Колхозная эпопея

               
      Работая в университете, я, пока был молодым, часто ездил в колхозы, точнее, меня туда посылали. Вообще колхозы – это отдельная песня, и ее нужно пропеть.
Помогать колхозникам посылали рабочий класс и интеллигенцию, последнюю – в большей степени. Мы, конечно, понимали, что это глупо, это все равно что микроскопом гвозди забивать – посылать высококвалифицированных специалистов сурепку дергать.
Первая моя поездка была на уборку сахарной свеклы. Нас, университетских, прислали человек двести или триста - молодых преподавателей, научных сотрудников, аспирантов, служащих. Была поздняя осень и уже ударили заморозки, свекла вмерзла в землю, и вместе с клубнем трактора своими плугами выдирали приличный ком земли.
Теперь представьте себе картину: ненастная погода, злой ветер, изредка бьет снежная крупа. Огромное поле, по сторонам которого лесозащитные полосы. Поперек поля медленно движется длиннейшая шеренга интеллигентов, натянувших на себя все, что есть теплого. Все поминутно кланяются, перебрасывая подпаханную трактором свеклу в кучки. Метрах в пятидесяти позади шеренги так же медленно ползут два трактора, к ним прицеплены тракторные сани, на санях – деревянные будки – сортиры. Время от времени кто-нибудь выходит из шеренги, залезает в будку и какое-то время едет в ней.  Репин с его «Бурлаками на Волге» отдыхает.
Чего мы только ни делали в колхозах: пололи свеклу, убирали картошку, огурцы, помидоры, сгребали зерно на току и т.д и т.п. Однажды мне пришлось ассистировать ветеринару, когда тот холостил поросят, я поросенка держал, а ветеринар вырезал ему яички. Потом надо мной шутили, что я специалист по обрезаниям. Пришлось и овец стричь.
Как-то нас из колхоза в 30-градусную жару послали на цементный завод грузить горячий цемент в бумажных мешках, которые почему-то часто рвались. Адова работка – в цементной пыли обливаешься потом, тело быстро покрывается цементной коркой, которая лопается и тело начинает невыносимо чесаться, а помыться негде, да и некогда. В общем, работа в колхозах обычно была тяжелой.
Но однажды нам повезло, это был не колхоз, а курорт. Нас, человек пятнадцать с физфака, из них три девушки, послали в деревню на юге Воронежской области, там рядом начинается Украина. В деревне живут хохлы, наполовину русские, наполовину украинцы. Говорят они на какой то русско-украинской мове, так что первые два-три дня мы их не понимали вообще, но постепенно приспособились. Они непривычно добродушны и доброжелательны, я такого народа хорошего больше не встречал.
Приехав, мы пошли к председателю колхоза, и он выразился примерно так:
- Вы нам вообще-то не нужны. Колхоз у нас маленький, средний возраст колхозников 55 лет, но мы приспособились так, что все выполняем сами. Я не мог на вас не подать заявку, потому что если, не дай Бог, я не выполню план по каким-нибудь патиссонам, то мне еще долго будут пенять, почему отказался от помощи. Даже не знаю, куда вас приспособить. Ну да ладно, что-нибудь придумаем. А пока идите, размещайтесь. Готовить будете сами, а продукты получать на складе.
Нас разместили в одноэтажном деревянном доме, в котором раньше было правление рядом с огромным запущенным колхозным садом. Было начало сентября и деревья стояли усыпанные плодами. Мы с комфортом расположились по три – четыре человека в комнате. Наш старшой пошел на склад за продуктами и возвратился, сгибаясь под тяжестью мешка с мясом, маслом, картошкой, огурцами и т.д. Мы купили самогона и устроили роскошный ужин. На десерт были фрукты из сада.
Утром за нами зашел однорукий бригадир по прозвищу «сокол однокрылый» и отвел в огромный колхозный подвал (девушки остались варить обед). Там лежали вороха проросшего зерна, а работа наша заключалась в том, чтобы отламывать от зерен крохотные ростки и бросать их в одну кучу, а сами зернышки – в другую. К вечеру мы наломали не больше ведра ростков. Более бессмысленной работы я не встречал.
На следующий день мы убирали колхозный ток, потом делали еще что-то такое же бессмысленное. Не напрягались. Много купались. Объедались. Наши девушки к нам приставали:
- Ну что вам приготовить на ужин – у нас уже фантазия кончилась. Может быть шашлык и шарлотку?
И так все две недели. Правда, почти ничего не заработали. Когда мы в универе рассказывали о нашем «курорте», нам верить не хотели.
Поездив по колхозам несколько лет, мы поняли, что если подходить к этому делу с умом, то можно зарабатывать хорошие деньги (за работы, выполненные в колхозе, обычно платили по колхозным расценкам, и в итоге выходило немного). Поэтому, приехав в колхоз, старшой шел к председателю и договаривался с ним, что мы не будем заниматься сельхозработами, ради которых нас прислали, а сделаем что-нибудь полезное для колхоза, а за это председатель отвалит нам хорошенький гонорар (отсюда высокие требования к старшому – он должен быть большой дипломат). И обычно такие работы, в основном строительные, в колхозе находились. Они назывались «шабашка». Многократно шабаша, я освоил специальность каменщика.
Запомнилась шабашка, когда мы чистили овчарню. Нас было человек пятнадцать с нашей кафедры. Длина овчарни была под сто метров, ширина – не менее двадцати. На полу лежал слой навоза, перемешанного с соломой, обильно политого овечьей мочой и плотно утоптанного овечьими копытцами. У входа его толщина достигала метра, у дальней стены – сантиметров десяти. Применить технику было невозможно – вдоль овчарни шло четыре ряда столбов, подпирающих крышу, так что трактору было не развернуться, поэтому навоз надо было убирать вручную. Мы вилами выдирали клок этой почти твердой массы, несли его к маленьким оконцам, которые шли вдоль всех стен овчарни, и выкидывали на улицу. Стояла жара градусов под тридцать пять. Ну и, конечно, амбрэ. Спасались тем, что периодически становились под струю холодной воды из водопровода, расположенного рядом с овчарней. Сначала думали, что сдохнем, потом ничего, попривыкли. Получили хорошие деньги, на часть из них я осуществил свою мечту - купил яхточку «Мева», но о ней – позже.
Не могу забыть, как мы строили колоссальное зернохранилище. Это уже была не колхозная шабашка, брат Женя сосватал меня в бригаду «профессионалов» шабашного дела – они, будучи инженерами или МНСами, имели строительные специальности и шабашили каждый отпуск или даже брали отпуск за свой счет. Еще в бригаде было несколько профессиональных каменщиков. Я тоже поехал на эту шабашку во время своего отпуска.
Сначала на носилках таскали бутовый камень для фундамента, который клали профессионалы. Работали практически весь световой день, до тех пор, пока руки держали рукоятки носилок. Наутро не могли сразу разжать руки и долго их разминали.  Потом возводили стены, я был одним из двух подручных у парня, который являлся чемпионом области по кладке – тогда проводились такие соревнования. Он клал углы без отвеса и стены без уровня – у него был «глаз-ватерпас», причем необыкновенно быстро.
Наиболее спортивной из всех работ была погрузка тюков сена в тракторные тележки. Это выглядело так.
Лето, жара. Огромный луг, вдоль которого тянутся ряды тюков спрессованного сена, скошенного накануне и упакованного тюковальными агрегатами. Вдоль рядов едут трактора с тракторными прицепами-тележками, за которыми бегут обливающиеся потом полуобнаженные младшие научные сотрудники, накалывают на вилы тюки и швыряют их в тележки. Кругом – облака сенной трухи, которая прилипает к потным телам и бедные тела чешутся и зудят. Если же накануне прошел дождик и намочил сено, то трухи нет, но тюки весят килограммов под двадцать и бросать их на бегу в тележки – не всякому под силу.
Бывали и веселые моменты. Как-то в колхоз «на картошку» (то есть надо было вручную собирать картошку, выкопанную трактором, и грузить ее на машины) отправили чуть ли не всех студентов, а нас, сотрудников и преподавателей, поставили руководителями групп. Питались в огромной колхозной столовке (колхозы уже не мыслили своего существования без помощи городских и строили для них столовые, общежития), мы, руководители, сидели за отдельными столами в общем зале в углу. Иногда по вечерам выпивали. Мы приносили с собой бутылку водки во внутреннем кармане телогрейки и под столом разливали по стаканам, подкрашивая водку для конспирации компотом. Со мной за столом сидел Кириллов, когда он пил компот, то охватывал стакан всеми пальцами руки, если же в стакане было спиртное, то он непременно оттопыривал мизинец – это у него был условный рефлекс, приобретенный на флоте - до университета он был морским офицером. И вот, когда мы выпивали подкрашенную водку, оттопыренный мизинец Кириллова буквально кричал и портил нам всю конспирацию. Что мы только ни делали: шепотом ругали Кириллова, тренировали его, но так и не отучили. Чувствовалась флотская закалка.
В колхозе мне в память врезалась следующая картина. Вечером, возвращаясь с работы, мы спускаемся с высокого пригорка к деревне и перед нами, как на ладони, лежат коровники со скотным двором, там гуляют коровы.  Скотный двор окружен тыном, к которому изнутри приделаны кормушки. Из ворот коровника выезжает трактор «Беларусь» с прицепом, в нем стоит мужичок и загружает кормушки кормом. Вдруг из кустов, окружающих скотный двор, выскакивают бабы с мешками, подбегают к кормушкам, выхватывают из них корм и заталкивают в мешки - воруют его для своих собственных коров. Тут из коровника быстро выходит мужик на деревянном протезе и, размахивая палкой, начинает гонять баб, но бабы проворней хромого, они уворачиваются и продолжают набивать мешки. Судя по всему, это повторяется ежедневно. И вообще, в деревнях я часто слышал: «Не украдешь – не проживешь».
Еще один сюжет. В колхозе мы живем рядом со строящимся хранилищем. Строят его местные, колхозные рабочие, их человека три. Рабочий день у них начинается с того, что один из рабочих кладет на раму велосипеда мешок цемента и уезжает за самогоном, который он выменивает на цемент. Потом они выпивают этот самогон и начинают, нетвердо ступая и пошатываясь, строить. Строят они буквально на песке – цемент-то разворован. Вечером повторяется та же процедура. Именно по этой причине клубы и прочие общественные здания в колхозах по всей России построены гостарбайтерами – узбеками, таджиками и прочими мусульманами – те не пьют, не воруют и строят быстро и качественно.
Вообще в колхозах много чего было. Сама атмосфера некоторой свободы способствовала возникновению некоторых же отношений. Возникали новые парочки, кое-кто и женился, познакомившись в колхозе. Всякое бывало.
А вообще-то колхозное время, когда я был молодым, здоровым, способным к «трудовым подвигам», сейчас я вспоминаю с удовольствием.
Но советская власть не ограничивалась посылкой интеллигентов на помощь труженикам села, мы работали и в городе. Например, озеленяли его (см. фото).  Еще нас посылали на хлебзавод. Туда никто работать не шел, потому что работа каторжная, а зарплата мизерная, вот нас и посылали. Работали мы в ночные смены – перекладывали горячие батоны с конвейера на лотки, в которых хлеб развозят по магазинам. Сначала - душ, моешься, надеваешь на голое тело халат, на голову – поварской колпак и идешь в цех. Становишься к конвейеру и понеслось. Жара адова. Конвейер идет быстро, некогда пот вытереть – сразу перед тобой вырастает гора батонов и ты судорожно перекидываешь их в лотки. Раз в час конвейер останавливается и за пять-десять минут - успеваешь водички попить. Иногда ненадолго, если совсем выдохся, тебя может подменить штатная рабочая (там работали в основном женщины, освободившиеся из тюрьмы – их просто никуда в другие места не брали; они были страшные, как бабы яги). И так восемь часов подряд с получасовым перерывом на обед.