Целина без подвигов 2. Вахта в степи

               
               


                ВАХТА В СТЕПИ


   Учеников распустили перед Новым годом, так как в совхозной средней школе их некому стало учить. Просто разбежались молоденькие учительницы, попавшие сюда по распределению, не выдержав тягот деревенской жизни. Это  приставания сельских, постоянно подпитых и небритых ухажеров, удобства во дворе в лютый холод в кромешной тьме, отсутствие дров и хоть какой-то заботы начальства о беспомощных и беззащитных городских девчонках.  Оставшихся педагогов хватило только на начальные классы. Родителям предложили пристраивать детей кто как сможет.
   Кто-то отправил своих чад к родственникам в более благополучные места, кто оставил сидеть дома бить баклуши. Мне, ученику седьмого класса, старшему в семье из четырех детей и одной матери, ехать оказалось не к кому, а сидеть зазорно. Поэтому направили работать на отару. Четыре  дня на работе, два дня дома. Работа без дураков, наравне с взрослыми. Правда зарплата была меньше, объяснили, что малолетка и проводить полную занятость нельзя по закону. А про то, что закон предоставляет укороченный рабочий день, никто не заикался. Получалось, что один день в неделю, который я реально отрабатывал, шел в пользу моих напарников. Ко всему, как выяснилось позже, еще и трудовую книжку не оформили, якобы по причине все того же малолетства. Так два года трудового стажа и пропало. Но тогда я об этом не знал и не думал. Всего нас было три человека, двое находились на отаре, один отдыхал. Во время планового увеличения нагрузок работали все. К таковым относились: в зимнее время осеменение, весной-летом окот, сенокос, ремонт кошар и т.д.
   Я попал на отару зимой, дел было немного – пастьба овец, подкормка их сеном, уход за ослабевшими овцами (хурдой) и обслуживание лошадей. Мои напарники быстро убедились, что я безотказен, азартен в работе, стараюсь во все вникнуть, все освоить и поощряли меня во всем, подхваливая. Со временем распределились обязанности. Как молодой и проворный, я утром (а вставали в шесть часов), в кромешной тьме выводил лошадей, запрыгивал на одну из них без седла (для экономии времени), и гнал их к роднику на водопой. Ключ, несмотря на любые морозы, не замерзал, только наращивалась наледь, достигавшая к весне толщины метра в три-четыре которая, весной оттаивая, взрывалась с оглушительным грохотом, разбрасывая глыбы льда величиной с хорошие сундуки. Хоть и опасно, но приходилось гнать к самому источнику потому, что лошадь очень брезглива и не пьет там, где поят овец.
   Через полчаса возвращался, напарник уже растапливал печь и приглашал к чаю. Отогрев у теплой печки руки, принимался за завтрак. Когда напарником был Санька Парыгин, развеселый 35-летний забулдыга, завтрак состоял из сала с хлебом, жареной баранины и обычного байхового чая. А когда Гоша Номоконов, то вместо чая подавался «сливан». Интересный напиток, позаимствованный у бурят. Готовился он на основе зеленого прессованного чая, который назывался «карымским». Название осталось не то от «карымов» (так в старину называли крещеных бурят), не то от станции Карымская, через которую он доставлялся в дореволюционные времена. В кипяток бросался ломоть чаю, затем кружка сливок, горсть мангыра (разновидность полевого лука), зимой сушеного, летом свежего, все подсаливалось. Затем по наличию могли добавить сливочного масла или кусочки вяленого сушеного мяса, а то и муку. Такой чай при нужде вполне мог заменить обед. Утолял летом жажду и всесезонно голод. Среди гуранов и бурят ходила прибаутка: «Бадма, пошто у тебя морда толстая?», - «Чай пьем!», - «А пошто шея тонкая?», - «Вода есть вода!».


    К рассвету выпускали из кошары овец, которые сразу направлялись на водопой. Я седлал коня, одевался в ватные штаны, валенки и полушубок, так как пасти овец нужно было до вечера, невзирая на мороз. Перед выездом нужно было, преодолевая отвращение, съесть кусок бараньего жира, чтобы дольше не мерзнуть – организм его усваивает долго, что подтверждалось тысячелетним опытом кочевников и степняков. Потехи ради, брал с собой дробовик, иногда сразу увязывалась свора собак, иногда одна своя, по кличке Батыр.
 Приобрел я ее случайно. Приехал на очередные выходные домой, а у соседки полугодовалый щенок в ограде скулит, тощий и облезлый. Хозяйка гонит его со двора, а он ползет к ней, припадая к земле, несмотря на удары палкой по голове. Спрашиваю за что ему такая немилость. Оказывается приблудный, да еще и цыпленка съел. В деревне собака, съедая домашнюю птицу, подписывает себе смертный приговор. И сейчас соседка взмолилась: - «Будешь уезжать на отару, прихвати с собой и пристрели. Я уж ее и кипятком обливала, никакого толку нет». На боку щенка была большая рана от ожога. – «Хорошо, тетя Аня, заберу. Давайте ее сюда». Завел упирающегося и дрожащего щенка к себе в ограду, за что сразу же получил нагоняй от матери: «Куда ты эту дохлятину тащишь? В доме полно детей, чего доброго чесоткой наградишь всех!». Через два дня подкормленный песик сам побежал за мной, когда я поехал на отару. Чабаны подняли меня на смех: «Что это за зверь? Неужели собака? Ну, настоящий батыр!». Собаки на отарах были или волкодавы или охотничьи и мой трофей на их фоне выглядел жалким заморышем. Один из напарников даже сам хотел его пристрелить. И тут песик вдруг всех удивил. Когда чабан вышел с ружьем, я начал протестовать и попытался выхватить у него дробовик. Щенок вдруг ощерился и с полурычанием, полувизгом кинулся на мою защиту, чем рассмешил всех. «А ведь, паря, он характер кажет, может и будет толк. Ладно, пускай живет. Вы с ним, адали, два сапога пара». «Адали» в переводе с гуранского «как будто». Мы и в самом деле были парой – пацан и щенок. Я с розовым бугристым шрамом на лбу – результатом педагогических приемов отчима, и он - с облезлым боком.
   Зимой на отаре собакам часто перепадает мясо павших от недоедания овец, а также потроха забитых на мясо. Обычно распределение несправедливое, слабым достаются остатки. Но при моем участии, Батыр приступал к трапезе первым и быстро поправился, пошел в рост, бока округлились, только черная полоса от ожога так шерстью и не заросла. Он оказался очень смышленым и отважным. В стае чабанских собак отгрызался от всех, несмотря на то, что сильно уступал им в размерах. На охоте на косуль не отставал от гончих, за волками увязывался вместе со всеми, хотя волк мог перекусить его пополам. Ко мне привязался настолько, что приходилось сажать на цепь при отъезде на выходные. С собой его брать боялся, из-за пристрастия к курам. Однажды он все-таки сорвался и догнал меня. Когда въехали в деревню, я понял, что куры его не интересуют. Видимо согрешил тогда от голода. Для острастки завел его в курятник к ужасу матери и ликованию сестренок, строго прикрикнул, когда он попытался из любопытства понюхать курицу. Этого оказалось достаточно, больше он к ним внимания не проявлял.
   Мало того, еще и оказался прирожденным пастухом, что экономило мне немало сил и времени. Благодаря этому приобрел репутацию лучшей собаки на отаре. Так как он не отходил от меня ни на шаг, то всем было легко определить мое местонахождение. Эта его привычка однажды спасла ему жизнь, а второй раз помогла мне сохранить имущество. В первом случае он отстал от меня на охоте, чего никогда прежде не случалось. Спустя два часа я поехал назад и по лаю определил, что он находится в овраге там, где мы расставили капканы на лис. Оказалось, решил полакомиться приманкой и угодил в капкан. Это стоило ему месячной хромоты, зато с тех пор капканы обходил стороной. Второй раз я тоже возвращался с охоты ночью и хватился, что собаки нет, только утром. К тому же еще и полушубок, притороченный к седлу, потерял. Поехал искать и километров через десять увидел, что с сопки с радостным лаем несется Батыр. Я повернул назад и поехал к предполагаемому месту пропажи полушубка. Но Батыр залаял и остановился. Когда увидел, что я обратил на него внимание, повернул и, зазывающе помахивая хвостом, побежал в чащу. Там и оказался оброненный полушубок. Ночью он служил охраннику подстилкой. После этого я приучил его к поноскам.
 

  Вернемся к нашим баранам. После водопоя я подхватывал отару и направлял ее на склон сопки или на пшеничное поле. При хорошей погоде овцы разбредались по большой площади, и отара была как на ладони. Можно было завалиться с солнечной стороны под копну соломы или сена и почитать. Но на морозе градусов 30-40 не очень засидишься, и поневоле приходится двигаться. Не выпуская из обозрения отару можно было проехать в перелесок на склон сопки и попытаться выгнать оттуда какого-нибудь зверя. С собаками это удавалось нередко. Охотились на все, добычей могли стать и косуля и лиса и корсак. Чаще всего и стрелять не приходилось, собаки сами справлялись. Но были звери, с которыми собаки связываться боялись. Тогда в ход шло ружье. Нередко затравливали рысь и манула. Рысь – зверь мощный и отважный, обычно бросалась на собак в надежде прорваться. Получалась свалка, в результате которой пять - шесть собак одолевали противника. А вот манул в атаку сам не бросался и собаки, зная его неустрашимость и верткость, тоже не спешили. Окружали его кольцом и ждали, когда подъедет охотник. Здесь дело решал выстрел. Однажды неопытная собачонка кинулась первой, чем спровоцировала нападение всей своры. Когда я подъехал, по земле катался клубок яростно рычащих хищников. Потом он распался, из него вылетела нарушительница традиций и побежала с воем по степи с волочащимися по снегу из распоротого брюха кишками. Манул сидел в кольце собак с пустой кровоточащей глазницей и оставшимся глазом смотрел на меня, понимая, кто здесь главный враг. Зрелище было жутковатое. Застрелил. Зачем был уничтожен красивый редкий зверь, я тогда и не думал. Еще и гордился, когда меня хвалили старшие товарищи. Пользы от этого никакой. Привез его и бросил возле кошары. Так он и лежал до весны, навевая ужас на собачонку, которой вправили кишки и сшили разрезанное брюхо бараньей жилой. Убежден, что больший урон, чем местные жители природе не наносит никто. И сейчас шум поднимается по единичным случаям с публичными людьми, а ежедневный ущерб, наносимый тупо и бездумно, никто не видит. На строительстве БАМа при первом появлении людей звери останавливались и с любопытством разглядывали их и технику. Многие не хотели уступать дорогу, особенно крупные. А через два года, в 1978м уже ездили на охоту за сто километров.
   Солнце двигалось к зениту, перед обедом мороз усиливался, собаки, кроме Батыра, уходили на стоянку. Доставал из-за пазухи припасы и мы с ним перекусывали. Иногда овцы поворачивали и тянулись к ближайшему леску, где могли легко разбрестись. В дело вступал Батыр. По команде он бежал и заворачивал отару всегда в нужном направлении. Если начинался хиус (пронизывающий низовой ветер), то овцы почему-то упрямо шли ему навстречу, и тогда собака справлялась лучше человека. Пастуха и лошадь они могли обойти и продолжить движение, а собаку боялись. При хорошей погоде и видимости, если отара паслась недалеко, я ехал на помощь напарнику, который в это время завозил сено на тырло (место кормления овец). Это были стога, заготовленные с лета недалеко от стоянки или кучи сена, привезенные с дальних сенокосов на тракторных тележках и сваленных неподалеку там, где овцы не пасутся. Сено возили на двуконных мажарах, вместимостью около пяти центнеров. Двух ходок на кормление в день хватало. Мера в центнер здесь означает объем, а не вес. Сено, по весу, в зависимости от состава трав может различаться в разы. И трудоемкость его складирования на мажару тоже отличается в зависимости от способа скирдования. Лучшее сено, которое заготавливают сами чабаны, состоит из разнотравья, стог легко разбирается потому, что укладывается при заготовке вручную пластами, на них при погрузке и расслаивается. Намного труднее сражаться с сеном механизированной заготовки. Там при сгребании валков образуется спираль, которую своими челюстями подхватывает стогомет, и укладывает в стог, где сено спрессовывается. А разбирать его приходится вручную. При такой работе любой мороз отступает. А он, кстати, с движением солнца на запад и впрямь становится легче. Пора на тырло и в загон. Овцы, понимая, что сейчас дадут еду, которую не надо копытить, сами охотно бегут домой, давая людям часа полтора передышки от пастьбы.
   Это время для ухода за «хурдой» - ослабевших овец, которые не выгоняются из специального загона - своеобразного лазарета с усиленным рационом и лечением. Проводятся процедуры, оценивается состояние. Окрепшие выпускаются в отару, взамен заселяются нуждающиеся в усиленном внимании. В это же время забиваются на мясо, отобранные по возрасту и упитанности с утра и ожидающие своего часа без еды и питья, овцы. Сегодня их туши увезет на склад сменяющийся чабан, пока не вымерзли и не потеряли в весе. А сейчас, при разделке, опытной рукой вырезается внутренняя часть задних бедер и грудина, которую стянут и заморозят, чтобы было незаметно вмешательство в целостность туши. Один из чабанов, чаще всего, подъехавший на смену, идет готовить жаркое из свежей баранины. Изъяны на тушах заметны только опытному глазу. Но кладовщик свой человек, да и приемка мяса происходит глубоким вечером, увидят только завтра, когда «поздно, Вася, пить боржоми…».
   Незаметно стемнело, посыпал снежок, потянула поземка, затем порывы ветра усилились, запахло пургой. Быстро загнали отару в кошару, накидали сена хурде, лошадям, которых я спешно сгонял на вечерний водопой.
   Пришли домой, разделись и разложили вещи для просушки. Сели ужинать. Сегодня пир, аппетитно пахнет жареной бараниной. Мужики переглянулись, и Санька достал бутылку «московской». Разлили по стаканам, мне половину. Посмеялись, когда я, поперхнувшись, кинулся запивать жгучий напиток водой. Допили бутылку – мне больше не наливали. Тепло, усталость отступала, блаженство разливалось по всему телу, клонило в сон. Вынес остатки ужина собакам - на улице бесновалась пурга. Ко мне в ноги бросился Батыр, весь занесенный снегом, пока добежал из укрытия. Остальные собаки ждали, когда им дадут распаренную дробянку (дробленое зерно).
   Войдя в помещение, понял, что ночевать будем втроем – мужики достали вторую бутылку и нарезали новую порцию мяса. Понятно – в метель ехать опасно, да и здесь могут понадобиться лишние руки.
   Часов в одиннадцать ветер вдруг начал стихать, снег перестал идти, и сразу потеплело градусов до двадцати пяти. Небо стало светлеть, появилась луна. От ее света и свежевыпавшего снега стало так светло, что, казалось, на улице можно читать. Моих коллег после выпитого потянуло на подвиги. Санька предложил прихватить кусок мяса и ехать на Центральную (усадьбу) к фельдшерице, у которой должен быть  спирт. Глядишь, и еще что-нибудь перепадет. Пообещали до утра вернуться, оседлали коней и уехали.
   

Не спалось. Через час решил посмотреть, что там с моим хозяйством. Луна уже спряталась, мороз начал нарастать, романтический настрой пропадать. Я вдруг осознал, что нахожусь один на огромном заснеженном пространстве. Вернулся, зарядил ружье, снова вышел. Идти вокруг кошары не отважился, постоял на крыльце и вдруг услышал заунывный волчий вой. Собаки встрепенулись, кинулись ко мне. Вой повторился, к нему присоединился второй. Песня их подчеркивала мое одиночество и никчемность перед силами природы и неизвестностью. Тревога и страх стали овладевать мной. Было стыдно перед самим собой. Начал подбадривать себя, напоминать, что отважнее меня в интернате никого не было. Только я мог в двенадцать часов ночи на спор сходить за два километра на кладбище, чтобы принести оставленный там днем предмет. Помогало мало. Одно дело покойники, а другое - живые волки. Собаки не подчинялись. Если б я побежал в сторону волков, они бы, может и увлеклись. Выстрелил, вой прекратился. Набрался смелости и с взведенным ружьем в сопровождении собак обошел кошару. Вроде спокойно.
   Вернулся в помещение, решил попить чаю, о сне даже не думалось. Вдруг в сенях послышался какой-то шорох и стук. Я точно помнил, что дверь закрыл. Кто там может быть? Схватил ружье, прицелился в дверь, готовый выстрелить в кого угодно. Сидел так, казалось, вечность. Из головы совершенно вылетело, что должны вернуться мои наставники. Все затихло. Размяв затекшие от тяжести ружья руки, осторожно приоткрыл дверь в сени. Никого нет. Выглянул на улицу – никого. Следов, кроме моих, тоже нет. Может быть в кладовку залезли снаружи и теперь там сидят? Дверь в кладовку из сеней. Изготовил ружье, дернул дверь на себя, закричал. Никого. Подпер дверь кладовки, обошел дом. Следов на снегу и следов проникновения нет. Попытался завести в дом Батыра. Тот, воспротивился и не пошел. Зашел, закрыл сени на крючок, закрыл входную дверь дома тоже на засов. Стал размышлять, что же это было. Неизвестность и таинственность угнетали. Вдруг до меня дошло, что в момент шума собаки не лаяли. Значит кто-то им знакомый. Или ничего не было. Что же, померещилось? И вдруг там же, в пустых сенях что-то загрохотало и со страшным грохотом и звоном упало. Обезумев от страха, я выстрелил в дверь. Торопливо заряжая ружье, услышал лай собак и повизгивание их как при встрече с кем-то из хозяев. Что это, напарники спьяну решили меня разыграть, или кто-то знакомый собакам ломится ко мне? И что могло грохотать в пустых сенях? Одно понятно, что это уже не мистика, поэтому я решил защищаться и защищать вверенное мне имущество. Снова все затихло. Может быть, поняли, что я один и побоюсь выйти, и теперь хозяйничают в кошаре. Перепугавшись, даже не подумал, что случаев нападений на отару в округе никогда не было. Кому охота рисковать жизнью, зная, что чабаны вооружены, и не задумаются в случае опасности применить оружие.
   Взяв дробовик наизготовку, открыл одну дверь – никого. Открыл вторую, крикнул, что перестреляю всех, и пошел осторожно вокруг кошары. Подошел к лошадям, те испуганно прядали ушами, серый жеребец приседал на задние ноги, не подпуская к себе. Лошади на месте, а испугаться могли выстрела и моих криков. Обошел вокруг всего хозяйства, стараясь пропускать вперед собак и натравливая их. Но те беспечно виляли хвостами, не понимая моей тревоги. Захватил из сеней дров, подкинул в печку, решил все же попить чаю. На будильнике было три часа ночи спать оставалось часа три. Как был в одежде, лег на кровать, попытался заснуть, но вдруг опять послышался тягучий волчий вой и лай собак. Вышел на крылечко, выстрелил и больше уже не пытался спать, хотя и хотелось.
   И все же уснул. Проснулся от холода в выстывшей избе. Светало, времени было около восьми часов. Проспал все. Печь топить времени нет. Ржали лошади, стуча копытами по настилу, требуя водопоя. Блеяли овцы в кошаре и в загоне. Выпустил овец. Пока они тянулись к роднику, быстро выгнал лошадей, поехал поить. Торопясь понукнул Халзанку, он прыгнул, поскользнулся и упал, придавив мне правую ногу. Мы оба тут же вскочили и конь, с испугу побежал в сторону, волоча меня по снегу, так как я не отпускал повода. При попытке вскочить почувствовал острую боль в щиколотке, бросил повод. Халзанка бросился назад, за ним оставшиеся кони. Вот это номер. Теперь овец пасти не на чем и сена привезти на тырло и хурде. От досады сел на снег и заплакал. От огорчения даже про ногу забыл. Вспомнил, когда снова попытался встать. Наступить на ногу не мог. Неужели сломал? Представилось, что приедут взрослые при виде того, что я натворил, погонят с работы. Что дальше делать?  Позор, да и некуда больше идти. Придется садиться на шею больной матери. А она уже меня опорой считала и радовалась, что в доме мужик появился. Попробовал подвинуться по льду на край снежного наста и опять поскользнулся, боль пронзила ногу, закричал во весь голос. Рядом скулил ничего не понимающий Батыр, пытаясь облизать мне лицо. Слезы текли из глаз, руки коченели, лед холодил сквозь штаны, второпях я не надел полушубок, а телогрейка короткая. Но делать нечего, потихоньку встал, привыкая к боли, опираясь на собаку, побрел на стоянку. Овцы в это время начинали двигаться с водопоя к пшеничному полю, куда мы их не пускали, приберегая его для раннего окота, когда стельных овец далеко не погонишь. Еще один прокол. Два километра ковылял целый час. Замерз, несмотря на усилия, проголодался, утром даже воды попить не успел. Когда же они приедут? Уже согласен был, чтоб с работы прогнали, лишь бы кто-нибудь появился.
   Подошел к стоянке и увидел, что лошади пришли в загон к корму, ворота открыты. Но лошадь животное умное, завидят меня, и поминай, как звали. Тут выручил Батыр. Инстинкт пастушьей собаки сработал безукоризненно. Мне даже потом взрослые не верили. Он стремительно кинулся к загону, встал в дверях и не позволил лошадям выйти, с лаем подпрыгивая и норовя укусить за морду Халзанку, первым направившемуся к выходу. Я подошел, закрыл ворота и понял, что могу перевести дыхание. Пока отара на виду надо успеть отогреться, попить чаю и снова сгонять коней на водопой, не оставлять же их непоеными. Растопил печку, через полчаса стало оттаивать ближнее к ней окно, появился обзор – овцы паслись напротив. Стало возможным снять верхнюю одежду, переобуться. Нога вспухла, покраснела, но пальцы шевелились. Растянул, раньше такое бывало. Хорошо, что правая, а то и на коня не сядешь. Вскипятил чай, поел, что было - готовить нет времени, и пошел работать. Нужно было напоить коней, подкинуть хурде сена и дробянки и угнать отару с поля, пока не приехали старшие и не намылили за потраву шею. Стерня хоть и жесткая после покоса, но при уборке в валках остается много зерна, чем и ценно это поле. Начал мечтать, чтоб пошел снег и замел следы преступления. Могло и сбыться, тучи надвигались, как вчера.
   Когда сделал все неотложное, впрямь пошел снежок, опять замела поземка. Напарников не было. Сено на тырло завезти я не мог по двум причинам. Во-первых нога болела, во-вторых, за овцами не уследишь. Поэтому решил ограничиться пастьбой. С ружьем не расставался, но на этот раз об охоте даже не помышлял. Умница Батыр справлялся сам, я сидел в копне и управлял. Часа в четыре овцы потянулись на пустое тырло, я думал, что они будут как всегда бегать в поисках сена, но они пришли и начали укладываться. Понял, что пшеничное поле берегли не зря. Хорошо, что для хурды и коней запас сена всегда завозился дня на три. Накидал им, попытался натаскать стойловым овцам воды, но не смог из-за ноги. Пришлось затею оставить, хотя они и блеяли, требуя. Лошадей тоже не погнал на ключ - до утра дотянут. Загнал овец в кошару, стемнело. Подкинул в печку дров, отогрелся, решил приготовить ужин. Открыл кладовку, чтоб достать мясо, капусту и понял, что грохотало ночью, на полу лежали кастрюли, свалившиеся с полки.
   Несмотря на усталость и больную ногу, сегодня я почему-то себя чувствовал спокойнее, видимо ушла тревога, вызванная ночным тарарамом. А на волков у меня ружье и собаки есть. Поужинал, прилег почитать при свете керосиновой лампы, но от тепла и усталости разомлел и заснул,  не успев раздеться.
   Проснулся от лая собак. Вышел с ружьем на улицу и услышал, что с развеселым песнопением скачут наперегонки мои наставники. Ввалились в избу пьяненькие, веселые. Разделись, побросали полушубки, сели к столу, похвалили за то, что приготовил ужин. Распорядились расседлать коней и запрягать в сани серого жеребца, вчерашнее мясо надо срочно везти на склад. Увидели следы дроби в дверях, похохотали над моим приключением: «Так мог и нас перебить. Это, паря, хорек хулиганит. Иди, поставь на него капкан, к утру попадется. А что у тебя с ногой?». Посмеялись и над этим. Я и сам вместе с ними веселился, не понимая, чего я боялся и от чего напрягался целые сутки.
   «Ну, если у тебя болит нога, то ты и поедешь домой, мясо на склад увезешь и останешься на выходные. Как раз и нога подживет. К моим заедешь, скажешь, что работы много, не могу приехать, да и ты охромел. Только не болтай там, что нас не было!» - распорядился Гоха, чья очередь была ехать домой.
   Нужно было быстро собираться, чтоб успеть доехать пока не скрылась луна. До дома часа полтора езды, а на Сером еще и быстрее. Я признался, что не поил лошадей.
- «Вынеси Серому, а те обойдутся».
   Уложили на сани пять мерзлых туш. Добавили сена, запрягли жеребца. Думаю, если бы мои коллеги были трезвые, мне бы они его не доверили. Конь был рослый, независимый, да еще и диковатый. Я торопился, боялся, что опомнятся и заменят лошадь. А так завтра на конном дворе при разборке лошадей все увидят, что я на Сером. Статус мой сразу повысится. Сверстники от зависти полопаются.
   Попробовал пристроить ружье, места не было, да и напарники подняли на смех.
- «Кого ты, паря, стрелять собрался? В степи дверей нет! А в волка на ходу все равно не попадешь. Так и так съедят».
Они не верили, что ночью я слышал волков, смеялись над моим рассказом. У страха глаза велики.
 

  Серый, пофыркивая, рысью пошел вперед, да так, что Батыр едва поспевал. Снег из-под копыт забивал лицо, глаза. От мороза сразу заиндевели ресницы, конь вырывал вожжи, не давая протереть глаза. Три километра до хребта пролетели мигом. Перевал представлял собой метров триста пологого подъема, и такого же спуска. На середине перевала Серый всхрапнул и начал вырывать их рук вожжи. По его поведению и беспокойству Батыра я понял, что нас преследуют волки. Два-три года назад при поездках на выходные из интерната, мне не раз приходилось спасаться от них бегством. Но тогда у меня был невзрачный мерин Никанорка, а сейчас могучий и стремительный жеребец. Как себя вести я представлял отлично – дать волю коню и самому держаться, чтоб не вылететь. Плохо, что застигли на подъеме, коню трудно разгоняться. И жаль, что ружье не взял, отпугнул бы зверей выстрелом. Мощный жеребец все же набрал ход – подъем был не очень крутой. Видеть волков я не видел, но спиной чувствовал их приближение. Скорее все же страх. Но все преодолевал азарт. По обеим сторонам дороги мелькали редкие деревья, сани кидало из стороны в сторону, лицо забрасывал снег из-под копыт. Главное - не мешать лошади и не свалиться. Вожжи примотаны на головку полоза, руками насмерть вцепился в грядку, всем телом хочется помочь лошади, хоть понимаю, что бесполезно. Собака готова вскочить в сани, пока не отстает. Наконец вылетаем на вершину подъема. Ну, теперь держись! Хорошо, что сани с подрезами, иначе бы их раскатывало по дороге и разбивало об обочины. Скорость на спуске стремительно нарастает. Ничего не видно, только визг полозьев и всхрап жеребца. То, что волки воют в погоне, я читал только в книгах, в жизни такого не наблюдал ни разу. Думаю, они воют, когда готовятся к охоте, а потом нет необходимости, решения приняты, роли распределены. А моя задача сейчас уцелеть. От взрослых слышал, что в таких случаях нужно сбрасывать часть груза, чтобы задержать стаю. Но сани мотает из стороны в сторону и груз увязан надежно, да и оторвать руки от грядки немыслимо. Все зависит от коня. Вспоминаю, что на самом спуске дорога поворачивает вправо. Это опасно на такой скорости. Если конь оплошает и не сумеет вывести сани на повороте, то они могут опрокинуться так, что и он не удержится на ногах. Передвигаюсь к правому бортику задка саней, хватаюсь за копылья, чтоб создать противовес при заносе и не вылететь самому на дорогу. Совершенно забыл о боли в ноге, и когда она проявилась при передвижении, то воспринималась как что-то второстепенное, несущественное. Что там нога, если на карте жизнь!
   Поворот прошли удачно, Серый, не сбавляя хода, шел своей фирменной рысью, ни разу не сбившись на галоп. Он, в отличие от меня, не суетился и был уверен в себе.
   Через несколько минут впереди послышался лай собак, и я понял, что приключение закончилось. Навстречу пронеслась стая. Конь начал сбавлять ход и стал слушаться вожжей. Послышались выстрелы. Это стреляли с отары деда Шихардина, расположенной на пути, километрах в трех от села. Вот это гонки, все пронеслось в один миг.
   Серый остановился у изгороди, стал пытаться хватать снег, потные бока его часто вздымались. Выскочил чабан, крикнул, чтобы не давал ему снег, взял его под уздцы, бегом повел вокруг кошары, постепенно замедляясь. Через три круга, когда дыхание коня выровнялось, привязал к изгороди.
- Что, волки?
- Наверно.
- Раз собаки ушли, значит точно. Повезло тебе с конем, а то бы на перевале прихватили. Они с той недели стали появляться. Управляющий на них охоту готовит, пока беды не наделали. Заходи, чаю попей, пусть конь отдохнет и успокоится. Да собаку в сени заведи, а то мои вернутся, сожрут его заместо волков.
    Я совершенно забыл о Батыре, который только сейчас прибежал и крутился возле саней, пытаясь приласкаться.
   Пока пили чай, дед рассказывал, сколько им приходилось натерпеться бед от волков, особенно в послевоенные годы. Даже пришлось особую породу собак выводить. Делалось это интересным способом. На отарах были собаки громадного роста, ведь на еде для них экономить не приходилось. А чтобы придать им необходимые охотничьи кондиции и свирепость, дед привязывал в местах, где обнаруживался волк - одиночка во время течки сучку и оставлял ее на ночь. Наутро или забирал домой или обнаруживал ее останки. Главное было не угодить на стаю потому, что там всегда верховодит волчица, а она соперничества не потерпит. Зато потомство получалось такое, что один кобель волчьей стаи не боялся.
   Собаки вернулись, их загнали в загородку, чтобы выпустить меня и через двадцать минут я уже стучался в дверь кладовщика, чтоб побыстрее разделаться со сдачей туш и заняться жеребцом. Его надо было распрячь, обтереть, увести на конный двор к сену. А потом уже забежать домой, переодеться и спешить в клуб. Там начинались танцы. Я танцевать еще стеснялся, но сейчас можно было сослаться на хромоту. Заодно невзначай объяснив ее следствием гонок на Сером от волков.