Любовь в жизни Владимира Даля. Неизвестное

              К 215-й годовщине со дня рождения.
             
Владимир Иванович Даль (10 (22) ноября 1801 — 22 сентября (4 октября) 1872) — русский учёный и писатель. Прославился как автор «Толкового словаря живого великорусского языка».
Член-корреспондент Петербургской академии наук по физико-математическому отделению (избран 21 декабря 1838 года за естественно - научные труды), почётный член Академии по Отделению естественных наук (1863 год). При слиянии Петербургской академии с Российской Владимира Даля перевели в Отделение русского языка и словесности. Владимир Даль писал Я. К. Гроту:
«Академия наук сделала меня членом-корреспондентом по естественным наукам, а во время соединения Академий меня, без ведома моего, перечислили во второе отделение».
Член Общества любителей Российской словесности (в почётные члены избран в 1868 году). Член Общества истории и древностей Российских.
Один из двенадцати членов-учредителей Русского географического общества, которое присудило ему Константиновскую медаль за «Толковый словарь живого великорусского языка».
Знал, по меньшей мере, 6 языков, понимал тюркские языки, считается одним из первых тюркологов.

Этнограф, собиратель фольклора. Собранные песни отдал Киреевскому, сказки — Афанасьеву. Богатое, лучшее в то время собрание лубочных картин Даля поступило в Императорскую публичную библиотеку и вошло впоследствии в издания Ровинского.
Мы практически не знакомы с личной жизнью этого удивительного человека, словно он был бесполым существом. Признаюсь, мне стоило большого терпения и времени, чтобы разыскать хоть что-то о семье Даля.

Он не хотел оставлять после себя никаких воспоминаний, будучи человеком, чрезвычайно скромным. По воспоминаниям дочери Екатерины от второго брака, не хотел огласки своей жизни: «Не знаю, что помешало ему исполнить намерение. Помеха ли извне? Или намерение его переменилось? Но в старости он наотрез отказывался, ссылаясь на две причины: во-первых, что в 1848 году принужден был сжечь бумаги, слишком важные для описания его жизни. (Что заключалось в этих бумагах – я не знаю; знаю только, что он их считал почти одними относящимися до своей жизни). А во-вторых, что охота гласной исповеди в нем прошла. Ему оставалось только написать жизнь «великого человека, написавшего Словарь Живого Великорусского языка». Ну, от этого он был далек.  «Словарь пускай читают, – говаривал он, – а до жизни моей никому нет дела».
Но я всё же попытаюсь открыть неизвестные страницы его жизни.

                Юлия Андре
                (р. 1816 – у. 1838)
             В  1833 году Владимир Иванович  Даль  женился по любви на юной и прекрасной  дворянке Юлии Андре, которую знал почти ребёнком и которой  только исполнилось 17 лет. Ему было уже 32 года. Это была невысокая хрупкая брюнетка, влюблённая и романтичная. У нее был детский рот и пушистая челка. Высказывалась она поспешно, добросовестно, слегка задыхаясь. Говорила с шершавым эстонским акцентом. Иногда чуть коверкала русские слова.

Начинающий литератор познакомился с ней на вечере у Языкова и был околдован миниатюрной красавицей. По воспоминаниям современников,  она чудесно пела русские песни, что еще добавляло ей прелести в глазах влюбленного. Мечта о браке с хрупкой Юлией не давала покоя Владимиру – он готов был на любые жертвы, лишь бы певунья оказалась его женой, что позднее и случилось.
Юлия приходилась  родственницей  одному  из дерптских профессоров, которую Владимир  знал еще почти ребенком и в которую был безоглядно влюблен. 
Родителям Юлии не нравился будущий зять после ареста.

« Входят в свет "Русские сказки из предания народного изустного на грамоту гражданскую переложенные, к быту житейскому приноровленные и поговорками ходячими разукрашенные Казаком Владимиром Луганским. Пяток первый". Тираж данной книги был изъят, так как, по донесению А.Н. Мордвинова (управляющего III отделением),  «…она напечатана самым простым слогом , вполне приспособленным для низших классов, для купцов, для солдат и прислуги. В ней содержатся насмешки над правительством, жалобы на горестное положение солдата и пр.". В.И. Даль попадает под арест (октябрь или начало ноября 1832), но в тот же день, извинившись, его отпускают из-под ареста, возможно, благодаря воинским заслугам писателя. Один из уцелевших экземпляров сказок бал подарен Далем А.С. Пушкину.

 Арест влек за собой длительную командировку – чуть не в качестве наказания Даль должен был проводить инспекцию военно-сиротских заведений, где началась эпидемия «египетского воспаления глаз» (судя по всему, трахомы). Длительное путешествие нарушало планы Владимира – женитьба на Юлии отсрочивалась. Это было нестерпимо.
От «бесчестья и поругания» Даля спас… царь. По свидетельству дочери Даля Николай быстро во всем разобрался, велел немедленно освободить незадачливого писателя из-под стражи. На докладе о командировке Государь якобы соизволил написать: «Даля не посылать. Это было бы похоже на ссылку».

Смущала и собственная бедность: семисот ординаторских рублей в год хватало одному, для семьи же этого было маловато. И тут произошел новый поворот в судьбе: только что назначенный в далекий Оренбург военным губернатором генерал-майор Василий Алексеевич Перовский (дядя Алексея Константиновича Толстого), герой Бородинской битвы, предложил Далю место чиновника для особых поручений с жалованьем сразу же в полторы тысячи рублей. Предложил не просто так, а по рекомендации  В. А. Жуковского, с которым был дружен. Вместе с юной женой Даль сразу же выехал в Оренбург, где и провел без малого восемь лет.
Только совсем недавно стало известно, где поселился Даль по приезде в Оренбург. Это удалось узнать благодаря профессору Оренбургского педагогического университета А.Г. Прокофьевой, опубликовавшей найденные ею в Рукописном фонде Пушкинского Дома три главы из воспоминаний дочери Даля Екатерины, касающиеся жизни ее отца в Оренбурге.

 Брак  был счастливым. В  течение 3-х лет у супругов родилась девочка Юлия, в честь матери  и мальчик Лев. Сын Лев родился в 1834-м, дочь Юлия в 1838-м.
 Е.В.Даль пишет: «Юлия Егоровна завела танцевальные вечера; заметя, что молодежь обижается, зачем позвали того, а не другого, пререзко объявила, что дни назначены, кто хочет, может сам придти и что ей рассылать за молодежью некого. «Барышни – другое дело, за ними я буду сама ездить», – прибавила она. И затем: как только Дальская линейка застучит, бывало, в назначенный день по оренбургской мостовой, – «Юлия Егоровна поехала за барышнями», – говорила молодежь и спешила к ней на вечер.

Вообще говоря, Юлию Егоровну не полюбили в городе за ее чрезмерную резкость, но это знал всякий про себя, а при встречах с ней отчего-то все к ней толпились.
      «Юлия Егоровна, с кем вы это танцуете?» -  «Со стулом». «Неужели же так лучше, чем с кавалером?»  -  «По крайней мере, вздора не врет».

 Впечатления жены Даля об оренбургских днях Пушкина переданы в письмах  девицы Е. Ворониной («Русский архив», 1902, № 8. С.658).
Привожу отрывок из письма Ворониной от 1833 года:
"В пятницу был у нас небольшой музыкальный вечер. Был Стеллих с дочерьми и зятем... а в заключение к нему присоединились Даль с женой и пели русские песни очаровательно. Мадемуазель Даль рассказывала, как всем дамам хотелось видеть Пушкина, когда он был здесь. Он приезжал ненадолго и бывал только у нужных ему людей или у прежних знакомых.
Две её знакомые барышни узнали от неё, что Пушкин будет вечером у её мужа, и что они будут вдвоём сидеть в кабинете Даля.
Окно этого кабинета было высоко, но у этого окна росло дерево; эти барышни забрались в сад, влезли на это дерево и из ветвей смотрели на Пушкина, следили за всеми его движениями, видели как он хохотал,но разговора не было слышно, так как рамы были уже двойными".
                В 1838 –м году  семью Даля настигло огромное несчастье – скончалась его жена Юлия.
 Врачом Даль был хорошим, но чем именно заболела его супруга, так и не определил. Не помогли ей и Оренбургские медики: Юлия чахла с каждым днем и сгорела за несколько дней, когда губернатор отправил Даля в командировку. Одни источники утверждают, что она умерла от сложных родов, вторые – от чахотки, третьи – от воспаления лёгких.

Но, вот как об этом пишет в своих воспоминаниях дочь Даля от второго брака:
"... родилась младшая дочь Юлия. Появление этого ребенка стоило жизни его матери. Она не вставала со дня Юлиного рождения (с февраля) и в июне умерла. Пять докторов ее лечили, а когда спросили самого отца, то он отвечал: «Роем могилу». И в это время на него напала такая тоска, что он стал искать развлечений вне дома. «Я не понимал тогда, что бежал от самого себя», – говаривал он после. А Юлия Егоровна надеялась поправиться в Гнездовке, куда мой дедушка Соколов ее неотступно звал.
Но раз, ложась спать, она вдруг вскрикнула; предсмертный пот вдруг выступил у нее по телу.
«Gott, giebe mir einen leichten Todt», («Боже, дай мне легкую смерть».) – сказала она и скончалась. Так описал отец ее смерть в одном из писем, но иначе он рассказывал ее на словах: «Sei gluiklich», («Будь счастлив».) – сказала она ему".

  Екатерина Даль, основываясь на рассказах родителей, описывает первую жену своего отца так, будто сама ее видела:
«Плохо владела русским языком Юлия Егоровна; вместо «простокваши» говорила «одна горшка со кислой молокой»; но этот недостаток скрадывается тем, что тогда в доме отца был еще в ходу почти только один немецкий язык».
По-видимому, в семье второй жены Даля, Екатерины Львовны Соколовой, Юлию Егоровну знали  хорошо. А отец,  Лев Васильевич, которому Даль спас жизнь срочной операцией, в последние месяцы жизни Юлии Егоровны все звал ее в свое имение Гнездовку, где она надеялась поправиться... Наверное, какая-то надежда была.
 Это чувствуется и по письму В.А. Перовского, губернатора Оренбуржья, написанному Далю с кочевки (дачи) 18 июня 1838 г. Записка эта - скорее всего, ответ на деловое письмо, и здесь приведена  только ее заключительная  часть, из которой следует, что Перовский имел какое-то отношение и к крестинам дочери Даля. Может быть, именно он предлагал назвать ее Софьей?

"... Жаль, что не вздумали вы о крестинах когда я был в городе, я мог бы для этого остаться и лишний день; если откладывать вдаль нельзя, то сами назначьте на мое место кого хотите. - Грустно видеть как туго поправляется Юл. Егор., - но можно решиться на терпение лишь бы правда, что она поправляется…  В. Перовский".
Из письма Даля сестре Паулине:
 «…На весну мы уедем, думаю, опять в степь, месяца на два, а к этому времени жена будет нуждаться в помощи и присмотре . Я спокоен в надежде, что маменька будет к тому времени здесь. Если она пропустит зиму, то в распутицу уже не попадет к нам, и жена осиротеет».

Следующая записка Перовского датирована 21-м июня. Скорее всего, написана она уже после похорон, о которых три дня назад Василий Алексеевич еще не знал.
"Не стану говорить вам, сколько тронуло меня горестное, хотя и не совсем неожиданное известие; я покойницу любил как сестру, а вас люблю как друга, и потому вдвойне чувствую вашу потерю. - Я думал бы, что вы сделали бы хорошо, если бы переехали теперь на житье сюда с Арсланом (Львом). Вам, ему и женщине при нем готова особая квартира; здесь были бы (вы) совершенно свободны и мне кажется, что во всех отношениях было бы вам лучше? - Душевно жалею, что в последнюю поездку мою не удалось мне еще раз ее видеть. 21 июня (1838)".
Все надеялись на улучшение состояния Юлии, но, к сожалению, оно оказалось временным.

Впоследствии Даль рассказывал, что кончина Юлии Егоровны была, несмотря на недолгую болезнь, все-таки довольно неожиданной. Как видно из предыдущего письма Даля сестре, и сам он, и другие медики, и, видимо, вообще медицина того времени были бессильны не только в лечении, но и в диагностике ее болезни.  Возможно,  это было какое-то заболевание сердца, осложнившееся после родов.
Письмо, написанное Далем сестре спустя два месяца, хотя и глубоко проникнуто горем, все-таки поражает мужественным, трезвым отношением к этому горю. Он пишет словно не о себе, характеризуя свое состояние как болезнь, против которой нет никаких лекарств, кроме времени и терпения.
 Даль принял приглашение Перовского и жил на его кочевке, где так любила бывать жена. Письмо без числа, на нем пометка Паулины Ивановны, говорящая о том, что ответ она отправила 14 сентября 1838 г.

"Тяжело, сестрица, и не знаю, как быть, как привыкать. Люди, у которых горе вырывается наружу, которые могут рассчитываться в подобных случаях наружными знаками отчаяния, у которых всякая беда бьет в кость и в ноги - скоро отдыхают и забывают; тело изнемогает, временно, под бременем удара, душа рвется и бьется, и засыпает вместе с телом. Сон этот дарует новую крепость и силу, новые обстоятельства и отношения развлекают мысли и душу - и горе забыто.
Не так бывает у людей, которые не умеют заставить плоть, тело поработать вместо и насчет духа, у которых внешняя, наружная жизнь как-то всегда и при всех обстоятельствах довольно ровна и однообразна - здесь дух должен рассчитываться за духовное, и ему подставы нет.
Знаю, что миллионам суждено испытать то же, что и мне; что миллионам определено нечто более тяжкое - верую в Творца и в посмертную жизнь, понимаю суетность, бренность, ничтожество каждодневной жизни, этого вековечного муравейника, переношу смиренно все и готов перенести еще более, не сломит меня никакое земное горе, не лишит меня - так я твердо уверен и надеюсь - рассудка; но если природа, создатель, вложила в меня потребность, нераздельную с сущностью моею, и если лишает меня в то же время навсегда средства утолить потребность эту, любить, донельзя любить жену - тогда не могу не сознаться, что это выходит сказка о Тантале в лицах. Терпеть могу; сносить, молчать - но не могу дать себе ни покою ни услады - не могу даже понудить себя к бесчувствию, равнодушию, к этой преждевременной смерти духа; первой потребности, без которой нет спокойствия ни одной минуты в течение целых суток - нет; болей, молись и жди - что будет, то будет.
Живу опять на кочевке, где так хорошо, так хорошо, что не расстался бы век - горы, леса - новый вид на каждых ста шагах - и все это упорно и насильственно напоминает мне только, как бы она радовалась всему этому и утешалась; а без нее и тут скучно, грустно насмерть. Впрочем, я думаю, никто этого не видит; я по наружности почти тот же человек, что и был; немножко более прячусь от людей, и то только иногда.
Зачем я все это тебе пишу? Мне, может быть, от этого будет на время полегче, но тебе будет тяжеле и лучше бы мне молчать.
В.А. (Перовский), вероятно, поедет зимою в С.П-б; если прикажет, то конечно и я с ним; но по своей воле не хочется, очень не хочется. Что я там буду делать? Сотни новых лиц, огромное знакомство, которое всегда было мне в тягость, а теперь и подавно. Развеяться, кажется, не могу. Надобно дать с год место покою и одиночеству, чтобы я переработал все это сам, от себя и в себе, иначе не будет легче.
Прощай, любезная сестра, кланяйся своим. В.Даль".

Из писем видно, как глубоко переживал Владимир Иванович кончину Юлии. После этого он изменился: уверяли, что прежде Даль был беззаботным весельчаком и душой любой компании, но в связи со смертью любимой супруги,  знакомые стали видеть замкнутого, сухого, неразговорчивого пессимиста.
«Отец положил на могилу Юлии Егоровны камень, который впоследствии положил у подъезда дома; а вернувшись из Хивинского похода, он заменил на могиле взятый камень чугунной плитой с надписью: «Жниво Господне готово, ему же созрети в день жатвы». «Двадцатичетырехлетняя мать с годовалым сыночком своим».
Отчего-то он не хотел выставлять ее имени. «Чтобы не ругались над прахом», – говаривал он. «Я и дети – найдем ее, а больше никому не надо».

Дело в том, что не любивший умную и резкую Юлию Егоровну Оренбург сочинил на нее какую-то клевету, до того обидную, что отец до старости тяжело об этом вспоминал; всегда, бывало, скажет, как-то сдерживая вздох: «Бог с ними. Пускай Господь простит им клевету, но я не могу».
В год смерти Юлии Егоровны судьба послала ему развлечение: Хивинский поход. Это огромная страница в истории жизни отца. Он сам вскоре замечает, что жизнь его наполняется большими событиями, и мысль описать эту жизнь – все более и более им овладевает. (Из воспоминаний Е.В.Даль)
  После  двухгодичного вдовства Даль снова встречает женщину, полюбившую его.

                Вторая женитьба

Владимир Иванович  женился второй раз на 21-летней Екатерине Соколовой (род. 2 марта 1819-умерла 9 февраля 1872)  из села Гнездовка Оренбургской губернии лишь ради того, чтобы у его детей была мать. Так утверждают авторы биографии Даля. Позволю не согласиться с ними:  вряд ли независимый и довольно упрямый человек, как Даль, женился только по необходимости.

У этого брака была  своя предыстория: еще до смерти первой жены Даль сделал операцию помещику, старому офицеру, герою Бородина,  жившему в отдалённом от Оренбурга поместье – селе Гнездовка (сейчас уже не существующего), получившего его за заслуги перед Отечеством за то, что взял в плен 13 французских офицеров. Городские врачи от больного отказались, и его жена обратилась к Далю: тот давно оставил практику, но время от времени соглашался помочь больным. Хирургом он был блестящим, в Оренбурге о его операциях слагали легенды. Другой надежды спасти руку Соколову, у семьи Льва Васильевича Соколова не было.
Операция прошла успешно, отставной майор поправился. От дорогого подарка Даль отказался наотрез — и это не на шутку обидело пациента. Затем Соколовы,  Лев Васильевич  и его жена Анна Александровна, урожденная  княжна Путятина,  представили его своей дочери,  к этому времени вернувшийся в Оренбург. В это время  тридцатидевятилетний Даль уже был вдовцом. К тому же  её-то в качестве невесты рекомендовал Далю один из местных помещиков Деевых, так как Деев и тётя Катерины Дарья состояли в родстве.

 Во всяком случае,  девица Соколова, выпускница Патриотического Института, упоминается В.А. Жуковским в дневнике, когда приехавший в Оренбург поэт описывает вечер, проведенный у жены Даля. Среди гостей была и юная Катенька. Вероятно, и мать ее, Анна Александровна, женщина веселая и общительная, дружила с Юлией Егоровной.
Впервые она увидела своего суженого на пороге залитой солнцем комнаты, и  участь влюбчивой барышни была решена. Двадцатилетняя барышня влюбилась в него сразу, а он еще долго присматривался к ней и другим оренбургским невестам. Бог весть, на ком Даль остановил бы выбор, но свое слово сказала мать, благоволившая к барышне Соколовой, и дело сладилось.
Екатерина Львовна была  грамотной  и  необычной девушкой, да ещё  на 18 лет моложе. Она  покорила сердце столичного врача и филолога.

 Красивой истории женитьбы Владимира Даля на жительнице Гнездовки Екатерине Соколовой народная молва приписала, что венчались они в Гнездовской церкви.
На самом деле, Владимир Даль венчался с Екатериной Соколовой в Никольской церкви. Но в Гнездовском храме они были обязательно.
Возможно, молились перед помолвкой, возможно, заходили туда не один раз. Так что Гнездовская церковь была освещена их именами, став навсегда знаменитой в связи с этим.

Оренбургский краевед Василий Докашенко, собирая сведения о далёком прошлом села Никольского, беседовал со старожилами. Так, из многих рассказов, преданий сложилась версия о том, что Владимир Даль посещал село три раза. Первый раз – когда ехал в Гнездовку на помолвку. В Оренбургском областном государственном архиве имеется дело о вторичной женитьбе В.И.Даля, где собраны документы, свидетельствующие об обстоятельствах этого события.
Особую ценность представляет записка Владимира Ивановича, написанная собственноручно аккуратным почерком: «…июня 21 1840 года Коллежский советник Даль просит покорнейше о выдаче ему свидетельства в позволении сочетаться браком с девицей Катериной Львовной Соколовой, родившейся 2 марта 1819 года. Согласие матери её на союз этот получено» (к этому времени отец Лев Васильевич Соколов уже умер). Через несколько дней, 29 июня, из Санкт-Петербурга пришло свидетельство, в котором сообщалось, что «Коллежскому советнику В.И.Далю дозволено вступить во второй брак с девицей Катериной Львовной Соколовой, если со стороны Думского начальства не будет препятствий к совершению брака…».
 А вот какие воспоминания о выборе невесты в Оренбурге со слов своих родителей  оставила Екатерина Владимировна Даль: «Он действительно хотел жениться, только колебался в выборе. Ему нравилась Бекбулатова за красоту ее и за ее бархатный голос. Несмотря на свою недалекость, она поддавалась впечатлению минуты с увлечением гения; глаза ее поминутно меняли цвет и выраженье лица то и дело менялось. Вторая – восторженная Стерлиг, которую отец прозвал «высокою поэзией». Наконец, моя мать, которую он прозвал «милой прозой». Отец колебался, а Юлия Христофоровна (мать Даля) сразу угадала, на ком он женится. Она знала, что Бекбулатова ненадолго заняла его сердце и потому не обратила на нее внимания. «Высокую поэзию» поставила на ее высоту и сблизилась с «милой прозой».
Но была в Оренбурге и такая особа, которая сама желала устроить свою свадьбу с отцом. Она стала бесцеремонно всех уверять, будто влюблена в какого-то грека. Сначала никто не обратил на это внимания. Ну, влюблена – так влюблена, что уж тут такого? Но после было ужасно смешно, когда она в отце узнала этого грека! Дело в том, что отец был одет на одном маскараде, в Петербурге еще, греком, – случилось быть на нем и этой барышне; увидавшись в Оренбурге, она и разыграла из себя роль удивленной, что этот грек – не в самом деле грек, а мой отец».

Василий Докашенко из бесед со стариками Напольновыми, что жили на Бутырках (улица на окраине села), многое узнал и отразил в своих записках. Разговор этот состоялся в 30-х годах ХХ века, в то время старикам было далеко за семьдесят. Но в памяти их отлично сохранились события далёких лет. Помнили они, как в те годы любое событие в селе собирало всё население от мала до велика:  будь то какие-либо природные явления,  или приезд в село необычного человека. Эти важные события запечатлевались в памяти ярко, особенно в детской, цепкой. Старики Напольновы, Дмитрий и Павел, были тогда ребятишками. Что видели сами, то запомнили, а ещё отцы рассказывали им, как приезжал в село Даль.

В тот первый раз, когда ехал он на помолвку в Гнездовку, в Никольскую церковь заехал специально, чтобы осмотреть её.  Подъезжая к церкви, увидел Владимир Иванович такую картину: недалеко в лужице купались гуси, рядом – рылись свиньи, копошились куры – типичная картина деревенской жизни. Мужики, встретившие его у церкви, были принаряжены: в новых лаптях с высокими цветными обмотками, в чистых зипунах. Они сняли шапки, поклонились, приветствуя важного гостя. Спросили его, к кому, мол, пожаловал. Даль попросил о встрече с дьяконом, чтобы тот помог ему осмотреть церковь. Очень понравился Владимиру Ивановичу Никольский храм, и он принял решение устроить здесь своё венчание.

О предстоящем втором приезде Владимира Ивановича староста оповещал всё население Никольского. Новость по селу пронеслась из уст в уста о намечающемся венчании в здешнем храме «важного барина», «губернаторского уполномоченного», «господина». Все в селе тщательно готовились к приезду высокого гостя: подметали улицы, белили избы. Народ принарядился к встрече с ним, собирали даже нехитрые гостинцы для поздравления барина с обручением. Тут же сновали ребятишки, волнение взрослых передалось и им. Разве обходилось без них какое-то дело? Это же новость, радость, похожая на праздник! Народу собралось! Любопытно ведь посмотреть: из-за кого это суета такая?

Каково же было разочарование ребятни, когда предстал их взору господин «худенький, одетый в пиджачок, на голове – шляпа высокая…». А вот коляска его понравилась – красивая, лёгкая, с такими тоненькими колёсами, что даже страшно: и как это господин не боится – а вдруг колёса в дороге сломаются? Как жаль, что в церковь не пустили ребятню: уж так хотелось взглянуть, как венчают жениха с невестой… Пришлось ждать, пока обряд закончится, и молодожены выйдут. Вот уже и вышли они, собрались ехать, а невеста сама-то не села, господин взял её на руки и посадил в коляску.
Все поздравляли молодых, кто как мог, норовили сунуть им свои гостинцы. Кто-то взял лошадей под уздцы и торжественно повел коляску. Впереди – знаменосец – верховой с шелковым розовым флагом. Свадебный кортеж в сопровождении доброжелательных сельчан выехал на главную сельскую дорогу и отправился в Гнездовку. Провожающие ещё долго махали вслед, простодушно радуясь чужому счастью, бурно выражая свой восторг...

Свадьбу справляли на Троицу. Говорят, что на этом торжестве присутствовало много гостей – не только родственники и друзья Владимира Ивановича и Катерины Львовны, но и помещики близлежащих деревень.
И в третий раз Владимир Даль посещал село Никольское якобы проездом. Ехал уже со своим потомством, но достоверных сведений об этой поездке нет».
Вскоре выяснилось, что у Екатерины Львовны больные нервы и ее раздражают его дети от первого брака, Юлия и Лев. Она часто сказывалась больной и закрывалась у себя в комнате. Даль считал, что жена симулирует недомогание, чтобы обратить на себя его внимание, но с годами придуманные болезни превратились в болезни настоящие. У нее постоянно шумело в ушах, и болела голова.  Она почти не вставала с постели и стремительно старела.

Вечно хворающая, придирчивая, вздорная, но все же любимая жена любила его чересчур сильно и ревновала к кому только можно: к городским дамам, матери, Юлиным детям... Она родит Владимиру трех дочерей: Ольгу, Марию и Екатерину.
После переезда в Нижний Новгород  обстановка в семье становится ещё более тягостной. Пытаясь разрядить обстановку, Владимир Иванович выводит семью на ярмарки, праздничные гуляния. Сам же  увлекается  сбором фольклора и народными промыслами, приносит красочные (и не всегда приличные) лубки. Их он с увлечением показывает друзьям. Жена его, Екатерина Львовна как-то стала жертвой этой страстной любви к народному искусству. На подаренном ей лубке с изображением статной красавицы было напечатано:
Катя, Катя, Катерина,
Нарисована картина.
Перед мальчиками
Ходит пальчиками,
Перед зрелыми людьми
Ходит белыми грудьми.

Такого Екатерина Львовна снести не могла и поскорее убрала лубок подальше в ящик: чтобы, не дай Бог, не увидели дочери.
Новую семью трудно было назвать благополучной: вторая жена Даля так и не приняла пасынка и падчерицу, ее живость с годами исчезла – она редко покидала свою комнату, жаловалась на здоровье. Ее охлаждение к мужу и детям бросалось в глаза.
 Несмотря на несходство характеров, дочь героя Отечественной войны 1812 года  была и сама настоящая героиня. Воспитала Екатерина Львовна, вышедшая замуж в 21 год, по сути, пятерых детей: на момент их венчания с Владимиром Далем сыну Владимира Ивановича от первого брака – Льву было всего 6 лет, а младшая Юленька и вовсе была крохой. И от брака с Владимиром Далем Екатерина Львовна родила и вырастила трёх дочерей. Муж занимал высокие должности, «с головой» уходил в работу, и при этом много писал, работал над трудом всей своей жизни – «Толковым словарем живого великорусского языка».

На юных плечах Екатерины Львовны были дом и дети. И брак увенчался не только растущей из года в год славой Владимира Ивановича, но и пятью детьми, также оставившими след в русской истории, филологии – к примеру, дочь Екатерина напечатала воспоминания об отце в журнале «Русский вестник» (1878).

Первая глава мемуаров посвящена семье Екатерины Львовны Соколовой, второй жены Даля и матери автора. Особое место Екатерина Владимировна отводит сведениям о деде, Льве Васильевиче, герое Отечественной войны 1812 г., которого наш читатель хорошо знает по публикациям историка В.Г. Семенова. В мемуарах повествуется, как Даль спас жизнь будущего тестя, сделав ему операцию. Несомненно, со слов матери записан романтический рассказ о том, как Катенька Соколова, только что вернувшаяся из Петербурга, где окончила Патриотический институт, впервые увидела будущего мужа на пороге комнаты, ярко освещенной солнцем.

Вторая глава посвящена родителям отца и также содержит множество трогательных семейных подробностей. Здесь, например, рассказывается, как доктор Иван Матвеевич Даль, человек, вообще-то замкнутый и довольно суровый, любил сам баюкать сына "и всегда звал при этом на помощь дочерей, Паулину и Александру". А вот мать Даля не пела колыбельных, поскольку "не любила петь песни зря (у нее был голос европейской певицы). Утверждая, что в детях следует развивать слух с колыбели, она не иначе пела им, как наигрывая в то же время песнь на фортепиано".

Удивительное в этой истории и то, что супружеская чета умерла в один год.
Ему было страшно думать о том, что когда-нибудь он останется один. На Большой Грузинской улице в Москве  Даль закончил свой «Толковый словарь живого великорусского языка», принесший ему славу, вырастил дочерей, проводил в последний путь жену. Перед тем как все закончилось, она просила мужа посидеть рядом и крепко держала его за руку. Последними словами Кати были: «Володя, Володенька...».
В ночь после похорон жены Даля разбил паралич, и вскоре он скончался. 22 сентября 1872 года Владимир Даль  был похоронен на Ваганьковском кладбище Москвы вместе с супругой.

Мои благодарности журналистке Валентине Овсейко, оренбургской журналистке, чьи материалы я частично использовала в статье.