Моя цена перехода к капитализму

91 год. Произошла великая капиталистическая революция, проклятый социализм пал и на его обломках воссиял вожделенный капитализм. Военным перестали выделять деньги на науку, и они перестали нам платить. Из университета в одночасье уволили около 6000 научных сотрудников. «Накрылись медным тазом» и мы.
Я был ответственным исполнителем НИР, начальником, я должен был трудоустроить своих людей и сильно переживал, что не могу этого сделать. Преподаватели, которые работали у меня на полставки, как-то были устроены, но остальные… Их невозможно было никуда приткнуть - людей нашей специальности был избыток в городе и для нас наступила безработица, я и сам оказался без работы – единственным местом в Воронеже, где я мог бы работать по специальности, был ВНИИС, но вход туда мне был заказан по причинам, изложенным выше. В конце концов мои коллеги как-то и сами устроились, но, например, Гена Виноградов так и не нашел себя -  он поступил на брокерские курсы, потом еще на какие-то, потом еще, но у него ничего не получалось, в конце концов он спился и через несколько лет умер. Мне до сих пор тяжело об этом вспоминать. Правы китайцы: упаси нас Бог жить в эпоху перемен. Чертовы коммунисты, что же они наделали!

Итак, я – безработный. И начались мои ужасные девять месяцев безработицы.
Сначала мы впятером под руководством Сереги Шульженко (в универе он был на соседней кафедре; сейчас он большой человек во ВНИИСе, лауреат государственной премии) в каком-то подвале организовали лабораторию и пытались сделать измеритель влажности, основанный на Серегином изобретении, чтобы продавать его различным предприятиям. По нашим расчетам измеритель должен был встраиваться в технологическую цепочку, мгновенно оценивать влажность продукта и в зависимости от его показаний технологический процесс должен был корректироваться. Мы пытались мерить влажность каучука, для чего испытывали свой прибор на заводе искусственного каучука, влажность масла на маслозаводе, влажность карамельной массы на кондитерской фабрике. В конце концов ничего у нас не получилось, влажность других веществ, например, мела, этим методом мерилась прекрасно, а перечисленных – никак, и мы месяца через три разбежались кто куда. Чем я жил в это время, я представить себе не могу, помню лишь, что на маслозаводе я воровал масло. Было настроение полной безнадежности.

В конце концов я, Алена и Наташа стали торговать капустой на улицах. Получилось это так. У Наташи был приятель с детских лет, Рустам, они оба занимались рисованием в художественной школе. В конце восьмидесятых Рустам очень быстро стал крутым буржуем – он организовал фирму «Максим», пригонял в Воронеж из Узбекистана эшелоны с ранней капустой и его рабочие в разных местах города торговали ею. Узнав о нашем положении, он нам предложил поработать у него. Мы торговали у цирка и на Кольцовской улице против 32 школы. Утром нам привозили ящики с капустой и весы, а вечером забирали выручку. Мне даже понравилось торговать – веселая, живая работа, все время общаешься с людьми, разговариваешь с ними бодрым голосом вне зависимости от настроения. Но меньше чем через месяц сезон капусты кончился, и я опять остался на мели. Я стал ездить по колхозам и нанимался на сельхозработы, помню, я убирал помидоры, патиссоны, еще что-то.
Так прошло девять месяцев моей безработицы. Я был в полном отчаянии - постоянной работы нет, как дальше жить – неизвестно. Я был готов на любую работу, лишь бы она была постоянной, чтобы была хоть какая-то уверенность в завтрашнем дне. И тогда я пошел в родной университет, в котором проработал четверть века, к проректору по экономике Игорю Степановиче Суровцеву. Его я знал много лет, с того времени, когда он был младшим научным сотрудником, и он хорошо знал меня как работника – он одно время был моим начальником – директором университетского НИИ физики, в состав которого мы формально входили.
Я зашел в кабинет, Суровцев в это время курил «данхилл» (я тогда курил махорку, выращенную мною на собственном огороде). Попросил работы. Суровцев сказал, что работы нет, что он очень сожалеет. Я извинился, стал выходить из кабинета и когда уже взялся за ручку двери, он вдруг говорит:
- Подождите, Валентин Георгиевич. Есть работа – заведующим офсетной лабораторией. Пойдете?
- Конечно пойду.

И началась моя работа в офсетной лаборатории. О возвращении к науке не могло быть и речи – 90% вузовской науки, которая была сильной, на уровне самых передовых мировых научных достижений, была похоронена – она ведь в основном работала на военных, которым теперь самим хоть побирайся – армия на глазах разваливалась и платить нам не могла. Я уверен, что если бы переход к капитализму осуществлялся более плавно, как в Китае, без шоковой терапии, вузовскую науку можно было бы не губить, а перенацелить на мирные рельсы. Например, мои результаты расчетов систем мобильной связи при отсутствии умышленных помех (это я рассматривал как частный случай для военных систем), произведенные еще до появления мобильной связи в ее теперешнем понимании, в точности совпадают с тем, как мобильная связь устроена сейчас. Более того, появляется все больше материалов о криминальном перехвате данных, передаваемых по мобильной связи, о создании помех мобильной связи и интернету в криминальных целях. Наши результаты могли бы давно помочь так организовать работу систем, что опасность таких актов была сведена к минимуму.

Задачей моей лаборатории было выпускать брошюры учебных материалов (методических указаний - методичек) небольшими тиражами – 50 – 500 штук, а также копировать документы. Я застал лабораторию в довольно плачевном состоянии: старые печатные машины – ротапринты - изношены, используются устаревшие технологии, в кладовке несколько лет стоит великолепный американский ксерокс за 50 000 долларов (надо знать, что когда покупался ксерокс, доллар стоил 80 копеек), но его некому запустить, бумага, и та желтая от старости, выцветает за полгода так, что невозможно ничего прочитать, в помещениях сто лет не было ремонта, лаборатория работает в убыток.

И я понемногу стал налаживать лабораторию. Прежде всего, я ее переименовал – теперь она называлась лабораторией оперативной полиграфии – ЛОП. Ввел коммерческие работы, то есть такие, которые не стояли в плане лаборатории – за них можно было получать деньги с клиентов. Наладил простейшую рекламу – всюду по коридорам университета наклеили объявления, что у нас можно скопировать или размножить материалы. Валом повалил студент копировать конспекты и шпаргалки, преподаватели, которые не сумели включить свои методички в план. Брали и сторонние заказы. Бухгалтерия все больше денег перечисляла на наш счет. Постепенно начали менять технику: вместо ротапринтов купили два ризографа, запустили американский ксерокс, купили еще хорошие ксероксы, всякие удобные полиграфические машинки, два компьютера, что, в частности, решило проблему верстки. Расширились, сделали хороший ремонт. Теперь клиентам было приятно к нам зайти, да и качество продукции стало высоким.

Лаборатория работала хорошо, как отлаженный часовой механизм, претензий к нам не было, и так было на протяжении многих лет. Но моя тоска по общению со старыми товарищами, по той замечательной кафедральной атмосфере - легкой, творческой и доброжелательной – не оставляла меня. Я понял, что пора уносить ноги. Шел 2006 год, мне было уже 70. К тому же обострились мои болячки (я забыл сказать, что в 61 год я перенес инфаркт, и с тех пор стало барахлить сердце, пришлось несколько раз полежать в больнице), началась депрессия. И я пошел на свою родимую кафедру информационных систем, которая теперь входила в факультет компьютерных наук, попроситься на работу.
 
Заведующим кафедрой и деканом факультета был Эдик Алгазинов. В 65 году, когда я пришел на кафедру электроники, он только кончил университет, и его забирали в армию на год солдатом. Он отслужил, вернулся на кафедру, защитил кандидатскую диссертацию, а потом и докторскую, одно время был заведующим кафедрой электроники, затем деканом физфака, потом проректором, и наконец возглавил вновь созданный факультет компьютерных наук. Мы были в приятельских отношениях, он знал, что я собой представляю как работник. Я зашел в кабинет к Эдику. Он мне обрадовался, достал коньяк из сейфа, мы выпили по рюмочке, я рассказал, как мне обрыдла моя лаборатория. И Эдик взял меня ведущим инженером на мою старую кафедру. Я должен был вести сайт факультета, мне помогали студенты и сисадмины. Разумеется, пришлось использовать старые навыки по изучению новых языков программирования, освоить язык XTML.

На факультете я проработал около двух лет. Но здоровье мое все ухудшалось, я все чаще валялся по больницам, мне все труднее было работать, и я решил уходить на пенсию. Но Эдик меня не отпускал. Тогда я перешел на полставки, а потом – и на четверть ставки. В конце концов и Эдик понял, что работать в полную силу я не могу, а даром получать зарплату – не хочу. И он отпустил меня. Я ушел на пенсию.