Нательный крестик

   Сейчас очень модно верить в Бога, носить кресты и ходить в церковь. Ничего не имею против. Считаю, что отправление религиозных потребностей дело сугубо личное и потому даже не стану обсуждать это. Сам я человек крещёный и, можно сказать, верующий в какой-то мере, однако, слышимые мною в последнее время высказывания некоторых священнослужителей о том, что народ истосковался по вере, приводят меня в недоумение. Разве человеку можно запретить верить? Проявлять не усердие, но искренность? За прошедшие трудные и неоднозначные годы вера обрела некую, что ли официальность государственную. Определение, вроде как, своего места в структуре государственного механизма. Идентификационный номер, если так можно сказать. Поток «тоскующих» чиновников различного ранга, словно по команде потянулся в дом Бога замаливать грехи мирской жизни. Ничуть не удивлюсь, если в каком-нибудь кабинете увижу вдруг портрет президента, а рядом распятие. Ничуть. Возможно, пришло для этого время? Конечно, ужасно раздражает вся эта фамильярность по отношению к Создателю, особенно, когда встречаешь на улице людей, напоказ увешанных золотыми крестиками. Как ни странно, тоски в их взглядах я не замечал. Быть может, смотрел плохо или как-то предвзято. Чужая душа – потёмки. Возможно, я слишком строг и в чём-то не прав. Сказано же было, не судите и не судимы будите. Долгое время я сам не носил креста. Не считал нужным или необходимым, может даже недостойным. Какая-то неуверенность, или быть может сопротивление принятому правилу не позволяли мне сделать это. Надеть крестик все равно, что взвалить на свои плечи крест, принять на себя обязательство.
   Удивительная история произошла со мной, когда я побывал в деревне у своей бабушки. Даже и не история, а знакомство что ли. Встреча с новыми людьми. Краешек чужой жизни, ненароком коснувшийся моего сердца, души  и странным образом повлиявший на меня, моё отношение к Богу и быть может к самому себе. Случай этот до сих пор особняком расположен в моей памяти, нет-нет да напоминая мне о позабытом чувстве далёкого детства, когда вера была наивна и искренна, когда чудеса были ещё возможными.
   Сразу после обеда мы взялись поправлять старый покосившийся забор. Я и дед Кузьмич. Необходимо было заменить пару полусгнивших столбов. В одиночку мне бы пришлось основательно попотеть над такой работой и тут, как нельзя кстати, на помощь мне пришёл дед Кузьмич. Невысокого роста пожилой человек щуплого телосложения, но характера невероятно бойкого для шестидесяти пятилетнего старика.
   - Держи его! – Командует Кузьмич – Ставь ровнее.
   Как могу, стараюсь удержать в равновесии деревянный столб, пока Кузьмич с лопатой в руках бегает вокруг и засыпает яму землёй. Помогаю, старательно утаптывая мягкий грунт ногами, обутыми в старые кирзовые сапоги. Рядом с нами назойливо вьётся лохматый комок шерсти на четырёх лапах.
   - Колбаса, а ну брысь отсюда! – Сердито кричит дед и машет рукой. Дворняжка, похожая на большую мочалку, комично переваливаясь на коротких лапках с одного бока на другой, отбегает в сторону и, высунув алый язык, продолжает наблюдать за нашей работой.
   Признаюсь честно, что нечасто навещаю свою бабушку. Виноват. Постоянно оправдываю себя стандартным набором отговорок, мол: дом, работа, семья, дела там разные. Всё так и есть: дом, работа, семья. Приехал, сам удивляюсь как. Вырвался из шумного города хоть и на денёк да не просто так, проведать старушку, но помочь чем. Те, кто хоть раз побывал в деревне знает, работы здесь много. Мало того, что живность разная внимания и заботы требует, любое хозяйство без добрых рук быстро ветшает и приходит в упадок. Дома, старые с почерневшими ребрами бревен, ещё при царе-горохе строились! Здесь гвоздь прибить, здесь досочку, калитку выправить, петли смазать, крышу починить, забор подправить. Список работ на неделю вперёд можно составить. Главное делать-то её некому. Одни пенсионеры, точнее пенсионерки остались, а без мужика конец деревне придёт. Такое моё понимание. Время беспощадно меняет облик деревни. Постепенно исчезают остатки артельного общежития, многовекового миропорядка, уклада, который никаким фермерством не заменишь. Стариков больше жалеешь тех, кто ещё остался, да жалостью дело разве поправишь?
   - Бог в помощь!
   Оборачиваюсь на голос и вижу, что в нашем огороде появился еще один старичок, одетый в серого цвета костюм, на голове кепка. Неспешно шагающий к нам человек прихрамывает, опираясь на палочку. Ветеран, на полуденном солнце блестит ряд медалей.
   - Здорово, дед Антон! – Кричит Кузьмич и, воткнув лопату в землю, идёт навстречу знакомцу. Деды чинно здороваются за руки, о чём-то говорят. Колбаса, повиливая хвостом, тоже спешит приветствовать гостя. Я не могу бросить проклятый столб, потому стою на месте, жду, когда на меня обратят внимание. Наконец они подходят.
   - Дед Антон. – Бодро представляется старик и протягивает мне руку. Я тоже представляюсь, завершая наше знакомство рукопожатием. Рука деда Антона узкая, сухая и шершавая, как наждачный лист, сразу чувствуешь, что такими руками немало добрых дел переделано. Хватка до сих пор цепкая, уверенная.
   - Я вижу, забор решили подновить. – Дед Антон щурится и одобрительно кивает головой. – Хорошее дело. А мы тут, с моей бабой, в гости к вам решили заглянуть. На людей, так сказать посмотреть, себя показать.
   - Антон!
   Возле дома, со стороны двора, появляется женщина в летах моей бабушки. Цветастое выходное платье облегает широкую фигуру. На голове пёстрый платок. Женщина прикрывает глаза рукой от яркого солнца, издали разглядывая нас троих. Кузьмич здоровается, приложив руку к груди, кланяется. Дед Антон лишь отмахнулся рукой: ступай в дом женщина, делать тебе здесь нечего. Она не стала возражать против этого и заходить к нам в огород, словно почувствовав, что будет лишней в мужской компании и скрывается из вида за домом.
   - Я тут с вами побуду. Помощник конечно из меня, не ахти какой. – Дед Антон отходит чуть в сторонку, к расположенному поблизости табурету.  Достаёт из кармана сложенную вчетверо газету и застилает ею табурет. Кузьмич помогает устроиться гостю, аккуратно поддерживая старика. Дед Антон садится и, вытянув вперёд больную ногу, задаёт вполне ожидаемый  мною вопрос.
   - Ну, как там… у вас в городе?
   - Да вроде ничего. Живём помаленьку.
   Дед Антон согласно кивает головой.
   - Ну, а какие новости насчёт террористов?
   Ветерана, как видимо, сильно интересовали трагические события одиннадцатого сентября, случившиеся на другом конце земли, в Америке, и потрясшие весь мир. С того времени прошёл почти месяц, и я не сразу понял, о чём идёт речь. Дела-заботы о хлебе насущном в последнее время интересовали меня гораздо больше, нежели международные проблемы. Странный вопрос для деревенского жителя. Пришлось призадуматься, чтобы вспомнить какие-либо подробности из передаваемых новостей. Кузьмич объявляет перекур, понимая серьёзность разговора, и я наконец-то отпускаю злосчастный столб, который сразу теряет устойчивость, слегка заваливаясь всторону. Мы бросаем работу и садимся возле деда Антона прямо на землю. Кузьмич достаёт распечатанную пачку папирос – закуривает. Тут же, возле меня, устраивается Колбаса и тычется холодным носом в мою ладонь то ли попрошайничая, то ли требуя ласки.
   - Новости мы узнаём только по телевизору. – Продолжает между тем дед Антон. – И то когда тот показывает. Два канала у нас кажут, да и те с грехом пополам. Говорят, что сигнал слабый. «Маяк» был, да радио ещё в прошлом году отключили. Невыгодно говорят. А что сейчас выгодно? Ты вот скажи нам, старикам.
   Чую, разговор круто изменяет направление, принимая негативную социальную окраску. В голосе старика слышится скорее упрек, чем вопрос. Помалкиваю, тяну время в надежде как-то избежать конфликта поколений, в котором, как правило, справедливость и правда находятся по разные стороны баррикад. Конечно, мне есть что ответить, но не хочется обострять обстановку, понимаю, что таким способом никак не добавлю оптимизма в изменившуюся жизнь стариков. Кузьмич приходит на выручку и заступается за меня.
   - Ну, чего его теребить-то? У них своя жизнь, у нас – своя.
   - Да знаю, только вот я за их жизнь кровь проливал, а теперь… жизнь колесом повернулась. – Дед Антон как-то неуверенно машет рукой, переставляет палочку и без какой-либо подготовки снова изменяет тему. – Война будет, что ли? Американец он такой. Труслив, словно заяц, но слабому спуску не даст. Встречал их в Германии чистеньких, лощёных. Мы ж с самого Сталинграда с боями шли. Всю Европу прошли…
   Чувствую, что кто-то аккуратно бьёт меня по ноге. Оглядываюсь. Кузьмич глядит на меня и энергично глазами вращает. Знак подаёт. Мимика лица довольно красноречиво понятна: чего молчишь, дурень? Прочищаю горло так, чтобы обратить на себя внимание.
   - Война будет. – Решительно заявляю так, словно у меня свой человек в администрации президента Буша. - Американцы ни за что не упустят хороший повод для установления своих порядков на Ближнем Востоке. Контроль ресурсов, распространение своего влияния, внушение страха на возможного противника в этом регионе мира. Опять же союзников своих неплохо будет связать кровью. Заставить нести часть ответственности на себе.
Политика не мой конек и я повторяю то, что было сказано другими, однако разговор неожиданно затягивает меня самого. Делюсь подробностями атаки террористов на «Близнецов» и Пентагон, о самоотверженном подвиге спасателей и пожарных. Старики обсуждают тему, пытаются найти в своей памяти случаи для сравнения, рассуждают, задают наводящие вопросы. Полчаса проходят в оживленном разговоре о положении в мире, расстановке сил после развала СССР. Оба похожи на двух заядлых шахматистов, что разбирают давно уже сыгранную партию и стараются отыскать тот самый переломный момент – ход, который привёл их мир к такому неожиданному финалу. Анализ беззлобный скорее критический. Ругали и тех и других. Всем досталось и прежним и нынешним.
   Работу мы закончили только под вечер. Устали оба. Дед Антон ушёл в дом, мы же с Кузьмичом – в баню. Сизый дымок развевается из печной трубы. Вода уже закипает. В предбаннике лежат чистое бельё и полотенца. Спасибо за всё женщинам, приготовившим заранее и баню, и вещи. Мы быстренько раздеваемся и я, словно гурман, приготавливаюсь вкушать самую главную прелесть деревенской жизни. Вдруг замечаю на груди у Кузьмича странную «аномалию». Прямо под нательным крестиком ещё один крест, размером побольше. Что-то наподобие ожога или шрама на теле. Один над другим. Такое удивительное сочетание двух крестов не могло не вызвать у меня чувства любопытства, однако, в тот момент я как-то постеснялся спросить Кузьмича про это. Мало ли что. Проявлять интерес к чужим болячкам мне показалось неуместным.
   - Полезай на полки. – Кузьмич плещет водой из ковша на каменку. Пар заволакивает помещение. Забираюсь повыше, под самый потолок, где вдоль стены развешаны небольшие пучки высушенной травы. Пытаюсь определить, что за растения, но из всех узнаю лишь одно, по запаху мяты. Устраиваюсь на полке. Кузьмич не спешит присоединиться ко мне. Ходит внизу и то ли покрякивает, то ли кряхтит. Выглядывает наружу через запотевшее окошечко, и располагается возле него на нижней полке. Я полусижу-полулежу, откинувшись на заднюю стенку, и понемногу достигаю блаженного состояния. Нирвана. Чувствую, как тело начинает потеть, насквозь пропитавшись теплом. Натруженные мышцы расслабляются и усталость меняет свои математические знаки – минус на плюс. Глаза сами собой закрываются, но я замечаю, как Кузьмич снова выглядывает в окошечко.
   - Сбежал всё-таки!
   Столь громкое замечание выводит меня из состояния покоя. Скрипнув дверью, Кузьмич зачем-то выскочил в предбанник. Я немного ещё посидел в гордом одиночестве, не решаясь прервать процедуры и спуститься вниз, однако любопытство взяло надо мной верх. Вслед за Кузьмичом я выглянул в окошко, и увидел на тропинке деда Антона. Ветеран, прихрамывающей походкой уверено спешил по направлению к  бане. Он был совсем близко. Левый карман его штанов подозрительно оттопыривался, наталкивая меня на вполне закономерную мысль. Вот же, старики-разбойники! Моя догадка находит подтверждение, как только я открываю дверь и заглядываю в предбанник. Кузьмич, обвязавшись полотенцем, уже накрывает стол. Откуда ни возьмись,  появились чистые стаканы и большая посудина со свежими огурцами и помидорами. Три сочных красных помидорины одним своим видом разожгли во мне аппетит. Похоже, праздника не избежать, впрочем, оно вроде как в самый раз – баня же!
   - А ну, давай сюда. – Приглашает меня Кузьмич за стол. Отказываться не собираюсь, хватаю полотенце и втискиваюсь в небольшое пространство между столом и стеной. В этот момент на пороге появляется дед Антон.
- Ручная артиллерия прибыла. – Весело докладывает он, осторожно переступая порог. На середину стола водружается полулитровая бутыль самогона. Кузьмич немедленно подхватывает эстафету и уже разливает, пока мы устраиваемся поудобнее. Светлая жидкость наполняет стаканы едва не до краёв. Такая доза внушает мне опасения не только за моё здоровье. Конечно же, я не против маленького торжества и приятной возможности немного расслабиться, только вот вдруг моё проявление заботы появляется так некстати, и глупый вопрос срывается с губ неожиданно даже для меня самого.
   - Дед Антон, а вам пить-то можно?
   - Цыц, сопля! – Строгий голос старика никак не соответствует его выражению лица и смеющихся глаз. Каждая морщинка на лице довольно улыбается, передразнивая мою озабоченность.
   - За победу. – Провозглашает Кузьмич тост, то ли за Великую Победу, то ли за победу над сегодняшним днём и работой, которая была нами сделана.
Чокнулись. Я осилил только половину стакана в силу неумения пить столько сразу. Старики же выпили по полной не спеша, словно боясь расплескать. Сочно, в раз крякнули. Захрустели огурцы, обильно приправляемые солью. Сидим и весело переглядываемся. Прохладный ветерок обдувает голые ноги. Снаружи слышен тихий шелест листочков. Птички щебечут. Я оборачиваюсь и выглядываю в дверной проём. Вижу светлый кусочек неба и плывущее по нему белое пушистое облако. Передвигается оно медленно, лениво, никуда не торопясь. Удивительная вещь, если хорошенько постараться, то можно представить, что это мы движемся, а оно стоит на месте. В самом деле, земля-то вертится! Поделился своими наблюдениями со стариками. Они хитро прищуриваются.
   - Это, мил человек, время бежит. Течёт вокруг нас словно река. – Отвечает дед Антон. Хорошо так сказал. Верно.
Через порог переваливается Колбаса. Радостно повиливая хвостом, она пробирается прямо под столом поближе к Кузьмичу. Тот подбирает собачку и усаживает  рядом с собой на лавку.
   - Дед Кузьмич, а почему кличка такая смешная – Колбаса?
   - А-а, это история целая.
   Кузьмич разливает по новому кругу, и я едва успеваю отказаться – за рулем, как ни как. Часа через три обратно возвращаться, в город.
   - Собака эта не местная. Может из дачного кооператива или из города. Привезли хозяева, да бросили, кому нужна такая старушка. – Кузьмич ласково погладил собачку. – Старая совсем, больная. Местные собаки её чуть не задрали. Шум, лай, визг на всю деревню. Я как раз мимо проходил и вдруг гляжу, как эта дворняжка от них бегает, да где там. Она бедная и на спине перед ними катается, и скулит жалобно, а те не отстают! Рычат, лают, гоняют по улице, словно дичь какую. Ну, тут я вмешался. Бросился на них, кричу, матом ругаюсь, руками размахиваю, но не тут-то было. Собаки у нас злющие, просто так не отстанут. На меня кидаются! Я значит, кое-как схватил Колбасу и, можно сказать, телом своим укрыл дворняжку. Не устоял на ногах. Упал. Лежу значит, и думаю: конец тут нам обоим. Разорвут, ей Богу, на мелкие тряпочки! Собаки вокруг нас кружат, за ноги меня укусить стараются. Колбаса подо мной скулит тихонечко и лицо моё лижет: не выдавай меня, значит, спаси. Меня б самого кто спас! Едва увертываюсь, чую, если ж разом на меня набросятся, то не отобьюсь. Кабы не дед Антон, то и не жить нам с Колбасой. Хорошо, что дом-то его рядом. Слышу только: бабах, бабах, бабах, бабах и так часто-часто, словно из пулемёта. Надо мной пули свистят и землю вокруг меня дырявят. Война началась, что ли, или может маневры какие? Оглядываюсь тихонечко, а это дед Антон посреди дороги стоит и как сумасшедший палит во все стороны из ружья!
Деды дружно рассмеялись, вспоминая произошедший случай.
- И всё же почему Колбасой-то прозвали?
- Так колбасу страсть как любит! Хозяин прежний видать и кормил её колбасой. Она ж умница, всё понимает, разве что не говорит. Мы, значит, прячем колбасу в холодильник и спрашиваем её: где колбаса? Она бегом к холодильнику. Встанет кое-как на задние лапы и дверь носом пытается открыть. Забавно так, словно цирк какой.
Колбаса слушает Кузьмича внимательно, и только, когда мы начинаем смеяться, присоединяется к общему веселью, радостно тявкая. Кузьмич солит огурец и замечает, как Колбаса чутко следит за его манипуляциями. Смотрит то на Кузьмича, то на огурец, который тот собирается съесть. Облизывается. Кузьмич решает угостить свою любимицу и отдаёт огурец Колбасе. Дворняга, недолго думая, начинает с охоткой грызть предложенный ей гостинец, словно какую-нибудь косточку.
   - Вот как?! Пить не пьёт, но закусывает! – Удивляется Кузьмич.
   - А ты попробуй, налей, может и не откажется. – Предлагает дед Антон. –  Надо было тебе её огурцом назвать!
Мы хохочем.
   - Антон?! – Уже знакомый мне женский голос внезапно прерывает нашу идиллию. Деды сразу притихли, словно озорничавшие школьники и переглянулись.
   - Ну всё, теперь не отстанет. Носом чует баба, что ли? – Дед Антон схватился за палочку, крякнул с досадой и поспешил к выходу. – Как бы скандалу не было. Придётся брать огонь на себя.
   Я кое-как помог старику преодолеть высокий порог и ретировался обратно в предбанник. Ветеран выпрямился, отпустил дверь, за которую держался одной рукой и сделал шаг навстречу жене.
   - Ну, куда ж ты женщина?! Здесь же мужики голые. – В голосе старика я не услышал строгости или раздражения. – Али кто помоложе приглянулся? Ты гляди у меня, девка, я страсть как ревнивый.
   Продолжение разговора я уже не услышал. Кузьмич заталкивает меня обратно в баню и закрывает за нами дверь. Я снова заваливаюсь на верхнюю полку. Ложусь в полный рост, на живот, прижимаясь телом к нагретому дереву. Кузьмич поддаёт пару, и тугой жар обдаёт всё тело, заставляя лёгкие захлебнуться крутой волной горячего воздуха. От такого резкого контраста дух захватывает. Кровь, разогретая изнутри и снаружи, переливается быстрее. Кузьмич взялся за веники.
   - А ну, сейчас я тебя попарю. Только держись!
Не успел я опомниться, как по моей спине загуляли «берёзовые розги». Тут уж я вовсе разомлел, достигая вершины блаженства.
   - Кузьмич, а скажи мне, откуда у тебя на теле этот крест?
   - Этот, что ли? – Кузьмич на минуту останавливается, смотрит на себя, отводит металлический крестик в сторону, и тычет пальцем в грудь. – Это, можно сказать, знак Божий.
   - Это как же?
   - А вот так. Случилось это со мной, как раз в твои годы будет. Когда молод был и на здоровье не жаловался. Верить в Бога я тогда и не верил, как полагается, но крестик нательный носил. И вот как-то раз, летом, иду через луга. Поля кругом и ни одного деревца, разве что кусты какие-то изредка вдоль дороги попадаются. Путь длинный. Идти далеко ещё и дорогой мысли разные в голову приходят. О жизни  своей. О прошлом, какое оно было, и о будущем своём рассуждаю. Зачем живу на земле, для чего? Иду куда? И вот представляешь, дождь меня в поле застал. И дождь этот особенным мне показался. Теплый совсем, светлый такой. С одной стороны тучки набегают, а с другой солнце светит и радуга сияет. Кто-то сказал, что дождь, это слёзы ангелов, сам бы я ни в жизнь такое не придумал. И что человеку, промокшему под дождём, прощаются все его прошлые грехи. И вроде как заново жизнь начать можно. Остановился я. Глаза прикрыл и голову вверх задрал. На небо смотреть пытаюсь, как вода, значит, падает. Руки в стороны развёл и капли ловлю, а сам уж промок весь, словно душ принял. Стою значит и думаю, вот он я, один тут и никого вокруг. Ни одной живой души. Только я и он, Бог значит. Хотя признаюсь честно, что сильно я в этом сомневался тогда. Не был уверен, есть он там или нет. И может быть, дождь этот сам по себе льётся. Для травы этой, для земли. И в душе у меня грусть какая-то возникла, тоска что ли. И только это я так подумал, как вдруг с неба гром грянул, и молнии вокруг меня засверкали. А мне дураку и не страшно вовсе, даже радостно стало. Эка силища, какая! Молнии прямо как гигантские стрелы небо чертят. В землю вонзаются. А гром, какой – душа вздрагивает! Вот тут в меня и попала стрела Божья. Прямо в крестик нательный. Свет такой яркий, что глаза ослепли на время, а по телу словно огонь какой прошёлся. Испугался я сильно. Не вижу ведь ничего и в груди у меня тепло странное. И не болит вроде, а жжение подозрительное. Не помню, даже как домой вернулся. Одежду с себя скорее снял и вижу, что крестик то мой нательный целехонек, а под ним на теле значит рубец в виде креста, словно знак мне на всю мою оставшуюся жизнь. Вот такой у меня разговор с Богом вышел.
   - Да, случай удивительный. – Я был искренне поражён рассказом Кузьмича. Не всякий человек останется жив после удара молнии. – Значит, всё-таки Бог есть?
Кузьмич от души хлестанул по моим ягодицам, да так, что я невольно чертыхнулся.
   - Дед, ты полегче!
   - Ага! Чёрта вспомнил, – Кузьмич потряс веником. – Значит и Бог есть!
Уже после ужина собираюсь домой, в город. Присели на дорожку. На какую-то минуту в комнате тишина сделалась особенная. Не скрипят половицы, передразнивая чей-то шаг, смолк шум вещей, услужливо выполняющих чужие приказания, неслышен стал оживляющий это место человеческий голос, только старинные ходики продолжали размеренно отмерять время небольшими дольками, но этот звук давно уже принадлежал тишине. Расставание всегда приготовлено из грусти. Вдруг под нашим окном грянула гармошка, разрывая тенета гнетущего плена и вслед за ней, чуть пьяненький голосок Кузьмича, затянул песню о геройском крейсере «Варяг». Сольное исполнение оставляло желать лучшего. Да и слов песни, похоже, дед не знал до конца или может, забыл по стариковской памяти. Правда, этот факт Кузьмича ничуть не останавливал и не смущал. Куплеты песни шли вразнобой, но заканчивались всегда одинаково.
   - Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», пощады никто не желает!
   Бабуля всплеснула руками и выглядывает в окно.
   - Вот же лишай на заднице, выпил уже, поди. В бане! То-то Ольга домой заспешила, ужинать не остались. Признавайся, пили или нет?
   Она оборачивается ко мне и глядит строго, с укоризной. Что делать? Куда деваться? Отрицательно верчу головой, стараясь спрятать подальше от глаз чувство вины. Хмель-то из головы давно вышел, однако самогону в бутылке не оставалось значит деды НЗ где-то распить успели, теперь понятно с чего вдруг Кузьмич такой весёлый. Пришлось выручать старика и не мальчишка уже, а вру, словно как в детстве соседские яблоки рвать бегал.
   - Нет, бабушка.
   - А чего так долго?
   - Да Кузьмич интересную историю рассказывал про то, как его молния ударила.
   - Молния?!
   - Ну да. – Подтверждаю я. – После того случая шрам у него на груди остался в виде креста.
   - Уж, ты, брехун старый. Молния значит. – Бабушка уставила руки в боки и недовольно покачала головой. – Это ж надо придумать такое! Молния! Это ж в прошлом году, зимой, они с дедом Антоном напились до чёртиков. Алкоголики проклятые. Прости меня господи. Чуть дом не сожгли, и сами едва не сгорели. Кузьмич возьми тогда и прижги себя кочергой. Чуть не покалечился окаянный. И-и-эх… много ли им надо, чтобы напиться.
Мне становится смешно. Сам не знаю почему, то ли от правды, какую поведала мне бабушка про Кузьмича, то ли оттого, что рассказ деда так пришёлся мне по душе.
   - Чего смеёшься-то? – Бабушка машет на меня рукой. – Кузьмич-то он не местный, из города будет. Жена от него ушла и квартиру себе оттяпала. Оставила мужика на улице. Детей у него нет, родственников, кто приютил бы, тоже. Совсем один остался.
Я перестаю смеяться, озадаченный таким неожиданным фактом.
   - Года два будет назад, здесь появился, в деревне. Подсобить чем, работу какую справить. Мужик он работящий, никогда не откажет в помощи. Один грех – выпить любит.
Бабушка, тяжело вздохнув, подходит к комоду и что-то ищет там, в одном из многочисленных ящиков. Возвращается и вешает мне на шею крестик на толстой нитке.
   - На-ка, вот.
   Простой такой крестик, из легкого сплава. Разглядываю. Кручу в руках, подхваченный каким-то странным, необъяснимым чувством, которое можно лишь испытать, но нельзя объяснить словами. Внутри меня что-то вдруг изменилось именно в этот момент. Я принял подарок не как ответственность, а как… просто подарок. Без сопротивления, без обязательства, без опаски. Возможно, в другой раз я бы нашёл повод для вежливого отказа или, надев его раз, непременно снял бы позднее и забыл, но что-то внутри меня захотело принять этот дар, принять его не как религиозный знак, признак принадлежности, но как частицу чего-то большего несравненно большего, чем вся религия, человеческая наука или окружающий меня бесконечный мир. Что это было? Сострадание? Жалость? Вера? Или быть может уверенность в том, что человек сохранивший столь прочное жизнелюбие основу этого мироздания сможет спасти себя и помочь другим? На обратной стороне крестика читаю простую и понятную каждому надпись: «Спаси и Сохрани».
   - Спрячь под рубаху-то. – Наставляет меня бабушка. – Ты ж у меня крещеный, а креста не носишь. Носи, не снимай. Времена сейчас больно непростые.
   Ну, вот, и все пора ехать. Мы расстаёмся. Надолго ли, нет? Не знаю. Я сажусь за руль, завожу машину. Трогаюсь потихоньку с места. Смотрю в автомобильное зеркальце и вижу, как бабушка стоит у покосившихся ворот и провожает меня в путь крестным знамением. Рядом на лавочке сидит дед Кузьмич и не жалея, растягивает меха старенькой гармошки. У его ног лежит лохматая дворняжка по кличке Колбаса. Картина эта отдаляется от меня, стирается вечерними сумерками и, в конце концов, исчезает за первым поворотом. Я ещё слышу отдаляющиеся звуки гармошки и слегка осипший голос Кузьмича.
   - Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»…