Как деда Федота женили

                Воспоминания деда Федота
               (частично опубликованы в журнале «Огонек», 40/4667/Октябрь 2000)

                (2/21) Как деда Федота женили

     Наше происхождение: русские.
     Отец: Прошунин Кондратий Фомич.
     Мать: Прошунина Марина Ивановна.
     Другая сторона, родители:
     отец – Мухин Иван Пимонович,
     мать – Мухина Прасковья Ивановна.

     (Происхождение дед Федот начал от своих родителей  и родителей своей жены.)

     Родители наши приехали в Сибирь добровольно в 1859 году. С Воронежской губернии, уезд Павловский, село Пузырское. Ехали десять недель на конях, так как железной дороги не было. Приехали в Томскую губернию, Змейногорский уезд, село Александровское, которое они сами основали, их семь хозяйств всего приехало, и выкопали землянки, окна требушиные, и жили у богатого мужика Сердцева. Отец ездил в извоз на конях, в Новониколаевск возил всевозможные грузы и, видимо, руду с Змеиногорска, на переработки, что ли. Мать была скотницей на заимке. Прописались, подать платили, как батраки. Прожили пять лет в батраках, не поглянулось, уехали. С учёта, видимо, не снялись. Уехали в Алма-Ату, там тоже прописались. И платили две подати. Отец часто об этом говорил. Там, в Алма-Ате, прожили три года, не поглянулось, очень частые землетрясения, уехали снова в Александровку и тут основались на всю жизнь.

     (Здесь дед Федот, очевидно, подразумевает родителей своего отца. В конце тетради последние три страницы тоже о дедушке с бабушкой.)

     Отец был хорошим столяром, делал веялки. А в семье в это время прибавлялось: было нас у родителей четыре сына и две дочки. Я был старшего брата, Ивана Кондратьевича, младше на двадцать лет.
     В семье жили хорошо, скота отец держал помногу, вот и жили у скота в батраках: всё лето корм собираем, а зимой скармливаем. Коров много, но они были не очень продуктивные, мало давали молока. Сено мы косили руками, то есть косой – тяжело, но на свежем воздухе. Я мальчиком трудился. Работать стал шести лет: привязывали к седлу править во время пахоты лошадьми. Этот опыт я использовал: Дашу привязывал к седлу.

     (Даша – старшая дочь деда Федота.)

     Семи-восьми лет меня оставляли дневать на пашне, чтобы, хотя и спутанных, подогнать лошадей к речке попить, а сами уезжали домой на праздник, а также в баню помыться.
     Девяти лет пошёл в школу, учился хорошо, сдал сельскую школу на «пять с плюсом». На экзамене принимал поп, он был наблюдателем церковным при школе, как директор. Поп задал мне вопрос: «Когда умирал Христос, ему больно было?» Я подумал, сказал «не больно» - он же ведь Бог, но раз умер, то видимо, больно было. За это мне комиссия написала похвальную грамоту.
     А когда я кончил школу – четыре класса – отец хотел меня отдать в Змеиногорск учить дальше. Пошёл узнать за советом к попу. Он сказал отцу: «Федонька – мальчик очень шамкий, хороший, он и без науки дойдёт сам по себе. Быкам хвосты крутить и то ладно будет».
     На этом образование высшее кончилось. В то время меня учить можно бы было, жили хорошо, и два брата уже имели по косяку детей, учился я хорошо – в то время какие в школе были науки! Особенно физкультура, я её очень любил. Это обыкновенные кулачки. Я очень был быстрым и смелым, не разиня. И вот в схватке класс на класс я и ударил под ложечку такого же по возрасту, и он упал как мёртвый, и потом отошло, а меня за такой подвиг на час на парту на гречиху на колени. Я упал с парты в обморок. Я никогда не жаловался отцу с мамой. Но ктой-то сказал отцу, он пошёл, сказал попу. Поп учителю дал выговор, снять учителя – заменить некем, да и учитель не виноват, были и в деревне кулачки – выбивали глаза, а в школе только по бокам дрались, а в лицо нельзя бить. Такая была физкультура в школе.
     Это было в третьем классе. Как-то я раз забыл чернилку. Дома чернильница была обыкновенный хрустальный лапоть. Вот я возьми да во время чистописания и обмокни в чернильницу Поли. Она сказала учителю Стефану Фёдоровичу. Он меня на перемене послал за чернильницей домой. Я сбегал быстро. Принёс лапоть. С тех пор я стал звать Полю «муха», а она меня «за лаптем бегал»… Такой разговор у нас с Полей в школе иногда был! А после мы забыли про всё, а когда женились, то она мне часто говорила, что я скоро очень сбегал за лаптем, школа была от нас далеко. Не школа, а просто снятый дом большой. Вот в нём мы и занимались. Было четыре класса, дом двухэтажный, старшие наверху, младшие классы на нижнем этаже. Село было большое, домов четыреста, учились мало – некогда: работали.
     Так мы и росли, и росли. Что касается Поли, то мы друг друга не знали. Жили далеко, школьное всё забыли.
     Пятнадцатилетнему мне купили гармонь за двенадцать рублей, это в то время корова хорошая; тальянка звонкая была, выучился скоро и хорошо, даже стали звать на свадьбу играть. Но родители не разрешали к чужим людям ходить играть, только к своим знакомым и близким соседям. Отец говорил: «Водку, Федонька, Боже избави пить!» Я до женитьбы и ложки водки не выпил. За игру давали кто гостинцы, кто деньги копеек сорок-пятьдесят, это же рабочий только за день может заработать тридцать пять-сорок копеек.
     Родители меня очень любили, я был уже считай грамотный. Читал в церкви часы на клиросах. Поля была в хоре и часы читала в церкви. Мои братья старшие были неграмотные. У Поли отец с матерью водку не пили никогда. Мои родители: отец пил, мать почти не пила. В обеих семьях жили дружно и мило. Тесть, Иван Пимонович, был старостой три года. Чтобы меня женить, даже и разговора не было никогда.
     Однажды я был на заимке с лошадьми. Приезжает второй брат и посылает меня вроде помыться, а то я осень жил всё с конями на заимке. Их было около тридцати коней. А я, бестолковый, сел в ходок и поехал. Приезжаю домой. Правда, баня стоплена. Вымылся. Захожу в хату, а у нас два зятя: старший был Воробьёв Илья Михайлович, второй – Филатов Иван Дементьевич, и сёстры Авдотья Кондратьевна и Мария Кондратьевна. Покушал, заводят меня в спальню, там все эти перечисленные люди. Вот мне старшая сестра Авдотья говорит:
     -Я тебе невесту нашла.
     А я сказал:
     -А на что она мне, твоя невеста!
     Слово по слову, ещё зашли две снохи, братьевы жёны, Арина и Аграфена. И вот все меня окружили, зачали предлагать трёх девушек, любая пойдёт за меня: грамонист, богатый, да и не плохой из себя, и родители на селе на хорошем счету, почётные были. Я всяко отказывался, но они все на меня что, мол, будешь ходить с гармошкой по ночам. Я как заревел, так сроду не плакал, на весь дом. Зашла мама моя, Марина Ивановна. Стала тоже говорить, ведь все же женятся, а ты что. Плакал, как ребёнок. Вокурат было три праздника. На первый день был Покров, не сумели уговорить меня. На второй день приходит старшая сестра Авдотья и со мной одна говорит: что она разговаривала уже с моей тёщей Прасковьей Ивановной Мухиной и самой Полей. Тёща сказала, что приходите сватом, но только Федота тоже приведите, посмотрим, мы его не знаем, только судим по родителям вашим; а Поля сказала, что его знает: летом была свадьба у Воробьёвых, а они жили через один дом от Мухиных, я там у сестры Авдотьи играл на тальянке, и там я видел Полю, и она меня. Но знакомства никакого не было, даже ни слова. Свадьба была пять дней, я всё время там был и ночевал у сестры Авдотьи Кондратьевны, и Поля часто была тоже у них, смотрела свадьбу. И ктой-то сказал, вот надо пару женить. Вот и всё знакомство. Раньше женились люди вот как, и жили – пушкой не разобьёшь.
     Но сколько я не плакал, всё же уговорили меня. На третий день четверо: Воробьёв Илья Михайлович и сестра Авдотья Кондратьевна, брат Иван Кондратьевич и его жена Арина Егоровна – меня на верёвочке повели.
     Поля, видимо, родителям сказала, что только за Федота пойдет и больше ни за кого. Когда мы зашли, все здоровались по ручке, и мне тоже сказали дома ещё, чтобы я тоже по ручке. Все поздоровались, и я тоже. У Поли был старший брат. Он сказал: «Я того парня знаю, он хорошо играет на тальянке». А сам играл на гитаре хорошо.
     Родители Поли встретили нас радушно, сразу подставили стулья, сказали: «Садитесь, будьте сватами». Все сели. А зять Воробьёв Илья Михайлович – хороший дружко и сват, сказал:
     -Федонька, Поля, а вы идите вон на улицу, здесь вам слушать нечего.
     Мы не пошли на улицу, а пошли в кладовку. Мы сели на койку и разговаривали, у кого сколько коров, лошадей, овец, даже кур и гусей.
     Прошло часа четыре, выходит из дома дружко, Илья Михайлович, и говорит:
     -Я думал, что вы на улице, а вы здесь, молодцы. Ну что, договорились?
     А мы ничего даже не говорили. Он сказал:
     -Дело на ладу у нас, вы тоже будьте посмелей, а то сейчас мы вызовем вас в дом к отцу с матерью.
     Посидели ещё час-два, вот я насмелился, говорю:
     -Поля! Что же ты ничего не говоришь!
     А она мне в ответ:
     -Парень должен вперёд говорить.
     Я сказал:
     -Ты пойдёшь за меня?
     Она сказала:
     -Я маме уже сказала, что только за Федота, а то в нынешнем году если не за него, то ни за кого не пойду, ещё буду девкой гулять.
     В это время у меня набралось смелости, и я сказал, что, Поля, я тебя люблю! И Поля сказала, что любит. И поцеловались. А что за любовь – неизвестно, и к чему такой разговор – без соображения. И вышел за нами дружко, Илья Михайлович, и сказал:
     -Что, вы хотите жениться?
     Мы сказали «да», а он:
     -Так вот и говорите смелей, смотрите, отвечайте, не стесняйтесь.
     Пришли в избу, спрашивают нас:
     -Вы друг друга давно знаете?
     -Да,- отвечаем.
     -Вы любите друг друга?
     -Да,- отвечаем. Илья Михайлович сказал:
     -Ну, поцелуйтесь!
     Но целоваться было очень стыдно, с трудом поцеловались. Все засмеялись. Илья Михайлович сказал:
     -Молодцы, будут работать!
     От Мухиных вышли, и все по своим домам. Когда выходили, тесть Иван Пимонович сказал:
     -А ты теперь, зятёк, ходи к нам в гости каждый вечер.
     И я приходил четыре месяца, и всегда угощали хорошо. Я был один зять – одна Поля дочка у них.
     Отец благочинный долго нас с Полей не венчал, около пяти-шести месяцев: не было ещё нам по шестнадцать лет. А в 1912 нам пошло по семнадцатому году, мои родители заплатили попу двумя баранами, он перевенчал и зарегистрировал в бракосочетании. А невенчанных обе стороны – наши родители – не хотели: это не по закону, грех детей сводить без венца.
     Свадьба длилась целую неделю. Пять троек коней не выпрягалось. Положено гулять больше у жениха. Но Мухин сам не пил, а угощать почти не отставал. Свадьба была на всё село, очень хорошая, потому что дружко был Илья Михайлович Воробьёв. Он гордился молодыми, что мы были хорошими, и умными, и честными. От этого зависит вся свадьба. Дружко знает, как гордиться такой парой молодых, он ведь первую ночь спать укладывает молодых и утром поднимает, всё ему известно, какие у него супруги. От дружка этого никогда не скроешь, всё равно он узнает справедливость.
     Когда кончилась свадьба, стали жить. Родителям моим Поля поглянулась, была послушная и во всём удалая. Снохи были неграмотные, Полю очень любили и уважали, и ценили с собою наравне. Звали её Полюхой. Она иногда снохам читала сказки. В семью она в нашу влилась, как просто она у нас выросла.
     Дружнота и любовь в семье. Свекровь Марина Ивановна, бывало скажет: «Полюха, иди водички принеси, ещё что сделай, а я сама возле печки буду хлеб печь». Все тягости печные, стряпню всевозможную мама всё брала на себя, и так всю молодость, около трёх лет, жалела мама Полю.
     В 1915 году в августе должен быть ребёночек первый. Родители мои души не чаяли в нас, очень ждали внука! Он и родился, Александр, в 1915 году 12 сентября. А меня забрали в армию 30 августа 1915 года на империалистическую войну. Эта война – хищническая Вильгельмская бойня – не дала посмотреть на сына, ждали мы эту радость три года! Но лютая война не дала посмотреть мне на сына. Александр прожил один год три месяца, ходил и часто говорил «мама». Бывало тёща, Прасковья Ивановна пишет на фронт мне: «Смотрю на своего внучка, как на милого зятёчка».
     Всё что делали, как жили в молодости, всё записано в мозгах, сроду не забуду, пока не умру.