Ночь перед встречей

НОЧЬ ПЕРЕД ВСТРЕЧЕЙ

"Ноги их бегут ко злу, они спешат проливать невинную кровь; мысли их — мысли нечестивые, на путях их разорение и гибель. Пути мира они не знают, и нет суда на стезях их; дороги их кривы: всякий, кто идет по ним, не знает мира."
(Книга пророка Исаии 59:7-8)

"Но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственной похотью; похоть же, зачав, рождает грех; а сделанный грех рождает смерть."
(Послание Иакова 1:14-15)

"Будьте трезвы, бодрствуйте, потому что противник ваш дьявол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить."
(Первое послание Петра 5:8)

"Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?"
(Евангелие от Матфея 16:26)

"Злодей не останется без наказания, но потомство праведных спасется."
(Книга Притчей 11:21)

Август в Брянске выдался по-летнему теплым, но уже с намеком на осеннее затишье. Солнце по-прежнему грело, но его лучи стали мягче, окрашивая город в золотисто-оранжевые оттенки. Листва еще не теряла своей сочности, но уже подрагивала на легком ветру, словно предчувствуя грядущие перемены. Небо было безоблачным, ни намека на дождь или бурю. Теплый вечер обнимал город, будто ласковая, но неотвратимо уходящая летняя пора.
Антонина стояла у окна, опершись на холодный бетон подоконника. Ее взгляд был устремлен на Луну, висевшую высоко над тюремным двором, будто единственное доступное ей окно в другой мир. Окно в ее камере было крохотным, узким, словно прорезь в броне. Толстые железные прутья делали его похожим на пасть чудовища, жадно вгрызавшегося в пространство. Лунный свет пробивался через решетку, оставляя на стенах мутные полосы. Само небесное светило выглядело мрачным и тусклым, окруженное легкой дымкой, с красноватым, почти зловещим оттенком, будто в нем отражалась кровь и слезы всех, кто когда-либо стоял на этом месте.
Антонине было пятьдесят девять лет, но выглядела она гораздо старше. Ее лицо было изборождено морщинами, словно карта пережитых страданий и горестей. Глубокие складки у рта и на лбу говорили о годах беспокойства и непрерывной борьбы. Когда-то ее волосы были густыми и темными, но теперь они стали седыми и редкими, словно истонченными временем и переживаниями. На щеках пролегли нездоровые пятна, кожа на руках стала дряблой, с выступающими венами. Ее глаза, когда-то, возможно, сияющие жизнью, теперь были тусклыми, как потускневшее стекло, но сохраняли в себе остатки некой отстраненной мудрости. Глядя на Луну, она видела в ней отражение своей жизни — такой же холодной, одинокой и бесцветной. Все, что у нее осталось, — это воспоминания, от которых не скрыться и которые невозможно забыть, какими бы мучительными они ни были.
Ее камера была типичным "одиночкой" — тесное пространство с минимальным набором вещей, строго необходимое для существования. Стальная шконка, узкая и жесткая, прикрепленная к стене. Тонкий матрас, одеяло цвета мышиного меха и плоская подушка, от которой болела шея. Рядом маленький стол, облупленный и покрытый пятнами, будто бы его никогда не чистили. На столе — алюминиевая миска и кружка, по краям которых виднелись следы ржавчины. У стены стояла раковина с облезлой эмалью и железный клозет — все это казалось суровым и холодным, как и само место. Маленькая лампочка под потолком освещала камеру тусклым светом, делая тени длинными и зловещими.
Антонина не удивлялась этому аскетизму — она знала, что здесь все лишено лишних деталей. Это не пансионат и не место для отдыха. Здесь сидели люди, чьи поступки заставляли дрожать и вспоминать страшные ночные кошмары. И хотя последние тридцать лет ее жизнь казалась обычной и спокойной — работа, соседи, быт — прошлое, как тяжелый груз, все еще висело над ней. Она старалась не думать о том, что было до этого, но время от времени в голове возникали образы, будто вспышки, из которых складывалась ужасная картина ее деяний. Когда-то она была фигурой, внушавшей страх — ей зачитывали статьи Уголовного кодекса, и в них звучали такие слова, что даже самые равнодушные люди не могли сдержать дрожь.
На столе перед Антониной лежала папка с бумагами — официальное уведомление об отказе в помиловании. Прямоугольный белый лист с черными печатными буквами был приговором, подтверждающим, что ее судьба окончательно решена. Она провела пальцами по шершавой поверхности бумаги и откинулась на стул. Муж и дочери — ни один из них не явился на свидание. После того, как стало известно о ее прошлом, они разорвали все связи. Это было не просто отвержение — это был разрыв, который она понимала и даже принимала. Ее одиночество стало результатом не только совершенных преступлений, но и того соглашения, которое она подписала, отказываясь от правды ради собственной выгоды. Теперь у нее не осталось ничего, кроме горьких воспоминаний и тусклого света Луны за решеткой, который казался таким же безжизненным, как и она сама.
Судьба Антонины была предрешена в ту злополучную ночь, когда ей, девятнадцатилетней, одинокой и полумертвой от страха и боли, явилась загадочная женщина. Это произошло в наскоро сооруженной камере — бывшей колхозной конюшне на территории Локотской республики. В этой сырой и темной клетке, среди запаха навоза и гнили, внезапно возникла незнакомка, будто явилась из самого воздуха, и свет факела, горевшего у входа, неестественно отразился от ее алого одеяния.
Лилит — так она представилась — была женщиной удивительной, поразительной красоты. Ее черты были безупречны, словно вырезаны из мрамора. Высокие скулы, прямой нос, ярко очерченные губы, изогнутые в легкую, холодную полуулыбку. Ее кожа была бледной, как у фарфоровой куклы, не тронутой солнцем или временем. Волосы черные, гладкие, как ночь, струились по плечам и спине. Глаза — ледяные, голубые, почти прозрачные, без единого теплого отблеска. Они не выражали ни радости, ни гнева, ни сострадания — только надменное, холодное спокойствие. На Лилит не было ни единого изъяна, ни одной морщинки или пятнышка, но ее взгляд заставлял дрожать, словно ветер зимней стужи пронзал до костей. Казалось, она была воплощением самой смерти, пришедшей в человеческом обличье.
Женщина в красном смотрела на Антонину с ледяным презрением, как на ничтожное существо, недостойное даже слова. Антонина сидела на холодном полу, сжавшись от холода и боли. Гимнастерка, когда-то новая и крепкая, теперь была грязной, промокшей и изодранной. Она дрожала, будто ее сковал озноб, ноги ныли от жестких сапог, которые давно натирали кожу до крови, а плечо пульсировало от глубоких ссадин и ушибов. Ее лицо было испачкано грязью и засохшей кровью, а щеки ввалились от голода. Глаза, когда-то, возможно, полные молодого огня и жизни, теперь были полны только страха и усталости. Казалось, каждый вдох давался ей с трудом, как будто воздух вокруг стал тяжелым, вязким.
Лилит своим внешним видом не вписывалась в этот мир, наполненный грязью и хаосом. Ее алое одеяние — длинное платье из тяжелого, бархатистого материала, будто сотканного из самого заката, не было испачкано ни пылью, ни кровью. Она стояла посреди конюшни, словно чуждый элемент, словно богиня, сошедшая с пьедестала, но все же держащаяся на дистанции от этого мира. Ее спокойствие казалось неестественным на фоне окружающего ужаса, драмы и смерти, захвативших все вокруг.
— Меня зовут Лилит, — сказала она, и ее голос прозвучал неожиданно мягко, как легкий звон стекла. — Я пришла от имени моего мужа, Самаэля. У нас есть для тебя предложение.
Антонина не задавала вопросов, ей было все равно, кем был этот Самаэль. Все, что она хотела, — это жить. Она уже пережила ужасы, о которых невозможно забыть. Поля, усеянные телами погибших, — труп на трупе, вонючие, распухшие, некоторые еще не успевшие остыть. Обугленные останки танков, разбитые самолеты, дым, клубящийся на горизонте. Голод, заставлявший грызть кору деревьев и собирать коренья, холод, который пронизывал до костей, бесконечные дороги, по которым она бродила, теряя последних спутников. Она была готова на что угодно, лишь бы выбраться из этого ада.
— Жизнь в обмен на службу, — произнесла Лилит, протягивая пергамент с печатью из воска. — Подпишешь?
Бумага выглядела старинной, с потемневшими от времени краями и текстом, написанным чернилами, которые казались кроваво-красными в свете факела. Антонина не колебалась ни секунды. Она взяла нож, протянутый ей Лилит, и быстро провела лезвием по своему пальцу. Красные капли упали на пергамент, оставив пятна. Она поставила кровавую подпись, чувствуя, как боль от пореза отступает перед внутренним онемением и решимостью.
Лилит аккуратно свернула бумагу, и неожиданно на ее лице появилась улыбка — хитрая, коварная, но полная довольства.
— Теперь ты на службе, — сказала она, отступая в тень. — Удачи.
Женщина в красном исчезла так же внезапно, как и появилась, растворившись в воздухе, словно мираж, оставив Антонину наедине с ее новыми мыслями и страхами.
В конюшне стоял тяжелый, удушающий запах. Он не был связан с лошадьми — давно уже никто не слышал их стука копыт. Здесь пахло дерьмом, застарелой кровью и потом, как будто стены пропитались всем ужасом, который творился внутри. В воздухе стоял глухой, надрывный стон — звуки боли и страданий, исходившие от раненных и замученных людей. Где-то, за стеной, слышались крики и отрывистые команды, явно не русские. Конюшня стала импровизированной тюрьмой, куда коллаборационисты свозили захваченных красноармейцев, партизан и мирных жителей. Даже дети были здесь, их тихий, приглушенный плач тонул в гуле разговоров охранников.
С улицы доносился разговор на немецком языке — рядовые солдаты Вермахта, охранявшие тюрьму, обсуждали между собой что-то будничное и незначительное. Это были разговоры о еде, о холодных ночах и о тоске по дому:
— Ich hoffe, dieses verdammte Wetter wird bald besser. Ich kann die K;lte hier nicht mehr ertragen, — говорил один солдат, явно недовольный промозглой русской осенью.
— Ja, und diese Partisanen... st;ndig im Hinterhalt, wie verdammte W;lfe, — отвечал другой, постукивая сапогом по земле, — Wir m;ssen mehr Wachen aufstellen, sonst werden wir hier noch alle abgeschlachtet.
К ним подошли русские полицаи — люди, перешедшие на сторону врага. Их голоса были глухими и суровыми:
— Ну что, как там наши? Ночью опять троих поймали, партизаны, скорее всего.
- Wir haben alles unter Kontrolle, — ответил немец на ломаном русском.
— Heute Abend werden wir sie verh;ren.
— Давай, только побыстрее. Командование приказало разобраться до утра.
Антонина, услышав этот обмен, развернулась в сторону голосов, но разобрать разговор было невозможно. Она прислушивалась, пытаясь уловить хоть что-то, но вскоре звуки затихли, оставив ее в темноте и тишине. Повернув голову обратно к собеседнице, Антонина увидела, что стул пуст. Лилит исчезла, будто растворилась в воздухе. Антонина несколько секунд смотрела на пустое место, где только что сидела незнакомка. В голове промелькнула мысль, что все это ей привиделось, что страх и усталость сыграли злую шутку с ее разумом. Но едва она успела осознать это, как в конюшню вошли два полицая.
— Вставай, Маркарова, — грубо бросил один из них, небрежно разглядывая ее. — Ты теперь работаешь у нас. Пулемет уже ждет.
Антонина поднялась, чувствуя, как затекли ноги. Она подошла к окну и посмотрела на ночное небо. Луна висела низко, тусклая, словно погасшая свеча. На фоне ее бледного света виднелась одинокая птица — сова, медленно летящая над конюшней. Ее крылья бесшумно рассекали воздух, но Антонине казалось, что она слышит хлопки, как удары по струнам натянутой на пределе души. В этом полете было что-то страшное и зловещее, словно предзнаменование беды. Сова пролетела мимо, а ее тень, скользнув по грязным стенам, оставила холодный след на сердце девушки. В этот момент Антонина ощутила, как что-то в ней сломалось. Все человеческие чувства — сострадание, милосердие, совесть — погасли в одно мгновение, как потухший огонь, оставив место лишь холодной решимости и пустоте.
С этого момента началась ее новая жизнь. Часть этой жизни была залита кровью, и именно она вызвала интерес у СМЕРШа, а позже — у КГБ и Военной прокуратуры. Годы спустя Антонину разыскали, хотя она была уверена, что уничтожила все следы. Она мастерски заметала концы, оставляя за собой лишь пустоту, но и это не спасло.
Прошло много лет, и они пролетели так быстро, что Антонина и не заметила, как состарилась. После всех судебных процессов и расследовательских экспериментов она чувствовала себя опустошенной. Присев на жесткую шконку, она услышала легкий шелест крыльев. Антонина подняла глаза и увидела, как в камеру через узкую прорезь окна влетела сова. Птица бесшумно кружила над женщиной, а затем начала меняться. Вихрь темных перьев закружился в воздухе, и на его месте появилась стройная фигура Лилит в красном одеянии.
Та же самая Лилит, что явилась к ней в 1942 году в той конюшне. Теперь она стояла напротив Антонины, все такая же красивая, холодная и надменная. Превращение из птицы в человека нисколько не удивило Антонину. Она повидала слишком многое через прицел пулемета, чтобы испугаться чего-то сверхъестественного. Призраки умерших не беспокоили ее, а Лилит явно не была частью реальности, но и плодом воображения ее тоже нельзя было назвать. Это было нечто иное, древнее, пришедшее из другой реальности.
— Здравствуй, Антонина, — произнесла Лилит. Ее голос звучал так же мягко, как и в первый раз. Из воздуха она извлекла тонкую сигарету и, не спеша, поднесла к губам. Щелчок пальцев — и сигарета загорелась ярким красным огоньком. По камере поплыл сладковатый синий дым, заставивший Антонину вспомнить годы, когда она сама курила. Но теперь ей не хотелось "стрельнуть" у Лилит.
— Не ожидала? — спросила Лилит, выпуская кольцо дыма и внимательно глядя на Антонину.
Антонина медленно поднялась, но не подошла ближе. Она понимала, что камера — не место для приветствий. Ее взгляд был холодным и отстраненным.
— Нет, почему же? — ответила она тихо, но жестко. — Знала, что встреча состоится. Только думала, не здесь. Зачем пришла? Хочешь, чтобы я раскаялась в содеянном?
Лилит лишь улыбнулась уголками губ, выдыхая дым, словно облако тьмы, и посмотрела на Антонину так, как будто знала все ее мысли и не нуждалась в ответах.
Слово «раскаяние» Макарова слышала каждый день, как приговор, звучащий из уст потерпевших, свидетелей, следователей и судьи. Но для нее это слово не имело никакой ценности. Оно было пустым звуком, не вызывающим ни эмоций, ни сожалений. Как не вызывают чувства сотни смертей, когда они превращаются в обыденность. Для нее «раскаяние» — это лишь часть театра, который играли вокруг нее. Она смотрела на всех этих людей в зале суда и не видела их лиц. Для нее это были лишь безымянные, блеклые тени прошлого.
На одном из заседаний выступал психиатр-криминалист Виктор Виноградов. Высокий, подтянутый мужчина около пятидесяти лет, с аккуратной седой бородкой и стальным взглядом. Его лицо было спокойным, но в глазах читалась неприкрытая брезгливость. Виноградов говорил уверенно, его голос звучал как холодный приговор:
— Ей хотелось убивать... Для таких людей убийства — это норма жизни, и никакого угрызения совести нет.
Антонина знала, что он прав. Она сама однажды призналась следователям:
— Я не знала тех, кого расстреливаю. Они меня не знали. Поэтому стыдно мне перед ними не было. Бывало, выстрелишь, подойдешь ближе, а кое-кто ещё дёргается. Тогда снова стреляла в голову, чтобы человек не мучился. Иногда у нескольких заключённых на груди был подвешен кусок фанеры с надписью «партизан». Некоторые перед смертью что-то пели. После казней я чистила пулемёт в караульном помещении или во дворе. Патронов было в достатке…
Эти слова повергли зал суда в шок. Даже прокурор, вытирая взмокший лоб салфеткой, на секунду замер, не веря услышанному. Но Антонина, казалось, не замечала реакцию окружающих, вспоминая, как после каждой казни она чистила и смазывала пулемёт "Максим". Громоздкий, с тяжелой водяной рубашкой, этот пулемет требовал тщательного ухода. Она следила за ним, чтобы не было осечек и задержек, ведь отказ в работе — это риск быть убитой самой.
Теперь, услышав от Лилит знакомую фразу о раскаянии, Антонина почувствовала, как внутри нее вспыхнула злость. Неужели это за этим явился этот демон? Но Лилит с насмешкой процедила:
— Нет, этого не жду! Раскаяние — это не то, чего мне нужно. Это спросит тебя священник, а не я. Такие, как ты, никогда не чувствуют пощады — ни к другим, ни к себе…
В камере становилось все душнее, хотя в ней находилось лишь две живые души. Но казалось, что воздух сгущался от незримого присутствия тысяч убитых, чьи безмолвные тени теснились здесь, желая увидеть своего палача. Их немые глаза, полные укоров и боли, были словно втиснуты в каждую трещину на стенах, каждый уголок маленького пространства, а мертвый холод исходил от их невидимых фигур.
Свет луны, падающий через решетчатое окно, был тусклым, красноватым, как отблеск затухающего пожара. Он казался зловещим и болезненным, словно напоминанием о пролитой крови. Антонина не помнила в лицо никого из тех, кого лишила жизни. Но вдруг перед глазами возник образ одного парня. Он был приговорен к расстрелу, и перед смертью неожиданно крикнул ей:
— Больше не увидимся; прощай, сестра!
Антонина не поняла, почему он назвал ее сестрой. Этот "брат" ушел в иной мир, как и многие другие, на которых патронов ей было не жаль. Вздохнув, она подавила в себе желание выругаться и все же спросила:
— Спустя тридцать лет ты вспомнила обо мне? Почему?
Лилит усмехнулась, в ее глазах сверкнул хитрый огонек:
— Ну, ведь у нас договор. Не могла же я обойти вниманием это обстоятельство.
Антонина сузила глаза, с презрением глядя на гостью:
— Ты нарушила договор, — тихо, но жестко произнесла она. — Ты обещала сохранить мне жизнь!
Лилит сделала два шага влево, огибая стул. Камера была тесной и мрачной, стены давили холодом и сыростью, создавая ощущение удушья. Здесь не было простора для движений, но Лилит казалась спокойной, словно не боялась, что охранники могут услышать и ворваться сюда. Ее равнодушие говорило о том, что она не знала страха. Она казалась существом, которое не может бояться ни людей, ни смерти. Когда Лилит подняла взгляд, глаза ее сверкнули огоньками красного света. Это был нечеловеческий блеск, дьявольский, напоминающий огоньки адского пламени.
— Макарова, свою часть договора мой муж соблюдал все эти годы! — отчеканила она, сжимая пальцы в кулак. — Ты жила и наслаждалась жизнью? Напомнить тебе, как ты боялась умереть и готова была на все, чтобы спасти свою жалкую душонку? Мы оберегали тебя, и ты удачно выкручивалась из сложного положения лишь благодаря договору с Самаэлем!
Антонина не ответила сразу. Воспоминания нахлынули на нее, как волна — тот ужас, когда она была готова на все, лишь бы спастись. Она помнила каждую секунду страха, каждое мгновение перед казнью. И теперь, услышав эти слова, она впервые за много лет ощутила что-то вроде тени прежнего страха. Но только тень, потому что после всего пережитого она разучилась бояться по-настоящему.
— Меня приговорили к расстрелу, Лилит, или ты не знаешь этого? — Антонина вспыхнула, словно угли, раздуваемые ветром. В ее глазах сверкала злость, а в голосе звучала горечь. Её лицо исказилось от обиды и гнева. Губы дрожали, как будто она вот-вот готова была закричать, но сдерживалась. Не согласная с собеседницей, она, почти шипя, продолжила:
— Я выполняла свою работу. Мой пулемет не знал отдыха! Я заключила сделку с тобой, Лилит, но ты... или кто там — Самаэль? — не сдержали того, что было в договоре! Вы меня обманули! Я уже два года сижу в этой тюрьме! Почему вы не дали мне свободу? Опозорили на весь город...
Антонина была опозорена не только исполнением массовых казней. Её преступления включали и мародерство: она снимала одежду с убитых, выбирая заранее жертв, словно вещи на рынке, заранее посещая конюшню, в которой когда-то сидела сама. На суде всплыли истории её проституции с немецкими солдатами и русскими полицаями. Лечение от венерических болезней в госпиталях нацистов, алкоголизм — все это всплыло наружу. Макарова сумела уйти от преследования партизан и Красной Армии, обманула спецслужбы, разыскивавшие её более 30 лет. Она подделала документы, вернулась к мирной жизни и скрывала своё прошлое так умело, что даже её муж, фронтовик Виктор, ничего не знал о её темных делах. На вид — обычная женщина, мать и рабочая, которая честно трудилась на фабрике и отмечала День Победы, к которому на самом деле не имела никакого отношения.
— Ты была выбрана нами, потому что обладала всеми теми качествами, которые были нужны нам. Мы хотели полностью вывести род Адама и Евы, и ты в этом преуспела, — медленно сказала Лилит. Её лицо искажала омерзительная улыбка, губы растянулись в тонкую линию, а глаза блестели, словно отражая отблески адского пламени.
Она продолжила:
— Мне приятно было смотреть, как потомки первородителей человечества терзают друг друга. Все войны подожжены нами, и так будет всегда, пока Земля не очистится от людишек. Я видела, как ты расстреливала людей в поселке Локоть, не испытывая угрызений совести. Ты не забивалась в тупики дурацкой морали, хладнокровно добивала из пистолета тех, кого не сразу сразил твой "Максим". Но ты, именно ты, не сдержала своё слово.
Облако закрыло Луну, и камера погрузилась в темноту. Лишь прожектор с тюремных вышек иногда просекал потолок своим ярким лучом. Вспыхивающий табак сигареты озарял лицо Лилит мягким красноватым светом, её черты казались еще более жесткими и бесчеловечными. За стеной несли дежурство охранники, их шаги и переговоры едва доносились до камеры. Солдаты внутренних войск наблюдали за периметром, автозаки грохотали на въезде, но здесь, в этом маленьком помещении, всё было затянуто паутиной зловещего спокойствия. Разговор двух женщин прерывался лишь затяжками Лилит.
— Это как понимать? — растерянно спросила Антонина, сжимая кулаки. Лицо её побледнело, глаза метались по комнате, не находя покоя. Она стояла, тяжело дыша, пытаясь осмыслить услышанное.
— Ты хорошо зарабатывала на войне, моя дорогая... — с усмешкой произнесла Лилит. — Каратель — почетная должность среди предателей, тебя уважали даже нацисты. Увы, после войны ты сменила не только фамилию, но и профессию, стала обычной женщиной, которую любил муж Виктор и дети. Ты пошла на фабрику работать контролершей, отмечала День Красной Армии, к которому уже не имела никакого отношения. А помнишь наш уговор? Напомню пункт: убивать и убивать людей! За тридцать с лишним лет ты не убила ни одного человека, этим самым нарушив договор. Поэтому и мы не стали исполнять свою часть сделки, — пожала плечами Лилит, словно это было незначительным недоразумением.
Эти слова вскипятили Антонину, лицо её покраснело, на шее вздулись жилы. Гнев разливался внутри неё, словно лава, готовая прорваться наружу.
— Ты использовала меня, сука! — выпалила она, её голос сорвался на крик. — Ты подсунула мне договор, пользуясь моим беспомощным состоянием!
Губы дрожали, глаза были полны ярости, но в них не было страха. Антонина чувствовала себя загнанной в угол, но, как дикий зверь, была готова броситься на обидчика, даже если знала, что ей не выстоять. Лилит же стояла спокойно, её лицо озаряла тень едва заметной улыбки, взгляд был полон презрения и торжества, словно она наслаждалась зрелищем, как Макарова изо всех сил пытается бороться с неизбежным.
Лилит улыбнулась с хищным блеском в глазах.
— Конечно! Ты не единственная, — ее голос зазвучал презрительно и словно звенел от надменности. — Были и другие женщины, с которыми я заключала договоры: Эльза Кох, Ирма Грезе, Мария Мандель, купчиха Дарья Салтыкова, Беверли Аллит, Марта Чарльз, Жанна Вебер, Элен Легадо, Эржебет Батори и множество других убийц. Их и искать-то особо не приходилось, таких полно в любом обществе.
Она говорила громко, почти крича, словно хотела, чтобы её слова разнеслись по всей камере и проникли в самую душу Антонины. Голос звучал на повышенных тонах, словно музыка дьявольского хора, который был одновременно чарующим и отталкивающим.
— Были тысячи других женщин, с которыми я заключала договор от имени своего мужа. Это моя работа. Сам же Самаэль встречался лишь с мужчинами, которые продавали душу. История человечества и таких соглашений тянется тысячелетиями, но я надеюсь завершить род людской... Но признайся, Антонина, тебе ведь нравилось убивать! Ты получала настоящее наслаждение от этого. И тебя боялись не только местные жители, но и те, с кем ты служила у нацистов. Я всего лишь разглядела в тебе прирожденного палача!
Эти слова ударили по Антонине, словно оплеуха. Гнев, ненависть и злость закипели внутри неё, как бурлящий котёл. Её сердце бешено колотилось, лицо перекосилось от ярости, а кулаки сжались до побелевших костяшек. Но было невозможно не признать правоту услышанного. Она и сама знала, что Лилит права — ей действительно нравилось убивать. Это чувство было глубоко спрятано, но оно тлело, как уголёк в пепле.
Антонина считала свою работу обыденной, как любую другую, только оплачивалась она в тридцать рейхсмарок за казнь двадцати семи заключённых в день. Это был её доход, её ремесло. А война, по её мнению, списывала все грехи, даже такой ужас. Война была явлением за гранью морали, где понятие добра и зла теряло свою ценность. Лилит — существо, не имеющее ничего общего с человеческой нравственностью, говорила правду, но это только злило её ещё сильнее.
— Был бы у меня пулемет — изрешетила бы тебя без разговоров! — выпалила Антонина с дрожью в голосе, понимая в глубине души, что убить Лилит невозможно. Бессмертные ангелы не подвержены страху. Но что двигало этой демоницей? Зачем ей люди, если она сама может достичь всего? Ответа не последовало, и Антонина лишь ещё больше разъярилась.
Лилит насмешливо ухмыльнулась.
— А ты помнишь его? Это орудие убийства, которое создали люди против себе подобных? — её усмешка была широкой, словно сама Лилит наслаждалась воспоминаниями. — Мечи, катапульты, пушки, ракеты, огнемёты — всё это ваши изобретения. И вы преуспели в этом искусстве больше, чем армия поверженных...
— Что за армия? — впервые удивилась Антонина. Неужели она имела в виду нацистов? Но Лилит едва ли могла состоять в рядах Третьего Рейха.
Гнев Лилит стал ощутимым, будто воздух в камере загустел от её ярости. Она проговорила низким, зловещим тоном:
— Это армия, которая восстала против НЕГО...
— Кого "него"? Ты чего несёшь? — Антонина изумлённо посмотрела на Лилит, в её голосе звучало раздражение, смешанное с долей непонимания.
— Того, кого вы называете Творцом! — сверкнула глазами Лилит, словно её глаза вспыхнули адским огнём. — Мы потерпели поражение лишь из-за того, что моего мужа лишили его могущества. Но это не тема нашей встречи. Я пришла лишь засвидетельствовать, что твои таланты убийцы и палача не остались без внимания Самаэля. Тебе приготовлена новая работа... В рамках договора, который мы заключили сорок лет назад. Нельзя же прерывать его из-за пустяков!
Лицо Антонины стало белым, как полотно. Эти слова, сказанные Лилит, словно пронзили её сердце. Она едва могла дышать, её взгляд был наполнен ужасом и яростью. Осознание, что её использовали, что она — лишь пешка в их игре, поглощало её.
— Меня расстреляют! — вскипела Антонина и с яростью ударила кулаком по стене, что гулко отозвалось по камере. — Договор прервут те, кто нажмёт на спуск пистолета!
Вспоминая, как сама нажимала на спусковой крючок, она вновь ощутила в руках тяжесть пулемета "Максим". Трепет его металлического корпуса отдавался ей в плечо, когда длинная лента с патронами медленно втягивалась в механизм. Она помнила оглушительное движение шестерёнок, когда её палец прижимал спуск. Из ствола вырывался огонь, ослепляющий и разрывающий воздух. Впереди стоящие тела падали одно за другим, срезанные градом свинца. Мужчины, женщины, дети, — никто не был исключён. Их крики заглушались ровным треском автоматных очередей, а снег, изначально белый и чистый, становился алым, словно пропитывался кровью жертв.
Краем глаза она видела, как срывались с ветвей деревьев птицы, испуганные грохотом выстрелов. Это было внезапное, хаотичное движение. Среди них могла быть и сова, ночная хищница, медленно кружившая в воздухе. Её глаза блестели в ночи, как холодные звёзды, не ведающие жалости.
Лилит посмотрела на зарешеченное окно и со спокойной уверенностью произнесла:
— Скоро рассвет. Последний день твоей жизни!
— Так зачем ты пришла? — сердито спросила Антонина, сжав кулаки, вглядываясь в лицо своей собеседницы, которое не выражало ничего, кроме насмешки.
— Мы ждём тебя в Аду, Макарова, — ухмыльнулась Лилит. Она встала, потушила сигарету об каменный пол и взмахнула руками, которые в тот же миг превратились в чёрные крылья. Ещё секунда — и её тело стало вытягиваться, изменяться, словно теряя человеческий облик. Лилит обернулась огромной совой, глухо ухнув, взлетела к потолку. Сделав прощальный круг над головой Антонины, птица направилась к зарешеченному окну. Казалось, что металлические прутья преграждают ей путь, но она пролетела сквозь них, словно это была иллюзия, и растворилась в светлеющем небе.
Луна за окном, тусклая и красноватая, меняла свой цвет. Её желтизна становилась всё явственнее, будто она пыталась смыть с себя тёмные пятна, напоминания о пролитой крови.
В дверях камеры раздался щелчок замка. Было начало шестого утра, 11 августа 1979 года. Внутрь вошли двое — охранники в чёрной форме внутренних войск. Один был высоким и худощавым, его лицо скрывала тень, а глаза смотрели жёстко и хладнокровно. Второй, коренастый и плотный, держал руки в карманах, будто пряча своё раздражение за привычными движениями. Они переглянулись и окинули взглядом стареющую женщину. В их глазах не было ни капли сострадания, лишь презрение, отражающее всю ненависть, накопленную за годы войны и её последствий. Никто из них не забыл о чудовищных деяниях Антонины Макаровой, и возраст её теперь не мог скрыть её вины.
— Вставайте, Макарова, — приказал один из них с холодной решимостью.
Антонина знала, что сейчас последует. Она перевела взгляд на окно, словно пытаясь прочитать в небесах свою судьбу. Её лицо оставалось спокойным, как будто всё уже было решено и она приняла неизбежное. Но в глубине глаз мелькнул красный огонёк, подобный вспышке последнего желания. Чёрные крылья мерещились ей за спиной, будто сама Лилит ещё оставалась где-то рядом, наблюдая за её последними минутами.
Сделав шаг вперёд, она направилась к охранникам, её спина прямая, движения уверенные. В этот миг она уже не была жалкой старухой, сидящей в тюрьме. В её осанке вновь проступила та холодная решимость, что была у неё в дни казней. Она шла навстречу своим палачам так, как когда-то шли её жертвы к пулемету "Максим", не отводя взгляда, с лицом, лишённым страха.
Путь её заканчивался, и перед ней стояли те, кто положит конец её кровавой карьере. Охранники шагнули навстречу, и один из них резко взял её за локоть, ведя к выходу. Антонина не сопротивлялась. Она знала, что никто из этих людей не простит ей её преступлений. Суд вынес приговор, но истинный суд был впереди — суд, на котором её уже ждали те, чьи крики когда-то заглушали выстрелы её пулемета.
В её сознании всё ещё звучал этот роковой треск пулемета, а перед глазами вставали картины снега, запятнанного кровью, и черных крыльев, распахнутых над полем смерти.

Справка: Рассказ основан на реальной истории Антонины Макаровой-Гинзбург, известной под прозвищем "Тонька-пулемётчица". Она была официальным палачом в оккупированном нацистами поселке Локоть на территории Брянской области в годы Великой Отечественной войны. Макарова работала на Локотскую республику, коллаборационистское образование, поддерживавшее нацистов, и принимала участие в массовых расстрелах мирного населения. По свидетельствам, за годы службы она казнила около 1500 человек, включая женщин и детей.
После войны Макарова сумела скрыться, подделала документы и жила под чужой фамилией. Более тридцати лет её не удавалось найти, но в 1978 году её разоблачили и арестовали. Суд над Макаровой был закрытым, а многие материалы дела до сих пор остаются под грифом "секретно". В 1979 году её приговорили к смертной казни, и приговор был приведен в исполнение.
Неизвестно, содержаться ли в документах суда или следствия упоминания о Лилит.
(27 августа 2016 год, Элгг)