Валюта рабочее 4

Вечер - время суток, когда отель оживает и достигает своего пика по количеству лиц, мелькающих вокруг. Тут селятся и иностранные пожилые пары, на карточке которых администратор в графе "цель прибывания" пишет "турист", тут и одинокие, а иногда и нет, женщины, на карточках которых не пишется ничего, чтобы не иметь проблем с полицией. Английский, немецкий, испанский языки смешиваются в один, непонятный уху обычного смертного, но вполне разборчивый для портье, работающего тут уже не первый год. Но, конечно же, по его мнению, всех их не помешало бы заткнуть хоть на минуту, чтобы царящий вокруг хаос привести к общему знаменателю.

Молчаливый молодой человек в углу для отдыха не вызывает ни у кого не только вопросов, но и малейшего интереса. Одет прилично, более чем, - да этого, пожалуй, достаточно.

Билл, а его звали так, прождал ровно десять минут и поднялся с дивана. Даже если она не придет - прибежит - позже, для него это значения не имеет. Дура. В холле, где он сидел, тут и там сновал рабочий персонал и казалось, что его в отеле больше, чем посетителей. Помощник швейцара с смешной бордовой шапке вез перед собой стойку с чемоданами новоприбывших. Секунду пришлось ждать пока он проедет.

Вытянув сигарету из нагрудного кармана, молодой человек размашистой походкой шагнул за порог раздвижных дверей. Навстречу никто не попался, и Билл остановился недалеко от входа, думая о своем. Он принял про себя решение и достал мобильный:

- Добрый вечер... да, я хочу приехать.
- Да, сейчас.
- В последний раз.

Рядом бесшумно подъехала машина, из которой семенящей походкой вырвался шофер, чтобы открыть дверь. Садясь внутрь, Билл в задумчивости бросил окурок прямо под колеса. Кому надо бросать сигарету прямо в мусорный бак? Что за глупость - тушить ее носком туфель?..  и - Может в этот раз она будет нормальной?

***

Даже по сравнению с ночной улицей в доме для душевнобольных на чете города очень спокойно. И тихо до звона в ушах. Тихий час здесь наступает еще до захода солнца. Это не больница, а скорее приют для родственников дорогих господ, которые не хотят выбрасывать близких в унылые палаты, где им все равно не помогут. Поэтому ресепшена в здании нет. Биллу навстречу выходит невысокая женщина средних лет, уютная, домашняя, но строгая.

- Я вам не раз говорила не беспокоить ее после девяти.

- Я не могу раньше, - соврал Билл. Почему-то эта женщина единственная могла заставить его чувствовать себя виноватым. Что в ней было? Белый чепчик, вязаные носки до колен, старомодный фонарь в руке, когда она вышла навстречу. Билл почувствовал себя снова маленьким мальчиком, а перед ним будто мать. Или бабушка. Которых у него никогда не было - в общепринятом смысле этого слова.

- Что мне с вами всеми делать? - запричитала женщина, тем не менее повернувшись спиной и приглашая Билла следовать за собой. Небольшой уютный дом с комнатами для "постояльцев". Детские обои в цветочек, развивающие моторику игрушки, - только здесь нет детей. Только люди, которые ими стали.

- Мама? - спросил он, стараясь приоткрыть дверь тихо, без скрипа. К счастью Роза Г. не спала, она лежала на кровати, прикрыв стопы краешком застланного одеяла и читала. Верхний свет в комнате был погашен, оставляя настольную лампу единственным источником света в комнате. - Мама!

- Роза! - он наконец дождался, когда она повернет голову в ее сторону. Мысленно Роза все еще была в книге и всеми чувствами души сопротивлялась вторжению из мира внешнего. Уже немолодая женщина со спутанными волосами цвета ржавчины, с круглыми от удивления глазами - она удивлялась всегда, сколько Билл себя помнил. Была ли она когда-то другой? - спрашивал себя сын. Дэвид говорил, что да.

- Мама, здравствуй, - он устремился внутрь комнаты и без каких-либо прелюдий сел на ту же кровать. Роза без слов отринула к стене, не узнавая его. Она мелко потряхивала головой, пытаясь помотать ею из стороны в сторону. Скрюченными пальцами прижимала к себе книгу, не закрывая ее, словно надеясь, что лишний собеседник вот-вот уйдет.

Билл снова разозлился - так как обычно, когда приходил сюда. Одно и то же. В первое время, ребенком, он без труда выносил все эти процедуры - знакомство, уговоры, крики, ссоры. Но потом, когда вырос и хоть немного вырвался из-под влияния отца, он понял, что если пожелает, что может не приходить вовсе. Все зависит от его доброй воли и желания.

Приходить зачем? - каждый раз спрашивал себя Билл. Они на самом деле люди чужие, а он только пугает его. Он, родной сын, ее пугает.

- Ты меня знаешь! - закричал он, вздымаясь на ноги. Склонившись близко к ее лицу, он продолжал кричать, но тихо - чтобы не услышали снизу и опять не заглянула та женщина, которая его недолюбливает. - Не притворяйся! Ты делаешь мне больно! Почему ты меня не узнаешь?!

На этот раз Роза затряслась всем телом, на глаза ее навернулась влажная пелена. В ее маленький мирок - с цветастыми обоями и книгами, в мирок без телевизора и интернета, с мягкими пуфами и цветными оригами, - ворвался незнакомец и, наверное, хочет ее забрать. От него пахнет улицами и машинами, у него серая скучная одежда, он большой и громкий - опасный. Представив себя на улице, Роуз очень громко взвыла и, свернувшись калачиком, накрыла голову книгой. Послышался топот ног по лестнице. Билл, окончательно разъярившись, попытался выхватить у нее книгу.

- Из-за тебя они думают, что я плохой! - Роуз вопила и не выпускала свою вещь, бездумно колотя ногами по кровати. Наконец добившись своего, Билл кинул книгу себе под ноги и схватил мать за голову, пытаясь взглянуть ей в глаза. Немедля, почти в эту же секунду приоткрылась дверь, откуда выглянула та самая женщина:

- Визит окончен, мистер Г. Передайте Дэвиду, что скоро пора вносить плату. Я вас провожу.

Опустошенный, Билл вышел на улицу, в который раз ругая себя за идею навестить этот дом - сосредоточение его детских кошмаров. За фасадом надменного и отстраненного - недолюбленный и отвергнутый Билл Г. Самый завидный жених Манхеттена, папина гордость и мамин ужас. Он с силой выдернул у себя из головы клок волос и бросил себе под ноги, внимательно смотря как кусочек его тела оседает на грязную дорогу. Нет, так просто его не изжить.

Его надо любить.
Он заставит полюбить себя.

***

В это время в баре.

- Для тех, кто в январе родился, встань и пей до дна! Пей до дна! - играла старая песня из автомата. На что, шатаясь, поднялся на ноги Полл и опрокинул в себя треть рюмки. Он хлопнул посудой по столу и, поморщившись больше для вида, чем от крепости напитка, опустился назад, довольный и веселый. Вероника была не столь пьяна, сколько грустна. Она уныло разглядывала полную рюмку и молчала, подперев щеку ладонью.

Так же задумчиво она потом вела Полла к себе домой, закинув его руку себе на шею. На этот раз он притворялся, чтобы не упускать Веронику из виду. Но она, видимо, даже не рассматривала возможность побега. Наблюдая ту видимость, которую Полл создавал о себе, она чувствовала себя комфортно и даже предприняла попытку некого интимного монолога:

- Я хороший человек. Я отличный человек... - убеждала она саму себя вслух. Потом искренне нахмурила брови и говорила уже вполне внятно. - Я это знаю. Понимаешь, все поменялось! Я - наверное - осталась одна, но это неправильно, понимаешь? Ведь все должно быть по-другому. Все идет не так...

Полл приоткрыл один глаз и слушал ее со всей внимательностью, на которую был способен.

- Мне, наверное, стоит уехать домой.

Тут Полл совершенно неожиданно замотал головой - да так, что Вероника испугалась, что его сейчас стошнит. Он почему-то сразу сообразил, что она говорит не про свой дом в Нью-Йорке, а про небольшой город в паре часов езды от Бостона, о котором рассказывала в самом начале их длинного "застолья".

- Что, не уезжать? - Полл все еще тряс головой. Вероника восприняла его заявление очень серьезно и словно в плаче скривила лицо. - Но что мне тогда делать, Полл? Я здесь чужая. Отец совсем мне не помогает... ну, понимаешь, он конечно дает деньги... чтобы я отстала больше. Он познакомил меня только с тобой. Кто ты такой на самом деле? Мой жених?

Тут Полл сам подумал стошнить.

- Твой друг, - постарался убедительно промямлить он и понял вверх указательный палец. - Друг.

Вероника уныло выдохнула, и они пошли дальше.

- Все равно я бы за тебя не пошла, - ношу в виде здорового молодого человека тащить становилось все тяжелее. Она приставила его тело к фонарному столбу и уперла кулаки в боки, чтобы хоть немного отдышаться и от монолога, и от тяжести, навязанной ей ни с того, ни с сего.

- Я умная, красивая, а теперь богатая. Я заслуживаю чего-то лучшего...

- Ты неграмотная, - Полл с трудом вынул из кармана мобильник и, сидя на корточках, озвучил все ошибки, с которыми Вероника писала ему СМС. С каждым словом Полу "становилось все хуже" и он почти сидел, упершись руками в колени. Тем не менее, он решил продолжить говорить то, на что бы, теоретически, не пошел в трезвом состоянии:

- Ты красивая, но выглядишь обычно плохо. Ты не умеешь держать дистанцию. И достоинства у тебя тоже нет.

Вот уж точно - надо было утратить последнее достоинство, чтобы тащить на себе это убожество. От кого она это выслушивает? От пьяницы на земле? Но Вероника стояла молча, глубоко раненная жестокими словами. Она не спорила с Поллом потому, что все эти обвинения ей были знакомы - ими же терзала себя каждый день. Глаза, против обычного, вместо того, чтобы налиться слезами, сделались еще суше.

 - Думаешь, ты лучше меня? - с горечью спросила она, глядя на Полла сверзу вниз. Это было легко, потому что он устало присел на землю и практически валялся у нее в ногах.

- Думаешь, что престижный университет, галстук в полоску и свой парикмахер на пятой авеню делают тебя лучше? Так вот нет! - он с силой пнула его в живот и дальше по улице пошла одна. Полл остался тихо лежать на земле, на этот раз не пытаясь догнать, - пнула она несильно, больше для успокоения внутреннего чувства справедливости, но, честно говоря, не этого ей хотелось, совсем не этого. Из уголков глаз покатились непрошенные слезы, которые Вероника стерла уголком рукава.

Действительно, какой смысл здесь оставаться? У нее нет никого, а те, кто рядом, желают только зла.
Зажмурив глаза, Вероника начала вспоминать: свой розовый детский велосипед, ветер, ласкающий лицо, когда съезжаешь с горы, коричневые, чуть прогнившие гаражные доски, запах осенних листьев у них во дворе, которые Вероника всегда ленилась собирать... от этих мыслей, вставшей перед ней словно наяву, плакать захотелось еще больше.

Пусть сейчас она и не дождется осенних листьев, но вдруг страшно захотелось увидеть маму. И сестер. Всхлипывая, все еще полупьяная, она добралась до главной автобусной станции и купила билет. Отправление через три часа - что же, придется ждать. Без багажа и даже без сумки, в одной только серой толстовке Вероника опустилась на бетонный пол.