, когда мы учились, вот и действовал по стандарту. Кто же знал, что такая тяжкая доля мне в этот раз выпадет.
–Уже два года. Почти сразу после защиты перевели в эту тьмутаракань. Но положение и деньги приличные. Здесь же и полярка, и коэффициент. Получается, почти в три раза больше, чем в цивилизации. А работа – не бей лежачего. Жена только ноет, что скучно ей, видите ли, ни кино, ни ресторанов, ни театров, ни мужского внимания. Где я ей мужское внимание найду?! Так что готовься, будешь оказывать вечером. Она, как узнает, что ко мне из Питера приехали, так сразу растает. Добрая будет.  Я ей сейчас сообщу, эту девку пошлю, пусть  передаст, чтобы пельменей из оленины налепила к ужину.
–Димон, я домой хочу, устал я за эти дни. Пока сюда к вам добирался – сутки на ногах, а сегодняшняя ночь меня вообще добила. Я уже никакой, меня даже на расшаркивания уже не хватит, не то, что на знаки внимания.
Он нажал кнопочку на столе, и тут же появилась секретарша.
– Кажись, и я пригожусь? – Она с явной надеждой переводила взгляд с шефа на меня и обратно.
–Пойди, купи машинку губозакаточную. – грубовато обрезал ее надежды Дмитрий Сергеевич, но с теплотой в голосе продолжил:
–Сделай, дорогая, одолжение – прогуляйся до моей хаты и Алинке моей передай, что у нас вечером будут гости из Ленинграда. Пусть пельменей накатает побольше.  И скажи механику, что я просил скататься до стойбища и оленинкой разжиться свеженькой, для меня. Деньги пусть у Алинки возьмет, а лучше на, вот, – он открыл сейф, достал оттуда маленькую «Столичной». Это надежнее будет, за деньги могут аборигены и не дать. – Чувствовалось, что у Димона здесь все было налажено и поставлено в правильное русло.
Девочка разочарованно кивнула, присела в подобии книксена и отправилась выполнять задание.
 А мы с Димкой еще долго вспоминали прошлое, ребят из нашей группы, наши похождения в Ленинграде и удивлялись, как же тесен мир. Улетел я через два дня, которые были полностью посвящены пьянству и воспоминаниям. Алинка у Димона оказалась вельми приятной женщиной, так что я поспешил улететь от греха подальше, так как всю жизнь исповедовал принцип, что жена друга – табу, а мысли в эту сторону уже начали появляться.
***
 Тем временем машина встала, мотор смолк. Наступила тишина, я вылез из обезьянника и из машины и понял, что путь наш привел per aspera ad astra   Ночь была редкостная – черная-черная, подобная ночам в далеких южных широтах. Небо раскинулось бархатом с блестками драгоценных камней. Тут были камни на любой вкус:  белые и сероватые жемчужины, синие сапфиры всех оттенков, розовые, желтые и голубые брюлики, красноватые кораллы и александриты. С журчавшей рядом за прибрежными кустами речки тянуло прохладой, а в кустах кто-то шебаршился мелкий, но нахальный, – присутствия человека не боялся. Лейтенант повел нас по едва заметной тропинке, освещая дорогу мощным фонариком. Эдик, разумеется, тоже был экипирован для такого случая и тоже включил свет. Стало почти светло. А когда включили свои фонари старшина-водитель и следователь Ширяев, то уже все кусты стали легко различимы, и мы быстро вышли к нужному месту, которое было опоясано бело-красной лентой. Поднырнув под нее и подсвечивая нам фонариком, лейтенант затем повел лучом света вниз на берег Сестры.  Сверху нам было хорошо видно лежащее на урезе  воды тело. Поскольку одежды на нем не было, то лежащий вниз лицом мужчина белым пятном хорошо выделялся на фоне черной воды и черного же илистого берега. Ноги находились в воде, над водой торчали ягодицы и часть спины. При этом на суше, а точнее, на корнях и ветках кустов, которые здесь росли фактически прямо  из воды, лежала одна рука. Вторая была в воде, голова же находилась на берегу. Складывалось впечатление, что человек плыл по реке, а потом одной рукой зацепился за куст, подтянулся и слегка выполз на сушу. Но на большее у него уже сил не хватило, и он так и остался лежать в этом положении между двумя стихиями – водой и твердью, не принадлежа уже ни той, ни другой. Небыстрое течение струйками обтекало покойного, вода набегала прямо ему между ног, создавая небольшую волну, которая то закрывала белеющую задницу, то уходила снова,  нескромно открывая эту часть тела  для взглядов всех присутствующих. Гена обратился к лейтенанту:
–Слава, дай, пожалуйста, своим команду выломать, вырубить, срезать четыре жердины длиной метра по полтора – два и толщиной в руку у запястья. Надеюсь, в машине найдется что-нибудь колюще-режущее.
– Конечно, товарищ майор, я без топора на дежурство не езжу. Мало ли куда придется заехать; бывает, что и гать надо сделать, и веток под колеса нарубить… – Старшина уже нес из кабины этот универсальный по своим возможностям инструмент.
 Вроде нехитрая вещь, а незаменима во многих делах.  Уже, наверное, несколько тысяч лет как придумали древние это приспособление, а до сих пор надежно служит людям.  И церковь им Нестор на Онеге ладил, и лодки-долбленки однодеревки – будары, кутьки да комяги разные  им долбили, и землю как мотыгой топором-теслом рыхлили, и плотник без топора уже  как  и не плотник.  Можно и дров наколоть, и тушу зверя добытого разделать, а кто умением обладает, так и поделку, какую сделать топором сподобится. А при случае, по необходимости, и черепушку снести врагу дело достойное – боевые топоры почти у всех народов водились. На Руси – секиры да бердыши, клевец у поляков, чеканы у скифов и некоторых народов восточной Европы,  у индейцев – томагавки.  И латы пробить, и меч вражеский зацепить и выдернуть, и пленного добыть,   ежели обухом огреть. Можно и как молоток пользовать – гвозди забивать. И дом именно рубят. Здесь без топора совсем никак. Даже современные инструменты топору не конкуренты.  Не любят, наверное, топор только те, кто подневольно много лет  им махал на лесоповалах нашей необъятной и любимой, «где так вольно дышит человек». Я, например, очень уважительно отношусь к этому изобретению человечества, считая его наравне с колесом, порохом, парусом, бумагой и луком – наиважнейшим в человеческой истории.
Ребята принесли четыре добротных шеста, хотя никто пока не понимал, для чего они предназначены и зачем начальник приказал их сделать. Похоже, только многоопытный и всякого на своем веку повидавший следователь Паша Ширяев,  быстро просек Генкину задумку и тихонько посмеивался в  седые усы.
– Сделали шесты, Геннадий Алексеевич, что дальше? – Славик продолжал демонстрировать готовность выполнить любой приказ командира.
–Дальше? Дальше давай, ограждение снимай, чтоб ни одного клочка ленты на кустах не осталось, не дай бог. Проследи за этим, когда ребята закончат.
–Есть проследить! – в голосе Славика слышалось полное недоумение. Ну да, он грамотно, как учили, выполнил все необходимые по инструкции первичные действия на месте происшествия: обнес его лентой, выставил оцепление, сообщил руководству. Но теперь он не мог взять в толк смысл приказов городского дежурного. Зачем нужны эти шесты, зачем надо убирать ограждение, если труп еще не вывезен, и почему так важно проследить, чтобы не осталось обрывков ленты. Обычно в таких скрытых от публики местах ленту вообще не убирали – чего силы тратить на это, да еще и ночью, рискуя исцарапать лицо и руки ветками. Все равно вторично ее не получится использовать – неудобно. Но приказ  есть приказ, а Славик привык приказы выполнять. Его твердо приучили, что именно четкое выполнение приказов начальников и старших по званию есть залог и гарантия достижения положительного результата дела и его личного успеха в этом деле, а значит,  и его будущего продвижения по службе. Поэтому он тщательно два раза обошел с фонариком весь периметр, срезал перочинным ножиком, который ему выдал из своего знаменитого чемоданчика Эдик, пару прилипших к дереву обрывков ленты и еще парочку подобрал с земли. Всю  принесенную ленту Гена упаковал в большой полиэтиленовый пакет и приказал отнести его в машину. Наконец, кажется, наступил момент, когда нам предстояло узнать о планах нашего командующего.  Но оказалось, что не только узнать, но и принять активное участие в их выполнении.
– Мужики,– Гена  оглядел всех своих бойцов командирским взглядом. Он был высок, строен, подтянут. В нем чувствовалась военная выправка строевого офицера, а не только мента.
–Кто у нас самые молодые? « Молодым везде у нас дорога»! Видать вам, парни сегодня  быть героями и ложиться грудью на амбразуру. Остальные уже заслужили право смотреть, как совершается подвиг, но не совершать его самим, – и неожиданно добавил.
–Юрась, Слава . Не расстраивайтесь! Когда-нибудь наступит и ваша очередь отправлять молодых, прикрываясь годами и опытом. Раздевайтесь догола, думаю, что плавок у вас не имеется, не предвидели,  а в мокром потом ходить – заболеть наверняка.  Придется искупаться. Награду в виде хорошего коньяка после подвига обещаю каждому выжившему, но выживут все, надеюсь.
Я еще не до конца просек, что Гена задумал, но начал догадываться. Со всех сторон понеслись комментарии и язвительные замечания в наш адрес.
–Геннадий Алексеевич, надо было в группу кого-нибудь из молодых телефонисток включить. Там есть парочка пухленьких, они бы как раз и в воде не замерзли. И нам бы теплее стало,– известный на все управление Казанова  Ваня Ермолинский подал мысль, которую тут же стали активно обсуждать присутствующие. Я, разумеется, тоже сожалел, что Гена не догадался привлечь к этой работе парочку молодых девиц из аппаратной. По крайней мере, тогда мне не пришлось бы лезть в ночную, отнюдь не парную воду. Это на Черном, Красном, Средиземном, или Карибском морях, наверное, в кайф пойти ночью купаться с подружкой и тихонько плыть по лунной дорожке, наблюдая за свечением воды вокруг ее обнаженного тела. А потом вылезти на песок и согреваться теплом, исходящим от этого же тела. Здесь, увы, не было ни теплого моря, ни обнаженной подружки. Обнаженка, правда имелась. Но лучше бы ее и не было. Только теперь, когда я уже стоял абсолютно голый, а рядом вместо подружки стоял такой же голый лейтенант и нас вовсю начали жрать комарихи, которым темнота не мешала четко находить самые «вкусные» места  наших тел, Генка-гад торжественно вручил каждому по два шеста, наказав строгим голосом:
– Руками, ребята, старайтесь не дотрагиваться, хрен его знает чего там можно подхватить, а перчатки мы не предусмотрели. Эдик, у тебя нет случайно в чемоданчике?
–У Эдика есть все, как в Греции. - откликнулся Баглай и действительно протянул нам две пары тонких резиновых перчаток.– Что за эксперт, если он без перчаток работает?! Это уже не эксперт, а дилетант, который все «пальчики» своими отпечатками накроет. - Эдик фыркнул презрительно. – Но у меня только две пары. Надеюсь, мне не придется выполнять здесь свои прямые обязанности.
 Для меня самой большой и сложной проблемой были ноги. Дело в том, что я с детства не научился ходить босиком. Моя матушка всегда боялась, что я непременно порежу подошву стеклом или железякой  или поймаю занозу от сосновых иголок, или какую-нибудь заразу типа грибка, лишая и тому подобного. Поэтому она всячески заставляла меня надевать что-нибудь на ноги не только в лесу, но даже на пляже, а тем более там, где в траве действительно можно было наступить на пробку от бутылки или осколок самой бутылки. Так что ходить босиком я не был приучен. Не любил и не умел. Кожа на ногах у меня не загрубела, нервные окончания стоп не привыкли к грубым воздействиям камней, шишек и коряг, что не позволяло мне чувствовать себя комфортно без какой-нибудь обувки. Поэтому я решил пожертвовать кедами – благо я случайно второпях надел совсем старые, которые уже пора было выбрасывать. У меня были куплены новые, корейские, которые я берег и надевал только в хорошую погоду и по важным случаям: на свидание, погулять с друзьями, сходить в гости…  А в этих, старых, я играл в футбол в Овсяшке, мог бродить по лесу, ходил в походы, не боясь испачкать грязное и порвать рваное. Так что и теперь я мог, благодаря верным  советским резиновым кедам, не беспокоиться о том как буду шлепать по дну реки, где были весьма вероятны всяческие сюрпризы типа консервных банок и бутылок, оставшихся после пикников отдыхающих граждан.
Но самый первый сюрприз ожидал нас сразу, как только мы попытались влезть в воду. Во-первых, Генка дал команду входить в реку не там, где лежал покойник, а намного выше по течению.
–Не следует топтаться рядом с трупом, сообщая всему миру, что здесь уже был майор Балушкин со товарищи, а во-вторых, береженого, как известно, и бог бережет, .– Пояснил наш командир отеческим голосом.  Это было похоже на просветительскую лекцию для умственно неполноценных детей.–Подойдете к нему по течению, сверху. Так не будет шансов, что водичка на вас что-нибудь гнусное от «жмура» накатит, и следов от вашей топотни не останется. Постарайтесь поменьше по берегу у уреза фланировать; там, на песке и глине, следы ног надолго сохранятся, а нам это ни к чему.
 Идея командирского плана уже давно стала нам всем понятна. Поэтому, взяв в руки шесты, мы с лейтенантом Славой прошли с десяток метров вверх по реке, сквозь кустики вышли к воде и шагнули в темноту. Весь этот путь нам освещали лучи нескольких мощных фонарей, позволявшие более - менее спокойно, без особых происшествий разминуться с торчащими сучками и ветками, видеть, что делается под ногами, чтобы не навернуться на корнях и кочках,  и не звездануться в речку с довольно крутого берега.
 Вода была холоднее, чем  нам казалось вначале, когда мы трогали ее руками, а глубина больше, чем можно было предположить, глядя на речку. Я сразу бултыхнулся, поскользнувшись на каком-то округлом голыше, и с головой ушел под воду. Правда, я тут же встал на дно, и оказалось, что на самом деле воды здесь по пояс, а высоченному Славику вообще вода еле закрывала то, что не следовало выставлять на всеобщее обозрение.
–Все живы? Целы? – Взволнованный голос выдавал Генкино беспокойство. Видимо, произведенные  мною шум и плеск его насторожили и обеспокоили.
–Все нормально,–откликнулся я, и Слава тут же подал голос:
–Без проблем!
–Шесты не потеряли?
–Никак нет, товарищ начальник!– я тоже старательно «косил» под ретивого служаку.– Как можно?!
Опираясь на шесты, прощупывая ими дно, мы потихоньку, маленькими шажочками, двинулись вниз по течению навстречу подвигу и обещанному коньяку. Вопреки потаенным ожиданиям и смутным надеждам голый гражданин никуда не исчез – не растворился в воде, не уплыл по течению, не ушел, ожив неожиданно, к своей семье и друзьям. Он продолжал все так же неподвижно плескаться на мелководье, куда его, очевидно, вынесло течением. Сестра в этом месте  делала небольшой поворот русла, и течение подмывало наш берег, ударяя в него хоть и не очень сильно, но достаточно, видать, чтобы выбросить мужика на кусочек песчаного пляжика под довольно высоким нависавшим берегом, поросшим ольшаником.
–Слава, давай заходи снизу, упирай шест ему  в подмышку, а я  с другой стороны нажму. - Два шеста каждому – это был явный перебор. Они были длинноваты, обращаться с двумя сразу было несподручно, неудобно, и я, прокричав: – Поберегись, народ! - как копье, метнул один на берег, в кусты. Было слышно, как Гена тут же дал команду найти и забрать шест. Командир продолжал уничтожать улики.
Надо сказать, что надеть перчатки, щедро выделенные нашим запасливым экспертом, мы, разумеется, по запарке забыли, так что только шестами мы и могли действовать. Ибо прикасаться к покойнику никакого желания у нас не было.
Уперев шесты в подмышки мужику, я сосчитал вслух:
–Раз, два, навались! – Мы с трудом столкнули тело в воду.
–Парни, аккуратнее с человеком, не повредите кожные покровы. Мои  областные коллеги  тоже не идиоты, вмиг просекут. - Эдик Баглай проявил заботу о покойнике или тоже опасался оставить улики. Ну, «жмурику» уже навредить было невозможно. При ближайшем рассмотрении было видно, что голова проломлена, возможно, именно тем инструментом, панегирик которому я недавно только пропел. Зрелище – не для слабонервных  – не буду даже описывать.
Вопреки моим опасениям труп не утонул, попав на глубину и течение, а довольно споро поплыл вниз. Слава тут же ловко направил его шестом к середине реки. Я тоже уперся и, нажимая на шест, двинулся поперек речки к противоположному берегу. Мы с летёхой быстро приноровились к согласованному движению и минут через семь-десять уже подтащили, а точнее, подтолкали «найденыша» к земле, которая находилась уже вне города Ленинграда. В этом месте, по середине русла Сестры, как раньше между Новгородскими землями и Швецией,  позже между Россией и Финляндским княжеством, а потом между СССР и Финляндией, в настоящее время, проходила граница  между городом Ленинградом и Ленинградской областью. Меняются времена, появляются и исчезают государства, строятся и уходят города, и только природа никуда не исчезает. Как служила речушка некой границей пять веков назад, так и сегодня выполняет те же функции, внося разлад в отношения людей.
Увы, на противоположном берегу не имелось отмели, подобной той, с которой мы  «угнали» покойничка. Пришлось нам протолкать его еще метров десять вверх против течения, пока представился нашим глазам удобный затончик под ветками небольшой ивы, куда мы с огромным удовольствием и направили нашу добычу. Мужик показал отличные мореходные качества и, рассекая воду, словно адмиральский катер, как в гавань, вошел между корней дерева. Убедившись, что груз прибыл по назначению и не проявляет намерений пуститься в новое плавание, мы с лейтенантом издали победный клич:
–Да! Мы сделали это! Ура! – Но тут же услышали обеспокоенный голос командующего операцией:
–Чего, черти, орете?  От водички что ли охренели? Давайте на берег быстренько, поздно уже. Скоро ночь кончится, светать начнет.
Действительно, хотя белые ночи уже давно закончились, но продолжительность дня еще была значительной. Солнце  вставало довольно рано. Так что надо было поторапливаться, что мы и сделали. Наискось пересекли течение в обратном направлении, выбрались на берег, с помощью поджидавших нас ребят взобрались наверх и тут же на нас набросили какие-то неизвестно откуда взявшиеся огромные куски ткани.
– Чехлы от «Волги»,  – пояснил Ермолинский в ответ на мой вопросительный взгляд.– Пока вы, маэстро, благородно принимали ванну, подмывая свою задницу, ваш покорный слуга, выполняя волю и приказ отца-командира, сбегал к шоссе, снял чехлы с обоих сидений и теперь ваше драгоценное здоровье вне опасности.  Надеюсь, что это зачтется мне при распределении  обещанных наград.
–Понятно,  Ванечка,  понятно. Оказывается цена Вашей дружбы и заботы – глоток коньяка!
–Неубитого медведя делите? – Генкина фигура выросла рядом.– Давайте, ребята,. одевайтесь по-быстрому. Пора к следующей фазе операции переходить, - и добавил в ответ на наши со Славиком вопросительно-просительные взгляды. Обещанное чуть позже, у костра получите.
И снова начал отдавать приказы
–Так, старшина, врубай рацию, свяжись с городом. Остальные за хворостом и разводить костер подальше от деревьев и кустов, чтобы пожар здесь не устроить. Лейтенант, ты же на своей земле, оденься и покажи всем, как доблестная сестрорецкая милиция умеет работать. Вот тебе десятка – с тебя две бутылки беленькой.  Передай Петру, что это мое распоряжение, пусть с тобой скатается, куда скажешь – хоть в Сестрорецк, хоть в Курорт.
–Не, в Белоостров надо ехать. Там таксистов больше в это время. Но сначала попробую к вокзалу.– И он легкой рысью затрусил к шоссе.
 Старшина принес манипулятор  и вручил его Генке.
– Геннадий Алексеевич, Ленинград на связи.– Длиннющий шнур тянулся от манипулятора к машине, к радиостанции.
 –«Гнездо, гнездо, я Птенчик. – Денис, это Балушкин.
– Да, товарищ майор, Гнездо на связи, слушаю Вас.
– Свяжись, пожалуйста, по телефону с областным дежурным; передай, что  городская оперативная группа под руководством дежурного майора Балушкина, обследовав место обнаружения трупа в районе города Сестрорецка, установила, что труп действительно имеет место быть. Но находится на правом берегу реки Сестра в прибрежных кустах, а, следовательно, расположен на территории, не подведомственной нашей юрисдикции.  Короче, объясни им:  пусть выезжают. – Все, конец связи, как понял?
–Конец связи, понял хорошо, сейчас позвоню. - Генка нажал тангенту  и отдал манипулятор старшине, не забыв похвалить его – Молодец, старшина, нигде раньше не видел, чтобы такой длинный кабель у манипулятора имелся.
–Я еле достал, за бутылку у вояк в автобате в Сертолово. Там наш, афганец, на складе сидит. Не отказал. А зато удобно как! Не надо каждый раз к машине бежать.
–Гена, а зачем надо было по рации в город звонить? Разве ты не мог прямо с областью с той же рации связаться, а не через Литейный? – мне было  непонятно, а следовательно, интересно.
– Во-первых, я не знаю позывных, хотя это, разумеется, не проблема узнать у дежурной. Но, главное  -  не в этом, а в том, что все телефонные звонки дежурному в обязательном порядке фиксируются в журнале дежурств, а сообщения по радио – нет.– Он покровительственно взглянул на меня, мол, учись, салага, покуда есть возможность.
–   Ну, все, мужики, теперь ждем.
–А чего ждать-то? Ну, приедут областные, ну вывезут покойничка, а нам - то здесь, что еще делать.? – Федя Травников недоуменно смотрел на командира, явно не горя желанием задерживаться в этом сыроватом комарином месте.
–Эх, капитан! Никогда ты не будешь майором! – Опять не прозорливо и не дальновидно высказался Балушкин, вбив еще один гвоздь в крышку гроба своих полковничьих погон.
Увы, будет Федя и майором, и даже генерал-майором. Но ни ума, ни порядочности, ни других положительных человеческих качеств это ему не добавит. И хотя на его похоронах будут говорить правильные и хорошие слова о безвременной утрате (действительно, рано генерал Травников скоропостижно скончается от инфаркта – вот никто не подозревал, что у Феди и сердце еще имеется!). Ну, да о мертвых либо ничего, либо только хорошее. Что бы хорошего о Феде вспомнить? Ах да, было. Помог он однажды мне пройти техосмотр без очереди. Лет этак через пятнадцать - двадцать после описываемого случая. Толпа на техосмотр была, наверное, человек сто. Люди стояли с утра, а Федя неожиданно появился  в генеральской форме со своим приятелем и, подойдя к старлею, который проводил техосмотр, положил перед ним документы на машину своего протеже.
– Давай, лейтенант, подпиши по-быстрому, некогда мне ждать.  Бедный инспектор не решился возразить генералу и, разумеется, подписал, что техосмотр пройден успешно. Замечаний нет. Тут я не выдержал, подбежал и тоже положил перед инспектором свои бумаги.
– Здравия желаю, товарищ генерал! Прикажите и это подписать! – Федя застыл от неожиданности, но, надо признать, не стал делать вид, что не узнает меня, чего я, честно говоря, опасался. Он вельможно протянул мне руку, еле-еле ответил на мое рукопожатие, слегка пошевелив пальцами и произнес:
– Привет, привет, рад видеть в добром здравии.
– Так и просилось добавить «и в полном уме».
– Давай, лейтенант, подписывай, видишь, народ недоволен – почему одному подписали, а другим нет.
–Так может, мне сегодня техосмотр, товарищ генерал, не проводить? Всем так подписывать? Я не против, а то до вечера не успею, придется опять до полуночи здесь с фонариком номера разглядывать.– Старлей все-таки решился выразить свое отношение к происходящему, но мои документы подписал. Я сказал «спасибо», забрал бумаги и отправился в вагончик, где оформляли талоны о пройденном техосмотре. Федю я больше не видел никогда, только на гражданской панихиде в ДК Дзержинского, на Харьковской. Но это уже был не генерал Травников, а покойный генерал Травников, что, как говорят в Одессе, «есть две большие разницы».
 –Ждем, капитан, ждем. Потому, как областные не глупее нас. И им «глухари» тоже  без надобности.
–Думаешь,  могут повторить? –кажется, я в первый раз  за все время услышал  голос
Кости Алексеева, что, честно говоря, было на него не похоже. Душа любой компании, знаток массы анекдотов, прекрасный рассказчик, обаятельнейший человек и верный надежный товарищ, готовый в любую минуту закрыть собой от удара, пули и ножа своего напарника. Его уважали и ценили в управе, но как-то странно не спешили с присвоением званий. И ходил уже тридцатипятилетний Костя в старших лейтенантах, хотя давно уже и по выслуге, и по должности начальника отделения уголовного розыска главка, и по результатам работы – десятки личных опасных задержаний, два пулевых и два ножевых ранения, должен был быть майором, а может,  и подполковником. Видать, здорово кому-то наступил когда-то на мозоль. Причем этот кто-то был, похоже, злопамятен и имел влияние. Обычно этим отличались в первую очередь кадровики и особисты. А может, были в его бурной, как я слышал, молодости какие-то занозы, которые до сих пор цепляли и не давали спокойно жить. Я этого не знал, но за парня было немного обидно.
– Думаю, вполне.   А что им мешает? – Гена опять начал раздавать указания:
–Разжигаем костер, давай, давай. Сейчас лейтенант уже должен подъехать, да и Юрке не мешает согреться.
Он  достал из внутреннего кармана кителя и протянул мне увесистую, обтянутую кожей красивую фляжку. Примерно грамм на четыреста, к которой на таком же кожаном шнурке была привязана пирамидка из трех стопок, вложенных одна в другую. Я и раньше видел у Гены дома эту знатную вещицу, знал, что он очень дорожит ею, поскольку это был подарок его погибшего в Афгане друга, который тот добыл в качестве трофея, сняв с мертвого «духа».
 Я отвернул крышечку, которая сама была сделана в виде небольшой емкости, напоминавшей бочонок. Наполнил самую нижнюю, внешнюю, самую вместительную стопочку, вылил содержимое в горло, обжегся, но тут же повторил, снова обжегся, но Паша Ширяев уже протягивал мне крышку от термоса, из которой струился обалденный аромат хорошего кофе.
–Паша, ты же не в ОБХСС работаешь. Признавайся. где кофе достаешь? – кофе был дефицитом, и не переставал им быть  со временем. И так было уже много лет. Иногда, в наборах (помните, что это такое?) можно было отхватить баночку финского растворимого, а чаще нашего, производства комбината «Пищевик» на Лиговке, но  и это была редкость. Не зря даже анекдот ходил: «Их или дома нет, или они кофе пьют. Поэтому и не открывают».
– Места надо знать,– отшутился следак.  У каждого свои каналы – это понятно. Каждый вертится, как может.
Но кофе был отличный, особенно после не менее отличного коньяка.
–«Арарат»? – я с сожалением вернул флягу владельцу.
–Соображаешь! «КаВэ» – Гена  знал толк в коньяке и барахла не признавал. – Ладно, пошли к костру.
Действительно, метрах в десяти на полянке уже вовсю трещал костерок. Ребята не поленились и натаскали огромную кучу валежника, с явным избытком. Заготовленных дровишек навскидку могло хватить до утра, а то и дольше.  Пламя то разгоралось, когда огонь охватывал небольшие ветки, которые все время подбрасывал в костер старшина-водитель, то немного припадало к земле. Рядом с костром, протянув к нему руки, на принесенном откуда-то толстом бревне сидела почти вся оперативная ленинградская бригада: Федя, Павлуша, Костя и Ваня
. Тут меня словно током ударило. Я вспомнил школу, Веру Тихоновну, любимую мою училку по литературе в старших классах, начиная, кажется, с седьмого или шестого.
 Вспомнил вроде  давно забытый урок, когда она сама читала нам отрывок из Тургеневского рассказа « Бежин луг», где как раз и сидят вокруг костра ребятишки. Только Илюши, если я правильно помнил, и не хватало на бревне для полного совпадения.
–Генка, слушай, а чего ты Пищина не взял с собой? - Балушкин возвышался за моей спиной и, снова достав свою заветную фляжку, наливал в стопочку коньяк.
–Будешь еще? – спросил он. Я кивнул, и Гена нацедил вторую стопку, ловко умудряясь держать обе одновременно между пальцами левой руки.
–А зачем нам здесь опер из ОБХСС нужен? – я уж думал, что он пропустил мой вопрос мимо ушей, ан нет.
 Я посветил его в свои ассоциации.
– Видишь, для полноты картины нам только Ильи здесь и не хватает.
– Да еще пары собак и русалки,. –  к моему величайшему удивлению, Балушкин помнил содержание тургеневского рассказа. - Только здесь у нас не дети собрались, а взрослые мужики, можно сказать, лучшие силы ленинградской милиции.
–Но смотри, тоже ведь в ночное выехали, тоже костер развели у речки. Дай волю, наверное, тоже начнут байки травить.
–Это точно, только вряд ли про домовых, да антихристов будут байки.– Балушкин усмехнулся. – да, и крестится, точно, никто не будет, отгоняя нечистую силу, разве что шмальнуть из «Макара» могут или в рыло садануть.
 Мы помолчали. Ночь еще была в силе, небо сверкало звездами, хотя где-то там, на востоке, откуда текла река, и где находилось озеро Разлив, по самому краю темнеющего за озером леса начала проявляться розоватая полоска, предвещавшая скорый восход Солнца.
 В это время послышался треск кустов, и  в освещаемый костром круг вышел Славик. Пламя оранжевыми отблесками отразилось на зажатых в обеих руках бутылках. Славик победно поднял их над головой  и демонстративно изобразил строевой шаг:
 –Товарищ дежурный по городу, лейтенант Шишкарев прибыл после выполнения специального задания. Задание выполнено. Разрешите приступить к дальнейшим действиям, – и он еще раз потряс в воздухе своей добычей.
–А что это у тебя за пакет? – Гена обратил внимание на полиэтиленовый белый мешок, висевший у Вячеслава на сгибе руки.
–Это я к  однокласснице у вокзала домой заскочил. – Стаканы взял, хлебца, да баночку домашних огурчиков солененьких.  Мамаша у нее обалденные соления делает, больше никто у нас так не умеет.
–Что-то ты быстро, однако, от девочки ускользнул,  – подколол парня Ермолинский, –я бы не выдержал, непременно задержался.
–Тебе бы, Ванечка, моя одноклассница задержалась.– Галку я знал хорошо и четко представлял себе ее действия в подобной ситуации – Опять бы с расцарапанной рожей ходил, не помнишь, как в позапрошлом году весь в пластыре щеголял?
–Молодец, объявляю благодарность за отличное выполнение спецзадания. На вот тебе обещанную награду.– И Генка наполнил еще одну, третью стопку. Словно фокусник или карточный шулер, он умудрялся удерживать между пальцами все три посудинки, наполненные темной, остро пахнущей жгучей жидкостью.
–Разбирайте.
–Служу Советскому Союзу, – неожиданно отреагировал на похвалу Славик и попытался щелкнуть каблуками, но зацепился за траву или за какой-то корешок и чуть не грохнулся.
Гена подхватил его под руку и удержал, не пролив при этом ни капли драгоценной жидкости.
–Слушай, лейтенант, – мне в голову пришла неожиданная мысль.– А картошечки ты, случаем, не приволок чуток.
–Эх, не сообразил, можно было взять. Не проблема.
–Жаль, а то бы еще один штрих  подобия добавился к антуражу.– Это я уже для Генки, в продолжение  нашего разговора. Слава поинтересовался, о чем это я и  мне пришлось снова рассказать об имевших место ассоциациях, на которые меня навели имена наших бравых молодцев.
–Ладно, давайте пейте, наконец, а то коньяк выдыхается, да и пальцы уже устали врастопырку.
– Слава, извини, но твоих ребят  я не могу привлечь к мероприятию, потом объяснишь им и нальешь – мы оставим. Непременно. Мне, да и все остальным, как, впрочем, по большому счету, и тебе, с младшим составом выпивать не положено. Этого правила всегда придерживайся – уважать будут и распоряжения выполнять без ворчания. Иные есть офицеры, что такое себе позволяют, а потом удивляются, когда слышат: «Сам вчера с нами бухал, а теперь из себя начальника корчит!» Офицер никогда себе такого не позволит со старшим по званию, потому мне не  западло с тобой или с капитаном выпить, а со мной бывало, и генералы поддавали. Офицер с офицером могут выпить, независимо от звания, ибо они к одной касте принадлежат. А с рядовым или сержантским составом – это уже совсем другой коленкор выходит.
– Спасибо, товарищ майор за урок, я  понимаю, и ребята поймут, надеюсь. Видно было, что в лице лейтенанта Гена приобрел верного почитателя.
– Давай, Слава, командуй процессом.
Лейтенант роздал сидящим у костра ребятам стаканы, Эдик мгновенно вскрыл неведомо откуда взявшимся ножом двухлитровую банку соленых огурчиков.
Вытащил из своего волшебного чемоданчика нехилую пачку салфеток, разложил на них нарезанный крупными ломтями круглый хлеб, от которого струился непередаваемо вкусный ржаной запах, выложил на каждый ломоть, порезанный вдоль, на две половинки огурец. Славик аккуратно наполнил стаканы до половины.
– Думаю, что так как раз нам на два захода хватит.
– Давай, командир, скажи что-нибудь – Странно, но это произнес Федя Травников. Все-таки он не рвался осложнять отношения с руководством. Наверное, это и сыграло не последнюю роль в его успешной карьере на пути к генеральскому званию и московскому кабинету.
– Скажу. Непременно скажу. – Гена выдвинулся в освещенное пространство и, не обращая внимания на летающие в воздухе искры и идущий от костра дым, поднял стакан. Давайте, мужики. Выпьем за наше офицерское братство, за всех офицеров, что делают свое дело честно и достойно, не позоря ни погон, ни друзей.– Он неожиданно запнулся, что-то вспомнив, и продолжил:– Сегодняшняя операция, полагаю, нас не позорит. Не мы в этом виноваты, а те, кто систему отчетности нам придумал, кто к этой системе премиальные  пристегнул – вот они пусть и стыдятся, что таскают опера «жмуриков» с одной стороны улицы на другую, из района в район.  – Он помолчал и добавил, копируя  интонацию Высоцкого в роли Глеба Жеглова:
–Я все сказал!
 Выпили. Закусили. Снова выпили. И снова закусили.  Уже молча.
Над полянкой повисла тишина, нарушаемая только негромким плеском речной воды, шорохом ветерка в кустах да возней какой-то лесной мелочи в траве. Неожиданно плеснула крупная рыба.
–Слава, а рыба в Сестре есть? –  Федя был заядлым рыбаком.
–Не знаю, я здесь никогда не ловил, но народ вроде ловит. Говорят,. щука есть, судак и окунь, а зимой и налим попадается. Угорь еще заходит, ну и корюшка, конечно.  Это самая наша рыбка, фирменная, можно сказать. Нигде больше такой не водится. – Славик, похоже, был патриотом своего городка. – Еще минога точно присутствует. Мы пацанами ее прямо руками под водой собирали. Бывало, ведро полное за час можно было взять, если не замерзнешь в воде телепаться.
–Должен, лейтенант, тебя разочаровать. Корюшка не только здесь ловится.– Федя,  похоже, зацепился за знакомую тему.– Во-первых, она в Выборге, в Выборгском заливе присутствует, причем покрупнее, чем в Финском. А еще на Дальнем Востоке – и на Камчатке, и в Приморье,  в низовья Амура, Пластуна и других тамошних речек заходит, когда на нерест идет. Причем дальневосточная тихоокеанская корюшка раза в два нашей балтийской крупнее – и длиннее и толще. Наша в сравнении с ней – килька. Но пахнет наша приятнее – огурчиком свеженьким. У той такого запаха не наблюдается, или он просто слабее намного. Я  три года срочную в тех местах служил, знаю.
Федины словоизлияния неожиданно были прерваны писком рации, и тут же старшина снова принес манипулятор.
– Товарищ  майор,  это  ваш водитель с «Волги» сообщает, что областной УАЗик – «буханка » прошел по шоссе со стороны Зеленогорска и полез по грунтовке в нашу сторону.
– Скажи Пете спасибо, значит, приехали. Все мужики: быстро, бегом тушим костер, чтобы даже уголька не было. Старшина, неси ведерко. Да воды набери из речки, чтобы надежно огонь залить. Всем соблюдать режим молчания – полная тишина. И не курить, к речке не выходить. А ты, братишка, будь наготове завести свою тачку, развернуть ее по моей команде мордой к реке и врубить дальний свет.
– Понял, командир, сделаем. Здесь как раз места хватит, чтобы сманеврировать. Вон между теми кустами в аккурат и посветим, –  он показал рукой на  две темные купы, между которыми просвечивало уже немного посветлевшее небо. А на востоке  оранжевая полоска стала намного шире и ярче, предвещая скорый восход.
 Все опять замолчали, выполняя приказ «командующего». Не прошло и трех минут,  как на той стороне Сестры послышался натужный рев двигателя.
–Старшина, выключи пока рацию, не дай бог, кто вызывать начнет – прокол выйдет. – Гена старался предусмотреть все варианты. Чувствовался боевой опыт комвзвода. Шум мотора на той стороне приближался; потом появились лучи, выдававшие  приближение машины с включенными фарами. Свет метался вверх-вниз, повторяя нырки и подъёмы вездехода, пробирающегося по ямам и кочкам. Похоже, что на той стороне дорога была еще хуже, чем на нашей, а може,т ее и совсем не было. Для «горбушки»  это не помеха. Нет, наверное, таких мест, где  бы не смогла пройти эта легендарная Ульяновская машинка. Я не знаю, пожалуй, кто с ней может сравниться по проходимости.
Еще пару минут– и со стороны реки донеслись голоса, замелькали огоньки фонариков и красные точки сигарет или папирос. Похоже, народу там приехало до фига – человек десять, не меньше, благо вместимость у «буханки» была  –  не сравнить с нашим «Козликом»
Некоторое время на той стороне наблюдалась тишина: похоже, совещались. Затем, словно по команде, закипела бурная деятельность. Послышались звуки топора.
– В лесу раздавался топор дровосека.– Генка прошептал это почти мне на ухо.– Жерди рубят коллеги. Ну, никакой фантазии. Плагиаторы хреновы.  Внимание, слушаем, слушаем.
Почти сразу послышался громкий плеск, но это уже точно была не щука, поскольку плеск повторялся в такт шагам по воде. Генка мигнул фонариком в сторону наше й машины и тут же мгновенно, взревел мотор и «Козлик» буквально выпрыгнул на полянку, вертанулся почти на месте, встав передом к реке и сразу врубил дальний свет, выхватив из мрака и предутреннего тумана, который уже лег на воду серыми ватными клубами, двух человек в высоких болотных сапогах, застывших в воде.
Гена уже стоял  около  машины и  держал в  руке микрофон громкоговорителя.
«Матюгальник» – штука обалденная. Представьте себе  ощущения, которые испытывает человек, которому неожиданно в полной или почти полной тишине пустынного лесного берега вдруг бьет по ушам мощность около сотни ватт. Звук такой установки слышен на несколько километров, так что предполагаю, что Генкин голос донесся и до Белоострова, и до Дюн, и до Сестрорецкой сороковой больницы, что за кладбищем на той стороне шоссе.
–Привет, коллеги. Уже достаете? Молодцы, быстро работаете. Кстати, перчатки, если надо резиновые, могу напрокат бесплатно дать.
–Балушкин, ты, что ли? Слышу знакомый голос, – человек с той стороны  приветственно помахал фонариком.
 –Я, Клим, я, разумеется, кто же еще.– Видно, что Гену знали и в области. И он знал своего коллегу.
– Ну, Генка, ты и жучара!  Похоже, выставился по полной, засаду нам приготовил, так?
– Что ты, дорогой, какую засаду. Зачем мне выставляться.  Ты же не планировал ничего такого…– Геннадий еле сдерживался, чтобы не расхохотаться. Его глаза искрились, в отраженном от предутреннего тумана свете фар, губы кривились; он зажимал рот, держался за живот, приседал, корчился от смеха, но держался.
–Вам, ребята посветить, может. А вы молодцы! И болотины имеете. Надо будет и мне выписать, а то у нас даже в воду при случае войти не в чем. Ну, сегодня, слава богу, и не понадобилось, но мало ли.
– Ладно, Балушкин, кончай стебаться, не надо меня за лоха держать. – Чувствовалось, что незнакомый мне Клим обижен и сконфужен. Еще бы - поймали на горячем, поиздевались, выставили идиотом  и дилетантом.
 На той стороне быстро закончили работу. было видно, как два парня, бродившие по воде, пронесли  тяжелый черный  или синий, в свете фар не разобрать –   полиэтиленовый мешок, погрузили его в «Пилюлю»,  затем вся орава быстро попрыгала туда же и укатила  зализывать раны души, нанесенные нашим командиром.
–Хамьё, произнес Гена.– Даже не попрощались. Область – она и есть область, никакой культуры!
–Всем спасибо! Едем домой.
 И мы поехали в город, уставшие, чуть пьяные, покусанные комарами, но довольные.
 А над лесом и озером, отражаясь в воде, уже в полнеба горела заря. Звезды исчезли, растворившись в первых лучах  восходящего светила.  Вдоль Разлива рядком сидели рыбаки, ощетинившись удочками. На глади озера  тут и там чернели надувные «резинки»  в которых тоже  периодически взмахивали  бамбуковыми и пластиковыми удилищами, забрасывая приманку в надежде  отведать  свежей рыбешки.
–
















Вечный жид













Февраль   2016

Вероятно, не все знают, что существует такое понятие, как подследственность уголовных дел. Это понятие включает в себя прежде всего то, какой орган будет заниматься расследованием и дознанием, т.е. сбором первичных данных по тому или иному преступлению. Не вдаваясь в тонкости юриспруденции, отмечу только, что  существуют разные признаки подследственности.  Но то, о чем я хочу рассказать, относится, пожалуй, к наиболее распространенной категории, когда определяется, где было совершено преступление и, соответственно, где его надо расследовать на начальном этапе, а потом,  и где будет проходить следствие и  судебное слушание. Это называется «территориальная подследственность». Подследственность – весьма интересная и хитрая штука! Территориальный признак подследственности означает, что расследовать случившееся должны в том районе, где преступление было совершено Это понятие широко используется в повседневной деятельности правоохранительных органов, но прежде всего для того, чтобы «спихнуть» неудобное или трудное дело, избавиться от так называемого «глухаря», то есть дела, раскрытие которого весьма маловероятно. Например, достаточно часто весной из-под растаявших сугробов у железнодорожных путей обнаруживаются трупы, происхождение которых определить бывает весьма сложно.  Я не знаю точно, какими правовыми нормами регулируются эти вопросы, но в свое время дело обычно происходило следующим образом. Выехавший «на труп» опер из райотдела – как правило именно в районном отделе получали первую информацию о найденном теле – старательно измерял рулеткой расстояние от покойника до ближайшего рельса железной дороги, рисовал схему, на которой отмечал все ориентиры, указывал расстояния. Причем имело какое-то значение пространственное положение трупа, то есть куда «смотрит» голова – на железную дорогу или на город. В зависимости от этого материалы, собранные опером, затем  направлялись руководством райотдела  либо к собственным следователям, если признавалось, что это дело подследственно именно территориальному отделу милиции, либо в специализированный отдел милиции на железнодорожном транспорте или так называемый линейный отдел. Любому ясно, что все, начиная от дежурного оперативника, выехавшего на осмотр места происшествия, до начальника райотдела, накладывающего резолюцию, направляющую дело по подследственности, никак не заинтересованы в лишнем деле для собственногом подразделения, тем более что шансов раскрыть преступление, неизвестно когда произошедшее, может быть, несколько месяцев назад, почти нет: даже установить личность покойника ввиду отсутствия документов и внешности, обезображенной травмами при падении с поезда, и изгрызенного бродячими собаками лица не представляется реально возможным. Ни начальник уголовного розыска, ни начальник следственного отдела, ни сам начальник райотдела или горотдела милиции не похвалят опера, который «намерял» и зафиксировал «себе», своему отделу жмурика. Так стоит ли удивляться, что сплошь и рядом опера занимались «благородным» делом перемещения трупов поближе к железной дороге, переворачиванием их головой к рельсам и ногами к городу, а потом фиксировали это все подписями понятых, которых привозили обычно с собой из числа знакомых, дружинников или же брали местных дворников, алкашей, случайных прохожих, которым все это было абсолютно по барабану?!
Но это еще не самое интересное, что можно рассказать на эту тему. Когда-то существовал в Ленинграде Введенский канал, соединявший между собой Обводный канал и речку, а точнее рукав Невы – Фонтанку. Своё название канал получил по Введенскому собору лейб-гвардии Семеновского полка, который находился на месте сквера на Загородном проспекте напротив Витебского вокзала. В разное время он назывался также Соединительным, Новым, Семеновским (по близости казарм Семеновского полка), Витебским (по близости Витебской железной дороги).
Сначала снесли великолепный собор Константина Тона, самое значительное произведение этого архитектора в Петербурге, несмотря на то, что он считался памятником архитектуры, а позже, уже в  конце шестидесятых – начале семидесятых годов засыпали и сам канал. Но пока канал существовал,  кроме судоходной, водозаборной и грязно-сточной он выполнял и еще одну не столь очевидную функцию – его середина служила границей между двумя ленинградскими районами. Левый берег, где стояли бывшие казармы Егерского полка и располагались знаменитые улицы с названиями подчинявшимися мнемоническому правилу – «разве можно верить подлым словам … балерины», хотя зачастую  последнее слово в этом правиле заменялось на более грубое, но, надо признаться, и более логичное (какое отношение могла иметь возвышенная балерина к «подлым» словам?) находился в Ленинском, ныне Адмиралтейском районе, а правый – с Витебским вокзалом, Военно-медицинской академией и Военно-медицинским музеем относился  странным образом к Фрунзенскому . Представляете? Купчино – Фрунзенский район и здесь Фрунзенский район. А на другой стороне Обводного, между прочим, Московский. Так вот, именно по Ввенденскому каналу и проходила невидимая граница между Фрунзенским и  Ленинским районами, а точнее, по середине моста, перекинутого, через канал в створе Загородного проспекта. Да простят меня коренные ленинградцы, сотни раз ездившие и ходившие по Загородному через этот мост, тоже называвшийся Введенским, за столь долгое предисловие к собственно рассказу. Но я исхожу из того, что вдруг в один прекрасный день это мое повествование попадет в руки человека, никогда не жившего  в Ленинграде или жившего .но недолго и не в этом районе.
 Теперь, когда мне, надеюсь, удалось немного обрисовать место будущего действия, можно перейти и к самому действию. А действие наше разворачивалось как раз на вышеописанном Введенском мосту. И действие, надо сказать, весьма неприятное.
Точнее, на мосту происходила массовая драка, в которой участвовало не менее, чем двадцать человек. По крайней мере, именно такие показания по этому поводу дала Грета Архиповна
(это надо же!) Фиглер -  ночная дежурная в булочной на углу Загородного проспекта и переулка Ильича, которая своим свистом, собственно говоря, и прекратила эту драку.
 На ее свист прибежал дежуривший около вокзала постовой старшина Жаворонков Матвей Васильевич, а драчуны разбежались. Задержать никого не удалось, так как люди там были все молодые и быстро скрылись в проходных дворах на левом берегу канала. Пожилой старшина попытался догнать, даже перебежал через мост, но запыхался и был вынужден прекратить преследование. Дело происходило около трех часов ночи, и хотя стоял июль, и ночи  еще были светлыми, но никаких деталей, разумеется, ни Грета Архиповна, ни Матвей Васильевич не заметили. Но все это было бы ничего, ну мало ли в Ленинграде драк случается: ну, подрались и разбежались  - эка невидаль, но на следующее утро из еще существовавшего  тогда вонючего канала выловили труп молодого парня. Лет двадцати пяти с многочисленными воровскими «перстнями», именем Тоня на правой кисти и двумя куполами на правом плече, что несомненно указывало на немалый зонный опыт владельца, покуда он не попал в воду Введенского канала.
 Понятно, что, если есть труп, то в этом должен кто-то разбираться. Поскольку в деле пока было всего два документа: акт судмедэкспертизы о том, что причиной смерти неопознанного гражданина явилось утопление, и рапорт постового Жаворонкова о ночном происшествии на мосту.  Старшина служил в отделении милиции на Обводном канале, которое, как и Витебский вокзал, относилось к Фрунзенскому району, и  дознание начала молодая дознаватель  этого отделения, только в этом году окончившая школу милиции в Стрельне, симпатичная белокурая и стройненькая  Галочка Воскобойникова. Разумеется, первое, что она сделала, это сняла показания со старшины Жаворонкова, из коих стало ясно, что в деле имеется еще одна очень важная свидетельница, а сам старшина для дела абсолютно бесполезен, ибо кроме убегающих спин ничего и не видел. Зато все видела Грета Архиповна Фиглер.
И хотя находилась она в весьма уже преклонном возрасте, но ранее когда-то работала (или служила?) в ВОХРе, состояла даже в охране Смольного, и ее показания, несомненно, заслуживали полного доверия.
 А рассказывала она , что в два часа сорок пять минут ночи(Грета Семеновна случайно только что посмотрела на часы на здании Витебского вокзала) ее внимание привлекли шум  крики и громкая нецензурная брань, доносившаяся со стороны канала. Взглянув  в том направлении, она увидела прямо на середине моста большую группу людей, примерно в количестве двадцати человек, которые размахивали руками и ногами и, вероятно дрались, сопровождая драку выкриками и шумом. Грета Семеновна немедленно достала свой милицейский свисток и сделала то, что должна была сделать по служебной инструкции охранника – привлекла внимание милиции. Заливистые трели ее свистка сделали свое дело. Их услышал и прибежал старшина Жаворонков (наверное, гад, грел свои больные ноги в здании вокзала, вместо того чтобы прогуливаться, как положено, по улице). Старшина, разумеется, такие инсинуации  отрицал, говоря , что в это время находился сбоку от здания вокзала  в районе стоянки такси, и именно оттуда по первому же звуку Греткиного свистка прибежал, но, как уже писал в рапорте, драка к этому моменту прекратилась, а еет участники,. вероятно, завидев его форм, дали деру..
 Что они там могли  разглядеть  с расстояния в двести метров ночью, хоть и белой – это Галя оставляла на совести старшины. В школе милиции Галочка была отличницей, четко знала, что именно она должна сделать,  в соответствии со своими обязанностями она взяла под руку Грету Архиповну  и привела ее на Введенский мост. Здесь Галочка достала из портфеля рулетку и попросила  свидетеля   уточнить место, где происходила драка. Грета Семеновна стояла на своем – драка была на середине моста. Галочка включила свои дедуктивные способности и  рассудила, что если свидетель видела спины дерущихся и их руки, то  люди не могли находиться за перегибом моста, где их бы заслонял горб моста. Значит, драка действительно должна была быть либо на самой верхней точке, либо чуть ближе к Витебскому вокзалу.
Галочка хорошо училась, знала Кодексы и инструкции. Но была еще абсолютно неопытна во внутренней милицейской политике, а потому она честно составила протокол осмотра места происшествия, где отметила крестиком со слов Греты Архиповны  место драки на стороне Фрунзенского района.  Дала расписаться Фиглер и расписалась сама, совершив тем самым свою первую в  милицейской жизни ошибку. После этого дело, начинающее потихоньку обрастать документами, попало к опытному оперативнику, капитану, Володе Митрофанову.
 Володя довольно  быстро  по отпечаткам пальцев установил в картотеке ранее судимых лиц личность потерпевшего, что уже являлось существенным прорывом в расследовании. Следующим этапом должно было стать установление круга связей покойного, что, возможно, могло бы привести к каким-либо  новым данным по делу. Но это означало проведение десятков, а может, и сотен допросов, рассылку многочисленных повесток, хождение по квартирам, встречи с неприятными людьми, ворами, проститутками, содержателями воровских притонов, скупщиками краденого.
 Короче говоря, этот путь, несмотря на его «правильность» с точки зрения оперативно-розыскной работы Володе категорически не нравился. Правда, он составил подробный план расследования, в котором именно так и расписал свои предполагавшиеся дальнейшие действия, утвердил этот план мероприятий у начальника уголовного розыска, заслужив его одобрение, но выполнять что-либо из этого плана он не собирался. Вместо этого он не поленился и отправился на место преступления, заранее по телефону договорившись с Гретой Архиповной о встрече. Бывшая ВОХРовка в этот день была выходная, так как работала в булочной «сутки через трое», и ей совсем не хотелось таскаться с опером по улице. Она уже все сказала, подписала, ничего больше она не видела. Зачем снова заниматься  ерундой?  Молоденькая милиционерша произвела на охранницу очень приятное впечатление, а Грета Семеновна не без основания считала себя человеком, умеющим разбираться в качествах людей. Что-что, а жизненный опыт у нее был, и немалый.
Поэтому к новому походу на мост она отнеслась весьма скептически и чуть ли не сквозь зубы повторяла то, что уже говорила Галочке. Но Володя работал опером давно. И привык к разным свидетелям, подозреваемым и потерпевшим. Он умел строить беседу так, чтобы показания получались  именно такими, как было надо ему. При этом он никак не искажал слов собеседников. Упаси бог – это непрофессионально и наказуемо. Просто умение заключается в том, чтобы правильно сформулировать вопрос. Задать вопрос наводящий, сделать так, чтобы собеседник сам поверил, что все было именно так. А не иначе.  Он видел, что свидетельница злится из-за потерянного времени. Что ее абсолютно не интересует тема разговора, что она уже давно выбросила из головы события той ночи. Поэтому он не стал даже обсуждать вопрос «середины моста», а сразу подвел Грету Семеновну к одному ему видимой точке на мосту, достал из кармана рулетку, измерил расстояние от этого места до фонаря освещения, набросал схемку, отметил реперные точки, поставил расстояния, дал свидетельнице расписаться, объяснив, что дознаватель куда-то задевала план, на котором Грета расписывалась в прошлый раз; вот и пришлось делать заново и отнимать у женщины время. Он еще раз извинился, сложил листок с новым планом осмотра места преступления в папочку и, распрощавшись с Гретой Архиповной, довольный выполненной работой отправился к себе в отделение.  Там он сел за стол и в соответствии с вновь открывшимися обстоятельствами написал постановление о передаче уголовного дело об убийстве гражданина Мироненко Евгения Осиповича 1940 года рождения, уроженца  села Соколец Винницкой области, Украинской ССР по подследственности в Ленинский район города Ленинграда. Разумеется, и начальник районного уголовного розыска, и начальник райотдела целиком и полностью согласились с его выводами, одобрили и похвалили его действия, подписали постановление, и уже на следующий день фельдъегерская почта доставила папочку с материалами дела в райотдел Ленинского района, благо располагался он в каких-то пяти остановках троллейбуса. Здесь эта папочка легла на стол начальника, который, не особо вникая в суть дела, переадресовал ее своему заму по оперативной работе – начальнику ОУРа, а тот уже на следующее утро, ознакомившись с содержимым, вызвал к себе старшего оперуполномоченного капитана Владимира Голенищева.
– Смотри Владимир Владимирович, как соседи качественно работают! Умеют, черти! Нам «глухаря» состряпали из ничего. Понимаешь свою задачу?
 Начальник уголовного розыска высоко ценил своего сотрудника за умение быстро соображать и за многочисленные раскрытые преступления. Не так давно он даже написал рапорт на присвоение Голенищеву очередного майорского звания, о чем тот еще не знал. Подполковник решил, что сейчас самое время сообщить капитану об этой приятной новости, хотя никаких решений от руководства еще не было.
Ничего, колесики крутятся, машина работает, а человека надо немного взбодрить, чтобы не расслаблялся!
–Ты имей в виду, тебя к очередному представили, так что не подведи. Работай, Кутузов! – отеческая улыбка вкупе с дружеским рукопожатием должны были продемонстрировать подчиненному расположение начальства и стимулировать его к активной правильной деятельности. А шуточное манипулирование фамилией показывало, вероятно, что начальник уголовного розыска был человеком грамотным, начитанным и исторически подкованным.
 Капитан Голенищев, как и его коллега из Фрунзенского района, тоже был опытным сыщиком и съел не одну собаку на  ниве «глухариных боданий». Поэтому он прежде всего очень внимательно прочитал все листки полученного дела и тут же увидел ошибку, допущенную в соседнем районе. Дело в том, что  из уже начатого производством уголовного дела  достаточно сложно, без откровенной фальсификации, которая, разумеется, наказуема в случае проверки, например, прокуратурой, изъять какой-либо лист.
Все проведенные допросы, акты экспертиз, копии запросов и ответы из различных инстанций и организаций, характеристики, протоколы  и прочие материалы с самого начала подшиваются, нумеруются, вносятся в перечень, и убрать их оттуда – это не то, чтобы уж совсем невозможно, но связано с риском и геморроем. Будущий майор, разумеется, быстро обнаружил наличие двух протоколов осмотра места происшествия, понял, что именно эти документы и являются ключевыми. Нет, не для раскрытия этого «глухаря», а для определения «крайнего» - того, кого будут сношать за нераскрытие, за недостаточное рвение в работе, кого оставят без квартальной премии, кому отложат присвоение очередного звания.
Ну что ж, где два протокола, там и третьему не грех появиться. Но, будучи действительно неплохим опером, а значит, и неплохим психологом, Владимир Владимирович не пошел по пути наименьшего сопротивления, на который, несомненно, сбился бы менее профессиональный сыщик. Он не стал выводить на следственный эксперимент Грету Архиповну, понимая, что изменить ее показания будет  сложновато,  ибо ее уже дважды водили по этому мостику,и вся милиция уже «сидит у нее в печенках». А учитывая ее достаточно бурное боевое прошлое, не исключено, что она прекрасно понимала все уловки оперов и могла в очередной раз упереться и настаивать на своих прежних показаниях. Поэтому он телефонным звонком вызвал к себе постового старшину Жаворонкова, казалось бы, бесполезного, как свидетеля. Но это только казалось, и только на первый взгляд.
Не только Галочку Воскобойникову учили дедукции. Капитан Голенищев тоже умел рассуждать логически.
– Матвей Васильевич, правильно ли я понимаю, что вы находились на дежурстве и патрулировали площадь перед вокзалом и набережную Введенского канала? – опер сразу уловил проблему старшины,  несомненно отсиживавшегося в дежурной комнате линейного отдела на вокзале с местными милиционерами, а может, и поддававшего с ними.
–Ну да, перед вокзалом и на стоянке такси, и по набережной иногда прогуливался…– старшина понял, что этот опер не собирается его прессовать на предмет отношения к своим обязанностям и был за это ему признателен. Собственно говоря, он и заскочил-то к ребятам из линейного на пару минут, «принял» стаканчик «тридцать третьего», да беломоринку выкурил. Тут, как назло, и засвистела эта старая мымра. Он, разумеется, сразу и выскочил, но шпана уже разбегалась.
– Товарищ капитан, ветер был сильный, я воротник шинели и поднял, чтобы в лицо пыль не гнало, вот и не заметил, когда драка началась. Только после свистка этой тетки из булочной и глянул.– Старшина смотрел на опера честными глазами старого служаки. Тот еще больше уверился в своем предположении насчет милицейской дежурки и «поддавона», но ничего не сказал, а только начал вроде как рассуждать вслух: 
Значит так… вы увидели, как люди убегают на левый берег канала, верно?
–А бог его знает, какой там левый, а какой правый, – старшина честно признался в своей топографической неграмотности,– я никогда об этом не задумывался.
Понятно, зачем вам об этом думать, какая, собственно говоря, вам разница,– капитан умел устанавливать с собеседником правильные взаимоотношения.– Значит, убегали они через мост   в сторону Технологического института и Московского проспекта?
–Не,– старшина был честным человеком и не хотел вводить капитана в заблуждение.– Они к Московскому не бежали, они на Рузовскую свернули, а там по дворам рассыпались. Видели , гады, что я за ними рванул, вот и кинулись врассыпную.
–Понятно.– В данном случае, что в лоб, что по лбу. Направление дальнейшего бегства никакого значения для Голенищева не имело. Важно было только то, что свидетель четко видел убегающих на мосту. Это говорило о том, что видеть их он мог только в том случае, если они находились на той же стороне моста, что и сам старшина. В противном случае, горб моста должен был бы заслонить бегущих людей и увидеть их от вокзала старшина никак бы не смог. 
–Матвей Васильевич, как вы смотрите, если я сейчас попрошу дежурный «лимузин» и мы с вами проедемся на место происшествия и все там воочию посмотрим и промеряем. Вас ведь на осмотр коллеги из Фрунзенского не вывозили, как я понимаю?– Владимир Владимирович мастерски разрабатывал огрехи своего тезки и Галочки Воскобойниковой.
Дальнейшее, мне кажется, понятно. Уже через два часа (пришлось довольно долго ждать машину) на столе у начальника ОУРа Ленинского райотдела лежал проект постановления о передаче уголовного дела за номером такимто об убийстве гражданина Мироненко Евгения Осиповича 1940 года рождения, уроженца  села Соколец Винницкой области Украинской ССР по подследственности во Фрунзенский  район города Ленинграда в связи с вновь открывшимися обстоятельствами, а в папочке с уголовным делом прибавились два листика: протокол допроса свидетеля, старшины Жаворонкова и протокол осмотра места происшествия, на котором тот же свидетель с полной уверенностью зафиксировал своей подписью, что драка, в результате которой в канал упал покойный гражданин Мироненко, пусть земля ему будет пухом, происходила на месте отмеченном на схеме крестиком. А крестик этот находился на указанном расстоянии, измеренном старшим опером Голенищевым от края тротуара, со стороны правого берега Введенского канала, то есть на территории подведомственной оперативным службам Фрунзенского района!
 И дело проделало обратный путь и вновь приехало к Галочке Воскобойниковой. Галя очень удивилась и расстроилась. Она еще не умела играть в «Чапаева», как иногда сами опера называли подобные манипуляции по аналогии с вариантом шашечных развлечений, в котором игроки щелчками пальцев вышибают с доски шашки противника. Поэтому Галочка сразу же пошла к более опытному человеку – Володе Митрофанову. Тот с удовольствием готов был помочь симпатичной сотруднице в любом деле, особенно, если в результате этой помощи можно было бы как-то залезть к Галочке под юбку, о чем уже несколько месяцев непрерывно мечтал весь уголовный розыск и остальные отделы. Тем более что по просочившимся из школы милиции сведениям Галя с удовольствием на подобные предложения откликалась. Но пока что надо было что-то решать с делом об убийстве. Оперуполномоченный Митрофанов понимал, что заново водить охранницу или старшину – это дело бесперспективное. И он пошел по давно испытанному и проверенному пути – обратился к своей агентуре. В результате он убил сразу двух зайцев – получил глубокую благодарность от молодой дознавательницы, которой (дознавательницей) тут же не преминул глубоко воспользоваться по полной программе и с большим удовольствием, и в очередной раз переадресовал дело в Ленинский район по вновь открывшимся обстоятельствам, выявленным личным сыском капитана  Митрофанова. Именно так обычно обозначались сведения, полученные  из агентурных источников, то есть от людей ранее завербованных тем или иным сотрудником милиции.  Каждый офицер милиции имел специальный план вербовки и отчитывался по нему. Этот показатель, наряду с раскрываемостью, считался одним из важнейших для оценки работы офицера и невыполнение плана по «красной полосе» - именно так выглядел спец бланк, который заполнялся на агента – красная полоса из угла в угол, поперек карточки, являлось причиной неудачной карьеры многих толковых сотрудников.
Поэтому, как и все в те годы, и этот план часто  выполнялся исключительно на бумаге, в отчетности. А за карточками, якобы завербованных агентов на самом деле  очень часто не стояли реальные люди, либо это были люди, которые не имели ни малейшего понятия о своей причастности к агентурной сети. В агенты  обычно вербовались лица, которые  в чем-то провинились, совершили какое-то небольшое правонарушение и могли быть, при желании опера, за это наказаны по закону, а могли и быть отпущены без последствий, если соглашались давать своему куратору нужную информацию о своем окружении, то есть «стучать на своих друзей, подельников и знакомых. Если агент в дальнейшем попадал снова в ситуацию, когда его забирали в милицию, то куратор, как правило, вмешивался и всеми правдами и неправдами «отмазывал своего человека, выводя из - под ответственности. Обычно агентами, в первую очередь становились проститутки, задержанные в ходе рейдов за «приставание к гражданам в нетрезвом виде». У нас ведь не было проституции, не было такой статьи ни в Уголовном, ни в Административном кодексах, а следовательно и задержать за проституцию, а тем более судить за нее было никак невозможно. В агенты часто попадали также мелкие фарцовщики, пойманные около гостиниц с несколькими пачками жевательной резинки, сигарет, несколькими парами безразмерных носок, финской нейлоновой «пайтой»- рубашкой, плащом «болонья», нейлоновыми колготками или еще каким-нибудь дефицитом вроде шариковых авторучек. За такой мелкий бизнес эта публика легко могла отправиться на десять – пятнадцать суток за решетку с похожей формулировкой «за приставание к иностранным гражданам», а согласно специальному указу, два подобных наказания в течение одного года уже автоматически подводили человека под уголовную статью, и к сроку в один-два года. Так что нет ничего удивительного, что  большинство офицеров план по «красной полосе» успешно выполняли или «рисовали.
 В результате «личного сыска» капитаном Митрофановым был выявлен еще один свидетель – водитель такси гражданин Белозеров, который в ту злополучную ночь, когда был убит гражданин Мироненко, подъехал к Витебскому вокзалу со стороны Технологического института, предполагая взять пассажира из пребывающего в это время поезда из  Кишинева. Переезжая через  Введенский мост,  он обратил внимание на большую группу дерущихся мужчин молодого возраста, среди которых, кажется, были одна или две женщины. Водителю Белозерову даже пришлось резко затормозить, так как два человека из этой дерущейся кучи выскочили прямо к нему под колеса, и он еле успел избежать наезда. Он даже высунулся из окна и сделал  им замечание,  в ответ на что его «послали» и посоветовали ехать своей дорогой, что он благоразумно и сделал.
Гражданин Белозеров в своих показаниях твердо и однозначно указал, что драка, свидетелем которой ему довелось быть, происходила со стороны моста, примыкавшей к левому берегу канала, а значит, со стороны и на территории Ленинского района. Таким образом, дело снова совершило вояж по знакомому пути из Фрунзенского района в Ленинский.
Думаю, что не стоит утомлять читателя дальнейшими похождениями этого злополучного уголовного документа. Дело постепенно толстело, наполнялось показаниями вновь и вновь появлявшихся новых «свидетелей» происшествия, количество которых, вероятно, уже превышало количество людей реально находившихся в три часа ночи на Загородном проспекте, а количество допросов, очных ставок и протоколов перевалило уже за полсотни. Причем надо помнить, что одного свидетеля допрашивали сначала «нашедший» его «личным сыском» опер, затем опер из противоположного отдела в попытке найти нестыковки в показаниях и разбить доводы свидетеля, затем иногда старший группы по раскрытию, которые были созданы в обоих райотделах, затем начальник отдела по раскрытию особо тяжких преступлений одного и другого района, затем начальник или зам. начальника уголовного розыска и тоже в двух районах.  Потом в дело включались сотрудники следственных отделов обоих районов. Короче говоря, машина раскрытия работала на полном ходу – дело металось между  Ленинским и Фрунзенским районами, ни на йоту не приближаясь к выяснению вопроса о том, кто же все-таки отправил на тот свет  не старого совсем гражданина Мироненко, уроженца Винницкой области.
 Я не знаю, переворачивался ли в своем гробу данный гражданин каждый раз, когда дело об его убийстве в очередной черед переезжало из района в район, но, вероятно терпение лопнуло у кого-то из начальства более высокого, чем начальники райотделов. Бог его знает, какими путями, но информация о злополучном скитальце, Вечном жиде, Агасфере, летучем Голландце  делопроизводства  как-то проникла на верхние этажи милицейской власти. Поскольку на этих этажах сидели люди, не родившиеся в мундирах с большими звездами, а много лет прослужившие в органах и прекрасно знавшие все тонкости взаимоотношений между «землями», то ждать второго пришествия у них не было никакого желания. В то же время, никто из них не мог своей властью, в нарушение подследственности встать на сторону того или иного подразделения и дать команду передать дело в тот или иной район.  Тем ни менее, вопрос был благополучно разрешен к вящему удовлетворению сторон.
 Может самому начальнику пришла в голову гениальная мысль, но злые языки говорили, что это ему любовница подсказала, а так как все, включая его жену,  знали, что в любовницах у него очень толковая, молодая адвокатесса из городской адвокатуры, то на очередном совещании в Главке на Литейном, посвященном раскрытию давних тяжких преступлений, когда вопрос коснулся вышеупомянутого дела и ситуации вокруг него, Большой Начальник солидно откашлялся и произнес грозно:
–Доколе?– Вопрос повис в воздухе. Все напряглись, так как знали, что обычно после этого вопроса начинаются оргвыводы. Генерал продолжил.– Я вас спрашиваю, господа офицеры! Вы знаете, сколько раз уже  злосчастное дело сменило подследственность? Я подсчитал – восемь туда и восемь обратно. – Тут генерал позволил себе смачно выматериться, благо ни одной дамы в кабинете не было. Хватит! Я нашел решение. Оба начальника райотделов схватились за сердце, представляя, что будет, если сейчас шеф в приказном порядке назовет именно его район ответственным за дальнейшее расследование. Ужас, прощай все премии. Это дело всегда будет на контроле и от него уже не удастся избавиться никак. Фокусы больше не пройдут. Но решение, принятое генералом, вне зависимости от того, где оно родилось, в его руководящем кабинете, в ее спальне, или на даче Управления, где частенько принимали генерала и его пассию, оказалось настолько неожиданным и красивым, что слухи и рассказы о нем , как видите, дошли даже до меня и легли в основу данного повествования. При этом генерал убил сразу двух зайцев: разрешил многомесячный конфликт между районными подразделениями, что, несомненно, должно было зачесться ему в плюс в глазах подчиненных и одновременно уел, причем качественно, своего давнишнего врага-зама, так как выдал следующее начальственное мнение:
– Господа специалисты, мать вашу так и рззэтак! Где был обнаружен труп этого самого, как его….
–Мироненко! – В один голос откликнулись оба начальника райотделов.
–Вот именно, я и говорю, Где нашли тело Мироненко? – Генералу по должности было положено обладать той или иной степенью актерского таланта. И. надо признать, что он им обладал. Сейчас он выглядел, почти, как разъяренный  Отелло, обнаруживший, что его Дездемона ему не верна. При этом у него и кандидатура на место Яго имелась.  Присутствующие в кабинете пока еще не прорюхали, к чему клонит Главный. И, кажется, только один человек, начал догадываться. У полковника, скромно сидевшего в дальнем конце стола и согласно кивавшего на протяжении всего генеральского спича, неожиданно изменилось выражение лица, он побледнел и отрицательно замотал головой. Генерал, разумеется, тут же это заметил, так как и до этого пристально смотрел начальственным взором в его сторону.
–Так скажет мне кто-нибудь, отчего все-таки умер этот гражданин и где нашли его труп?– В голосе начальника уже сквозили нетерпение и признаки грозы.
– Из Введенского канала его достали. Утоп он. В легких вода была.– решился, наконец, произнести один из райотделовских полковников.
– Правильно, идиоты! Из канала. А канал, это что такое? В нем что, в канале, я вас спрашиваю, бездельники, мать вашу и так и этак!
–Вода в нем, наверное, – несмело произнес кто-то из не заинтересованных лиц, коих здесь было абсолютное большинство. При этих словах у полковника в конце стола физиономия стала совсем унылой, также,, как и у начальникова зама, ставленником которого и зятем по совместительству являлся этот полковник. Все знали о конфликте между начальником и замом, знали, что и тот и другой готовы съесть друг друга с потрохами. Так что  следующая фраза генерала была понятна и уже ожидаема
–Надо же, как неожиданно узнать, что в канале полно воды. А все преступления, которые происходят в воде, на воде и под водой, короче в акватории Невы и Финского залива, подследственны у нас кому?– Генерал победоносно обвел глазами присутствующих, укоризненно посмотрел на двух противоборствовавших полковников и продолжил уже отеческим тоном:– Сами ничего не можете. Все приходится мне решать. Умру – что делать будете? Да я не собираюсь, не волнуйтесь.  Готовьте дело к передаче по подследственности по месту обнаружения преступления в  отдел милиции порта.
Это было насколько неожиданно, настолько и красиво с профессиональной точки зрения.  Это отметили практически все сотрудники, которые хоть краем уха были осведомлены об этом деле.
И только, недавняя выпускница школы милиции – отличница учебы и ударница   на ниве секса Галочка Воскобойникова, стоя на коленках на стуле в кабинете капитана Митрофанова со спущенными колготками и задранной юбкой, имела наглость выразить свое несогласие с юридической чистотой этого начальственного решения.
– Подожди, Володя, подожди. Дай мне сказать,– поскольку она упиралась лицом в спинку старинного стула, обитую толстым зеленым сукном, и систематически стукалась в нее носом, то говорить ей было действительно неудобно. Митрофанов на секунду замедлил процесс, достал платок, утер пот со лба.
–Ну, что ты хотела сказать, давай.
 .Галя тоже пыталась отдышаться.– Мироненко от чего умер? От асфиксии – в легких была вода, так?
–Ну, так, и что? – Володя снова ткнул Галочку носом в спинку стула.
–Да погоди ты, совсем загнал меня, дай отдохнуть! А раз в легких вода, значит, в воду он упал еще живой, дышал еще. Следовательно, если бы его не сбросили в воду, то он бы и не умер. Значит причиной его смерти, фактически был удар, нанесенный ему на мосту, т.е. на земле одного из районов, от которого он потерял сознание, перевалился через ограждение, упал в канал и утонул. Так? Значит, что? Значит дело подследственно, все-таки,  территориалам! – Галочка выгнула спинку, повернула очаровательную головку к своему кавалеру и благосклонно дала понять, что тот может продолжать свои ухаживания. Что он и не преминул сделать, отметив:
– А ты не только ЭТО хорошо умеешь делать. Но лучше помалкивай, а то поимеют тебя за такие разговоры, причем в многочисленных кабинетах.
– А то! – Галочка всегда знала, что ее таланты многогранны и надеялась, что они ей помогут на ее дальнейшем жизненном пути. Эка беда, испугал ежика голой задницей! Меня, кажется, уже итак имеют, если мне это не снится.
– Вот видишь, а я что говорю! Помалкивай, не отвлекайся!














Продавцы полосатых палочек

                Останавливается водитель возле стоящего на перекрестке «гаишника».
                –     Хочешь анекдот расскажу?
                –    Да ты что! Я же инспектор ГАИ!
                –  Ладно, тогда  я  медленно и два раза.
                Анекдот про гаишников №17

                На углу остановился мужик и разглядывает на просвет 100-долларовую купюру, не фальшивая ли?
Подходит инспектор ГАИ:
– Гражданин, где вы поставили  свою машину?
–У меня нет машины!
– А жаль!
                Анекдот про гаишников №41











Санкт – Петербург                2005





Вы никогда не обращали внимания на то, что по «неизвестным» причинам почти все или, по крайней мере, подавляющее большинство сотрудников ГАИ, как бы она ни переименовывалась, имеют весьма солидные габариты. Среди  работников других подразделений милиции – полиции вы вряд ли найдете столько маленьких, кругленьких, пузатеньких колобков, сколько сможете наблюдать на любом  одном посту  госавтоинспекции. Ну, где вы видели опера с животиком? «Волка ноги кормят», опер носится по «земле », имея за спиной невообразимое количество дел одновременно:  бытовая драка, кража белья с чердака, парадная, в которой обосновались бомжи, разбитое  ночью стекло  у дорогого «мерседеса», сообщения о пьянках в квартире напротив, заявление о краже сумочки у пенсионерки, драка в супермаркете и так далее и тому подобное.
 И по каждому случаю надо что-то делать: выехать, сбегать, взять объяснение, составить протокол,  написать кучу бумаг, доложить начальству. Ох, нелегок хлеб оперуполномоченного. Тут жировыми накоплениями не обзаведешься. Причем, надо признать,  что зарплата молодого опера отнюдь не отличается большими размерами – не разгуляешься. Аналогично и участковые, и следователи. Им тоже трудно отрастить «нервный узел», «трудовую мозоль». Они обычно обзаводятся мозолями на ногах, бегая по району, гоняясь за «контингентом». А вот глядя на мордатых, пузатых, откормленных «продавцов полосатых палочек», понимаешь. что у них все хорошо и с отсутствием необходимости куда-то бежать, и с оплатой «труда» . Зарплату им в отличие от других подразделений, доставляют прямо к месту дежурства, причем делает это сам «контингент». Государству, на мой взгляд, уже давно пора убрать из бюджета строчку – «заработная плата сотрудников автоинспекции». Приличная, вероятно, экономия средств получится, а ребята этого и не заметят. Ну, в крайнем случае, еще один знак «ограничение скорости» или «остановка запрещена» или «кирпич – «движение запрещено» повесят и встанут блюсти порядок. Как известно, их дело смотреть за порядком, а беспорядки – это их не касается. Вы попробуйте найти инспектора, когда на перекрестке образовалась «пробка», и все машины, пугая друг друга клаксонами, пытаются хоть как-то прорваться через злополучный перекресток. Не удивляйтесь, инспектор где-то здесь. Он не дремлет, он бдит и трудится в поте лица, отлавливая водителей, которые, отчаявшись дождаться регулировщика, начинают выбираться из затора, наезжая на двойную осевую и  подрезая соседние ряды. Инспектор все видит! И это его радует, так как любой из этих отчаявшихся – его потенциальный спонсор. Так стоит ли выходить на центр перекрестка, дышать вонью и выхлопом десятков авто, махать жезлом без остановки, пытаясь разрулить затор и подрывая тем самым свое материальное благосостояние. Проще же один раз взмахнуть палочкой, остановить обрадовавшегося было долгожданной свободе водителя, вырвавшегося из пробки по тому ряду, из которого в эту сторону ехать нельзя, и с полным осознанием своей правоты наказать его, изъяв у семьи некоторое количество рубликов в свою пользу. Инспектор понимает, что стоять надо так, чтобы его не сразу можно было углядеть.
Поэтому, очевидно, когда я сделал левый поворот с  Адмиралтейской набережной у «Медного всадника» и двинулся в сторону Исаакиевской площади, инспектор обнаружился только у арки, ведущей на Галерную, или более мне привычную Красную улицу. Молодой, не старше двадцати пяти лет, но уже успевший накопить весьма солидные размеры брюшка лейтенант, небрежно козырнув, представился:
–Инспектор отдельного батальона  Тимофеев.
–Слушаю вас внимательно, товарищ лейтенант.
–Почему нарушаем? Оригинальностью этот летеха не отличался. Вопрос был стереотипным и задавался в девяти случаях из десяти. Но и ответ уже давно был выработан:
–Почему Вы нарушаете, я не в курсе, а  о моих нарушениях и причине остановки я бы хотел услышать от Вас.
–Лейтенант напрягся, что отразилось на его лице гримасой отвращения.
–Умный, что ли? – «хороший вопрос», решил я, не зная, что на это ответить.
–Да вроде как-то дураком не считался никогда.
–Ну, это мы еще посмотрим!
«Давай, давай, парень, смотри. Только не обессудь».
–Так все-таки, мне бы хотелось обсуждать не мои умственные способности, ибо,, полагаю, что вы вряд ли в состоянии их адекватно оценить, а причину моей остановки. Если Вы не в состоянии ее назвать, то я поехал. Только позвольте записать номер вашего нагрудного знака.
–Объясню, все объясню. Что смогу, а остальное вам будет судья объяснять, когда будет лишать прав за проезд перекрестка  на красный свет.
« Любопытно,– подумал я,– это он только что придумал или именно с этим и поднимал палочку?»
 – Извините, товарищ лейтенант, но  на перекресток  я въехал по зеленому сигналу, а заканчивал поворот по желтому, на что имею полное право.
–А я говорю, что и въехали, и выехали именно по красному.
 –И как это вы умудрились за сто двадцать метров в темноте это разглядеть? Ведь вы же не на перекрестке находитесь, а далеко от него.
–Ничего, у меня отличное зрение!
 –С чем я вас и поздравляю! Тогда, вероятно, вы сможете, и протокол в темноте написать, я уже знал, как себя с этим явно приезжим сельским парнем вести.
Он очень удивился моему предложению писать протокол.
–Имейте в виду, что протокол будет передан в суд, который либо лишит Вас прав минимум на полгода. Либо назначит штраф в размере пяти тысяч рублей.
– Не звезди, лейтенант! Нет такого штрафа. Максимум одна тысяча, у тебя  же никак  не получится приписать мне повторное нарушение. Нет в базе на меня ничего! Так что пиши протокол и не рассчитывай, что я начну тебя уговаривать разобраться на месте. Это уж хрен тебе! Но не забудь указать, где именно ты сам находился в момент моего мифического нарушения и расстояние от угла укажи.
–Я и без вас знаю, что я должен указывать, не надо меня учить!
–Учиться, молодой человек, всегда полезно. Очень помогает в жизни.
– Лейтенант, забрав мои документы, направился под арку на Галерную, где просматривалась стоящая с потушенными габаритами патрульная машина.
 Я терпеливо ждал, затягиваясь сигаретой и пуская дым в приоткрытое окно. Я крутил в голове идею, которая родилась только что.
–Вот протокол, ознакомьтесь и подпишите. –Лейтенант появился из темноты достаточно неожиданно. Я взял протокол и начал читать. Все стандартно – проехал на красный свет, вину отрицает, пытается отвертеться.
 –Лейтенант, ты так и не указал, что от перекрестка до места, откуда ты якобы увидел нарушение больше ста метров и ничего не написал про то, что внешнее освещение на улице отсутствует. Ты даже не заметил, что у меня не были включены габариты, что я не был пристегнут ремнем безопасности. А утверждаешь, что у тебя отличное зрение и ты видел, как я проехал на красный свет.
–Ну, это не проблема, это я просто забыл написать. Но сейчас я это исправлю, если вам так хочется. Будет целый букет нарушений.
–Пиши, писатель хренов, подумал я, возвращая ему протокол.
– да второй экземпляр не забудь тоже сделать под копирку мне на память.
–Сделаем, хоть два, хоть три. Могу и надпись подарочную соорудить.– А ты, шутник, однако!
–Я даже зауважал дурака. Но, видно, напрасно. Он действительно переписал протокол, указав, что автомобиль с выключенными габаритами, проехал перекресток на красный свет и продолжал еще сто метров двигаться, не обозначая себя на темной улице светом габаритных огней. Во время остановки обнаружилось, что водитель не был пристегнут ремнем безопасности.
 И номера статей ПДД, которые я злостно нарушил.
«Ах, ты дурачина-простофиля!» Теперь моя очередь писать. Я отложил в сторону второй экземпляр-копию протокола, достал авторучку и стал мелко, места было для моих объяснений отведено немного, писать.
–Прежде всего я, разумеется, указал, что инспектор никак не мог за сто двадцать метров, отделявших арку Галерной улицы от перекрестка, определить момент выезда моей машины на перекресток, тем более, что я поворачивал из среднего ряда, а левее меня по крайнему ряду поворачивали другие машины, закрывавшие меня от инспектора полностью. Кроме того, инспектор просто врет, наговаривая на меня, что очень легко доказать, так как мой автомобиль марки БМВ оборудован так называемой скандинавской системой безопасности, которая заключается в том, что при повороте ключа зажигания в положение «стартер», то есть при попытке завести двигатель, одновременно автоматически включаются фары ближнего света и габаритные огни. А также система безопасности предусматривает блокировку работы двигателя, если водитель не пристегнул ремень безопасности. Таким образом отчетливо просматривается, что инспектор либо слепой, либо недобросовестно относится к своим обязанностям, пытаясь незаконно приписать мне несуществующие нарушения.
 Я расписался и вручил первый экземпляр лейтенанту. Он, подсвечивая себе фонариком, шевеля губами, прочел мое объяснение и выпученными от возмущения глазами посмотрел на меня.
–Как вам не стыдно?! вы же сами сказали мне про фары и ремень!
–Ну да, а если бы я тебе сказал, что у меня в багажнике два «жмурика», ты бы это тоже в протокол вписал? Так что, парень, я тебя поздравляю! Вся автоинспекция Петербурга,  а не только твой батальон будет долго над тобой смеяться за этот протокол. На тебя будут пальцами указывать и говорить:  «лейтенант Тимофеев пишет протоколы под диктовку водителей, у него самостоятельно это не получается. Он привык без протоколов, на месте наличными с шоферов брать, а тут не прокатило, вот он такое фуфло и написал, от которого липой не за сто метров, а за километр несет».
Парень. кажется, понял, что его развели, как лоха, тем более что так оно и было. На фоне чепухи по поводу фар и ремня уже никто не будет всерьез даже рассматривать вопрос о красном свете, если учесть, что увидеть отсюда момент въезда на перекресток было действительно невозможно при всем желании, особенно, если крайний ряд был заполнен транспортом, который полностью перекрывал машины, поворачивающие  в среднем ряду.
–Это  не честно, чуть не плача, – голосом обиженного ребенка  ответствовал лейтенант.– Ладно, давайте второй экземпляр, я эти протоколы порву.
–А вот хрен тебе! У меня нет оснований тебе верить. Перепишешь протокол и пустишь его по инстанции. Так что мне на всякий случай для подстраховки, второй экземпляр очень даже пригодится. –Не боись, я с этим протоколом никуда не пойду; я не такая сволочь, как ты. Я без особой надобности на людей не бросаюсь. Наверное, стоило бы с тебя денег получить за моральный ущерб, но ведь ты, скорее, удавишься. А то выкупай у меня за штуку протокол! – Шучу. Не отдам, не выжил из ума.
 Как ты там спросил меня в начале:
–Умный, что ли? – Вот теперь сам реши этот вопрос.
Я забрал у расстроенного парня из рук документы, сел за руль, пристегнул демонстративно ремень, завел мотор, включив одновременно фары,  помахал инспектору рукой и уехал, размышляя о том, что было бы, если бы парень догадался проверить блокировку двигателя от ремня безопасности, которой у меня не было. Это я изобрел на ходу, зная, что на некоторых машинах такая опция присутствует. Но для дезавуирования вопроса о красном свете одних фар могло не хватить.
 Я еще долго держал в «бардачке» этот протокол, показывая его друзьям в качестве наглядного пособия по работе с автоинспектором.




Часть третья




Самая читающая страна


















Чтобы доказать свою талантливость, надо быть очень способным.
Владилен Прудовский

Талант - вопрос количества. Талант не в том, чтобы написать одну страницу, а в том, чтобы написать их триста.
Жюль Ренар

Талант - это как похоть. Трудно утаить. Ещё труднее симулировать.
Сергей Довлатов







ДЖОАН И ГАРРИ










Ленинград – Санкт-Петербург                1998 - 2016   

Не знаю, осознанно или инстиктивно, но людям  явно свойственно  кучковаться по интересам. Для этого они создают разнообразные общества, клубы, товарищества, союзы, братства, ордена, объединения и всякие другие организации с разнообразными названиями. Иногда они просто собираются группками где-нибудь в известном всем заинтересованным лицам месте, чтобы познакомиться, обменяться мнениями или какими-либо предметами своего культа, например, марками, книгами, открытками, монетами, значками.  В Ленинграде книголюбы, или правильнее будет сказать «библиофилы»,  когда-то, сначала, собирались в садике на Литейном с задней стороны магазина «Академкнига», бегали от милиции, которая преследовала их как спекулянтов на знаменитой «трубе», затем  в помещении ДК «Водоканала», а после уже обосновались на «Крупе», то есть в ДК им Крупской в Невском районе.  Были, правда, и другие, менее известные места; например, был книжный развал рядом с Кировским универмагом.
 В уже практически уничтоженном на сегодня саду Карла Маркса когда-то, до того, как через него проложили трамвайные рельсы, собирались фалеристы, то есть те, кто собирал значки, знаки и награды. Несмотря на постоянные домогательства родной советской милиции, там можно было приобрести практически любые  памятные знаки  и знаки отличия. Начиная от значка участника того или иного партийного съезда или победителя первой летней спартакиады, почетного железнодорожника, учителя, донора и тому подобного до ордена Ленина, Красного Знамени республики Тува  обоих типов и даже звездочек Героя. Вопрос был исключительно в двух вещах: во-первых, ты должен был быть «принят» обществом, то есть тебе должны были доверять, так как торговля наградами почему-то была категорически запрещена. Она запрещена и сейчас, но это не мешает тем, кому это нужно приобретать интересующие их предметы. Во-вторых, вопрос был материальным, так как стоимость таких неординарных вещей по тем временам была весьма и весьма велика. Это сейчас цифра двести пятьдесят рублей, которую называли за орден Ленина в хорошем состоянии, не вызывает эмоций, а тогда это была месячная зарплата весьма высококлассного специалиста: ведущего инженера, руководителя сектора, отдела или рабочего высших разрядов на оборонном предприятии. Кстати, примерно такую же зарплату получали и партийные работники районного масштаба, например, инструкторы райкома партии. Другое дело, что у этого контингента были и другие возможности облегчить свое существование и повысить уровень достатка, как, например, спецстоловые и спецбуфеты, спец распределители продуктов и промтоваров. А еще у них были практически в подчинении предприятия района, которые реально не могли отказать им ни в одной просьбе. А уж просить они не стеснялись никогда.
Помню, как в бытность мою начальником ЦЗЛ на одном из заводов в Октябрьском районе меня  вызвал директор завода  и попросил, а правильнее будет сказать – приказал, отправить одного из моих рабочих экспериментального участка в такую-то комнату районного комитете КПСС нашего района к товарищу N ( я честно не помню фамилию, да и не важно это уже теперь). Поскольку в тот момент этот мой слесарь был занят срочной работой по изготовлению опытного образца нового прибора, который через несколько дней должен был быть представлен в Министерство и Главк на межведомственную комиссию, то я решил: прежде чем срывать человека с работы, пойти по указанным координатам сам, чтобы уяснить, в чем же, собственно говоря, состоит проблема, которую предстояло решить высококвалифицированному рабочему. При этом я надеялся определить фронт работ, необходимые инструменты и материалы, которые могут понадобиться, чтобы слесарю не пришлось, потом десять раз бегать туда - обратно за молотком, напильником  или плоскогубцами. Поскольку здание райкома находилось практически напротив завода, то уже через пять минут я входил в указанный директором кабинет. В кабинете стояли три обычных канцелярских стола. Два из них пустовали, а за третьим друг напротив друга сидели двое молодых людей, лет по тридцать с небольшим и играли в шахматы. Я поздоровался и спросил,
–Где я могу видеть товарища N?
–Это я, - откликнулся один из парней, сидевший ближе к окну.– А  вы, по какому вопросу?
–Я с завода. Меня директор попросил сходить к вам; сказал? что вы нуждаетесь в какой-то помощи, – объяснил я.
–А-а, интерес в голосе молодого человека сменился откровенной скукой. – Он махнул рукой в сторону одного из пустующих столов, ближе к двери и продолжил: – Там, посмотри, должен быть молоток и там же лежит плакат. Надо его повесить между окнами, в простенок. Только аккуратно, не порви.
Надо признаться, что я несколько оторопел  и продолжал стоять посреди кабинета как громом пораженный. С такой наглостью я, честно говоря, до этого никогда не сталкивался. Но, вероятно, чтобы вывести меня из ступора, райкомовец поднял глаза и сердито продолжил:
– Поторопись, не стой столбом! У нас через полчаса обед. Мы не можем ждать, когда ты соблаговолишь начать работать! – и уже под нос себе пробурчал:
–Присылают всяких бездельников…
Тут я уже не выдержал и выдал по полной программе. Подошел к столу, взял молоток и гвозди, лежавшие там же, отнес все это к столу, за которым шла игра. Затем принес еще и плакат. Аккуратно положил его поверх игровой доски, сверху водрузил молоток и гвозди. Разумеется, фигуры при этом попадали.
–Ты что творишь, мать твою?! – вскричал партийный деятель, но мне было все равно.
– А в глаз за мат в адрес моей матери не хочешь? А сейчас встал, взял молоток и пошел вешать свой плакат! Потом пойдем к секретарю райкома и спросим его, насколько это правильно с партийной точки зрения срывать с работы людей, чтобы у тебя, – я сделал упор на обращении на «ты», – в кабинете вешать плакат, в то время, как ты сидишь и за государственные деньги играешь в шахматы.  Я, между прочим, получаю за руководство лабораторией и выполнение плана заводом больше, чем ты: мой час значительно дороже, чем твое безделье здесь в кабинете. Я думаю, что товарищ Дунаев с этим согласится.
–Ты… Вы знакомы с секретарем?  В голосе товарища из партии послышалась неуверенность. Если быть честным, то назвать нашу единственную встречу с секретарем райкома на торжественном вечере на заводе в честь какого-то юбилея нашего коллектива знакомством было бы большим преувеличением. На самом деле я был в числе других руководителей представлен пред светлые очи партбосса, удостоился нескольких вежливых слов, долженствовавших нацелить меня на еще большее рвение в выполнении решений очередного съезда и неожиданно крепкого рукопожатия. Коллеги еще долго издевались надо мной и советовали первые полгода руку не мыть, чтобы сохранить партийную ауру.
–Ну, как можно не знать своего секретаря, он же к нам на завод  регулярно заглядывает – и на собрания и по другим поводам. – Вероятно, такая постановка вопроса и  такое разъяснение знакомства с первым секретарем были достаточно убедительными, чтобы еще больше испортить настроение плакатовешателю. Он неожиданно стал извиняться за грубость, не забывая, правда, каждый раз добавлять: –Ну–, я полагаю, что товарищу Дунаеву об этом не стоит говорить.
Я - человек не слишком вредный, поэтому согласно кивал – мол, действительно не стоит. Выслушав весь этот поток словесной чепухи, я вдруг вспомнил, что ребятки что-то говорили насчет обеда.
–Вы, кажется, на обед собирались. - Мысль в голове проскочила прямиком из желудка. - Так я не прочь вместе с вами и пообедать, если, конечно, проведете.
–О чем речь! Нет проблем!
И действительно, слов: «Товарищ с нами» было достаточно, чтобы стоявший на входе в партзал старший сержант вежливо взял под козырек, доброжелательно кивнул и сделал шажок в сторону, освобождая проход, а затем снова сдвинулся обратно, когда мы его миновали.  Вот тогда-то я в первый раз понял, что не окладом единым. Эти ребята получали меньше, чем я, но им это с лихвой компенсировали. Прекрасная, вкусная, качественная еда: отличная солянка, полная натуральным мясом, маслинами, невиданными в других местах каперсами, натуральная отбивная из вырезки – такую не во всяком ресторане подавали. Время было зимнее, но это не мешало наличию в буфете нескольких видов салатов со свежими помидорами и огурцами. А какая селедочка там была!.. И еще ананасы кружочками. Из банок, разумеется, но где вы эти банки видели в те времена?  И сметанка в стаканчиках – похоже, прямо из совхоза, свежайшая, вкусная. Каюсь, я съел две порции, присовокупив к этому невероятно свежую булочку с маком, похоже, из ресторана «Тройка» на Загородном. Именно там,  а точнее в магазине при этом ресторане я покупал такие булочки не один раз. В довершение был очень вкусный, почти домашний клюквенный морс и чай с лимоном и еще одной булочкой.
 Чтобы стало до конца ясно мое чревоугодное восхищение нашей родной партией, умом и совестью нашей эпохи,  остается только добавить, что все это безобразие – тьфу, великолепие стоило ровно шестьдесят копеек плюс еще двадцать за вторую порцию сметаны и вторую булочку. А на Загородном одна такая булочка стоила полтора рубля!
 Ну, да это лишь отступление от генеральной линии.   О чем это я? Ах, да, о кучковании. Подобное ищет подобное. Отсюда возникают разные общества: автомобилистов, бывших чекистов (хотя, говорят, что они бывшими не бывают, Союзы писателей, журналистов, кинематографистов, театральных деятелей, работников цирка, архитекторов. А также слепых, глухих. Кроме таких более или менее известных   объединений, разумеется, существуют и не столь афишируемые и даже не слишком респектабельные, но тем не менее, вполне себе влиятельные тусовки, как, например, воровские малины, сборы профессиональных нищих, профсоюзы проституток и карманных воров, а также воров-домушников. Я не удивлюсь, если вдруг окажется, что где-то кого-то торжественно принимают во всероссийский союз киллеров, причем для вступления необходимо предъявить доказательства профессиональной пригодности в виде рекомендаций не менее чем от двух убиенных лично, ну, или от членов общества, которые сей факт могут подтвердить.
 Ни в коем случае не хочу проводить какие-либо параллели с вышесказанным, но как большой и искренний поклонник научной фантастики я тоже оказался втянутым в орбиту таких тусовок, которые назывались, да, собственно говоря, и продолжают называться «Фэндом».
Тусовок, на которые съезжались со всей нашей необъятной такие же влюбленные в фантастику люди разных возрастов, разного социального статуса, разного достатка. Главное качество, каковым должен был или должна была обладать кандидатура для участия в мероприятиях, которые обычно именовались конвентами, было наличие денег на билет до места сборища и на проживание в гостинице или пансионате и способность в течение нескольких дней не спать, вести умные – и не очень – разговоры, вращающиеся вокруг фантастики, запивая все это неограниченным количеством водки, пива и прочих напитков, каковые пошлет в этот  день кто-нибудь, кто окажется на этот раз кредитоспособным - бог или кто-то из тусующихся. По городам и весям нашей родины в разных ее регионах собирались и собираются люди на очередной «кон» Названия у этих мероприятий были весьма броские:  «Аэлита» в Екатеринбурге, «Чумацкий шлях» в Киеве, «Белое пятно» в Новосибирске, «Басткон» в Подмосковье, «Звездный мост» в Харькове, «Интерпресскон» под Питером, «Созвездие Аю-Даг» в поселке Партенит в Крыму под Алуштой., «Новокон» в Михайловке на Кубани, «Волгокон» в Волгограде, «Петербургская фантастическая ассамблея» в Рощино под Питером, «Комариная плешь» на Средней  (Тузлинской) косе между Азовским и Черным морями
Все я сейчас и не упомню, пожалуй.
 А кроме того еще были конвенты международные, например, мне довелось побывать на «Неохроне» в Пловдиве и Софии, на «Евроконах» в Гренобле,  Брюсселе и Любляне, а еще в Москве.
 Но чаще всего я, разумеется, бывал на нашем, доморощенном, спасибо Шуре Сидоровичу и его супруге Татьяне,  конвенте «Интерпресскон», проводившемся ежегодно за редчайшими исключениями в пансионатах на Карельском перешейке: в Разливе, в Репино, в Смолячково.
Как правило, задачей максимум на всех таких встречах было пригласить «ударного» гостя, в идеале кого-то из известных, желательно зарубежных писателей-фантастов. Пожалуй, с этой точки зрения, наибольшей удачей следует признать приезд на «Интерпресскон» в 1998 году  одного из самых прославленных фантастов современности американского писателя Гарри Гаррисона с женой Джоан. Каким-то образом их организовал один из харьковских переводчиков Саша Корженевский. Кажется, он был литагентом Гаррисона в России. Поскольку Гаррисон был человеком по натуре легким на подъем и не любившим долго сидеть на одном месте ( он и страны постоянного жительства менял регулярно: (Штаты,  Мексика,  Норвегия. Дания,  Ирландия – это еще не все), то  Саша  сумел все организовать,  и этот Интерпресскон запомнился мне, прежде всего, общением с этим удивительно приятным во всех отношениях человеком. Он  прожил интересную и полную впечатлений жизнь, служил в военно-воздушных силах США, после чего, как он говорил, возненавидел армию в принципе. Его эрудиции можно было позавидовать: он владел семью языками, не считая эсперанто. А кроме того он сам  признался, что может сказать на двадцати языках: «Принесите мне, пожалуйста, пинту пива».  Пил он  тоже много и серьезно, запивая водку пивом, что не могло остаться без последствий.На третий, кажется, или на четвертый день этой пьянки, прошу прощения, –«конвента» пришлось даже вызывать для Гарри бригаду «скорой помощи»  - выводить из запоя –снимать похмельный синдром. После этого Гарри слегка умерил аппетиты, заявив, что «сколько водки ни пей – русским не станешь!» Не менее приятной в общении была и Джоан. Маленькая бойкая, острая на язык, легко поддающаяся на провокации и не обижающаяся на розыгрыши, чрезвычайно контактная, как, впрочем, и сам Гарри.
Они были все время на виду, можно сказать, точкой кристаллизации.
 Мне в тот раз крепко повезло. Поскольку я оказался единственным, кто приехал в Разлив на конвент на своей машине, то именно моему «жигуленку» и было поручено везти чету Гаррисонов в Мариинку на непременное «Лебединое озеро». Гарри сразу заявил, что этот «долбаный» балет он терпеть не может, но, поскольку в молодости Джоан была балериной и даже танцевала где-то на сцене, – я правда, так и не понял, где, но вроде бы, в Венгрии, откуда родом был кто-то из ее родителей, – то ей очень хотелось посмотреть этот балет именно в Петербурге. У Гарри вообще самым любимым словом, кажется, было слово «fucking». Этим эпитетом он сопровождал все подряд – и то, что ему не нравилось: fucking балет, fucking мой старенький «жигуленок», трясшийся на ухабах, fucking дождь и так далее и то что, наоборот приводило его в восторг: fucking пиво, fucking водка, fucking фэны, fucking уха из рыбы с курицей, которую сварганили на берегу Финского залива. Тогда я впервые понял, что очевидно не адекватно переводил прежде это слово на русский. Его совершенно не обязательно надо передавать матерными словами – экспрессия в английском  у этого слова иная, менее грубая. Так что вполне можно обойтись, не нарушая смысла, чем-то вроде долбаный, хренов, чертов и т.п. Мы вчетвером – не забудем и Сашу Корженевского – приехали на Театральную площадь, где Гарри тут же объявил, что в этот fucking театр он не пойдет – пусть Джоан идет сама. Но жена строго посмотрела, и Гарри потопал, спрашивая на ходу:
– А в этом fucking театре продают fucking водка?
 Мы с Сашей его уверили, что непременно будет водка. Тогда он наконец смирился с судьбой и согласился войти в зал. 
Говорят, что у дураков мысли одинаковые – может, и так, может, нет, но в преддверии встречи с Гаррисоном и я и Саша Корженевский запаслись изданными у нас экземплярами его книг. У меня было одно из изданий «Крысы из нержавеющей стали» и «Неукротимая планета» из серии об Язоне  дин-Альте, а у Саши, кажется, «Месть Монтесумы», «Кольца Анаконды» и что-то из серии «Билл, герой галактики». Весь первый акт Гарри сидел, откровенно зевая и все время повторяя:
–Ну, где же fucking водка, которую вы мне обещали? Здесь только fucking балет и fucking  девки на сцене, а я  уже стар, чтобы иметь к ним fucking интерес. Вероятно, в последнем случае традиционный перевод мог бы быть вполне уместным!.. Джоан, которая с неослабевающим интересом, откинувшись в кресле, смотрела представление, отреагировала на последние слова мужа в его стиле:
–Молчал бы , fucking old  fart –  старый пердун!
 Кажется, Гарри обиделся и уже настойчиво стал требовать водки или хотя бы пива. К его радости, закончилось первое отделение и мы с Сашей повели нашего  fucking гостя в fucking буфет, где Гарри сразу обнаружил радующую глаз бутылку.
 Он  тут же повеселел и уже с  б;льшим  оптимизмом смотрел на мир. Мы взяли бутылку водки, а Гарри настоял еще на пиве. Я пить не мог, так как был за рулем этой fucking  развалюхи, заодно досталось и fucking русской полиции, а Саше пришлось туго. Так что практически почти все второе отделение – третий и четвертый акты мы провели в буфете. Пока Саша с Гарри уминали спиртное,  у меня родился любопытный план. Вместе с нами в буфете сидели еще несколько человек, которые тоже не сильно, видимо, интересовались балетом, в частности, там была молодая студенческого вида парочка, напоминавшая внешним видом и одеждой прежних хиппи. У девушки были крашеные в фиолетовый цвет лохмы на голове, мешкообразный балахон какого-то непонятного цвета и перекинутая через плечо холщовая сумка на длинной веревке ручного плетения с принтом, изображавшим абрис какого-то знакомого собора, кажется Кельнского. Я незаметно отдалился от столика, где Гарри вопреки собственным словам все-таки пытался стать русским, путем поглощения этанола, и, извинившись, подсел к этой парочке. Парень был  не менее колоритен, чем его подруга: на нем были ярко-зеленые узкие брючки, облегавшие тонкие, как у девушки, ноги, ядовито-желтая в мелкую серую клеточку рубашка-апаш,  из-под которой выглядывал зеленый под цвет брюк, но немного темнее, шейный платок.  Все это разноцветье дополняли темно-фиолетовые замшевые ботинки до середины голени на высоченной, сантиметров, наверное, десять платформе, причем с желтыми в тон рубашке шнурками. А на голове красовался замечательный  ирокез, причем тоже в цвет брюк. Типажи были что надо! Я быстренько объяснил ребятам свой план, сообщил, что вот за тем столиком сидит всемирно известный писатель Гарри Гаррисон. К моему глубокому удивлению, имя для них оказалось знакомым: они даже вспомнили пару романов Гарри. Тогда я вручил им одну из приготовленных книг и попросил подойти к Гарри не в буфете, а в зале, объяснив, где мы сидим.
 Несмотря на свой внешний  дегенератизм,  дети оказались вполне толковыми и, как только мы вернулись в зал к Джоан и с трудом усадили Гарри в кресло, так как он уже нетвердо стоял на ногах и норовил усесться к кому-нибудь на руки, в основном, к дамам, мимо которых мы проходили на пути к своим местам, паренек подскочил и на приличном английском сообщил, что он узнал великого американского писателя, что они с его подругой  являются его страстными поклонниками и почитателями, что абсолютно случайно – вот как они его любят и уважают, что даже на балет они пришли с его книжками, чтобы почитать в перерывах между актами.
 В общем, они будут счастливы, если мистер Гаррисон соблаговолит оставить свой автограф  на их книжке, а если мистер Гаррисон еще и сделает им посвящение, то это будет верх их мечтаний и об этом они будут рассказывать своим детям и внукам. Они надеются, что когда-нибудь паче чаяния у них таковые появятся. Девочка, правда, тихонько из-за спины по-русски добавила:
–Надеюсь, что это не  будут наши с тобой общие  дети,  придурок!
Надо было видеть физиономию Гарри. Пожалуй, единственным его недостатком, если, конечно, можно это считать недостатком, кроме алкоголизма, являлось гипертрофированное чувство собственного величия. На мой вопрос на пресс-конференции в первый день конвента «Кто, на ваш взгляд. Является лучшим писателем-фантастом в современном мире? он не задумываясь, ответил:
–Харри Харрисон.
– А кто самый великий писатель за всю историю фантастики? Ответ был уже ожидаем:
–Харри Харрисон
 Именно так звучит его имя и фамилия на английском языке, хотя это на самом деле не есть его настоящее имя. На самом деле он  Ге;нри Ма;ксвелл Де;мпси. Именно так записал его отец, который сам после рождения сына сменил фамилию на Харрисон.
 Представляете счастье Гарри? Где-то, в далеком fucking Петербурге, в fucking России, в fucking театре, русский пацан узнал его; у него с собой была его книга. Его здесь знают, читают и любят! Это ли не доказательство, что он действительно великий писатель. А в это время, видимо, услышав происходяшее действо, подошел мужчина интеллигентного вида и тоже протянул Гаррисону книгу :
–Можно и мне?
 Тут уже Гарри готов был вообще выпрыгнуть из штанов. Ему уже начал нравиться и театр, и балет, и девки на сцене. Он уже рвался туда, где еще поднимался и опускался занавес, где приветствовали Одиллию, Одетту, Зигфрида и  рыцаря Ротбарта. По-моему, он уже не понимал, почему его туда не зовут. Ведь многочисленная публика была бы, несомненно, счастлива, бросить букеты и к его ногам, приветствуя лучшего в мире писателя, которого знают и любят везде, во всех странах! Откуда взялся второй ценитель гаррисоновского творчества, я понял только позже, когда заметил, как он тихонько, незаметно передал подписанную автором книгу Саше Корженевскому. Я же сказал, что у дураков мысли одинаковые!
 Прошло уже много лет с тех пор. Устав бороться с раком, в 2002 году  ушла из жизни улыбчивая неунывающая Джоан, а после ее смерти, потеряв самого близкого друга и спутницу почти всей жизни,  Гарри сильно сдал и  был вынужден переехать в дом престарелых близ города Льюис в графстве Восточный Суссекс, где и умер через десять лет после смерти жены.
 Я должен поблагодарить судьбу и «Интерпресскон» за то, что мне довелось провести несколько замечательных дней в обществе этих чудных людей. 
 Ах, fucking Hurry!!! Друзья, этот рассказ – самое малое, что я могу сделать в благодарность за наше знакомство и в память о нашей встрече.



 
 







    Книга – источник знания
           Максим Горький
И еще, разумеется, денег
 Ю.Яесс






Записки книгопрод;вца









Санкт –Петербург                1991 –2016

Среди торговцев в клубе считалось, что если первым покупателем будет мужчина, то и вся торговля в этот день будет удачной. Если верить этой примете, то день начинался ужасно:  мало того, что возле прилавка «выросла» тетка и расплескала по нему свои невообразимо громадные, как спелые астраханские арбузы, тити, так она еще и вопила истошным, переходящим в ультразвук голосом. С ходу понять в чем дело было невозможно, и только, когда мне в грудь прилетела небольшая книжка, в знакомом супере, я, наконец, разобрал смысл визга, исходившего из пространства позади «арбузов» Я, кажется, сказал, «выросла», но это является большим преувеличением. На самом деле тетка была , что называется, «метр с кепкой», и выглядело это весьма забавно – два кавуна в полосатой зелененькой кофточке, лежащие на прилавке с книгами, а между ними вполне миловидное, но невообразимо наштукатуренное личико с ярко-красным напомаженным широко открытом в крике ртом, издающим невообразимую  по своей абсурдности ахинею.
–Это ты,  мерзавец, развратник, гад такой, мне всучил эту книжку и еще с меня десятку за нее содрал!
 И сказать мне было нечего! Я вспомнил – действительно, это я продал этим говорящим арбузам миниатюрное издание великого, русского поэта,  увы, пьяницы и матерщинника, Ивана Семеновича Баркова. Было это недели две назад, и я даже вспомнил, как эта дамочка ныла, что, мол, денег у нее мало, что она одна воспитывает дочку, и что у этой дочки на днях день рождения – шестнадцать лет, и надо же что-то подарить, но денег мало и т.д. в том же духе. А потом она увидела на прилавке – нет, не книжку, она увидела торчащий из книжки ценник с цифрой десять. Барков был наш, т.е. нами изданный, и мы могли держать на него практически любую цену. В обмен мы отдавали его обычно по двадцать пять при себестоимости около шести, а,значит, могли продавать бартерные, полученные в обмен книги в три-четыре раза дешевле обменной цены, иногда даже дешевле, чем те, кто их издавал или покупал тираж. Короче, книжка продавалась очень дешево. На клубе уже было нереально вообще найти книги с ценой в десять рублей, да еще и в твердом переплете, да  с супером. Я пытался, помню, объяснить арбузам, что эта книжка не подходит для подарка на шестнадцатилетие, но ценник уже стоял у нее перед глазами и полностью затмевал все мои доводы. Она не стала даже слушать меня и категорически не хотела смотреть ни на одну другую книгу, которую я ей предлагал.
–Я понимаю, язвительно мурлыкала тетя,– Вам, конечно, выгоднее втюхать мне что-нибудь подороже, но я уже решила, я беру эту! Мне и название нравится, оно как раз к случаю – «Девичья игрушка». 
–Но, дамочка, это же Барков! Его же раньше вообще не печатали!
–Но напечатали же! – Тетка мертвой хваткой вцепилась в покупку и уже протягивала мне деньги. Я сдался. Да, в конце концов, не я же буду  дарить эту книжку. И потом, бог его знает, что там за девонька, нынешних девчат мало чем удивить можно. Но сейчас, получив в лоб твердым переплетом, я подумал, что меня ждет судьба главного героя Баркова – Луки. Оторвет мне тетка что-нибудь или, как самого Баркова, утопит в сортире. Только он то по пьяне утоп, а мне придется тонуть тверезым, как стеклышко. Беда!
– Мадам! Успокойтесь, – попытался я чуть прервать гневные излияния, лившиеся из-за арбузной стены.– Что такое произошло? Из-за чего столько эмоций?
 Но мои слова сделали только хуже: голос снова перешел в ультразвуковой диапазон.
–Я не мадам, и никому не дам!!!!
Это гениальное замечание, насаженное на ультразвуковую несущую силой в сотню децибел, было, кажется услышано во всех концах «Олимпийского». По крайней мере, народ от соседних прилавков потянулся поближе к нам, чтобы понять происходящее.
–Вот это да!  Арбузы не просто говорящие, они еще и рифмовать умеют!
–Ну, не дадите, так и ладно, я, надеюсь, переживу как-нибудь. Только в чем проблема? Зачем же меня зрения лишать, швыряя книгу прямо в лицо?! Я ведь могу и ментов вызвать и сдать Вас за хулиганство. Смотрите, у меня вся щека в крови, получите, Вы, «не мадам», суток так 10-15 и штраф тысяч на двадцать – тогда может быть прекратите вопить и попробуете объяснить без ора, что случилось, и чем это я так провинился, что Вы мне всю морду раскарябали!
Кажется упоминание о штрафе задело какие-то струнки в душе, прятавшейся под арбузами, только уровень голоса наполовину упал.
–Ты зачем же мне ,  вражина, подсунул эту гнусность? Я же тебе говорила, что это подарок для дочки!
– А я разве Вас не предупреждал, что эта книга не годится для подарка? А Вы только на цену и смотрели. Пожмотились  дочке купить чуть подороже, но подходящую к случаю и возрасту, а теперь на меня наезжаете. Точно, сейчас охрану позову. – Но Костины ребята из охраны клуба уже стояли , на самом деле, сзади, привлеченные шумом и, казалось, только ждали, чем все это кончится.–Пацаны, уберите это отсюда, пожалуйста!
***
К прилавку подходят два парня студенческого вида, лет этак по 20-22. Один берет в руки нашу новую, только что изданную и впервые выложенную на прилавок книжку Ростана. «Сирано де Бержерак» Мы долго ждали, пока типография в Петрозаводске, наконец-то справится с заказом, и очень надеялись на успех книги. Прежде всего потому, что на рынке «Сирано» не было ни в каком виде, а, во вторых, только что по телевизору показали фильм  Жана-Поля Раппно с Анн Роше и Жераром Депардье, а это всегда поднимало интерес читателя к оригиналу. Молодой высокий интеллигентного вида парень в коричневой замшевой куртке индейского типа «а-ля Стивен Сигал» с интересом прямо хватает с прилавка «Сирано» и почти кричит приятелю, отставшему на несколько шагов.
–Димон, смотри у них здесь Сирано де Бержерак,  мягкая, правда!
Что верно, то верно. Мы, во-первых, экономили, а во-вторых спешили. На тот момент, с изготовлением твердых переплетов были проблемы. Мало кто из типографий брался делать большие тиражи в твердых переплетах, оборудования не было. А те, кто мог, были плотно загружены и драли втридорога, пользуясь моментом. Так что наш «Сирано» получился мягким, но зато красивым. Обложка была приятного голубовато-зеленого цвета под припрессованной пленкой с отличной гравюрой.
На форзаце и внутри текста также было полно отличных гравюр Жака   Калло и Лукаса  Ворстермана Книжка получилась весьма достойная, за которую мне, как издателю было не стыдно. Теперь надо было только удачно ее продать, и тогда большой, а точнее по тому времени уже гигантский тираж в сотню тысяч экземпляров, мог стать очень даже выгодным и принести неплохую прибыль издательству.
Приятель нашего «а ля  Сигала» - полная противоположность своему другу: такой взлохмаченный, остроносый воробей – типичный дворовый забияка в кожаных штанах и спортивной адидасовской курточке ядовито-зеленого цвета, из-под которой проглядывала еще более ядовитая желтая рубашка в мелкую клеточку. При этом он не лишен претензий на некую «галантерейность» - на шее повязан уж совсем нелепый красный платок, завязанный позабытым «пионерским» узлом один конец платка Димон жует во рту, но увидев книжку, тут же выпускает его и с интересом начинает листать. Однако его реакция совсем  неожиданна
–Э…, не…, это самое…, это не то, Толян, в натуре, глянь – это стихи какие-то.
Тут, кажется и Димон, замечает наличие стихотворной формы на страницах книги. 
– Мужики, - обращается он к нам,– а с чего это у Вас Сирано вдруг стал в стихах?
Я не знаю, как ответить, чтобы не обидеть.
–Ростан так написал, ну что мы можем сделать?! Мы же не можем менять текст.
Димон, мало сказать, удивлен, он шокирован и, кажется, немного смущен.
–А в кино, вроде, без стихов они говорили.
–Ну, это, значит, актеры очень хорошо играют, так читают стихи, что воспринимается, как обычная речь. – Ромка, наш помощник на клубе, пытается сказать что-то умное. Он вообще любит продемонстрировать свое интеллектуальное превосходство над окружающими, хотя особых оснований для этого не наблюдается. Вполне обычный парень!
– Но  это точно тот Сирано, по которому кино было? – В голосе Димона сквозит недоверие.
–Другого не существует! - Тут я абсолютно честен перед своими покупателями и еще несколько минут рассказываю о книге, о гравюрах, которые в ней присутствуют. Но, кажется, это не сильно надо моим слушателям и, хотя они вежливо и согласно кивают головами и даже не перебивают, но в глазах читается явная тоска, и я закругляюсь
–Короче, берете?
– Почем?
Семьдесят штучно, шестьдесят в пачке
–А пачка – это сколько? Двадцать четыре штуки.– Берите, пацаны, пачку ,  в общаге ребятам толкнете- по-минимуму, не накручивая двести сорок наварите – Роман показывает, что и с основами бизнеса у него все в порядке, а голова соображает.– А можно и еще чирик набросить, совсем кайфово выйдет!
–Слышь, Толян, точно… Давай возьмем, повесим объявление на вахте, мол, книжка по фильму, народ охренеет и возьмут, тем более, что недорого, рублей за сто назначим…
–«Воробей», а скорее попугай, если судить по расцветке, видать тоже, как и наш Ромка ,  не лишен предпринимательской жилки, пробиваются наработки фарцовочной юности.
-А денег у нас хватит на пачку?
– Да у нас и на две хватит!–  Толян гордо вынимает из кармана толстый рулон скрученных купюр.
– Так, может, и возьмете две?– я с интонацией Мефистофеля, покупающего душу, подбрасываю ядовитую мысль, которая, похоже, попадает на благодатную, унавоженную жаждой наживы почву. И ,  чтобы совсем уничтожить даже намек на возможное сопротивление, добавляю убойное
–На двух пачках я вам еще пятерочку скощу!  – Это действует безотказно. Правда, жадность просыпается сама собой и интеллигентный Димон, глядя на дружка, спрашивает
–А на три нам хватит?
–Не-а, мне надо Люське завтра возвращать стоху
–Так до завтра мы половину толкнем, ты чего! Берем три пачки, командир!  – Это уже ко мне –Может еще скинешь, а?
–Не ребята, это финиш, больше уже никак. Вы посмотрите, на других точках в пачке продают по восемьдесят. Так что стольник – будет нормальный ценник с доставкой на дом. И не забудьте, что вы еще за вход платили. Народ же должен это понимать!
–Это точно!– Толян, кажется, уже пересчитывает в уме будущую прибыль
–Не забудь только разделить ее на два, мысленно обламываю я его, но потом соображаю,  что судя по всему, Толян своего не упустит и при дележке заработанного непременно учтет, что первоначальный капитал принадлежал именно ему.
–Пацаны,  где учитесь? – мне любопытно, откуда этот типаж.
– В Плешке, – с гордостью отвечают парни, забирают три пачки Сирано и  семенят к выходу, уже не вглядываясь в книжные развалы по дороге.
Кажется, все остались  довольны друг другом.  Не знаю, насколько хороших экономистов готовит плехановский институт, но торгаши из них точно получатся. И это тоже хорошо. Уж такие времена. Всем кушать хочется!!!
 
***
Кэти-Скарлетт О’Хара Гамильтон Кеннеди Батлер — главное действующее лицо романа Маргарет Митчелл «Унесённые ветром», написанного в 1936 году, один из наиболее известных женских образов американской литературы...
В 90-е годы наш книжный рынок наводнили многочисленные ремейки известных литературных произведений. Появились «продолжения» «Трех мушкетеров» – «Пятнадцать лет спустя», Флеминга с его 007,«Властелина колец», а также Тургеневских «Отцов и детей», «Накануне» и даже «Анны Карениной» и «Идиота». Спрос подстегивался и появлявшимися на экранах телевизоров сериалами из того же ряда. Видать, где-то по подвалам и чердакам сидели литературные «негры» и, как проклятые лепили подобное чтиво. Хотя, может это я зря все чохом да под одну гребенку. Среди всей этой мути иногда попадались вполне приемлемые, не скажу чтобы уж слишком, но все-таки…  Помятуя слова польского инженера, архитектора и предпринимателя Людовика Метцеля, что «Реклама – двигатель торговли» и фразу чайного короля  и организатора первого футбольного чемпионата мира Томаса Липтона , того самого, чей чай любила королева Виктория, и который, говорят, изобрел чайный пакетик, о том, что «человек, который живет торговлей, должен давать рекламу» мы на каждом клубе настойчиво рекламировали будущую нашу новинку – роман Александры Рипли «Скарлетт»., являвшийся продолжением «Поющих в терновнике», где читатели могли  вновь следить за любимыми Скарлетт О’Харой и  Реттом Баттлером. Объявление, написанное красивыми крупными буквами на листах ватмана,были развешены в нескольких точках клуба на трех этажах и в подвале и из них следовало, что книга появится в следующие выходные. Поэтому каждые выходные к нам текла постоянная цепочка желающих вновь встретится с любимыми героями или же стремящихся донести новую книгу до новых читателей, не упустив при этом своей выгоды, то есть мелких и средних оптовиков, скупавших книги на клубе и торговавших ими в разных точках Москвы и прилегающих областей. Народ нетерпеливо спрашивал  «Привезли?» Мы извинялись и обещали, что непременно «Скарлетт» будет, но в следующий заезд. Короче говоря, ажиотаж подогревался в течение нескольких недель. Честно говоря, мы не были издателями этой новинки. Не получилось. Мы не смогли выкупить права у литературного агента, но сумели договориться с ребятами, которым это удалось, на большую часть их тиража по вполне приемлемой цене. На весь тираж нам средств, к сожалению, не хватило, а издатель категорически не соглашался отдать в реализацию. Ну, да примерно, 80 процентов тиража нам было достаточно, так как люди выкупившие остальное, получили книгу уже по совсем другой цене и не могли составить на рынке нам серьезной конкуренции или сбить цены. Но, несмотря на это, перед началом торговли, когда пачки с новенькими книжками уже лежали в кузовах «Камазов», стоявших на эстакаде «Олимпийского», я собрал всех питерских, кто привез эту книгу в Москву, и мы долго совещались, решая вопрос о первоначальном ценнике. Надо признаться, что издана книжка была достаточно хреново: толстенный «кирпич» без каптала, на переплете ничего не оттиснуто, т.е. переплет «слепой», а вместо тиснения сделана суперобложка, которая в этот исторический период была суперпопулярна у книжной публики.  Это на Западе «супер» считался чем-то вроде одноразового пакета, для того, чтобы донести книгу до дома, не запачкав. У нас это было украшением, повышавшим притягательность, а,следовательно и цену книги. Отсутствие надписи на переплете сильно затрудняло процесс продажи, так как, во-первых, надо было постоянно следить за тем, чтобы соотнести «супер» с текстом книги, не одев его наоборот, а, во-вторых, сам процесс надевания дополнительной бумажки тоже отнимал уйму времени. При этом еще требовалось обложку не помять, чтобы покупатель мог поставить книгу на полку в идеальном состоянии. Исходя из толщины книги и уровня цен на клубе на текущий момент, было решено, что новинку не следует продавать дешево, тем более, что народ целенаправленно подходил и уже жаждал приобрести давно обещанное. Поэтому общим «собранием» владельцев тиража было решено, что начинаем торговать из расчета ста рублей за штуку, а в пачке скидываем десятку. Надо заметить, что цена в сто рублей за книгу – это было на тот момент еще без аналогий. Таких цен просто не было, если не считать альбомы с репродукциями. Худлит, даже самый толстый, был рублей на двадцать – тридцать дешевле. Но.., новинка, длительная реклама и так далее. В общем, мы решили попробовать. Все знали одну истину: скинуть цену – это, как два пальца об асфальт, а вот поднять – это проблематично.
 В то время еще существовала ночная торговля с машин., то есть, после разгрузки в клуб машины с пандуса не отъезжали, а оставались там на ночь, или съезжали но останавливались недалеко на площадке, служившей стоянкой. Администрация клуба не возражала, если с машин шла торговля., хотя позже эту «лавочку» прикрыли и уже такую торговлю запрещали. Шли разговоры, что некоторые торговцы просто прекратили вообще заезжать внутрь, вполне довольствуясь ночной торговлей, и у клуба упала выручка. На ночную торговлю приезжали, в основном, перекупщики  - мелкие и средние оптовики и торгаши одиночники, держашие «точки» в бойких местах у метро, вокзалов, в универмагах, театрах, кинотеатрах и крупных продовольственных магазинах. Они приезжали на своих машинах или на такси, а некоторые даже на последних поездах метро или электричках с большими тележками, на которые складывали купленные с машин пачки книг, выбирая новинки, и также на машинах или на утренних поездах отбывали к себе на точки.Столица нашей Родины занимает очень выгодное географическое положение, являясь центром огромного густонаселенного региона, состоящего из многих городов и областей. Такая тактика, разумеется, была весьма трудоемкой, требовала бессонных ночей и некоторых дополнительных затрат, но это с лихвой окупалось первенством в продажах на их территориях.  Уже рано утром они могли предложить спешащим на работу людям все новые издания, которых еще никто не видел, и которых еще нет в местных магазинах или у других, менее проворных, торгашей.
Мы обычно ставили около заднего борта машины стол, раскладывали на нем книги, и по мере их убыли было легко и удобно пополнять эти «прилавки». В кузове нашего «Камаза» был свет , но было холодно, если на улице стояла холодная погода. А именно такой она и была. Даже моросил мелкий дождичек, что потребовало закрывать стол с книгами, припасенной заранее, полиэтиленовой пленкой.
Не успели мы отсовещаться и разложить книги, как появился первый покупатель. Ура! Это был мужик! Собственно говоря, ночью и шли, в основном мужчины. Женщины появлялись редко, да и мало было их среди этого рода перекупщиков. Разве что иногда мужики приезжали с женами. Как я понимаю, это, по большей части, были «надсмотрщики», сопровождавшие мужей с целью контроля за их трезвостью и нравственностью. Причем этого мужика я хорошо знал Это был здоровенный «лось», косивший под инвалида, кажется, из Наро-Фоминска или же из Раменского. Он всегда появлялся сразу после закрытия метро. Пркупал много.Много и упорно торговался, стараясь сбить цену,  всячески бил на жалость, рассказывая о своих  трудностях и болезнях, о том, как у него ломят ноги и руки от перетаскивания книг, как много ему приходится «отстегивать» ментам и железнодорожному начальству, чтобы его не гоняли от вокзала. Товар он, однако, всегда увозил на подъезжавшем такси, причем водитель был постоянный, а значит – прикормленный. Он же и пачки таскал. Звали мужика Федором. 
– Ну, что ,питерцы,. Скарлета привезли?
–Привели, привезли. Как обещали.
– И почем?  Надеюсь, недорого - Федя выжидательно смотрел на меня несчастными глазами, в которых затаилась вся мировую скорбь книготорговцев
Я был вынужден разочаровать Федора: «Нет, , дорогой, как раз дорого. По стохе, в пачке –девяносто! .
–Ни хрена! – взвыл мужик, - Вы что, ребятушки, совсем оборзели?! Таких цен нет. Это ж почем я должен ее продавать?
Вопрос был риторическим, хотя я в целом и был согласен с его реакцией. Цену мы загнали конкретно!
Подтянулся еще народ. «Что, есть «Скарлет»? За меня уже отвечал Федор. Да есть-то  есть, но питерцы охренели, по стохе его хотят втюхивать!  Федя добавил в наш адрес парочку нелитературных оборотов, каковые я здесь повторить не в состоянии, даже если бы запомнил.
 – этак вы, блин, в свой Питер, братцы все обратно увезете,  с такими аппетитами, – кто-то из подошедших попытался увещевать нас, приводя, в общем-то, разумный довод. Но я твердо держал удар. «Ну, значит, и продавать будем в Питере. Там тоже народ новье просит и там этот ценник будет нормальным. Еще и поднимем, чтобы отбить поездку в холостую, если не продадим в эти выходные. Видя, что я не поддаюсь жаждущие приуныли и постепенно отошли. Но через некоторое время стали снова подтягиваться и интересоваться ценой на «Скарлетта», делая вид, что еще ее не слышали и не спрашивали, и впервые слышат. И впервые возмущаются жадностью и отсутствием совести у жителей северной столицы.
–А еще считают себя культурной столицей, а цены ломят, как…
–Как москвичи, –  вставил мой компаньон Игорек, это ты хотел сказать?
Парень смутился. «Не, у москвичей такой цены нет!»
–Так у них и «Скарлетта нет!
Оба были правы на сто процентов.
Прошел, примерно, час. У нас купили две книжки – какая-то, случайно забредшая дамочка, похоже из соседних домов,. гулявшая с собакой, очень обрадовалась и даже сбегала домой за деньгами.
–Одну себе, вторую подарю на день рождения завтра начальнице. Это мне повезло! – но для нас эта продажа, как слону дробинка. У нас в кузове лежало ни много, ни мало, а около пяти тысяч экземпляров «Скарлетта», за которого было отдано около тридцати тысяч рублей плюс еще пятнадцать тысяч за машину, плюс три тысячи за клуб, плюс три тысячи накладные расходы: зарплата грузчикам в Питере и в Москве, билеты на поезд, питание и так далее. Да еще и расходы на склад в Питере. Так что теткины двести рублей были всего лишь приятной мелочью.
 Я послал Ромку - нашего наемного москвича, помогавшего нам на клубе, пройтись по торговым точкам и посмотреть на цены , которые держат наши конкуренты. Он обошел всех питерских и сказал, что у всех стоит стоха, как и у нас, то есть никто не жульничает и не демпингует. Собстаенно говоря, я и не сомневался, так как знал, что кроме нас все остальные брали книгу дороже и у них нет особых возможностей сбрасывать цены Подошел Костя Борода – цыганского вида питерский парень, державший точку на питерском клубе в «Крупе» - ДК Крупской, и, кажется, впервые соблазнившийся заработком на поездке в Москву. Ему, наверное, было тяжелее всех остальных, так как его резервы оборотных денег, наверняка. были более ограничены, и он, я думаю, вложил все, если еще и не влез в долги, покупая эти книги и нанимая машину.
–Юрка, чего будем делать? Я ни одной книги не отдал! И ни у кого не идет. Я подходил к нашим. Никто ничего не продал..
–Зови ребят, обсудим.
Подошли питерские.
Маленький заводной Миша – бывший комсом ольский работник- потирал замерзшие руки и подпрыгивал от нетерпения: «Надо падать, мужики, надо падать! А то пролетим!»
–Погоди, Мишаня, не гони волну! – Сева, работавший на крупную питерскую оптовую книготорговую фирму и своих денег, разумеется ,не терявший, был образцом невозмутимости.
–Тебе легко рассуждать, ты не вкладывался!–  вставил Маратик, один из компаньонов известной фирмы «Диля», в основном, состоявшей из татарских ребят. - Мишка прав, однако. Надо снижаться, никто не покупает, однако.
– Не знаю, ребята, не знаю – Я понимал, что мое слово в данной ситуации будет почти решающим, именно по причине наличия у меня в кузове основной части тиража. Но тут неожиданно снова «взял слово» Борода. Сверкая своими черными блестящими цыганскими глазами, отражавшими свет фонарей, он посмеиваясь, произнес.
 –Предлагаю поднять ценник на пару червонцев!  Не продается за стоху, пусть не продается за сто двадцать . Все обалдели. А Костя продолжал.
––Собственно говоря, вопрос упирается  только в «Махагон» - это было название моей фирмы.У них машина битком под завязку. Остальным плакаться нечего. Два дня на клубе впереди и слить книжки все успеют. Ты, Марат, вообще со своей сотней пачек помолчи! Это не количество У меня в пять раз больше, а я не дергаюсь! Мишке тоже нечего суетиться и прыгать Сходи, пописай спокойно и не нервничай.
Идея, высказанная Костей, была настолько неожиданна, что я не сразу ее осознал, но интуитивно я чувствовал, что в этом что-то есть. Что-то весьма неожиданно-дерзкое и таящее внутри рациональное зерно. Действительно, скинуть цены и слить книгу за два дня на нескольких наших точках на клубе – это вполне реально. Можно потерпеть до утра. А там посмотрим.
 На том и сошлись.
Кажется, наше совещание не прошло незамеченным. Стоило ребятам разойтись по своим точкам, как тут же снова «подкатил» Федор.
– Так, Юр, что насчет «Скарлетта»? – Ого, он уже и имя мое выучил!
–А что насчетСкарлетта»? – Я делал вид, чт о не понимаю его намеков.
– Почем продашь в пачке? – Федор с надеждой заглядывал мне в глаза, но вместо меня ответил Игорек.
–«Скарлетт», Феденька, нонче по сто двадцать будет. Федя аж подпрыгнул и выматерился .
–Это как так? Только что же было по стохе и по девяносто.
–Ну. По пачке отдадим, конечно по сто десять, издевательским голосом продолжал Игорь. Он парень был простой, но иногда казалось, что за этой простотой прячется неплохой актер. Федор аж затрясся.
–Ребята, было же по девяносто в пачке.
–Ну, Феденька, это было когда…  По девяносто все продали, остались только по сто десять! И то только для тебя, учитывая твои жизненные трудности.– Такого я от Игорька никак не ожидал. Он вел свою партию, можно сказать, мастерски.– Брать будешь?
– Ребята, а если я возьму пачек пять, скинете? – Игорь вопросительно посмотрел на меня. Вопрос уже был вне его компетенции, т.к. он понимал, что есть договор с другими нашими ребятами.
–Пришлось мне вмешаться. » Пять пачек? Ну, пять отдадим по стольнику.
–А по девяносто? Федя, кажется, уже забыл, как он возмущался этой ценой час назад.
–Не, Федор, по девяносто отдам, если будешь десять пачек брать!
–Возьму, возьму !– сейчас только водилу подгоню сюда, чтобы не таскать. И счастливый начал грузить пачки в машину.
Федор, видать, был достаточно известной или заметной личностью среди покупателей, бродивших между машинами. Увидев, что он грузит пачки в такси, подтянулись и другие перекупщики.
–Федя, почем тебе питерцы отдали?
–Как и говорили, по девяносто. Федя честно назвал цифру.
–Народ, но имейте ввиду, что Федор взял десять пачек, а так «Скарлетт идет сейчас по сто двадцать и сто десять в пачке.
– Да ну, было же дешевле!
–Это когда было?! Надо было тогда и брать, когда было так дешево.
–Ладно, давайте пачечку. Сколько в пачке?
–Восемь.
–Маленькая, давай две!
– Так посмотри, какой «кирпич», пачка и так тяжеленная. Я отсчитал суперобложки и окликнул Федю, загружавшего в такси последние пачки из своей покупки.
–Федор, супера не забудь!
–Вот спасибо, а то я бы так и уехал.– Он, кажется уже был так рад удачной покупке, что абсолютно забыл все свои переживания, долго благодарил, жал нам с Игорьком руки и хвалил Ленинград, лучше которого города он просто не знает. А уж люди в Ленинграде, всем известно, самые правильные  и достойные. Тут я с ним бы спорить, пожалуй, не стал…
 Народ потянулся. Штучных покупателей почти не было, в основном брали пачками. Поражала география. Появилась пара ребят, которые приехали из  Чебоксар. Путь неблизкий. Но нашего человека ничто не остановит. Понимая, какие накладные расходы у ребят на билеты, я отдал им двадцать пачек по семьдесят рублей, с условием молча исчезнуть и никому об этом не говорить.  Подошли киевляне и предложили обмен на нового Азимова.
–Нет, ребята! «Скарлетт в обмен не пойдет, в принципе. Нет резона. Только в деньги! Они посовещались и забрали пятьдесят пачек по восемьдесят рублей. – В киевские магазины по сто пятьдесят отдадим.
 Торговля шла бойко, но, к сожалению уже стало светать. Дождик давно закончился, выключилось уличное освещение. Пора было двигаться внутрь «Олимпийского» Нас пускали с пяти утра, а читающую публику с семи. Два часа давалось на то, чтобы разнести товар с точек хранения на точки продаж, разложить прилавки, выставить ценники.
– Так, пацаны, все берем по пять пачек, и тащим в клуб, а Валек и Ромка потом продолжают носить. Надо еще сотню пачек занести, чтобы было…
Подбежал Борода.
–Юрка, как в клубе ставим? Я думаю, что снижать не стоит. У меня уже половина ушла, а «Диля», кажется вообще отстрелялась, да и Марат тоже.
–Это хорошо. Я предлагаю поднимать потихоньку, по мере продажи.
–Попробуем. Это я всегда «За!»– Его черная, как смоль, курчавая борода, из-за которой он и получил свое прозвище, была покрыта инеем, а вокруг рта образовались маленькие сосульки.
В клубе я первым делом пошел в администрацию, оплатил свои точки, которых у нас было на тот момент аж целых пять штук плюс складская в подвале и быстренько заказал радио объявление с указанием того, что долгожданная новинка из Санкт-Петербурга – роман Александры Риплей «Скарлетт», в котором вы встретитесь с любимыми  героями всемирно известного романа Митчел» «Поющие в терновнике» и узнаете, как сложилась их дальнейшая судьба , поступила в продажу на точках с такими-то номерами. Стоимость книги – сто двадцать рублей. Я решил сразу обозначить ценник, чтобы не объясняться с каждым покупателем.
 Народ пер валом. Казалось, что вся наша , самая читающая страна,  рвалась прочитать именно эту книгу, причем сразу в нескольких экземплярах. Редко, кто покупал одну штуку. Смущенно говорили: «Возьму еще детям ( маме, подружке, соседу, начальнику).   Книжки разлетались, как горячие пирожки. Я не успевал одевать супера. Чтобы ускорить процесс и не задерживать людей, старался переложить эту обязанность на самих покупателей, то есть просто вручал им супер в придачу к книге, говоря. «Держите, дома обернете, чтобы не помять!» Валек с Ромкой уже упарились, таская пачки из машины, а люди все шли и шли. Похоже было, что завтра нам торговать уже будет нечем.
–Так, слушайте! Меняем ценник. «Скарлетт подорожал на десятку.  Теперь сто двадцать в пачке.
–Не круто? Игорек с сомнением покачал головой
–Будет круто  - вернемся назад,– но публика, казалось не только не обратила внимание на изменение цены, но просто этого не заметила! Как же все-таки велика тяга нашего народа к книге!
А деньги? Что деньги? Люди уже успели привыкнуть к факту, когда то, что сегодня стоит сто рублей , завтра будет стоить сто пятьдесят, а через неделю будет продаваться уже по двести.
В половине второго я распечатал последнюю пачку и громко объявил
–Все! « Карлетт» йок! Последняя пачка уходит с аукциона. Начальная цена –сто пятьдесят рублей.  Кто больше?
Немедленно из толпы откликнулся мужской голос
–Забираю  по этой цене всю пачку!
– Э-э, нет!  Лот – один экземпляр, потом второй и так восемь раз! Это последние!  Больше не будет, принесли из машины все.
 Кажется, игра понравилась. Восьмую-последнюю с боем «оторвала маленькая вьетнамочка в очках за двести сорок рублей, перебив со слезами на глазах и дрожью в голосе тетку, предлагавшую двести тридцать. Все!  Финита ля комедия! Чтобы закончить этот рассказ на мажорной ноте был необходим еще один, последний, завершающий штрих.  И он не заставил себя ждать. Где-то около трех часов дня, когда уже все успокоились и  успели , кажется, вообще забыть о «Скарлетте» подошла симпатичная рыженькая девушка интеллигентного вида и довольно низким. грудным голосом спросила
– Ребята, говорят, это у вас был «Скарлетт».
–Не врут, был, но давно закончился.
–И для меня одной штучки не найдется?  В ее голосе была такая неприкрытая печаль и надежда, что я даже пожалел, что не заныкал пачечку для таких вот девочек.
–Увы, солнышко, знал бы, что такая красавица придет, непременно бы припас под прилавком и отдал бы за поцелуй.
–Ее миловидное личико покрылось румянцем. С ума сойти, она еще и краснеть умеет! Огромные темно - синие глазки настойчиво смотрели мне в душу и вдруг  в них мелькнул огонек надежды.
–Кажется, у вас есть шанс этот поцелуй получить, я вижу у вас вот там, на полу одну книжку. Это она? – ее пальчик с бледно-розовым маленьким ноготком требовательно уставился куда-то за мою спину. Я оглянулся и действительно увидел, лежащий на полу темно-коричневый «кирпич». Я вспомнил, что кто-то из покупателей в самом начале, еще рано утром, вернул один экземпляр, оказавшийся перевертышем, т.е. книжный блок был вшит в типографии неправильно, задом наперед.
–Это перевертыш, и у меня уже кончились супера! Я же не могу продавать брак и некомплект!
–Можете, можете,– приплясывая от радости и окатывая меня водопадом темно - синих брызг, которые были способны утопить и гораздо более стойкого человека, чем я, –Сколько он у вас стоил?
–Последнюю продали за двести сорок – Отдуваясь от переноски пачек, утомившийся Рома продолжал понравившуюся ему линию поведения.
–Все, как Вы и сказали, беру!  Двести пятьдесят и поцелуй!!
–Не отдам за один!– я обнаглел и потребовал удвоить надбавку к основной цене. Хотя, какая из них  в данном случае была основной – дело темное!

***
Супружеская пара лет примерно под сорок - сорок пять . Она – с фигурой чемпионки мира по тяжелой атлетике в полутяжелом весе, он – совсем из другого вида спорта, вероятно, из женского синхронного плавания. Не исключаю, что она могла использовать его в качестве отягощения для своих тренировок. На фоне суетящейся и спешашей  публики, эта парочка отличалась неторопливостью и какой-то основательностью. Эти приехали не денежку заработать на перепродаже книг, а пополнить свой собственный культурный багаж или домашнюю библиотеку. Мне был знаком такой простовато-интеллигентский типаж московской окраины или области.
 –Сема, смотри!– седьмой Флеминг у них лежит. Тетка выпростала из-под  болотного цвета пуховика пять  венских сосисок  и одной указала в сторону лежавшей на прилавке книги Яна Флеминга  из серии об агенте 007 Джеймсе Бонде. Книга была очень красиво издана: очаровательная полуобнаженная блондинка с автоматом в руках в лучах фар роскошного спорткара  украшала собой обложку.  Припрессованная  к переплету  пленка. заставляла обложку отражать свет, сиять и привлекать внимание. На корешке ярко красным сияли цифры 007. Однако слова о седьмом Флеминге как – то немного меня насторожили и  почти сбили с толку.
–Валюша, я точно не помню, есть у нас седьмой или нет. – Это меня удивило еще больше.
Я не выдержал и спросил: «А шестой у вас точно есть?
Носительница сосисок с презрением посмотрела сначала на меня, потом на мужа. –
Сема, скажи! И Сема послушно сказал: «Конечно, есть, а как же!» Мы все новинки обязательно отслеживаем, но ваш седьмой нам, наверное , не подойдет. – в его словах сквозило настоящее огорчение.– Они у вас все одинаковые? Я имею ввиду обложку, – пояснил Сема, видя мое удивленное лицо. И тут до меня дошло. Они же книги по цвету подбирают, чтобы не нарушить сочетание штор, обоев, покрывала и ,  не дай бог, книжек в зп стеклом.  Поэтому у них и Флемингов может быть хоть пять, хоть шесть, хоть двенадцать. Ну, действительно, какое имеет значение, что там внутри написано под переплетом! Главное – это как этот переплет сочетается со всем остальным интерьером комнаты (или прихожей?) Я поинтересовался,  в каком цвете они бы хотели иметь книгу, и,,кажется, полностью угодил им, предложив приобрести желто-зелененький веселенький томик «Озорных частушек» от которых даже у меня уши вяли. Но, главное – и Валюша, и Сема ушли чрезвычайно довольные, оживленно обсуждая, в какое место встанет их новое приобретение. В общем, можно сказать – любите книгу! Она не только источник знания, но еще и источник красоты! Такое вот латентное свойство.
***
Поскольку я являюсь фанатом бардовской песни, а мои компаньоны также относились к этому музыкально-литературному жанру вполне положительно, то нет ничего удивительного, что мы решили делать серию миниатюрных книжек этого жанра. Серия оказалась очень даже успешной. Ее отлично покупали,  Мы выпустили сначала две книжки фольклорной песни « Песни дворов и улиц», затем сделали сборник песен Вертинского. Затем мой давний знакомец, поэт и переводчик Вася Бетаки, живший к тому времени в Париже, проговорился случайно, что у него есть рукопись неопубликованного романа Александра Галича. И мы сделали томик песен Александра Аркадьевича, заняв в нем основную часть этим «Романом о черте» Потом еще одну книжку Галича – уже чисто с песнями, затем к юбилею, кажется к шестидесятилетию рождения появились четыре книжечки Владимира Семеновича Высоцкого в серебристо синих суперобложках с портретом автора. Дальше в планах стояли Окуджава. Визбор и Кукин. Но жена Булата Шалвовича не позволила ему подписать договор, хотя он был готов это сделать, даже не особо заостряя внимание на гонораре. Ему просто было приятно, что его хотят издать. Она же, видать обладала более специфическим мышлением и не особо скрывала, что любые договора будет подписывать именно она, когда Булата не станет. Смысл был именно такой – приходите потом. Я назову сумму гонорара, ибо Булатик – такой неопытный в этих вопросах…
 До наследников Визбора, точнее до его дочери нам добраться не удалось – не оказалось знакомых, которые могли бы нас познакомить. А Юру Кукина я просто отловил на одной из  бардовских тусовок в клубе «Восток» на улице Правды в бывшем ДК  пищевой промышленности.
Место для Ленинграда–культовое, связанное с именами практически всех советских бардов. Здесь пели и говорили Окуджава, Высоцкий, Визбор, Клячкин, Вихорев, Алмазов, Егоров, Кукин, Клопп,  Городницкий и много-много других, чьи песни пелись под гитару у костров по всей стране.
Юра Кукин – большеголовый, лохматый, слегка поддатый. Он без всяких вопросов мгновенно дал согласие на публикацию своей книжки, в нашей серии. Гонорар вообще  не стал даже обсуждать, попросив отдать ему обычные десять процентов от стоимости тиража книжками. Меня это, разумеется, очень даже устраивало. Это значит, что не надо платить живых денег и  не надо продавать десять процентов тиража.
 Книжку мы сделали довольно быстро,  и с тех пор Юра стал нашим постоянным гостем на Садовой,  в доме, где когда-то жил Лермонтов, а теперь жили одни только выходцы из Средней Азии и с Кавказа. Дом был давно расселен и предназначен для капитального ремонта, но,  видимо, руки у кого-то до дела не доходили уже много лет, или же все деньги давно украли. Поэтому квартиры самовольно заняли многочисленные семьи гастарбайтеров, и двор напоминал Алайский  и Туркменский базар в Ташкенте одновременно.
Юрий Алексеевич обычно звонил по телефону, спрашивал, можно ли заскочить и взять десяток экземпляров книжки, а потом приезжал и рассказывал, куда он собирается в этот раз ехать. Дело в том, что он оказался отнюдь не простаком, который даром отдал нам право печати. Книжки он обычно брал перед  своими поездками с концертами по разным городам и весям, в том числе перед заграничными.
–Представляешь, – рассказывал он, хитро улыбаясь, это у нас здесь моя книжка после концерта продается рублей за тридцать, ну может, за полтинник, а в Калифорнии, в Израиле или в  Монреале – за двадцать – тридцать долларов. Надо сказать, что мы продавали книжки этой миниатюрной серии примерно по пятнадцать – двадцать рублей, и если бы Юра подписался на получение гонорара деньгами, то получил бы намного меньше. Так что не так уж он был и прост, как могло показаться.
Помню, как однажды , упаковав в рюкзак десятка два или три книжек, Юра попрощался и ушел, ног минут через десять-пятнадцать я увидел в окно, как по двору, между играющими узбекскими детьми, как слаломист между флажками, бежит пыхтя семидесятилетний Кукин, влетает в наш офис  и кричит
–Тезка, дай ручку и карандаш!.
–Юра, что случилось?
–Да ничего, просто надо текст записать, а то забуду, пока до дома доеду. И он быстро стал набрасывать куплеты очередной нетленки. А я до сих пор не могу себе простить, что не только не сохранил для себя и для потомков этот клочок бумаги, но даже не переписал текст, так как я не уверен, что это потом было где-нибудь опубликовано. В общем, аукцион Сотбис остался без этого лота, а жаль…   Хотя я уже рассказывал эту историю на прощании с Юрой в ДК им. Дзержинского, посчитал возможным еще раз упомянуть об этом. Юрий Алексеевич Кукин был замечательным, добрым, душевным человеком,  романтической души, интересным, много знающим собеседником, отличным рассказчиком и большим скромнягой. И все это в сочетании с настоящим поэтическим талантом, общесоюзной славой, любовью сотен тысяч людей разного возраста. Но,
«… мы уходим рано, запутавшись в долгах, С улыбкой д’Артаньяна в ковбойских сапогах…»
 Впрочем, что это я? Да, хочется, чтобы такие люди жили вечно, но семьдесят пять – это рано или нет? Если считать по Высоцкому, то это в два раза больше, чем положено поэту!
«При цифре тридцать семь с меня слетает хмель, Вот и сейчас, как холодом подуло. Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль и Маяковский лег виском на дуло. Задержимся на цифре тридцать семь – коварен бог – ребром вопрос поставил: или, или? На этом рубеже легли и Байрон и Рэмб;, а нынешние как-то проскочили»


***
Популярность книги на рынке, а значит и продаваемость существенно возрастала, если в обозримом прошлом по телевизору или в кино выходил в прокат фильм, сделанный по этой книге. В «лихие» 90-е таких фильмов было немало: «Рабыня Изаура», «Возвращение в Эдем», «Поющие в терновнике», «Просто Мария» и многие другие, которые сейчас уже не вспомнить. Но об одном суперсериале, приклеивавшем людей к экранам телевизоров изо дня в день, из месяца в месяц, даже из года в год нельзя не упоминуть. Джина, Мейсон и Сиси – кажется, эти герои, с которыми страна, можно сказать сроднилась, стали ближе, чем самые близкие родственники и друзья. Родственникам можно не писать и не звонить годами, узнавать, как дела и как здоровье друзей – это не обязательно, но нельзя не узнать что вчера сказала Джина Мейсону и как здоровье Сиси!  Как справедливо, хоть и грустно, заметил Тимур Шаов:

Где кареты, дамы, балы,
Беломраморные залы,
Пётр Ильич, Фёдор Михалыч,
Где "бонжур", "пардон", "мерси"?
Нам осталось только бденье
На троллейбусном сиденье,
А из прочих развлечений:
Мейсон, Джина и Сиси.


Первый час на работе был потерян для государства – это было время обмена впечатлениями о вчерашней серии. На протяжении нескольких лет люди не уставали от этой  галиматьи. Уже по несколько раз сменились, кажется, все актеры. Человек, длительное время умудрившийся не смотреть этот фильм, на очередной серии уже никого не узнавал. И Сиси уже не тот, и Джина на себя не похожа…    Так что, когда появилась книжка с гордым названием «Санта Барбара», ее коммерческий успех , казалось, был предрешен. Однако, все оказалось не так просто. Во-первых, книжка была неожиданно  тоненькой, каких-то две сотни листиков, что никак не увязывалось с сотнями просмотренных серий и ожиданиями потенциальных покупателей. Очевидно, что книга была все лишь некой точкой кристаллизации, вокруг которой сценаристы затем выстроили сюжет фильма. Причем автором была какая-то француженка, непонятно какое отношение имевшая к точке действия.  Во-вторых, сам процесс издания пошел наперекосяк. Думаю, что не надо говорить о том, что это было время почти сто процентной пиратской продукции. Прав на зарубежные произведения, особенно новые, недавние, практически не было ни у кого. Поэтому даже, если бы вы пожелали такие права приобрести, то это желание быстро бы у вас пропало, как только вы попытались найти концы - т.е. людей, которые на самом деле были держателями этих прав. Нет, купить права вы, конечно, могли, но это никак не гарантировало вас от последующих проблем, т.к. люди, давшие вам разрешение на печать за очень немаленькие деньги, как правило, никакого отношения к истинным владельцам прав не имели, а найти в этой окололитературной круговерти действительных обладателей было весьма и весьма затруднительно. Учитывая это, и помня, что для сдачи книги в типографию требовалось наличие этих самых разрешений, искались и находились самые невероятные места, где владельцы недавно появившихся частных типографий за приличные деньги закрывали глаза на этот маленький момент и печатали все, что закажут, разве что кроме банковских и казначейских билетов. Впрочем, не исключаю, что и это не составило бы большой проблемы, за исключением специальной бумаги. Кстати, именно бумага и составляла вторую часть проблемы.. Многие бумажные комбинаты во времена перестройки либо закрылись совсем, либо резко снизили выпуск. Так что офсетная бумага была в дефиците, да и драли за нее втридорога. Книги стали печатать на газетной бумаге. Появился даже некий странный гибрид – «беленая газетка», т.е. газетную бумагу как-то дополнительно обрабатывали, и ее внешний вид улучшался. Кроме того, в это время расцвело понятие бартера. Все менялись.  Меняли все на все. У кого что было, кто смог что купить, выпросить, украсть – все шло в обмен на то, что было нужно для бизнеса. При этом, каждый старался как-то надуть другую сторону. Например, ко мне обратился управляющий  крупным банком  из Павловска - пригорода Петербурга, попросив помочь ему продать лежащую мертвым грузом в подвалах банка книгу «Русская поздравительная открытка». На самом деле это было отличное подарочное издание, описывавшее историю российской  и советской поздравительной открытки с конца девятнадцатого века и почти до наших дней.,   с сотнями цветных иллюстраций. Люди сделали замечательную работу, выпустили прекрасную книгу, но эта работа была обречена на провал. Себестоимость издания, потребовавшего участия многочисленных собирателей, работы с архивами, с музейными фондами, фотографирование источников (сканеров еще практически ни у кого не было) – наверняка, зашкаливала.
 А еще добавьте прекрасную дорогущую мелованную, вероятно импортную – финскую или югославскую - бумагу большой плотности и очень небольшой тираж, и станет понятно, что продать такую книгу в то время так, чтобы хотя бы просто вернуть вложенные деньги, не говоря уже о прибыли, было нереально. И неизвестные ребята – на книге практически не было выходных данных, кроме того, что она отпечатана в типографии, без указания номера или названия,  города Биробиджана тиражом в пять тысяч экземпляров, формата и количества авторских листов, нашли гениальный выход. Они пришли в вышеупомянутый банк и попросили у них кредит под залог тиража этой книги. Ничего не смыслившие в книжном деле банкиры, увидев дорогое красивое издание, повелись и деньги дали, но теперь, спустя уже три или четыре года, когда мыши в подвале начали закусывать этим «залогом», они врубились и стали думать, что с этим делать и как возвращать эти деньги. Найти фирму получившую кредит, разумеется. они не смогли, а обращаться в органы у них, собственно говоря, не было никаких законных оснований. Какие претензии, господа банкиры? Вам залог оставили – вперед, реализуйте! Ах, не умеете торговать книгами?! Найдите тех, кто это умеет. Как я понял, банковские юристы все это популярно объяснили руководству банка. Причем следует заметить, что сегодняшнее руководство уже было совсем не то, которое выдавало кредит под этот «замечательный» залог. То руководство, надо полагать, получив свой «законный» откат от кредита, давно из этого банка благополучно уволилось и выдавало очередные кредиты  и получало очередные откаты в другом банке.
 Книга числилась у банка на балансе по цене, ни много ни мало, аж тысяча рублей..  –  цена несусветная, которой просто не могло быть, потому, что не могло быть никогда. Кажется, таких цен нет даже сегодня. Я объяснил управляющему банком то, что он, кажется, уже давно понял. Мы договорились, что я попробую ему помочь в комиссионной продаже книжки из расчета сто рублей за экземпляр, с выплатой денег по мере реализации, с возможностью постоянного контроля с их стороны над остатками у меня на складе и правом возврата нереализованного остатка, но не ранее одного года с момента начала продаж. Мы, за год всячески выпендриваясь, реализовали около двух с половиной тысяч книг, т.е. почти половину тиража и выплатили банку стоимость этой части, разумеется, заработав копеечку и для себя. Небольшую, но зато практически почти халявную, не вкладывая своих денег. Я привел этот пример, чтобы проиллюстрировать свою мысль о бартере, пышно расцветшем в те годы. В данном случае книги обменяли на кредит – не совсем, конечно бартер, почти мошенническая продажа, но все-таки бартер. Напоминает мне старый, но замечательный анекдот из тех же 90-х. «В солидный швейцарский банк заходит  типичный персонаж наших рынков тех лет: массивные  «гайки» на пальцах из благородного металла,  столь же массивная цепь с огромным крестом из того же материала, разумеется, обязательный малиновый пиджак. И просит срочный кредит в сто долларов. Управляющий с сомнением смотрит и говорит, что они, конечно, могут дать такой незначительный кредит такому солидному джентльмену, но по правилам банка, установленным еще двести лет назад его основателями и неукоснительно соблюдающимися все эти годы ,  для выдачи любого, даже маленького кредита необходимо внести залог стоимостью не менее, чем в десять раз превышающий выдаваемый кредит. И, кроме того, у нас годовой процент по кредиту весьма высок – для маленькой суммы это будет пятнадцать процентов, то есть через год Вы должны будете вернуть нам сто пятнадцать долларов. «Без базара!  Годится! А в залог…  Гляньте в окно. Видите, на той стороне улицы стоит красный «Ягуар» с кремовым салоном? Только у меня убедительная просьба – он новехонький, только час, как куплен. Вот всю наличность и ухлопал, так что не поцарапайте!» На том и расстались. Через год и три дня малиновый пиджак с крестом и  уже двумя цепями, напоминавшими якорные, входит в этот банк и вносит в кассу банка сто пятнадцать долларов по кредиту и еще десять за три дня просрочки платежа. Забирает из банковского бронированного хранилища свой «Ягуар» и заходит попрощаться к управляющему банком. Они жмут друг другу руки и управляющий с недоумением спрашивает: « Мсье, Вы явно не бедный человек! Я не понимаю, зачем Вам понадобился этот дурацкий кредит?» «Все примитивно – где бы я еще нашел охраняемую стоянку для своей новой машины за сто двадцать долларов в год?!»
 Итак, чтобы издать «Санту Барбару» нужно было решить несколько проблем, каждая из которых была трудна, зело велика и дорогостояща. Прежде всего надо было найти типографию, которая возьмется за разумные деньги изготовить книгу большим тиражом без авторского разрешения и без выходных данных.-подставляться я не собирался. Такую типографию мы нашли в Элисте – там, где Федя - герой одной из песен Высоцкого «нашел вставные челюсти размером с самогонный аппарат» Но у них были проблемы с изготовлением твердого ламинированного переплета. Пришлось решать еще и этот, дополнительный вопрос. На переплет договорились в Ростове, точнее в ростовской области, в городе знаменитом в шестидесятые годы событиями о которых в советское время упоминать не рекомендовалось,  что было хорошо, так как не слишком далеко одно от другого. Итак -–  в Элисте печатают блок, в Новочеркасске делают крышку. Затем и то, и другое везем в Питер, где на небольшой ведомственной типографии, которую недавно выкупил мой знакомый у проектного института эти детали соединят в единое целое и алчущие Джины и Сиси читатели смогут удовлетворить свои потребности. Все?  Нет, разумеется!  В Элисте нет потребного на большой тираж количества бумаги, а в Ростове нет картона на обложку. Едем в Сясьстрой, где на ЦБК делают и то, и другое. Но предварительно заезжаю к главному инженеру Ленэнерго, которого знаю не один год еще с далеких советских времен совместной  работы на заводе. Выясняю, какие у него есть трудности. Оказывается, что у Ленэнерго есть проблемы с поставками обмоточных медных проводов маленьких сечений.  Отлично! Теперь на свой бывший завод, выпускавший в прежние времена учебные приборы для школ. Существенную долю в ассортименте завода занимали различные источники питания для кабинетов физики, химии и биологии, а также для кабинетов труда. А любой источник питания – это непременно трансформатор и, часто не один, и еще дроссели для фильтрации выходного напряжения. А трансформаторы и дроссели – это обмотки, обмотки и еще раз обмотки. А обмотки не могут быть сделаны ни из чего, кроме медных проводов. Правда, вспоминается эпизод на заводе, когда на оперативке у директора начальник отдела снабжения, замечательный, остроумный человек, который мог достать все, что угодно,  неожиданно встал и заявил, что у него проблема – положенного нам по фондам провода  одного из сечений нет на складе, кончился, а завод – изготовитель, кажется, где-то в Сибири, задерживает поставку. Дело было обычное, решаемое, как правило, заменой одного сечения на другое, с изготовлением опытного образца, проверкой параметров и выдачи заключения о пригодности или непригодности провода другого сечения. Но в этом конкретном случае, глубокоуважаемый Федор Николаевич, видимо, решил  то ли пошутить, то ли поиздеваться, причем непонятно над кем – надо мной – начальником лаборатории, в чьи обязанности как раз и входила выдача этих заключений, либо над руководством завода. Зная характер господина Морозова,   и учитывая наши с ним добрые отношения,скорее всего, второе. Он глубокомысленно заявил, что вообще-то у него на складах и других сечений маловато, что добывать медные провода становится все сложнее и сложнее,  а в то же время на остатках числится невероятное количество шпагата разных диаметров. Мол, в техдокументацию заложены такие количества этого самого шпагата, которые завод годами не перерабатывает, и шпагат зависает на складах, являясь сверхнормативным остатком, тянет вниз финансовые показатели, занимает место, требует погрузо-разгрузочных работ, ведет к повышению себестоимости продукции и так далее и тому подобное. Мысль прозвучала и, по-видимому, упала на благоприятную почву. Но , видимо, не до конца уверенный в том, что руководство сделает правильные шаги, Федор Николаевич продолжил свою мысль – Вот пусть конструкторы, заложившие такое количество ненужного шпагата теперь посидят и подумают – как этим шпагатом, которого у нас хоть … задом ешь, заменить отсутствующие провода. Мотать, как я понимаю, и то, и другое можно одинаково, хотя с сечениями нужно подумать. Публика  в кабинете директора завода приумолкла и, видимо, не знала, как на это прореагировать Заявление было насколько неожиданным, настолько и безграмотным. Кажется, всем, даже далеким от техники и производства  двум женщинам - начальнице отдела кадров и председателю профкома была понятна вся нелепость идеи. Похоже, все пытались осмыслить не саму мысль, а как на нее реагировать. Но всех опередил, естественно, самый главный человек – директор. Ничтоже  сумняшеся,  он поблагодарил Федора Николаевича за радение о нуждах завода, поставил его в пример всем остальным и тут же поручил главному конструктору в недельный срок « принять необходимые действия по  внесению корректив в документацию , в соответствии с предложением начальника отдела снабжения. При необходимости подключить к работе главного технолога и начальника лаборатории. Через неделю доложить. Диспетчеру взять на контроль!» Честно  говоря, уже не помню, чем все это в итоге закончилось, но я вспомнил про все эти провода, когда в Ленэнерго выяснилось, что им они тоже нужны. Я тут же созвонился с Романом Васильевичем, который продолжал еще работать заместителем директора по финансам, снабжению и хозяйственной части.  И выяснилось, что уже около двух лет все, практически, источники питания из плана завода исключены, но фонды продолжают иметь место и, к великому моему удовольствию товарищ-господин Морозов, с его, Романа Васильевича, согласия эти фонды регулярно, на всякий случай, выбирает. И таким образом, на данный момент на складах моего бывшего родного завода, которому, между прочим, отдано более десяти лет, «хоть боком ешь, хоть задницей, не только шпагата, но и обмоточной меди.  Роман Васильевич не был жадным человеком – он был человеком  умным и сговорчивым, поэтому я достаточно легко и не слишком накладно решил вопрос об официальной продаже некоторого количества медных проводов эксплуатационной службе Ленэнерго. Теперь можно на бумажный комбинат ехать. В чем нуждаются все ЦБК – это не секрет. Все и всегда! Производство бумаги требует трех основных вещей: дерево, вода и электроэнергия. Поэтому их, обычно, и строят в лесных районах, рядом с крупными реками или озерами и желательно поближе к электростанциям. А иногда и электростанции строят специально рядом с ЦБК. Так что в кабинет к главному энергетику Сясьского ЦБК я входил вооруженный знанием не только потребностей, но и способов их удовлетворения. На комбинате я был не впервые – энное количество лет назад я уже встречался с главным энергетиком, когда занимался проектированием пожарной защиты и сигнализации. Тогда я приезжал много раз: на изыскания и сверку чертежей, на шеф-монтаж  и на испытания и сдачу системы в эксплуатацию. Причем проект мы делали в несколько этапов, так как весь ЦБК был поделен на две или три очереди проектирования, монтажа и наладки. А значит и всем эти поездки приходилось совершать по несколько раз. Главный энергетик оказался  уже новым, но вполне здравомыслящим и оперативно действующим человеком. Поэтому уже на следующий день, переночевав в служебной квартире комбината, расположенной в доме рядом с проходной, я уехал, увозя договор на поставку двух вагонов «беленой газетки» плотностью пятьдесят пять грамм и вагона картона в обмен на поставку электроэнергии из сети Ленэнерго в обозначенных количествах.  При этом, главный энергетик клятвенно пообещал, что решит все вопросы отгрузки с железной дорогой.  Полагаю, что дальнейшее понятно. Ток потек по проводам в Сясьстрой, вагоны с бумагой прямиком по указанию Ленэнерго отправились в Элисту, картон уехал в Ростов, вернее в Новочеркасск - энергетик свое обещание сдержал – с вагонами проблем не случилось. Ленэнерго оплатило провода заводу, машина Ленэнерго благополучно вывезла со склада завода катушки с проводами я проплатил в Сясьстрой стоимость бумаги и картона, а бумажники, разумеется, произвели оплату за потребленную электроэнергию в адрес энергетиков. В итоге, стоимость материалов для книги получилась меньше на тридцать процентов, чем можно было предполагать, если бы я просто покупал их на ЦБК. Таковы вот извивы бартерных операций. Книгу мы получили и достаточно быстро продали. Мне лично эта «операция» понравилась, прежде всего, тем, что никто из участвовавших в ней лиц ни в малейшей степени не нарушал никаких законов. При этом оказались в выигрыше все! В том числе и наше издательство!
***
Еще одной немаловажной проблемой в те годы была транспортировка товара в Москву. Для этой цели обычно нанимались  большегрузы –  МАЗы или КАМАЗы, хотя начинали мы с львовского автобуса, который со снятыми сиденьями мог на первых порах вполне нас удовлетворить, а вдобавок еще служил нам и домом в столице. К нам в наш автобус, обычно, собирались все питерские книжники. Да и не  питерские тоже приходили посидеть ночью, погреться. Приносили термосы с кофе. Места хватало всем. Через пару лет, когда у нас появились собственные или даже купленные, но большие тиражи, этого автобуса стало не хватать. Тогда нас вывели на двух ребят, владевших несколькими КАМАЗами. Они либо сами ездили с нами, либо отправляли шоферов из парка, где раньше работали. Боря и Славка – я с большой теплотой сейчас вспоминаю их обоих. Вежливые, культурные, грамотные ребята примерно моего возраста, удивительно спокойные, как в жизни, так и на трассе. Безотказные в работе. Их можно было при необходимости поднять в любое время ночи, если было нужно срочно ехать на какую-то московскую книжную базу. Отсыпались мужики днем, полка мы работали в клубе. К тому же Москву они знали прекрасно, ибо и раньше, еще до книг постоянно возили сюда грузы. Славке принадлежал большой двадцатитонник, а у Бори был седельный тягач с громадной фурой. Проблемы были не в  том, на чем везти, а как довезти? И проблемы эти происходили из одного корня, но  по-разному выросшего.
 «Ночка начинается, фонари качаются, филин ударил крылом. Налейте мне чару, мне чару глубокую пенистым красным вином. Если захотите, коня мне подведите – крепче держите под уздцы – то едут с товарами, тройками, парами муромским лесом купцы»
До Мурома, конечно, было не близко, но леса вдоль трассы,  связывающей две столицы, тоже имелись в изрядном количестве. И купцы по этой трассе двигались регулярно, а значит и дальше в песне все актуально.
«Вдруг из поворота,, гоп-стоп не вертыхайся,, вышло три удалых молодца. Коней остановили, червончики забрили, купцов похоронили навсегда»
И выходили, и останавливали, и червончики, да и стольники и другие дензнаки «забривали» До убийств доходило редко, обычно люди, везущие товар откупались без разборок. Шалили не только бандюки, но и менты. Эти, правда, не грабили в прямом смысле слова, но выглядело это как-то, примерно, так: пост ГАИ где-то на границе новгородской и тверской областей. Пост находится в самом конце длиннющего спуска со сплошной осевой на всем его протяжении. Знающие шофера заранее отстаивались перед таким местом, стараясь пропустить перед собой максимально возможное количество машин. Прежде всего, это давало надежду, что ушедшие вперед машины отвлекут на себя внимание стоящих внизу в ожидании добычи «гайцев», а во-вторых, не станут тормозом для тяжелых грузовозов на спуске, так как идущие вниз на приличной скорости грузовики не хотели нагонять другие машины на спуске. Это было, во-первых, опасно, а во-вторых.   могло привести к необходимости выезда на встречку через осевую, чтобы избежать резкого торможения. Именно этого и ждали сидевшие в засаде. «  друзья» Иногда удавалось проскочить, иногда не удавалось. Тогда начинался спектакль. Сценарии бывали разные, но у меня, обычно, всегда на дверях кузова стояла свинцовая пломба, а в накладной на товар поперек перечня книг красовалась большая печать: « Груз опломбирован. Вскрывать исключительно по месту доставки с составлением акта» Обычно,  такой накладной было достаточно, чтобы «гайцы» отстали и пропустили машину, но один раз один сильно,  видать , голодный капитан, решил проверить. что везем. С матом и угрозами применить силу сорвал пломбу, открыл дверь, обалдел. увидев книжные пачки  на всю фуру, попытался влезть в кузов. Но места для него там уже не было – все было загружено «под завязку» Не желая сдаваться. Он стал сомневаться в правильности количества книг, указанных в накладной. «Выгружайте – буду считать!» Пришлось открытым текстом послать его по известному всем короткому адресу. Я не против, мол., хочешь считать – считай. Но и выгружай, и потом загружай обратно. Разумеется сам. Мы даже помогать в этом не обязаны. Повыеживался часок, поугрожал небесными и земными карами, но делать нечего. А тут еще ребята знакомые с Питера на легковушке подехали – не книжники, а нумизматы, которые зарабатывали на разнице цен на монеты между рынками Москвы и Питера. Их товар помещался в альбомах, карманах и не требовал больших машин. В этом смысле им было проще. Мы демонстративно тормознули их «Жигуленок» и попросили заехать в Тверь в горГАИ и передать наше заявление о беспределе который творит на посту ГАИ некий капитан Воронин Еремей Никифорович. Личный номер такой-то…  Заявление было тут же написано, подписано нами и водителями. К заявлению мы приложили акт о незаконном вскрытии машины с нарушением установленной пломбы вышеупомянутым капитаном. Еремушка стоял с покрасневшей от злости мордой, дышал, как загнанный Змей Горыныч, потерявший две свои головы из трех, после боя с Иваном  и неуверенно повторял: «Ребята,. вы что? Я же пошутил. Вы, что шуток не понимаете?» Не Еремей Никифорович, я таких шуток не понимаю. Я уважаю мужиков, которые держат свое слово. Сказал – буду считать книги – считай. Разгружай и считай, а потом загружай обратно. А ты, капитан, просто болтун и побирушка! Сказал бы просто – дайте денег. Помнишь, как в двенадцати стульях: – Я не ел уже шесть дней! Подайте бывшему капитану тверской милиции. Слова о «бывшем капитане» его, кажется,, добили. Похоже, он воочию представил себе предстоящую беседу с начальством. Чтобы окончательно поставить точки над i, я добавил
– на обратном пути из Москвы мы обязательно заскочим в городское ГАИ, чтобы узнать о принятых мерах. Капитан готов был заплакать. Мне даже стало его немного жалко и я подарил ему сборник частушек в качестве утешения.  Надо признать, что капитана, разумеется, не уволили. Наказали или нет – не знаю, но, если судить по тому, каким ненавидящим взглядом  он  встречал  и провожал в последующие дни проезжающий мимо наш грузовик, то какую-то взбучку он явно получил.
Но молча! И с опущенной рукой, в которой бесполезным предметом болталась полосатая палка, которую ему, к его огромному сожалению, не удалось нам продать. Ничего, капитан, не переживай. Не все же такие гады! Едут же по дорогам и более толерантные к такому поганому менту люди, учитывающие, что у тебя тоже есть семья, которую надо кормить. Если хорошо попросишь, то может и денег дадут, и жаловаться поленятся!

***
С ментами так или иначе, но можно было решить вопрос. Или взять нахальством и знанием законов, либо все-таки дать каких-то денег и не заморачиваться. В конце концов, покупатель на клубе это тоже оплатит! Хуже обстояло дело с другой публикой, кормившейся с проезжающих по трассе номер десять  грузовиков.  Нам повезло наткнуться на них всего четыре раза. Один раз остановили одного из водителей, отобрали все деньги, которые у него были при себе, но узнав, что в кузове книги – не заинтересовались таким товаром. Понимая, что продать не смогут,, водилу отпустили.  Второй раз остановили Славку. Несмотря на все свое спокойствие Слава разозлился Он раздавил КАМАЗом остановившего его «жигуля», а затем еще скинул в кювет второго, бросившегося в погоню. В дополнение Славкин сменщик из двух стволов охотничьего ружья раздолбал  старый убитый мерседес, появившийся в дополнение к двум «жигуленкам».
 Я попадал в аналогичные ситуации дважды. Один раз все оказалось просто – обошлось стодолларовой купюрой. Видать бандюки были мелкие, несерьезные, наверное, из соседней деревни и вид американских рублей их так потряс, что они даже сказали спасибо и больше вопросов не задавали. Второй раз мы опять разыграли небольшой спектакль художественной самодеятельности.
–Что в кузове?
–Книги.
–Гонишь!
 – Вот накладная.
– В бумаге все написать можно, открывай!
–Пломбировано, не могу. Отвечаю за груз. Не собираюсь за него платить
–Открывай, а то сами откроем! - Пытается сорвать пломбу.  Я подхожу к дверям, стучу и громко говорю.
– Рома, Валек, это я. Не стреляйте. Меня заставляют открыть кузов. Пока не стреляйте. Только, если станут трогать товар. Имейте в виду, что они вооружены, я видел оружие. Так что, если  стрелять, то  на поражение! – Я нарочито говорю громко и уверенно. Трое нападавших смущены, не знают, верить моим словам или нет.
– У тебя, что там охрана, что ли?
Надо сказать, что уже немало перевозчиков действительно нанимали вооруженную охрану в многочисленных появившихся фирмах или тех же бандюков, давая им зарабатывать почти легально.
– А ты думаешь, что я с кузовом или с книгами разговариваю. Впрочем, можешь проверить. Я не отвечаю. Дело твое.
–Ладно, давай десять штук и езжай.
– Извини, но я только везу товар, надо сначала продать, а уж потом думать – не склеится ли у тебя жопа от таких бабок и не треснет ли рожа.
Паренек обижается. Но понимает, что не проканает. В это время из кузова неожиданно даже для меня доносится голос второго водителя
– Мужики, лучше двигайте своей дорогой. У нас автоматы и карабины охотничьи. «Сайга», знаете? Положим всех на хрен, чтобы даже свидетелей не осталось!
Интересно. Как это он пробрался из кабины в кузов, да еще и по пачкам прополз  к  дверям.
Молодчина! Сообразительный. В это время от кабины появляется еще и Славка с охотничьим ружьем двенадцатого калибра. Один из пацанов судорожно сует руку куда-то за спину, но Славка четко реагирует и дробь вышибает искры из асфальта  у ног пацана. Он отдергивает руку и все трое почти бегом бросаются к своему  старенькому «бумеру». Открываю задние двери и выпускаю Толяна – маленького, верткого и, как сказали бы в некоторых кругах, –  даже на вид смертельно опасного чернявого, мужичка лет тридцати. С нами он едет первый раз. Слава его рекомендовал.
 Как, Славка, он туда попал? –  Обращаюсь уже к хозяину машины.
–А ты, думаешь, чем я все это время занимался? Пока Вы здесь комедию ломали.
Он ведет меня к кабине и показывает снятый лист фанеры за спальным местом второго водителя.
–А Толян, как видишь, он маленький,  не мне чета, ужом везде пролезет.– Он же по малолетке форточником был у квартирных воришек, за что три годика и отмотал. И еще он злющий – наездов не любит и за нож хватается чуть что. Сколько раз в автопарке даже драки устраивал. Но парень надежный, верный. В беде не бросит, не сбежит. Услышал ваши терки – сам идею насчет фанеры подал. Короче – напарник идеальный. Да и водила – от бога.  Его только вперед пускать не надо, а то дел наворотит – не расхлебаешь. А вот спину прикроет с гарантией.
Вот так мы и ездили, так зарабатывали на хлебушек с маслицем.
 Чтобы не нарушать традицию, закончу опять словами из песни  Михаила Анчарова:
 «Что за мною? Все трасса, трасса ,
Да осенних дорог кисель,
Как мы гоним с Ростова мясо,
А из Риги завозим сельдь.
Что за мною? Автоколонны,
Бабий крик, паровозный крик,
Накладные, склады, вагоны...
Глянул в зеркальце - я старик.
Крошка, верь мне, я всюду первый:
И на горке, и под горой.
Только нервы устали, стервы,
Да аорта бузит порой.»

–












Всем студентам–политехникам кафедры гидроаэродинамики 1963 года поступления посвящается

Часть четвертая



В далекой Сосновке стоит институт…
























ВЫСКОЧКА






























Ленинград –Санкт –Петербург                1963 - 2016

Прозвище свое он  получил еще в школе, когда впервые пришел в наш класс и, отказавшись от предложенного ему места на предпоследней парте, сел на первую.
Променять тихую и спокойную «камчатку» на открытый всем учительским взглядам первый ряд !
- Выскочка! - категорически заявил Витька Синица.
Это было похоже на правду. Он всегда стремился быть впереди всех. Его рука выше всех вскидывалась на уроках, домашние задания он первым клал на учительский стол. Учился он здорово. Особенно преуспевал в английском. Хотя ничего удивительного здесь не было. Его отец, физик, долго работал в Бирмингеме, там женился на дочери своего английского коллеги и Выскочка был наполовину потомком воинственных и гордых бриттов. В Англии он прожил двенадцать лет, так что его произношению могла позавидовать и наша англичанка Елена Николаевна.
Его стремление быть первым проявлялось во всем. Он приносил больше всех макулатуры  и флаконов из-под одеколона, умудряясь где-то доставать их в удивительных количествах. Как лучшего ученика его первым среди нас приняли в комсомол, и он, наслаждаясь всеобщим вниманием, гордо выпячивал грудь с приколотым алым значком.
В девятом классе на школьный вечер Выскочка пришел с подружкой. И едва оркестр успел наполнить зал первыми аккордами «Школьного вальса», они уже неслись по кругу, улыбаясь, победоносно взирая на наши завистливые рожи. Мало кто из нас умел тогда танцевать вальс, а уж о том, чтобы пойти танцевать с девчонкой не могло быть и речи. Наверное, в этой его знакомой не было ничего особенного, но нам она казалась каким-то воздушным чудом, Золушкой, явившейся в наш небольшой школьный зал прямо с королевского бала.
- Ай да Выскочка! - восхищенно прошептал Синица.
А после девятого класса  Выскочка ушел  от нас и начал работать на заводе. Иногда мы встречали его на улице, он шел домой с работы. Мы опять остро завидовали ему, его вечно перемазанным маслом рукам, пропуску в плотной красной обложке, его рассказам о сверхурочных работах и выполнении плана.
А однажды Выскочка пригласил нас в ресторан отмечать свой день рождения. Нас долго не хотели пускать, но он прорвался к директору и, размахивая перед его лицом паспортом с заводской печатью, добился там своего. Мы завидовали его финансовой свободе, что ему не нужно просить у родителей денег на кино, мороженое и прочие мелочи.
Школу он тоже закончил раньше нас на целый год. Мы учились в одиннадцатом классе, а в школе рабочей молодежи, где учился Выскочка, обучение длилось всего десять лет. Нас, пожалуй, не удивила его золотая медаль, ибо это было в характере Выскочки. А потом он исчез. Через несколько месяцев мы узнали, что Выскочка с группой рабочих уехал в Англию налаживать станки своего завода и обучать английских рабочих обращению с ними.
Вновь, мы увидели Выскочки неожиданно уже на первом курсе института. Все мы были уверены, что ему уготована прямая дорога в иняз, а оттуда на дипломатическую работу. Поэтому встретив его на кафедре сопромата, где он занимался расчётом каких-то конструкций, мы были несколько удивлены.
Выскочка ничуть не изменился. Он досрочно сдавал экзамены, был даже капитаном факультетской команды КВН. Он любил быть на виду.
Высокий, отлично сложенный, с вьющимися золотистыми кудрями матери и небесно-синими отцовскими глазами, он производил отличное впечатление. Говорят, что первокурсницы специально ходили на тренировки нашей волейбольной команды в надежде привлечь его внимание.
Когда в институте организовывали оперативный отряд, Выскочка, раньше всех узнавший об этом, тут же стал его членом. Так что нам, пришедшим на пару месяцев позднее, пришлось быть его подчиненными.
В строительный целинный отряд Выскочка тоже записался первым из нас. Мы встретили его в коридоре уже одетого в новенькую цвета хаки форму с яркой желто-красной эмблемой на рукаве.
- Буду у вас, мальчики, бригадиром.
Он был доволен. А мы были вынуждены снова завидовать. Надо признаться, что Выскочка был своего рода ориентиром для нас, его бывших однокашников. Этаким «допингом». Так что зависть наша была, в общем-то, естественна.
На целине, пожалуй, впервые мы по-настоящему оценили его стремление быть первым.
Произошла какая-то авария, и в результате тяжело пострадали две девушки из соседнего совхоза. Местное радио обратилось к населению с призывом сдать кровь.
Мы тут же собрали комсомольское собрание и решили, что всем отрядом пойдем в больницу. До больницы было восемь километров, и когда мы, запыхавшиеся, взмокшие от жаркого казахстанского солнца и быстрой ходьбы, затаенно гордые своим бескорыстным подвижничеством ввалились в нее, то первым увидели Выскочку.
Он лежал на койке в коридорчике. Рукав на его руке был закатан, а привычный румянец на щеках сменился неожиданной бледностью. Он снова опередил нас.
Пока мы собирались, говорили и принимали решение, Выскочка на велосипеде отмахал восемь километров и все-таки первым сдал четыреста кубиков крови.
- Выскочка, а ты молодец! – Витька Синица с уважением пожал ему руку. – Здорово сообразил насчет велосипеда.
Выскочка небрежно отмахнулся, всем своим видом демонстрируя полную обыденность содеянного. Но уж мы с Синицей слишком хорошо знали его, чтобы нас можно было провести. Выскочка был явно доволен.
Мы окончили институт, и судьба в виде комиссии по распределению разбросала нас по стране. Синица получил назначение на «Уралмаш», я уехал в Минск, а Выскочка, верный своей детской привычке, решил первым из нас стать кандидатом наук и поступил в аспирантуру.
Мы редко писали друг другу и еще реже встречались. Все мы к этому времени успели обзавестись спутницами жизни, а Синица даже двумя чудными толстыми девчонками-близняшками. Семейная жизнь мало способствует дружеской переписке. Только Выскочка аккуратно раз в месяц сообщал нам какие-нибудь новости. Как-никак он был в Ленинграде и обладал огромными источниками информации. Он сообщал нам о ребятах, которые женились, девчонках, которые вышли замуж. Иногда писал о новых спектаклях. Потом я стал получать от него письма с марками, на которых была изображена то статуя Свободы, то лев с мечом в лапах, то девушка в кимоно. Дела у Выскочки шли, видать, неплохо.
Однажды он написал мне, что собирается в Свердловск в командировку и непременно зайдет к Витьке. Через пару недель меня неожиданно по заводскому радио вызвали в проходную, где молоденькая девушка-почтальон вручила мне телеграмму с пометкой «молния». «Прилетай немедленно. Погиб Выскочка. Синица»
Слово резануло меня по глазам прежде, чем я смог до конца уловить его смысл. Что значит «погиб»? Не может быть! Ведь сейчас не война, где гибель и смерть людей привычна и перестает быть неожиданной. А представить себе, что Выскочку сбила машина или он утонул, я не мог. Я слишком хорошо знал его, чтобы поверить в это.
Синицы дома не оказалось. Только на входной двери была приколота бумажка, на которой Витькиным почерком похожим на шрифт портативной пишущей машинки, было написано: «Я уехал на кладбище в 17.40» Только теперь, прочтя эту сверхлаконичную записку, я понял, что случилось что-то невероятно страшное. Я опустился на холодную ступеньку и привалился к перилам. Какой-то парень, спускаясь по лестнице, удивленно посмотрел на меня.
- Дай закурить, – очень тихо попросил я, но он услышал.
Вынул пачку, открыл ее, ободрав красную бумажную полоску, и, щелкнув по дну пальцем, выдвинул одну сигарету.
Я губами вытащил её из пачки и прикурил, поблагодарив его кивком головы.
- Тебе что-нибудь нужно?
Я отрицательно мотнул головой. Парень пошел вниз. Я взглянул на часы. Четверть седьмого.
- Постой, где здесь у вас кладбище? – я помчался на улицу.
Парень сидел на корточках напротив подъезда рядом с новенькой «Явой» .
- Слушай, где у вас кладбище? – повторил я.
- Кладбище? – он рывком завел мотоцикл, отстегнул от багажника серебристый шлем и протянул его мне.
- Садись.
Там было очень много народа, и я никак не мог найти Синицу. Наконец, пробравшись вперед сквозь тесные ряды незнакомых людей, я увидел его худое лицо и услышал знакомый с детства нервный голос. Витька стоял на каком-то ящике, держась рукой за ветку дерева:
–…Он был хорошим другом, хорошим человеком. Он любил и умел быть первым во всем. Он и в этот раз тоже сумел стать первым. Прощай, друг мой, Женька.
Синица слез со своей импровизированной трибуны и решительно направился к стоящему на земляном холмике гробу. Я протиснулся в середину и тоже взялся за ручку. Синица увидел меня.
- Хорошо, что приехал. Я еще ребятам послал, но больше никого нет.
- Витька, как это…
- Потом, - прервал он меня. – Потом.
Несколько мужчин присоединились к нам. В одном я с трудом узнал отца Выскочки. Горе навалилось на него неожиданно, сгорбило спину, крутыми морщинами изрезало лицо. Его пытались отвести в сторону, но безуспешно. Сильными еще руками он поднял свой угол и с нетерпением посмотрел на остальных. Повинуясь его взгляду, мы подняли гроб, поставили его на плечи и двинулись к желтевшему невдалеке аккуратному прямоугольнику. Здесь в дело были пущены веревки и, медленно покачиваясь, гроб плюхнулся в скопившуюся на дне воду. Вниз полетели комья земли, люди подходили и подходили, и постепенно крышка гроба исчезла под слоем этих последних в его жизни людских даров. Мы с Синицей взяли лопаты из рук каких-то нетрезвых мужиков, которые не хотели их нам отдавать. Но Витька сунул им четвертной, и они моментально исчезли. Через несколько минут желтый прямоугольник скрылся окончательно. Сверху поставили какое-то идиотское сооружение, отдаленно напоминавшее перевернутое корыто без дна, только для чего-то сделанное из бетона. В него насыпали черной жирной земли и каких-то семян.
- Временно, - сказал кто-то из окружающих. – Пока памятник не сделаем.
Мы проводили отца Выскочки в Ленинград и, не сговариваясь, направились обратно на кладбище. Там уже никого не было; в наступающей темноте смутно угадывалась дощечка с фамилией, инициалами и двумя датами, жестко очертившими период его жизни.
- Витька, отчего он?
- Погоди- Витька полез в боковой карман и достал оттуда плоскую полиэтиленовую флягу. Снял с неё крышку, налил наполовину, выпил и, снова налив, протянул мне. Я одним глотком выпил водку и взял протянутую Витькой папиросу. Мы закурили. Свет спички на мгновение вырвал из сгущающейся темноты ближайшие деревья и бетонное корыто.
- Он пришел ко мне на завод вчера утром. Я даже не знал, что он в Свердловске. Я водил его по цехам, интересовался жизнью, работой. В механическом мы стояли целой толпой с рабочими, и он рассказывал про Японию, про Штаты.
Витька умолк на секунду, глубоко затянулся.
- Я не знаю, кто первый крикнул, наверное, все-таки крановщица, у которой лопнувший трос был перед глазами. Женька рванулся куда-то, я за ним, но меня держали. Уже было поздно. Но он успел. Он все-таки отпихнул её…
Предугадав мой вопрос, он горько усмехнулся.
- Девчонка, практикантка из техникума. Отделалась переломом ключицы.
- И что, нельзя было…
- Понимаешь, заготовки. Почти тонна. Меня уже успели обвинить, что я привел знакомого и нарушил технику безопасности. У нас полагается в цехах ходить в касках. Как будто это могло что-либо изменить.
Синица замолчал, зажег потухшую папиросу.
А я сидел и думал, что Выскочка, пожалуй, умер именно так, как ему бы хотелось умереть, если б кто-нибудь догадался его об этом спросить.

















 « Человек является не тем,
          чем он владеет,
          но тем, что владеет им».
                Гай Финли









ДЕСЯТИЛИТРОВАННАЯ ВОДИЧКА












Ленинград – Санкт-Петербург                1965-2016
День, как назло, выдался жаркий. Вообще июль в этом году стоял, как на Мальдивах. Правда, на Мальдивах я никогда не был, но такое сравнение, с одной стороны, было приятным, а с другой, учитывая ситуацию, отнюдь не радовало. Ведра оказались весьма тяжелыми, и тащить их через всю территорию завода от турбостенда, который располагался в глубине двора, до центральной проходной на Арсенальной набережной по  этому пеклу было внапряг. Собственно говоря, тяжелыми, конечно, были не сами ведра, а их содержимое. Двенадцатилитровые ведра (жадность обуяла, нет, чтобы попросить поменьше, литров на десять, теперь мучайся!) были до краев наполнены водой. Точнее, до краев они были наполнены в самом начале, в туалете на турбостенде, откуда мы с Лехой начали наше безнадежное предприятие по похищению социалистической собственности. Неделю назад наши девицы узрели эти ведра, будь они неладны (ведра, конечно, не девицы), и пристали ко мне:
-–Юрка, ты же с начальником стенда вроде вась-вась; попроси у него несколько штук,ну хоть парочку. С ними в походы ходить классно, да и в колхоз если ездить, то готовить очень удобно.– С начальником турбостенда я действительно был в приятельских отношениях, несмотря на разницу в возрасте, собственно говоря, не такую уж и большую, и в положении. Мы вместе когда-то лет этак несколько назад вместе были в стройотряде в Кокчетавской области, и понятно, что я вполне мог к Витальке обратиться с этим вопросом запросто. Обратиться, конечно, мог, но предсказать  результат  было невозможно. Правда, к моему удивлению, Виталий Сергеевич, а именно так на данном этапе именовался мой бывший коллега по рытью траншей и переноске бетона, возражать не стал. Вник в студенческие нужды, благо не так давно из студенческой среды выбыл.
–Да забирай сколько надо, Но как ты их через проходную вынесешь? Пропуск, сам понимаешь, я выписать не могу, не имею права.
– А на воду выпишешь пропуск,– спросил я, прикинувшись шлангом.
– На какую еще воду?– Виталий Сергеевич не прочухал подвоха.
–Да на любую, например, на дистиллированную. Причем не на вынос с завода, а в спортивный корпус, для хознужд, по заявке завгара.
–И где эта заявка?– кажется, до него что-то стало доходить.
–Будет, непреиенно, сделаем!– Я твердо держал в памяти, что завгаром на заводе был мой старинный, еще по футболу в Овсянниковском садике приятель Дима Губин, так что я надеялся легко решить вопрос с заявкой на воду для аккумуляторов. И действительно, с Димой этот вопрос утрясся легко; правда, пришлось объяснять, что к чему, а это вылилось в требование поделиться, а значит,  количество переносимой воды, точнее емкостей для ее переноски, выросло с двух до четырех штук. А значит, пришлось задействовать Леху Львова. Вот таким образом и случилось нам с ним мучиться по жаре, спотыкаясь и поскальзываясь на булыжниках, коими был выложен заводской двор. Пот лил со лба ручьями, тек за шиворот халата, а кеды на ногах были насквозь мокрыми от выплескивавшейся из ведер воды, количество которой в ведрах уже сильно уменьшилось по сравнению с первоначальным. Так что к проходной мы донесли едва ли две трети указанного в пропуске литража. Я уже еле плелся, да и у Лехи на лице энтузиазма явно не наблюдалось. Тем более  он изначально был уверен, что нас с ведрами через проходную ни не пропустят.
–Ты видел, кто там сегодня дежурит? – Он  через каждые двадцать метров пройденного пути возвращался к этому вопросу. Я не посвящал Лешку во все детали своего плана, и он был убежден, что дежуривший сегодня на проходной вохровец дядя Жора, Егор Ксенофонтович, славившийся не только строгостью, но и поразительным нюхом на всякого рода попытки что-нибудь стащить с завода, непременно нас с этими ведрами заарестует и как минимум устроит большой кипеш, а значит наши мучения напрасны. Рассказывали, что в прошлом году дядя Жора надыбал тайник в бензобаке грузовика, в котором шофера приспособились вывозить с завода спирт, которым их снабжала химлаборатория в гальванике. Как он догадался, как учуял, никто не понимал, но факт был известен:  у дяди Жоры ни одна мышь не уйдет с завода без пропуска. Так что скепсис Лешки имел под собой вполне обоснованные основания. Надо признаться, что и меня, конечно, это тревожило, но именно на дядю Жору, а точнее на его зацикленность на наличие или отсутствие пропуска я и делал основную ставку.
Перед проходной я достал из кармана пропуска на себя и Леху, в которых было написано, что мы направляемся в спортивный корпус завода для передачи 48 литров дистиллированной воды для аккумуляторных батарей.
Сейчас уже, наверное, мало кто помнит, что до расширения Свердловской набережной, напротив проходной ЛМЗ им. Сталина, а в описываемое время уже имени ХХII съезда КПСС, у Невы стояло большое мрачное серое здание, в котором размещались спортивные залы для отдыха трудящихся завода. В небольшой пристройке со стороны Невы находилось и помещение,  а точнее место под навесом, где заряжали аккумуляторы для заводского автопарка. Вот туда-то и держала свой путь из лаборатории дистиллированная вода, столь необходимая в процессе снаряжения аккумуляторных батарей.   Я сунул один пропуск Лешке в зубы, а второй взял в рот сам, и в таком странном виде, мы шагнули внутрь проходной. Здесь, я поставил ведра на пол и, отнюдь не притворяясь смертельно уставшим, начал отфыркиваться и заплетающимся языком попросил, ни к кому не обращаясь:
– А можно, мы пяток минут посидим, передохнем, прежде чем дальше топать. А то я боюсь, что уже и не дойду.– Мне не надо было особо напрягаться, чтобы любой мог понять, что тяжеленные ведра вконец уже меня измотали. Лешка, вероятно, был физически чуть покрепче, но и он уже выложил язык на плечо. И вид имел отнюдь не царственный, несмотря на свою фамилию.
 – Как воду таскать, так, конечно, студенты. Работяг же не заставишь.!  А на студентах сам бог велел и пахать и воду возить., точнее носить. Нет чтобы машину выделить да отвезти. А мы, между прочим, сюда на практику пришли, по специальности. И специальность у нас – не воду перетаскивать– я напирал на воду,  чтобы в голове у дяди Жоры твердо прижилась мысль, что именно она, вода, и является объектом переноски и, соответственно, всех наших с Лехой бед и мучений.  И, кажется, сработало. Дядя Жора вышел из застекленной части проходной, где находилось его рабочее место, подошел к нам, внимательным цепким опытным взглядом ощупал ведра, наклонился, понюхал воду. Спросил:
–Так что, говоришь, несем? Какую такую воду и куда? – Подозрительный взгляд ощупал меня с ног до головы, затем досталось и Лехе.– Да, вода, дядя Жора, вода. Самая обыкновенная. – Я тяжело дышал и с трудом выговаривал слова., – чтоб ей пусто было этой воде! Привыкли на студентах ездить! А потом грыжу наживем с этой воды. – Мне уже самому было себя жалко до слез. Дядя Жора это прочувствовал, покачал головой с пышной седой шевелюрой, поцокал языком и вдруг неожиданно спросил:
–А пропуска у вас, бедные студенты,  на выход имеются? И на вынос воды?  Пропуска у нас, конечно, имелись, но, разумеется, липовые. Так что теперь все зависело от бдительности вахтера дяди Жоры. 
–А как же, вот и у меня, и у него есть, – я протянул свой пропуск дяде Жоре, то же сделал и Леха.
–Погодь, сынок, очки только нацеплю, а то уж больно здесь мелко написано, не разберу сослепу.
–Так, вода диси… дисятированная , –дядя Жора с трудом пробивался сквозь хитрое слово.– А говоришь самая обыкновенная.
–Ну, так дистиллированная – она и есть обыкновенная. Из-под крана кто ж ее понесет, да еще и пропуск на нее будет выписывать?– я пожал плечами
Вот-вот и я о том же! Раз пропуск выписан, значит, вещь ценная, значит, государственная социалистическая собственнось, значит ее беречь надо. А вы уже небось половину-то расплескали, олухи царя небесного. Ничего доверить нельзя! А еще студенты! Будущие инженер;! Но я вас все одно не пропущу!! – дядя Жора победно выпрямился.
– Это еще почему? Как это не пропустите? – Тут уж я растерялся. Неужели все мучения были напрасными? А Леха так взглянул на меня, что я понял: быть мне битым.
– Это, на каком же основании, Егор Ксенофонтович, вы нас пропускать не хотите? У нас пропуска имеются? Имеются!
– Иметься – то имеются, да недооформленные. Где подпись зам директора?  – голос вахтера звучал над нашими головами, как глас небесный.
– Какого еще замдиректора? – Я приободрился, таккак разговор входил в заранее прогнозируемое и продуманное русло. Именно этого я и ждал.
– По АХО или по режиму, одной подписи вашего начальника для выноса ценного продукта с завода недостаточно, нужна и утверждающая подпись зам. директора. Так что, ноги в руки и вперед за подписью, студенты.
– Щас!!! Только шнурки перевяжу! – С этакой приблатненной интонацией произнес я, так что и дядя Жора, и даже Леха, кажется, обалдели – Я, что вам нанялся туда-сюда с этой водой, как с писаной торбой бегать. Вам эта подпись нужна? Вот и идите за ней! А по мне так я и шага больше не сделаю!
– Ну, ты пацан и наглец! Мне подпись не нужна, она тебе нужна, чтобы я твою воду выпустил.
–А мне, Егор Ксенофонтович, простите, по барабану, выпустите вы ее или нет. Оно меня как-то и не берет!  Мне эта вода без надобности, да и не моя она. Я свое дело сделал, я ее до проходной дотащил, вон и Леха тоже. А там, хоть трава не расти - Я уже вошел в раж и не собирался останавливаться, но помнил, что главное – не переиграть.
 – Не хотите пропускать воду- дело ваше! Но и обратно я ее не потащу! Сил нет! Пропуска на выход у нас оформлены, на нас подписи начальника достаточно? Вполне, так что, Лешка, выливай воду на хрен, ну ее и пошли докладывать Губину, что так, мол, и так. Пусть его машины без аккумуляторов ездят, а за разъяснениями он нехай к охране обращается! Я подхватил ведра, вышел во двор и быстро вылил оба под стоявший рядом с проходной  тополь. То же сделал и Леха. Затем с чувством облегчения взял оба ведра в одну руку и гордой походкой, мимо остолбеневшего дяди Жоры прошествовал через турникет на улицу. Следом вышел и напарник. Пацаны, ну, зачем же так? – Сзади доносился всерьез расстроенный голос дяди Жоры. – Она же десятилитровая, тьфу лированная, вот же черт, денег же небось немалых народных стоит.!
–Раньше надо было об этом думать, дядя Жора! Раньше.
Мы с Лешкой уже споро двигались на Кондратьевский проспект, к трамвайной остановке. Пустые ведра уже не напрягали, а только звякали, как фанфары в честь нашего успеха в деле расхищения социалистической собственности.
Эти ведра еще много лет верой и правдой служили студентам 6-го Ф корпуса, даже когда мы все уже давно закончили институт.





Ко мне крадётся под покровом ночи
Седой безумец в выцвевшем плаще.
"Входи без стука и бери, что хочешь,
Мне пользы нет от прожитых вещей.

Анна Шпреегарт

З В О Н Я Т,  О Т К Р О Й Т Е   Д В Е Р Ь!





Санкт-Петербург                1964 -2016





Когда в небесное оконце,
Тайком пробравшись, словно тень,
Луна на час заменит солнце,
Чтоб отдохнуть мог долгий день.

Когда пустеют тротуары,
Сады и парки, и бульвары,
И шум стихает городской,
Заснет в квартирах род людской.

Утихомирятся все звуки,
И, обнимая город свой,
Над величавою Невой
Мосты поднимут к небу руки.

Когда останется одна,
Как в гулком зале тишина,

Настройся, музыку ты слышишь?
Сквозь белой ночи чистоту,
Колонны обвивая, крыши,
Она взлетает в высоту.

Больше всего в Ленинграде я любил, да и сейчас люблю время белых ночей. Это удивительный по своей красоте и благости период, когда, кажется, что время бесконечно, когда его так много, что просто не знаешь, что с ним делать. Белые ночи над Невой – это особый мир, какового нет нигде более, хотя мне доводилось бывать во многих других местах, которые природа одарила аналогичным явлением. И на севере Эстонии, и в Мурманске, и в Воркуте, и в Петрозаводске и в других местах, где Солнце не заходит за горизонт более, чем на 6 градусов, подсвечивая оттуда наш мир и не давая ему погрузиться в пучину темноты ночи. Кстати, вероятно, я скажу нечто кощунственное, но «по стандартам» в Ленинграде – Санкт-Петербурге белые ночи не совсем «правильные», так как «правильные» начинаются только на семьдесят километров севернее, по линии примерно, Приозерск – Сосново – Выборг, а у нас Солнце скатывается за горизонт аж на целый градус больше положенного. Но в правильных местах, например, в Воркуте, Инте, Кандалакше, Апатитах, Кировске, Сыктывкаре, Беломорске или на Соловках, для меня это не белые ночи, а сплошное мучение, когда Солнце вообще не заходит за горизонт и светит, и светит, не давая нормально заснуть. Называется это уже по-другому – полярный день, когда и окна в гостинице полностью завешены плотными шторами, и простынь на голову натянута, а все едино за окном светит Солнце и разум не хочет соглашаться с тем, что наступила ночь и пора спать. Я очень плохо сплю в полярный день. А у нас, у белых ночей есть только одна беда – то, что они всегда совпадают с сессией и необходимостью сдавать зачеты и экзамены.  А значит, надо сидеть и заниматься, если хочешь получить свои сорок пять рублей степухи. Как там пелось в «классике? «Нам немного дано – три «бумаги» в четыре недели…»Правда, у нас уже не три сотни, а четыре с половиной, если учесть хрущевскую денежную реформу шестьдесят первого года, но и  это еще надо было отработать. И как раз в белые ночи. Положительным моментом было только то, что все-таки сессия заканчивалась, как правило, раньше, чем период белых ночей.
Но в описываемый день еще ни то, ни другое не закончилось, а потому сидели мы в квартире у моего одногруппника Валеры Твердоводова дома на третьем этаже огромного, построенного в стиле эклектики, доходного дома Романова на углу Восстания и бывшего Госпитального, позднее Виленского, а на тот момент, переулка Красной связи в Преображенской слободе. В противоположном конце переулка когда-то располагались казармы знаменитого  лейб-гвардии Преображенского полка, сформированного из «потешных» еще Петром и саперного батальона, а  улица Восстания в былые времена носила название Офицерской и, позднее,  Знаменской.
 Я, честно говоря, уже не очень уверен в том, к какому именно экзамену мы собирались с товарищем готовиться, кажется, к математике, хотя утверждать не буду. Но точно, что это была весенняя сессия на первом курсе.
Родители Валерки, пользуясь хорошей погодой,  укатили  в Белоостров на дачу, а мы, словно прокаженные в лепрозории, сидели и грызли гранит, истирая зубы о беспредел пределов и разлагая головы  в ряды Фурье, Лагранжа, Тэйлора, Лорана и Маклорена, чтоб им все на том свете икнулось!  Единственной отрадой было то, что отсутствие родителей Валерки позволяло нам, не отвлекаясь от процесса познания, дымить «White Sea Canal» или проще «Беломорканал». Окна были открыты, дым от папирос почти мгновенно вытягивался на улицу и растворялся в прозрачных сумерках белой ночи и мы не рисковали ни задохнуться, ни нарваться на выговор родителей за прокуренное помещение. Поскольку конспект у нас был один на двоих, и, кажется, ни мой, ни Валеркин, а с большим трудом добытый у кого-то из однокурсников из другой группы, которая уже сдала математику, (если, повторюсь, я правильно помню), процесс обучения у нас шел, в основном, на слух, то есть один читал – другой повторял, потом наоборот. Так мы за день уже одолели почти две трети толстой тетрадки в сорок восемь листов. Это, разумеется, не значило, что мы все это выучили, но мы вышли на тот уровень, когда уже можно было учить, то есть пытаться запомнить то, что стало более или менее понятным. Кстати, давно известно, что в большинстве случаев, большинству людей проще и быстрее прийти к пониманию изучаемого материала именно в небольшом коллективе, путем взаимных пояснений и разбирательств, чем при индивидуальных попытках понять сложный материал. А вот потом, чтобы все понятое осталось в памяти, надо уже самому это зубрить. По крайней мере для меня это было именно так. Мы с Валерой целых два дня муштровали друг друга, сверяясь с конспектом и, кажется были уже близки к тому, чтобы более менее достойно выглядеть перед лицом профессора. У нас оставался еще целый завтрашний день и, соответственно, две ночи.
– А не испить ли нам кофею? – Мысль озвученная Валерой пришлась по вкусу, и мы решили, что нам не повредит немного отдохнуть. Как хозяин дома, Валера отправился ставить чайник на кухню. Я уже не помню точно, но, кажется, что квартира у Твердоводовых не была отдельной, хотя я никогда никого из соседей не видел. Помню, что-то говорил мне Валерка о том, что соседи живут где-то в другом месте – то ли у жены, то ли у мужа. Факт, что на данный момент мы были в квартире абсолютно одни и никого не стесняли своими ночными бдениями, и никто не мешал нам заниматься своими делами.
Я открыл кухонное окно, которое выходило в типичный, многократно упомячнутый в книгах и показанный в фильмах ленинградский двор-колодец. На расстоянии всего нескольких метров, кажется, руку протяни и достанешь, располагалась стена то ли соседнего дома, то ли выступающей части этого же. И окна, которые были на той стене, были так близко, что, наверное, какому-нибудь гимнасту Тибулу  ничего бы не стоило перебраться с одного на другое.
–Валерка, а ты не знаешь обитателей напротив?– мои мысли убежали куда-то в сторону от проблем векторной алгебры и матанализа и разложились в ряд мыслишек совсем другой направленности.
– Ну, во-первых, это тоже окно кухни, а во-вторых, там отнюдь не одна принцесса живет. Там при принцессе еще и Баба Яга имеется, самая натуральная – она несколько раз нам в окно картошками швырялась и еще жалобы в домоуправление писала, что я по квартире в трусах, видите ли «щеголяю», чем над ее девичьей честью, можно сказать, надругался. Мать вообще отца уже достала, чтобы он решетку на это окно сделал – боится, что кто-то может забраться от них. Отец приволок откуда-то, вероятно, из леса, а может на работе прибрал к рукам неучтенку. Мне показал, а мамке, чтобы не волновать, не сказал – Валерка пригляделся к чайнику, но тот еще не подавал признаков кипения, и, взяв меня за руку, направился назад в комнаты. Комнат у Твердоводовых было две. Большая – родительская и поменьше – детская, то есть Валеркина. Валера поднял сиденье дивана, под которым обнаружился просторный ящик, предназначенный, вероятно,  для хранения   постельных принадлежностей. Но практика показывает, что также, как гараж – это отнюдь не только место для хранения машины, а балкон существует не только, чтобы дышать свежими бензиновыми выхлопами, так и место в диване не одним постельным бельем начинено. Там может находиться все, что только можно себе представить, и даже то, чего представить нельзя. Так, например, у одного моего знакомого под диванным матрацем я однажды видел два колеса с дисками от его «Нивы» и, плюс к этому, еще целый склад автозапчастей, как то: диск и корзину сцепления, трамблер, тормозные шланги, большой пакет с лампочками для фар, подфарников и прочих осветительных приборов автомобиля, еще один пакет с резиновыми манжетами., два тормозных цилиндра – главный и колесный и полный набор тормозных колодок. Я помню, что сдвинуть тот диван с места мы не могли вдвоем. Однако, ни колес, ни запчастей в диване у Валерки, как ни странно, не оказалось.
 Наклонившись и пошарив по какими-то тряпками, он вытащил что-то явно тяжелое, завернутое в холщовую тряпицу. Потом повел меня обратно на кухню и только там, положив сверток на кухонный стол, развернул тряпку. К моему несказанному удивлению, внутри обнаружился огромный револьвер  системы Смит и Вессон. Вероятно один  из  тех 20 тысяч, которые были закуплены царским правительством на заводе в Спрингфилде, в США в 1871 году, так называемой первой или второй русской модели. А может и из тех, которые чуть позднее по лицезии делали в Туле.  Я с благоговением смотрел на это легендарное оружие. Револьверы Смит и Вессон, наряду с моделями Кольта и более поздними револьверами братьев Наган из Льежа представляли собой действительно превосходное оружие с высоким качеством изготовления, служившее на протяжении многих лет людям в их неутомимом стремлении к уничтожению себе подобных.
 Мне впервые выпала удача подержать в руках это замечательное произведение Хораса Смита и Даниэля Вессона. Это оружие было легендарным  Я впервые, еще в детстве, вычитал это название  у Катаева в «Белеет парус одинокий», хотя во время описываемых в романе событий револьвер уже был снят с вооружения армии, но продолжал быть оружием полиции. И именно  такой подержанный «вессон» « в горячечном бреду в семнадцатом году» «за 25лимонов» купил Розенбаумовский Семэн, чтобы «папане сделать "Боже ж мой".
 О том как этот револьвер попал в Россию существует  легенда, связанная с  охотой. А именно с великокняжеской охотой на бизонов в Небраске. В самом конце 1871 г. в США приезжает видный гость — офицер военно-морского флота Российской империи четвертый сын Императора Александра II Великий князь Алексей.
В конце января 1872 г. для Алексея Александровича организуют грандиозную охоту на бизонов. В ней участвовали поистине легендарные личности: охотник Уильям Коди, известный под именем Баффало Билл, победитель индейцев генерал Джордж Кастер, герой американской гражданской войны генерал Филипп Шеридан, несколько вождей племени сиу, среди которых, по некоторым упоминаниям, был Сидящий Бык, разбивший впоследствии своего товарища по охоте генерала Кастера.
Во время этого мероприятия активно использовался новый револьвер системы Смита и Вессона. Как гласит легенда, благодаря замечательным характеристикам револьвера и его высочайшему качеству исполнения, показанным на этой охоте, а главное, под давлением мнения Великого князя, он и был принят на вооружение. Правда, я где-то читал, что все это лишь легенда. На самом деле Великий князь оказался паршивым стрелком и попасть в бизона никак не мог, пока ему не дали винтовку взамен револьвера, да и на вооружение русской армии система поступила в 1871 году, то есть еще до описываемой охоты. Правда, этот револьвер, производившийся в Америке, Германии и в Туле в трех модификациях, отличавшихся, прежде всего, длиной ствола и некоторыми незначительными деталями конструкции был принят только как офицерское оружие в пехоте и кавалерии, а на флоте очень долго пользовались французскими «Галанами». Известно, что «русский» Смит и Вессон, то есть модель, сделанная специально с учетом пожеланий российской комиссии, была в 1873 году удостоена золотой медали на всемирной выставке в Вене.
Длительное время эта система оценивалось очень высоко, а когда было принято решение о перевооружении армии наганом, к последнему отнеслись изначально весьма скептически. После 4,2 линейного Смита-Вессона, имевший почти в полтора раза меньший калибр и меньшую длину ствола, наган казался несерьезным оружием. Но опыт вскоре доказал обратное....
 Но нагана у нас не было и мы с удовольствием и пиететом рассматривали револьвер. В отличии от меня, Валерка уже  имел опыт и , с некоторым превосходством демонстрировал мне навыки обращения с этой извечной мужской игрушкой.
 Надо сказать, что впечатление он производил весьма устрашающее. Во-первых, очень большой, с длинным стволом и большой рукоятью, с толстым барабаном с шестью каморами под патроны – сразу было видно, даже неопытному глазу, что это весьма и весьма серьезное оружие. Во-вторых, весила эта штука, вероятно, килограмма полтора.
 Я сильно засомневался в том, что с этим револьвером городовые могли гоняться по обрыву за подпольщиками. С такой тяжестью не то, что бегать, ходить – то нелегко. Да и чтобы стрелять, вероятно, кисть нужна очень крепкая, хотя у этой модификации имела место быть дополнительная  скоба  под спусковым крючком под средний палец для более твердой фиксации револьвера в руке и еще имелся наплыв наверху рукояти, под курком, помогавший большому пальцу надежнее удерживать оружие при стрельбе. Валерка, явно рисуясь своим умением, довольно споро разобрал револьвер, откинув ствол с барабаном в одну сторону, а рукоятку в другую. Фактически револьвер как бы переломился пополам. Да, это была отличная конструкция. Не зря на ее базе потом даже винтовки выпускали, а сам револьвер вовсю и успешно использовался и во время Крымской войны и походов в Среднюю Азию. Правда, учитывая большой вес, его не очень любили
пехотные и артиллерийские офицеры. Но зато обожали конники, которым не надо было таскать этот груз на себе.
Так, покуривая, мы отвлекались от мозгодробительного математического мышления, удивляя друг друга познаниями, которые никак не могли нам пригодиться послезавтра на экзамене. Разве что, если взять «Смит и Вессон» с собой в качестве последнего аргумента
–Что Вы гоаорите? Как это в следующий раз? Нет, никакого следующего раза тогда у Вас уже просто не будет! Эта штука двухдюймовую доску насквозь с пяти метров прошибает, так что вот моя зачетка, вот зачетка Твердоводова – и будьте любезны, не заставляйте тратить патроны – нынче их достать тяжело.– Как это там, у Жванецкого? - едешь на танке на рынок, направляешь пушку на прилавок и спрашиваешь: "Сикоко-сикоко?"
Вот только патронов у нас не было.
Игрушка была именно игрушкой – напугать, конечно, можно, но реальной угрозы в себе не несла. Но об этом ведь не  обязательно сообщать.  мы решили для забавы поиграть в «русскую рулетку», которая надо честно сказать, своим появлением была обязана не этому гигантскому монстру, а более позднему творению льежских братьев Наган, чей револьвер, вероятно был даже успешнее всех Смит - Вессонов, и Галанов, и даже легендарного произведения полковника Кольта, ибо дожил в действующей армии аж до второй мировой войны.
 Валерка, видать, со всем почтением отнесся к принесенному отцом раритету. Оружие было тщательно вычищено и смазано
Когда я сказал ему об этом, то он только улыбнулся в свои пшеничного цвета усы и произнес солидным баском с присущей ему легкой бравадой:
–Женщина, понимаешь, любит ласку, а оружие смазку.
В револьвере все работало «на отлично» Спусковой крючок, правда, был достаточно тугим и требовалась немалая сила, чтобы его нажать. Не зря считалось, что «Смит и Вессон» – оружие исключительно мужское – женщинам и детям с эти револьвером было бы не совладать.
Все механизмы работали безотказно. Барабан с легкими щелчками проворачивался, точно фиксируя каморы напротив ударника. Предохранитель, очевидно не зная об отсутствии патронов в барабане, выполнял свои функции.
Так мы забавлялись довольно долго, оттягивая бессознательно (или сознательно?) момент, когда нам предстояло вновь окунуться в мир определенных, неопределенных, круговых и прочих нормальных и не очень интегралов, видов которых,  на наши бедные  студенческие головы существовало немеряно. Благо по своей молодости, мы могли еще не очень беспокоиться о нарушении мозговых процессов от перенапряжения. Но, как известно, чему быть – тому не миновать или , как сказал Омар Хайям:
– Да пребудет со мною любовь и вино!
Будь что будет: безумье, позор - все равно!
Чему быть суждено - неминуемо будет,
Но не больше того, чему быть суждено.
Видимо, этот фатализм был в нас заложен, так как, не прекращая развлекушек с револьвером, мы все-таки снова углубились в конспект. Однако неожиданно наши потуги были прерваны пронзительным переливчатым звонком в наружную дверь, от неожиданности которого мы оба инстинктивно вздрогнули. Я вопросительно посмотрел на Валерку
–Родичи? Убери «пушку»
–Мало вероятно. Уже последняя электричка давно из Белоострова ушла, им уже не добраться в город, Валера недоуменно пожал плечами.– Ума не приложу. Вроде мы не шумели, чтобы соседи какие-нибудь притопали.
–Пойди посмотри , вода везде выключена – в ванной, на кухне.? Вдруг протечка.
–Только этого нам не хватало, Валерка опрометью обежал квартиру. Все было в порядке
–А, знаешь, мы про чайник-то забыли, кипит вовсю.
–Ну, это еще не горе.  Лишь бы не было, как с самоваром у Алексея Максимовича. Мне селедкой в рожу получать не охота.  Потом попьем. В это время звонок в дверь повторился.
–Ну, Валерка, налицо классика нуара «Почтальон всегда звонит дважды, как в фильме и в романе Кейна.
–Хочешь сказать, что это Провидение к нам пожаловало?
 А пойдем, поглядим, Валерка крутанул на пальце Смит и Вессон, как в ковбойских фильмах, нажал на спуск, подул в ствол, заткнул оружие за пояс брюк и пошел к двери.
–Кто там? – Спросил он таким заспанным голосом, что, если бы я был не в курсе того, чем мой друг занимался все последнее время, я бы полностью поверил, что он только что вылез из теплой постельки, сунул ноги в тапочки и поплелся, зевая, к двери.
–Ну, актер!– Восхитился я. Валерка действительно обладал актерскими талантами. Он даже участвовал в спектаклях, модной в те годы «Зримой песни» у нас на факультете. Я помню замечательного Костю – одессита в его исполнении в песне «Шаланды полные кефали», где рыбачку Соню изображала Риточка – «Кто не знает Риточку? Риту знают все», как справедливо заметила Агния Барто. Вот ни косы, ни тем более ленточки в ней у Ритули не имелось. Имела место быть челка и стрижка. А синенькая юбочка, вроде, присутствовала иногда.
 За дверью послышалось сопение, покашливание. Было слышно, как кто-то топчется у порога.
–Так чего надо в середине ночи? – Валеркин голос уже был не таким заспанным, а скорее подозрительно-сердитым.
– Открывай, братан. Свои. – Голос за дверью был довольно низким, но не грубым, скорее даже приятным и наводил на мысль, что его обладатель должен неплохо петь под гармошку на завалинке, где-нибудь в Тамбовской, Ивановской или Брянской областях.
–Зачем? Что случилось, у нас все «свои» уже давно спят! – Валера сделал упор на слове «свои», и стал не спеша открывать многочисленные имевшиеся на дверях замки., снимать цепочку и крюк, одновременно снова, обращаясь к невидимому гостю с тем же вопросом
–Действительно, тебе что нужно?
На что из-за двери неожиданно  послышалось:
–Вас, что, каждый день грабят, что вы такие здесь пугливые и недоверчивые? – Сказано это было как-то весело, безо всякого двойного смысла. У Валерки, похоже, оставался не открытым последний замок, но, видимо, что-то его в последних словах позднего гостя инстинктивно насторожило, так как он отвел от замка руку, которая уже была готова покрутить головку, вытащил из-за пояса нашу игрушку, и произнес печально:
–Ну, каждый, не каждый, но на прошлой неделе два раза заходили, кое-что унесли. Я даже обалдел от неожиданности.
–Чего это он? На фига такая импровизация?
 Но за дверью к этим словам, похоже, отнеслись иначе – вполне серьезно. Музыкальный голос негромко выматерился, слышно было, как парень сплюнул. Затем чиркнула спичка – видать на лестнице закурили.
–Вот же зараза! Опять кто-то на моей земле балует, всю малину обгадили, черти залетные! Поймаю – кончу фраеров поганых!– За дверью еще раз раздался отборный мат, а затем вниз по лестнице зацокали подкованные подошвы сапог или ботинок. Шаги были тяжелые и явно принадлежали довольно крупному человеку.
Мы с Валеркой стояли у двери, слегка обалдевшие от произошедшего разговора. Валерка снова задвинул все щеколды, навесил цепочку, повернул два ключа, воткнул крюк, и мы, не сговариваясь, рванули в комнату, где тут же легли животами на  огромный подоконник старинного дома и попытались что-нибудь разглядеть внизу. Увы, ночь, хоть и была белой, но, видать, лишний градус все-таки имел значение, и бело-серой простыни неба не хватало, чтобы различить что-нибудь в облике человека, вышедшего из подъезда под нами. Он потоптался несколько секунд у парадной, заново прикурил, погасшую, видимо, папиросу, снова сплюнул, поднял голову, посмотрел вверх.
 Мы одновременно отпрянули, чтобы не быть замеченными. Я не могу сказать, что у меня был какой-нибудь страх, но было какое-то неприятное и брезгливое чувство – обиды, что ли, не знаю, как это назвать. Наверное, правильно будет сказать – растерянность. Настолько все это было как-то неожиданно и неординарно, что мы с Валеркой в эту ночь даже не обсуждали произошедшее. С тех пор прошло много лет, но до сих пор, иногда, вспоминая эту ситуацию, мы с ним не до конца представляем, как могла завершиться эта встреча, будь Валерка чуть проворнее в своем обращении с замками. Оно, конечно, если бы в барабане «Смит и Вессона» был бы хоть один патрон!..




























































Комедия ошибок





























Ленинград – Санкт –Петербург                1966- 2016

Они сестры. Родные. Однако абсолютно ничего общего. Нина старше, Валя моложе. Нина уже на шестом курсе, скоро защита, а Валя только поступила. Нина крупная, полная, с плавными, чуть медлительными движениями, уверенная в себе. Валя небольшого роста, худенькая, с выпирающими ключицами, очень импульсивная. Нина замужем. Ее муж уже окончил институт, работает под Москвой. Его родители живут где-то на юге и недавно прислали Нине целый ящик гранат. Валя всех угощала и говорила, что «это нам мама нашего мужа прислала».
У Нины есть место в общежитии, а у Вали пока нет. Поэтому она нелегально живет у сестры, и спят они вдвоем на одной кровати.
Вечерами Нина подрабатывает на ткацкой фабрике. Возвращается она поздно, когда все уже спят. Тихонько, чтобы не разбудить девчонок, раздевается, слегка теснит к стенке сестру и ложится рядом. Валентина обычно не просыпается, только во сне прижимается к сестре и по-детски причмокивает губами.
Однако сегодня, когда Нина осторожно вошла в комнату, она увидела, что ее место занято. В темноте невозможно было разобрать, кто лежит рядом с сестрой.
- Наверное, кто-то из Валькиных подруг остался ночевать, – решила Нина и улеглась к Люсе Егоровой.
В огромном здании общежития непривычно тихо. Опустели курилки, смолкли резкие удары теннисного шарика. Даже в учебных комнатах свободно – сессия еще далеко. За стеной, позванивая на ходу, спешит в парк загулявший трамвай. Только откуда-то сверху доносится приглушенный шум голосов и звуки гитары.
« 508-я гуляет, - соображает Нина сквозь наплывающий сон.- Чего это у них за праздник?»
Тишина убаюкивает и, немного поёрзав с непривычки на новом месте, она окончательно засыпает.
А в 508-й комнате у всех сплошной минор. Справляли день рождения Виктора. Двадцать два года. И, несмотря на скромную сервировку стола и небогатый ассортимент закусок, было весело. Ребята все свои, учатся вместе с первого курса. Вот только Галя, девушка Виктора, здесь в первый раз. И, наверное, в последний. Так испортить всем настроение!
Кое-как объяснили ей, что в общежитии ни рюмок, ни стопок, ни фужеров не водится. Все это с успехом заменяют обыкновенные граненые стаканы, собранные по всем комнатам. Ну что ж! Не жил человек в общежитии, бывает. Но когда в ответ на просьбу помочь остальным девушкам вымыть посуду она заявила, что пришла на день рождения, а не на субботник, изрядно захмелевший Сергей, лучший друг Виктора не сдержался.
- Витька! Послушай, друже. Гони ты эту кралю к…
Виктор, перегнувшись через стол, резко, без замаха ударил его. Тот, ничего не понимая опустился на кровать, удивленно потряс головой.
 - Ты меня из-за нее!
Он лизнул языком разбитую губу:
- Ребята, он же меня из-за нее!
Все стояли в нерешительности, не зная, что делать. Несколько парней на всякий случай подошли к Сергею, чтобы не допустить драки. Резко хлопнула дверь. Это Галя, схватив пальто, выскочила в коридор. Сергей взял бутылку, налил себе полный стакан. Не глядя ни на кого, выпил водку. Снова облизнул губу.
Виктор оделся и со словами: « Я скоро!», вышел.
 Дверь снова хлопнула. Все молчали. Сергей нетвердой походкой подошел к шкафу, достал из кармана пальто пачку «Беломора», прикурил.
- Паршиво! Всё паршиво! – Он с силой сжал спичечный коробок. Тот захрустел и спички посыпались на пол.
- Вы уж меня, девчонки, простите.
И дверь грохнула в третий раз.
Сергей поднялся на последний этаж и сел на подоконник. Выпитая водка сделала своё дело, его клонило в сон. Когда кто-то из проходивших ребят разбудил его, Сергей никак не мог вспомнить, что же случилось. Давно ли он здесь сидит? И почему так саднит губа? Он, пошатываясь, спустился вниз и по темному уже коридору дошел до своей комнаты. К его удивлению в комнате тоже было темно. Ребята спали. Сергей разделся и тут обнаружил, что кто-то спит на его кровати.
- Наверное, Алька. Он в Ломоносове живет, а последняя электричка видать тю-тю…
Сергей влез под одеяло и с удивлением сообразил, что у Альки не могут быть такие длинные волосы, да и ростом тот явно повыше. Какая-то девчонка! Темнота не позволяла разглядеть её, но Сергей, далеко ещё не протрезвевший, решил, что раз она спит здесь, значит так и надо. Видать он здорово набрался, ничего не помнит. ОН с головой закутался в одеяло и обнял одной рукой девушку. Она пробормотала что-то и теснее прижалась к нему. Это окончательно убедило Сергея, что всё в порядке.

Проснулась Валентина рано, на улице ещё не рассвело. В комнате был полумрак.
-Посплю ещё, - решила она, повернувшись на другой бок и вдруг обнаружила, что вместо сестры рядом с ней лежит какой-то незнакомый парень.
Валька испугалась. Она моментально вылезла из-под одеяла и забилась в противоположный угол кровати.
- Как он сюда попал?
Она оглядела комнату. Всё нормально, девчонки спят. Только Нина почему-то спит с Люськой.
Вальке было страшно. Она никогда не лежала в постели с парнем.
- А ведь я же в одной ночной рубашке… - вдруг сообразила она и залилась краской.
Она стянула со спинки кровати полотенце и накинула на себя. Встать она боялась.
- А вдруг он проснется?..
После долгих колебаний она, наконец, решилась разбудить сестру.
- Нин, а Нин! – Тихонько позвала она.
Это не произвело никакого эффекта.
- Ну, Нина, парень же! – Валька с таким страхом указывала пальцем на спящего, словно это была минимум ядовитая змея. Жалобный Валькин голос, наконец, дошел до сестры.
- Ну чего тебе? – Недовольно произнесла она. – Спи.
 - Да как же можно, Нин? Парень ведь!
Нине очень хотелось спать и, не вникая в смысл слов младшей сестры, она сердито произнесла
- Можно, можно. Спи!
Так Валька и просидела до утра, укутавшись в полотенце. Постепенно она заснула и во сне сползла под одеяло. Так что когда утром девочки проснулись, они не заметили ничего особенного. И Валька и её неожиданный сосед были с головой укрыты одеялом.
Первой вскочила Верочка, распахнула форточку,  проверила, закрыта ли дверь. Затем она скинула с себя рубашку и уже голышом начала стягивать девчонок с кровати. У них вошло в привычку делать вместе по утрам зарядку. Поэтому через пять минут, когда Верочка включила приемник и поймала какую-то музыку, по комнате уже скакало четверо абсолютно голых девиц. Только Валька не просыпалась.
- Разбудим?
Они подскочили к кровати и разом сдернули с неё одеяло.
- Вставай, хватит валяться!
Ситуация была потрясающей! С полным непониманием происходящего, постепенно сменявшимся заинтересованностью, не них смотрели широко раскрытые глаза Серёжки Рыбакова из 508-ой комнаты!
Люся и Верочка, не сговариваясь, нырнули под кровать. Женя, четвертая из живущих в комнате девушек, чуть не выскочила в коридор, но на её счастье дверь была закрыта, и она, завернувшись в портьеру, спряталась за шкафом.
И только Нина, казалось, не обратив никакого внимания на присутствие неожиданного свидетеля, стащила с кровати свою несчастную сестру и от всей души закатала ей увесистую пощёчину, усугубив её страдания.
Затем она повернулась к Сергею и коротко бросила ему
- Вон!
Ошалевший от обилия впечатлений, Сергей, не раздумывая, босиком, в трусах и майке исчез в коридоре.
А через полчаса, когда Валька всхлипывая от незаслуженной обиды, наконец, рассказала свои ночные переживания, в 408-ой комнате раздался гомерический хохот. Они долго не могли успокоиться, а затем, когда отсмеялись, заставили Вальку относить в 508-ю оставленные Сергеем во время поспешного бегства брюки, пиджак, ботинки и рубашку.
- Это твоя обязанность, Валюша. Он же к тебе пришел ночевать! Так что уж не обессудь….









































«Классики»








































«Они подозревали в нём сноба. И не без оснований. Конечно, он [Эллиот Темплтон] был сноб и даже не стыдился этого. Он готов был претерпеть любой афронт, снести любую насмешку, проглотить любую грубость, лишь бы получить приглашение на раут, куда жаждал попасть, или быть представленным какой-нибудь сварливой старой аристократке. Он был неутомим».
Сомерсет Моэм. «Остриё бритвы».

У ленинградской весны  много примет. И приход тепла – отнюдь не самая главная. Тепло может прийти, а может и не наступить. Но, если на углах прочно обосновались бочки-цистерны с квасом, а  по улицам тянет запахом свежих огурцов, который никак с огурцами не связан, а обозначает начало массового хода любимой ленинградской, но мало кому известной в других краях, рыбки-корюшки,- значит действительно уже пришла весна. Но  кроме тепла, кваса, корюшки и по-весеннему одетых, а иногда скорее раздетых, а значит приятных для мужского глаза женщин, весна означает еще и близость сессии. А, как известно, «студент бывает весел от сессии до сессии, а сессия всего два раза в год» Вот и в этот весенний день, когда уже отцвела черемуха, и по Неве  прошел ладожский лед, унося сопровождающее его проход обычное похолодание,. и яркое майское солнце вновь согрело город , а первые капустницы и лимонницы  уже кружили над первыми одуванчиками на откосах железнодорожного полотна вблизи Кушелевки. Со станции действительно тянуло корюшкой, но до стипендии еще было далеко, а вот зачетная неделя, что тоже печально, была в самом разгаре. И мы небольшой толпой, примерно из 7-8 человек, пользуясь теплом топали из института пешком в общагу после сдачи какого-то зачета, уж не помню какого. Все шли довольные, кроме Валерки Сухонского, личности широко известной в узких кругах не только физмеха, но и нескольких других факультетов. Валерка, кажется, был неразрывно связан с Политехом.  Казалось, что он учился со дня основания института, поскольку никто не знал точно, когда он поступил. По крайней мере, я спрашивал у знакомых пятикурсников, и все говорили, что когда они начали учиться, Сухонский уже был толи на третьем, толи на четвертом курсе. Странно, но мы заканчивали третий курс, и с нами его заканчивал  и Сухонский. Как он умудрялся столько раз брать «академки», восстанавливаться, переводиться с факультета на факультет, с курса на курс – сиё загадка! Но факт остается фактом. Насколько я понимаю, ему никак нельзя было насовсем вылететь из ВУЗа. Тогда он бы мгновенно загремел в армию, куда ему совсем не хотелось!  Я как-то случайно попал в комнату, где он жил в общаге. Надо сказать – это было незабываемое событие. Посреди комнаты стоял непокрытый стол, а на нем две трехлитровые банки с окурками. На одной была наклеена бумажка с надписью «бесперспективные», а на другой, наоборот, красовалось –  « Перспективные». Народ, населявший с Валеркой эту комнату, периодически запускал руку в перспективную банку, вылавливал оттуда хабарик, закуривал, а потом отправлял окончательно сгоревший бычок во вторую, бесперспективную пепельницу. Сухонский, надо признать, был отнюдь не глуп, весьма начитан, с ним можно было довольно интересно общаться, если бы не склочный, мерзкий характер, не признававший иного мнения, кроме собственного. И еще он был страшенный сноб. Ему было необходимо внимание и слушатели. Тогда он расцветал, лицо приобретало одухотворенное выражение, большие черные глаза загорались внутренним светом и он мог часами вещать, впитывая флюиды внимания.   Мне рассказывал Юрка Ножкин, одно время живший с ним в одной комнате, что из Дворца пионеров на Фонтанке в общагу пришла какая-то дама, составлявшая план мероприятий по работе с детьми. И ей в голову пришло пригласить выступить перед детьми студента-физика. Случайно она попала именно на Сухонского. Разумеется, он представился молодым кандидатом наук, работающим в одной из лабораторий физмеха. Это даму вполне устроило и Валерка с упоением почти три часа рассказывал школьникам о тайнах мироздания, достижениях физики в раскрытии этих тайн и, разумеется, о немалом личном вкладе в это дело. Кстати, все остались, говорят, очень довольны – и дети и организаторы. И даже что-то Валерке выплатили через общество «Знание» А в описываемый  день Валерка, в отличие от остальных ребят, снова не получил зачет, а потому шел опустив голову, насупленный и злой. Ребята старались его не трогать, так как знали, что, когда он в таком миноре, то можно нарваться на грубость  и   хамство.  Сдержанность не была  его главным достоинством, хотя внешне производил впечатление человека высокой степени  интеллигентности, но, будучи старше всех нас, частенько позволял себе весьма резкие высказывания. Надо признаться, что мы его, мягко говоря, не любили и с нетерпением ждали, когда он снова сменит группу или факультет. Тем временем, потихоньку двигаясь, мы уже подходили к студгородку, но не со стороны Лесного проспекта, а с тыла, т.е. со стороны пустыря. Сейчас уже, кажется, там все застроено, но тогда кроме зеленеющей травки ничего не было. Асфальт около домов был весь изрисован мелом, и по квадратам гоняли баночку из-под гуталина девчушки с косичками - играли в «классики». Мелким было лет по восемь-десять, рядом валялись школьные портфели и ранцы, курточки и пальтишки. И вдруг Валерка Сухонский громко и зло произнес: «Ей в постели уже прыгать пора, а она здесь баночку гоняет!»  Я от неожиданности остановился. Уж больно грубо и непонятно это прозвучало. Остановившись, я огляделся и понял, что имел ввиду наш старший друг. Наверное, по сути он был в чем-то прав. Рядом с теми девчушками прыгала по квадратам , не знаю, как правильнее сказать, девушка, девочка, в общем особа женского пола на вид лет шестнадцати-семнадцати, со всеми «принадлежностями», присущими вполне взрослой особе, причем «принадлежности» эти были весьма и весьма впечатляющими. На фоне скачущих рядом первоклашек эта попрыгунья действительно производила весьма сильное впечатление. Причем, надо сказать, что длина юбки у нее не сильно отличалась от тех, которые были на  малявках, а форменное коричневое платье было явно мало и создавалось впечатление, что оно вот-вот не выдержит напора «принадлежностей» и лопнет. И, хотя в глубине души я не мог не согласиться с Валеркой по поводу оценки ситуации, но сказано это было настолько по-хамски, что все ребята заворчали, а кто-то даже произнес: «Валерка, не хами. Здесь же дети» На что тут же последовало: «Дети? Это ей уже пора детей делать!» Никто как-то не хотел ввязываться в полемику, которая, зная Сухонского, могла вполне перерасти и в мордобой. Валерка почувствовал общее настроение и стоял напрягшись. Его треугольное, а точнее сказать грушевидное  небритое, а правильнее плохо выбритое лицо, покраснело от злости. Он, кажется, был готов подраться со всеми. Это его не смущало. Но вдруг, сзади послышалось: « Эй, дя-дя! Од-но дру-го-му не ме-ша-ет». Девица, тряся «принадлежностями» гнала баночку по классикам, сопровождая каждый прыжок соответствующим слогом этой гениальной в своей справедливости и неожиданности фразы. И настолько это было комично видеть мгновенно осунувшееся и потерявшее гонор лицо Валерки, будто его высекли, что мы все расхохотались. А Леха Князев не сдержавшись издевательски произнес: « Молодец, девочка, уела! Права! Несомненно, не мешает! Что, дядя, съел?!»
Ситуация разрядилась, и мы потопали дальше к нашему корпусу. А Валерка действительно снова взял «академку» и с нами больше не учился, хотя еще много лет я встречал его в коридорах Политеха и даже иногда разрешал ему ,  по старой памяти ночевать в подвале спорткорпуса, где у нас был штаб институтского оперотряда. В период «академок» он, разумеется, не имел места в общежитии и, поскольку был иногородним, кажется, из Краснодара, точно  не помню, ночевал, где придется. А мне что,  жалко?

–













Операция « Гренада»









Когда –то, в шестидесятые годы на Тихорецком проспекте, недалеко от Политеха  в одном здании с отделением милиции располагалось весьма популярное молодежное кафе «Гренада». Его постоянными клиентами были, в основном, разумеется, студенты-политехники,  слушатели академии связи имени Буденного и,, разумеется, местная молодежь с соседних и не только улиц. В кафе была живая музыка в исполнении группы «Атлантик» под руководством и при участии Альберта (Алика) Вилкса, игравшая , в основном, британский бит  К сожалению, постепенно вокруг кафе сформировался круг постоянных посетителей,  в большинстве своем образованный местной шпаной с окружающих улиц. Несмотря на то, что с задней стороны кафе  было расположено, кажется, шестое отделение милиции, в кафе то и дело происходили всяческие заморочки – то массовая драка с ножевыми ранениями, то скандал с битьем посуды, окон и, разумеется, физиономий, то к девушке пристанут прямо в зале или при выходе, на улице Милиция, конечно прибегала, если были на месте сотрудники. Но отделение было маленьким, личный состав –малочисленным и «закрывать» подведомственную территорию – сил не хватало. Самой большой достопримечательностью этого отделения милиции можно, наверное, считать чудом сохранившуюся с довоенных времен круглую печку, каковые были во множестве ленинградских квартир. Вероятно. и здесь раньше была чья-то квартира, превращенная в отделение милиции.
 Надо сказать, что сотрудники этого отделения весьма интересно использовали эту отличительную деталь интерьера. Даже не очень сильно пьяные или точнее сказать, подвыпившие задержанные, которые никак не годились для отправки в вытрезвитель, будучи выдержанными в непосредственной близости к печке пару часиков, « доходили» до кондиции или, как называли это сами милиционеры» дозревали» в тепле после чего отправлялись в вытрезвитель. Позволяя отделению устойчиво находиться в лидерах по этому показателю. Однако сил на то, чтобы навести порядок в «Гренаде» у них не было. А может и особого желания. Но так не могло продолжаться вечно. Должно было что-то случиться. И случилось. Сначала прямо в туалете кафе пятеро пвцанов изнасиловали несовершеннолетнюю школьницу, а затем, через неделю на улице после драки в кафе зарезали парня - офицера из академии связи. А второму проломили голову кирпичом. Тут уже полетели головы. Сначала было принято решение самое простое – закрыть кафе. Но, поскольку оно считалось молодежным, то райком комсомола резко воспротивился, подключил партию и вопрос решился иначе. Сняли с должности подполковника милиции, руководившего этим отделением и зам начальника милиции района. Сменили руководство кафе. А райком комсомола поручил комитету комсомола политехнического института, используя лучший в городе оперативный отряд, навести порядок и обеспечить безопасное пребывание граждан в кафе» Гренада.  Такова краткая предыстория того, что в один не слишком прекрасный день на дверях кафе появилось объявление:
Внимание!!!
Сегодня, завтра и  в каждый последующий день
порядок в кафе «Гренада обеспечивает комсомольско-молодежный оперативный отряд Ленинградского ордена Ленина Политехнического института имени М.И. Калинина.
Предупреждаем, что к посетителям злостно нарушающим нормы поведения, находящимся в состоянии сильного алкогольного опьянения, позволяющим себе громкую нецензурную брань, мешающим отдыхать другим гражданам будут приниматься жесткие меры воздействия.
 В центре зала, напротив эстрады, рядом с танцевальным кругом был установлен столик, на котором стояла табличка:
Штаб оперативного отряда
За столом сидели четверо.: Тоня Яковлева с 3-го курса  ФРЭ, Вика Соловьева с Энергомаша, Катя Синявинская с Физмеха и симпатичный, улыбчивый пятикурсник с Гидрофака Марик Брикман –подпольная кличка – «Брикмари»к. Разумеется, эта компания вряд ли могла сильно напугать кого-либо, но на этом и строился весь расчет.  Это была провокация чистой воды, так как в зале за столиками расположились все десять боевых пятерок отряда. В боевые пятерки зачислялись исключительно обладатели не ниже, чем первого взрослого разряда по борьбе или боксу, регби и тяжелой атлетике. Кроме того по случаю начала работы, мы подтянули и нескольких друзей, например, чемпиона России по самбо в тяжелом весе среди юношей Борю Каплана и его тренера Володю Доровского – чемпиона Европы в среднем весе по дзю-до.  Таким образом ударная сила отряда составляла ни много, ни мало, но пятьдесят два тренированных бойца, не считая сидящего в качестве раздражителя штаба. Да еще в подсобке на попечении Тонькиного брата ждал свою хозяйку восточноевропеец Кедр, огромный , абсолютно черный кобель, прошедший все этапы служебной дрессировки и обвешанный с  лап до головы медалями всевозможных выставок и соревнований. А вокруг кафе по району гуляли почти два десятка мальчиков и девочек  из секции служебного собаководства с приятелями и приятельницами Кедра, готовые подтянуться к закрытию кафе для обеспечения свободного прохода  по улице. Это была немалая сила.
 Но началось все немного неожиданно. Видимо совсем безмозглый, а возможно просто накурившийся «плана» высокий чернявый, золотозубый парень в матросской форменке, разумеется без погон, может быть бывший морячок или морпех, слегка покачиваясь, приблатненной походкой, шаркая ногами и мерзко улыбаясь на публику, подошел к штабному столику, склонился над Антониной, которая была очень симпатичной девочкой и, не долго думая, ухватил ее за грудь, выкрутив сосок.  При этом он хихикал и громко сказал.
–Давай,, шлюшка, наводи порядок, а я пока  твоими сиськами займусь. Тонька взвыла от боли, но никто не успел даже ничего понять, как у нее сработали рефлексы, которые никак не удавалось включить нашему тренеру Гере Лаевскому. Защита против захвата за грудь была общеизвестна. Прижать кисть противника двумя руками поплотнее к себе, сделать движение всем телом вниз, не отпуская руку. При надлежащем выполнении кисть ломалась, причем не имела никакого значения сравнительная сила противников. На тренировках у Тони ничего не получалось, она слишком нежно держала руку, слишком медленно приседала и нам ничего не стоило выдернуть руку из захвата. Надо честно признать, что пацаны очень любили отрабатывать на Тоньке этот прием и пользуясь случаем, раз за разом тискали ее аппетитную грудь. Но сейчас Тоня все сделала в лучшем виде .Герка был бы восхищен действиями своей ученицы. Она изо всех сил, закусив губу от боли и напряжения зафиксировала кисть мужика у себя на груди и из сидячего положения просто упала под стол. Проделано все было так, что никто не успел даже понять происходящего. Только дикий крик  повис над залом. А Тонька уже была на ногах, и продолжала держать сломанную в запястье или в пальцах – понять было сложно, руку и вела своего обидчика по залу. Он выл
–Пусти, сука, убью. Тонька подвела его к одному из шести огромных окон, выходивших на Тихорецкий и, придерживая кисть одной рукой, второй открыла окно. Дальше сказать не берусь – то ли Тоня его спихнула, то ли , ошалев от боли и пытаясь хоть как-то уйти от захвата, парень сам сиганул в окно, вопя:
–Я тебя достану!– Но этот крик тут же оборвался, сменившись завыванием сирены скорой помощи, которая заранее была нами подготовлена наряду с милицейским «луноходом». Зал застыл. Тонька, как ни в чем не бывало, повернулась к оркестрантам
–Мальчики, а чего не играем?  Публика жаждет музыки. У вас ее есть?
–У нас ее есть – ответствовал Алик, и  ритмы  мерсибита с их чистыми гитарными напевами и мощными ударными заполнили зал.    Вокалистки у группы не было, но партию вокала с успехом заменяло замечательное мастерство гитариста, в руках которого гитара пела не хуже иной певицы. Когда музыка смолкла, неожиданно встал из-за столика огромный, под два метра Боря Каплан и обратившись к залу, произнес.
– Други мои! Я предлагаю тост за эту красавицу, которая продемонстрировала, что женщины на Руси есть не только в селеньях, но и у нас в Ленинграде. Молодец, девочка!– И Боря опрокинул в рот стопку. Но, похоже, тост этот не всем понравился, так как из угла зала в него прилетела бутылка, которую, правда, ловко перехватил Володя Доровский. Видимо Володя успел заметить и то, откуда бутылка была брошена, так как он змеей метнулся к одному из столиков и тут же двинулся к  открытому еще окну, неся на плече какого-то шалопая, кричащего:
–Не надо, больно же. Не надо, не бросай.– Володя повернулся и поднес добычу к Борьке
–Проси прощения, чучело!
 Он потихоньку выворачивал тому руку, заставляя все ниже и ниже его опускаться. Наконец. когда паренек уже встал на колени, Володя нажал чуть сильнее и тот взвыл:
–Извините, я по глупости, все не буду больше.
–В следующий раз отдам тебя той девчонке на растерзание – Засмеялся Доровский, показав на Тоньку, и рывком отправил  чувака под его стол, где его приняли дружки.
 Но зал еще не сдался окончательно. Боря Каплан подошел к нашему столику, где кроме меня сидел бывший командир отряда, Женя Богданов, комиссар  отряда Ленька Никитин по прозвищу «Хромая лошадь»,  которое он получил после перелома ноги, когда стал прихрамывать, а мы, вспомнив О’Генри начали твердить: «Жаль, Билл, что твоя гнедая сломала ногу, хорошая была лошадка. Мой Боливар двоих не вывезет» Так к Леньке и прилипла кличка «Хромая лошадь». Еще с нами сидел Валька Дроздов – сын нашего доцента по физике., в просторечии просто Птичкин.
 –Мужики, обратите внимание на чела за столиком у окна, где выделяется чувак в клетчатом пиджаке. Но не о нем речь. Володя заметил, как тот, что рядом с клетчатым, в  сером свитере, переложил в карман «лисичку». Лисичкой назывался модный нож с широким лезвием, сделанный по принципу филиппинских балисонгов, у которых  в сложенном состоянии лезвие прячется между щечками рукояти. В советском исполнении ручки  имели выпуклый рисунок лисы или белки, что и привело к соответствующим названиям: «лисичка» и «белочка». Разница была чисто внешней. Ножи пользовались спросом, так как имели очень прилично сделанное лезвие из хорошей стали с хорошей термообработкой.
–Ага, сейчас разберемся, подстрахуйте сзади от болельшиков.
–Сделаем. Я встал и в сопровождении ребят направился к указанной компании.
–Так, парни, сами ножи выложите, или надо вязать?
–А получится? – Это именно тот, который предположительно был с ножом.
–Уверяю тебя, что получится, но тогда уже это будут не ножи, а холодное оружие со всеми последствиями: хранение, ношение, применение. Десяточку менты насчитают, как пить дать.
Так как? Я жду. – Я стоял, а рядом напряженно стояли  и Женька, и Ленька, и Валентин. Сзади маячила огромная фигура Каплана и не такая огромная, но очень опасная тень Доровского
К моему глубокому удивлению, тот, который в свитере, вытащил из кармана «лисичку»,  встряхнул ее, раскрывая лезвие и внимательно следя за нашей реакцией, снова сложил ее, защелкнув замок, и небрежно бросил на стол.  Но тут еще и тот, что был в клетчатом пиджаке, вынул из-за пояса длинную финку с гардой из латуни и таким же набалдашником на наборной рукояти из разноцветной пластмассы и с откровенным  сожалением положил ее рядом т с  «лисичкой»
–Вот это, мужики, верное решение.– Я вежливо поклонился, сделал шаг вперед и спокойно забрал оба ножа. – Будем считать, что Вы с этими игрушками сюда не заходили. Убедительная просьба – поступать так и в будущем.
–А вы здесь надолго обосновались, а то как-то стремно. Ни тебе погулять нормально ни подраться.
–Ну, почему же, я от всей души широко улыбнулся. – Пожалуйста, гуляйте на здоровье. Деритесь, сколько влезет, но не ближе, чем в пятидесяти метрах от входа, на улице.  Это уже не в нашей юрисдикции – весь район и даже весь Тихорецкий мы не осилим, пожалуй. Но своих не дадим в обиду в любом месте. Я протянул парню руку.
–Будем знакомы, и назвал свое имя. Он встал и тоже назвался. – Приятно . ребята, с вами иметь дело. Если понадобится, то имей в виду, что Федю Чику здесь знают все, можешь считать, что моя поддержка тебе обеспечена.
–Спасибо, Чика.  – Это была важная для будущего победа. – Птичкин, обратился я к Вальке. Иди пиши протокол, о найденных на полу в гардеробе двух ножах, сброшенных неизвестными, установить личности которых не удалось.
Чика понимающе и с благодарностью кивнул головой.
Целую неделю сидели вечерами ребята в «Гренаде». Еще дважды пришлось выкидывать особо тупых в окна, - два перелома – рука и нога. А однажды шпана решила устроить разборку на улице, когда Тонька с девочками выходили из кафе. И тут в дело сначала вмешался Кедр, а потом нам его отчаянный лай, когда он бросился защищать хозяйку, примчались еще несколько его друзей и подружек, спущенных с поводков Тонькиными коллегами. На этом все и закончилось, ибо шпана кричала только одно, причем хором:
–Уберите собак, уберите. Псы рычали, возбужденные ситуацией, но ребята быстро взяли их на поводки и куснуть успели только одного, который по дурости схватил с земли какую-то палку и замахнулся на подбегающую Альму – девочку-немца, которой это не понравилось и она просто взяла его за руку немного пустив кровушку.  Скорая его увезла, а остальные были так напуганы, что не только уже не помышляли о каких-то агрессивных действиях. Но вовсю вслух радовались, что им не будут делать уколы от столбняка. И от бешенства в живот. Ну, от бешенства им не грозило – все собаки известны, все с прививками и документами., вот от столбняка – это реально – бог его знает, что у собачки на зубах, какие микробики.
 По прошествии недели мы стали постепенно убирать боевые пятерки из зала по одной каждый день. Через десять дней в зале оставался только штаб из трех девочек и Брикмарика,  да и мы с Женькой, Ленькой и Валькой Птичкиным. А еще через пару дней мы рискнули и оставили только штабной столик, посадив за него для уверенности еще пару крепких ребят в помощь девочкам. Так, меняя постепенно это прикрытие к штабу, отряд проработал в «Гренаде до весны. Пока не началась сессия. Тогда мы повесили на дверях и в зале новое объявление:
Дорогие друзья
Оперативный отряд Политеха благодарит всех посетителей «Гренады» за понимание и помощь в обеспечении нормальных условий отдыха на протяжении полугода. Мы отправляемся сдавать сессию, но надеемся, что никаких эксцессов здесь не будет. Ведь без эксцессов жить намного спокойнее и приятнее!

А внизу от руки приписка::Предупреждаю: организаторы  шороха, будут иметь дело со мной. И подпись: Чика
 К сожалению, теперь «Гренады» уже нет, ее закрыли, как и отделение милиции. Но отделение – бог с ним, а старое кафе жаль. Там было неплохо, была хорошая музыка, и были неплохие в принципе, ребята.
 













П А Р И
В прокуратуру  Рабинович как-то вызван.
И бровь нахмурил прокурор:
– ОТКУДА НЕУМЕРЕННЫЕ ТРАТЫ
ПРИ НЕБОЛЬШИХ ДОХОДАХ? ЗНАЧИТ, ВОР!

- Ой, разве можно? Если был я вором,
пусть столько раз мне заболеть чумой.
Я уголовный кодекс чту, как Тору,
- ОТКУДА ДЕНЬГИ?
– Ах ты, боже мой,

Немножечко выигрываю в спорах,
Чтобы иметь какое-то меню.
-НЕ ПОНЯЛ!
– Господину прокурору
Сейчас я на примере объясню.

Представьте, что мы с вами заключили
Пари, что этой ночью на заду
У вас, прошу прощенья, вскочит чирей:
- ОТКУДА? ЧТО ТЫ МЕЛЕШЬ ЕРУНДУ?

-Вот видите, уже мы с вами спорим,
И, значит, можем заключить пари.
Я лично за фурункул ваш спокоен
И спорю хоть на тысячу.
– НА ТРИ!

– Ну, по рукам! Во сколько мне явиться
Позволите, чтобы деньги получить?
Спасибо. Буду завтра в десять-тридцать,
И, кстати, подскажу, чем полечить.

Четыре раза за ночь прокурорша
Супругу протирала водкой зад…
И утром прокурор с довольной рожей
Весь аж сиял, как лампочка в сто ватт.

-ЧТО, РАБИНОВИЧ, ПРОИГРАЛ ТРИ ТЫЩИ?!
ТЫ ГОЛОВУ МНЕ БОЛЬШЕ НЕ МОРОЧЬ.
ВСЁ ВРЁШЬ. НУ, ГДЕ ФУРУНКУЛ? ХОТЬ БЫ ПРЫЩИК!
И СПОРЩИК ТЫ,  КАК Я – ЦАРЁВА ДОЧЬ.

- Ой, я же знаю - должен быть фурункул!
Позвольте, я найду-таки чиряк.
Я попрошу чуть-чуть пониже брюки;
Поближе к свету. Ай, да как же так!

Признаться должен, ваши ягодицы
Своею чистотой и белизной
Способны с моей совестью сравниться.
Я проиграл. Утешит лишь одно:

Вчера со мной поспорил весь наш город,
И все, конечно, проиграли мне
Пари на то, что утром зад ваш голый
На обозренье выставлю в окне.
Наталья Спектор











Ленинград                1977
Вальку Козлова у нас в институте знали все: от ночного сторожа спорткорпуса, которого он иногда подменял за право в одиночестве поплавать в бассейне, до председателя кассы взаимопомощи, где он еще на втором курсе умудрился выпросить 200 рублей, половину из которых в тот же день телеграфом перевел в фонд помощи воюющему Вьетнаму, а остальные пошли на выполнение плана близлежащего кафе  «Гренада»
Он не был самым лучшим, но, несомненно, был самым заметным,- своего рода институтской знаменитостью.
Больше всего на свете любил Валька заключать пари. Парень он был эрудированный, как в омут кидался в любой спор, и не было для него несчастья более существенного, чем проигрыш и радости большей, чем победа.
 А еще у Вальки был «хвост» Мы учились уже на пятом, а «хвост» висел со второго. Это могло сходить с рук только ему, другого давно бы отчислили за академнеуспеваемость.
Но… ничто не вечно под луной, даже долготерпение деканата. Пришлось Вальке идти ликвидировать свой атавизм – всякая ампутация – вещь не ахти какая приятная, но за три захода ( кому бы еще, кроме Козлова, выдали столько направлений на пересдачу?!) «хвост» был ликвидирован. Правда, с трудом и не по причине слабого знания предмета. Просто во время экзамена профессор поинтересовался причиной появления «хвостика»        ( Bалька тогда проспал экзамен после ночного купания).
--Вы, Козлов, лентяй и бездельник, хотя голова на плечах вроде бы имеется.
Вальке послышалось сомнение в голосе экзаменатора и он инстинктивно провел рукой по своим жестким огненно-рыжим волосам.
- Почему вы не пришли сдавать с группой. Не подготовились?
- Вы же знаете, Сергей Дмитриевич, как трудно сесть утром возле общаги в трамвай, а в тот день почему-то было особенно многолюдно. Ну, я и уцепился сзади. До Кушелевки доехал, а там меня «сняли». Дело перед стипендией, штраф платить нечем, вот сержант и повез меня в отделение «для выяснения личности». Понятно, что на экзамен я уже опоздал.
Валька простодушно смотрел своими честными серыми глазами прямо в глаза профессору.
Тот взял со стола зачетку, проставил оценку, расписался
–Ну, и молодежь! Спортсмены! Смешно даже!
Он встал из-за стола и, резко припадая на левую ногу, вышел в соседнюю комнату. Через минуту, вернувшись обратно, профессор протянул Вальке фотокарточку.
–Это ж надо! Чтобы шесть остановок не проехать на “колбасе». Стыдно-с, молодой человек!
Валька смотрел на снимок. На буфере трамвая ехали трое парней. Двое стояли, прижавшись к задней стенке вагона, а третий сидел, поджав ноги, и с независимым видом жевал бутерброд, зажав под мышкой портфель. Впечатление было такое, что сидит человек у себя дома на диване и смотрит телевизор, хотя, понятно, что никаких телевизоров тогда еще не придумали.
–Это вы? – спросил Валька, указав на сидящего?
–А то! Конечно, я! Мы каждый день так ездили, и никогда нас не «снимали»– Он явно передразнил Вальку. Стипендию в те годы редко кому платили, вот и экономили каждую копейку.
Так, Сергей Дмитриевич! Это ж когда было! Тогда еще и милиции-то было ”кот наплакал”, можно было ездить спокойно. Никто тебя не тронет. А сейчас уже не те времена.Теперь уже и трамваи стали другие, без «колбасы» Скоро, наверное, все заменят. Теперь уже вам было бы не сфотографироваться в таком виде
– Вы думаете? Профессор взял из Валькиных рук фотографию.
-Уверен!
В Вальке проснулся азарт.
 - Снимут! Обязательно снимут!
Дальнейшему можно только удивляться. То ли Валькина самоуверенная манера спорить, в которой сквозила абсолютная убежденность в результате и некоторое превосходство над визави, то ли стремление профессора хоть на некоторое время вернуть ушедшие годы, а может быть, желание доказать самому себе, что, не весь порох сгорел в молодости, но кое-что еще в пороховницах осталось, только в тот же день в шесть вечера Сергей Дмитриевич Старовойтов, заведующий кафедрой, профессор, доктор технических наук, honoris causa десятка известнейших университетов разных стран, автор многочисленных трудов, принесших ему всемирную известность, инвалид Отечественной войны, у которого вместо левой ноги был протез, прождав с полчаса на трамвайном кольце напротив института, взгромоздился на задний буфер последнего вагона 32-го маршрута
В это же время Валентин Николаевич Козлов «со-товарищи» сидели в такси у здания физтеха и спорили: «Доедет или не доедет?»
- Снимут! Обязательно снимут, – таинственным голосом произнес Валька. – На Первом Муринском и снимут.
В руках у него был фотоаппарат, взятый напрокат у знакомого фотографа. Валька несколько раз добросовестно щелкнул стоящего на буфере Старовойтова, и, когда трамвай, дождавшись зеленого, начал медленно набирать скорость, приближаясь к машине, кивнул шоферу:-«Поехали за ним». Водителю - немолодому лысоватому мужчине с крепкими руками, густая растительность на которых с лихвой возмещала недостаток оной на голове, вся эта затея явно не нравилась. На вид солидный мужчина, инвалид, одет хорошо, в годах, а ведет себя как мальчишка. Шофер включил указатель поворота, глянул в зеркальце, и «Волга» покатилась вдогонку за уходящим трамваем.
До «циклотрона» на площади Мужества Сергей Дмитриевич доехал спокойно. Еще во времена его студенчества так окрестили круглое здание справа по ходу движения трамвая, в котором располагались бани. Необычность их состояла в том, что на втором этаже был большой бассейн, в который можно было попасть, как из мужского, так и из женского отделений, а сверху не имелось крыши, и  над бассейном сияли звезды или солнце, в зависимости от времени суток. Особенно Старовойтов любил когда-то, в молодости, плавать в этом бассейне во время снегопада. Это казалось ему и Лене таким романтичным. А сейчас мешала пыль, поднимаемая трамваем и устремлявшаяся вслед за ним. Поискал глазами машину, где должен был сидеть Козлов. Ее нигде не было видно.
«Куда же они делись?» – подумал профессор, но тут же сообразил, что здесь одностороннее движение и встретятся они, скорее всего, только у «интеграла».
Сколько поколений политехников, от не знающих смысла этого слова первокурсников, до убеленных сединами академиков, называют так это место. И правда, изгиб трамвайных рельсов под мостом по форме очень сильно схож с одним из основных математических символов.
Сумма бесконечно большого числа бесконечно малых слагаемых.
Слышанное где-то определение, хотя и не было математически безупречным, разбудило какие-то странные ассоциации.
«А ведь и жизнь человеческую можно определить точно также. В этом что-то есть» - вздохнул Сергей Дмитриевич. Разве что единство математики и жизни. Ну, да это само собой разумеется.
Его сегодняшний сумасбродный поступок, наверное, тоже бесконечно малая величина в цепи бесконечного числа событий его биографии. Старовойтов и сам вряд ли сумел бы четко объяснить побуждения, поставившие его на эту прыгающую и гремящую опору.
«Нос захотелось утереть мальчишке? Наверное, так! Но какому? Тому, что в такси ждет его неминуемой встречи с представителем милиции, или тому, безмятежно жующему свой бутерброд?»
Трамвай тряхнуло. У него заболела нога. Устала! Стоять на одной было неудобно и тяжело. Вторая досталась акулам. Ее ампутировали ему в сорок четвертом в северной Атлантике. Тогда осколком наповал уложило судового врача, а вместе с ним и надежды на сохранение ноги. Корабельный кок умел готовить шурпу и даже знал рецепты сорока семи соусов к мясу, но никакого понятия об анестезии ни на поварских курсах, ни в ресторане своего родного Ташкента он не получил. Пришлось «накачивать» Старовойтова спиртом. Снова тряхнуло. Старовойтов инстинктивно схватился за крышку переходного шланга. Не хватало еще шваркнуться отсюда. Тогда понятие интеграла можно будет дополнить пределами интегрирования и он станет определенным. Только вот подинтегральная функция - его жизнь  резко устремится к нулю, а это как-то ему не улыбалось…
Сергей Дмитриевич поднял голову, стараясь покрепче держаться за шланг и увидел, что  в заднем окне на него осуждающе смотрит кондукторша. Она энергично размахивала руками, что-то говорила, но за стеклом и шумом трамвая ничего не было слышно, хотя по выразительной жестикуляции и мимике нетрудно было догадаться, что она требует, чтобы он немедленно, сей момент покинул незаконно оккупированную вверенную ей  территорию. Многозначительно показав ему трехкопеечную монету и ткнув пальцем куда-то в район его глаз, она возмущенно удалилась вглубь вагона. Старовойтов понял это примерно так: «Очки надел, интеллигент! А три копейки жалко!»
Похоже, он был недалек от истины.
Покачавшись из стороны в сторону под мостом, трамвай завернул направо и двинулся вдоль железнодорожной насыпи. К удивлению Старовойтова машины с Козловым не было видно.
-Он, вероятно, ждет на Лесном и уже нацелил свой аппарат на милиционера, который почти всегда стоит на этом перекрестке, – усмехнулся профессор.
И здесь он тоже был близок к истине.
Когда «Волга» с Валькой и ребятами подъезжала к «интегралу, они видели стоявший на остановке трамвай и нескладную фигуру Старовойтова, как цапля застывшего на одной ноге. Обогнав его, они свернули на Лесной проспект. На углу Лесного и Первого Муринского, покачивая в руке черно-белый жезл, прогуливался младший лейтенант милиции. Метрах в пяти от него сверкал свеженькой желто-синей краской и хромом милицейский «Урал», в коляске которого сидел молодой блондинистый парень с повязкой дружинника.
Валька решился. Он вышел из машины и быстрым шагом направился к милиционеру
–Товарищ младший лейтенант, извините, пожалуйста…»
Милиционер повернулся к нему, вскинул руку к козырьку фуражки и, с видимым удовольствием вслушиваясь в собственные слова, произнес:
-– Младший лейтенант Андреев, инспектор Выборгской ГАИ слушает! – Он только сегодня получил из ателье офицерскую форму, и к нему еще никто не успел обратиться по званию. Честно говоря, он был только младшим инспектором, но выговаривать это было несподручно, да и несущественно ведь.
- Там трамвай идет, тридцать второй. Так на «колбасе висит мужик какой-то с деревянной ногой. Одет вроде прилично, но ведь может свалиться!- Валька увидел появившийся из-под моста трамвай.–––– Вот этот, товарищ милиционер.
-Разберемся! Накажем, если надо.  Спасибо, товарищ…–– инспектор вопросительно посмотрел на Козлова и вытащил записную книжку.
- Да я так, случайно на такси проезжал, заметил… Надо спешить, счетчик считает….
И Валька рванул к машине. Инспектор подозрительно поглядел ему вслед и на всякий случай записал в книжку номер машины – «Пригодится»,– подумал он. Трамвай в это время подошел к остановке. Из задней двери последнего, третьего вагона высунулась кондукторша с кожаной полукруглой сумкой и обоймами билетов на груди и замахала руками инспектору, подзывая его.
Андреев поправил ремень, фуражку и направился к остановке.
Подойдя к вагону, он увидел, что тетка обеими руками вцепилась в какого-то высокого немолодого мужчину в массивных роговых очках.
-Отпустить! Разберемся! Накажем, если надо. Спасибо, товарищ кондуктор!
-Он уже давно едет. Три копейки ему жалко, а костюм-то небось за сто двадцать купил, не поскупился! Сфотографировать его и в вагон, чтобы все видели! – Возмущению кондукторши не было предела
-Почему нарушаете? Предъявите документы!–Рука младшего лейтенанта совершила положенный путь к фуражке.
Старовойтов быстро достал из кармана и раскрыл свое удостоверение, где значилось, что он является профессором, заведующим кафедрой Ленинградского политехнического института имени Калинина.
Я, товарищ лейтенант, заканчиваю важную научную работу. Сейчас мне необходима практическая проверка своей теории, и для этого я изучаю работу подвески трамвая на вибрацию в реальных условиях города. В лаборатории уже все испытано, вроде все правильно, но для надежности решил еще раз, так сказать, на практике. Вы уж извините, пожалуйста! Мне бы еще остановочку- Старовойтов полез в карман и достал бумажник.-А штраф я, пожалуйста, могу уплатить. В этот момент трамвай дернулся, и Старовойтов решительно встал на буфер.
-Пожалуйста, товарищ профессор. Продолжайте работу. Штрафов не будет.
Младший лейтенант подошел к приоткрытому окошку кондукторши и строго произнес.
– Не мешать! Важное дело человек делает. Ученый! И инспектор уважительно козырнул вслед уходящему трамваю.
Подъезжая к общежитию, Старовойтов наконец увидел Козлова.Тот стоял на тротуаре вблизи арки, ведущей в студгородок. Небрежным жестом отряхнув пыль с рукава, профессор с независимым видом продефилировал мимо кондукторши, разочарованно и несколько обиженно смотревшей из окна. Пропустив трамвай, и проводив глазами подпрыгивающую  «колбасу», он перешел улицу и направился к медленно идущему ему навстречу Козлову, на лице которого легко читалось недоумение.
Почему милиционер не снял нарушителя?
-Ну-с, молодой подстрекатель, Вы не забыли наш уговор? - Старовойтову неожиданно стало весело.
-Что вы, Сергей Дмитриевич! Как можно?! Карточные долги и проигрыш на пари – это дело чести. Назовите Ваш любимый ресторан.– Валька гордо тряхнул своей рыжей головой.
-Вот что, Валентин Викторович, кажется. Ресторан не надо. Завтра вечером, часам к семи, приходите ко мне. Вот адрес.Старовойтов размашисто, как мелом на доске, написал адрес и отдал Вальке бумажку.
-Но, Сергей Дмитриевич, я ведь проиграл…,
-Вот, вот. Именно! Проиграли!, Так что должны принять мои условия. И не забудьте пригласить свою девушку. Обязательно! Жена будет очень рада.
Старовойтов церемонно наклонил голову и сел в подошедший автобус.
Взяв билет,он прошел вперед ,поближе к кабине, достал из кармана снимок.
-Ну, что? Съел? Нечего сказать? То-то! – И он показал  пожирателю бутерброда язык.










Турбостенд



О, сколько пало ниц мужчин…
Пред вашей тайной… силуэтом…
Нет повода искать причин…
Ведь — НОЖКИ ЖЕНЩИН, правят СВЕТОМ…
От самых стоп и до колен…
И от колен… чуть-чуть повыше…
Сулят так много перемен…
Что «рвет», бывает, просто «крышу»…
Ведь с первых дней… и до сейчас…
У каждой -… НОЖКИ КОРОЛЕВЫ…
Сбивали с толку… и не раз…
МУЖЧИН,…С времен прабабки ЕВЫ…

Людмила Щерблюк

Ленинград                1967 г.

Красивые женские ножки перевернули не одну страницу истории.
(Французская поговорка)


После третьего курса, а значит летом  1966 года, я проходил практику на Ленинградском Металлическом заводе им. Сталина. Правда, к этому времени он уже носил имя не вождя народов, а очередного съезда КПСС, но вне зависимости от названия, продолжал оставаться одним из крупнейших машиностроительных предприятий не только Ленинграда и не только СССР, но и Европы. Основной продукцией завода были и, насколько я понимаю, остаются до сих пор, различного вида турбины – гидравлические, газовые и паровые. Ну, а поскольку учился я на кафедре гидроаэродинамики, определили меня вместе с другими моими одногруппниками на турбостенд, т.е. в лабораторию, где проходили испытания моделей паровых  и газовых турбин.
Турбостенд располагался в довольно небольшом отдельно стоящем здании с очень высоким потолком, примерно в три этажа. Посредине на специальном стенде устанавливалась модель турбины, кажется,  в одну треть натуральной величины, закрытая предохранительным кожухом. Стенд позволял проводить различные испытания, задавать разные режимы работы турбины, снимать различные параметры: давления, температуры и прочее в разных точках модели.
Одним из видов испытаний было траверсирование. Вероятно, нет нужды здесь вдаваться в конкретику и объяснять, что и зачем при этом делалось. Для понимания ситуации достаточно знать, что во время испытания в помещение турбостенда постоянно поступал отработанный, то есть прошедший через турбину воздух с температурой более семидесяти градусов. А ко всему еще и лето было жаркое и на улице солнце пекло основательно. Испытание длилось несколько часов, так что очень быстро внутри стенда становилось намного жарче, чем в сауне. Посему перед испытанием все сотрудники, а вместе с ними и мы, студенты-практиканты облачались в белые халаты, оставляя всю остальную одежду в раздевалке. Ну, не всю, конечно, плавки или трусы имели место быть на своих местах. Девушки наши, разумеется, тоже оставались в одних купальниках под халатами. А вот некоторые их штатных сотрудниц лаборатории, особенно молодые, были более продвинуты и надевали халаты прямо на голое тело. Это, так сказать, первая вводная.
Теперь я двигаюсь дальше и вынужден описать еще одну техническую деталь, не ознакомившись с которой, читатель не сможет представить себе дальнейшие события.
Вероятно, все знают, что давление измеряется при помощи прибора, который называется манометром. Видов их множество, также как и принципов действия. В нашем случае мы имели дело с водяными манометрами, где измерение давления происходило по высоте подъема воды в стеклянных трубках. Трубки эти в большом количестве были вертикально прикреплены к стене, и назывались «батарейными манометрами», и около каждой на стене была нанесена шкала, по которой и можно было снять показания.  А поскольку разброс величин давлений в разных частях турбины был весьма велик, то, понятно, что в одних трубках вода поднималась выше, в других ниже. И, в соответствии с этим, снимать показания и их записывать приходилось на разных уровнях. Самые малые величины фиксировались короткими трубками на уровне человеческого роста оператором, который находился на полу, а для снятия больших показаний использовались более  длинные трубки ,для доступа к которым приходилось подниматься по лестницам и ходить по мосткам-трапам, расположенным на двух уровнях вдоль стены с трубками Трапы были сварены из отдельных  металлических трубок. Поскольку кроме жаркого воздуха модель турбины создавала при испытании еще и невыносимый шум, то весь персонал был вынужден надевать антифоны ,а иногда еще и вставлять беруши . Поэтому какие либо разговоры в помещении стенда во время испытаний были абсолютно невозможны. В соответствии с условиями, система снятия показаний была проста до примитивности, но абсолютно удобна и никогда не давала сбоев: руководитель испытаний переводил модель турбины в новый режим,и нажимал кнопку на стенде. При этом около каждого оператора на всех уровнях манометров, загоралась лампочка, говорившая оператору, что пора записывать показания манометров в его зоне ответственности. Существовала и обратная связь- записав показания, оператор нажатием своей кнопки, зажигал «свою» лампочку на стенде, тем самым сообщая, что он  выполнил свою работу. Как только загорались все лампочки операторов, руководитель испытаний мог переводить турбостенд в следующий режим, и все повторялось снова. Поэтому, когда на стенд не поступил сигнал от одного из операторов, это вызвало недоумение у всех. И только наш научный руководитель, начальник турбостенда, Виталик Витицкий( поскольку пару лет назад мы с ним были в одном стройотряде на целине ,а он тогда еще был студентом 5-го курса, то моя фамильярность вполне понятна) сделал таинственное лицо, поднял вверх свою длинную, он вообще был очень высок- где-то около 2-х метров, руку и, жестом призвав нас следовать за ним, направился к операторам, причем показывая всем своим видом, что нас ждет нечто интересное.
 И  правда! Обойдя огромный стенд с бешено вращающейся под защитным кожухом турбиной мы бесшумной толпой приблизились к стене,где стояли манометры и ходили операторы.
Надо признаться, что картинка, которая открылась нашим глазам, действительно была достойна того, чтобы ее сейчас описывать. На самом верхнем мостике на высоте, примерно, пяти метров мелькал белый халат  пухляшки Жанны - лаборантки турбостенда,  со среднего трапа, который был на высоте примерно трех метров удивленно смотрела на нас Ниночка Мишина, а внизу под ними, столь же удивленно, чуть ли не разинув рот, смотрел вверх Лешка Королев .Выражение его лица было столь благоговейным и столь очарованным, что мы все дружно развернулись и пошли обратно, опасаясь «помешать процессу» и «сломать кайф». Виталик подошел к Лешке и дружески похлопал его по плечу., показав на горящую лампочку. Леха смущенно  схватился за блокнот и стал записывать показания, старательно избегая поднять глаза вверх. Его красивый профиль с волной вьющихся каштановых волос приобрел странное смущенно - удовлетворенное выражение, а щеки покрылись румянцем.
–Сколько раз зарекался парней на первый уровень ставить, - Виталька почесал затылок, –Да забываю. А история повторяется с неизменностью, достойной лучшего применения. И он дал сигнал к переводу турбины в следующий режим.



























Экзамен, или «приходите завтра!»

Что есть экзамен? Кто определит?
— Экзамен — это, — мудрость отвечает.
Когда один всё знает, но молчит,
Другой же беспрестанно говорит,
Хоть абсолютно ничего не знает.

Эдуард Асадов


















Ленинград                1965
- Ну что? Что сказали?
Ребята толпой обступили старосту, который только что вернулся из деканата.
- Горим, братва! Сергей Дмитриевич заболел, и они хотят вызвать из дома Клюева.
Физиономии у многих вытянулись. Доцент Клюев был известен в институте тем, что в его арсенале было только две оценки: «отлично» и «неудовлетворительно». А большинство из присутствующих как раз рассчитывало на что-нибудь промежуточное.
- Мальчики! Есть идея! – Любаша Павлова подняла над головой записную книжку. – У меня есть домашний телефон Старовойтова. Предлагаю позвонить ему и узнать, как долго он собирается болеть.
Может, он завтра-послезавтра придет... Тогда просто глупо идти на заклание к Клюеву – небось  половина без «степухи» останется.
Любаша вопросительно посмотрела на ребят.
- А что!? Верно, Любка! Дело!
- Звони, Любаша, выручай!
Вернулась она минут через десять, довольная.
- Слушайте все! Сейчас едем к Старовойтову домой сдавать экзамен. Он чувствует себя хорошо, только немного простудился.
Любашины глаза сияли. Больше всего на свете она любила быть на виду, чтобы ее слушали, на нее смотрели. А тут такой случай!
- Ну, Любаня, ты наш ангел-спаситель! Что б мы без тебя делали?! – ребята уже хорошо знали её слабость. – Со стипендии с нас приходится…
В подъезде большого девятиэтажного дома было тихо. Только откуда-то сверху доносилась негромкая музыка, да слышна была возня голубей на карнизе!
Все столпились перед дверью, не решаясь позвонить.
- Давай, Любаша, действуй!
Вопреки ожиданиям дверь не открылась, но из-за неё донесся хрипловатый голос профессора:
- Молодцы, молодцы! Только вот в квартиру я вас не пущу!
Ребята недоуменно переглянулись.
- Жена меня заперла, чтобы я к вам на экзамен не сбежал. – Профессор за дверью засмеялся. – Так что уж не обессудьте, придется вам стоя и в пальто…
Молчаливое недоумение не сходило с лиц.
- Сергей Дмитриевич, извините… - Любаша чувствовала себя обязанной внести ясность в создавшееся положение. – Вы же сказали, что примете у нас экзамен, мы для этого ведь и приехали, мы ведь готовились…
- Готовились? А я-то грешным делом решил, что благодарные студенты приехали навестить своего заболевшего учителя, привезли ему фруктов, хотят поговорить с ним, рассеять одиночество… - Профессор снова засмеялся. – А они, оказывается, просто боятся идти на экзамен к Клюеву. Знают, что там поблажек не будет и думают, что я им всем сейчас по пятерочке от щедрот своих.… Ну-ка погодите, сейчас стул принесу, а то устал я стоя с вами разговаривать.
За дверью звонко протопали шлёпанцы туда, потом обратно.
- Вот так лучше. – Профессор видно,  устроился на стуле капитально.
- Сергей Дмитриевич! Если вы хотите фруктов или еще чего-нибудь, то мы сейчас мигом… - Любаша растерянно переводила взгляд с двери на ребят. – Мы просто как-то не сообразили…
Не сообразили! – Передразнил ее из-за двери профессор.- Ну-ка, сообразите тогда, чему равен интеграл по замкнутому контуру ограниченной многосвязной области от регулярной функции?
Любаша от неожиданности захлопала глазами и с надеждой посмотрела вокруг. Она, кажется, уже была не рада всеобщему вниманию. Валерка сложил пальцы колечком и поднял их вверх.
- Нулю, разумеется, Сергей Дмитриевич, - бодро произнесла Любаша.
- Вы в этом уверены? – Профессор явно не спешил внести ясность в вопрос. – Можете доказать?
- Конечно, могу, - уверенным голосом бросила двери Люба и с тоской поглядела на Валерку. Кто-то сунул ей в руки раскрытый на нужной странице конспект.
- Это несложно, Сергей Дмитриевич, - Любка обнаглела. – Надо только интегрировать, оставляя область с одной и той же стороны, например, слева и…
- Так, так... Это действительно не  сложно, – Перебил её из-за двери Старовойтов. – Сколько вас там?
- Шестнадцать, двое больны, а Карасев на соревнованиях, - Юра вспомнил, что он староста.
- Так, так… – повторил профессор. – Ну, вот что, эрудиты! Кому тройка в радость, давайте сюда зачетные книжки, - и он постучал изнутри по щели почтового ящика.
Несколько человек немедленно откликнулись и через пару минут они уже стояли удовлетворенно глядя на витиеватую подпись.
- Не люблю троечников, - профессор возмущенно высморкался. – Хотя, надо признаться, бывает, что и из них потом получаются приличные люди.
- Это как раз тот самый случай! Вы не ошиблись, Сергей Дмитриевич. – Толя Котов любовно разглядывал свою «зачетку» и явно не верил еще в такое счастье. Обычно такая запись по математике появлялась у него с третьего-четвёртого захода, а тут на тебе…
- Дай бог, дай бог… - профессор снова постучал по почтовому ящику. – Кому четверку?
Толпа рванулась к двери. Зачетные книжки одна за другой исчезали в прорези, чтобы через несколько секунд вернуться к своим счастливым владельцам. Шум на лестнице стоял невообразимый.
- Тихо, тихо! А то сейчас соседи милицию вызовут! – Профессор выпихнул очередную «зачетку». – Вот и все! Три тройки и одиннадцать четвёрок. Итого четырнадцать. Четырнадцать! – глубокомысленно повторил он. – А вас там вроде было шестнадцать…
Лестница удивленно затихла. Ребята переглядывались, не понимая, куда делись еще двое. Кто-то начал пересчитывать стоящих вокруг, но в это время все увидели, что Валерка Карякин и Любаша стоят около двери с «зачётками» в руках.
- Так, так…- Голос из-за двери стал как-то глуше. – Значит, двое из вас знают материал на «отлично». Чудесно! Я надеюсь, что они не откажутся доставить мне удовольствие беседой. Отличники – это моя слабость! – профессор явно улыбался. – Приходите, обязательно приходите сюда завтра вечером, когда жена будет дома. И зачетные книжки не забудьте.



























СОЛНЕЧНЫЕ   СЕРЕЖКИ






Студент, терпеньем и халявой
На эти годы запасись,
Чтоб сдать экзамены на славу,
Чуть-чуть ты все-таки учись,

Не забывай и тусоваться –
Чтоб было вспомнить что потом,
Гулять, с девчонками встречаться,
Совсем не думать о плохом!

















ЛЕНИНГРАД                1964




Женька во всем любил аккуратность, даже в мелочах. Если он говорил, что позвонит без десяти три, то можете по  этому звонку сверять часы, как по радио.
Поэтому и на экзамен он приехал минут на двадцать пораньше. Пока найдешь нужную аудиторию, поговоришь с ребятами, как раз и время подойдет.
Женька не спеша, шел по институтскому парку. Настроение у него было приподнятое. Еще бы! Сегодня последний экзамен, а потом... Студент! Женька мысленно сплюнул через ле¬вое плечо, засмеялся и, ускорив шаг, направился по аллее к ослепительно-белому зданию.
Аудитория оказалась на втором этаже в самом конце крыла. Странно, подумал Женька, почему никого нет? Он взглянул на часы. До начала экзамена еще, правда, несколько минут, но обычно в это время ухе всегда полно народа.
Он приоткрыл дверь и заглянул в аудиторию. Там было пусто, и только формулы на досках свидетельствовали о том, что вчера здесь шел экзамен по физике. Женька взял тряпку, намочил ее под краном и тщательно протер доски. Влажная коричневая поверхность заиграла солнечными бликами.
Женька снова взглянул на часы. Нет, тут что-то явно не так! Он быстрыми шагами направился обратно к централь¬ному входу. Там в холле висело расписание экзаменов. Может, я чего-нибудь перепутал, подумал Женька, сбегая вниз.
Так... Группа 81-б, английский язык... Восемнадца¬тое августа, 9-00, аудитория 287, главное здание. Все вроде верно, но почему же никого нет? Женька снова поднялся наверх. Никого.
Женька растерялся. Куда идти, у кого спрашивать? В полнейшем недоумении он простоял минут десять. Мимо него шумным потоком текла река абитуриентов. В соседней аудито¬рии шел какой-то экзамен. Человек пять кучкой обсуждали что-то, высокая стройная девушка быстро листала тетрадь, две девчонки, сталкиваясь лбами, пытались приникнуть к за-мочной скважине... В общем, все как обычно во время экзаме¬на.


2
Женьке нравилась эта околодверная суета, волнения, судорожный поиск забытой формулы... Он не боялся экзаменов, он любил их. Любил строгую торжественную атмосферу аудито¬рии, нарядный подтянутый вид ребят, торопливый  стук мела по доске, чуть слышный шелест бумаги, негромкие шаги  преподавателя. Женька с радостью думал о том, что остался всего один экзамен, а потом он целых шесть лет он будет жить этой интересной и желанной жизнью. Вдруг Женька спохватился. Надо же что-то делать!
В конце коридора на лестнице курили двое пожилых мужчин.
-Извините. - Женька объяснил ситуацию. - Вы мне не подскажете, где я могу что-либо узнать.
Мужчины переглянулись и сочувственно посмотрели на Женьку.
- вы, молодой человек, не волнуйтесь. Здесь, видимо, какое-то недоразумение.
- Пожалуй, вам лучше всего спуститься вниз на кафедру иностранных языков.
- Да, да. На кафедре обо всех изменениях должны знать обязательно. Женька поблагодарил и направился вниз.
Обитая дерматином дверь была слегка приоткрыта. Женька заглянул. Небольшая комната, открытое окно с широким подоконником, на  котором, поджав под себя ноги, сидела молодая девушка в длинной темно-синей юбке и желтой мужско¬го покроя рубашке. В руках у нее была какая-то книга.
- Здравствуйте. - Женька зашел в комнату. - А вы не скажете, где я могу увидеть кого-нибудь из сотрудников кафедры?
Девушка взглянула на него поверх книги и спросила:
- А кто вам нужен?
- Да мне все равно, - Женька замялся. - Мне надо кое-что выяснить.
- Подождите немного. Скоро придет дежурный преподава¬тель.
3
Девушка подвинулась на подоконнике, поправила юбку и кивнула Женьке на место рядом с собой.
–Садитесь сюда, а то все стулья  унесли в аудиторию на экзамен.
Женька, подпрыгнув, уселся на подоконник, выглянул в окно. Оно выходило в институтский парк, туда откуда он пришел. Прямо под окном вдоль здания был широкий газон с высокими деревьями, отделявший само здание от аллеи. Листья рассеивали солнце, дробили его на кусочки и в такт их покачиваниям по комнате бегали солнечные зайчики. Один из них, маленький, похожий по форме на сильно вытянутую каплю тихонько покачивался около уха его соседки. Женька засмеялся. Девушка оторвала глаза от книги и вопросительно посмотрела на него.
–У вас есть зеркало?– Женька продолжал пристально смотреть на зайчмк.
Девушка, видимо не поняв направления его взгляда, смутилась, быстрым движением руки проверила застегнуты ли пуговицы на рубашке.
–Дайте зеркало,–повторил Женька, улыбаясь, –я вам что-то подарю.
Она взяла лежавшую рядом сумочку, достала оттуда маленькую пудренницу, открыла ее и подала ему. В нос ударил запах каких-то заморских ароматов, в котором смешались теплота моря, шелест пальм, кажется, какие-то фрукты и, несомнено, легкий привкус кожи самой хозяйки. Женька пристроил зеркальце так, чтобы ей был виден зайчик и торжественно произнес:
–Мадмуазель! В знак признательности за вашу доброту и участие к бедному будущему студенту прошу принять в дар это скромное украшение, которое Вам очень к лицу. Надеюсь, что оно понравится вам!
–Девушка улыбнулась и в тон ему ответила:
–Благодарю вас, милорд. вы так щедры, но, право, я не заслуживаю такой милости

Она тихонько коснулась кончиком пальца мочки уха.
–И потом, я не могу принять такой дорогой подарок от совершенно незнакомого человека. Я приличная девушка из порядочной семьи. – Ее глаза смеялись, а сама она оставалась вполне серьезной и даже руки сложила на коленях, как образцовая школьница перед строгим учителем.
–Во-первых, меня зовут Евгений, – Женька церемонно наклонил голову,– а во вторых, чтобы вы не чувствовали себя обязанной, я приглашаю вас сегодня вечером в кино.
–Вот это логика! Она снова рассмеялась, теперь уже без стеснения, всем своим миловидным лицом со слегка выдающимися скулами, наводившими на мысль о  далеких ордынских предках и протянула ему маленькую ладошку,– Людмила, можно Люда, но не Мила, не люблю, когда так называют, особенно, когда Милка или Милочка. У бабушки под Рязанью козу так звали. Не хочу быть козой!
– А что, козочка очень даже ничего, –нескромно подумал Женька и сам, смутившись от этой мысли, соскочил с подоконника, взял ее за руку и. вдруг, резко наклонившись, слегка коснулся губами тыльной стороны ладони, вновь ощутив уже знакомый запах из пудренницы.
– Рад познакомиться и… благодарю за согласие.
– Милорд, да вы, оказывается, нахал! Меня мама всегда предостерегала от необдуманных знакомств! –Она покраснела.
– Ничего подобного. Я скромный, к сожалению, – Женька сложил руки и скорчил постную физиономию
–Э то почему же, «к сожалению»? Разве скромность –это порок или недостаток.  Я, по крайней мере, так не считаю.
– Да я тоже, на самом деле, так не считаю, но, как говорил, мой любимый писатель, Юрий Герман « Если человек скромный – значит, ему есть почему быть скромным!»
–Ну, это же не сам Герман сказал, а кто-то из его персонажей. Тут большая разница. А Германа я тоже люблю, особенно «Дорогой мой человек»
–Тут, Людочка,, вы несомненно правы, – просто…
Он не успел договорить. В это время открылась дверь, и в комнату «вкатилась» невысокая полная женщина средних лет в красивом летнем платье с вертикальными полосками из разноцветных мелких цветов с ворохом бумаг под мышкой.
–Клавдия Петровна, здесь у молодого человека к вам какое-то дело,– девушка спрыгнула с подоконника, отряхнулась и  ободряюще кивнула Женьке.– Это дежурный преподаватель кафедры.
–Здравствуйте! Понимаете, здесь какая-то ерунда получается,– Женька отчего-то неожиданно начал волноваться, хотя до этого был абсолютно спокоен.–Я пришел на экзамен, а аудитория пустая… никого нет.
–Какой язык?
–.Английский
–Группа?
–81-б.
–Поток?
–Второй.
–Так… Ага, вот–женщина удивленно посмотрела на Женьку,– так у Вас ведь экзамен был вчера утром.
–Как вчера?! – Женька обалдело переводил взгляд с Клавдии Петровны на Людмилу, –В расписании же написано: 18 августа, 9 часов….
–Совершенно верно, молодой человек,– женщина ткнула пальцем в календарь на столе, а сегодня, с утра уже девятнадцатое.
–Вот это да!– Женька остолбенел от неожиданности и холодный пот ручейками побежал у него по спине. Он мог предположить все, что угодно, но не это.  Это ж надо перепутать день. Не прийти на экзамен.
Вот болван! Теперь все пропало…
–Что же мне теперь делать?– растерянно произнес он.
Голос его задрожал, на глаза неожиданно навернулись слезы.
–Ну, извините за беспокойство, я пойду…    Не хватало еще разреветься при них, точнее при Людмиле.
И, круто повернувшись, чтобы скрыть лицо, он выскочил из комнаты. Дошел до конца коридора, «стрельнул» у проходившего мимо парня сигарету, затянулся, закашлялся, так как сигарета оказалась неожиданно крепкой – кубинский «Партагас» из сигарного табака. Неожиданно кто-то тронул его за плечо.
–Женя, подождите, не паникуйте!
Он обернулся. На него сочувственно смотрели темно-серые глаза Люды, а рядом с ней стояла Клавдия Петровна.
–Юноша, неприлично задавать вопрос и убегать, не получив на него ответ, – Клавдия Петровна укоризненно смотрела на Женьку,– а мне, прикажете, за Вами еще и бегать по коридорам.
– Кстати, милорд, вы даже не попрощались, и про кино мы как-то не договорили, Людмила теперь насмешливо смотрела на Женьку.
– Скажите спасибо, что у вас вдруг нашлась защитница, она кивнула головой в сторону Люды, – Но, кажется, я начинаю понимать, откуда ноги растут. Что вы, Людмила Сергеевна, про кино говорили? Сдается мне, что не такое уж вы здесь незаинтересованное лицо, как пытались представить! Ну-ка, Евгений, дайте мне Ваш экзаменационный лист
 Женька вынул из кармана пиджака сложенную вдвое бумажку из плотной бумаги и подал ей.
–Так, так…   Очень прилично, прямо скажем. Все «отлично и одна «хорошо,– Клавдия Петровна уже благосклоннее посмотрела на Женьку,.–А что у вас по иностранному в аттестате?
–У меня золотая медаль… Вопреки любимому Герману, Женька постарался придать своему голосу максимум скромности.
Клавдия Петровна еще раз пристально взглянула на Женьку, а затем неожиданно для него протянула его экзаменационный лист , смущенно стоявшей рядом девушке.
–Людмила Сергеевна, уж коли вы так за него хлопотали, так доведите дело до конца. Сходите наверх в экзаменационную комиссию и посмотрите материалы вчерашних экзаменов,– я думаю, что ведомости еще не обработаны. Возьмите ведомость его группы, и… она опять окинув Женьку взглядом, с сомнением перевела взгляд снова на Люду, – и примите у него экзамен.  В сто сорок девятой, если мне не изменяет память,  гидротехники сдают немецкий,  попросите у Федорова разрешения, скажите. что я просила, пристройтесь где-нибудь в уголочке…
 Она повернулась и  «покатилась» по коридору. Потом вдруг остановилась и, сурово посмотрев на Женьку, произнесла:
– Только построже, Людмила Сергеевна, построже, я вас очень прошу. Чтобы у меня совесть, ни про какие кино не вспоминала и была чиста.
Женька растерянно смотрел на Люду.
– Вы меня извините, пожалуйста, и большое вам спасибо.
Она улыбалась:
– Что вы, милорд, я счастлива, оказать Вам эту маленькую услугу я ведь в долгу у Вас. Воистину, говорят – язык мой – враг мой. Это ж надо было брякнуть при ней про кино!
– Хорошо, хоть про сережки ничего не сказала! А то вообще неизвестно что она могла подумать!
Но в кино и не только  они все-таки вместе побывали и не один раз, но это уже совсем другая история…
–
 



















Часть пятая

Взгляд и нечто



























И Н В Е Р С И Я
Заметка в стенгазете к восьмому марта























ЛЕНИНГРАД                1983

Дорогие мужчины!
Да, да, именно мужчины, я не оговорился. Не удивляйтесь, что сегодня мое обращение адресовано вам: молодым и не очень, увешанным орденами и заботами, руководителям и подчиненным, курящим и нет,  не пьющим и пьющим, живущим на Гражданке, в Рыбацком, в Ульянке и в центре, вегетарианцам и вольнодумцам, бородатым и лысым, в общем, всем, кто носит брюки не в силу моды, а по традиции.
Я не ошибся, не перепутал февраль с мартом, не получил наследства (а жаль!), не угадал шесть номеров в спортлото (тоже обидно!), не выиграл кубок мира по спидвею, короче – я не сошел с ума! Просто я, кажется, понял, наконец, в чем смысл жизни! Ну, конечно, вы все это давно уже знаете, но до меня-то дошло только теперь. Раньше я и не подозревал, что живем мы исключительно для того, чтобы нами были довольны женщины, чтобы они нам улыбались, радовались нашему приходу, бежали нам навстречу…
Мы приносили домой пятерки, и нас хвалили мамы, мы приносили десятки – и нас радостно встречали жены. Нам было приятно! Нам улыбались дочки из колясок и продавщицы из-за прилавка, нам писали письма любимые девушки и их подруги. Нас это бодрило, наполняло уверенностью в себе, в своих силах, талантах…  И мы все делали, чтобы нас хвалили, чтобы нам улыбались, чтобы бежали навстречу…
Мы покупали цветы и подарки, уступали дорогу и место, подавали руку и брали на руки, бежали навстречу и улыбались, несли чемоданы и получку, рано приходили домой и не ходили  в винный отдел… Мы старались! Мы лезли из кожи, чтобы нас хвалили, чтобы нам радовались, чтобы бежали навстречу и улыбались…
И вот тут-то мы допустили трагическую стратегическую ошибку! Они к этому привыкли! Они стали воспринимать все это, как должное, как нечто вполне естественное.
Да, они улыбались, бежали навстречу, они нас хвалили, но… Засыхали букеты, кончалась получка, мы задерживались у друзей и не могли сами найти дверь в комнату, в общем, наступало завтра, и они ВСЕ (!!!)забывали!
Они не бежали, не радовались, не улыбались!
Вы поняли меня, дорогие собратья по полу? Мы ошиблись! Мы неправильно себя вели.
Но главное – осознать. Выход найден! Что мы имеем сейчас? Мы имеем все 8-го марта и не имеем ничего в остальные дни. А должно быть наоборот, следовательно, необходима инверсия. Как этого добиться? Отвечаю. Тем же способом – инверсией. Давайте будем все делать наоборот! Давайте не будем дарить им цветы и отдавать премии, покупать подарки и подавать руку, брать на руки и бежать навстречу, уступать место и дорогу. Давайте приходить поздно и срывать на них все зло, накопленное за весь год, давайте не будем мыть посуду и будем забегать в винный отдел. Давайте не будем им делать ничего хорошего в день 8-го марта.
И тогда этот день станет доля них самым черным днем года. Они будут с ужасом ждать его прихода и, как дети, радоваться его окончанию.
Зато во все остальные дни до и после Международного женского дня, то есть тогда, когда мы будем поливать цветы и носить чемоданы, брать на руки и чистить картошку, купать детей и бежать навстречу, улыбаться и заботиться, в общем, делать все то, что мы сейчас по недоразумению и собственной глупости делаем 8-го, мы легко добьемся всего того, что нам надо. Никуда они не денутся! Как миленькие будут радоваться нашему приходу, будут бежать навстречу, улыбаться и бросаться на шею…Они ведь у нас умные! Они – сообразительные! Они сразу поймут, что любую инверсию можно применять неоднократно!

















Клады
НИЧТО НЕ ВОЗНИКАЕТ НИОТКУДА И НЕ ИСЧЕЗАЕТ В НИКУДА.
 Универсальный закон сохранения энергии
«Из несуществующего ничего не может быть»
греческий философ Мелисс (V в. до н. э)
Некто меланхолично замечает приятелю:
- Как все относительно в этом мире... Прав был старик
Эйнштейн...
- Что ты имеешь в виду?
- Те сто баксов, о которых не знает жена, мне намного дороже, чем та тысяча, которую я ей отдал.
Пасечник догадался, что жена нашла заначку, когда увидел её с опухшим лицом, но в новом платье.
 Анекдоты

Заначку прятать я не буду-
Сам ненароком  позабуду…
Уже не раз вот так бывало,
Когда супруга доставала….
АХ, если б вспомнить, где лежат!
Устанут руки их считать!
Моя беда всегда лишь в том,
Заначку прячу  под хмельком!
Ю.Яесс


Ленинград                1962 г.
Скажите, кто в детстве не мечтал найти клад?! Начитавшись книг Рыбакова, Хаггарда, Марвелла, Стивенсона и множества других, где рассказывалось о том, как неожиданно открываются перед людьми сокровища, запрятанные белоэмигрантами, пиратами, Стенькой Разиным, Емелькой Пугачевым, царями древности или солдатами Наполеона, Колчака и Гитлера в подвалах, в кирпичной кладке, на дне озер и в соляных шахтах, мы тоже представляли себе, как случайно, копая землю на бабушкином огороде, слышим: «звяк! – Это лопата наткнулась на сундук или хотя бы на стеклянную банку с золотыми монетами и украшениями, неизвестно кем и когда зарытыми под яблонькой, грушей, рябиной. Или на чердаке среди старой рухляди, полусгнивших газет и тряпья вдруг обнаруживается старинная шкатулка с картой, в которой абсолютно точно указаны координаты места, где спрятаны невероятные сокровища ордена тамплиеров. Такие мечты грели душу, будоражили кровь, но вряд ли воспринимались серьезно. По крайней мере, редко кого из нас можно было добровольно привлечь к вскапыванию огорода или уборке на чердаке.
 Когда я стал старше,  а особенно после того, как начал изучать законы физики о сохранении энергии и материи, я понял одну простую вещь: – чтобы найти клад надо прежде всего, чтобы его кто-то когда-то непременно потерял. Зарыл, замуровал, в общем, спрятал и забыл или не смог забрать. Моя мама имела привычку держать деньги на полках шкафа под простынями или полотенцами, трусами или рубашками. Причем она по непонятным ни мне, ни отцу причинам, никогда не клала все деньги в одну кучку, а раскладывала по разным полкам: это папин аванс, это его зарплата, это ее аванс, а это папина премия за рационализацию. А в большом отделении, где висела верхняя одежда, отдельно лежала папина премия за внедрение новой техники. ее зарплата, и моя стипендия. Поэтому у нас дома  с завидной регулярностью происходили трагические события, когда мама вдруг начинала плакать и кричать:
–Ребята (это мы с папой), у нас украли деньги!
Папа реагировал привычно спокойно:
–Много? – спрашивал он.
–Всю твою премию, сорок рублей.
–А остальное цело?
–Вроде бы только премию, которую ты принес в прошлом месяце.– Мама растерянно смотрела на нас.– Я  ее клала вот сюда, под наволочки, а сейчас там пусто.
Но прошибить папу было трудно, как-никак он был на ней женат уже больше тридцати лет и привык.
.– Знаешь, не переживай, нам обещали, что в следующем месяце, если выполним план, то снова дадут премию. И потом, скажи спасибо ворам, что они ничего больше не взяли, а ограничились малостью. Мама переживала обычно несколько дней, подозревала и отца, и меня, и соседей, и моих друзей, и своих подруг. Вспоминала, кто был у нас в доме в этот период, много раз переспрашивала, не брал ли кто-нибудь из нас эти деньги, пока в один прекрасный день месяца через два-три у нас в доме не наступал праздник.
–Мальчики, ура! Я деньги нашла. Мама сияла и пританцовывала от радости.
–Много?– так же невозмутимо, как и при пропаже спрашивал отец.
–Сорок рублей! Нет, представляете?
–А где нашла? - интересовался папа.
–Ты не поверишь, в кармане твоего старого пиджака.
–Наверное, это воры, когда приходили за премией: помнишь, ее украли, побоялись, что их поймают с деньгами и решили пока до времени спрятать в укромное место. Они же не предполагали, что ты полезешь в старый пиджак, который не доставали уже много лет. Так что надо ждать нового визита, когда они придут забирать уже  вроде как свои  законные деньги.
 В следующий раз таинственные воры поочередно приходили за авансом или маминой зарплатой, и все повторялось. Так что эти истории укрепляли меня в мыслях о том, что вряд ли кто-то так же, как моя мама, будет забывать про спрятанные деньги.
Но когда я, закончив восьмилетку, пошел работать на завод учеником слесаря-инструментальщика и окунулся в рабочую среду, моя уверенность была слегка поколеблена постоянными разговорами моих коллег – взрослых опытных мужиков о том, как они заначивают деньги от жен. Поскольку жены у меня еще не было, а мама не сильно контролировала меня, то у меня всегда оставались какие-то деньги от зарплаты, особенно после того, как я сдал на разряд и стал вместо ученических тридцати трех рублей получать полновесную сдельную зарплату более ста рублей, что по тем временам было очень даже не маленькой суммой. Этих денег мне вполне хватало и на папиросы, и на посидеть с друзьями в пивбаре, и на мороженое с шампусиком для какой-нибудь девочки, и даже на флакончик хороших духов в подарок маме (она любила «Ландыш серебристый») или очередной подружке (помню, что покупал  за десять рубликов  московский «Каменный цветок» в обалденном фигурном флаконе и коробочке, раскрывавшейся, как два лепестка, легендарную «Красную Москву» – создание знаменитого Броккара, любимые духи императрицы Марии Феодоровны , киноактрисы Любови Орловой, Валентины Терешковой и несчастной жены наркома  Молотова Полины Жемчужной или эксклюзивный «Лель» с крышечкой в виде зеленой елочки в зеленой же  высокой цилиндрической коробке). Так что никакой необходимости как-то прятать деньги от мамы у меня не было. Просто я что-то отдавал домой, а что-то оставалось у меня. Помню, первоначально меня поразил рассказ одного слесаря, который спрятал , кажется, двести рублей – немаленькую сумму под стельки своих туфель, поскольку жена имела привычку проверять все карманы после получки. Но так как домой он пришел не слишком трезвый, то на следующий день он не только забыл про спрятанные деньги, но и вообще про сам факт их получения накануне. И только через год, когда, придя домой «под хмельком», он неожиданно получил по физии от жены туфлей и спросил удивленно:
– За что?–Она предъявила ему горстку  фиолетовой трухи, извлеченной из-под стелек, в которой можно было еще признать обрывки двадцатипятирублёвок. Оказывается, жена решила отнести его туфли в ремонт, чтобы сделать  новые набойки и предварительно вытащила стельки. Вот тогда и обнаружилось то, что когда-то было премией за перевыполнение плана ее мужем.
 Но все рекорды идиотизма и маразма, на мой взгляд, побил рассказ Толика Бандорина, молодого, темноволосого парня, моего соседа по верстаку.
Попробую пересказать, как можно ближе к тексту, опуская только неопределенные и определенные артикли, которые в речи Толика сопровождали почти все обычные слова. Собственно говоря, обычных слов было на самом деле значительно меньше, чем «сопроводительных».
–Это было, кажись, под майские. Всей бригаде к празднику выписали охрененную, етицкая сила,  премию. Мы тогда с ребятами не худово выпили, посидели, добавили, а потом я, блин, как порядочный, потопал до дома. Мне же, блин, недалеко; здесь проходными дворами минут за пятнадцать, блин, дойти можно, на кой же хрен мне трамвай нужен?
Иду это я потихоньку, стенки, разумеется, обтираю - как-никак два стаканчика почти без закуси на грудь принял. Иду, а сам себе соображаю – я тогда еще, блин, соображал немного: у меня же вся премия реально, блин, в кармане. Ну, по трехе мы скинулись на водяру да лимонад, а остальное-то, блин, при мне. Но это оно пока при мне, пока эта, блин, цаца моя еще до моих карманов не добралась. А усну – первым делом все обшманает на хрен: и куртку, и брюки, и даже кепку и ботинки проверит. Подозреваю, что, блин, и в трусы слазает. Вот хрен вам, женушка, думаю это я себе –  аванс только неделю, как целиком отдал, ни «рваного»  себе не заныкал. Так что все, что в трусах найдешь, можешь себе брать и пользоваться на здоровье, а вот «капусту » – это уж извини!
Но надо же куда-то деньги девать, куда бы, блин, их  заныкать. Я как раз через соседний двор, покачиваясь, двигался, и даже пару раз упал, перелезая через какие-то заборчики или оградки. Интересно, откуда они здесь взялись; что-то я не помню, чтобы в этом дворе была детская песочница, в которую я тоже свалился, пытаясь пройти напрямую. Так что полные глаза, рот и карманы песка я из этой песочницы точно вынес   - простите, детки, пьяного Толика, я верну при случае. А рядом с песочницей на газончике каменюка здоровенная из земли торчит.  Это ж надо, блин, так нажраться, что не помню ни, блин, газончика, ни, блин, этого охрененного валуна на нем. И тут меня осенило! Схватил я, блин, какую-то  хреновину железную – то ли арматурины кусок, то ли от ограды, блин, часть, и давай тот камень, блин, из земли, блин, выковыривать. Здоровая такая каменюга офонареть можно – может, блин, от метеорита, блин, осколок; говорят они тяжелые. Это точно! Я его, блин, етицкая сила, час, наверное, раскачивал, взмок весь, перемазался, руки ободрал. Но чтобы Толя Бандорин, славный слесарь седьмого разряда с каким-то метеоритом гребаным не справился! Приподнял я его, мать его метеоритную во все кратеры, а под ним ямка, блин, такая славная. У меня, блин,  вся премия в кошельке кожаном, что мне когда–то баба моя подарила лежит и к ней возвращаться не хочет. Я на всякий случай еще в носовой платок кошелек завернул и резинкой перехватил, чтобы не развернулся, на хрен платок, блин, не раскрылся кошелек, и не испачкались мои кровные, блин, рублики. По сторонам огляделся – не сечет ли кто за мной – никого, стемнело уже совсем, пока я, блин, с этой фигней, чтоб ей кол в одно место, возился.
Вот в эту ямку, что под метеоритом была, я и отправил, эфиопская мама, свою премию в кошельке и платочке. Обратно на место посланец вселенной встал легко, только слегка я его с другой стороны поддел – он  сразу качнулся и сполз в ямку, будто и не двигался никогда, етицкая сила. Подзатоптал я, блин, землю вокруг, умял ее, чтобы не видно было, что здесь кто-то копал около камня. Еще раз огляделся, но уже и не видно, блин, ничего стало в темноте. Нормуль! Кажись, никто и не видел моих трудов. Я отряхнулся, упал еще раз, это я точно помню, блин, ногу ушиб здорово, коленку. Но встал, снова отряхнулся, забрал железяку, которая мне помогла с метеоритом справиться и спрятал ее за водосточную трубу у выхода из двора – пригодится завтра, когда надо будет клад доставать. Я даже расхохотался – клад, точно. Завтра я буду выкапывать, блин, клад! Вот сегодня у моей облом будет! Мужик домой пьяный пришел, а денег в карманах нет – значит, заначил! Ладно, пусть ищет!  И я охрененно довольный, блин, собой, своей, блин, сообразительностью, протопал еще через пару-тройку проходных дворов, споткнулся на ступеньке, толкнул мордой дверь своей парадной, чтоб  у нее все филенки повылазили, набив здоровенную шишку на лбу. С трудом, почти на четвереньках, блин,  вскарабкался на свой третий этаж и стал шарить по карманам в поиске ключей.  Не нашел и вспомнил, блин, пьяный – пьяный, а еще соображаю, что ключи у меня вместе с денежкой в кошельке, кошелек – в платочке, платочек – в ямке, а ямка – под метеоритом в проходном дворе рядом с песочницей, где за водосточной, блин, трубой железяка, египетская сила, спрятана. Пришлось звонить в звонок. Моя, блин, разоралась, конечно:
–Алкаш, мол, несчастный, где деньги на пьянку взял?
–Ребята,– говорю,– проставились. Поорала, поорала, да и успокоилась. Сама с меня куртку сняла, брюки и помогла стащить и ботинки. Понимаю – уже проверяет карманы. Ну, ищи – ищи, морда твоя нахальная,– Ни стыда, ни совести! Добытчик, блин, домой пришел с работы. Видишь, как устал, качает аж. Нет, чтоб ласково встретить, поцеловать любимого мужа  вместо, чтоб по карманам шмон устраивать! Но все равно уснул я, блин кургузый, в охрененно хорошем  настроении, чувствуя себя, если не богачом, то уж достаточно состоятельным и независимым гражданином своей великой Родины, чтоб ей никогда на хрен горя не видать.. Примерно с таким же настроением я и проснулся, только колено отчего-то жутко болело, да на лбу красовалась огромная шишка, етицкая сила
– Интересно, блин, где это я так приложился? Уж не подруга ли так меня вчера встретила, мать ее и ее саму в тудыть-растудыть. Помяни черта, ан и серой запахло – нарисовалась благоверная. Я посмотрел – аж, блин, слюнки потекли, и про коленку и про лоб, на хрен, забыл. Надо сказать, что она у меня девушка видная, мужики, глядя на нее, как охотничьи псы, блин, стойку делают и в ступор, блин, входят. Но, надо признать, что птичка моя опасность чувствует и вплотную к охотникам не подлетает,  а если наоборот, к ней чересчур близко кто приблизится или, на хрен, поймать задумает, то может  и в глаз клюнуть.  Но ко мне отношение иное – я денежку приношу домой регулярно и немалую, чай седьмой разряд имею. А пропиваю я умеренно, не так, как в известной песенке:
«получил получку я, Сережа,
Девяносто два рубля,
                ну, и что же?
Девяносто на пропой, Сережа,
Два рубля несу домой,
                ну, и что же?

 Рупь на баню, рупь себе, Сережа,
Остальное все жене,
                ну, и что же?»
 Нет, я и аванс, блин, и, блин, получку своей гуле отдаю до копейки, разве что трешечку с мужиками пропьем после визита в кассу, етицкая сила. А если премия какая или сверхурочные или за то, что плакат, какой, блин, с хреном каким-нибудь политбюровским, блин,  нес на демонстрации, то тут уж святое – это мои! Мужик же должен на кармане иметь всегда сумму достаточную, чтобы в случае чего на троих, блин, скинуться или даже проставиться по какой-нибудь важной причине. Или мало ли, всякое может, блин случиться, улыбнется какая, етицкая сила, с конвейера этакой обещающей улыбочкой, что сознание сразу куда-то из головы, блин, вниз перемещается. Значит, нужно иметь денежку и на кино, и на мороженое, и на бутылек, ежели после кино сладится и домой пригласят.
 Но роднуля, сладкая моя птичка, что-то сегодня не спешит в мои распахнутые призывные объятия кинуться и сладостью своей меня одарить. А я на нее, блин, смотрю голодными глазами и все, что под халатиком скрыто, вижу, будто и нет, на хрен, того, блин, халатика. А она мой взгляд улавливает и все понимает, етицкая сила. Похоже, раздумывает: как лучше действовать – кнутом или пряником. Или на меня напуститься «где вчера шлялся? Откуда деньги на пропой? Нет, чтоб жене родной принести на новые чулки – вон старые все уже, мать их, в стрелках, не успеваю петли подтягивать, блин».
 Или, наоборот, халатик сбросить и ко мне под одеялко нырнуть. Поласкать меня немного, чтоб размяк и сам признался во всех явных и только задуманных грехах. Знает, что, блин, люблю я это дело, меня хлебом не корми, а вкусненького дай! Я от вкусненького благостный, звезданутый, блин, становлюсь, добрый, могу и сломаться и покаяться, если мне понравится, етицкая сила,  ее подход и особенно, если таких подходов будет не один, а поболе. Знает, знает мать ее и ее саму тудыть – растудыть, в маковку, а потому в следующие полчаса мне никаких вопросов не задает, а только прижимается ко мне ласково, етицкая сила, да дышит тяжело, будто пол моет и разогнуться, блин, не может. А я что – я от этого никогда не устаю и не отказываюсь. Вот именно поэтому и должно у меня в заначке всегда водиться  некоторое количество «капусты», деревянненьких, рваненьких дензнаков, мать их так, чтобы при случае было можно обеспечить  антураж для порции сладенького от какой-нибудь подружки, которая тоже от сладостей подобного рода, блин, тащится.
 Вкушаю это я радости, подругу свою в ушки чмокаю, а сам себе повторяю: «не вздумай сломаться. Это у них, блин, етицкая сила, способ такой нас, мужиков разводить. Они для этого своими прелестями да сладостями, блин, так научились пользоваться, что охренеть можно и звиздануться, и надо обладать железной волей, чтобы в это дерьмо всей мордой не трепануться».
 Ни хрена! Меня на мякине не проведешь Объясняю, чтоб не выеживалась:
–Выпили крепко с ребятами за праздник на участке. Колька Дерушов должен был, когда-то проиграл спор на две бутылки водки – проставился, да Петя Сонин добавил пятерку –  ему по инвалидности прибавку к пенсии дали, вот и отметили все вместе. Ну, малость, блин, перебрал, не рассчитал – лишнюю, видать соточку на грудь принял. Видишь, лоб, мать его ети, об нашу дверь, мать ее туда же и вбок, навернул, да коленкой где–то приложился, ноет, блин, мочи, мать ее, нет. Похоже, завалился где-то пока шел, блин, проходными дворами туда их растуда в маковку.
Вроде в глазах льдинки растаяли, теплота появилась. Стала даже жалеть и в больные места целовать. А я знай добавляю, где болит и ей для жалости подставляю. Вижу – поверила, не пытает, не ругается. Значит, хорошо я ее сладеньким накормил, растаяла и не хочет ссориться. Тем более что все мои потаенные места в одежде и в квартире, небось, блин, давно проверила. Обшарила, етицкая сила, – ничего не нашла в карманах, окромя мелочи на папиросы, блин, да на трамвай – это не считается.
Так майские праздники и встретили – в мире и согласии. И медную монетку она мне, етицкая сила, ко лбу прикладывала и сладеньким два дня кормила от пуза, сколько захочу, столько и пожалуйста! Так что у меня аж совесть начала где-то там внутри ворочаться:
–Какая же ты Толик, сволочь, мать твою и тебя самого, блин во все стороны и так и по-другому. Смотри, как подруга старается, всячески тебя радует и ублажает, а ты, блин, гнида, от нее деньги заначил,  етицкая  твоя сила, мужик хренов.  В этих спорах с проснувшейся, блин, от игрищ совестью, мать ее так в маковку и  спереди и сзади и  в серединку, стала  блин совесть , чтоб ей медным тазом накрыться, побеждать.
И ведь добилась же своего, подлюка хренова. Встал я, с трудом от сладкого оторвавшись, придумал что-то, мол, обещал Сереге Жукову в гараже помочь, неудобно, он нам всегда, блин, помогает, когда попросишь, оделся в рабочее – ведь в гараж не на свидание.
–Смотри, опять с Серегой не нажрись, помощничек, хренов.
Ох, не знаешь ты, женщина, куда я иду и зачем и какой, блин, сюрприз тебя ждет. Будут тебе,  блин, сапоги новые, у спекулянтов, чтоб у них хрен на лбу вырос: в туалет – так мордой в унитаз, на галере, мать ее ети, купленные.
 Я быстро пересек наш дворик, перешел улицу и нырнул в арку проходного двора, через который шел вчера домой. И тут на меня напало, блин, сомнение. Ведь этим  долбаным маршрутом я ходил почти каждый день уже на протяжении пяти лет, етицкая сила, с тех пор, как мы разменяли мамкину квартиру и переехали, блин,  жить сюда. И вот хоть меня застрели, хоть зарежь, но что-то я не припомню в этом дворе никаких, блин, валунов-метеоритов, который со вчерашнего дня отчетливо, етицкая сила, стоял перед моими, блин, глазами в свете окон первого этажа.
 Я прошел длинную арку с двумя парадными слева и справа. Я знал, что на втором этаже эти парадные выходили на одну лестничную клетку, и можно было, войдя в одну парадную, подняться по лестнице, а потом спуститься уже по другой и выйти из парадной напротив. Местные пацаны таким макаром, блин, от мусоров спасались, когда те их, чтоб им яйца пооторвало гоняли за игру в карты на деньги. Пройдя арку, я вышел в знакомый по многим предыдущим дням двор и,  эфиопская мама, прибалдел.  Чтоб глаза мои повыпрыгивали: двор, как всегда был тихим и , не в пример, многим другим ленинградским дворам, не был колодцем, а был достаточно широким и светлым. От самой арки из-под которой я, блин, вышел, до противоположной, блин, стороны двора, где тоже была похожая арка с точно такими же хитрыми парадными, но соединяющимися не на втором, а на третьем этаже, двор был полностью заасфальтирован. И только в правом углу практически прямо из асфальта рос небольшой кустик сирени, которая уже начинала зацветать неожиданно, блин, белыми кистями. Ни оградок, ни песочниц, ни космических пришельцев нигде во дворе видно не было. я с тоской и недоумением стоял посередине двора и, как лошара, блин, или тот осел что промеж двух стогов сена с голодухи копыта отбросил. За спиной арка и впереди арка, а никаких примет вчерашнего двора ни хрена не проглядывало. Етицкая, блин, сила. Где же мой валунчик, где мой камешек, под которым лежит платочек, в котором завернут кошелек, подаренный подругой, в котором лежат ее сапоги с «Галеры», правда, пока еще в виде пяти зелененьких пятидесяток с  портретом вождя, чтоб ему в Мавзолее туристы глаз на жопу натянули.
Мужики, можете мать вашу во все форточки, блин, смеяться, но две недели каждый день после работы я, едрена вошь, один за одним, блин, обходил все дворы нашего района, пока не понял, что уже перешел на другую сторону гребаной Фонтанки, что было уж совсем маловероятно. Пройдя все эти дворики, мать их дворовую всем кагалом,  по третьему разу, я сдался, сломался, етицкая сила, проклял тот гребаный метеорит гранитный, чтоб у него  яйца  отсохли и все остальное тоже, и тот, блин, день, когда я решил присвоить себе наши с Тонькой общие семейные деньги. С того дня я  с заначками, мать их лысая, завязал, зарок дал, что никогда в будущем не возьму из бюджета ни копейки. Ну, кроме, как, блин, на бутылку. А слово Тольки Бандорина – это, как сиськи у моей цацы, дай бог почаще, блин, их мацать, – такое же крепкое и надежное.
 После Толькиного рассказа я поверил, что найти клад, хоть и проблематично, но в теории вполне возможно, ибо сколько подобных Бандориных идут домой с единственной мыслью – куда бы заныкать заначку?!















Особенности национального шопинга за бугром






















 Проникновенье наше по планете
 Особенно заметно вдалеке –
В общественном парижском туалете
 Есть надписи на русском языке.
В.С. Высоцкий









Мне, как сказку, приговор читал судья,
А за окнами вовсю февраль свистел,
Говорил, что подрасстрельная статья
Мне начертит номерочек на кресте.
 Сергей Наговицын

Болгария. Солнечный берег.  Мечта сбылась –  доллар вычеркнули!
Все, вероятно, помнят магазины «Березка», в которых счастливый обладатель финских или немецких марок, американских, канадских или австралийских долларов, шведских или норвежских крон и прочей конвертируемой валюты мог приобрести то, что никак и нигде нельзя было купить за родные «деревянные» трудовые, выданные в кассе предприятия бумажки: шариковые авторучки с «раздевающимися девушками, женские колготки, нейлоновые мужские сорочки, безразмерные мужские носки и другие абсолютно дефицитные вещи. Альтернативой «Березкам была только «Галёра», то есть галерея 2-го этажа универмага «Гостиный Двор или Iso keltainen tavaratalo (Большой желтый универмаг), как называли его финны .Здесь,на «Галёре»,можно было купить практически все: и джинсы «Ливайс » или «Суперрайфл » с «хулиганскими карманами»  и джинсовый костюм или кроссовки фирмы «Адидас »( Кто носит фирму «Адидас», тому любая баба…) и нейлоновую «пайту » и колготки,  и плащ «Болонья », ,да и все остальное,  включая безразмерные носки и шариковые авторучки, что нельзя было приобрести ни в одном советском магазине. Поэтому «Березки» были чрезвычайно привлекательным местом, но в то же время все эти магазины находились под самым пристальным вниманием многочисленных карательно-надзорных органов: КГБ, милиции оперативных отрядов, дружинников. На выходе могли задержать любого, даже не совершавшего покупок. Сам факт посещения валютного магазина намекал на некую вероятность наличия у данного человека иностранной валюты, что уже само по себе было тяжким преступлением и  являлось основанием для возбуждения уголовного дела по 88 статье УК РСФСР
( статья, между прочим, подрасстрельная) .
Но это все скорее преамбула. Рассказать я хочу не об этом, а об эпизоде на Солнечном берегу в Болгарии в магазине «Кареком» – болгарском аналоге наших «Березок».
Гуляя вдоль берега, я набрел однажды на такой магазин. Поскольку в Болгарии, а особенно в местах массового наличия туристов со всего мира, надзор не был таким тотальным, как у нас, то я пезволил себе ради любопытства и для сравнения заглянуть внутрь.
Хожу вдоль прилавков, рассматриваю витрины, улыбаюсь приветливым продавщицам. Мое внимание привлекает большая компания солидного вида узбеков или таджиков (каюсь перед теми и другими, но различать их не умею), также внимательно изучающих содержимое витрин и обсуждающих, что именно они будут покупать и в каком количестве. Когда я слышу, что в намеченные покупки включаются пять видиомагнитофонов «Грюндик» и столько же радиоприемников,то у меня возникает предчувствие назревающего ,если не скандала, то весьма щепетильной ситуации. Понимая, что сейчас ребята попадут в неудобное положение, я подхожу к самому старшему и явно самому уважаемому в этой группе и тихонько говорю:
–  «Извините, но вы обратили внимание, что здесь весь товар продается только на валюту?»
Он смотрит на меня снисходительно и демонстрирует толстенный рулон болгарских левов в крупных купюрах.
– У нас этой валюты на весь магазин хватит»
Я его немного понимаю. Для нас – советских граждан и болгарские левы - тоже валюта. Но в «Карекоме», как и в «Березке» это не «катит». Здесь нужны доллары всех  мастей, марки, кроны и фунты серьезных государств,а болгарские левы, как и советские «деревянные, к таковым не относятся и вместе с монгольскими тугриками, кубинскими песо, польскими злотыми, румынскими леями, венгерскими форинтами и даже марками ГДР валютой не являются. Это я и пытаюсь втолковать соотечественнику. Союз еще не распался и Средняя Азия пока для меня еще часть Родины, а за державу всегда обидно. С чего это ты взял?- недовольно смотрит на меня мужик. Вероятно, я сказал что-то, что не укрепляет его авторитет среди соотечественников. А ты посмотри!– тоже перехожу на «ты».– Все ценники в долларах, видишь перед ценой значок в виде буквы S?
И тут в глазах моего визави появляется выражение превосходства и он ничтоже сумняшеся  произносит фразу, которая убивает меня наповал:
– Смотреть надо,. земляк, внимательнее, прежде чем учить! Видишь, этот значок везде зачеркнут, причем целых два раза. На этом я прекратил свои попытки предотвратить конфуз соотечественников. Список намеченных покупок, кажется, уже достиг половины содержимого прилавков, витрин и полок магазина. Уже кто-то был послан ловить такси, так как в руках, даже многочисленная компания явно не смогла бы унести все намеченные к приобретению товары. Там одной туалетной бумаги было, кажется, сто рулонов. ( Она ведь тоже была на родине в дефиците) Я ушел, испытывая чувство неудобства и даже обиды за этих ребят, которые с минуты на минуту попадут в неловкую ситуацию, а судя по характеру того человека, с которым я общался, по его абсолютной убежденности в своей правоте ,он еще долго будет готов доказывать, что значок доллара зачеркнут дважды, а у него достаточно «валюты».

Болгария. Несебр. Турецкий транзит.
Абсолютно уникальный древний городок Несебр расположен на небольшом полуострове в Черном море и связан с материком узким перешейком-дамбой. На материке – тоже Несебр, но уже современный, спальный район – ничего интересного.
 А вот на полуострове -  старый город-порт, основанный еще фракийцами с увы, почти полностью разрушенными византийскими термами,  древним амфитеатром,  который и сегодня является местом, где проводятся различные выступления, многочисленными старинными храмами, такими, как, например, Церковь Святого Стефана  одиннадцатого века с более чем тысячью сохранившихся фресок или церковь Святого Иоанна Алитургетоса Неосвященного датированная  четырнадцатым веком, от которой, к сожалению, немного осталось. Старый Несебр, которому более 2000 лет по-прежнему остается изысканно-древним и романтичным. С узенькими улочками, не приспособленными ни к какому движению, кроме пеше-конного, с булыжными мостовыми, с непривычно нависающими над улицами вторыми этажами домов – экономия места. На этом фоне по городку бесконечной чередой снуют туристы со всего мира, бесконечно фотографирующиеся на фоне достопримечательностей, любующиеся чудными видами с высоких скалистых берегов на море, порт со стоящими на рейде судами, приценивающиеся к разного рода сувенирам на многочисленных столиках и в маленьких магазинчиках, расположенных по всему городу.
Мы тоже спускаемся по лесенке, явно стилизованной под древность и попадаем в небольшой подвальчик без окон ниже уровня земли.  Красивая пышнотелая болгарка с большой темной косой, уложенной вокруг головы, в национальной вышитой белой кофте, напоминающей украинские вышиванки, и цветастой легкой юбке почти до пола встречает нас приветливой улыбкой.
–Пан  и паненка sk;d?
– спрашивает она  то ли по-польски, то ли по- русски.. Поляков среди туристов много, и по -польски здесь говорят многие, впрочем, как и по-русски. Болгары в школе в обязательном порядке учат,  учили раньше русский язык.  Паненка – это о моей дочери, так как именно с ней в тот год мы отдыхали на Солнечном берегу, а пан – это, вероятно, я.
–Мы из Ленинграда, отвечает дочь. Далее следует привычное, но от этого не менее приятное:
–О-о – Ленинград – как я рада, что вы ко мне заглянули,– и начинается экскурсия – ярмарка-продажа по полкам и витринам лавки. Перед нами выкладываются очень дорогие, нам не по карману, национальные болгарские наряды – с вышивкой, аппликациями и прочими украшениями. Хозяйка, видя,  нашу реакцию на цены, смущенно-дружески улыбается и, прикладывая кофточку к дочкиной груди, цокает языком:
– Красив имате дъщеря .  Я скину цену, берите не пожалеете, это ручная работа – двух одинаковых не найдете. Это в горах, в селе только одна старенькая бабушка так вышивает – больше никто. Она дальняя родственница моего мужа, вот и отдает только мне на продажу (врет, наверняка, но блузка действительно идет дочке, а цена уже становится приемлемой, хотя и все равно недешевой).
–Ладно уговорила, красота ! Демонстрирую я одновременно и зачатки болгарского,  и свою галантность.
– Благодаря . – ответствует с нескрываемым удовольствием  дама. А может,  еще украшение к кофточке посмотрите. У меня много разных необычных бус и браслетов из ракушек.
–Родственница в горах  делает?– Без намека на издевку, иронизирую я, давая понять, что подобные рекламные трюки мне известны и понятны. Но в это время в подвал почти бегом сбегает по лесенке невысокий, даже скорее маленький – про таких обычно говорят: – «метр с кепкой» мужичок, весь в коже. Кожаные штаны, кожаная куртка, из-под которой выглядывает кожаная  же жилетка. В довершение образа в руках у мужика имеется невероятных размеров светло-коричневой  красиво выделанной кожи чемодан. Нет. Это был не чемодан, ибо его размеры требовали иного определения. Это, следовало назвать «мечтой оккупанта » или «гросс Германия» . В  этот  сундук можно было посадить не только его владельца, но и хозяйку магазинчика, и при этом там бы еще нашлось место и для меня.( должен признаться, что я бы от такой возможности не отказался, но мужичка постарался оттуда выпихнуть)
 Я искренне пожалел, что это только  неосуществимые мечтания, а «кожаный» - явный кандидат на противоправные действия какого-нибудь общества защиты животных, запыхавшись,  по –русски спросил неожиданно:
– А туалетная бумага у вас имеется?
–Есть, конечно, и хозяйка указала на верхнюю полку, где действительно плотными рядами теснились знакомые цилиндры, за которыми  охотились у нас на родине и стояли в многочасовых очередях.
 Мужик попытался дотянуться до добычи, но, даже встав на цыпочки и почти подпрыгнув он не доставал до вожделенных пачек. Видя его мучения, хозяйка принесла откуда-то из подсобных помещений небольшую в три ступеньки лесенку, поставила ее около полки, легко, несмотря на комплекцию, взошла на верхнюю ступеньку и, оглянувшись смущенно на меня, потянулась к пачкам.
–Сколько Вам требуется?
Мужик, положил на пол свой кофр. Раскрыл его и ответил:
–Все, что есть! Похоже, дама такого не ожидала.
– Как.  совсем все? – у меня много есть!
Все. Все, – радостно подтвердил клиент. Мне на всю деревню, все заказывали.  К   нам,  в Миасс, ее вообще не завозят – дефицит; приходится в Челябинск ездить. Да и там очереди на несколько часов, если, конечно, есть в продаже.  Так что я сейчас возьму, сколько в барсетку   поместится, отнесу на корабль, а потом снова приду. Все заберу!– повторил он, – до последнего рулона. Тетка в шоке снимала с полки рулоны один за другим. Когда первый, ближайший ряд перекочевал в кофр, она уже с трудом дотягивалась до второго. Ей пришлось раздвинуть  лестницу повыше. Я стоял, немного ошарашенный аппетитами уральца, но тут мое внимание переключилось на  значительно более интересные вещи. Теперь, доставая с верхней полки  бумагу уже от стенки, хозяйка была вынуждена встать на самую верхнюю ступеньку стремянки и старательно тянуться вверх, чтобы ухватить очередную пачку. При этом открывался чудный вид на ее ножки, которые раз за разом, с каждой пачкой бумаги, выглядывали из-под юбки, сверкая в полутьме подвала  белыми пятнами бедер и сиреневым краем резинок, глубоко врезавшихся в самый верх ног, туда, где ноги начинались, а может заканчивались – неважно, переходя в аппетитные булочки. Кажется, она перехватила мои откровенные взгляды и начала старательно одергивать юбку, пытаясь как-то прикрыть свои достоинства от моих нескромных глаз.
Наконец она облегченно вздохнула, сняв с полки последнюю пачку бумаги. Но «чемоданчик» наполнился только наполовину.
–Давайте еще! Вы сказали, что у Вас много.
 –Надо идти на склад. – Похоже, что она уже была не рада такому оптовому клиенту. Но бизнес – есть бизнес и она удалилась на склад, бросив на меня осуждающий взгляд. Мы с дочкой отправились дальше гулять по Несебру. Через некоторое время Ленка толкнула меня:
–Смотри, вон туалетчик идет. И действительно, мимо нас , на удивление быстро пронесся «кожаный», весь в мыле,  но бодро волоча свой огромный баул с добычей. Щел он явно в направлении порта. Подойдя к обрыву, с которого гавань была, как на ладони,мы увидели, как по трапу стоявшего у стенки огромного  белоснежного многопалубного теплохода под серпастым красным  флагом карабкается наш уральский мужичок, очевидно, торопясь в свою каюту, чтобы разгрузить покупки.
Примерно через пару часов, уже возвращаясь из Несебра на берег в Новый город и проходя мимо того же корабля, мы опять нос к  носу столкнулись с этим деловым мужиком, снова тащившим тяжеленный сундук  на борт. Какая это была ходка по счету – неизвестно. Я поинтересовался у кого-то на набережной
– А этот корабль откуда и куда.
–Да это же круизный лайнер. Курсирует по маршруту Поти – Стамбул–Несебр–Одесса–Поти. Везде стоянка по одному дню. – ответил мне какой-то земляк.
 Понятно, кожа в Стамбуле, бумага в Несебре, глядишь, и тур окупился. Я порадовался за удачный торговый день болгарской красотки  и, закрыв глаза, тайком от дочки вздохнул, вспомнив ослепительную белизну выглядывавшую из-под юбки. Только вздыхать и оставалось. Любимая дочь на данный момент колосниками висела на ногах, но, как ни странно,  связывала руки. 
 Париж. Универмаг «Тати». Маскара
В Париже есть три магазина системы дешевых универмагов «Тати». Эти магазины по низким ценам, иногда даже по себестоимости скупают залежалый товар у производителей,. причем товар хорошего качества, но в силу разных причин: мода, погода – зима оказалась мягкой, и теплые вещи, например, дубленки не востребованные покупателями. «Тати» продает эти товары с очень небольшой наценкой, зарабатывая не с нормы прибыли, а с оборота. А обороты у них, надо полагать гигантские, так как туристы в Париже считают своим долгом посетить эти универмаги и что-нибудь по дешевке прикупить.
 Вот и мы с женой не прошли мимо одного из этих магазинов на площади Республики. Выйдя из одноименного метро  Republique, мы нырнули в суету огромного многоэтажного универмага, по которому сновала  пестрая разноязычная толпа:  вездесущие японцы с  непременными фотоаппаратами, фиксирующие друг друга чуть ли не ежеминутно, индусы в тюрбанах и  разноцветных шароварах, арабы с пакетиками жареной саранчи, продававшимися прямо у входа., иссиня черные представители каких-то неведомых мне африканских племен и народов.  При этом тут и там слышалась родная речь, и рiдна мова.  Жене была нужна хорошая тушь для ресниц. Мы заходили уже в несколько парфюмерных магазинов, но везде ценник был таким, будто эту тушь делали из золота с добавлением алмазной крошки. Мне было не жалко денег – надо, значит надо, но жену «душила жаба» и мы решили попытать удачу в «Тати». Поскольку нас предупреждали, что в этих магазинах полно карманников, которые слетаются из разных стран, то деньги и  документы я убрал далеко во внутренние карманы пиджака, а жена повесила сумочку на грудь, перекинув ремень через шею. Мы около часа бродили по залам, знакомясь с товарами, но не находя пока нужного нам. Отличительной особенностью «Тати» являлась экономия на продавцах, которых почти не было, за исключением, пожалуй, отдела с мехами: шубами и шапками. Товар был просто раскидан по прилавкам, навален в металлические корзины, похожие на урны для мусора в наших офисах, только больших размеров. Народ с энтузиазмом перелопачивал горы кофточек, шорт, носок. колготок, ремней, сумочек, кошельков и прочих вещей в поисках того, что могло приглянуться. Спросив  жестами ( жена помахала пальчиком, будто накрашивая ресницы), а я вдобавок вспомнил слово «маскара» )  у  с трудом найденного служителя, стоявшего на возвышающейся площадке и наблюдающего за залом , мы, наконец добрались до сваренной из частых  металлических прутьев корзину; в ней,  к нашей радости, лежали беленькие картонные коробочки-параллелепипеды, где это самое слово «маскара» и было напечатано, разумеется, на местном французском наречии.  На краю корзины был прикреплен ярлык с той же надписью и ценой – которая была примерно втрое ниже, чем та, что мы видели в предыдущих магазинах. Жена тут же радостно схватила каждой рукой по коробочке и удивленно повернулась ко мне.
–Они пустые!
–Как это пустые?– Я  не понял.
– Внутри нет ничего, только коробочка.– Я тоже взял одну упаковку и обнаружил, что там,  внутри действительно нет никакой туши – вообще ничего. Я взял еще несколько  - тот же результат. Я внимательно осмотрел саму коробочку, и мне все стало понятно. На  белом глянцевом картоне отчетливо выделялся штрих код, предназначенный для считывания специальной системой, контролировавшей поток покупателей на выходе из отделов. Система была проста и, в принципе, эффективна. Найдя подходящий товар, вы шли с ним к работнику, и он выписывал чек, который затем оплачивался в кассе. При этом кассир, обнулял, обезвреживал магнитную метку штрих кода на покупке или снимал магнитную клипсу с одежды и т.п. Теперь уже система не могла увидеть купленный и оплаченный товар,  а значит, можно было беспрепятственно на законных основаниях вынести товар из универмага. Но на пластмассовых цилиндриках с тушью никаких штрих кодов не было. По простоте душевной кто-то догадался разместить эти метки не на самом товаре, а на его упаковке.  Я склонился над корзиной и стал методично перебирать лежащие в ней коробочки из-под туши, ориентируясь на вес. Коробочки были невесомы, в то время как полная коробка с тушью должна была  быть существенно тяжелее. Я рылся с полчаса, жена помогала мне, фактически перебирая товар еще раз, но результат оказался нулевым. Я, правда, все-таки  выудил со дна одну коробочку, в которой лежало что-то более тяжелое, и радостно вручил ее жене. Она тоже обрадовалась, но наша радость оказалась преждевременной. Хотя в этой коробочке и находилась тушь, но использовать ее было нельзя, так как кисточка была обломана под корень.  Я взял пустую коробку и  эту со сломанной кисточкой и обратился к женщине на наблюдательном посту. К моей радости и удивлению, она оказалась способной объясниться на английском(надо сказать, что в Париже этот язык явно не жалуют и в отличие почти от всего остального мира на нем мало кто может внятно говорить. Я показал даме свои находки и объяснил проблему. Она поняла и, кажется. даже не удивившись, прокричала что-то парню, стоявшему на другой площадке. Тот, в свою очередь,. что-то проговорил в, висевшую на груди, рацию, и через некоторое время два негритосика приволокли и поставили рядом с той корзиной новую, на которую тут же набросился жаждущий народ. Мы успели ухватить две коробочки. Надо признать, что вокруг в основном звучала русская речь, причем я собственными ушами слышал, как вполне приличного вида дородная дама в дорогой дубленке громким шепотом инструктировала подругу в не менее дорогом зимнем пальто с песцовым воротником:
–Маринка, не бзди! Ни хера они не увидят. Вынимай тушь из коробок и  спокойно клади в карман. Не надо ни в какие лифчики  заныкивать. Штрих коды только на коробках. Я вчера уже штук тридцать вынесла. Надо еще столько же, и поездка окупится!
 Мы выписали чек, расплатились и, сгорая от стыда,  но восхищаясь креативным мышлением наших соотечественников ( «соображалка» по Задорнову!), отправились дальше  гулять по французской столице.
Был канун Рождества, шел мелкий снег, падал на зеленую еще травку, деревья повсюду были расцвечены разноцветными гирляндами, публика фланировала туда – сюда. Мы шли довольные – нам повезло – не всю тушь «раскупили»  сообразительные российские граждане!
 Финляндия. Хельсинки. Универмаг «Antilla»
  Первое, что бросилось в глаза, еще даже до входа в универмаг, – это большое, но от руки и с ошибками написанное объявление на входных дверях на русском языке следующего содержания:
Уважаемые гости из России
 Убедительно просим вас не уносить в  примерочные кабины  более двух вещей одновременно., чтобы не оголять витрины.
  Далее это объявление дублировалось при входе в отделы одежды, как  женской, так и мужской. И еще одно такое же красовалось уже непосредственно на стенке самой примерочной кабины. Я долго не мог понять, в чем смысл и причина подобной просьбы и почему это адресовано именно к россиянам? Почему, рядом не висит такое же объявление на английском, шведском, финском, эстонском или, скажем, немецком и японском языках с аналогичной просьбой к гостям из этих стран и к своим собственным, местным гражданам? Что за особое уважение или же это какая-то утонченная дискриминация? Понимание пришло  ко мне случайно, когда, примеряя  понравившиеся мне брюки, я  раз за разом гонял жену  и девчонку –  продавщицу, меняя одни цвета на другие, один размер на другой. В это же время за матерчатой перегородкой, фактически шторой, примеряли одежду две русскоязычные подружки. Их достаточно громкий разговор –– в полной уверенности, что русского здесь не понимают, открыл мне глаза на особенности поведения наших граждан в финских магазинах, подозреваю, что и не только  в финских.
– Давай , Люська, давай, не тяни время, быстрее вторые трусы надевай. Это меня заинтересовало и я стал прислушиваться.
–Да они мне жмут, – отвечала невидимая мне, к сожалению, Люська.
 –Сейчас схожу, принесу побольше.  Поскольку продавщица была занята моими брюками, то никто не обратил внимания на то, что девица притащила, похоже, целую пачку трусов. По крайней мере, из-за занавески послышалось:
– Ни… себе, с ума сошла, заметят же.
 Не ссы, подруга. Трус не играет в хоккей. Давай-ка я тоже несколько штук на себя натяну. О-па. Отлично, правда жопу режет, но это переживем. Все, надо закругляться. А то обратят внимание, что мы долго меряем.
–Надо бы еще то платье, что я смотрела, синенькое в горошек, скоммуниздить, больно хорошенькое.
–Это как два пальца об асфальт! Снимай пока свое и плащ. Судя по всему платье было доставлено в примерочную и благополучно натянуто на пачку трусов.
 Все, пошли, подбери, заткни за пояс или защеми трусами  обновку, чтобы из-под твоего край не выглядывал, – я пойду повешу кофточки и серое платье или тоже возьмем? Может, мне надеть?
–Не выйдет, оно длинное, будет торчать.
–Это точно. Ладно, завтра пойдем в другой, тот, что у площади, где автобусы останавливаются – надо колготок прихватить штук несколько, а то у меня уже все износились с прошлой поездки.
Теперь мне стало понятно появление необычного объявления. Разумеется, я не произнес ни слова, хотя так и подмывало. Уж очень хотелось  посмотреть, как будут охранники  слой за слоем освобождать соотечественниц  от трусов. Но не хватало еще встревать в скандал и объяснять финнам, что я слышал, тем более, что за отсутствием практики, я капитально подзабыл финский. Брюки в этот день, к разочарованию девицы, которая меня обслуживала,  да и собственному, я так и не подобрал.


Турция, Анталия. Частная ювелирная лавка
 
 Таких, или похожих небольших ювелирных магазинчиков-мастерских здесь на каждом шагу ровно несколько. Одна на другой. И в каждой вас ждет радушный мастер-хозяин, всегда готовый угостить вас ароматным чаем, развлечь дружеской беседой на английском языке.
–Нет, нет, упаси господь. Меня совершенно не интересует, купите вы что-нибудь или нет. Главное – это дружба между людьми. Вы можете, конечно, купить серебро у моего соседа. Он тоже хороший мастер. Но вот серебро у него из Туниса, а значит, – грязное, с примесями. У меня серебро из Тайланда – чище не бывает, очень высокая проба.  И не надо спрашивать у меня, сколько что стоит. Ведь вы сюда зашли не для того, чтобы ценами интересоваться, а чтобы увидеть настоящую красоту, которую никакими деньгами – ни фунтами, ни евро, ни долларами, ни тем более вашими рублями или нашими лирами измерить просто невозможно. Мадмуазель нравится этот браслет? Сразу видно,,.что леди знает толк в украшениях и у нее отменный вкус.. Признаюсь честно, это не моя работа. Мне пока такое не по плечу. Это делал мастер, которому я в подметки не гожусь. Это делал великий мастер Туантонг  - золотое копье  с севера Тайланда, из Черного храма в Чианграе. Я склоняюсь перед его мастерством. Глядя на то, что выходит из его рук, будь то изделия из серебра, золота или резьбы по дереву, как-то даже язык не поворачивается оценивать это в каких-то дензнаках.
 Кстати, вы из России? Это хорошо. Мне нравятся люди из России. Они не такие, как немцы или англичане. Вам налить еще горяченького? Чай надо пить только горячим, тогда чувствуешь его аромат, тогда он утоляет жажду. Когда чай остынет, он становится ароматизированной водой, не более того. И чай надо пить без сахара.  Сахар изменяет, забивает вкус чая. Немцы и англичане не умеют пить чай. Они сыпят в стакан уйму сахара, наживая себе диабет. Они дуют на чай, остужая его. Совсем не умеют. Русские обжигаются. Ругаются при этом, но пьют правильный горячий чай. И русские предпочитают сахару что-то другое – джем или варенье. Угощайтесь, моя жена варила это варенье из абрикос вон с того дерева во дворе. Кстати, можете, если захотите, пойти и покушать абрикосы прямо с ветки – это вкуснее и полезнее, чем с базара. Юная леди, мыть их не обязательно. Не бойтесь – кушайте на здоровье. Свежий абрикос прямо с ветки так же чист и безопасен, как  юная свежая невеста, впервые входящая в дом мужа. Не красней, дэвушька, не красней.  Ты уже достиг возраст, когда есть много общий с тебя и абрикос или персик. И это хорошо, это не надо стесняться! У нас, если женщин говорят, что она как персик, это не есть оскорбление или приставать. Это значит, что  мы восхищаемся  за ее и благодарен,. что мы можем смотреть этот красота.
 Господа и мадам, – турок на секунду замолкает и виновато смотрит на нас. – Я не предлагаю молодым леди, но вам я должен был сразу предложить наргиле и, заметив наше недоумение, пояснил: – у вас это называется, кальян. Покорнейше прошу меня простить. У меня есть даже безникотиновые медовые смеси для наргиле. Это очень вкусно и приятно и совсем не так вредно, как тот дым, который вы вдыхаете, куря сигареты. Все  или почти все вредные вещества остаются в шахте , а температура горения наргиле намного, на сотни градусов ниже, чем в сигарете.
–Спасибо, вежливо отказываемся мы, – как-то мы к этому не приучены. Я однажды пробовал, но мне не понравилось.
 Хасан – Так зовут турка– достает с витрины понравившийся младшей дочери браслет, якобы из Таиланда. Работа действительно тонкая и похоже, на самом деле из Юго-Восточной Азии. Фактически, браслет состоит из многочисленных фигурок слонов, с переплетенными хоботами, которые , будто, идут по окружности браслета в бесконечном движении. Довольно трудно заметить место, где надо слегка надавить на хобот одного из слонов, чтобы тот вышел из зацепления с хоботом соседа и браслет раскрылся. При этом механизм раскрытия явно чересчур тугой, и браслет так и норовит захлопнуться, щелкнув по руке.
 Хасан видит, что я нашел недостаток в конструкции и честно признает это.
– Туантонг делает только сами изделия: то, что делается из ценного материала: золота, серебра, черного дерева, тика, а уже его ученики доделывают всякого рода застежки, замки  и прочие стальные и медные детальки. Учитывая это, если вы решите все-таки оставить этот браслет у себя на память о нашей встрече и нашей стране, то я, конечно, сброшу изрядную сумму с его стоимости. Мне уже надоело ходить вокруг да около, да смотреть, как сердится жена, слушая комплименты в адрес несовершеннолетней дочки:
–Я понимаю, что искусство бесценно, но само изделие имеет какую-то цену. Так что прежде, чем решить, мы должны понимать, во что это нам встанет.
–Обычно за изделия этого мастера я прошу от двухсот долларов, но, учитывая имеющийся недостаток. я готов уменьшить эту цифру на пятьдесят долларов.– И, вероятно, не будучи до конца уверенным в том, что мы его правильно поняли,. делает то, что делают почти повсеместно, в разных странах продавцы в магазинах, на рынках и пляжах – достает калькулятор с большим экраном,  набирает на нем названную цифру и поворачивает экран к нам, давая возможность  ее рассмотреть. Я качаю головой и  благодарно смотрю на Хасана.
–Огромное Вам спасибо. Это действительно хорошая цена, но, увы, для меня это немного дороговато. Вы же видите, что у меня две дочери и жена. Я не могу позволить, чтобы подарок получила только одна из моих женщин. Но я не настолько богат, чтобы купить каждой из них что-то на такую сумму. К сожалению, мой папа не оставил мне ни одной нефтяной скважины.
–Хасан смеется в усы и понимающе кивает,  Хорошо, когда отец заботится о своих детях в равной степени. Я назову вам цифру в сто двадцать долларов и, надеюсь, что это вас устроит.
Я достаю из кармана  стодолларовую купюру, кладу ее на стол перед Хасаном, давая ему понять, что это моя крайняя цена и я готов ее оплатить. Хасан вздыхает, теперь уже с ноткой горечи:
 – Ну, почему я такой мягкий, меня так легко уговорить. Именно столько я плачу  тайскому мастеру, так что никакой выгоды для меня в этой сделке нет. Но должен признаться, что я впервые действительно получил удовольствие от беседы с вашими соотечественниками (интересно, где он разглядел беседу? На мой взгляд, это был длинный монолог!)  Обычно русские, услышав цену в двести долларов, тут же перебивают:
– А за десять?! И это раздражает, если честно. Вы такого себе не позволили. Я вернул вложенные деньги, что уже само по себе неплохо, я хорошо провел с вашей замечательной семьей  время и вынес новые впечатления о Вашей стране и ее людях. Значит, время прошло не зря. И я верю, что когда-нибудь вы снова заглянете сюда, и мы снова будем пить чай и разговаривать. И может быть, тогда я сумею уговорить вас покурить кальян, и вы станете его поклонником, как множество людей в разных странах. Кстати. У меня ведь и кальяны тоже есть и очень даже оригинальные – и из стекла, и из меди, и из керамики.
Я испугался, что монолог опять затянется на неопределенное время, Хасан явно не прочь был позаниматься маркетингом кальяна, поэтому я поспешил вежливо попрощаться и откланялся с благодарностью.












О С О Б Е Н Н О С Т И  Н А Ц И О Н А Л Ь Н О Г О  Ш О П И Н ГА
Н А  Р О Д И Н Е


 Я тыкался в спины,  блуждал  по ногам,
 Шел грудью к плащам и рубахам…
 Но помню: шубу просит брат, куму с бабой – все подряд, тестю – водки ереванского розлива,
Двум невесткам – по ковру, зятю – заячью нору, А сестре – плевать чего, но чтоб – красиво!...
Так что, отвали мне ты махры, зять подохнет без икры,
Тестю, мол, даешь духи для опохмелки,
 Двум невесткам - все равно,
Мужу сестрину - вино,
Ну, а мне,- вот это желтое в тарелке..
В. С. Высоцкий.  Поездка в город




Санкт-Петербург                2016

В советское время существовала весьма странная ситуация: – несмотря на  тотальный дефицит практически в любом секторе, на любой вид как промышленных, так и продовольственных товаров у людей всегда к праздникам были битком набитые холодильники и большинство населения ходило отнюдь не в «скороходовской» или «рассветовской обуви» и носили одежду не от  советских швейных фабрик. Конечно, все это относится в первую очередь к трем крупнейшим городам Союза: Москве, Ленинграду и Киеву. На необъятных просторах, где «так вольно дышит человек», прямо скажем, было значительно хуже. Особенно с едой, особенно с мясом, колбасой, сыром. «Правда ли, что в Одессе плохо с мясом? Ерунда! С мясом в Одессе очень даже хорошо. Вот без мяса – хреновасто!» Или:  в Москве: – Мосмясо, Мосмолоко, Мосрыба, Мосхлеб. В Ленинграде, соответственно: Ленмясо, Ленрыба. Ленхлеб, Ленмолоко. В Одессе – О де мясо?, О де рыба?, О де хлиб?, О де молоко?  А про славный город Херсон даже писать неудобно!
 Кстати,  помните, как в давние советские годы образовывались номера – государственные регистрационные знаки на машины?  По первым буквам  областного города, т.е. в Ленинграде ходили машины с номерами: ЛЕА, ЛЕБ, ЛЕВ, ЛЕГ, ЛЕД, ЛЕЕ и так далее. Аналогично,.  по Москве ездили МОБ, МОВ, МОЖ, МОГ, МОС, МОШ и МОЯ и прочие, в Томске выдавали номера ТОП, ТОР, ТОУ и тому подобные, в Виннице – ВИН, ВИГ, ВИР, ВИД  и далее по алфавиту и только в городе Житомире никогда! не существовало номеров этого типа с буквой «Д».
 Я до сих пор не могу взять в толк – чем все эти дефициты были вызваны, почему, как только распался Союз, в магазинах появились и колготки, и  складные зонтики, и женские сапоги. И даже джинсовая одежда? Я сильно сомневаюсь, что проклятые буржуи не любили нас настолько, что отказывались нам все это поставлять. Значит, не желали закупать. Почему? Ведь нефтедолларов было навалом, у населения на руках и на сберкнижках пылились миллионы. Казалось бы – дай в магазин товар и выгребай все эти накопления! Но у советского человека было всего несколько путей для того, чтобы прилично одеться, не уродовать ноги обувью «Скорохода»,  «Пролетарской победы», «Зари» или «Восхода», чтобы женщина не стеснялась остаться перед мужчиной в советском нижнем белье.  В СССР ничего, как правило, нельзя было просто пойти и купить. Вместо глагола «купить» употреблялся другой - «достать» . Я вчера такой лифчик достала, девки, – отпад. Достать тоже можно было по-разному
 Путь первый – самый дешевый и простой, но требующий времени  –  очередь.
 Каждый советский человек знал, что «без труда не вынешь рыбку из пруда». Не постоишь в очереди – не будет у тебя дефицитного товара. Поэтому, когда в поле зрения появлялась очередь, следовало немедленно подойти и осведомиться у кого-нибудь:
–За  чем стоим? Или:  Что дают? Причем спрашивать следовало у кого-нибудь из середины очереди, так как тем, кто впереди, на подходе уже не до того, чтобы вам отвечать, у них нервы на пределе, они секут, чтобы никто не пролез вперед и могут посчитать, что вы просто примазываетесь, пытаясь втиснуться без очереди. У задних тоже спрашивать не стоит: большинство из них только что подбежали, торопясь скорее занять очередь. Они еще не знают, в чем заключается вожделенная цель.-
«Большие или маленькие, по три или по пять, сегодня или вчера» , зонтики или халаты, полотенца или комбинашки, ползунки или сорочки, трусы, простыни. Или туалетная бумага.  Они только знают, что, если люди стоят,  значит, там впереди что-то этакое «выбросили».  Стадный инстинкт в действии! Вот и я, проезжая на трамвае по Садовой мимо Гостинки , увидел под арками длиннющую и толстущую, в несколько рядов очередь к столику, за которым что-то отпускали две женщины в фирменных халатах универмага. Не выйти из трамвая и не задать сакраментальный вопрос – это было бы не правильным. Так что я, разумеется, быстрым шагом пересек Садовую, прошел немного назад к  улице Ломоносова и , наконец, выяснив, «кто здесь последний?» занял очередь за двумя дородными дамами грузинской внешности. Дождавшись, пока за мной тоже займут очередь – эти правила поведения в очередях, как и военные уставы, как «правила эксплуатации электроустановок» были выработаны годами опыта, скандалов, драк и даже кровью разбитых носов за место «под солнцем». Именно задний, тот, кто стоит за тобой  – единственный, кто может подтвердить твое право на данное место. Иначе – «Вас здесь не стояло!» Тот, за кем занимал ты, – не свидетель, так как, во-первых, делать ему нечего, как запоминать, кто занял за ним; он помнит впередистоящего, а во-вторых, доверия к нему нет у очереди. Мало ли кого этот хмырь  или эта толстуха хочет впихнуть позади себя. Вот, когда впереди – здесь понятно – какой же дурак будет вперед себя кого-то пропускать!
Так что,  убедившись, что меня запомнили пару человек позади – двое лучше, чем один: один может позабыть или вообще уйти – ищи тогда свое место! я отправился в дальний, противоположный конец толпы, которая по мере приближения к заветному столику становилась все толще и толще, превращаясь в колонну по двое, по трое и так далее. Несколько раз спросив у народа о том, за чем стоим, я все-таки  пробился поближе к месту торговли и воочию убедился, что здесь на самом деле, как мне уже было сказано, торгуют детскими джинсами из Индии.  индийские джинсы – это, разумеется,  не  Levi’s80, но все-таки и не Вьетнам. Настоящая джинсовая ткань из Штатов с настоящей краской индиго, американские лекала и фабрика под надзором компании. А при наличии надсмотрщика, работа , обычно, выполняется качественно, особенно, если у надсмотрщика есть плетка.
 Значит, будем стоять!
Стояние заняло около трех часов. За это время вся очередь успела перезнакомиться, рассказать друг другу о проблемах: о том, кто и где сумел что-то дефицитное отхватить, каких успехов  достигли дети в школах, музыкальных школах и на фигурном катании. Но постепенно, по мере приближения к заветному месту, разговоры начали стихать, и в головах появилась новая мысль – хватит или не хватит. Это была самая страшная из всех возможных ситуаций, когда дефицит заканчивался буквально «под носом» - за несколько человек от тебя. Поэтому здесь, на последних метрах до вожделенной добычи, публика особо тщательно контролировала любого человека, посмевшего хотя бы приблизиться к очереди, заглядывающего через плечо, что-то спрашивающего у кого-то из стоящих – а не пристраивается ли эта дама к знакомым? А  стоял ли здесь этот мужчина? А вас, молодой человек, мы здесь не видели!
 Но вот и заветный столик, на котором лежат джинсы, а везде вокруг наставлены большие коробки, разложенные, похоже, по размерам. Пытаюсь определиться с размерами. Переспрашиваю у  продавщиц, наконец, говорю:
– Мне 42-й и 36-й.
На что высокая, темноволосая дама с.  «химией »  без малейших эмоций сообщает:
–Только одну пару в руки – приказ заведующей. Достаю паспорт, показываю, что у меня двое детей.
–Дама, я же не могу принести подарок одной дочери, а второй сказать, что заведующая решила, что она без подарка обойдется.
–Молодой человек,  это не ко мне. У меня распоряжение – идите к заведующей.
–Разумеется, пойду, только отложите, пожалуйста, мне эти два размера.
– Один отложу, решите какой .
– Я сейчас решу, вот только до исполкома  дойду и все решу в комиссии по торговле. Почему у Вас не вывешено объявление о том, что у вас  такое распоряжение? Я начинаю напирать, но это не приносит никакого результата.
Иду внутрь , нахожу заведующую секцией и, демонстрируя ей паспорт с записями о детях, начинаю тот же разговор. Но и здесь ответ похож.
–Ничего не знаю, меня это не касается. У меня есть распоряжение директора универмага – дефицитный товар отпускать не более, чем по одной вещи в одни руки.
–Покажите!
–Что показать?, растерянно спрашивает невысокая блондинка с волосами , уложенными в высокую прическу.
–Приказ покажите! Или распоряжение, где это написано.
–Это устное распоряжение.
–Тогда чем Вы можете доказать, что такое распоряжение от директора к Вам действительно поступало, а не Вы сами это придумали?
–А мне  зачем это надо?– защищается заведующая.
– А директору зачем? – У меня есть только одно объяснение, видимо, чтобы потом пустить оставшийся товар по знакомым или вообще продать налево. Где размещается директор, вызывайте ее сюда или зама, или кого-то, кто может объяснить ситуацию.
Под моим напором тетка теряется и звонит куда-то по внутреннему телефону.
–Серафима Ивановна, здесь покупатель страивает скандал по поводу Вашего указания об одних джинсах в руки.
–Ну, да, у него двое детей разного возраста.
Паспорт? – Да, видела, да есть запись.
Видимо директриса или кто-то на том конце провода обладает немалым опытом решения подобных вопросов, потому, что буквально через минуту после того, как трубка повешена, завсекцией уже ласково смотрит на меня:
–Надо же, такой  молодой, а уже двух дочек сообразил!
–Дурное дело – не хитрое! – в тон ей отвечаю я. Тем временем она уже выписала мне чек на две пары джинсов:
–Идите, оплачивайте в кассу и получайте. Я иду и оплачиваю. Иду снова к столику и, пробивваюь сквозь недовольную возмущенную толпу:
–Да , я же только что здесь был,  ходил чек оплачивать, вот и продавщица может подтвердить, я к заведующей ходил.
–А в райком не успели сбегать?– Язвительно шутит тетка.
–Не понадобилось, и так все решилось, и я протягиваю ей оплаченный чек. Она удивленно смотрит на подпись заведующей, на количество джинсов, указанное в чеке и, пожав плечами, вздыхает:
–Сами командуют и сами же нарушают.
–Это вы все вместе, здесь творите  черт знает что, нарушая все правила торговли. Надо бы, пожалуй, жалобу накатать, да время неохота тратить.
–На что жалобу-то?– Вам же дали все, что Вы хотели. 
Только для этого мне пришлось дойти до директора универмага.
–Вы у Серафимы Ивановны тоже были?
–Разумеется, иначе у вас здесь вопросы не решаются.
 Я уношу две коробки. Дочки, разумеется, довольны. Половина класса уже давно в джинсе, а они,. вроде, как Золушки. Хорошо, что паспорт был с собой.

Путь второй – для тех, кому не хочется или не можется стоять по несколько часов в очереди.
Это, разумеется, тоже очередь, но стоять в ней должен уже кто-то другой. Такой путь годится, во-первых, для любого начальника, у которого в подчинении есть семейные сотрудники, которые готовы в рабочее время постоять в очереди для  себя и для начальника. Обычно, приходя с обеда.  сотрудники приносят новости о том, что и где дефицитное выбросили в окрестных магазинах. Тогда можно договориться с кем-нибудь:
–Галина Дмитриевна, например, или Михаил Степанович, слушай,  тебе это надо? Давай-ка дуй в очередь, вот тебе стольник, возьмещь заодно и мне несколько ползуночков или чего там дают. Да. Разумеется, принесешь завтра. Сегодня уже возвращаться не обязательно, если нет ничего срочного.
–Так я полетела!
 Если же вы не являетесь начальником или на очередь наткнулись случайно, и никого из подчиненных на расстоянии прямой видимости не обнаруживается, то помните – в любой большой очереди почти всегда есть профессиональные стоятели. Чаще всего этим подрабатывают цыганки, встающие в любую очередь всем табором, а потом за 10 рублей уступающие свою очередь любому желающему. Процесс хорошо организован – Еще у входа в ДЛТ меня останавливает цыган очень приличного вида и сверкая золотыми зубами, сообщает.:
–Парень, там наверху французские дутики продают. Очередь охрененная, но у меня там жена стоит и сестра. Могу одну очередь уступить за десятку.
 Любопытно. Интересуюсь: какой цвет и почем?
Серебристые с красной эмблемой, а низ черный. Стоят 200 рублей –толково отвечает мужик.
 Прикидываю:
«пять процентов переплаты – это по божескиЛадно, пошли, поглядим».
 Двигаемся  через зал. Между первым и вторым этажами на лестнице замечаю хвост очереди, тянущейся аж до третьего этажа.
–Где твои женщины стоят, далеко?
–Жена перед лестницей на третий этаж, а сестра выше, почти у отдела. И действительно, мы подходим  к началу очереди, метрах в десяти перед входом в обувной отдел. Навстречу с большой белой картонной коробкой  в руках  выскакивает раскрасневшийся пацан в телогрейке и шапке ушанке.
Я торможу его.
– Покажи, пожалуйста , сапоги, стоит стоять или нет.
Парень на радостях, что он уже с покупкой, не отказывает в просьбе и раскрывает коробку. Да, дутики очень даже ничего. С паралоновыми вставками – чулками, причем внешняя поверхность паралона покрыта слоем какого-то материала, который скользит, чтобы было легко вставить этот «чулок» внутрь снегоступа.
– Годится, показывай свою очередь. Цыган подводит меня к такой же золотозубой, как и он сам женщине неопределенного возраста – от 18 до 45 в длинной цветастой юбке, сером пуховом платке и коротком до пояса черном меховом, возможно из крота или кролика, полупердунчике , в каких часто ходят не только цыгане, но и бабки – богомолки, идущие в церковь. Впереди не более двадцати человек. Если сравнивать с общим числом людей, стоящих на лестнице и в зале, то, разумеется, это капля в море. Я отдаю десятку цыганке, но мужик бесцеремонно отбирает у нее купюру
–Деньги женщине не нужны! У женщины есть мужчина, который ее обеспечивает.
 А дутики мне   потом  не понравились, в них было очень жарко.  Стоило только на несколько минут зайти в помещение и ноги становились насквозь мокрыми. Но очередь я не стоял, и это радовало.
 
Путь третий – совсем без очереди.
 Для того, чтобы приобретать дефицит, а дефицитом было все – от мандарин и бананов до ползунков и импортной обуви, от  импортного женского нижнего белья до хорошей литературы и билетов в театр и не стоять в очередях было необходимо иметь знакомства – «блат».  « Блат сильнее Совнаркома», ходила по стране поговорка. А начиналось все еще с Екатерины великой, которая привлекала в Россию немцев для различного рода работ, поощряя их всяческими льготами, на основании  выданной  «бумаги», что по - немецкие звучало, как Blatt-бумага, то есть, по блату.  Если у вас в друзьях-приятелях, а еще лучше в родственниках вдруг обнаруживался  «товаровед, завсклад, директор магазин»  или, на худой конец, если вам повезло обаять, охмурить хотя бы продавщицу, не говоря о заведующей секцией или директрисе, то вам всегда будет обеспечен доступ к дефициту. Вам позвонят, предупредят о том, что именно привезли в магазин, на склад и когда это поступит в продажу. В зависимости от уровня вашей близости к «товаровед, завсклад, директор магазин»  вам либо привезут дефицит домой, либо скажут когда и куда подъехать, чтобы через «задний кирильцо»197 получить  ваш заказ. Мне как-то позвонила моя старинная приятельница – капитан милиции Вика Пушниченко.
– Слушай, твоим детям бананы нужны? Учитывая, что не так давно я простоял в очереди за бананами на Марата почти два часа и  давали по два кило, то, разумеется, нужны.
– Тогда подъезжай  к Мальцевскому рынку . Я в машину и на Некрасова. Вика появилась почти мгновенно.
–Видишь двор? Она указала на арку в доме рядом с рынком. Давай задом, там тесно, не развернуться и к самому дальнему крыльцу. Да, багажник сделай, чтобы без ключа открывался.
 Я сделал все, как велели. Не успел я затормозить у площадки для разгрузки, как двое работяг уже открыли мой багажник, положили туда картонную коробку с бананами. Захлопнули крышку. Один похлопал ладонью  по крыше и произнес :–
 Все, не тяни резину, давай уматывай. Ты не один, быстрее.
–А деньги, хотел спросить я, но мне вторично дали понять, что здесь не место для стоянки и я, рыча мотором, вылетел на улицу. Деньги Вике я отдал только на следующий день.
 В коробке оказалось семнадцать  с половиной килограммов бананов, которые я в тот же день – ведь испортятся, повез в Сиверский , где на даче жила моя семья. Девицы налетели на коробку, глядя жадными глазами на свалившееся богатство.  У меня рука сама опустилась при попытке взять из коробки банан. В глазах дочерей было написано:
–А ты, папа, что тоже ешь бананы? Я отдернул руку.
–Нет, я их терпеть не могу!
–Ну, и правильно, они же не вкусные.
Когда я приехал в Сиверский в следующие выходные, то первым делом ко мне подбежали обе дочки. Каждая держала в руках по банану.
–Папочка, хочешь бананчика?– возьми, покушай, а то мы уже почти все съели.
–17 килограмм? – поразился я. Жена пояснила:
–Они их, кажется, уже видеть не могут, боюсь, как бы животы не разболелись. Это уже, похоже, последние. В коробке пусто. Вот что значит «блат»
 

Путь четвертый – это не путь, это просто повезло!
 По третьему этажу «Пассажа» тихонько под ручку, болтая, прогуливаются две красивые высокие брюнетки не старше двадцати пяти лет. Обе очень хорошо одеты: На одной дорогого синего сукна пальто с енотом, а на другой похожее светло серое, но с  огромным песцом. На головках меховые шапки из соответствующего воротнику зверя. Девушки заходят в отдел мехов, копаются в висящих на вешалках шубках. Здесь, пожалуй, речь о дефиците не идет. Здесь единственным дефицитом являются исключительно деньги, которых у подруг нет. Но это же не мешает посмотреть, потрогать, погладить и даже примерить. И они мереют одну шубу за другой, вертятся перед зеркалом, трутся щечками о норку,  ленскую белку, лису, наслаждаясь ощущениями и собой в зеркалах. Наконец, продавщица, которая терпеливо помогала им менять шубки одну за одной спрашивает
–Девушки, брать что-нибудь будете?
–Непременно, конечно, будем. Ведь нам идет, правда?
–Вам даже очень хорошо. Вы в этом выглядите просто бесподобно, честно отвечает продавщица.
Но, поскольку денег у роскошных покупательниц нет  не только на шубу, но даже на перчатки, то им непременно надо посоветоваться с мамой одной из них, которая ходит где-то на первом этаже и уже вместе с ней решить, какую же из примеренных все-таки лучше взять. Вещь дорогая и мама должна одобрить покупку.
–Слушай, Лидка, а денег нам на две хватит?
–Хватит, хватит. Обеим по шубке, парни от красоты нашей обалдеют, а девки вообще дар речи потеряют.
 Они не спеша спускаются вниз и потихоньку двигаются к выходу на Невский, довольные собой, устроенным спектаклем и своей хитростью. Тут к ним подходят два симпатичных высоких молодых человека в кожаных коричневых  дубленках-пропитках  Под мышкой у одного зажата большая белая коробка.
–Девчонки, сапоги финские нужны?
–Кому же они не нужны! Конечно, а почем?
–Да недорого. Я своей девушке купил, да ей великоваты.
–Надо  бы померить!
–Так меряйте, может, подойдет – это тридцать восьмой. Лида, открывает коробку достает один сапог, прислоняется к стенке и примеряет сапог. Нет,  мне тоже великовато, мне 36-й нужен, ну тридцать семь с носком. Верунчик, у тебя же нога побольше, померяй ты. Вера снимает свой старый поношенный уже сапог, ставит его к стенке, затем зажимает под мышкой свою сумочку, которая так и норовит выскользнуть и упасть
– Давайте, я подержу,–  парень любезно забирает сумочку из рук у Веры, которая скачет на одной ножке, натягивая сапог на вторую. Как только сумочка оказывается в руках у молодого человека, неожиданно оба срываются с места и на полной скорости, бегом устремляются  к выходу. Миг, – и они уже исчезают в толпе на Невском, но не останавливаются и бросаются в тоннель, ведущий на другую сторону к метро и гостинке. Девушки удивленно переглядываются, бросаются, было, вслед, но потом останавливаются, хихикают и так же на полной скорости устремляются к противоположному выходы на улицу Ракова, прижимая к груди отличные дорогие финские сапоги.
 Путь пятый – «Альбатрос»
 В начале 70-х на Двинской улице на Гутуевском острове открылся спецмагазин для моряков торгового флота, и других лиц, работавших за границей, которые получали часть зарплаты чеками Внешторгбанка, которые в просторечии именовались просто чеками или бонами или сертификатами. Они были разными, на разные номиналы, кажется от 1 копейки до рубля. Были с синей полосой, с желтой, кажется, еще с розовой и бесполосные. Были еще с буквой D, но эти предназначались исключительно для дипломатов. Фактически это была параллельная денежная система , которой могли пользоваться только отдельные категории граждан. Поскольку в «Альбатросе», как и в  «Березках», в продаже имелись вещи, которых не было в обычных магазинах, то люди стремились приобрести сертификаты. Цена на разные их виды колебалась в разное время, но достигала соотношения один к десяти, т.е. за бону в один рубль давали 10 рублей. Но и цены в «Альбатросе» были не такими, как в обычных магазинах.
 Надо сказать, что контролировался этот магазин не хуже «Березки» Обладателя сертификата, который не мог объяснить . откуда у него он взялся могло ожидать, как и обладателя иностранной валюты уголовное преследование по 88 статье УК, в которой была предусмотрена, в том числе, высшая мера – расстрел. Поэтому имело смысл обзавестись друзьями из числа работающих за границей – переводчиков, журналистов, военных советников, специалистов, выезжающих на монтаж и строительство объектов и оборудования. Но больше всего было моряков загранплавания. – все таки портовый город. У меня в те годы был приятель, мой тезка Юрка Бертов, который ходил коком на каком-то теплоходе по всему миру. Правда, по непонятным причинам, приписан его корабль был не к Ленинградскому, а к Рижскому пароходству, что не мешало ему совершать рейсы именно из Ленинграда. С помощью Юры было не сложно приобрести что-нибудь в «Альбатросе» или в «Березке. У него были чеки и право ими расплачиваться.
Путь следующий – самый приятный.
 К моему удовольствию, большинство продавцов в магазинах в те годы были продавщицами. А это означало, что среди них непременно находились, незамужние девушки, с удовольствием готовые познакомиться и погулять,  и замужние женщины, которые были не прочь завести интрижку на стороне. Это был исключительно вопрос умения и техники. Знакомимся, приглашаем на свидание, ходим в кино или, в зависимости, от ее интересов, в театр, или на танцы, или в кафешку. Кормим мороженым, поим шампанским или чем-нибудь покрепче, если получится, укладываем баиньки и укладываемся рядом. Если не получится, то просто периодически освежаем знакомство в кафешке или в кино, поддерживая и в ней и в себе некий интерес и огонек. Понятно, что все, что продается в ее отделе – это уже заведомо, при наличии потребности, попадет к тебе непременно. Она постепенно начинает понимать, что именно тебя может заинтересовать, и сама, без напоминаний и просьб, докладывает тебе, что поступило интересного в магазин и когда это пойдет в продажу. Если может – просто даешь ей деньги, потом забираешь товар. Иногда, правда, им запрещалось что-то покупать у себя, особенно дефицит. Тогда вопрос решался просто. К определенному времени ты должен был стоять у кассы и по сигналу из отдела, кассирша пробивала нужную сумму, а твоя пассия тут же отпускала товар. Ну, кассирше при этом полагалась шоколадка или конфетки за содействие. Именно таким образом мне удавалось приобретать большинство новых книг на втором этаже «Дома книги». Галинка звонила мне обычно, вечером и предупреждала, что  они получили, например, «Избранное» Булгакова. После этого мы шли гулять. Потом к ней домой. А от нее утром вместе ехали к ней на работу. Она была заведующей отделом и уже через, примерно, час знала, когда директор спустит в отдел книгу для продажи. Соответственно, знал и я. В назначенное время Галочка давала мне знак, что книга пришла и можно идти платить. Я подходил к прилавку и она сама выписывала мне чек. Вот так книга попадала в мои руки. Разумеется, следующим вечером и ночью я честно и с огромным удовольствием благодарил ее за содействие. Жаль только, что на то, чтобы таким образом приобретать дефицит в каждом магазине, не хватило бы ни времени, ни здоровья.
 Еще несколько способов  что-то достать:
Это, во-первых,  иметь «под рукой» ветерана войны. Специально для ветеранов в городе существовали магазины, где ветеран или инвалид войны мог оставить открытку на нужный ему товар: холодильник, ковер, резину для авто, диск  или корзину сцепления. Именно поэтому многие старались записать машину на имя отца, дяди или дедушки, который не ходил, ничего не соображал, ничего не видел, но замечательно представительствовал в магазине. Один из таких магазинов, помнится, был на Школьной  улице, недалеко от Черной речки.
Способ этот был не очень надежным, так как сроки отоваривания были огромными. Могу сказать, что сразу после того, как я купил своего «Москвича»-2140, не дожидаясь,, пока у него возникнут какие-то проблемы, я повез отца, на которого машина была оформлена, в этот магазин и мы с ним оставили там заявки на самые дефицитные и ходовые запчасти: диск и корзину сцепления, тормозные колодки, крышку трамблера, бегунок трамблера, тормозные шланги и, разумеется на четыре колеса. Через год пришла открытка на резину и я ее выкупил, еще через год у меня появился бегунок.  Открытки на диск и корзину пришли через пять лет, когда этой машины у меня уже не было, а на остальные детали, видимо, еще идут, хотя, по-моему, этого магазина давно нет.
Существовали еще варианты – например, продажа автомобилей шла исключительно через предприятия, по записи и разнорядке. Из Главка приходила телеграмма, в которой было указано кому и какую машину в Министерстве выделили. С этой телеграммой следовало ехать в Красное Село, если речь шла о «Жигулях» или на Энергетиков, если это был «Москвич», и уже там пытаться как-то заменить модель, так как по телеграмме выделяли, обычно, только шестые модели, т.е. самые дорогие и неинтересные.
Во-вторых, существовали в определенный период магазины, где открытку на дефицитный товар мог оставить любой гражданин. Именно таким образом мы с женой приобрели нашу первую вообще технику: холодильник «Орск-2».  В магазине на углу Среднего проспекта на Ваське94 и Первой линии был магазин электротоваров: лампочки, люстры, настольные лампы и т.п. И неожиданно именно там я узрел объявление, что можно записаться на холодильник. Не прошло и 10 месяцев, как новенький агрегат уже стоял на кухне и радовал душу.  Надо признать, что этот холодильник отработал у нас около двадцати, если не больше, лет. А потом еще вкалывал у моего дружка на даче. Аналогичным образом семья моего друга покупала на Конном рынке ковер. Но там еще надо было периодически ходить отмечаться.









Н А Ш Е    В С Е









Санкт – Петербург                2016

С Жорой Капельниковым нас свела общая любовь к научной фантастике. Мы с ним регулярно пересекались на всякого рода конвентах. Наше знакомство состоялось много лет назад в Екатеринбурге в номере гостиницы «Урал», который нам достался на двоих. Я прилетел на «Аэлиту»  издалека, из Петербурга, а  Жора жил всего в двухстах километрах в Свердловской области в городе Ирбит, известным прежде всего своими мотоциклами.  Как-то так получилось, что мы очень быстро не просто нашли общий язык, но и подружились. Мы вместе шлялись по городу, пили  «Жигулевское» в гостиничном буфете и чешский «Старопрамен» со стейками в баре «Жадина-Говядина», вместе тусовались по другим комнатам, общаяясь с фэнами и писателями. Утверждение, что фэндомовские конвенты – это только сплошная пьянка верно лишь наполовину. Это действительно пьянка, но не только. Как ни удивительно, но в промежутках между вскрытием бутылок, а иногда и параллельно с процессом поглощения их содержимого, на всех наших сборищах ведутся самые разнообразные окололитературные разговоры. Конечно, в первую очередь о фантастике, но не только. Как-то уже довольно поздно вечером, мы с Жоркой покачиваясь и наступая друг другу на ноги, добрались до своего номера, но спать, как ни странно, не хотелось. Наоборот, нас потянуло на умные разговоры. «Какой только «умной» глупости не отморозишь под «этим делом!» Как вам, мои читатели, этот оксюморон?! . Начали, как полагается, со своих любимых фантастов. Оказалось, что для Жоры  таковыми  были Азимов и Стругацкие. Набор стандартный и без неожиданностей. Я же с большим трудом смог выделить пару имен из огромного списка любимых авторов. Назвал Каттнера, Ларионову и Хайнлайна. Немного поспорив, мы пришли к взаимному согласию, что отличных фантастов так много, что невозможно определить, кто из них отличнее. Дело вкуса и, несомненно, неких случайностей в выборе книг для чтения. Обсудив Гарри Гаррисона, Алексея Толстого, Андрея Балабуху, Сережу Лукьяненко, Жюля Верна и  старушку Нортон, постепенно незаметно разговор переключился на литературу вообще. И тогда Жора неожиданно выдал рассказ о себе, который и стал основой моего повествования. В качестве введения надо только заметить, что  Капельников закончил наше Питерское художественно-техническое училище барона Штиглица, знаменитую «Муху», по классу скульптуры. Он отлично рисовал, и хотел сначала поступать в академию художеств, но недобрал баллов и не прошел по конкурсу, а вот в «мухинку» его с этими же отметками взяли, так как его рисунки привлекли внимание комиссии.
 Жора оказался начитанным  и весьма придирчивым читателем, неплохим знатоком литературы, с оригинальными, иногда парадоксальными,  неожиданными суждениями. Чтобы не запутать читателя, дальнейший рассказ я бы предпочел вести от лица Жоры. Думаю, что это будет справедливо по отношению к нему, ибо приписывать себе чужое авторство у меня нет никакого желания, да и не нуждаюсь я в этом. Я же не Попандопуло  из «Свадьбы в Малиновке» с его « это мое, а это всегда мое и это тоже мое» Нет, это не мой фасончик! Итак, цитирую Жору Капельникова как можно ближе к оригиналу:
 « Мои литературные предпочтения далеко не всегда совпадали с принятыми у нас официальными и даже не официальными взглядами. Так, для меня Достоевский – никак не может считаться великим писателем. С моей точки зрения, это несчастный душевнобольной человек, официально страдавший падучей. Читать его произведения я не могу, меня воротит от всех этих душевных переживаний героев, которые мне кажутся наигранными и надуманными. Исключением являются только две его книги: «Бесы» и «Записки из Мертвого дома». Увы, но не люблю  и Льва Николаевича. Из всего, что он написал, как ни странно, но мне по душе только «Воскресение».
Может быть у меня извращенный вкус, или же вообще его полное отсутствие. А может, я слишком убог, чтобы понимать, почему  и за что превозносят Джойса. Я десятки раз брался за прочтение «Улисса», но ни разу дальше пятидесятой страницы не сумел продвинуться – меня начинало или тошнить, или клонить в сон. Я готов воздать Джойсу по его заслугам, которые, с моей точки зрения, заключаются единственно в том, что в «Поминках по Финнегану» он придумал слово «кварк». И сегодня уже развелось немерено этих самых кварков под разными буквами. Физики должны быть за это Джойсу признательны.
 Есть легенда, что именно  Чапек ввел в жизнь слово «робот», за что ему честь и хвала, но на самом деле это не его заслуга, а его брата Йозефа, а у Чапека в пьесе R.U.R. действуют лаборы.  Но у Чапека кроме того есть еще и «Война с саламандрами» и «Средство Макропулоса» и « Первая спасательная» и еще кое-что.
Чувствуете, как широки были обсуждаемые нами вопросы, сколько экспрессии вкладывал Жора в беседу?
 В свое время в школе от нас требовалось написать сочинение на тему « За что я люблю Маяковского?»
 К моему стыду и величайшему раздражению Тамары Николаевны – нашей русички, я не смог найти никаких обоснований своей «любви  к Великому пролетарскому поэту. Ну, не нравится мне Маяковский, хоть убейте меня. После этого я был оставлен после уроков  «читать источники». Я старательно изображал чтение «Облака в «штанах», размышляя о том, как Тамара Николаевна выглядела бы без этой детали одежды.
Моя вторая неудача в сочинениях, была связана  с Пушкиным,
 Требовалось сочинение по «Руслану и Людмиле». Сам понимаешь, что Пушкин – это наше все! Одно дело не любить Маяковского – это обошлось мне просто в двойку и замечательные несколько часов в кабинете Тамары Николаевны, по прозвищу «царица Тамара», в которую я был влюблен и всячески старался выпендриться, чтобы она меня после уроков повоспитывала еще разок. И совсем другое выеживаться на тему Пушкина. Но я, в надежде снова провести время в том же кабинете литературы прежде всего написал, что великий Пушкин был  компилятором, фактически списавшим всю фабулу поэмы с «Роланда», Орлеанской Девы», Радищевского  «Альоши Поповича», «Ильи Муромца» Карамзина а имена героев: Рагдай, Ратмир и Фарлаф да и многие детали вообще содрал из «Истории государства Российского».  Кроме того, я решил поспорить и с общепринятой оценкой, которую нам вдалбливала училка: что, мол, бой Руслана с головой – это аллегория борьбы добра со злом, где, добром, разумеется, был витязь, а зло олицетворяла Голова.  Но я решил поспорить с этим и высказал крамолу, что Голова у Пушкина не есть зло. Зло – это его бородатый брательник – подлюка! А Голова – жертва, несчастный доверчивый простак из разряда: «Сила есть – ума не надо» – лох, как сказали бы сегодня, а «обуть лоха – дело святое!» У меня  к Руслану всегда было двойственное отношение.  и я написал, что со стороны Руслана было подло и недостойно звания «русского витязя-богатыря» нападать на человека,  с ограниченными физическими возможностями, неспособного передвигаться, короче на инвалида. Тамара, разумеется, влепила мне жирную двойку, хотя в сочинении не было ни одной ошибки а потом меня еще всячески сношали за неправильное отношение к «нашему «всему».
– А чего тебе радости было от внеурочных  головомоек и нотаций?
–Это вы, батенька, не бывали у нас в учительской. Да и царицу Тамару не видели.
–Ну, не бывал, ну не видел, и что от этого меняется. Мне было бы «в лом» сидеть после уроков и выслушивать всякую лажу о том, какой я неправильный.
–А ты представь, что ты сидишь, слушаешь эту лажу, как ты изволил выразиться, а твоя обожаемая женщина сидит напротив. Ножки у нее под столом, а доску, которая должна быть впереди и закрывать пространство под столом от посторонних взглядов, ты снял потихоньку еще на прошлой неделе и унес в подвал, и никто на это не обратил внимания.
А училка об этом не догадывается и ножки свои прелестные чуть не под нос тебе протягивает так, что краюшек чулочка весь на виду, а иногда и штанишки шелковые мелькают. Да я за такие картинки готов был хоть весь вечер сидеть и тупо повторять:« Конечно, Тамара Николаевна, я понимаю. Вы правы. Я постараюсь» А она своими ножками перебирает: то вытянет, то в коленках согнет, то вообще ножку на ножку положит. Ей и невдомек, что я, как на иголках уже сижу и весь окаменел.
– Э, Ванечка, да ты сексуальный маньяк, как я погляжу!
– Юрка, убери свои грязные, пропитанные алкоголем  руки, это святое, это первая любовь! Должен тебе признаться, что тогда в учительской я ее любил «так искренне, так нежно» и получал удовольствие значительно более сильное, чем через восемь лет, когда уже закончив школу, и нашу «альма матер»,  случайно оказался в роли ваятеля  бюста по заказу одного видного городского журналюги, возжелавшего подарить своей любовнице ее мраморную копию.– Ваня ехидно усмехнулся. – Догадайся с трех раз: кем была  пассия этого борзописца?
– Неужто твоя школьная икона?
–Представляешь, мою реакцию, когда знакомые мне до малейшей волосинки, до каждой родинки, ножки на высоких каблучках процокали по мраморным плиткам пола моей рабочей комнаты?  Она, разумеется, меня не узнала.  Села в знакомую позу на стул и спросила:– вы как будете меня работать, одетой или мне что-то надо снять?
–Или, разумеется,–и нагло соврал:–заказчик просил вас изобразить полностью обнаженной и, честно говоря, мне  тоже кажется, что так будет наиболее эффектно.
–Тамара немного застеснялась, промямлила что-то, что она не думала, и ее белье не совсем подходит для натурщицы, но я на корню пресек все сомнения, показав на ширму в углу,– Ваше белье, мадам меня не волнует, (тут я бессовестно врал), я не фетишист. Так что можете абсолютно приватно оголиться за этой перегородкой и выйти ко мне уже готовой к употреблению.
– Она подозрительно посмотрела на меня:
– Это в каком смысле?
– Сам понимаешь, задав такой вопрос, она уже продемонстрировала, что допускает любое развитие событий.  В общем, я лепил ее на протяжении месяца и, вероятно, половина этого времени была потрачена не на работу, а на тесное  и детальное ознакомление с моделью. Заказчик остался доволен, только все время удивлялся:
–Как это тебе, приятель, (он со всеми был запанибрата) удалось так здорово передать даже то,  на что я сам раньше не обращал внимания – оказывается у нее действительно одна грудь немножко больше и выше другой. Вроде незаметно, а ты усек. Молодца! Ты случаем здесь ее не это самое? Да ты не менжуйся , я не обижусь. Баба она классная - любого мужика раскрутит, я то знаю!
–Что ты, как можно! Работа – это работа с  личной жизнью ее путать не следует: « не балуй, где живешь и не живи, где балуешь!» Больше всех, в итоге, удивилась Тамара:
–Я не поняла, зачем ты меня раздевал догола, если лепил только бюст? – И вот тут я не удержался:
–Потому, что еще с восьмого класса хотел рассмотреть ваши ноги до самого конца, до того места, где они сходятся.
–Жора ты? Я знала еще тогда, что ты пялишься на мои ноги под столом. Скажи, а доску ты снял со стола?
–Я, конечно.
–Так я и думала.
–Так ты знала?
–Конечно, знала. Я же видела направление твоего взгляда, видела, как ты судорожно ерзаешь на стуле, как краснеют твои щеки и блестят глаза. Как подрагивает голос. Признаюсь, меня заводила ситуация, что мне под юбку заглядывает мой ученик. Я  даже специально иногда перед твоим приходом снимала белье, но ты, кажется, этого так и не заметил. 
– Ничего, зато теперь я смог ближе со всем этим познакомиться. И, знаете, Тамара Николаевна, я не разочаровался в своей любимой учительнице…
Так что, как видишь, литература вообще и Пушкин в частности у меня в любимчиках уже давно. Воистину, он наше все!  Пушкин с нами!
 Согласитесь, что  беседа наша получилась весьма интеллектуальной и соответствовала  и литературной, и спирто-водочной направленности мероприятия, а тема женщины и эротики послужила исключительно фоном к этой беседе.























ПОРТРЕТ НЕИЗВЕСТНОГО







Если бы рекламодатели тратили на улучшение своей продукции
 те деньги,
которые они тратят на рекламу, их продукция не нуждалась бы в рекламе.
  Уилл Роджерс



За иные вещи, которые мы покупаем, следовало бы платить фальшивыми деньгами.
Эрнст Рель












ЛЕНИНГРАД                1976






Кажется здесь. Я сверился по бумажке.. Да, все сходится и улица, и номер дома. Над входом таинственно мерцала зеленовато-лиловая надпись "СОЧНОЕ  ОО   IО". Я толкнул дверь и очутился в маленькой комнате с низким потолком. В углу, напротив входа, стоял огромный, вполкомнаты, стол, иэ-за которого на меня внимательно смотрели пронзительные глаза. Цвет глаз определить было трудно, так как, проникавший с улицы рекламный отблеск де¬лал все находящееся в комнате каким-то неестественным. Но казалось, что глаза имеют необычный лиловый цвет
Мне стало немножко не по себе. Нерешительно шагнув вперед, я положил на стол зажатую в кулаке квитанцию.
– Вот, – произнес я.– Должно бьть готово.
  Это мы еще посмотрим ! – У пронзительных глаз оказался до-вольно приятный низкий женский голос, в котором чувствовалось, однако, какое-то недоверие.
В арсенале обладательницы глаз и голоса были еще и руки. Одна из них не спеша взяла со стола мою бумажку, а другая заученным движением выдвинула ящик стола. Затем обе замелькали, перебирая какие-то конверты внутри ящика. Постепенно движения рук замедлялись. Теперь они осторожно вытаскивали конверт, гла¬за внимательно ощупывали меня, словно оценивая, и тот возвращал¬ся обратно. Но вот глаза задержались дольше, чем обычно. Настороженность сменилась победной уверенностью, руки задвинули на ме¬сто ящик, и на стол передо мной лег светло-коричневый конверт из плотной бумаги.
– Шесть штук. Распишитесь,– недоверие в голосе исчезло,
сменившись нотками усталости.
  Я расписался, взял конверт и осторожно открыл его. Внутри лежал блок фотографий. Шесть штук. Три с уголком и три без. И на всех шести был изображен пожилой мужчина очках, темном пиджаке, из-под которого вьглядывали пуловер и свет¬лая полосатая рубашка. Лицо у мужчины было худое, нервное, тень от носа падала на один глаз, и от этого казалось, что он смотрит из-за укрытия, высунув наружу только  пол-лица.
  Я продолжал внимательно изучать фотокарточки, но все больше убеждался, что этот человек мне незнаком.
– Извините, Вы, кажется, ошиблись,– как можно вежливее про-изнес я.– Это не те фотокарточки.
– Дайте сюда! – Теперь уже в голосе слышались недоверие и усталость одновременно. Пронзительные глаза снова внимательно. ощупали меня, затем столь же методично изучили фотокарточки.
– Все правильно, – недовольно произнес голос, – фотокарточки Ваши
– Но я не знаю этого человека. Я вижу его впервые в жизни.
– Это Вам только кажется. Люди вообще плохо помнят свою внешность.
– Вы хотите сказать, что это я?
– А кто же еще? – Голос недоумевал. – Взгляните в зеркало и убедитесь.
             Заинтересованный, я подошел к зеркалу. Ну что ж! Овал лица похож. Тоже два глаза и один нос, волосы и там и там темные, да и уши приблизительно одинаковые.
– Он же старше меня лет на десять, я не ношу очков и у ме¬ня нет такого галстука, – я вопросительно посмотрел в угол и наткнулся на сочувственный взгляд.
– Если не носите очки, то зачем тогда в них фотографироваться? - недоуменно произнес голос. – Немудрено, что они Вас старят на десять лет, да и лицо у Вас не совсем фотогеничное. 
– А галстук... – глаза улыбнулись. – Все правильно, нет у Вас такого. Это же  наш, дежурный. Для тех, кто ходит вообще без галсту¬ка.
 Рука вытащила из ящика галстук, несколько раз помахала им перед моим носом и спрятала обратно.
– И потом... – голос колебался, словно раздумывая стоит ли со мной откровенничать. – У нас ведь все-таки не художественный салон, а срочное фото. В каждом виде работ свои стандарты, свое качество. Так что можете не сомневаться – это Вы!
– Может быть, может быть, – пробормотал я растерянно.– Но от-куда они здесь взялись? Ведь я же не фотографировался уже лет пять!
– Как это не фотографировались?! – Глаза смотрели на меня недоуменно и обиженно. – Откуда же у Вас квитанция, а?
– Так это же Верочка, внучка моя. Ей шестнадцать лет исполнилось, будет паспорт получать. Самой сходить за фотокарточками некогда, вот она и попросила меня забрать и квитанцию дала. – Я виновато посмотрел в угол. - Так что за мою физиономию спасибо конечно, но уж Вы мне и ее фотокарточки тоже отдайте. Они-то уж точно должны быть здесь. Непременно должны!
Я снова посмотрел в угол, и мне стало стыдно. Красивые лиловые глаза обиженно угасали, глядя на меня с затаенной болью.


















Часть шестая





Рассказы



















ВОТ ТАКОЕ Я ГУАНО




Не шути с женщинами:
 эти шутки глупы и неприличны.
Козьма Прутков












Санкт-Петербург                2010

Подъезжая к поселку Бугры , я обратил внимание на что-то яркое, похожее издали на большой светофор, располагавшееся на обочине, справа от дороги по ходу движения.
 Подъехав ближе, я понял, что светофорные цвета образовывались из ярко-красного «Запорожца»-«мыльницы»  последней модели славного Запорожского завода, стоявшего с поднятой крышкой капота, которая, как известно, у этой машины находится не впереди, как  у нормальных машин, а именно сзади, где и расположен двигатель. Желтый цвет был следствием того, что из-под крышки капота виднелась спина женщины, что-то увлеченно рассматривавшей в глубине подкапотного пространства. Спина была облачена в ядовито-желтую кофту, а ниже спины располагалась необыкновенных, потрясающих размеров часть тела, которая ниже спины и находится. И эта часть была упакована в столь же яркие обтягивающие зеленые лосины или рейтузы, или бананы – в общем штаны. Дама неожиданно выпрямилась, посмотрела по сторонам и, увидев мою подъезжающую машину, как Александр Матросов на амбразуру, бросилась мне под колеса. Да так, что я еле успел затормозить.
Соответственно, я открыл дверцу, вышел и, не скупясь на выражения и не особо заботясь о пристойности слов, высказал все, что я об этом светофоре думаю, не забыв и по поводу брючат проехаться. Дама, как ни странно, даже не обиделась, а просительно и вежливо, с извинениями начала рассказывать о том, что, мол, машина ехала-ехала, а потом  вдруг ехать перестала. Она, дама, в отчаянии и никто не останавливается, никто ее горю не хочет помочь. Вот и приходится под колеса кидаться. Да и то – уже две машины, обдав ее потоком отборного мата, просто объехали и не подумали даже остановиться и хотя бы спросить у несчастной, в чем проблема. А проблема в том, что ее новенький, всего-то полгода, железный конек, ехал-ехал, а потом весь вдруг затрясся, стал как-то странно дергаться и совсем заглох. А теперь не заводится, хоть убей.  «Я его уже и упрашивала, и ругалась на него, и обещала новые чехлы ему купить, ничего не помогает».
–А бензина ему предложить не пробовали?– Я уже сталкивался с подобными женскими проблемами и знал, что полностью пустой бак – весьма распространенное явление в среде светловолосых, и не только, автоледи.
–Обижаете, молодой человек,  взметнув брови,  надулась дамочка. - Я хоть и блондинка, но не идиотка. Я на всякий случай, если датчик врет, вылила в бак десятилитровую канистру – теперь вся бензином пропахла. У меня же мой конек – мужского рода, а в мужиках, поверьте, я соображаю кое-что. Знаю, что, если их не подкормить, то и толку от них никакого! Молодой мой спаситель, помогите даме, век помнить буду! Я уплачу, не думайте! - Она пристально посмотрела на меня, тряхнула гигантским бюстом, провела руками по необхватным бедрам и стрельнула глазами по классической схеме: « в угол, на нос, на объект». Похоже, объектом был я, а слова об оплате за помощь были весьма двусмысленны.
Я мало что понимал в «Запорожцах».  Для меня эти машины всегда оставались загадкой, которую я не мог разгадать, – как это они ездят? Все у них не так, как у нормальных машин.  Единственным положительным качеством, в моих глазах, присущим «Запорожцу», служила относительная легкость его разборки и небольшой вес даже самых тяжелых деталей. После того как за 15 минут, пользуясь турником на детской площадке и небольшой лебедкой, мы с другом Славкой сняли с его «горбатого» двигатель  в сборе с коробкой и, водрузив его на толстую палку, внесли в лифт, подняли на девятый этаж соседнего с нужным нам подъезда, так как в нашем подъезде лифт не работал, на веревке вытащили все это на крышу, пронесли до нашего подъезда, спустили и вытащили на лоджию Славкиной  квартиры, где за два дня разобрали движок почти до винтика, притерли клапана, заменили кольца и вкладыши, собрали, на лифте же вернули  во двор, и, с помощью того же турника, «воткнули» на свое место, эта операция добавила мне уважения к продукции украинского автопрома, но не настолько, чтобы я горел желанием ездить на ней или заниматься ее ремонтом. Видя мои сомнения, дама всячески старалась заинтересовать меня, если не машиной, то своей персоной, намекая, что она в долгу не останется. Что звучало очень неоднозначно или даже, скорее, однозначно, учитывая телодвижения, которые она при этом совершала всеми частями тела. Была она невысокого роста с уже описанными мною весьма габаритными выпуклостями и спереди и сзади, с несколько излишним жирком на животике и на валиках вокруг талии, если бы можно было твердо установить, где эта талия проходит. При этом ее бюстгальтер, отчетливо просматривавшийся под обтягивающей кофтой-футболкой, был несколько маловат  и не вмещал все то, что предполагалось, он должен был поддерживать. Поэтому вокруг него, вокруг всех бретелек и других деталей конструкции тоже образовались выступающие части. Мне казалось, что ей должно быть больно, так как все эти детали врезались в тело. Видимо, я был прав, так как она постоянно поправляла бретельки, сдвигая их то в одну сторону, то в другую. А может, эти жесты были рассчитаны на привлечение моего внимания. Не знаю.
 Каюсь, но не в моих правилах было отказывать женщинам, хотя я уже давно не заводил подобных знакомств, но, «Если женщина просит»…
 Я отогнал свою «Бэху» на обочину, поближе к запорожцу и пошел смотреть туда, откуда совсем недавно торчали зеленые штанишки.
Не знаю, что, зачем и как она там смотрела, но одного взгляда было достаточно, чтобы понять «проблему». Центральный провод с трамблера выскочил из крышки распределителя зажигания и тихонько покачивался в воздухе. Вероятно, он постепенно выскальзывал и двигатель сначала начал работать на трех цилиндрах, затем, возможно, на двух, а потом замолчал насовсем, когда искра перестала поступать на все свечи. Отсюда и рассказ о том, что машина задергалась, затряслась, как норовистый конь, и встала. Ездить в  автомобиле  с одним работающем  цилиндром еще, кажется, не удавалось никому, даже блондинкам.
 Это было неинтересно, слишком обыденно и не давало никакой возможности для полета фантазии. Я  снял крышку трамблера, вставил провод на место, убедившись, что он надежно фиксируется резиновым колпачком, поставил крышку на место  и защелкнул пружинки-держатели.
–Ну, что там, что там? – прижимаясь к моей спине явно сильнее, чем требовалось для наблюдения за моими действиями, почти обнимая меня своими формами и тяжело дыша, шептала мне в ухо хозяйка красного чуда. – Можно что-нибудь сделать.?
 И тут меня словно бес попутал.
–У вас есть какая-нибудь большая тряпка?– Спросил   я, окидывая ее взглядом, стараясь изобразить некую заинтересованность. – Надо лечь под машину.
–У меня есть специальный коврик, муж всегда возит его с собой. Это как у туристов, на нем не холодно.
–Ничего, я думаю, что мы не замерзнем .–с ехидцей произнес я.
–Мы? – Кажется, она не ожидала от меня такой прыти, но без возражений достала из багажника, который вопреки всем привычным  понятиям, находился там, где у всех нормальных машин находится капот, большой  двухслойный туристский коврик незабываемого персикового цвета сверху и синего снизу. – Пойдет?
– Главное, чтобы вам не было холодно. –Я многозначительно улыбнулся, взял коврик, развернул его и расстелил рядом со своим «бумером».
–Ложитесь на спину, – скомандовал я.
 Что, прямо здесь? – Дама явно была шокирована, но послушно опустилась на коленки, явив миру бесподобную коленно-локтевую позицию.
Я фривольно похлопал ее по откляченной попке и повторил: – На спину, подруга, на спину.Кстати, тебя как зовут?
–Юленька, опускаясь на живот и перекатываясь на спину,– с  придыханием ответила она. Наконец, процесс укладывания был завершен.
–Я готова, что дальше? – Кажется, она была настроена выполнить любую команду.
– А теперь смотри. Видишь у меня под машиной толстую длинную трубу, которая идет от заднего моста вперед. Задний мост – это то, на что надеты задние колеса, – на всякий случай, пояснил я.– Как ни странно, но дополнительных вопросов не последовало.
–Ага, вижу, действительно толстая труба.
–Теперь, Юленька, лежи и смотри внимательно на эту трубу.
Я сел за руль, завел двигатель и, стараясь делать все очень плавно, чуть-чуть сдвинулся с места вперед, а затем назад.
–Видела? –я подошел к ней и присел на корточки рядом.
–Видела, видела! Она крутится.
 Страдалица оказалась глазастой и не пропустила вращения кардана .
–А теперь перемещаемся к твоей ласточке. – Я подал ей руку, помог встать, что она сделала с некоторым разочарованием, и передвинул коврик вплотную к «Запору ».
–Давай, укладывайся, –снова сказал я и для пущей важности  снова легонько-тихонько похлопал ее по заднице, не рискуя на более плотный контакт.
Но, кажется, это ей понравилось и она, деланно смутившись, произнесла:
–А ты, молодой человек, умеешь уговорить женщину.  Ложусь, ложусь. – Она внимательно посмотрела по сторонам и добавила: – Но как-то здесь не очень уютно. Да и машины все время шастают.
–Ничего, машины нам не помешают. Ты смотри внимательно и сравнивай. Видишь ли ты такую же толстую трубу, как у меня?
–Знаешь, я еще пока у тебя ничего не видела, ни толстого, ни тонкого, ты все меня заставляешь под машинами ползать. А сам мою не ремонтируешь и меня не приласкал ни разу. А я женщина темпераментная, я ласку люблю, а не без толку на земле валяться.
–Ты смотри, смотри, – я чуть было не подавился сигаретой, услышав ее жалобы и откровения.
 –Нет здесь никакой трубы.– наконец она врубилась в тему. – У тебя есть, а у меня нет.
 Вот, Юлечка, в этом–то все и дело. Труба эта называется «карданный вал» и передает вращение от двигателя на  ведущие колеса .– Я решил сыграть роль до конца. – И на моей «Бэхе», и на твоем «Запорожце» ведущими колесами являются задние, а значит к заднему мосту, на который эти колеса надеты, надо присоединить карданный вал.
Она лежала на спине; согнув ноги в коленях и широко их расставив, и внимательно слушала. Я почти физически ощущал, как под белыми волосами вращаются карданные, коленчатые и распределительные валы, крутятся шестеренки в тщетных, кажется, попытках запустить процесс мышления.
–Тогда почему же у меня такого нет?
–Хороший вопрос, но это надо у тебя спросить, где ты его потеряла. И вот тут, похоже, двигатель мыслей в ее головке запустился, и какое-то реле щелкнуло.
–Она как-то очень бойко вскочила, выдала длинное ругательство, которому мог бы позавидовать даже знакомый мне адмирал Владимирский, хотя он считался вторым на пограничной морской базе матерщинником после  старшего прапорщика  Миколы Разбейхари с большого сторожевого корабля, который заочно признавался лидером  по этой части среди всех пограничных морских частей страны.
– Знаю, знаю,  – завопила она, – сощурив свои ярко подведенные глазки.– Я своему мудаку говорила, что слышала, как что-то звякнуло, когда он на даче через канаву переезжал.  «Иди, – говорю, посмотри. Наверное, что-то отвалилось». Но он меня только матом покрыл и под дождь вылезать поленился. Вот тогда, наверное, этот самый толстый вал и потерялся. – Она пылала праведным гневом. – Как ты говоришь, эта штуковина называется, что мне надо покупать? Она дорогая?
–Сколько стоит, не знаю, но думаю, что это дефицит. Спрашивать надо в магазинах, а лучше на автобазарах карданный вал для 968-го запорожца, но я слышал, что они редко бывают, так как не очень пользуются спросом. Ломаться они не ломаются, так что редко кому нужны.
– А что же мне сейчас делать?– Она растерянно смотрела на меня.
–Не  боись, сейчас я по временной схеме тебе все подключу; я когда-то такое очень давно уже делал, только на «горбатом». До дома доедешь. Кстати,  ты где живешь?
–Юленька, кажется, обрадовалась этому вопросу, так как он явно был в фарватере ее  мыслей.
–Да здесь, недалеко, на Есенина у Луначарского. Есенина, четыре квартира восемнадцать. Запиши телефон, но без звонка не вздумай явиться. Муж иногда и днем бывает,  на пол часика заскакивает с работы. Она сделала неприличный жест, объясняющий, для чего муж заскакивает  в обед, села за руль и радостно послала мне воздушный поцелуй, когда машина мгновенно завелась.
–Вот умница!  Работает.– Она радовалась, как ребенок. А ты молодец, приезжай, я у тебя в долгу – рассчитаюсь, за мной не заржавеет!
Я и не сомневался. Какая может быть ржавчина при таких формах и такой тупости. Вот уж воистину – толстый вал. Я представил себе физиономии продавцов, когда у них будут требовать достать за любые деньги карданный вал для «Запорожца» и их разочарование невозможностью удовлетворить прихоть  клиентки. Меня немного мучила, конечно, совесть, но я ее успокаивал тем, что, надеюсь, среди тех, кто будет ей доставать этот самый вал, найдется кто-нибудь, кто окажется проворней меня, доедет до Есенина и непременно удовлетворит хотя бы другие ее желания.
 На том и расстались. Она, счастливая, поехала домой, а я, довольный спектаклем, тоже отправился дальше.
 После этого я, , проезжая по Есенина и видя дом с крупной цифрой четыре на стене, буквально рядом с перекрестком с Луначарского, улыбаюсь, вспоминая зеленые Юлькины штанишки и желтенькую кофточку на два размера меньше, чем необходимо. Интересно, нашла она кардан? Подозреваю, что где-нибудь нашелся еще один шутник, который решил, что ей можно и что-нибудь втюхать от какой-нибудь другой машины. От «Москвича» или «Жигуля». Тогда в истории непременно появится еще одно действующее лицо – мастер со станции тех обслуживания, который будет долго мучиться, пытаясь понять,  зачем, а, главное, куда эта дама просит установить карданный вал. А еще мне было бы весьма любопытно посмотреть на реакцию ее супруга, когда Юля станет ему рассказывать, как она ложилась на коврик на обочине шоссе и выявила отсутствие «утерянной» железяки.  Простите, Юля,  меня грешного. Вот такое я гуано!




































Преферанс в сукке



Нет человека праведного на земле,
 который делал бы добро и не грешил.
 Экклезиаст 7.20




Санкт –Петербург                2016
Бейл Канторовский проснулся в ужасном настроении, которое пришло к нему еще со вчерашнего вечера, когда он обнаружил пропажу своей гордости и  своего украшения –  именных  карманных швейцарских часов  белого золота фирмы Vacheron Constantin стоимостью около 80 000 американских зеленых  денег, подаренных ему на пятидесятилетие общиной синагоги за многолетний его труд на посту  сначала судьи, а затем и председателя раввинского суда небольшого городка на самом западе Белоруссии. На  откидной крышке изнутри красовался девиз евреев-зелотов и маккавеев  времён Иудейских войн   «свобода или смерть!».  Рав  Бейл чрезвычайно гордился этим подарком и расставался с ним только, когда ложился спать, да еще иногда клал часы на стол во время исполнения своих судейских обязанностей, разбирая те или иные споры между членами общины или читая молитвы в синагоге, где ему приходилось время от времени отвечать на вопросы верующих, разъясняя отдельные положения Торы, Талмуда или Галахи. Он очень ценил время, как свое, так и своих слушателей, а потому тщательно контролировал его по своим замечательным часам. Кроме того, что это был дорогой во всех смыслах подарок, часы еще были и просто очень красивы. Серебристый циферблат великолепно гармонировал с белым золотом корпуса и крышки. На сапфировом стекле не оставалось царапин и  оно всегда сияло чистотой и свежестью. Хронометр был выше всяких похвал: имел какую-то невообразимую точность хода, вечный календарь, жаль только, что не еврейский, а обычный Грегорианский. Но, поскольку имелся индикатор фазы Луны, то это помогало в определении   начала месяцев и   дат основных праздников.
 Бэйл специально съездил в антикварную лавку в столицу и приобрел толстую венецианского плетения старинную серебряную цепочку, скорее, цепь в палец толщиной, которую он пропускал через петлю в жилетке, страхуя часы, лежавшие в специальном брючном кармашке. Он бы не поскупился и на золотую цепочку, но найти такую из белого золота не удалось, а желтая – не сочеталась с корпусом часов. Пришлось довольствоваться серебром, хотя все окружающие предполагали, что цепь именно  из золота.
 И вот, вчера когда Бейл разделся перед тем как отправиться спать и снял жилетку, он, к своему ужасу, обнаружил, что цепочки на привычном месте нет. Он судорожно начал ощупывать  брючный карманчик, но и там было пусто. Полночи Бейл ворочался, мешая спать своей Циле, но не стал ничего ей пока говорить. Стоит ли удивляться, что утром он проснулся весь разбитый, с мешками под глазами и головной болью. Не стоит думать, что его мысли крутились исключительно вокруг стоимости часов – Канторовский был выше этих светских ценностей. Для него самым страшным, неприятным и даже противным было сознание того, что среди его прихожан нашелся человек, который решился похитить столь значимую  для него  вещь, хотя все в городке знали, как она ему дорога. Среди его паствы оказалась паршивая овца! Это – пятно позора для  всех евреев общины, это позорит и его самого, очевидно, не сумевшего распознать вора промежду  своих земляков. Он помнил, что, как всегда, положил часы на стол рядом со  свитком Тэйры , прежде чем начать читать молитву. Затем он приступил к разбору взаимных претензий двух уважаемых граждан, которые никак не могли поделить  ребенка, которого родила жена одного из них. Второй же утверждал, что тоже был в интимных отношениях с женой соседа и ребенок от него. Этот  неприличный по своей сути спор, был однако, легко разрешим, ибо гласит десятая заповедь: «не возжелай дома ближнего твоего;
не возжелай жены ближнего твоего, ни  раба его, ни рабыни его,
ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего». Так как мать ребенка клялась, что никогда не изменяла мужу и что ребенок именно от него,  Бейл, хотя и не верил до конца в ее искренность,, но , основываясь на своем понимании того, что лучше для общины, дабы не вызывать раздоров в семье этой женщины, сослался именно  на десятую заповедь и прекратил спор, своим  решением признав женщину верной женой, а ее мужа отцом ребенка.
Довольный тем, что он сумел так изящно и быстро разрешить этот спор, Канторовский   только собрался перейти к следующему вопросу, но  в это время шамаш - синагогальный служка позвал его к телефону, который находился  у входа в синагогу около ниши, в которой стоял шкаф со свитками Тэйры, символически обозначавший место хранения скрижалей с заповедями,  прикрытый занавесом – парохетом.
 Раввин спустился с бимы – возвышения посредине синагоги, откуда обычно он или иногда хазан читали Тэйру и где на специальном столе рядом со свитками остался лежать и его любимый хронометр. Честно говоря, Бейл совсем забыл о нем,  когда вернулся обратно, переговорив со своим старинным приятелем раввином Шаулем Гуртенбергом, который пригласил его на следующей неделе, когда начнется праздник суккот, как обычно, к себе в сукку на партию в преферанс, пообещав неплохую компанию заядлых преферансистов и уважаемых людей.
 Надо сказать, что Бейл был фанатом преферанса еще со студенческих времен, когда жил в Ленинграде в общежитии Политехнического института, учась на инженера - металлурга. Частенько они с ребятами могли всю ночь просидеть, расписывая «пулю », яростно сражаясь за каждый вист. Денег у студентов, разумеется, не было, а потому и стоимость виста обычно составляла всего одну копейку. Это уже потом, после окончания Политеха, Бейл, помыкавшись по разным закрытым НИИ, понял, что еврею здесь ничего больше, почетного звания старшего или ведущего инженера  не светит и поступил в ешиву , а затем и в копель . Это был тяжелый период его жизни, потребовавший напряжения всех сил, так как изучение Тэйры и Талмуда – дело нелегкое. Но он был, во-первых, упрям,  во-вторых, талантлив, умел быстро запоминать тексты молитв, а в третьих,  понимал, что это единственный для него  и его семьи путь к разумному и достойному существованию. И после многих лет ежедневных занятий с утра до вечера,  лет напряженного труда он добился своего – получил  смиху , Постепенно он стал одним из самых уважаемых людей своего города, и даже имел определенную известность и вес в республиканских еврейских организациях. Его много раз настойчиво уговаривали переехать на родину предков, в Израиль, обещая место раввина в каком-нибудь крупном по меркам этой маленькой страны городе. Но, следуя своим внутренним, самому непонятным мотивам, Бейл категорически любил свою родную Белоруссию со всеми ее  советскими мерзостями и никуда ехать не хотел, несмотря на постоянное капанье на мозги когда-то очень любимой, но со временем порядком поднадоевшей Цили,  из  хрупкой стройненькой  студенточки превратившейся в большую груду жирного мяса с огромными выпуклостями и спереди и сзади, с ляжками, которые не могли сойтись вместе. Жена давно перестала привлекать его интерес, так как ко всему прочему оказалась неожиданно фригидна и старалась по возможности, всячески избегать исполнения своих супружеских обязанностей. Но последние три или четыре года Бейл перестал, к удовольствию Цили, мучиться, как на гору Сион карабкаясь на  колышущиеся холмы ее тела. В это время в его жизни, случайно, видит бог, он этого не искал(!) случилась шестнадцатилетняя девочка, которая заставила его помолодеть лет на двадцать, снова почувствовать свою силу, желание, которого он давно, наверное,с первой брачной ночи с Цилей, больше никогда не испытывал. И это не прошло до сих пор. Как благочестивый еврей и порядочный человек, Бейл не собирался уходить от Цили, делая несчастными  двух своих дочерей, которые, хотя и были уже вполне взрослыми, но очень любили мать и его. Девочки были хорошими дочками,и он хотел быть им хорошим отцом. Но и от своей Эсфири он не мог отказаться, ибо тогда терялся для него смысл жизни. С каждым днем, проведенным вместе с этой юной и преданной ему девочкой, он все сильнее привязывался к ней, читая ее постепенно, как необыкновенно интересную и бесконечно познавательную  книгу.  Вот и вчера, сразу после окончания синагогальных дел, разрешив несколько мелких споров, он сел на свой любимый велосипед и покатил на другой конец городка, где  предусмотрительно подальше от любопытных глаз  снял в частном секторе небольшой, но уютный домик с ухоженным садиком и двухоконным мезонином. Именно в нем больше всего любил Бейл ласкать свою Эсфирь, хотя никогда не отказывал себе в удовольствии сделать это в любой другой части дома. И Эсфирь никогда, в отличие от Цили, ему в этом не отказывала. Девочка была сиротой, и Бейл не боялся как-то засветиться перед ее родителями.
 Но это было вчера. А сегодня в пятнадцатый день месяца Тишрей – первый день самого веселого  еврейского праздника Суккот Бейл на своем  стареньком потертом зеленом «Урале» катил совсем в другом направлении. Сегодня он предпочел своей Эсфири встречу с Шаулем и еще неизвестными ему двумя любителями замечательной игры. Он каждый год хотя бы один день проводил в сукке  у Шауля, хотя и у него самого во дворе уже стояла куща, которую он закончил возводить на прошлой неделе, сразу после Йом Кипура . Он поступал просто: каждый год аккуратно разбирал сукку, складывал все детали в сарай, пронумеровав их краской, а на следующий год без всяких проблем, как из конструктора, заново собирал  стены. И только схах – крышу надо было каждый год делать заново, так как это была самая ответственная часть сукки. Если сделать схах неправильно, используя несоответствующие материалы, то сукка окажется некошерной и заповедь не будет исполнена. Крышу складывали из веток, палок, листьев и аналогичных материалов. Бейл придумал использовать соломенные циновки – маты, которые было легко укладывать и снимать, можно было использовать из года в год. А еще это было удобно тем, что всегда можно было убрать одну или несколько циновок, чтобы были видны звезды на ночном небе, или, наоборот, добавить, чтобы большая часть сукки была закрыта от солнца. Таковы были правила, с этим ничего не поделаешь.  Если было тепло, то они с Цилей ночевали и проводили много времени в сукке. Но это было давно, когда жена еще привлекала его, как женщина. А в сукке было особенно романтчно ласкать ее хрупкое тело. Но с тех пор, как хрупкость куда-то испарилась, а тела стало столько, что было боязно за собственное здоровье, а тем более, когда появилась Эсфирь, для которой он тоже поставил во дворе ее домика кущу, он предпочитал праздновать суккот и исполнять заповедь именно с Эсфирь. Циля не особенно интересовалась тем, почему ее Бейл перестал приходить к ней в шалаш. Перестал – и слава богу. Не надо стараться изображать удовольствие, которого не получаешь, не надо задыхаться, как в приступе астмы, не надо постоянно вскрикивать, привлекая внимание соседей и прохожих, и делать вид, что   
ей это нравится. Ей ЭТО не нравилось совсем. С тех пор как она родила младшую дочь Циля  начала ненавидеть процесс производства детей, тем более что возраст и полнота уже никак не способствовали тому, чтобы еще увеличить семью очередным ребенком. Так что объяснения мужа об игре в преферанс у  Гуртенбергов, с которыми она была хорошо знакома и относилась и к  Шаулю, и к его маленькой, нахальной женушке с коровьими глазками вполне лояльно. Однажды она решила все-таки проверить и заявилась туда, чем поразила не только хозяев, но и Бейла. Он даже накричал на нее. Правда, сделал он это очень хитро, отругав ее за то, что она одна вечером ходит по городу без мужчины, а в городе полно всякой мрази, которая может ее обидеть и покуситься. Бейл да и Шауль с трудом, правда, могли себе представить того, кто по доброй воле покусился бы на эту гору сала. После этого Циля уже больше никогда не предпринимала никаких попыток  как-то контролировать мужа. Иногда, правда, она размышляла, и в ее небогатом мыслями мозгу возникал один вопрос: ее муж всю жизнь был очень темпераментным мужчиной, и когда-то буквально не слезал с нее ночи напролет. А сейчас,интересно, как же он обходится? Или ему уже тоже это не нужно?
Ответа на этот вопрос у нее не было, и она, довольная уже тем, что такая мысль пришла ей в голову и тем, что спать одной на кровати намного комфортнее, чем вдвоем, спокойно засыпала, не мучаясь более никакими мыслями.

Довольный Бейл,  расслабленно сидя в удобном кресле, с удовольствием потягивал отличное  красное вино, которое его другу привезли из Галилеи. Шауль в этом году учел опыт прошлых лет,  протащил в сукку  толстый электрический кабель и включил аж два масляных обогревателя, которые быстро создали уют и комфорт. Дети Гуртенбергов, а их было четверо, украсили  три стены сукки шариками, рисунками и игрушками, а – четвертую хозяин завесил толстым ковром с красивым восточным узором, что добавляло колорита и делало пребывание в сукке еще приятнее. На столе стоял хлеб  и большой поднос с сушеными фруктами: инжиром, финиками и урюком. Бейлу пришлись по душе оба других гостя. Одного, сорокалетнего раввина, из села недалеко от их города, он, правда,  знал давно, но это знакомство было шапочным. А второй – молодой парень лет тридцати оказался племянником Шауля, сыном его сестры, приехавшим специально из Витебска, чтобы исполнить заповедь у дяди. Времена изменились, и теперь они уже не были студентами и не были стеснены в средствах. Поэтому с одной копейки вист подорожал до рубля. Это уже была серьезная игра, где можно было и крупно проиграть, и крупно выиграть. Но деньги их интересовали менее всего. Просто играть в карты без денег – это профанация, кощунство. Карточные игры и придуманы для того, чтобы проигрывать , а лучше, разумеется, выигрывать деньги. Игра без денег, без всякого «интереса» создает у играющих иллюзию безнаказанности и ведет к неодуманным и глупым действиям, например,  к объявлению мизера  без семерок или к торговле до восьми бубей, когда на руках только шесть пик. Игра на деньги дисциплинирует, заставляет строже контролировать ситуацию и свои поступки.
Коллега Бейла из села, как и подобает настоящему раввину, оказался знатоком. Он прочел обязательную для первого дня праздника молитву  и,  к всеобщему удивлению, вытащил из своего огромного портфеля самый настоящий лулав , составленный, конечно, не из библейских ветвей пальмы, цитрона, этрога  и мирта, кои не растут в наших Палестинах, но их заменили ветка речной ивы, верба, лавровая ветвь и ветка березы. Бейл не был уверен, что этот лулав можно без натяжки признать кошерным, но с натяжкой, наверное было можно, тем более, что коллега уверял, что он читал где-то в энциклопедии о том, что именно так можно сложить кошерный лулав в местностях, где невозможно приобрести рекомендованные Библией растения. Кроме того, он рассказал, что не ломал сам эти ветки, а, как и полагается, купил их на базаре у нееврея. Бейл согласился с кошерностью лулава и его вознесли, выполняя традицию.
Желая тоже не ударить в грязь лицом,  Бейл потребовал у  Шауля принести еще одно кресло и несколько священных книг, которые, как ему было известно, хранились у Гуртенбергов дома еще со времен родителей., чтобы позвать ушлизин, то есть праведников, кто-то из которых непременно и незримо посетит сукку и займет это кресло, на которое  положили несколько книг. Но, наконец, все необходимые обряды были исполнены и приступили к игре. Оказалось, что раввин из села – игрок никудышный. Он мог выйти бланковым  тузом под играющего или, наоборот, пойти с маленькой от длинной масти под вистующего , выбивая у того козыря. А вот мальчик – племянник хозяина был, судя по всему, профи. Он мгновенно просчитывал расклады, делал точные, единственно правильные ходы и раз за разом писал на остальных висты, а Шауля даже оставил без одной на семи трефах. В общем,игра шла интересно, компания оказалась вполне совместимой, несмотря на разницу в возрасте. Шауль,  был на пару лет старше Бейла. Преферанс немыслим без интересной беседы и, пользуясь случаем присутствия в компании еще одного раввина, да и уважая житейскую мудрость Шауля,  Бейл решился задать вопрос, который мучил его со вчерашнего вечера. Он рассказал партнерам о пропаже своих часов, что вызвало небывалый гнев хозяина сукки и остальных.  Он решил спросить совета, но все сошлись на том, что марвихер  несомненно находился в синагоге во время пропажи и стащил часы, опрометчиво оставленные Бейлом, пока тот беззаботно разговаривал по телефону с Шаулем.
–Теперь я буду чувствовать себя виноватым, –  Шауль расстроился не меньше друга. Он знал, как тот дорожит этим подарком, знаком  уважения и внимания членов общины. Его племянник, разумеется, как воспитанный юноша, воздержался от советов старшим, а вот коллега выдал вполне здравую идею:
–Я бы Вам посоветовал во время следующих занятий в качестве темы выбрать рассказ  о Скрижалях Завета и написанных на них заповедях. Расскажите подробно о каждой из заповедей, о том, почему именно эти правила были создателем дарованы через Моисея народу и почему необходимо их выполнять, и что ждет того, кто нарушает их нарушает. Мне почему-то кажется, что это должно сработать. Только непременно очень внимательно следите за поведением и выражением лиц своих слушателей, особенно, когда дойдете до восьмой – не укради. Думаю, что вор, если, конечно, это не вор-профессионал, а среди паствы вряд ли такие есть, непременно себя чем-нибудь выдаст: отведет или опустит глаза, начнет суетиться, мять в руках носовой платок, поправлять кипу на голове без всякой надобности, а может даже попытаться уйти, не дождавшись окончания занятий, или вдруг уткнется в Тэйру или начнет вытирать пот со лба. В общем, я не знаю как, но уверен, что вор непременно себя выдаст каким-либо действием. Мысль, несомненно, была весьма любопытная, здравая и свежая. Поэтому Бейл сразу решил, что именно так и следует поступить. Поскольку в суккот никаких занятий по изучению священных книг не было запланировано, то он смог приступить к выполнению задуманного только через восемь  дней, когда закончились не только « праздничные будни» обычных дней суккота, но и Шмини Ацерет , являющийся дополнительным праздником после суккота, ибо Господь не желал расставаться со своим народом и попросил задержаться еще на день.
 Поэтому сразу после окончания всех этих праздников в день  Симхат–Тора , когда заканчивается годичный  и начинается новый цикл субботних чтений Тэйры рэв Канторовский  прочел вслух последние строки Второзакония, а хазан тут же начал читать  по памяти Книгу Бытия.
Но затем раввин несколько отступил от обычного порядка  занятий и стал рассказывать о заповедях Божьих, дарованных Моисею и им же записанных на горе Сион за сорок дней. Он подробно и долго рассказывал о том, что ждет грешников, не соблюдающих эти заповеди, о том, как они будут висеть на тонкой нити, окруженные языками пламени, и ничто не сможет их спасти, но только   тшува –  покаяние даст им надежду, может спасти от разрушительной силы греха. Тэйра и Талмуд много говорят о греховности человеческой натуры. Рассказчик  с увлечением и верой  подробно и зримо старался описать все несчастья и беды, ожидающие того, кто нарушает Божьи заповеди и показать, как можно покаянием заслужить прощение Господа. Не создавайте себе кумира, ибо только Бог один может быть для вас, созданных по его образу и подобию, служить примером.  Бог суров, но справедлив, ибо сказано во второй заповеди, что наказание за этот грех может быть наложено на твоих детей до четвертого колена, но милость господня для тех, кто почитает и любит Бога распространится не на четыре, а на тысячу родов. И соблюдай третью и четвертую заповеди – никогда не произноси имя господа напрасно, если не обращаешься к нему всем сердцем. Работай шесть дней, а на седьмой отдыхай. Соблюдай шабат – субботу. Не делай в оный никакого дела, изменяющего суть вещей, ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни раба твоя, ни вол твой, ни осел твой, ни всякий скот твой, ни пришелец твой, который у тебя, чтобы отдохнул раб твой, и раба твоя, как и ты. И помни, что ты сам был рабом в земле Египетской, но Господь, Бог твой, вывел тебя оттуда рукою крепкою и мышцею высокою, потому и повелел тебе Господь, Бог твой, соблюдать день субботний.  В пятой заповеди указал нам Всевышний: «Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет и да долголетен будеши на земли»  Шестая заповедь гласит: Не убивай! Господь дает нам жизнь, и только он вправе ее отобрать. Не возомни себя равным ему, отбирая жизнь у его созданий. Равно и суицид – есть тяжкий грех.
 Велик грех в нарушении седьмой заповеди. Вспомните как жестоко вы поступили,  обманув,  свою жену-женщину, которая много лет заботится о вас, готовит еду, чинит вашу одежду, убирает ваш дом и согревает вашу постель, которая в муках рожает вам детей. Тяжек  грех прелюбодеяния. Бейл видел, что слушатели сердцем слушают, проникаясь не его, но Господними словами. Душа Бейла тоже вибрировала в унисон его усилиям показать все ужасы, ожидающие грешников,  нарушающих заповеди.  Он кипел  возмущением, обличая грех прелюбодеяния, и только собрался перейти к восьмой заповеди –  Не укради, как неожиданно,  словно явление свыше, перед его пылающим взором пронеслось видение – обнаженное тело его Эсфири, ее стройные ноги, чувственные губы, темный треугольник волос внизу живота, торчащие  молоденькие груди с напряженными сосками, которые он так любил ласкать языком. И как дополнение к этой картине Бейл отчетливо  увидел себя, в нетерпении сбрасывающего одежды, вытаскивающего из петельки на жилетке толстую цепь, на которой покачиваются памятные часы. Он, словно в видеозаписи, смотрел, как  кладет  их на трельяж около окна, и опрометью бросается в нетерпении на кровать, чтобы в очередной раз прелюбодействовать, изменяя своей жене, нарушая восьмую заповедь.
Мудр был и прав сельский раввин. Нарушитель Божьих заповедей непременно выдаст себя.  Но человек слаб, и Бейл не смог расстаться с Эсфирью.























Право на жизнь
Научно-фантастический рассказ

Люди рождаются, умирают, а если еще что—то происходит в промежутке, значит, повезло.

Фрэнсис Бэкон


Самое высокое удовольствие это — доставлять удовольствие другим.

 Пьер Буаст


Санкт-Петербург                2016





Об этом  Женька мечтал десять лет,  с того самого полного слез и отчаяния дня, когда, сказав:
–Я ухожу, сынок, не плачь, не надо, – мама в последний раз посмотрела на него своими голубыми, измученными глазами, полными боли и любви и эти родные глаза закрылись навсегда. Именно тогда Женька, отплакав вопреки ее словам два дня у могилы, решился,  составил и отправил заявку в международный комитет «Право на жизнь». Хотя он не очень верил в саму возможность вернуть к жизни умершего, а еще меньше верил в то, что среди миллионов заявок, приходивших в Женеву, где размещался комитет, могут отдать предпочтение именно его просьбе, он искренне и очень подробно описал, каким замечательным человеком была его совсем еще не старая мама, как она сидела ночами у его кровати, когда он подхватил какую-то экзотическую инфекцию, вернувшись из молодежного лагеря в Бразилии. Не сдерживая слез, он писал, как мама отдала свою почку абсолютно чужому и незнакомому ей  человеку – девушке из Торонто,   на которую напали бандиты и ударили ножом. Об этом даже писали газеты и передавали новостные агенства со всего мира. Он старался показать, что лучше его мамы нет никого, и именно она наиболее достойна  быть выбранной комитетом. А еще он сообщал, что предусмотрительно, надеясь на положительный результат своей заявки, сохранил образцы волос, ногтей и даже салфетки с засохшей кровью. У мамы часто шла кровь горлом,  и она использовала эти салфетки, которые могли   бы теперь пригодиться для анализов и манипуляций.
Десять лет Женька ежедневно, не теряя надежды, всматривался в большой портрет мамы, висевший над ее кроватью, где они были сфотографированы с отцом на Черном море через несколько дней после свадьбы. Папа держал ее на руках в воде, такую молодую и красивую в белом купальнике, прижимая к себе, а она обвила его шею руками и положила голову на плечо. Видно было, какие они счастливы и как любят друг друга. И они всегда, сколько Женька себя помнил, так же любили и оберегали друг друга, а потом и его – Женьку, пока отец, работавший сапером, однажды не взорвался при разминировании какой-то особо хитрой бомбы, заложенной террористами  где-то в  гостинице в Африке. Отца хоронили в закрытом металлическом гробу, так как, по словам его коллег, приехавших на похороны, – хоронить там, собственно говоря, было нечего: бомба ко всему еще была прикреплена к нескольким баллонам с газом  и  от тела ничего не осталось
 После этого мама потухла, постарела, ее волосы покрылись белым налетом седины, словно солью, и,  несмотря на свои тридцать лет и очень обаятельную внешность, никогда больше даже не посмотрела в сторону ни одного мужчины, кроме одного – своего сына, которому она отдавала все свое время, все свое тепло, всю свою нерастраченную на мужа любовь. Нельзя сказать, что она баловала Женьку, нет. Она растила его в строгости, всячески стараясь сделать из него мужчину.
Чтобы он не чувствовал недостатка  мужского внимания, она отдавала его во все имевшиеся в их небольшом городке секции,  которые так или иначе могли считаться мужскими: в мото– и велогонки, в бокс, три вида борьбы, акробатику,  прыжки на батуте и даже  парашютную.
Прыгать Женька панически боялся,  и каждый прыжок давался ему с величайшим трудом, скорее надо признать, что веселый  и добрый на земле Гоша – Егор Михайлович, его тренер, становился злобным и непримиримым тираном на борту и просто, как кутенка, вышвыривал его из открытой двери самолета, придав начальное ускорение пинком под зад. Но постепенно Женька поборол свои страхи и прыгал уже самостоятельно,  начав даже получать некое удовольствие от прыжка, особенно  когда купол парашюта уже надежно реял над головой, воздух переставал свистеть в ушах и забиваться в легкие, не давая дышать, сердце приходило в нормальное состояние, и можно было с радостью убедиться, что и на этот раз ничего страшного не произошло, что необходимости рвать кольцо запасного парашюта нет, и снова доступно  спокойно наслаждаться безграничными просторами полей, речки и озера  внизу и высматривать свой дом, пытаясь угадать – видит ли его мама. Он знал, что она всегда тайком всматривалась в небо во время его прыжков, зная о его страхах, волнуясь не меньше, а может, и больше его самого, но не показывая вида.
Сказать, что Женька любил маму,  – это ничего не сказать  –  он ее боготворил. Еще в  в первом классе, он однажды заявил, что женится только на маме и  даже объяснил такую позицию:– мама самая красивая; она красивее всех девчонок в классе и даже на всей улице, и даже во всем городе.– Она даже красивее Ирки Шумаковой, смешливой,  рыжей веснусчатой и ершистой пышки с косичками из параллельного класса,  которые Женька обожал дергать. За что и получал периодически «леща» то от самой Ирки, а то от ее старшего брата Сереги. Правда, когда они стали постарше и Ирка неожиданно в ответ на его очередные приставания не сказала:» Женька, ты что, маленький? Что ты меня все тягаешь за косы, нет, чтобы поцеловать!», то Женька до боли нацеловав ей губы,– так, что на следующий день весь класс кроме ее губ ничего не обсуждал, он, придя домой, заявил маме, что решил на Ирке жениться, так как мама, конечно красивее, но он для мамы слишком молод и он же – сын. А сын не может жениться на маме – это неправильно. Мама не возражала, и с тех пор Ирка стала часто бывать у них дома, а Серега перестал присматривать за сестрой, переложив эту обязанность на ее, как он выразился, хахаля. - Парень крепкий. Если что защитить сможет, а у меня и без этого забот хватает.
 Когда у мамы неожиданно во время какого-то  очередного осмотра на работе, гинеколог обнаружил опухоль чего-то там внутри по женской части, мама ничего не сказала Женьке. Сознавая, что ничего с этим сделать нельзя –сама была медиком,– она все понимала, приняла это как данность и не хотела , чтобы сын переживал впустую. И только когда у нее начались страшные боли, которые зачастую испытывают онкологические больные на последних стадиях болезни, когда понадобилось делать обезболивающие уколы по несколько раз в день,  Ирка, сама уже ставшая к этому времени врачом, раскрыла Женьке глаза, объяснив, что происходит. Женька отказывался в это верить, а когда наконец поверил, то тут же сделал Ирке предложение.
–Я хочу, чтобы мама нас благословила, и кроме того, это же будет невозможно потом, после…  Тогда   я не смогу. И мама была рада:
– надо было чуть раньше, может, я бы внука дождаться успела.  А так… Ну хоть буду знать, что когда-нибудь внуки у меня будут.
 И вот, наконец, сегодня, Женька обнаружил в прибитом на  телеграфном столбе возле дома зеленом деревянном почтовом ящике, сколоченном еще отцом, долгожданный  красивый кремовый конверт с эмблемой комитета на лицевой стороне – двумя сердцами, олицетворяющими две жизни – старую и новую, первую и вторую.
 Дрожащими руками, чуть не плача, Женька торопливо вскрыл письмо, прочел, затем перечитал, затем перечитал еще два раза, отказываясь верить в написанное. Потом он позвал жену, дал прочитать ей и спросил:
–Ты же врач, объясни мне, механику, я не догоняю. Везде же пишут и говорят, что можно вернуть любого человека, а маму,  значит, нельзя? Это как?
– Нет, Женька, и маму можно, но беда в другом. Ирка уже тоже готова была разреветься. – У мамы был рак. И эта информация сохранилась в ее ДНК. Если вернуть маму к жизни, то в ее генах эта болезнь никуда не денется, она  там «прописана». Это значит, что все повторится, причем уже намного быстрее,  так как генетический материал, который ты хранишь, взят либо после смерти, либо незадолго до нее. И мама  вернется, неся уже в себе ту же болезнь, и снова вынуждена будет пройти через все мучения и боль последних  месяцев и дней. Ты хочешь этого? Именно об этом кто-то из комитета тебе и пишет, пытаясь как-то объяснить и смягчить ситуацию. Возврат всегда возможен при наличии генетического материала, но вернувшийся человек – это тот же самый человек; исправлять генетику пока еще не научились.
–Так что же делать? Зачем мне тогда нужно это решение комитета, если маму не вернуть.
Женька вспомнил полные боли мамины глаза и ее стоны, которые она пыталась сдержать, кусая подушку, вспомнил кровь, шедшую у нее из горла, когда она вдруг начинала кашлять, – видимо, уже все ее органы были поражены этой гадкой болезнью, и понял окончательно, что он не сможет второй раз заставить маму вынести все это и сам не готов все это заново пережить, зная наперед, чем все закончится.
– Подумай, может кто-то еще?– Ирка более трезво и с меньшим количеством эмоций вдумывалась в ситуацию – получить такое разрешение,   фактически выиграв невероятный шанс, –  один из многих миллионов – это фантастическая удача. Не воспользоваться этим – просто глупо.
Женечка, маме не помочь,– Ирка нежно обняла его, заглядывая в глаза. – Кто-то другой, близкий тебе, подумай. Разрешение комитета – обезличено. Оно просто дает тебе право на  одно возвращение к жизни по твоему выбору.   Не отчаивайся, я знаю, как ты мечтал об этом для мамы. Я и сама хотела бы, чтобы она была с нами, чтобы могла увидеть Настеньку и Максика, поиграть с ними, поносить на руках, взять на колени, чтобы детки могли сказать ей «бабушка» Увы, это невозможно, этого никто из нас не мог предвидеть; этого мы не учли, даже я, хотя и врач. 
 – Не знаю, Иришка, не знаю. Я не готов, я никогда ни о ком другом даже не думал, да и некого. Ты же знаешь, что от папы ничего не осталось, все сгорело – гроб был пустой - генетического материала нет.
–Подожди, а ведь у тебя, кажется, был брат.  Ирка старалась прежде всего отвлечь Женьку, вывести его из ступора, в котором он пребывал, сраженный известием, что все его десятилетние надежды в одночасье рухнули, что не увидит он снова маминых голубых глаз, не сможет опять обнять ее, не почувствует на своей щеке или на лбу прикосновения маминых нежных губ.
– Брат? Брат был – Валек. Он утонул где-то в Сибири или на Урале, когда я был еще маленьким и дергал тебя за косички. Они с друзьями сплавлялись на плотах и каяках по какой-то речке, наткнулись на камень, каяк перевернулся, Валька затащило в водоворот или в сифон.  Его так и не наш
ли, сколько не искали. Говорят там сумасшедшее течение. Видимо унесло очень далеко или под какой-то камень затянуло. Даже водолазы не нашли. Так что и здесь полный ноль – не осталось ничего.
– Слушай, а мама, случайно. Не хранила каких-то его вещей с раннего детства;  многие женщины так делают, – ну, там первые волосики или даже соску.
–Соску?– удивленно переспросил Женька.
–Ну, да. На соске тоже могли остаться биологические следы. Иногда даже по жевательной резинке удается произвести генетическую экспертизу; например, я точно знаю, что  были случаи, когда по жвачке  устанавливали отцовство и другое родство. Это описано в медицинской литературе. Не знаю, как в  в нашем случае, но вдруг…
Они два дня методично обшаривали все потаенные уголки дома, разобрали все полки в шкафу, просмотрели все карманы в старых папиных костюмах и пальто, проверили несколько обнаруженных старых, вышедших давно из моды маминых клатчей и ридикюлей. Увы, ничего похожего на вещи, которые могли принадлежать старшему брату, они не нашли, кроме перочинного ножика с огромным количеством предметов, который Валек когда-то подарил брату и про который Женька совсем забыл. Он обрадовался находке, так как это была память, но для их целей не годилось.
–Женечка, думай, думай еще.
–Иришка, честное слово не знаю. Может, из твоих кто-то
–.У меня, слава богу, родители живы, брат Серега тоже жив, а больше вроде бы я ни о ком не помню. Женя, а помнишь нашу первую учительницу – Надежду Васильевну? – Ирка спросила, но сама же и ответила–Так она же умерла уже очень старенькой, ей за восемьдесят, вероятно, было. Наверняка, у нее тоже были какие-то болезни, которые объявятся снова. И потом у нас тоже ничего от нее нет для возвращения.
 –Ирка, я придумал. Помнишь Толика Бойцова? Ну, которого убили городские, когда он вступился за Зинку Терехину на танцах.  Он же любил ее, кажется, они собирались пожениться, но не срослось.
–Женя, мысль вроде здравая, но я сомневаюсь. Знаешь почему? Зинка уже лет восемь как замужем, у нее двое детей, и, кажется,  там у нее с мужем все хорошо. Представляешь, – и вдруг появляется Толян. И ему не в радость, и Зинке с семьей проблемы. Кто его знает, чем это может обернуться. Толька-то парень был горячий, без тормозов. А у нас только одно разрешение…
–Ну, тогда даже не представляю.
Но Ирина , нахмурив лоб, вдруг сообразила:
 –  А помнишь, соседи у вас задохнулись, я еще тогда маленькая была,  я   их почти не помню.
–Знаешь,  во-первых, на самом деле угорела от печки одна только тетя Клава, остальных – всю семью вовремя вытащили: – и дядю Володю, и трех пацанов, и бабусю, не помню, как ее звали. Они все потом отсюда уехали, а дом продали. Там теперь наша почтальонша Зойка живет, с дочкой. И потом, эта Клавка такая была стерва, что я бы ее сам удавил, а не то, что возвращать.
Ирка с удивлением посмотрела на мужа – это было так на него не похоже; он был добрый , отзывчивый, всегда готовый помочь, а тут вдруг  столько злости и кажется, даже ненависти.
–Что это она тебе сделала, что ты на нее так сердит.
–Я не сердит ––  повторил Женька, я бы ей специально заслонку в печке перекрыл, если бы мог. Кстати, всякие планы, как ей навредить, у меня были, но, конечно, не до такой степени.
Ирка теперь уже подозрительно смотрела на Женьку, хлопая своими длинными ресницами и хмуря брови.
–Так что она тебе сделала?
–Она постоянно нам досаждала, маму все время изводила. Придет, сядет и говорит, говорит, что сон видела, как папка на мине подорвался, или еще что-нибудь в том же духе, Мол, найди себе мужика, который дома будет почаще, а твой, небось, там где-то другую зазнобу нашел, потому и ездит все время в какие-то странные командировки, откуда всегда загорелым, как с пляжа, возвращается. Мама каждый раз ревела после этих ее визитов, так что я, когда чуть подрос, просто перестал ее в дом пускать – нет, мол, мамы, и все. И сахар к чаю у нас закончился, и варенья нет. Так эта гадина на меня окрысилась и стала моего Барса гонять, а потом вообще отравила – я даже сосиску, которую он не доел, нашел и бродячей собаке скормил, каюсь. Так та тоже через час сдохла. Я пришел к этой заразе и пообещал, что ей тоже такую сосиску принесу – она разоралась, побежала маме жаловаться. Мама на порог ее не пустила, выставила вон, пообещав заявление в милицию написать. Клава, кажется, испугалась и больше к нам не ходила. А я очень переживал и мама тоже. Барс был такой ласковый и умный. Придет, бывало, вечером, запрыгнет мне на колени, ляжет и подушечку маленькую когтем подтягивает себе под голову, чтобы было больше места, где ему разлечься, и урчит от удовольствия. Очень он любил, когда я ему животик гладил, там у него было такое место, где шерсти совсем не было, – только розовая кожа. Он просто балдел, когда его там ласкали и благодарно мяукал. А еще он умел лаять.
– Как это лаять? Это же кот,– Удивилась Ира.
 Он, когда видел птиц, на улице или даже через окно, всегда застывал в охотничьей позе, словно  пойнтер, почуявший фазана во ржи и издавал звуки, похожие именно на собачий лай. Нечто вроде «ав-ав». Может он в прошлой жизни  был собакой и ходил на охоту, а?
Женька, слушай. - Глаза у Ирины вдруг зажглись внезапно промелькнувшей мыслью.– А может, не в прошлой, а в будущей, а?  Ты,  куда Барса дел? Кремировал?
–Не. Я его на обрыве над речкой похоронил. Специально даже плотнику нашему Ивану, ящик заказал, вроде гробика. Мама денег дала, да Иван не взял. Сказал, что батя мой как-то ему очень помог, и он у него в долгу. Что там, да почему, ни я, ни мама не знали.
– А ты бы смог найти место, где закопал кису?
–Разумеется, я там даже деревце посадил, чтобы случайно никто – ни люди, ни собаки не раскопали.
–До Женьки вдруг тоже дошло, куда клонит Ирина.
–А что, если комитет не будет против, если это можно, то я – за!
 
–Мама,  папа, идите скорей сюда. Смотрите, кто к нам пришел.– Настенька стояла на пороге, держа братишку за руку и восхищенно смотрела на посыпанную песком дорожку, ведущую от калитки к дому. Женька с Ириной вышли из комнаты, остановились в сенях, выглядывая поверх детей на улицу. А по дорожке лениво, но важно шагал здоровенный  рыжий сибирский котяра, брезгливо на каждом шаге отряхивая лапки от мокрого песка. Недавно прошел дождь, и коту это явно не нравилось.
–Мама, мамочка, можно он будет жить у нас? –  с надеждой в  два голоса начали клянчить дети.
–  Конечно можно, пусть живет, но, чур, убирать за ним будете сами.
–Ребята, давайте назовем его Барсиком или лучше просто Барсом. Он же такой большой, как настоящий барс. В это время на дорожку тяжело взмахнув крыльями опустилась ворона и села, глядя на приближающегося кота. От неожиданности тот остановился, но тут же опомнился, вытянулся в струнку, поднял переднюю лапу, как бы указывая направление на ворону, и громко, отчетливо произнес: – «Мя-ав – ав».























Зомби,
 (Или  Юридический казус)
Шуткой злою от природы
(жуткий запах, мерзкий взгляд)
ходят-бродят мертвоходы
и кусают всех подряд.
Полночь. Кладбище. Луна.
Всюду тлен и тишина.
Меж могилами тумана
Заклубилась пелена.

Отзвучал курантов бой
На часовенке кривой
И пронесся над погостом
Леденящий душу вой.

Подогнулися кусты,
Вниз посыпались листы,
Вся земля пришла в движенье,
Зашаталися кресты.

Открываются гробы,
Зомби лезут, как грибы
И сбиваются толпою...
Чует сердце - жди беды!












 
Вероятно, мало кто знает о существовании в Лужском, а ранее в Сланцевском районе Ленинградской области небольшой деревни Саба с населением около пятисот человек. А жаль, так как  места здесь изумительные.  Поблизости от деревни река Белка впадает в речку Сабу, которая, в свою очередь является притоком реки Луги.  В речках много рыбы.  Окружают деревню смешанные и хвойные  леса, в которых  полно ягод и грибов, водится разный зверь и птица. Основная часть населения – это бывшие колхозники бывшего же колхоза «Красный партизан»
 Пожалуй, основной достопримечательностью Сабы является факт наличия в деревне участка и дома скандально-знаменитого лидера группы «Алиса» Константина Кинчева, между прочим, кавалера ордена Святой Татьяны.
Административно деревня  ранее была подчинена центральной усадьбе колхоза,  распологавшейся в деревне Осьмино, а  нынче, кажется, просто Осьминскому сельскому поселению. Село Осьмино – старинное, большое. Вроде бы еще с четырнадцатого века упоминается в переписях. Есть в Осьмино старинная  каменная церковь Георгия Победоносца, построенная в пятнадцатом веке, есть клуб, куда  изредка   завозили какой-нибудь старый фильм, что уже было событием для всей округи. Есть еще в Осьмино больница, считающаяся районной, так как в давние годы Осьмино было райцентром Осьминского района, пока этот район не был упразднен. Есть рядом с деревней кладбище. Разумеется, есть пара магазинов, в том числе «Сельмаг» и «Продмаг». Короче говоря, жить можно. Можно даже сказать, что все, что нужно для жизни советского, не избалованного излишествами человека, здесь наличествовало. Была, правда, одна загвоздка. Проблема – не проблема, но, скажем, неудобство. Касалось это неудобство, в общем-то, в первую очередь не живых сельчан, а тех, кто отмучался, преставился, склеил ласты, дал дуба, сыграл жмура и т.п. Вот только выражение «сыграл в ящик» не подходит, так как именно с «ящиками», то бишь,  с гробами, то и была незадача. Точнее, как в старом анекдоте: « Правда ли, что в Одессе плохо с мясом? Ерунда! С мясом в Одессе очень даже хорошо, а вот без мяса – хреново!» Не было ни в Сабе, ни в Залустежье, ни в самом Осьмино, ни в одной из других окрестных деревень никакого магазина, где можно было бы приобрести «деревянный бушлат»,  в каковом, по православной традиции, надлежало человеку отправиться в свой последний земной путь. Конечно, иногда местные плотники делали эти, хоть и не хитрые, но и не столь уж простые изделия по заказу отдельных граждан. Но, во-первых, досок хороших было не найти, материал на обивку был в дефиците, да и всякие причиндалы, положенные к случаю тоже отсутствовали. Ближайшим местом, где можно было купить гроб, были Луга, Сланцы и, разумеется, Ленинград. Но это так говорится – ближайшим. А до Ленинграда ехать автобусом – около 4-х часов. Луга и Сланцы, конечно, ближе, но там выбора никакого, а бывало, что и вообще в наличии ничего нет - надо заказывать.  А усопший, он, как известно, нетерпелив – ждать не может, портиться у него не только характер…
 Вот и получается, что реально, в случае такой беды, надо было непременно ехать в  Питер, а значит, к стоимости гроба следовало приплюсовать еще и прогон грузовой машины в два конца. Поэтому главный агроном колхоза Николай Николаевич Яблоков,  перед которым, в связи со смертью его мамы, эта проблема возникла неожиданно и остро, был вынужден обратиться к начальнику механизированной колонны, размещавшейся, к счастью,  рядом с  той же деревней Осьмино. Начальник – молодой, недавно закончивший транспортный техникум, бывший местный колхозный тракторист Семен Иванович Рыбкин, или просто Сеня Рыба в просьбе не отказал – Яблоков был человеком, уважаемым в колхозе, а его светлой памяти маменька - ветеран войны, вообще проработала здесь чуть ли не тридцать лет, была в правлении колхоза и в парткоме.
 Так что Николай Николаевич за весьма и весьма умеренную сумму, внесенную честно в кассу предприятия, и всего одну литровку самогонки, каковую ему по случаю несчастья в семье, презентовал сосед Еремеич, делавший лучший самогон и в Осьмино, и в Сабе, получил в собственное распоряжение старинного своего приятеля Воробья – Воробьева Леньку с бортовым сто тридцатым ЗиЛом в придачу.
Машина эта обычно и использовалась в подобных случаях, так как была она оборудована по всем правилам сиденьями и высокими бортами для перевозки людей в кузове. На ней, обычно возили гостей на свадьбы и похороны, встречали на станции гостей, например, студентов, приезжавших на «картошку» или провожали колхозных парней в армию.
 Сеня выписал путевку, поставил необходимые печати и, строго настрого выговорил обоим – и Яблокову, и Леньке, чтобы ни граммули, ни-ни!
– И чтобы никаких левых поездок. В Ленинград – гроб купить и сразу обратно.– Если что не так… Больше даже никогда не подходи.
–Семен, ты что, ты же меня знаешь, Яблоков клятвенно сложил руки на груди, прижав их к сердцу, будто присягу давал. Все будет тип-топ!
–А с горючкой что?– вставил Воробьев, – кто оплачивать будет?
–Наниматель, разумеется, кто ж еще, – агроном, было, вознамерился что-то сказать, но колонный не дал ему даже рта открыть.– Николай Николаевич, не гневи бога. Я тебе машину и так даром даю, нет у меня талонов на такой пробег, нет. Некуда мне это списать, я свои платить не хочу. Не убудет с тебя для мамы потратиться чуть-чуть, хоть жмот ты известный.
Таким образом, заправившись на имевшейся неподалеку колонке бензином, и забрав из Сабы сестру, которая, как рассчитывал Николай Николаевич, и оплатит все расходы  в Ленинграде, расстроенный непредвиденными тратами на бензин, агроном влез в кузов, уступив место в кабине даме, и они отправились в дальнюю дорогу.
Про их путь до Ленинграда мне рассказать нечего, я просто не знаю, как они ехали, было ли что-нибудь интересное на этом отрезке времени. Но в целом все, видимо прошло благополучно. И прибыли они на проспект Металлистов к Большеохтинскому кладбищу. По правую руку от кладбищенских ворот стояла небольшая ампирная церковь в честь Николая Чудотворца, построенная в начале девятнадцатого века купцом  Григорием Никоновым на личные средства, единственная сохранившаяся из множества церквей, когда-то, в прежние времена существовавших на кладбище и около него.
Слева находилось здание администрации кладбища и магазин, который как раз и являлся целью поездки. Убитый горем агроном тут же отправил сестру посмотреть и выбрать все, что требуется
– Иди, Маринка, я не могу, у меня нервы ни к черту. Боюсь, что я там не выдержу, и так сердце все последние дни прихватывает. – Он демонстративно подержался за левую сторону груди, потер грудную мышцу, которая могла вполне успешно размером конкурировать с Маринкиной грудью  и, скорбно глядя на нее,  продолжал –  Ты там не жмись, бери все самое хорошее, чтобы не позориться перед людьми. У меня с собой денег нет – я все за машину да за горючку отдал, да еще и на обратном пути надо будем заправляться, но я тебе потом свою долю возверну, не думай!
–Ладно,  Коля, сочтемся, мне мужик мой отстегнул. Он тоже, как и ты, велел все лучшее покупать – он тещу любил, как и она его.– Маринка смахнула набежавшую слезку и потопала в магазин.
–Ага, отдашь ты! Как же, жди! Что я братца своего не знаю?! Снега зимой не допросишься!
 Воробей тем временем откинул задний борт и через полчаса грузчики вынесли через двор, загрузили в кузов и поставили на пол красивый гроб, обитый синим шелком с темно-синими же лентами, обрамлявшими все ребра.  На крышке был наклеен большой  восьмиконечный православный крест святого  Лазаря
Рядом на скамейки положили два венка и какой-то сверток.
–А это что?– кивнув на сверток, спросил агроном у  подошедшей сестры.
–Там то, что в гроб кладут: покрывало, подушка и то, в чем ее хоронят: тапочки, платочек и  накидка.– Ты же сказал, чтобы я покупала все, что положено,– Марина виновато посмотрела  на брата.
–Ладно, полезай в кабину, поехали. Нам бы до темноты добраться.
И они поехали. Николай Николаевич постепенно стал замерзать в кузове на ветру, тем более, что теплый с утра летний  солнечный день постепенно клонился к вечеру, солнце, хотя еще не село, но уже не грело. Небо потихоньку затягивалось облаками, что предвещало возможность дождя. Николай выругался
– этого нам только не хватало. Здесь под дождем не только насморк, здесь и воспаление схватить недолго, если вымокнешь.
И предчувствия его не обманули – не успели они выехать из города, как на подъезде к Красному селу начал накрапывать мелкий противный ленинградский дождик, который может так неспешно, не шатко, не валко накрапывать сутки напролет. Вроде бы и совсем чуть водички, но, если умножить на время, то промочит насквозь до трусов. Николай Николаевич неожиданно сообразил – сдвинул крышку с гроба, бросил внутрь подушку и одеяло из пакета, снял с себя пиджак и тоже аккуратно постелил внутрь, снял ботинки, поставил их в ноги  в гроб, а затем, кряхтя, влез внутрь сквозь предусмотрительно оставленное отверстие. Немного поворочался, устраиваясь поудобнее, надвинул крышку, чтобы защититься от усиливавшегося дождя и затих. Некоторое время он еще мысленно извинялся перед мамой, благодарил ее за то, что она и после смерти не забывает его и заботится о своем Коленьке, как делала это всю его жизнь. В это время Воробей выехал на Таллинское шоссе, проехал жигулевский автоцентр, Гостилицы, поворот на Бегуницы и, поскольку дождик здесь почти прекратился, прибавил газу. Сто тридцатый обладает весьма  мягкой подвеской и плавным ходом на хорошей дороге, поэтому Николай довольно быстро пригрелся у себя в «домике» и уснул.  Уснула и Марина в кабине, привалясь к дверце.  Ленька протянул руку, проверил, хорошо ли закрыта дверца,опустил кнопку замка, чтобы, не дай бог, не открылся,
 Погнал машину дальше, мысленно жалея сидящего в кузове под дождем агронома.
–Надо было хоть стаканчик ему принять. Чтоб не простудиться, подумал Ленька. Странно, но точно такая же мысль сквозь сон проклюнулась и у лежащего Николая, от чего он даже проснулся. Полежал немного, потом достал из пиджака фляжку с самогоном, сделал несколько хороших глотков, но закашлялся. Так как лежа пить было неудобно. Сдвинул снова крышку и сел, наполовину высунувшись из уютного тепла. Сделал еще пару больших глотков, завинтил крышку на фляжке. И вновь сполз в них. Опять надвинул крышку и опять уснул, еще быстрее, чем в первый раз.
А дождь тем временем практически прошел, или это Леня просто из него выехал, оставив позади. На обочинах  подсыхающего шоссе стали попадаться люди, шагавшие по своим делам от деревни к деревне. Иногда кто-то голосовал, но Лене было лень останавливаться из-за одного-двух человек – на них ничего не заработаешь, только разбудишь бабу. Жалко, так сладко спит, и кофточка расстегнулась, грудь видно. Приятно ехать, а потрогать – хоть и хочется, но боязно. Ленька знал ее мужика – здоровущий кабан, если что убьет и не вздрогнет.  Ладно, потерпим до Осьмино, а там попробуем к Антонине заехать. Вроде бы ейный сегодня путевку в Эстонию получал, значит, вернется только завтра. Тонька добрая, пустит. Но сиська у этой хороша, так сама и тянется рука. Ну, хоть пальчиком! и Ленька тихонько дотронулся  своим длинным кривым пальцем сквозь пазуху до Маринкиной груди. Теплая! Нога после этого сама сильнее надавила на педаль газа, торопясь скорее к Тоньке. Но в это время на перекрестке у деревни Ополье Ленька увидел голосующую кучку женщин с корзинками – человек десять-двенадцать. Такой  табаш упускать было никак нельзя и ЗиЛ съехал на обочину. Ленька не хотел будить Марину, поэтому вылез из машины, заодно и ноги размять, и спросил
– Куда, бабули, путь держим?
–Да какие мы тебе, леший, бабули?! – Леха вгляделся и понял, что бабуль здесь, ну, может парочка от силы, а остальные еще очень даже молодухи. А двое так вообще совсем девки, может даже школьницы-старшеклассницы.
 –Виноват, виноват, девоньки – расплылся Ленька в улыбке, с устатку от дороги не сразу ваши ножки-то красивые разглядел. Тем более, что все в платочках, скромненькие такие…
– А мы и есть скромненькие, сверкнув черными глазищами, и. выставив вперед одну ногу, продемонстрировала круглую коленку баба в темном плаще.
–Так куда вам, скромняги надо?
–Да на рынок нам надо в Веймарн.
–Это с каких же пор там рынок появился, недоверчиво спросил Леня. -   вроде, отродясь там его не было.
–Так мы там, на поезд и дальше в Тикопись, а может и до Иван-города доедем, там видно будет. У нас товар хороший, яйца свежие с птицефабрики, отборные.
–А ты куда сам-то путь держишь, водила? – спросил кто-то из женщин
Ой, мама, я шофера люблю! – Черноглазая притопнула ножками в резиновых сапогах, но при этом предусмотрительно и натренированно взметнула подолом так, что не только коленки мелькнули перед жадным взором Леньки
– Дык, я в «Партизан», в Осьмино.  Давайте, бабоньки, лезьте в кузов, но только чтоб сидеть на ск4амейках, не вставать ,  по кузову не шляться, Николу не обижать, он у нас скромный, не испортите .
–Он бы нас не испортил – рассмеялись тетки.
–А и спортит – не велика беда. Чай Не в первый раз! – Черноглазая запела «Все мы бабы стервы, милый, бог с тобой, Каждый, кто не первый, тот у нас второй», задрала юбку почти до пояса, обнажив крепкие, ядреный ляжки так, что у  истомившегося уже от вида Маринкиной груди, Леньки внутри все вскипело и душа  железом затвердела.
 Подняла ногу высоко-высоко, выше некуда, что уже и трусики желтенькие в цветочек стали видны,  поставила ее на колесо, а потом взмахнув и второй. Ловко перекинула ее через борт и запрыгнула в кузов.
–Вот же Любка – бесстыжая!  Ее хлебом не корми, а дай перед мужиком задницей сверкнуть.– Баба постарше, осуждающе покачала головой.– Ну, я так, парень не смогу, уж ты нам помоги туда забраться.
–Это я мигом, с превеликим нашим удовольствием. Жаль, что Любаша ко мне за помощью не обратилась.– И Ленька со все усердием принялся подсаживать теток одну за другой, старательно поднимая каждой то ногу, то подол, .чтобы сподручнее видать было погладить по попе., одну из молодушек – школьниц погладил и в другом каком-то месте, так  что та возмущенно запищала, а тетки набросились на Леху
–Парень, ты головой-то думай, когда к малолетке под юбку лезешь. Это мы смолчим, нам не привыкать, а эти – то писюшки еще не мацаные, им себя блюсти надобно.
–Ладно, ладно, раскудахтались. Подумаешь, какой убыток нанес. Ну, подержался чуть за тепленькое – так вы ж меня сами распалили, особливо Любка эта – уж больно притягательна.
–Для вас, кобелей, любая баба, коль трусиками сверкнет, сразу и притягательна делается, вы сразу головой-то уже не той думать начинаете!
–Ладно, тетки, хорош трындеть!. Готовьте к Веймарну по чирику с носа. Чтоб там долго не стоять, время не терять! А можете  Любкой рассчитаться!  Я возьму натурой. И Ленька пошел обратно в кабину
–Но лучше и то, и другое, подумал он, садясь за руль. После всех этих переживаний и напряжений, он не мог отказать себе в удовольствии снова погладить спящую Маринку по вылезающей округлости – приятно и возбуждает!
–Все поехали скорее, пока Тонькин из рейса, не дай бог, не воротился.– Ленька рванул с обочины так, что спавшая Маринка качнулась и почти упала к нему на колени, поворочалась немного, но не проснулась. А осталась лежать на спине. Этого Воробей уже выдержать не мог. Он снял одну руку с руля и переложил ее Маринке за пазуху, сгреб в жменю грудь, слегка поиграл на ней пальцами, прошелся вокруг соска, который вдруг увеличился и затвердел.
–Ишь, ты какая! – подумал Ленька.– Сама спит, а на ласку откликается. Хорошая баба! И он продолжал ехать, не выпуская из рук ни баранку, ни теплую грудь Марины. Кайф был полный. Нарушался кайф только всплывавшими иногда перед глазами картинками Любашиных желтеньких трусиков с цветочками и ее задранной на борт ножки.
А в кузове, в это время, пассажирки со смешками, да подколами обсуждали кобеля, что перетрогал их всех, пока «помогал» перелезать через борт.
–Девки, а меня.так он, вообще, знаете, где схватил?
–Так и ко мне он чуть не в трусы руку засунул! – Обиженным голосом сообщила старшеклассница.
–Ничего, Нинка, не боись, от этого дети не бывают. Пусть порадуется, козлина. Еще ему по чирику собери. Надо бы, чтоб он нам за свое удовольствие платил.– Любаша вспомнила взгляд шофера и его глаза, которые смотрели, кажется вглубь -сквозь ее желтенькие в цветочек трусики. И ее снова обожгло огнем этих нахальных глаз.
–А что, бабы, может и правда съэкономить  вам денежку!  Да и рассчитаться с ним!
–Ну, это ты Любка не звезди!.
– Да я и не против, только в деревне не трещите языками, а то Федька мне ноги оторвет уже только за идею, даже без исполнения. Ладно, приедем, посмотрим. Одна из молодущек, тем временем перебралась на скамейку, за кабиной и стала в окошко смотреть внутрь.
–Люба,.подь сюда. Смотри, что хахаль твой там делает!
Люба не заставила себя просить дважды и тоже придвинулась к окну.
–Тетки! – Заорала она, – Да у него уже там баба есть! Он ее там вовсю  мацает, уже почти раздел, видать скоро порнуху будем смотреть!
–Как это, прямо на ходу, что ли? – Недоверчиво откликнулись бабы.
 –Да, она, видать, городская. А городские, говорят, такое вытворяют, что могут и на ходу его обслужить. Тетки отталкивая друг друга пытались разглядеть в окошко происходящие события.
 А там и вправду, Ленька уже не в силах остановиться, постепенно почти снял с Маринки лифчик и расстегнул все пуговки, так, что обе желанные выпуклости  были у него в «шаговой доступности».
Удивительно, но Маринка спала. Она раскраснелась, от тепла Ленькиной руки, дышала тяжело, но не просыпалась. Только иногда, сквозь сон, что-то бормотала неразборчивое, типа «еще, еще, давай, давай, хорошо, вот так, Витенька» Видать виденного Ленькой  пару раз в Осьмино кабана звали Витенькой. А может и еще какого хахаля.  У такой горячей штучки, как эта, вполне может быть и не один Витенька.
А в кузове тетки, устав от ожидания живого порно,  переключились на обсуждение грустной темы
–Слышь, бабы, это шоферюга, что имел ввиду, когда говорил, чтоб мы Коленьку не испортили?– Одна из женщин, лет тридцати, наверное, сочувственно показала на гроб.– Этого. Что ли? Так его уже никто не испортит. Да и от него уже ни опасности, ни пользы никому нет.
–Интересно, какой он, молодой, аль старый. Отчего помер? От болезни какой, аль от несчастного случая.
–Может под машину попал, а может жена прибила.
–А может муж любовницы
–Или бандюки подкараулили да прибили.
Версий было высказано невероятное количество, тетеньки увлеклись и уже галдели в полный голос, стараясь перекричать шум колес. Мотора и ветра, да и друг друга.
 Кто его знает как долго продолжались бы еще Ленькины экзерсисы с Маринкиными прелестями,  и чем бы это все закончилось, и сколько бы еще причин смерти Коленьки придумали бы  наши фантазерки, но в дело вмешался неожиданно проснувшийся от бабского шума и галдежа Николай Николаевич Яблоков. Он не сразу сообразил, где находится, попытался встать, но только стукнулся головой о крышку, которая даже от удара слегка подпрыгнула. Звук получился, громкий, неожиданный и тетки сразу притихли, боязливо косясь на гроб.
–Слышь, покойничек -то сердится на наши дурьи разговоры, кончай, бабы, а то, как сейчас вылезет, да к себе утянет на тот свет
–Чур, меня, чур, меня – стали креститься несколько баб. В этот момент, окончательно проснувшийся агроном, наконец, сообразил, где лежит, сдвинул крышку и сел. Достал из кармана свою флягу и хорошо приложился к ней. И только после этого открыл глаза и обвел взглядом кузов. А там было на что посмотреть. В ужасе от картины вылезающего из гроба с флягой в руках мужика с помятой от неудобного сна рожей и растрепанной шевелюрой, пассажирки сбились в дальнем конце кузова, и с криками
–Чур, меня! Не подходи, прыгну! Пытались взмахами рук и ног и крестными знамениями прогнать агронома.
 Но на Николая все это не действовало. Он с удовольствием решил, что еще не проснулся. И эти симпатичные бабы ему просто снятся. Поэтому он вылез из гроба, принял еще пару глотков самогонки, заревел, как медведь, широко расставил руки и стал надвигаться на сбившихся у заднего борта теток.
–Что, девочки, припевочки, поиграем?: Кто первый?
 
–Ну, точно, он сексуальный маньяк. Все пропали, девки, сейчас он нас всех здесь снасильничает – это же зомби. Я кино смотрела – они всегда, как из могилы вылезут,. так женщин хватают и насильничают. У них силища огромная, против них живым не устоять. Николай уже почти схватил одну тетку за подол, стараясь притянуть к себе. Та  пискнула, как мышь, и заорала
–Делай что хочешь!. Только жизни не лишай, с собой не утаскивай. – И она стала судорожно скидывать с себя одежду, торопясь, чтобы зомби не рассердился–при этом она стала орать другим:
–Девки, раздевайтесь скорее, пока он еще не начал нас силой брать. Может ему понравится, что мы добровольно,  и он нас не убьет. Кажется, ничего более идиотского нельзя было и придумать, но все дамы в мгновение ока скинули с себя все покровы,  и остались в чем мать родила. А кого стесняться – покойника что ли. Так он уже вроде бы как и не мужчина, а зомби. Только две писюшки-малолетки, замешкались, глядя друг на друга.
–Светка, я так в первый раз не хочу.–Ззаплакала одна.
–А что делать . Верунчик, бабы говорят, что надо. Иначе он все одно это с нами сделает, да еще потом и туда в гроб уволочет а там, может,. и еще других таких же много. И все они с нами это делать будут, представляешь?
– Не, Светка, я так не могу. Да еще и с другими, я лучше умру и Вера, не раздумывая, с криком:
- Не подходи! – сиганула через борт. На ее счастье, в это время Ленька заметил впереди стадо коров, переходящее шоссе и стал снижать скорость.  Вдохновленные  Веркиным прыжком и прикосновениями расшалившегося Николая, который уже вовсю хватал неожиданно свалившееся на него в огромном количестве  голое счастье за все притягательные места, одна за другой тетки тоже стали выпрыгивать из машины
Старший сержант ДПС Егор Мальцев подтвердил дежурной, что принял вызов на станцию Веймар, как выговорила дежурная. И выключил рацию. Егор был достаточно начитан и образован, чтобы не путать немецкий Веймар с местной  железнодорожной станцией  Веймарн. Так что у него не возникло желание гнать в Германию, чтобы разбираться в аварии, которая произошла где-то около платформы.  Он притопил педаль газа и стал быстро нагонять идущий впереди бортовой ЗиЛок.
 Но тут он был шокирован и сбит с толку. Сначала он просто решил, что водила в наглую перевозит в кузове стоящих людей, так как машина не оборудована сиденьями и уже стал размышлять. Может  он потратить пятнадцать минут на то, чтобы снять с нахала пару червонцев за явное нарушение, или же надо торопиться на ДТП, где его ждут нерадивыее водители. Но когда его «жигуленок приблизился и почти нагнал грузовик. Егор увидел такое, чего никогда еще не видел за долгих пятнадцать лет службы в милиции, хотя довелось ему повидать всякого на многочисленных вызовах и просто на трассе. В кузове грузовика происходило что-то непонятное. По нему метались десять или пятнадцать женщин.  На самом  деле, поскольку борта машины были нарощены, то есть соответствовали нормам для перевозки людей, то Егору не были видны нижние части тел, но и  из того, что было видно, можно было заключить, что здесь что-то не так. Почти все, находившиеся в кузове были без одежды. По крайней мере то, что было видно,  а видны  были женские фигуры до пояса, одеждой прикрыто не было.  В это время одна из пассажирок, правда, эта была вполне одета, неожиданно что-то прокричала и одним прыжком перемахнула через задний борт, едва не угодив под Егорову «копейку». Он еле успел среагировать и затормозить, женщина же упала и осталась лежать на асфальте. Егор остановился на обочине и бросился было к лежащей , но в это время из кузова, как горох, посыпались остальные женщины. Егор включил сирену, и это оказалось правильным решением, так как водитель ЗиЛа, услышав сирену, и. должно быть, увидев в зеркало заднего вида милицейскую машину, тут же затормозил и остановился. На шоссе перед глазами  сержанта  тут и там, словно на нудистском пляже лежали практически полностью обнаженные дамы. Егор первым делом вызвал скорую помощь, но поскольку ближайшая станция была в Кингисеппе, понимал что  приедут они не ранее, чем через минут сорок пять Егор предупредил, чтобы высылали несколько машин, так как здесь не менее четырех-пяти пострадавших, а сам сел снова за руль, развернул машину в обратную сторону, отъехал, примерно на пятьдесят метров и поставил свою тачку прямо на дороге, загораживая движущимся машинам подъезд к лежащим на шоссе людям. Включил проблесковые огни и фароы и побежал к пострадавшим попрыгуньям. Первой на его пути как раз оказалась та, что первой, раньше других совершила головокружительный полет через борт. С удивлением, Егор узнал в ней школьницу из десятого класса школы в Ополье, где он регулярно, раз в месяц, проводил беседы по правилам поведения на дорогах.     Как ни странно, но девчонка была практически цела, только щекой проехалась по асфальту, ободрав ее в кровь. Но руки – ноги были, на первый взгляд целы.
–Тебя как зовут, попрыгушка?
–Верка я,– пролепетала девица. Ой, дяденька милиционер, там зомби хочет нас всех снасильничать, но я не согласная, я еще девочка. Не хочу с зомби, они противные и их там много.
–Ну, только зомби мне еще сегодня не хватало.– Бравый сержант не верил ни  в леших, ни в русалок, ни в зомби, ни в говорящих мумий, поэтому к словам Веры отнесся с полным недоверием.
–Ушиблась, видать , девчонка вот и несет ахинею про зомби. Встать можешь? – и он помог ей подняться. Верка скривилась, держась за ушибленный локоть, потрогала ушибленную же  коленку, но на ее удачу на ней были добротные американские джинсы, привезенные отцом из Германии, и плотная курточка, таки что ни колено, ни локоть не были обожжены асфальтом и, похоже, Верка отделалась синяками и раненой щекой. Да еще и кончик носв был стерт дорогой. Такие повреждения у мужиков носят название «асфальтовой болезни», и случаются обычно под воздействием изрядной дозы этанола.
 –Иди, садись в машину–Егор показал Верке на свою мигающую патрульную «копейку» и двинулся к следующей «загорающей». Здесь дело обстояло хуже. Судя по неестественно вывернутой правой ноге и сдавленным стонам, лежавшая на спине абсолютно голая тетка лет сорока «поймала» перелом олени. Это минимум. На всякий случай сержант, помятуя инструкции по оказанию первой помощи, не стал даже трогать женщину – вдруг там с позвоночником что-то или с шеей – можно навредить – пусть скорая смотрит. У следующей лежащей «обнаженки», похоже все было в полном порядке, так как первое, что она произнесла было:
–Ну, слава богу, этот нормальный, не зомби. Такому я бы дала с полнам моим  удовольствием, хоть прямо сейчас и здесь. – Баба подмигнула Егору и шире раскинула ноги, демонстрируя полную готовность претворить свои слова в действие. Сержант Мальцев был добропорядочным семьянином и никогда не засматривался на сторонних женщин, хотя по роду службы всякие предложения от задержанных дам получал. Денежку для дома, для семьи он, конечно, иногда брал, если предлагали и если вина предлагавшего была не слишком велика. Вот от настоящих бандюков, каковые иногда на трассе попадались, хоть и не часто, он ни разу и рубля не взял, и валять пьяных теток или плечевых шалав, как это с удовольствием почти ежедневно практиковали другие экипажи, сержант считал ниже своего достоинства. Да и опасался подцепить заразу какую.
Так что на Любкины прелести, выставленные на показ, а это была именно она -   ранее обладательница желтеньких в цветочек трусиков, Егор не польстился. Только спросил
– Как чувствуешь, руки-ноги целы? Нигде не болит?
 она показала пальчиком себе между ног и  жалобно простонала:
–Болит, очень болит, посмотри там, может погладить надо, может там ушиблась…  Ты бы полечил меня немного, а? – судя по ответу, с Любашей все было в порядке и никакая помощь ей была не нужна. Но с этим категорически был не согласен подскочивший Ленька.
– Сержант, это чего здесь такое, почему тетки все голышом?
–Это я, родной, потом у тебя спрошу и не только я, похоже. Ты еще все подробно расскажешь, какие это зомби на теток напали, да так перепугали, что они  всю одежду растеряли да с кузова сигали, как от бешеной собаки.
А я что? Я откуда знаю? Я баранку кручу, в кузов не смотрю. У меня там еще сестра этого агронома спит. А тут ты свою сирену воткнул, я сразу и остановился. По первому требованию. Ленька между тем жадными горящими глазами пожирал роскошное Любкино тело и. чувствовалось, как в его голове со скрипом ворочались шестеренки, пытаясь построить план дальнейших действий.
–Давай сержант ее в кабину отнесем, не дело ей в таком виде на дороге-то валяться,  да и чай, не жарко уже, с  утрева  дождик вон прошел. Земля холодная. Застудит свои женские причиндалы. Потом маяться будет, детишек не родит. А ей-то, в самый раз этим заниматься при таких достоинствах смотри, сержант. И Ленька споро подхватил Любашу на руки и почти бегом понес в кабину. Но тут у него возникло сомнение – а что с Маринкой делать, куда ее девать? Чай сиденье- то а ЗиЛе не двуспальное, чтобы обеих рядышком разложить.
Егор с сомнением посмотрел ему вслед, покачал головой, но потом решил, что это уже не его дело, что баба вроде и не против. Скорее наоборот, а у мужика, похоже гон. Его сейчас, что быка от течной телки, арканом не оттащишь. И Егор стал одну за другой осматривать остальных, столь же небрежно одетых, женщин. Как не удивительно, но только еще у одной имелся признак перелома руки,  да одну постарше тошнило. Видать имелось сотрясение. Егор заставил ее лечь на правый бок сам согнул ей ногу и подложил руку под голову. Что еще надо? – стал вспоминать сержант  занятия в школе милиции. Кажется, что-то надо сделать с языком, чтобы не задохнулась, но лезть в рот он постеснялся. Только попросил открыть рот, убедился, что язык находится впереди, не запал вглубь. Потом суровым голосом скомандовал – не спи, нельзя тебе сейчас спать. Жди скорую. Остальные  дамы, кажется, отделались легко: синяки, ссадины, асфальтобетонные ожоги, да испуг в глазах. И все талдычили про каких-то зомби. Мальцев знал, что массовый психоз – штука редкая и маловероятная без внешнего воздействия. Это на площади, в многотысячной толпе иногда достаточно что-то крикнуть, бросить в массы идею-искру и, глядь, уже ломонулась толпа кого-то наказывать, кому-то вправлять мозги, неизвестно кого неизвестно  от кого спасать.  Или же с разбегу лбом в стенку.… А тут вроде внешних – то никого не видать. Все свои, из одной кампании. Егор подпрыгнул, уцепился за задний борт и бросил свое тренированное тело вверх. Подтянулся и оказался в кузове, по всей площади которого были разбросаны лифчики, трусики, панталончики, сорочки, платья, кофты, куртки, брюки и плащи  попрыгушек.
–  Что же они вдруг все разом с ума-то сбрендили? – Егор недоумевал. Как и следовало ожидать, никаких зомби в прямой видимости не имелось, а заглянуть туда, где предположительно они могли быть, Егору,  по понятным причинам , было не дано. Он аккуратно собрал всю одежду, спрыгнул вниз, не спеша разнес шмотки по принадлежности, заставив теток надеть их на себя, что его немало смутило, так как некоторые одевались неохотно, все время повторяя – мол, зомби  велел раздеваться, он, мол, рассердится. Похоже, что здесь будет без психиатра не обойтись, –подумал Егор. У него осталось несколько невостребованных вещей. Ну, это было понятно – три тетки продолжали лежа ждать медиков и одевать их Егор опасался, чтобы не сделать хуже, да еще и Любашина одежка должна была иметь место.
Наконец, подъехали два   «Рафика» с  красными крестами на боках.
–Я же четыре просил! – набросился Егор на фельдшера – пожилую  седоватую даму в голубом халате с пришитой  по периметру воротника   и на карманах темно-синей тесьмой.
–Остальные в Кингисеппе на выездах. Больше ни одной свободной машины нет,– Дама с удивлением смотрела на лежащих на асфальте. –А чего это они все голые?–она подозрительно смотрела на сержанта.
–Хотел бы я знать! Егор быстренько обрисовал ситуацию.
–Зомби, . говоришь? – Высокий, под два метра, но сутуловатый парень – врач или фельдшер со второй машины пожал плечами.– Про ментов, раздевающих проституток на трассе слышал, про бандюков, отнимающих все до последней тряпки с проезжающих машин – слышал, даже про инопланетян, похищающих  исключительно девственниц, слышал. А вот про зомби – впервые!
– И что,  все брешут одинаково? – Дама в халате недоверчиво пожала плечами. – Сержант, помогите мне, пожалуйста, вот эту с переломом ноги донести до машины. Я ей кубик омнопона всадила, до больницы с птичками доедет.– И в ответ на недоуменный взгляд Мальцева, пояснила – это же наркотик, обезболивающие, наполовину из морфия состоит. От этого почти все кайф ловят – любимых видят, слушают пенье птиц, райские кущи – кто к чему склонен. Некоторые летают, как голуби, у меня однажды один такой попытался в окно выпорхнуть вольной птахой. Еле успели отловить – а с двумя сломанными ногами был после ДТП.
Высокий парень остановил Егора, наклонившегося было, чтобы взять женщину на руки.
– Погоди, сержант. Елизавета Марковна, давайте я ей шину наложу, надежнее будет, а то еще сдвинем кость при транспортировке.
–Давай, Костя, давай. Это я как-то маху дала, надо было сразу наложить! Уел ты меня!   У тебя шина есть стандартная?   
– У нее что, голень? Есть, сейчас сделаем. Вы мне поможете? – Конечно. Костя, конечно.– Докторица явно была смущена своей оплошностью и тем, что на это обратил внимание молодой врач. Но теперь она профессиональными опытными руками выправила неестественно вывернутую конечность. Потом после рентгена, в больнице хирург точнее вернет кость на место, а пока главное не навредить ноге при перевозке и переноске. Она подняла ногу вверх. А в это время Костя приложил шину к ноге и споро примотал ее бинтами от пятки до колена. С переходом на бедро.
–У меня с бинтами хреново, пожаловался он.– На вторую, которая с рукой, не хватит, – Надо где-то веревку бы найти.
–Счас у водилы спрошу – Егор обошел машину, но понял, что водиле сейчас не до веревок и сержантов милиции. Ленька успешно решил проблему размещения двух женщин в одной кабине. Маринка продолжала мирно спать на сиденье, выставив вверх свои намятые Ленькой грудки с торчащими сосками и огромными темно коричневыми ареолами. А Любаша фактически только на половину была в кабине. Собственно говоря, в кабине на  краю сиденья находилась  только ее попа, спиной она опиралась на согнутые в коленях Маринкины ноги, а герой-любовник стоял на ступеньке кабины и наслаждался  нежданно свалившимся на него счастьем. Поскольку все это действо происходило со стороны пассажирского сиденья, то есть со стороны леса, примыкавшего к шоссе, то наблюдать за пикантным процессом могли, разве что лесные обитатели, а они, как известно, к подобным сюжетам относятся проще и никого не осуждают, ибо не видят в этом ничего особенного.
Сержант остановил несколько проезжавших машин. У одного из водителей нашлась бельевая веревка, которой врачи быстро примотали еще одну шину к руке тетки, которой не повезло при катапультировании. Потом Елизавета Марковна внимательно осмотрела девушку с подозрением на сотрясение, пощупала пульс, заглянула в глаза.
–Кажись, на первый взгляд ничего серьезного.– Она прощупала голову – даже гематома не наблюдается. Но полежать недельку ей придется, понаблюдаться. Это снаружи ничего не видно, а что там внутри, я так сказать не могу. Тошнит тебя, голубушка?
–Тошнит.  И голова болит, – девушка жалобно смотрела на доктора,– Дайте что-нибудь от головной боли.
– Нельзя, милая, никаких таблеток тебе нельзя сейчас.  Костя у Вас альбумин есть? Сделайте ей, пожалуйста, инъекцию.
 Костя согласно кивнул головой и полез в машину за шприцем и лекарством. Егор помог загрузить в «Рафики» пострадавших, посмотрел на часы и понял, что бессовестно опаздывает на ДТП на станции. Водители уже, наверняка клянут всю милицию почем зря. Он сел в машину, вызвал дежурную
– Арктика 6, Арктика 6, я 58-70. У меня непредвиденная задержка, есть пострадавшие, которых отправил на «скорой» в Кингисепп.
– А что случилось. Егор. Дежурная хорошо знала Мальцева и пренебрегла позывными.
– Сам пока толком не пойму. Приеду, расскажу – ерунда здесь какая-то.
 Егор уже собирался уезжать , но вдруг вспомнил, что у него остались женские вещи. Он посмотрел назад. «Рафики только начали разворачиваться, и он мгновенно догнал их. Вышел и показав лежащим на кушетках теткам вещи, заставил их указать на свои, а то, что осталось, рассудил он, вероятно, принадлежало той, в кабине у водителя грузовика. Оставалась еще одна проблема, которую надо было решить – что делать со всеми остальными тетками, сбившимися в кучу на обочине. Одетые они выглядели уже вполне прилично.
–Так, гражданочки. Куда путь держим? И зачем?
–В Веймарн на поезд, а потом в Тикопись на базар, у нас там в кузове корзинки с яйцами.
–Лезьте, забирайте свои яйца. Сегодня вы уже, похоже, никуда не поедете. Но тетки лезть в кузов категорически не хотели, снова начали плести что-то про зомби,. которых там видимо-невидимо.
–Да нет там никого, я ж туда уже залезал, Егор, о т души потешался над деревенскими. – Кроме вашего исподнего да верхней одежды, да сумок ничего там нет.
–А гроб? Что и гроб исчез? – тетки опять начали креститься и боязливо оглядываться.
–Не, гроб на месте, никуда не делся. Не унес его зомби, видать сил маловато. Егор уже откровенно потешался.
Пришлось Мальцеву самому снова взобраться туда и подать всем корзинки и сумки с товаром. А потом он остановил встречную вахтовку и в приказном порядке усадил туда женщин, наказав водителю доставить их   до Ополья.  Затем сказал ему еще не уезжать, пошел к кабине ЗиЛа, где Ленька никак не мог успокоиться. Но теперь уже Егор настойчиво начал внушать парню, что надо бабу домой со всеми отправлять, пока есть оказия. Потом, что с ней делать? Но Ленька никак не хотел с Любашей расставаться. Уж больно она ему по душе пришлась, да и вовремя.
– Ты, сержант, езжай своей дорогой, а девка со мной уедет. У меня до завтра и побудет, я один живу, без жены. Нормально все.– Ленька соображал быстро. А завтра сам и отвезу в Ополье.
–Ладно, дело твое. Вот вещи ее возьми, да еще, видать корзинка ее осталась,  – яичницу сделаешь,– Мальцев восхищенно посмотрел на неутомимого Воробья, без отдыха продолжавшего получать проездную плату с Любаши за всех пассажирок.
Отпустив вахтовку с бабами, Егор тоже отбыл по ранее полученному вызову.
Надо сказать, что выкушавший почти поллитра самогона из своей армейской фляжки, Николай Николаевич, услышав милицейскую сирену, и увидев, как неожиданно  закончилось свалившееся неизвестно откуда стриптиз-шоу, решил, что пора возвращаться в уют и тепло своей норки и одним прыжком скрылся под  синей крышкой. Так что не стоит удивляться тому, что он  не был замечен дважды залезавшим в кузов  старшим сержантом Мальцевым, а потому остался неизвестен в ходе всех дальнейших обсуждений этого происшествия.
Поскольку я впервые услышал эту историю из уст своей доброй знакомой – генерал-майора юстиции, хотя у них там есть какая-то иная система званий, кажется советники юстиции того или иного класса или ранга. Но я исхожу из знаков отличия на ее погонах. Эта дама, назовем ее для простоты Ларисой, чтобы не вдаваться в не нужные и не важные подробности, не относящиеся к нашей истории, была одним из заместителей прокурора области и, одновременно, преподавала предмет «квалификация преступлений» на юрфаке ленинградского университета. Эта история попала к ней в поле зрения, когда в качестве надзирающего прокурора она отменила постановление милицейского начальника об отказе в возбуждении уголовного дела по факту получения травм несколькими жительницами одной из деревень на Таллинском шоссе. В изложении действующих лиц происшествие выглядело настолько дико и необычно, что Лариса не могла никак согласиться с формулировкой» за отсутствием   в действиях участников происшествия лиц, состава преступления.
 Весь ее многолетний опыт работы в прокуратуре протестовал против такого решения. Как это так? Две женщины с переломами в больнице,  еще у одной  сотрясение мозга – все это тяжкие телесные повреждения. А виноватых нет! Так не бывает! Лариса много лет проработала следователем и  хорошо знала расхожую байку о телеграфном столбе, который ничего не стоило посадить не только  за спекуляцию ( куча объявлений на нем «Куплю», «Продам») в составе организованной группы: провода ( связи распустил), столб – подпорка ( с подельником работает), но и за приготовление к убийству  -( «Не влезай – убьет!). А еще среди объявлений есть и такое, что может быть квалифицировано, как подозрение в педофилии «Ищу мальчика восьми лет». А тут какие-то зомби. И никто не виноват! Нет людей не виновных в уголовных преступлениях, есть недорасследованные или некачественно расследованные уголовные дела! Поэтому Лариса еще раз внимательно и скрупулёзно перечитала все материалы этого странного дела. Но никак не могла ухватить  кончик проблемы. Да, вроде бы начальник колонны, выделивший машину, ничего не нарушил, все правильно оформил, получил с заказчика деньги по прейскуранту, который был утвержден в соответствии с формальностями. Оприходовал их в кассе автоколонны, выписал проездные документы и даже озаботился получением подписи водителя в журнале инструктажа   (хотя, скорее всего, это было сделано уже post factum,  Но это, во-первых, не существенно, а, во-вторых, невозможно проверить.,  Колхозный агроном вообще здесь не пришей, не пристегни. Он себе мирно спал в гробу ( это надо же!) всю дорогу и ничего не видел, ничего не слышал. Понятно, что из-под крышки гроба увидишь и что услышишь. Если поллитра самогонки принял ( но это ему в строку не вставишь – не на работе, да и горе у человека немалое – мать все-таки скончалась.
Водитель Воробьев так и просится в подозреваемые. Но… Машина у него, согласно проведенной по настоянию Ларисы, экспертизе, вполне соответствует всем установленным нормам по правилам перевозки пассажиров. Так что везти в кузове женщин он имел полное право. При этом все, как одна селянки подтвердили, что денег водителю не передавали, хотя некий разговор об оплате проезда имел место. Но так сложились обстоятельства, что к этому вопросу не возвращались.
Все! На этом круг действующих лиц, кажется, и заканчивался, если, конечно, не считать милиционера и врачей скорой, каковым уж точно предъявить было нечего.
Рассказывая мне эту историю, Лариса так переживала, что не может установить виновных в нанесении тяжких повреждений трем советским людям, простым сельчанам, которые рассчитывают на справедливую защиту со стороны органов милиции и прокуратуры, что прикуривала одну  кубинскую сигарету «Kim» от другой, нервно пила коньяк и хмурилась.
 – Понимаешь, меня саму всю жизнь учили, да и я постоянно внушала студентам, что не может быть происшествий с пострадавшими и отсутствием виноватых. Плохо, значит, искали!– она свято верила в этот постулат и ее очень беспокоил факт, что она не может в данном случае его подтвердить.
–Подожди, Лариса, а как же несчастные случаи? – Я попытался подкинуть ей идею.–Вы что же вообще отрицаете их существование?
– «Подскользнулся - упал, очнулся –гипс ? Лариса усмехнулась.– Оставь это для кино, а я бы постаралась выяснить, кто.  когда и с какой целью там кожуру от банана бросил? Умышленно или нет? Один он был или ему кто-то помогал? И кто его именно на это место навел, зная, что именно там появится русский  «туристо  морале» И почему  ни органы местного самоуправления, ни администрация торговой точки,  около которой все это случилось, не обеспечили своевременную уборку улицы, допустив тем самым травму гражданина Горбункова. А уж, если идти дальше, то не только травму, но и создали условия для провоза контрабандных ювелирных изделий, а это, дорогой мой, уже совсем другая статья нашего славного Уголовного Кодекса. Подрасстрельная, между прочим.
– Ну, товарищ генерал, так действительно и Анну Каренину в терроризме можно обвинить, как и чеховского злоумышленника.
–Это, который гайку на грузило свинтил? – Несомненно можно.– Лариса даже не улыбнулась и мой насмешливый тон не воприняла серьезно.– Так, помнится, там, у Чехова, как раз и допрашивают его в полиции об этой самой гайке. А вот гражданку Каренину, увы, только через пятнадцатую – и увидев мой непонимающий взгляд, пояснила – это статья процессуального кодекса. Мы, юристы, так обычно говорим, когда идет речь о попытке совершить преступление. Не успела  эта Анна поезду помешать, в отличие от другой Аннушки, масло разлившей. Правда, там уже пути были не железнодорожные. А вот господина Вронского я бы с превеликим удовольствием и чувством выполненного долга привлекла за доведение до самоубийства. Да еще  и муженька ейного помучала бы, в спецприемнике промурыжила, чтобы прочувствовал и свою вину.
 А здесь.. –Лариса опять нахмурилась.– Здесь я ни за что ухватиться не могу, хотя печенкой чувствую, что должно что-то быть, должно, чего я не вижу, мимо чего прохожу! –Она закусила губу и стала опять листать папку с делом.
–Ну, вот, скажи мне, милый юноша, со  взором горящим. Что это за зомби, о котором бессвязно и как-то боязливо трендят все эти тетки?  Откуда он взялся и куда делся?
–Лариса, а Вы не пробовали словесный портрет со слов  свидетелей составлять? – Эта мысль мне показалась разумной, но,видимо,. прокурорша так не думала.
– Словесный портрет, говоришь?–Она механически постучала пальцем  себе по лбу – была у нее такая привычка , –но тут же отвергла мою идею.– И что прикажешь мне с этим словесным портретом потом делать? Куда его в розыск направлять? Туда, где эти самые зомби водятся?  Так, насколько мне известно, ни нашего прокурорского, ни милицейского подразделения, ни даже комсомольско - молодежного оперативного отряда  там пока не создано. – Она впервые за время нашего разговора  позволила себе пошутить
Да и картотеки этого сброда, насколько я знаю, пока в наших структурах не имеется, чтобы с портретом сличать.
–И потом, я смотрела пару фильмов этого типа, так все эти потусторонние личности, вылезающие из-под земли, они все на одно лицо, поскольку и лица – то у них уже нет. Чего там опознавать?! Да и засмеют меня за такие фотороботы. Эксперт первый и растрезвонит по всему управлению, мол, наша генералиха сошла с ума, зомби хочет к суду привлечь.– Лариса опять расстроилась.
–А может я и вправду, свихнулась на поиске виноватого. Может, это уже на другом совсем уровне проблема, может нужно у попиков поспрашивать?
– Ладно, все!   Закрываем дело и будем числить его в разряде юридических казусов, когда есть потерпевшие, и есть случайное действие, которое (вотличие от умышленного или неосторожного) имеет внешние признаки правонарушения, но лишено элемента вины и, следовательно, не влечет юридической ответственности.
–Ну, и отлично! Я был рад, что, наконец, моя знакомая перестанет маяться этой проблемой и  с ней можно будет поговорить о чем-нибудь другом.
 Как, вероятно, понимает мой уважаемый и терпеливый читатель, о дальнейцших событиях в жизни моих героев Лариса ничего не знала, да и не интересовалась ими, так как вердикт она уже вынесла . и ее ждали другие дела. Соответственно, и мне ничего рассказать нового она уже не могла. Так что мы можем только догадываться и предполагать. Лично мне, как ни странно, больше всего хотелось бы узнать две вещи: Во-первых, поехал ли после всех приключений Ленька Воробьев к намеченной в жертву Антонине, пока ее муж пребывал в поездке в Эстонию?  Если рассуждать по Фрейду, и учитывая  его либидо, мог вполне, а потом еще и Маринку до логического завершения довести!  А, во-вторых, как отреагировал деревенский Федька на отсутствие своей Любаши, выдергал он ей ноги, как та  опасалась или нет? Жаль будет, так как, судя по описаниям, ноги уж больно были хороши.
 












ПОРТРЕТ ЛЮБИМОЙ


Что – самая сладкая сладость на свете?
Сахар – мог я когда-то ответить.
Мед, мармелад, пастила… и шербет..
Только теперь мне понятен ответ -

Милой девульки   запах макушки,
Что остается на нашей подушке,
Пальчики нежные… и ноготки –
Попка, коленочки…и локотки…

 Все целовать никогда не устану
И перед сном, и с утра, когда встану,
Шейка, и ушки, плечики, пяточки,
Нет ничего в жизни слаще для папочки,

Что – самая горькая горечь на свете?
Горчица – мог  я когда-то ответить…
Редька и уксус… полынь и хинин.
Ну а теперь – мой ответ – лишь один:

Губки дрожащие – плач на подходе –
Вот от чего мое сердце заходит.
Самая горечь – родного ребенка
Полные слез и обиды глазенки.

Мне очень больно, когда она плачет,
Что-то я должен был сделать иначе.
Я обещаю исправиться, милая,
 Чтоб засмеялася ты с новой силою.

Парафраз стихотворения
Надежды Щегольковой- Скорпиошки


Ленинград                1978г.




Первый раз я увидел ее немногим более двух лет назад и сразу влюбился. Хотя нет, пожалуй я любил ее еще раньше, не видя, до нашей первой встречи, только зная, что она есть, живет на свете, ест, спит…
Но тогда, на лестнице, когда она провела по мне безразличным взглядом своих блекло серых глаз, во мне что-то екнуло. Я всматривался в ее лицо, в маленький курносый нос и чувствовал, как во мне растет, поднимается, заливает меня нежность. И тогда я дал себе слово, что непременно добьюсь ее любви, стану самым нужным, близким ей человеком.
 И вот прошли эти два с небольшим года. Мы живем вместе, в одной квартире. И я по-прежнему без ума от нее.
Вот она проходит по комнате. Походка у нее своеобразная, слегка пританцовывающая. Очень красивые пухлые руки. Движения плавные, волнистые. И вся она какая-то грациозная, очень подвижная. Покой ей претит. Она не может просто так, без дела сидеть на стуле.
 Она проходит мимо, совсем близко. Я не могу удержаться, протягиваю руки. Она пытается увильнуть, но я ловлю ее, притягиваю к себе, зарываюсь лицом в ее темные пушистые, пахнущие шампунем волосы, щекочу губами ее ухо и шею…
Она заливисто смеется, вырывается, лупит меня по рукам, а потом сдается, устраивается у меня на коленях, обнимает двумя руками за шею и, улыбаясь, смотрит мне в глаза. Потом вдруг пытается ухватить меня зубами за нос и снова хохочет. И ямочка, такая милая родная ямочка на правой щеке так и прыгает от смеха и удовольствия. Нам хорошо!
 Иногда, правда, мы ссоримся. Характер у обоих далеко не ангельский. Она бывает, капризна, упряма, а может иногда просто быть вредной. После таких ссор она иногда плачет, причем плачет она горько так, как будто это серьезно, очень серьезно, будто обида смертельна, а горе непоправимо.
А потом опять все хорошо, и ямочка на щеке снова улыбается мне.
Я прихожу с работы, и она бежит ко мне, прыгает на руки, и мы кружимся, кружимся…
 Она невероятно кокетлива, любит себя в зеркале и может подолгу изучать свое отражение.А еще она очень любит подарки, хотя принимает их вполне по-королевски, как должное. Я принес ей новое платье и не знаю, понравится ли оно. Она рада, счастливо смеется. Я помогаю ей надеть обновку, получая от этого невообразимое удовольствие. Застегиваю молнию, разглаживаю складки, балдея от этих прикосновений, и она, аокачивая бедрами,как индийская танцовщица, медленно, красуясь передо мной, идет по комнате.
А я смотрю на нее, на короткую неровную челку, смеющиеся глаза, довольно густые брови, на ее стройные, едва прикрытые коротким платьем, ноги, и мне хорошо.
 Но иногда случается «непоправимое»… Она с виноватым видом идет ко мне, а я сержусь, бывает даже ругаю ее, но потом просто раздеваю и… меняю ей колготки и трусики.
Ведь она еще совсем маленькая, ей всего два с небольшим года. И она моя дочь!



Дорогой читатель! Очень прошу поделиться своим мнением, какое бы оно ни было. Ведь я старался в том числе и для тебя!