Птица тупик как феномен

               
     Пригревшись на теплой груди знойной женщины, я не мог изменить себе - не укусить розовый ореол, безжалостно вонзив в него острые зубы, пропитанные желчным ядом критиканства человека, которому все надоело. Я даже засмеялся от эдакого плагиата, тут же нарисовав в уме картину, достойную бездаря Дали, хорошего рисовальщика, но как художника - говно, унылого дрочильщика на давно высранные Босхом и Дюрером образы. Хыыы, с панковским ирокезом, бородавкой на щеке, Харви Кейтелем подмышкой и малолетней лесбиянкой Джоди, я наводил порррядок, проводя Спартаковскую экзекуцию в зоопарке среди трех казахов и недоумевающего Цоя, вновь не оправдавших надежд. Суки ! Я же каждый раз, отправляясь спать к ножкам любимой теннисистки, оставляю знаки и намеки на грядущее исполнение невысказанных желаний, и если вы не можете даже этого, то о каком развитии и перемене участи Достоевского можно, вообще, говорить ? Даже задумываться ? Сидеть вам в говне по жизни, граждане, британскими девками - поджигательницами клянусь. Странная байда получается : иноязычные соцсети почему - то могут, а русскомнущие, еврейскотрущие, жвалами мумриков ада, сошедших с осклизлых стен дворницкой Бегемота, пережевывающие все то же и там же, не могут ни хрена.
     - Ай, - пискнула она, почувствовав яд. - Епифанцев, да ?
     - Да, - исторгая дежа вю пробубнел я, впиваясь глубже. - Впрочем, не ты одна. Я устал молить. Честно. - Снова дежа вю, хренов Хем со снегами Калиманджаро и Говард с выдуманной Команджохарой Киммерийской и всея Валузии и Эвтаназии. - Не оживить Брандо, не подрядить Кира. Так и не надо ничего. Не снимайте кино. Не ставьте спектакли. Не позорьтесь. Все равно, получится кал. Как у Машки Алехиной. Полное говно. Павленские. Яйца. Двери. Окна. Другие были рядом. Торопливо постигая. И так далее.
     - Слушай, - завопила она, вцепившись мне в локоть ( Брянский, бля. А еще ведь и Никола Питерский, Белорусский, Зимний. П...дец ), - ты достал с этим конем. Ну, прокатилась на ничтожестве и чо ?
     - Да ни х...я, - отрезал я, возмущаясь наивностью любимой словослогательницы современности. - Эти гады за собой тащат целый шлейф фуфловых ролей, пакостных междусобойчиков, отстойных сериалов. Не надо мараться.
     - Это да, - задумчиво промурлыкала она, заметив резкую смену ядовитых зубов на влажный рот, алчно обхвативший то же самое место, высасывающий яд, отплевывающий его, жаркие губы, тугим кольцом шаловливо елозящие по розовой вершинке, подвижный ( змеиный, на) язык, раздвоенным жалом шурудящий по твердой горошине, увенчивающей любую сиську любой нормальной бабы. Хвала Вийону, она не была нормальной, иначе я срулил бы через час или ранее, как с тупой овцой Борисовой, гнусной дурилкой, рядящейся в истлевшие панталоны вечно пьяной инженю, травести, на хрен, что до выхода на пензию скачет зайчиком на новогодних пьянках " Открытой и Закрытой России", мерзотного детища Ходора с руками в крови.
     - Ха - ха, - захохотал я, расцеловывая вторую грудь, - эти свиньи мне намеки кидают, мол и пирс, убери ты фотку Розенберга, не плюй в наши тупые рожи. Хрен им ! - Завизжал я, трясясь в экстазе. - Розенберг - он символ. Тупости. Говна. Пусть хавают.
     Несколько успокоившись, я лег ей на живот, тоже еврейский, но, слава Мутабору, не хохляцкий, там тупость зашкаливала. Готфрик, бля. Надо бы ей именоваться Мать Моржихой, это будет в цвет.
     - Историю загонишь ? - Спросила она, покачивая меня на мышцах живота. Внутри что - то булькало, наверное, она наелась селедки, запила тремя литрами баварского или лагера и теперь рыбы метались, наталкиваясь на скользкие стены желудка тихо верещали : " Нас предали", словно гадкое племя нациков, зудящих на вечно кидающий всех Кремль, обломавший их мечты по завоеванию сущего. Русский мiр вам, б...ди, в поддувало. Прилепина в дышло. Несмияна в анус. Гиркина тоже туда же. Да и Дугина. Е...ть, это снова оргия получается. Гнида Пряников, где ты, на что дрочишь, скрываясь впотьмах Живого Журнала, каким калом умащиваешь свой помойный Твиттер, за какую херню влетел Цукеру, что жуешь на радио Комсомолка ? А впрочем, беги - ка ты, Пряников, на х...й, пристройся в кильватер Навальному, Пескова прихвати, еще миллионов сто каких дебилов, и все вместе, ин масс и тугеза, щемитесь за окоем Астафьева, елабужистым окуемчиком высыпавший на лужок, еричным торциком вскрой ведущим в глубины народных представлений о прекрасном. Лапти, но со стразами. Леопарды. Животы маленьких мальчиков. Грамота ВЦСПС. Велюр и бархат. Люрекс. Дольчики цветные, галифе на ём, усики блатные, борода Шнура. Пергидроль и басма. Джигурда с фигуристкой, стремной, отвратной настолько, что я укатываюсь со смеху, представляя выбор народа. Вот спросят народ на референдуме : " Кого еть будешь, люд православный ? Фигуристку или делегатку ? " А народ ответит, гулко и грозно : " Джигурду ! И в жопу ".
     - Про Джигурду ? - Несколько зациклился я на смутном гомосячестве.
     - Да на хрен он нужен. За жизнь.
     - Это можно. Короче, жизнь - это смерть. Смерть - это родина. Родина, по всем понятиям, мать. Мать за ногу, это тоже известно. Получается, жизнь и ноги связаны мистически. Это подметили еще Ильф с Кавериным, ну, там где на одеялах у старух было прострочено " Ноги". С сим непреложным постулатом не соглашались рукосуи, описанные дедушкой Щедриным, люди рукавичные и весьма смышленные. Пока они спорили, все их перья оказались выдернутыми юркой и малой ящеркой, виляя хвостиком стремившейся по пустыне. Она еще сказала в самом конце, что главное - хвост. Так вот, любовь моя, самая большая ошибка человечества, знаешь, в чем заключается ? Не в яйце, ларце, Додоне. А в утрате хвоста. Зря. Хвост - самое то для всех, называющих себя людьми.