Томск 66. Часть 1. Общага

Они проснулись от громкого взрыва и криков. Вся «триста двадцатая»   высыпала в коридор. В коридоре толпились полуодетые студенты.  Из кухни  шел клубами дым. Посреди кухни стоял счастливый улыбающийся Федя Осминин с горлышком от огромной колбы, целый и невредимый, а все стены и потолок кухни истекали ярко-оранжевыми брызгами.
- Я получил гремучую ртуть! Представляете, колба разорвалась  в руках, но в меня не попало ни одного осколка!
Через толпу молча протиснулась комендант общежития, постояла, разглядывая стены и потолок, а потом спокойно произнесла:
- Бери швабру, воду, порошок и чтобы к вечеру кухня была как новая. Если такое повторится – выселю!
Повернулась и так же молча удалилась, а за ней и все разошлись.
К фокусам Федора триста двадцатая привыкла: химик-самоучка,  взрывотехник-  любитель был неутомим и постоянно создавал что-то оглушительное и даже иногда приглашал приятелей на испытания на Басандайку, где у нег был полигон. Еще прошлым вечером он что-то сушил на батарее, а потом разбросал на дискотеке. Стоило наступить на кристаллик, как раздавался громкий треск. Девчонки визжали, а Федя ухмылялся в темном углу – сам он никогда не танцевал.
В триста двадцатой у всех были увлечения.  Андрей и Вадим держали певчих птиц (целых восемь клеток на стенах и на подоконнике) – очень остроумно в комнате, где восемь кроватей стояли в два яруса! Правда, пока клетки были почти пустыми и наполнялись после удачливых выездов в окрестности города. В одной с утра заливался трелями кенар Яша (все лето он провел в семье знакомой студентки – томички), а в другой прыгал по жердочкам Тимоха.  Увлечения других однокурсников не были столь шумными. Состав комнаты был интернациональным – бурят с Байкала, кореец из Киргизии, молдаванин, русский с Сахалина и коренной сибиряк. Андрей кроме всего прочего был еще и художником, писал картины на любом материале – на картонках, фанерках и даже обложках учебников. На стенах нашлось местечко и для его картин – над каждой кроватью.
Это утро Андрей начал как всегда, включил «Яузу» и под хриплый голос Высоцкого все отправились умываться.
Сегодня было особое воскресенье – первый выходной после колхоза. Время «Великого Клёва». Это была традиция Андрея и Вадима  – отправляться  по выходным в путешествие по злачным местам в поисках вкусовых приключений, "клевать", как они говорили.  Предстояло пройти почти весь проспект Ленина.  Начало клева было, как и положено, на самом нижнем уровне (для сравнения) в общежитской столовой – манная каша, стакан горячего напитка, похожего на кофе и кусок хлеба. А вот одевались сразу по-праздничному. Облачались с удовольствием в черные  смокинги, еще год назад они сшили их в «Северянке», завязывали черные бабочки, правда, брюки были разномастные, зато ботинки – замшевые. У Андрея было черное пальто в талию, похожее на шинель и черный берет. Вадим ходил в китайской куртке с подстежкой, украшенной спереди собственноручно сложным орнаментом из  витых шнуров и в мягкой шляпе, похожей на тирольскую. Вадим поместил в большой карман девственно чистый блокнот с карандашами, а Андрей кроме такого же чистого нового  альбома осторожно опустил в красивый портфель   крошечную квадратную клетку с Тимохой. Тимоха был чечет, недавно пойманный  на Степановке и уже привыкший к неволе – красавец с красной грудью и шапочкой, его предстояло продать на птичьем рынке за хорошую цену.
Прежде чем выйти на улицу приятели с интересом осмотрели дверь черного входа. Прошлым вечером ее разбили студенты из соседнего общежития. Дрались «физики» с «лириками», физфак с филфаком, сначала во дворе, а когда «физики» победили, в самом общежитии. Вся триста двадцатая наслаждалась из открытого окна картинкой – крепкие парни бревном вышибали закрытые на засов двери, словно штурмовали средневековый замок. Волна захватчиков прокатилась по коридорам, но биофак в драке не участвовал, с физиками они дружили, а дрались с геологами с верхнего этажа. Дверь выглядела живописно – висела на одной петле, через бурую краску ярко  желтели сломанные «кости». Перекинувшись шутками, Андрей с Вадимом вышли через парадную дверь под темно-голубое, безоблачное октябрьское небо.  Перед ними лежал во всей красе золотой осени  проспект Ленина.
- Начинаем «Великий Клёв», - Андрей вытащил и развернул альбом, и,  стоя на ступенях общаги, сделал первый набросок угла научной библиотеки университета, что сверкала белыми стенами прямо перед ними через дорогу.
- Погружаемся в Ренессанс. Томск это не Афины, а Флоренция. В настоящую Флоренцию мы вряд ли попадем. Ты рисуешь карниз, я три окна. Смотри, три ряда окон и все, как и положено, разные, не то, что у «физиков». Люблю смотреть на эти окна из зала, сидя за столиком, кажется, вся стена – одно окно, столько света! Но вчера на окна и не смотрел, какой журнал читал, ты не поверишь – издана в 1899 году! «Мир искусства»! Какие имена – Бенуа, Дягилев, Якунчикова!  Какие краски – свежие через столько лет. Представляю, как читали журнал граждане, привыкшие к унылым передвижникам! Но библиотека меня разочаровала, думал о ней лучше.  Журнал сколько лет выходил, а у них один номер! Позор!
- Подумаешь, «Мир искусства»! Вот у меня была книга! Не разрезанная! «Иудейская война» Иосифа Флавия» 1802 года издания! Я был первым читателем! С каким благоговением мне ее старушка-библиотекарша  выдавала и на меня с умилением смотрела – вот это читатель! А к книге – не поверишь, вручила нож из слоновой кости, наверное, столетней давности. Сидел и разрезал по страничке.
- И что ты там искал у Флавия?
- Свидетельство об Иисусе Христе. Его пока не нашли, но окунуться в эпоху  начала эры – это кайф.
- А ты вчера задание по аналитической  химии выполнил, хоть одну задачку решил?
- Шутишь? Кому она нужна, химия?
- А экзамены?
- От сессии до сессии живут студенты весело …
- Ну, ладно, как Клёв?
- Что-то наклевывается. Я пропитался неоклассикой.  Что у нас на очереди?
- Роща!
И приятели, убрав альбомы, перешли улицу, минуя тихую библиотеку – по выходным она не работала, вступили в Университетскую рощу.