Толямба и Нос

Толямба и Нос

В живописном строящемся пригороде братья появились одновременно. Младший прибился к вдовушке, мечтающей возвести небольшой домик из старого бруса. Пригодился он кривоногой страшненькой тетке старше лет на десять не только для плотских утех, но еще и как строитель, которому не надо платить зарплату. Вскоре выяснилось: прозвище у него Нос — из-за выдающейся части лица, за которой не рассмотреть самого лица. Еще Нос выделялся атавистическим когтем на мизинце, именно когтем, а не ногтем, как у всех нормальных людей, и это придавало мужику дьявольский вид, заставляло непроизвольно фиксировать взгляд на столь неоднозначном явлении. Старший, Анатолий, чаще — Толямба, пристроился к брату. Они скоренько в четыре руки соорудили нечто вроде летней кухни, самочинно наклонившейся в сторону соседнего, уткнувшегося в пыльный перекресток, участка. Хозяйка не каждый день наезжала из города проверить ход строительства — работа, взрослые дети, внуки, квартира — все требует внимания и догляда. Казалось, она не обращает внимания на пизанское состояние постройки, а про инструмент под названием уровень не знала вообще. «Внимания и догляда», — любила повторять смешливая вдовушка, которая к пятидесяти, как донесла молва, двоих уже, плача и смеясь, отправила в домовине на городское кладбище. Впрочем, Нос не выглядел человеком, которого запросто можно свести в могилу: коротконог, коренаст и крепок, будто дубок. «Все-таки строитель-плотник, вся жизнь на свежем воздухе, здоровое питание, здоровый образ жизни, здоровый образ мыслей, чистая неподдельная любовь», — ерничала подруга Носа. И ей, и вскоре всей округе стало известно, каким образом братья остались без жилья, родины и флага.
По болезни, до срока уйдя в лучший мир, матушка оставила им семейную «трешку» в центре города, рядом со стадионом, так что из окон квартиры был виден край футбольного поля, слышны шум и гам спортивных баталий. Без родной матери взрослым детям явно недоставало женского внимания и догляда. Их заменяло плотное общение с ровесниками и коллегами — такими же легко одетыми ходоками на дороге жизни. Версия того, как братья оказались без жилья, на двоих всего одна, и это дает основания думать, что так оно и было на самом деле. Разница лишь в том, что Толямба приписывает провинность Носу, а тот, напротив, уверен в вине Толямбы, старшего в семье, что не лишено определенного резона.
…Стояли на автобусной остановке, у каждого из братьев по два мешка, битком набитых пустыми немытыми бутылками, собранными по контейнерам в ближней многоэтажной округе. Подошел невысоконький субтильный человечек. Внимательно, соглашаясь, кивая и сочувствуя, выслушал стенания братьев по поводу нехватки «червончика», крайне необходимого для терапии организма — «культурно подлечиться и поправиться». Человечек дал денег на лекарство и исчез. Вот и славненько: братья с мешками на плечах вернулись в жилуху: вопрос на сегодня решен. Но пришел новый день, предъявивший братьям известные претензии. Однако и в этот день — в то же время и на том же месте — спаситель кинул братьям, понуро ожидавшим чуда на остановке, когда совсем уж невыносимо было держать мешки на плечах, еще «червончик» на поправку здоровья: в точности, как это делают добрые феи и волшебники. Братья — люди приличные, на этот раз благодарно пригласили спасителя к себе в жилуху. Собственно, к этому времени здесь немногое напоминало квартиру, разве что коммуникации — трубы, стояки, давно не крашеные радиаторы отопления. Ни раковины на кухне, ни унитаза в санузле, ни мебели, ни штор — все, так или иначе, забрали профилактика и терапия.
Волшебник задержался в квартире братьев на несколько дней. Денег на «медикаменты» не жалел, много говорили «за жизнь». Сроднились. Нос всякий раз просил обретенного брата — а потом уже на законном основании и требовал — всё больше и больше, поскольку страждущих реабилитации добавлялось с каждым днем. Информация о благодетеле — на шару поят в дрова, в хлам, в соплю, а кормят от пуза — разлетелась столь же стремительно, как разносится по умам новость, произнесенная с телеэкрана. И волшебник финансировал светлое празднование легким движением руки, будто в мультипликации: вот рука, на безымянном пальце которой недорогой, но приметный перстенек, скользнула в туго набитый кошелек, напоминающий ученическую папку, в которой старшеклассник носит пару тетрадей, блокнот с адресами девчонок и дневник. Вот рука метнула купюры на стол. Вот их сноровисто смахнул с заставленной немытой посудой и усеянной окурками столешницы угрюмый тип. Вот сгорбившийся тип исчез в дверном проеме. Вот он, уже счастливый и распрямленный, с просветленным лицом, вернулся, неся в авоське «лекарство». Вот «лекарство» запустили по кругу. Вот наступила ремиссия и всеобщее расслабление, предвестник выздоровления. В какой-то момент, когда народу в квартире стало совсем уж много, а в дыму легко мог повиснуть топор, волшебник и маг пригласил Носа выйти на лестничную площадку — переговорить. Вышли. И спаситель сообщил сумму, потраченную им на «лечение», аккуратно вычленив стоимость потребленного им самим. Нос не до конца понимал, с чего вдруг напрягающая нервы и мозг суета, и, как обычно в таких случаях, пригласил для разговора на площадке брата, а сам принялся отрешенно чертить дьявольским когтем по окрашенной стене на этажной площадке. Толямба пришел, выслушали волшебника вместе, переглянулись: вроде, всё сходится, не обманул человек. Братья — люди чести, не стали пикироваться на предмет суммы: «Отдадим. Когда? А вот устроимся с братухой на работу и через месяц все вернем. Ну, не через месяц, так через два или потом, — пожал плечами, не очень уверенный, что план осуществим, старший, Толямба. И для убедительности заключил: мол, такой, слышь, браток, хитрый порядок вещей». Толямба — алкоголик не простой, а читающий и просвещенный, легко может ввернуть в разговор и не такой простенький, без претензии, каламбур, но и пошибче. «Через неделю», — без нажима, но твердо установил окончательный порядок вещей субтильный и вообще никакой не видный, с незапоминающейся внешностью благодетель. «Такому бы в разведке служить», — рассуждал старший из братьев, прочитавший о мастерах тайных и заплечных дел сотни книг. Ни один свидетель, даже с самой цепкой в мире памятью, ни в жизнь не сумел бы с уверенностью сказать, как этот человек выглядит. Не запомнили братья даже его имени, если оно, конечно, при общении хоть раз прозвучало. «Обезличенный. Серый. Невзрачный. Лишенный каких-либо особых примет. Никакой!» — пытался дать определение книгочей.
Счастье бесплатного лечения оборвалось внезапно. Начало следующей недели тянулось в мучительном ожидании «Серого». Народу поубавилось, но все равно гости подходили, толклись в квартире, что-то искали на кухне и в колченогом шкафу, принесенном в квартиру из хлама, обычно выставляемого жильцами возле контейнеров с мусором. Падали на пол пустые бутылки, затем, ругаясь, не солоно хлебавши, посетители исчезали. Требовалось вставать, прикрывать за ними дверь. А это всякий раз насилие над организмом: Толямбу самого ломало нешуточно. Но еще хуже брату. Нос три дня не вставал с пола, даже малую нужду справлял на боку в баночку, в бутылку, в тарелку — что было под рукой. Старшему приходилось поправлять фуфайку у младшего под головой. Однако больной метался в бреду, драматично сползая с «подушки». Снова и снова надо вставать, чтобы за ним ухаживать. Но когда отчаяние братьев достигло предела, счастье само вернулось в дом. Пришел Серый, неся в авоське бутылки спасительной терапии и баночку болгарских маринованных перцев. Свернули белую головку первой скляночке, спешно разлили по стаканам, приняли, в очередь хватали из банки с перцами. Серый не пил и загадочно улыбался: светящиеся зеленые глаза, лучики морщин вокруг глаз. Толямбе в какой-то момент даже показалось, будто Серый не так уж и сер, и если вглядеться в лицо, то можно поверить, что чуток походит он на актера Носика или даже на молодого президента, с отчаянно и неотвратимо редеющей шевелюрой. А президента народ уважает за прямоту и жесткость: сказал — мочить придурков в сортире, и мочат их ребята, будь здоров. И эта уважуха к молодому президенту в голове Толямбы как-то перетекла по скрытым под коркой путям на Серого. Поэтому, когда тот вдруг заговорил о необходимости «порешать вопрос» с долгами, а без продажи семейного прибежища братьев проблему вроде как уже и не решить, просвещенный Толямба поверил волшебнику сразу: «Конечно, конечно, если другого пути нет, давай будем думать, как изменить порядок вещей», — послушно согласился ведомый в неприятном разговоре о долгах тяжких старший из братьев. Младший согласно кивнул, хотя предмет соглашения был ясен не до конца: «Как? Неужели нам предстоит съехать из обжитого за сорок лет угла? Что на это сказала бы матушка? И куда съехать? А в бутылке еще осталось? Душит братуха: уже который раз подряд разливает не поровну. Ну, хоть этот… денег дал, чтобы сбегать. Много дал. Я же говорил Толику — нормальный мужик, не жадный, а братуха менжуется: мол, как бы не проснуться нам поутру с оторванными головами: встал, ищешь-ищешь, а башка вот она — в шкафу, на грязной полке. Правильно матушка про него говорила: жалко Толяшу, блаженный он у нас, малахольный, шибко больной, гляди, сколь книжек читает, без еды и питья может с книжкой трое суток, совсем дурной…»
Еще одну неделю промаялись в ожидании. «Серый» приехал с нотариусом и помощниками. Нос хоть и мучился, ломало его, но сообразил, что лучше подорвать подобру-поздорову, проворно выскочил на балкон, да вовремя вспомнил — этаж четвертый, не первый, как казалось в похмельном бреду в последнее время. Не раз порывался. Водка у Серого с собой, но он ее попридержал. За считанные минуты выправили заранее подготовленные бумаги, подписали, где указала премиленькая нотариус, она же узаконила сделку печатями, вынутыми из объемистого пластикового пакета, а помощники волшебника помогли братьям собрать вещи в узлы и бережно, будто хрустальные вазы, усадили их в кабину микроавтобуса. В молчании выехали за город, миновали автодорожный мост, покатили по равнине. Вот уже и очертания города вытянулись в линию горизонта. Вот уже и стометровых труб городской ТЭЦ в пелене не различить. Вот уже и дымные столбы тех труб не угадываются.
Толямба все хотел спросить Серого — куда, мол, едем. Да запамятовал, как того зовут. Заставлял себя вспомнить, но порядок вещей в голове сложился такой, что и не вспомнилось. А потом прикинул: они с братом в разговоре упоминали благодетеля обезличенным: Серый, про Серого, о Сером, Серый сказал, Серый дал, Серый поругал, Серый предупредил, Серый недоволен…
— …Едем в Среднебелую, мужики. Я обещал — не оставить вас без жилухи. Там вас ждет-не дождется такая же коммуналка, как ваша бывшая. Плюс бонусы: девственная природа, рядом великая русская река Зея. Курорт! Сам, выйдя на пенсию, мечтаю поселиться по соседству, — Серый будто бы подслушал мысли Толямбы, сделал паузу и продолжил: — А плата за квартиру гораздо ниже. Льготы сельские опять же. Плата гора-а-аздо ниже, — поставил акцент волшебник. Оба помощника после его слов обернулись на братьев и, не сговариваясь, хмыкнули. Продемонстрированный элемент цинизма обоим пленникам обстоятельств не понравился. Среднебелая — поселок, в котором кроме государственной тюрьмы общего режима, других градообразующих предприятий нет. Тюрьма братьев не пугает, беспокоит другое: не лукавит ли Серый, не готовит ли смертоубийство? Ведь довезти их с братом до нового счастья — с коим они смирились, чего уж — благодетель мог бы и без сопровождения мордоворотов. И Толямба решился на дерзкий побег. Один из сопровождения находился рядом с водителем — этот не мог воспрепятствовать побегу, а другой сидел между братьями. Старший моргнул младшему, тот, мгновенно сообразив, что от него требуется, захватил руки охранника, в суете сшибки Толямба сумел открыть дверь автомобиля и вывалиться на дорогу, благо автомобиль стал терять скорость. Вскочив на ноги, бросился бежать и лишь краем уха услышал напутствие младшего, прозвучавшее с надрывом: «Поживи, братуха, за меня и за себя, помай баб, попей водочки вволю!»
Некоторое время беглец несся по кочкарнику что было сил. Не обнаружив погони, остановился, отдышался, огляделся. И тут сообразил, что в побеге он нарезал приличный круг по неудобьям вдоль асфальтированной трассы областного значения. И неудивительно: трава высокая, кочки, редкие кустарники, убогие одинокие деревца — абсолютное отсутствие ориентиров. И как-то само собой его позвало место, откуда он стартовал в счастливое будущее, в котором, по завещанию брата, вволю покуражится с бабами, попьет водочки и вообще предастся земным грехам. А причина позыва вот какая: ему сейчас представилось, что заначка, остававшаяся в кармане пиджака, предательски выпала, когда сиганул из микроавтобуса на асфальт, затем, кувыркаясь, летел под откос. Потом с решительной неотвратимостью он признался себе: заначка – не заначка, а его сивокобылий бред, эту заначку третьего дня унес в магазин, заглянувший на огонек его товарищ, коему остро требовалось поправиться. А заначка была бы как нельзя кстати: если не отметить освобождение, или второе рождение — как угодно, то хоть на пару-тройку пирожков с ливером или даже на беляш хватило бы вполне. Впрочем, крохотная, эфемерная — так понимал Толямба — надежда оставалась, ибо в голове чудовищно шумело, и деталей прошедших дней он мог и не помнить, мог элементарно их упустить. А вдруг неким фантастическим образом заначка не исчезла? В чудеса старший из незадачливых братьев все еще продолжал верить. Мать не врала: ее старший, действительно, прочел сотни и сотни разных умных книг. Нешуточно напрягался.
Вот он, тот участок дороги, вот и место, где беглец обрел свободу… А вот и брат его родной, которому еще в детстве Анатолий дал прозвище «Нос».
— …Живой? — участливо поинтересовался Нос.
— А ты?
— Как видишь. Только идти не могу. Этот амбал такого пинка засадил, что нога решительно не сгибается. И ни одна зараза не подберет раненного в зад человека: остановятся, спросят, как дела и почему тут оказался, да едут дальше. Ну и народец в нонешней Расее! Пороть наш народ надо ежеутренне. Пороть! При советской власти столь жлобов не было, — морщась от боли, младший брат предпринял попытку подняться с насыпи.
— Да уж! Советская власть такого не допускала, чтоб бандиты оставили человека без честно заработанной квартиры.
— По правде говоря, братуха, нашу квартиру заработала мамка. Дали ей как матери-одиночке.
Они и потом, общаясь в разном составе, десятки раз будут говорить друг другу и тем, кто готов их слушать: наша квартира, в нашей квартире, нашей квартирой. Будут спорить меж собой и заинтересованными слушателями и упорно не соглашаться с участью бездомных: ну не шелудивые же они псы, лишенные куска, изгнанные за ворота из-за досаждающего хозяевам беспричинного брёха. Не собаки, люди. Не на когтистых лапах — на ногах они множество раз приходили под окна квартиры пообщаться с бывшими соседями, поругать жизнь-нескладушку, повздыхать, глядя на свет в родном окне. И уходили, чтобы прийти еще и еще, будто получив малую толику большой надежды на то, что все чудесным образом вернется на круги своя и они, законным образом принеся узлы в свою квартиру, заживут по-прежнему.
…Новую, пизански наклоненную жилуху, построенную братьями в пригороде для хозяйки, прозванной изобретательным книгочеем Толямбой Вассой, братья обживали шумно. Шум главным образом возникал возле туалета, в подпитии сколоченного ими из необрезных досок и окрашенного светлой акрилой. Стоило подуть доброму северяку, как постройка немедленно ложилась на бок. То есть, совсем набок, безвольно, как падает тальник, срубленный тесаком одним уверенным движением руки. Это могло случиться в любое время суток. Между тем наблюдателям казалось, что даже за полночь в ветреные дни братья дежурили по очереди, чтобы не пропустить момент безвольного падения сортира под давлением стихии. Как только это происходило, братья-строители без промедления начинали колготиться возле своего детища, материться, заводить пеньковый канат, чтобы на раз-два-три и эй ухнем сообща вернуть сооружение на стапель из бревен. Если авария происходила днем, пытались зазвать случайных прохожих. Без крыши над головой трудно, а без сортира — вообще никак. Чай, люди, опять же, не звери. Это действо неизменно забавляло праздную публику — проезжающих мимо строителей, жильцов из ближней округи, соседей. Покосившаяся, с заданным при возведении углом падения летняя кухня и лежащий на боку туалет стали достопримечательностями микрорайона. Доходило до того, что проезжающие вдалеке по трассе свадебные кортежи вдруг специально делали петлю, чтобы остановиться на пяток минут — повеселиться, покривляться перед объективами фото и видеокамер. Как особая редкая удача — фото на фоне лежащего сортира (это уже — к большому счастью, такая сложилась примета): смотрите, мол, брачующиеся, терпеливо, умно и трепетно выстраивайте свою жизнь, чтобы в вашу сторону не показывали пальцем. Такие вот примеры не мнимой, а настоящей известности или даже славы.
Достаточно взглянуть на оба шедевра строительства, чтобы сформировать представление о жильцах и понять горькое, непреложное: Нос и Толямба изначально, чьим-то властным несправедливым решением обречены по жизни мыкаться и мучиться, а в итоге стать жертвами окаянных прохиндеев. Трагически обречены.
Когда у Вассы заканчивались деньги, а, судя по всему, они заканчивались очень быстро, она выгоняла братьев на заработки, поскольку плотники, даже со столь сомнительной репутацией, в строящемся микрорайоне неизменно востребованы, а братья цену не ломили. И тогда через неделю-другую на участке рядом с летней кухней появлялся штабелек бруса, досок или кирпича. Примерно через полтора года после появления на участке Вассы Толямба и Нос выставили опалубку и, кое-как армировав пространство между досками, вручную залили бетон ленточного фундамента для будущего дома. Когда спустя неделю сняли опалубку, стало видно, что фундамент залит не блестяще.
— Как бык поссал! — не сдерживая эмоций, рассуждал о качестве выполненной братьями работы белоголовый сосед Вассы. Он вообще не сдерживался и психовал, стоило завести разговор о братьях.
— Как так! — неизменно восклицал белоголовый, срываясь на фальцет. — Два зрелых мужика! Старший вообще в пенсионном возрасте, и у обоих нет на руках паспорта! Ну, ладно, прописаться негде! Но для оформления пенсии паспортина нужна позарез! Как без основного документа? А если, не дай бог, врежет дуба — как сельсовет или райсобес назначат к выплате гробовые? А и кто будет хоронить такого ненастоящего пенсионера? Слышь, — обращался седой к собеседнику, — от Толямбы несет мочой, как от самого последнего зассанца. Я за таким гробом не пойду, хоть приплати. А ты не знаешь, с чего это у него клапан совсем не держит? — озадаченно скреб затылок белоголовый.
— Я думаю, может, это последствие… — сосед демонстрирует то, о чем высказал догадку, сложив пальцы, будто готовится взять грамм соли либо щепоть табачку.
И действительно, обе руки Толямбы, — очевидно, в наиболее непроходимых для него жизненных теснинах — в запястье подломаны и неправильно срослись. А поврежденные нервные окончания сложили пальцы таким вот образом – в щепоть. И теперь всякое действие — хоть расстегнуть ширинку, хоть взять мастерок, лопату или штукатурную терку — сопровождается мучениями. Но Толямба привык. И простую работу — обычно вкривь-вкось и абы как — он способен справить наравне со здоровым. Только всё давалось ему гораздо труднее, чем здоровому, однако упорства старшему из братьев не занимать.
А мочой от него, действительно, несло отвратно. Долго находиться рядом с ним невозможно, и непонятно, с чего бы вдруг такое, почему клапан-то не держит? В момент откровения Толямба как-то поведал вот какую историю. Передается с сохранением стиля.
 — Как-то с получки наведался я к подружке, сорокалетней разведенке. Я тогда возглавлял крупную, растущую фирму. Что производила или продавала-покупала его фирма в монологе размыто. Не иначе, это были ядерные реакторы или комплектующие турбин для гидроэлектростанций. Возможно, суперсовременные компьютеры для оборонной промышленности и разведки. Авт. — В моем портмонете, опрометчиво раскрытом, когда отсчитывал купюры хозяйке перед походом в магазин, было тесно от дензнаков самого высокого достоинства, — Положив нога на ногу, согнувшись, моментами сгорбившись, неспешно вспоминал Анатолий. — Как обычно начислил ей, как водится, взяла и отправилась в магазин. Вернулась не одна, привела с собой двоих. Говорит, увязались, не смогла от них отделаться. Сели. Как сейчас помню, — морщится и щурится Толямба, переживая детали злополучного вечера, — на столе четыре бутылки портвейна «Агдам», ну и, известно, селедочка, еще салатик маруха построгала из огурчиков. Сидим, пьем, гостям рады, хотя радости своей чересчур не выказываем. Хорошенько поддали. Но все быстро закончилось. Достал портмонет в другой раз, отслюнил несколько банковских листов, отправил халявщиков в магазин. Не подорвать ли мне, прикидываю, пока при памяти? Куда там, принесли полную авоську «Агдама», добрую селедину, но привели еще двоих чудаков. С двоими-то я справился бы, а тут четверо, — выводит Толямба. — А ведь известно, после двух литров портвейна на рыло обычно начинается непримиримый дележ бабы. Ладно, думаю, мне ли с четверыми рядиться из-за плутоватой, слабой на передок Соньки. Прощаюсь: надо, мол, идти, предприятие все-таки, дела ждут, двести девяносто шесть человек людей в третью смену работают, надо проверить подчиненных. Не тут-то было. Отпускать меня не хотят. Кое-как вырвался, пришлось бросить им на драку портмонет. Они и рады: попадали на пол — на четырех костях ползают, собирая бумажки, тьфу ты, противно смотреть, до чего люди низко опустились. Но шевелешек им мало, видать. Ни с того ни с сего захипишились меня урыть. Говорят: ты зря ломишься, Толяша, слегонца получи по башке, умойся голубой буржуйской кровью, да иди себе с богом. Там на первом этаже еще трое ждут, те вообще отмороженные: один с «пером», другой — с «волыной», третий — с базукой — мимо них не прорваться. Ладно, ребятишки, думаю, — щурится и горбится пуще прежнего Толямба, вспоминая перипетии былого. — И тогда принимаю единственно возможное решение — уходить чердаками и крышами. Проломился к входной двери и мигом к лестнице на верхнем этаже. Там — на чердак, с чердака на кровлю. Бегу, спиной чую: пятеро настигают. Хотел сигануть от них с крыши на крышу, прыгнул, ухватился одной рукой то ли за слив, то ли за ветряк, но сорвался вниз, чуток не хватило траектории полета. Пока летел, прикидывал — какой частью тела пожертвовать, чтобы меньше потерь для производства. Решил — руки жертвую, чтобы только ноги целы остались. А то на коляске к бабам ездить не в жилу будет. Сложился, сгруппировался перед приземлением и благополучно уронил тело на руки. Поломался, конечно. Части ломаных рук пособирал, будто в оберемок, подхватился — бегу в сторону больницы и думаю: все-таки верное я принял решение насчет жертвы.
— …Предприятие? — переспрашивает Толямба интересующегося. — А что предприятие? Живет и здравствует. Руки поломал, пришлось право первой подписи делегировать секретарше — у меня с ней был амурчик небольшой, — в этом месте Толямба подмигивает слушателю. — А эта лярва сговорилась с моими замами, со всеми семерыми, и те, ушлые, вывели активы за рубеж. Деньги мои за бугром, и они вслед за ними, побросав семьи, свалили. В сумме, слышь, тридцать шесть штук детей, собаки, оставили! Что делать?! Надо выручать детишек да возвращать отцов в семьи. Пришлось банкротить заводы, чтобы сменился собственник. А ты спрашиваешь с чего, мол, странный энурез? Будешь тут ссаться, когда такие заводы потерял! Ну да ничего, теперь все принадлежит государству. Я так считаю: чем будет наживаться стая товарищей, так пусть лучше государству отойдет. А мне за тот поступок от президента пенсия персональная. Десять тысяч долларов сэшэа ежемесячно. Надо вот только паспорт сделать да прописку оформить, тогда почтарка будет знать, куда пенсию приносить. Как оформлю паспорт, так за десять лет сразу все и получу. Я присмотрел гостиничку в Геленджике. Себе апартаменты на верхнем этаже, а номера сдавать буду, тоже какая-никакая копейка. Инвалидам войны и бизнеса существенная скидка, номера можно заказывать хоть сейчас, а то в сезон толкотня да паника. Ну, а ведать хозяйством будет моя секретарша. Та самая. Я ее простил. Как называется гостиница? «Савой», а как же еще?! — обижается на непонимание собеседника Толямба. Но продолжает в том же духе: — Случится заморочка с номером, даже в разгар бархатного сезона, скажите администратору: мол, Толик, хозяин, сказал — все решить немедленно и быстро, поскольку землякам карт-бланш и преференции при любой нужде...
Про секретаршу история отдельная. Любимая история в авторском исполнении. Заслушаешься. Нашел де он ее в таежной деревеньке, только что шестой класс окончила. Поконторил — женись — такое у Толямбы жизненное правило. Привез будто в город и подругу, и ту самую несовершеннолетнюю ее дочь. Толямба ведь крупный заводчик и может себе это позволить. А дальше следовала история, очень похожая на любовное приключение Гумберта и его двенадцатилетней падчерицы-нимфетки Лолиты.
Когда предпринимаются попытки уличить Толямбу во лжи, он может отмахнуться таким, например, образом: «Допускаю, что этот сюжет у меня кто-то заимствовал. Допускаю. В литературе, как и в жизни, всего тридцать три классических сюжета, плюс пять тыщ зачастую банальных вариаций на первоначальные тридцать три. И потом, чего в этой истории такого уж необыкновенного?».
Действительно, ничего. Разве только то, что первым плоды заимствования опубликовал некто Вэ Набоков. Возможно, в качестве подарка к первой округлой дате со дня рождения Толямбы — к его пятилетию.
 — …Я тогда был писателем… — живописует Толямба в свете единственной лампочки в пизански построенной временной кухне уже другую историю. К слову, «времянка». Это слово братья произносят столь же часто, как и словосочетание «Наша квартира». — …Был известным литератором, но испытывал временные трудности с деньгами, — продолжает старший из братьев. — В какой-то момент жизнь прижала совсем уж нешуточно, и я принял предложение знакомого в межсезонье присматривать за отелем «Белый медведь» на Чукотке. Мы с женой, да сынишка в переходном возрасте. Зимой из-за пятиметрового снега отель отрезан от остального мира. Сам понимаешь, закрытое пространство, мании всякие. Клаустрофобия. Может, слышал о такой: угнетенное состояние, пограничное с сумасшествием. Вот так и жили всю зиму в полной изоляции. Запасы? Запасы имелись, даже с избытком. Тут уж хозяину надо отдать должное: икра любая ведрами, хлеба проспиртованного — хоть год его храни, хоть пять, подводники берут на борт, когда в автономку ходят — сорок мешков, опять же тюлений жир — одна ложка, и неделю есть не хочется. Прямо космическое питание. И вот тут у моего сына Дениса открылся дар ясновидения. Например, своим всепроникающим зрением увидел Дениска призраки предков чукчей, тамошних аборигенов. Отель как раз находится над аборигенным древним кладбищем. Трудно пришлось Дениске. Да я и сам едва с ума не сошел. Но тогда у меня психика была крепкая. А сынишка шибко много претерпел. Где он сейчас? В штате Монтана. В тамошнем университете проходит обследование, пять диссертаций на его материале пишут, а трое уже защитились. Если хочешь, можешь позвонить справиться, как дела. Скажи, что от меня. Будешь там — загляни на огонек, он в академическом городке проживает по соседству с профессурой, передай от отца привет, пусть держится молодцом и помнит, что отец его любит.
Этот, — про козни призраков — не последний в ряду созданных Толямбой шедевров, особенно сложен. Соседи, все кто слышал историю Толямбы, недоумевают: так придумать, так лихо накрутить сюжет! Когда раскрылся коварный обман Толямбы, оказалось: его история очень похожа на сюжет, рассказанный Стэнли Кубриком в фильме «Сияние». Наверно, Анатолия можно было бы схватить за руку. Но только если бы он стал рассказывать о своем участии в космической одиссее того же Кубрика. Нет, все его истории заземленные. Его вообще странно и непреодолимо тянуло к земле.
В какой-то момент Вассе осточертела очевидная симуляция братьев при строительстве дома ее мечты. Но еще больше — вонь от смердящего Толямбы, пропитавшая воздух, стены, самодельную мебель времянки и даже посуду. И она принялась выдавливать нежеланного жильца. Однако Толямба держался до последнего, понимая, что вне жилухи бороться за жизнь будет совсем тяжко. Тогда хозяйка стала давить на сожителя-примака. Младший брат поначалу устоял. Благо особого участия не требовалось, только молчаливое несогласие или даже скромное, едва прочитываемое сомнение, обозначенное простым пожиманием плеч: мол, ну а другого порядка вещей тобой, дорогая, разве не предусмотрено? Тогда Васса пошла дальше: нажаловалась на ссыкуна взрослым сыновьям. Те не заставили себя долго ждать. Как строить — их нет, а тут приехали на участок и принялись избивать Толямбу на виду у всех соседей. И раз, и два, и три, и пять. Анатолия особенно обижало, что всякий раз при экзекуции присутствовал брат, безучастно или трусливо взирающий на постыдную и жестокую расправу. Но братуха такой же беспаспортный и отверженный: выйди за покосившуюся дверь, и никто не подтвердит, что он Юрий Проклов, а не всего лишь обезличенный плотник по кличке Нос. Отчаявшись, Толямба эмигрировал на склон сопки — на границу застройки микрорайона, куда активное строительство еще не пришло. С трудом вырыл в склоне землянку, вывел печную трубу, из последних сил кое-как обустроил жилуху внутри – полки, нары, дощатый стол. Словом, все как у людей. Пригласил в гости бывших соседей и брата-примака. Те живо откликнулись. Но долго гостить не смогли, поскольку печная труба обидно тонка и не способна проглотить весь дым от горящей печи. Жилуха топилась, считай, по-черному. Да и от Толямбы дух тяжелый. Однако Нос привел еще двоих. Погостив часок, брат ушел, а двое остались пожить. Втроем к дыму не сразу, но притерпелись: главное — чаще выползать для продыху — книгочей Толямба дал правильный расклад. — Иначе в крови и вообще всем организме стартуют необратимые процессы. — Жили шумно, установив привычный порядок вещей, так что вскоре явился хозяин участка и в компании с участковым выдворил захватчиков за пределы земельного отвода. Подступили морозы, лопата грунт уже не брала.
…Весной как-то повстречался на улице Нос:
— Слышь, а у меня большое горе, — не шибко искренне поведал младший из братьев. — Какое? Братуху Толяна нашли в канализационной шахте. С осени там проживал. Тесно было ему. И опять же, вонь невыносимая. Это тебе не дым, к которому можно притерпеться. Менты сказали: умер стоя. Вызвали для опознания. Тело истлело напрочь, только по тряпью да по паспорту и опознал братуху. Один журналистишко из местных помог ему справить документ. Всё некогда этим писакам помочь простому человеку, всё некогда. Брешут в своих газетенках, мысли людишкам вправляют нараскоряк. Позасели…
Сам Нос умер через два месяца. Об этом рассказала Васса. За считанные недели его, внешне здорового и даже крепкого мужичка, сожрал рак. А строительство дома, которое как могли, затягивали братья, поскольку по окончании работ их будущее в долгострое не просматривалось, затянулось на годы. Дети хозяйки, видать, долго не решались подойти к первым венцам строения, срубленным еще Носом с помощью брата-инвалида. Поскольку венцы в точности, как и летняя кухня, наклонились в северном направлении, словно бы готовились встретить лютый ветродуй, как встречает ветер в лицо любой человек. У Вассы, в целом нормальной, с элементами сострадания там, где полагается вменяемому человеку, бабы, иногда появлялись мужики. Приходили и вскоре куда-то исчезали, приходили и исчезали, приходили…

2013 г.