Обременённые счастьем

   Так сложилось.  До семи месяцев от роду меня оставляли дома, сидящей в подушках, пока не вернётся из школы сестра или вырвется ненадолго с работы мать.  Покормить. Потом я начала познавать мир, ползая, собирая всё в рот, до чего позволял дотянуться мой рост. И тогда тётка, приютившая нашу семью, пришла на помощь.
  Она добывала небольшие деньги, обшивая незатейливыми нарядами из сатина и ситца городскую округу. Оставить это занятие она не могла. Сажала меня рядом с машинкой на вязаный из отходов своего швейного производства половичок и давала мешочек с пуговицами. И я играла. Часами.
  Однажды, найдя пуговицу, похожую на леденец, взяла её в рот и подавилась. Меня держали вниз головой за ноги, колотили по спине и грудине, пока она не покинула мой организм. Этого я не помнила – не записал мозг. Пересказали участники события потом из серии «когда ты была маленькой…».
  А скандал, когда мешочек вдруг исчез, помню. И не потому, что было страшно за мать, выслушивающую истерику тётки, а потому, что услышала новое для себя слово «украла» - его в ссоре употребили не единожды, оттого и запомнилось. 
 После скандала у меня появилась няня. А позже мешочек нашелся. Им, по-видимому, заинтересовалась крыска, наведавшись из-под дивана, где обнаружили ход в её норку. Когда перестилали проеденную половицу, достали полуистлевший мешочек. Тётка из шёлка сшила другой. Пересыпала в него вымытые с мылом пуговицы и подарила мне. Я уже подросла к тому времени и играла ими, как  куклами. Давала имена самым красивым и ярким из них. Остальные были «просто народ».
  А потом мешочек этот кочевал со мной по жизни безо всякой пользы, не иссякая и не пополняясь содержимым.  В какой-то момент, когда жизнь замкнулась вокруг меня каким-то минимальным пространством, в котором  невозможно дышать, когда одолевает страх, что следующий вдох последний перед неминуемым удушьем, я достала этот мешочек.
1.Монолог моего мужа.
- Послушай меня внимательно. Скорее всего, ты не захочешь меня хоть в чём-нибудь понять. Это на данный момент значения не имеет.  Для меня важно, чтобы между нами возникла предельная ясность. Любое следствие имеет исходный посыл, причину. Причинно-следственная связь порождает  цепь событий. И, когда эта цепь замыкается, жизнь принимает циклический характер, становясь невыносимой и бессмысленной, заставляя искать блага в чём-то другом.
 Это лучше, чем, например, надев ярмо в каком-либо его виде, тащить его пожизненно с ослиной покорностью и упорством.  Я не числю за собой каких-то заслуг, которые скрашивали твою жизнь, но хочу надеяться, что какое-то время ты была со мной счастлива.
 В конце концов, если  лучшее время уже безвозвратно ушло, каждый из нас двоих вправе выбрать другие ориентиры в жизни, могущие вывести из замкнутого блеклого бытия в какие-то более яркие аспекты существования.
 Мне немного неприятна твоя индифферентность, с которой ты слушаешь меня, хотя и не хотелось бы, чтобы ты прерывала меня встречными неуместными претензиями и упрёками в том, что не имело места быть.
 Упрекать в чём-либо тебя считаю делом бесполезным. Упрёк – посыл к тому, чтобы человек в чем-то изменился и перестал совершать действия, вызывающие раздражение. Но, превратность  в том, что раздражение могут вызывать как поступки дурного свойства, так и хорошие, если они становятся постоянно-назойливыми.
 То есть, пресытиться хорошим проще, чем дурным. Ибо то, что представляется  дурным, провоцирует  взрыв, протест, который имеет сглаживающий элемент. Хуже, когда всё непоправимо гладко. В нашей жизни, увы, всё сложилось именно так.
 Нам не в чем упрекнуть друг друга. Парадокс в том, что именно это делает невозможным наше дальнейшее сосуществование. Нам нужно расстаться. Я вижу в этом выход из тупика, в котором мы находимся достаточно давно и бесперспективно.
 Давай обдумаем ситуацию, как здравомыслящие люди. И, хотелось бы, услышать твою вызревшую точку зрения. Предположительно, что ты рассыплешь на диване свои пуговицы. Если  это, как таро, в отношении будущего, я готов тебя в этом поддержать.  Надеюсь на благоразумность твоих  выводов и поступков.
 - Я пришлю тебе ссылку на интересующую тебя информацию. Через  некоторое время. Необходимо, чтобы твой монолог в твоём сознании в местах констатации следствий пополнился причинами их породившими.  Ведь нас нельзя отнести к категории людей, переставших логически мыслить.
2. Пауза.
   Я люблю после работы спуститься к Волге. Просто понаблюдать за людьми, которым нет до тебя дела, но находящимся на том этапе своей жизни, который я уже прожила. У меня здесь есть своя скамеечка. Чаще она занята.  Вещами или теми, кто возвращает меня в прошлое.
  Сегодня скамейку покидает семья. Девочка, примерно четырёх лет, отхлебнула из тетрапака несколько глотков. На  следы сока у её рта тут же присела оса. Девочка зашлась криком. Отец смахнул осу, заботливо устранил влажной салфеткой следы сока и пообещал, что оса больше не прилетит.
  Девочка косо поглядывала на насекомое, бесцельно ползающее по жердочке скамейки.
  Тогда мать, донашивающая очередное бремя, хлопнула осу полотенцем:
 - Она ж тебя не укусила, чего ты раскричалась?
 - Ты лишила жизни абсолютно безвинное существо. – Ровно и холодно произнёс супруг.
   Этот тон общения становится дежурным, когда спорить уже не о чем, но повторять эпизоды, которые  делают жизнь кислой до оскомины, все ещё не приелось.
  Интересно, у него, этого очень приличного мужчины, уже есть его отдельная жизнь, в которой он находит отдохновение от семейного однообразия? И после порции этой другой жизни если его супруга задала или нет вопрос:
 - Где ты задержался так долго?
Он говорит в ответ:
 - Ты не могла выбрать сама подходящий вариант.
Или:
 - Тебя уже не интересует, почему я сегодня не спешил домой?
Я всегда тревожилась в отсутствие мужа. И в каждый вечер или ночь тревога перерастала в тоску вязкую, как черное болото.
  Тогда я доставала пуговицы. Высыплю, перемешаю левой рукой против часовой стрелки трижды и смотрю, кто его – запасную пуговицу от рабочего пиджака окружает. В один из таких сеансов он лёг совсем рядом от меня – холодного перламутрового серого на широкой ножке изделия. Но рядом с ним легла красная с серебристыми  включениями пуговица – Римма. Это наша сослуживица, живущая в соседнем подъезде и повторяющая одну дежурную фразу:
 - Нет, твоему Витальке определённо нужна ДРУГАЯ женщина! 
   Поэтому, когда я навскидку после этого своего пасьянса задала ей совершенно конкретный вопрос, она вскинула брови:
 - А как ты догадалась?
  После этого я стала доверять своим пуговицам стопроцентно. А потом… Сколько бы я не шуршала ими, пуговица мужа ложилась далеко на краю пуговичного поля с одной и той же пуговичкой от того же пиджака, но от манжета рукава. – Нашлась, наконец, его недостающая часть, преданно и неотлучно за ним следующая…
 - Знаешь, я, безусловно, была самым ярким эпизодом в сравнении с той серой мышкой, на которую запал теперь твой Виталик, - не выдержала в конце концов Римма. Хочешь подробностей?
 - Боюсь, ты мне не сообщишь ничего нового.
 - Как? Ты всё знаешь и живёшь с ним дальше?
 - Нет, я живу с ним, не желая ничего знать. Ведь, видя грязь, ты её обходишь, чтобы не замараться. А, если в неё вляпаешься, то к невероятной своей досаде.
 - Ну и правильно. Черт с ним. Если ему красивыя бабы не такие, пусть возится с замухрышкой…
   Так мы и решили с Риммой, будучи не дурнушками. А потом он оказался среди «просто народа».
 - Представь, его пассия куда-то исчезла. – Довела очередную новость Римма.
Это было самое тяжкое время, когда он садился в кресло и провожал меня ненавидящим взглядом. Словно я была причиной его разорвавшйся связи. А потом…
   …Он стал возить в машине размалёванную малолетку. Когда я это увидела, поняла, что в моей коллекции пуговиц нет,  и не могло быть аналога этой персоны. И перестала отличать его от стен.  А мешочек лёг у моих подушек и шуршал мне, когда я ворочалась во сне, подтверждая свою сопричастность к моей обычной бабьей судьбе.
   В один из дней на полу в автобусе я увидела пуговицу от военного кителя. Начищенную или новую. И подняла её. И положила в визитницу, которой пользуюсь вместо кошелька. Удобно. Всему есть свой отдел.
  А потом в моей жизни появился военный. Пуговицы все были при нём, не было спутницы. А потом, во сне, привиделась тётка:
 - Я всегда мечтала видеть тебя женой военного. Выходи за него!
  Я не вижу смысла отрицать причинно-следственных связей, я против связей на стороне, я за узы, узаконенные государственным гражданским органом. 
3. "Мontana"
  Я снова спустилась к Волге. Моя скамейка была занята, и я уж было прошла мимо в поисках  свободной, как вдруг меня окликнули:
 - Извините, дама. Я не посягнул  на ваше место, я просто вас жду уже несколько вечеров. Присядьте, будьте любезны.
   Меня, как выяснилось, ожидал ещё один монолог.  От захватчика моей скамейки:
 - Возможно, вы услышите рассказ о себе, чему я буду искренне рад. Возможно, о женщине, похожей на вас.
  Когда я увидел вас здесь несколько дней назад, мне показалось, что мы с вами уже встречались. Нет, это не банальная попытка познакомиться. И я не мучил свой мозг в области долговременной памяти, вороша события прошлого.   
  Вчера утром вдруг он сам идентифицировал вас той, что промелькнула передо мной с десяток лет назад. Я тогда работал на «АЗЛК». Там у нас был свой медицинский корпус, медперсонал. И я с разболевшимся зубом  сидел в коридоре заводской поликлиники и слушал о страданиях коллег, оказавшихся здесь по той же причине, и даже рассматривал в их ртах зубы. На предмет того, «выкинут их или ещё можно подлатать какими-нибудь  стоматологическими ухищрениями».
  И вдруг вся очередь, независимо от возраста и пола, замолкла, остановив взгляд на женщине, идущей по коридору. Дойдя до кабинета стоматолога, она поинтересовалась, у кого из нас номерок с цифрой «11». Счастливчик оказался  примерно одного с ней возраста и, в одно мгновение, забыв о своей боли в распухшей десне, стал её нахально клеить.
 Она была абсолютной красавицей. В  красной шляпке, однозначно дизайнерской, и страдающий одной на всех болью народ принялся разглядывать её владелицу. В цвет шляпки были ещё помада и маникюр. Белый пушистый свитер и черные кожаная юбка, и лаковые сапоги. Брюнетка с черными, как ночь глазами в ореоле густых ресниц под подвижными галочкой бровями. Не теми, что  теперь ваяет косметическая индустрия, а своими, природными.
 Когда она сняла шляпку, по плечам рассыпались блестящие тяжелые волосы, дополнив её туалет. На текст собеседника она отвечала, улыбаясь и одновременно давая понять,  что так коротко вести себя по отношению  к ней, повода нет.
  Моему  зубу вынесли приговор «выкинуть» и я вышел из кабинета, уже не реагируя на окружающих. Поковылял в свой кабинет. Когда утихла боль в оставшейся от зуба дырке, вернулась другая боль.  – Неделю назад я овдовел, и теперь казалось, что зуб разболелся, с одной полезной целью как-то приглушить другую, более сильную. 
  А как же красная шляпка? Она ведь ещё должна была оставаться в коридоре с номерком «11»!
 Вот с чего я её вдруг вспомнил?
   Прошло сколько-то лет. Моё окружение все эти годы пыталось сгладить остроту моего личного горя, особенно усердствовала его прекрасная половина. И вот в один из летних воскресных вечеров эта половина потащила меня в кино. В Кузьминки, в кинотеатр «Высота».  Я стоял за билетами в кассу  с блуждающим взглядом. И вдруг увидел пятью человеками раньше меня в очереди джинсы кофейного цвета «MONTANA». На мне были той же фирмы, но синие.
  Я поднял глаза  на владелицу и увидел ЕЁ!
  Она, отходя с билетами от  кассы, в свою очередь уронила взгляд на мои джинсы и сделала то же, что и я – посмотрела на их владельца.
  Узнала она во мне больного флюсом или нет, но между нами протянулась невидимая нить. Я со своей женской свитой и она, по-видимому, с сестрой двигались, ощущая друг друга боковым зрением, затылками, какими-то другими биологическими антеннами.
  Первое, что я сделал, войдя в зрительный зал - прошёлся по рядам взглядом. Они вдвоём сидели тремя рядами выше. И я не нашел ничего умнее, как полюбопытствовать, не заслоню ли я им экран размером примерно шесть на пятнадцать.
 Они любезно улыбнулись, а мои дамы, повернувшись разом, смерили их холодным останавливающим взглядом.
 По окончании сеанса мы некоторое время двигались в одном потоке, потом моя компания, окутав меня облаком французских духов, увлекла меня на троллейбусную остановку, а они пошли по улице «Юных ленинцев». Я вижу, как мало общего теперь у вас с той давней моей мимолётной спутницей, прошу меня простить, но ответьте, это были вы?
 - Это была я.
… Нужно добавить и эту информацию туда, на ссылку для мужа. Как-то не хочется, чтобы теперь, в ситуации нашей рушащейся совместной  жизни, я была перед ним абсолютно чиста.
4. "Hummer". 
 Я не ощущала более желания посещать свою скамейку, предполагая, что последний мой, с позволения сказать, знакомый окажется там. Но, времени до того момента, когда её уберут на зимний период, оставалось немного, и терять его было жаль. И вот я снова здесь, с этим человеком.
 - Приветствую вас,- встретил он меня, протянув букет крупных садовых ромашек.- Простите меня великодушно. Сегодня у меня ещё один траурный день и мне не с кем его разделить, кроме вас. Не откажите.
   Мы присели на скамью, и он указал на пакет:
- В нём всё, чем можно помянуть в сороковины. Я потерял брата. Давайте вы, по-женски организуете стол, а я, не торопясь, расскажу вам о нас двоих.    
  Он был моложе меня на семь лет, от второго брака матери. Именно, глядя на её судьбу, я не стал искать второго для себя.
  Как изрёк один очень неглупый человек, «я был счастлив, когда женился и был счастлив, когда развёлся». Я был несчастлив, потеряв жену, и не хотел однозначно, обрести счастье в разводе.
  Мать, утратив второй брачный союз, была несчастна. Вряд ли можно ощутить остроту её боли, а боль брата, потерявшего отца и отодвинутого матерью в своём горе на второй план я ощущал. И краёв этой боли не было видно.
  Я просто прижался к Алёшке, чтобы как-то согревать его душу. И вот надо же, я повел его кратчайшей дорогой к гибели. Ну, для справки.
 Хаммер. Это внедорожник,  созданный на базе военного джипа. Их куплено соотечественниками всего 360 единиц. И одна из них принадлежит мне.
 Когда Алёшке было особенно тошно, я предложил приобрести авто.
 - Хаммер, Олег, давай купим  Хаммер. – Просил он, а я не смог отказать.
   Когда в две тысячи восьмом году его сняли с производства, мы поняли, что наша  дорогая  игрушка осталась без ремонтной базы, хотя предположить её недолговечной было бы глупостью.
  Я вписал Алёшку в страховку, и он гонял  по Москве больше, чем я. Это позволяло ему вновь ощутить себя счастливым. А мать, каюсь, у нас обоих отошла на второй план.  Понятно, брат заводил подружек и развлекался, хвастая машиной.
 - Пусть, - думал я.
  А мать, очнувшись, наконец, от своей личной драмы, тревожилась. Её одолевали предчувствия, снились зловещие сны. И последний, пророческий сон, приснился ей за месяц,  до алёшкиной  гибели:
 - Олег, Алёшка разобьётся. Представь, он звал меня во сне из-под земли. Это из могилы. Что-то надо делать.
   Но, судьба есть судьба. И Алёшка позвонил нам с дороги, сказав, что повёз подружку на свадьбу сестры.
   И вот, я в вашем городе. Хаммер нашли с помощью средств навигации. Алёшка передал информацию  о последней парковке в дачном массиве. А его...
 - Давайте теперь я вам расскажу об Алёше. В этом дачном массиве стоит мой скромный теремок. Не за высоким кирпичным забором, а за прозрачным кружевным из металла. Мне его цыгане ковали – редчайшей получился красоты.
  В тот вечер Алёша подошел  к моей калитке, был изрядно «подшофе», но что-то заставило меня его впустить. И мы некоторое время беседовали. Он был в дорогой белой рубашке с широкими расстёгнутыми манжетами. Потому была видна густая татуировка на руках. Он сетовал на то, что ехал на свадьбу, какая присутствует в представлении каждого, а вместо того третий день пьёт в какой-то примитивной компании, где за молодых выдают забубённую пару. И надо срочно трезветь и гнать свой «Хаммер» в Москву.
  Средствами  для отрезвления  я не располагала, дала ему бутылку молока и московскую плюшку. Молоко он выпил, а плюшку решил взять в дорогу.
  А спустя несколько дней сквозь кружево моих ворот ко мне обратился с вопросом следователь, не видела ли я молодого человека с длинными русыми волосами  и татуировкой на руках.
  А ещё через время появился рой зелёных мух. Следователь наведался опять. Его интересовало не припомнила ли я ещё что-то  относящееся к Алёше, что помогло бы его найти.   
 - Мухи, где их больше, там и ищите. – Ответила я.
Он был крайне удивлён, словно первый раз об этом услышал. Но ближе к вечеру нанёс ещё один  визит и поблагодарил за помощь. – Алёшу откопали в земляном полу в ветхом деревянном домике, дожидавшемся сноса. На  замену ему возводился новый. Прямо  рядом с охраной. 
  Возвращаясь с Волги, я зашла к Римме.
 - Ты даёшь себе отчет в том, что тебя ведёт господь. Таких совпадений просто так не случается. Давай, веди себя правильно, чтобы я быстренько проводила тебя в Москву на «Хаммере». Или помоги это сделать мне. Ты же знаешь, в делах, касающихся мужиков, я не теряюсь.
5. Памяти Мстислава Ростроповича.
 - Света, открой, это Виталик. Я ненадолго. Помянем Павлика. Сегодня годовщина. Ты прости, что поздно забежал. Я же развожусь, в голове  сама понимаешь, мысли спутаны, как снасти. Я водки взял – с ней легче. Присядем. Всё, словно вчера случилось, стоит живой картинкой перед глазами, звучат голоса тех, кто успел что-то сказать перед тем, как уйти в вечность. Добрая им память.
   …ОВД собирал скарб, готовясь к переезду в новое здание. Начальник отдела кадров шёл по коридору, открывая поочерёдно двери и приглашая сотрудников задержаться после 18-ти часов, чтобы подготовить на утро к отправке архив. Первыми вызвались представительницы прекрасного слабого пола, которым даже форма не могла приглушить притягательность их фигур.
 - Девоньки, будете носить пачки из архива убойного отдела за лестницу на первый этаж. Утром мужики встанут цепочкой и перекидают их  в воронок,-сластолюбиво улыбаясь, инструктировал кадровик.
  И девоньки пошли по коридору с увязанными папками чьих-то уголовных дел, играя ножками в разрезах форменных юбок, прижимая  сослуживцев крутыми бедрами к стенам, потряхивая волнами волос по плечам. Им навстречу с улицы бежали те, кто до окончания рабочего дня чего-то кому-то был должен.
 Сдать, передать, отдать, бросая привычным жестом окурки за лестницу.
 Там стояла урна, и попасть в неё, не глядя, мог любой, кто с первого раза попадал в сердце мишени. Стояла. А теперь лежали пачки убойного архива. Когда к лестнице подтянулась очередная порция горючего материала, из-за неё уже рвались языки пламени…
  Несколькими часами позже съёмочная группа в прямом эфире с места возгорания вела репортаж.
  Женщина присела перед телевизором буквально за минуту до его начала, когда в соседней комнате вскрикнул внук. Она бросилась туда, где с разбитым до крови носом плакал трёхлетний малыш.
  Пока она остановила кровь ребёнку, срочный эфир закончился. Но начал звонить телефон. Приятели задавали один и тот же вопрос - смотрела ли она, экстренный выпуск…
  Не смотрела, но сердце ныло, руки по очереди роняли всё, что в них оказывалось, а она смотрела на часы, считая, сколько осталось до возвращения дочки Алёнки с работы. А муж её, по первому звонку бросил свой ортопедический кабинет и бросился к горящему зданию. Здание оцепили, гудели на подходе пожарки, растягивали под окнами брезент, на который сразу же стали выталкивать в окна второго этажа перепуганных девчонок в форме.
  Он жадно всматривался в силуэты в оконных проёмах и вот, наконец, увидел знакомый, алёнкин. Ей сослуживец помог поставить ноги на подоконник и резко вытолкнул  в окно.
  Когда  отец рванулся в сторону брезента, его, словно языки жаркого пламени, обожгла мысль:
 - А где же он? Он ведь не прыгнул следом за ней?
…И вот они на пороге дома, Алёнка, рыдая, падает на грудь матери:
 - Павлик… Павлик не вышел из огня!
  Без отца остались на съёмной квартире две дочки-близнецы и жена Светлана. А потом почтить память погибших приехал с благотворительным концертом Мстислав Ростропович.
  Средства от концерта были переданы семьям погибших. В том числе и семье Павлика, которая живёт теперь в собственном доме.
  Без лишних слов и жестов – от великой души великого мастера, чей портрет теперь есть в семьях и памяти тех, кто прошёл сквозь пламя.
  Об этом был уже другой репортаж, несколько смазавший простую суть  гражданского поступка скромного, не умеющего эффектно смотреть на камеру,но бесконечно великодушного человека.

6. Римма.
- Нат, ты одна? Виталька, наверное, к Светке пошёл. А мы давай на наше пепелище сходим. Так хочется напиться и повыть. Там, хоть если и  увидят, но поймут.
  И мы пошли. Здесь ещё пытались распустить весной крону обгоревшие деревья, еще проваливаются колёса машин в грунт, сравнявший останки сгоревшего  здания, а на столбе еще висит табличка: «Только для служебного транспорта».
 - Помнишь, там, у забора  начинались ваши с Виталькой амуры?  Я тогда Пашке свою сердечную энергетику посылала. А Виталька мне:
 - У него жена беременная, отстань от него. А потом?  Пришла к распрекрасному твоему Виталику в кабинет, села на край стола. Ну, знаешь, так, чтобы  разрез на юбке  раскрылся. А он в него сразу лапой шасть!
 - Рим, давай напьёмся и повоем.
  Мы откупорили бутылку, присели на бордюр, расстелив по асфальту разрезы наших юбок, делали по глотку по очереди  то спиртного, то слёз, подвывая и меняя в памяти живые лица тех, кому судьбой было отмерено меньше.
  Потом, помогая друг другу - подруга подруге, долго пытались подняться. Потом наши руки в замок взяли другие. До боли знакомые на ощупь. Виталька. К нам подошёл Виталька. Мы постояли ещё немного втроём и направились домой. Уже у подъезда  Римма окликнула меня:
 - Нат, а как же  Хаммер? Да ну и черт с ним…