Романтики. Глава 13. Горные легенды

          Романтики. Глава 13. Горные легенды

          Саша c Гришкой договорились встретиться в августе на базе МГУ в Азау. Гришка впервые видел горы, и Кавказ привел его в ошалело-восторженное состояние, покорил величием и чистотой заснеженных вершин, гордой стройностью хребтов, и тем незнакомым ранее чувством малости рядом с мощными творениями природы. Ранним утром он убегал куда-нибудь с этюдником и блокнотом, и возвращался в полной темноте. Сначала у него кончились краски, и он отчаянно страдал. А когда и блокнот был изрисован до конца, Гришка рванул в Нальчик.          
          Зачистив магазин культтоваров, он пришёл на автовокзал, - но последний автобус был отменён. Он чесал в затылке, соображая что делать, когда к нему робко подошла девушка с базы. Он мельком видел её в столовой, и раньше, на каких-то пьянках в общаге. Девушка выглядела растерянной:
          - Можно я с тобой постою, а то тут уже местные активно интересуются куда мне ехать?
          Гришка осознал, что у него внезапно вырос джентльменский долг. Горячие южные мужчины, светлокожая интеллигентная москвичка – это не было оптимальным сочетанием. Пожалуй, ночевать на автовокзале не стоит.
          - На попутках поедешь? Вдвоем нормально. Меня Гриша зовут, - на всякий случай представился он.
          - Я знаю, - она улыбнулась. – А меня Марина.
          Она поколебалась, поглядела на толпу, и решилась. Попутку ждать пришлось долго, и они болтали на солнцепёке. Марина оказалась студенткой медицинского, и приехала в Азау как «нечто вроде медсестры», - за компанию с подружкой. Студенты были здоровы, она решила посмотреть Нальчик, и так неудачно. Гришка рассказал, что с ним случился приступ художественного помешательства и он израсходовал все краски и бумагу.
          - Вовремя у тебя всё это закончилось. А то я не знаю что бы я делала, - со вздохом благодарности сказала Марина. – Спасибо что разрешил сесть «на хвоста».
          - Да ладно, ты о чём вообще, сейчас доберёмся, с ветерком.
         
          Наконец их подобрали, и прямо до Терскола. Пожилой шофёр Хамзат был очень доволен когда они в один голос заявили, что такой красоты как здесь не видели никогда и нигде. Вёл машину он лихо, и посмеивался когда Марина ахала на крутых поворотах. Постепенно она затихла. Гришка подставил плечо, чтобы её голова не падала. Сидеть ему было неудобно, но что делать.
          - Хорошая у тебя девушка. Вежливая, красивая. Как моя жена, - улыбнулся шофёр, увидев, что Марина дремлет.
          «Красивая? - подумал Гришка. – Точно, но сходу и не скажешь.  Надо же, ну и глаз у черкеса!» Признаваться, что девушка не его, не следовало – мало ли какие мысли возникнут у постороннего человека.
          - Да, хорошая. Пусть поспит, дорога дальняя, да и голову ей, похоже, напекло.
          - А она тоже на географа учится? Будет учительницей?
          - Нет, она в медицинском. Здесь за нами присматривает.
          - Хорошо. Доктора люди уважаемые. Пусть к нам приезжает, и работа будет, и жизнь хорошая, а воздух какой!
          - Это точно, воздух у вас здесь вкусный. А вино какое замечательное!
         
          Марина проснулась, смущённо отодвинулась от Гришки, посмотрела на него, извиняясь. Лицо её было бледным, и Гришка опустил стекло, опасаясь что её укачает. Поток воздуха ворвался в кабину, растрепал Маринины волосы, и Гришка вдруг вспомнил – так же развевалась по ветру грива прекрасной ахалтекинской лошади, спасавшей его в циклодоловом бреду. Он смотрел на Марину так, что она занервничала:
          - Что? Я очень лохматая? Физонимия как у бассета? Это спросонок!
          - Ой, да что ты, всё в порядке. Тебе идёт когда ветер тебя лохматит. Ну то есть не лохматит... – как обычно, он не сразу нашёл подходящее слово.
          - Ну всё. Буду как ведьма. – Марина нашла резинку, стянула волосы в узел. Гришка разглядел какие у неё тонкие, плавные руки, и ловкие пальцы с по-детски коротко подстриженными ногтями. Тяжёлый узел волос подчеркнул грациозную шею. Гришка начал было искать карандаш, но машина уже подходила к Терсколу.
          - Вовремя ты выспалась, приехали, - сказал шофёр, останавливая машину.
          - Спасибо Вам большое-пребольшое. Уже темно, а нам ещё до базы добираться, без Вас мы бы совсем на дороге пропали, - горячо благодарила водителя Марина.
          - На здоровье. Надеюсь, москвичи у себя дома такие же гостеприимные? – Хамзат усмехнулся.
          - Не все, к сожалению, - Марина смутилась, как будто была лично в этом виновата. – Но многие! А! И они же не росли в Кабардино-Балкарии! – вспомнила она местную поговорку, оправдывающую недостаточную вежливость всех тех, кто не были кабардинцами.
          - Знаешь уже эту присказку! Молодец. Ладно, приеду – проверю какие вы там, у себя дома в Москве!
          - Спасибо Вам! – Гришка рылся в кармане в поисках пятёрки.
          Водитель нахмурился:
          - Ты это брось. Мне ваших денег не надо. У меня свои есть.
          - Ой, ну спасибо Вам ещё раз огромное, не обижайтесь.
          - Счастливо!

          Еще до рассвета Гришка как обычно убежал на склон рисовать Эльбрус – день обещал быть солнечным, и он решил попробовать сделать гору пастелью. Объект казался неподходящим для лёгкой, нежной техники, но ранним утром, когда всё кругом ещё спит, и только вершину подсвечивают первые лучи солнца – может быть.
          Он работал быстро, и когда свет стал жёстким, а тени – короткими, обнаружил, что его смутное предположение было верным – утренний Эльбрус получился, в том числе благодаря лермонтовской тучке, плотно засевшей на вершине.
          Гришка наладил этюдник для масла, но остановился. Натурный пейзаж делать расхотелось – ему надо было подумать о горе, прочувствовать её.
          Он спустился к базе, нашёл повариху, и стал расспрашивать её о том, что значит Эльбрус для местных. «Это главная гора, гора счастья, гора всех народов которые здесь живут. Если он спокоен, то он помогает людям, направляет ветер в правильном направлении, и защищает от бед. Но если он разозлится, то начнёт выбрасывать огонь, дым и пепел, и всем нам будет плохо. Слушай, парень, мне картошку чистить пора к ужину, а не болтать тут с тобой!» «Может я почищу?» Повариха обрадовалась, и пока он боролся с картошкой, рассказывала ему местные легенды о жадности, загнавшей в подземелье птицу счастья Симург, о славном князе Эльбрусе, и, наоборот, об Эльбрусе - ревнивом старике-сыноубийце, и о разрушенной людской завистью дружбе богатырей Казбека и Эльбруса, и о верной гордой Машук.
          Гришка бродил по посёлку, и в голове его крутилось обрывочное кино из этих легенд. Яростные воины бились насмерть меж суровых гор, и легконогие черкешенки с кувшинами на плечах пробирались по узким каменистым тропкам к чистым звенящим водопадам, и, если что, гордо умирали на груди поверженных женихов.
          - Привет! – В длинной чёрной юбке и чёрной тюбетейке, с двумя косами по плечам, Марина была так похожа на девушек из этого немого кино, что он засмеялся.
          - Привет, дитя гор!
          - Почему это? Ах, ну да...
          - Мне как раз только что легенд местных понарассказывали, а ты прям как девушка из аула... Ну не из аула, не в том смысле...
          - Ладно, я поняла, - Марина засмеялась. - Спасибо тебе ещё раз что довёз.
          - Дяде Хамзату спасибо. Хорошая вещь – кавказское гостеприимство!
          - Ну мы московское сегодня устраиваем. Приходите с Сашей.
          - А повод?
          - День рождения Олин. Я ей за подарком и ездила вчера.
          - А у нас подарков нет!
          - Ерунда. Приходите.
          - Марин, - Гришка запнулся. – Марин, я тут понял что слегка устал от пейзажей. – Он лукавил, но надо было что-то сказать. – У тебя не найдётся полчасика попозировать для портрета карандашом? Или, если маслом, то подольше? – Он хотел добавить «а то все остальные студентки с утра разбегаются», но вовремя прикусил язык.
          - Ну если только завтра. С утречка.
          - Утром, знаешь, мне надо на склон, утром горы самые интересные. И свет. А если ближе к полудню?
          - А можно с тобой пойти посмотреть как ты рисуешь? Я не буду мешать. Я книжку возьму, у меня Стругацкие недочитанные. Просто одной как-то стрёмно от лагеря далеко уходить.
          - Я рано убегаю, в пять утра я уже на ходу. Годится?
          - Ой. Я попробую проснуться, ты меня не жди нисколько, я либо тебя перехвачу по дороге на тропу, либо нет.
          - Окей. Спасибо.
          - За что?
          - Что согласилась позировать.
          - Так из любопытства ж, а это не считается.

          Утром он для порядка минут пять подождал возле начала тропы, но время уходило, и он припустил вверх по склону. Когда он обустроился, то увидел внизу на тропе Марину. Запыхавшись, она поднялась к его полочке, села на камень рядом.
          - Ну я и соня. Но почти догнала ведь!
          - Не испугалась значит бродить в одиночку?
          - Ну я подумала – не найду тебя за полчаса, вернусь на базу, что делать. Но нашла. Всё, не шумлю, работай, - и она перебралась чуть выше, в закрытую от ветра большим камнем нишу, завернулась в штормовку, достала книгу.
         
          Гришка был рад и что она пришла, и что не отвлекает его в те минуты когда свет меняется так быстро. Ему удалось поймать те сполохи алого, которые он видел в своём воображении но хотел найти и в природе. Потом он отвлёкся от натуры и писал уже то, что видел внутри себя – величие и скрытую грозную мощь затаившегося вулкана, страх и уважение которые он внушал жителям гор, одиночество путника среди молчаливых каменных исполинов. Наконец, усталый и странно опустошённый, он остановился. Посмотрел на горы, на долину внизу, на свою работу. Тронул её кистью там и здесь, чуть высветлил нижний край и центр.
          Сзади послышался шорох. Гришка сообразил - он забыл про Марину. Она, стараясь ему не мешать, почти не шевелилась, и теперь дрожала от холода. Он смутился – надо же было так напугать девушку серьёзностью своей живописи!
          - Иди сюда, здесь ровно, попрыгай! – скомандовал он и достал из рюкзака термос и бутерброды. – Ешь! Не успела ведь, наверное, позавтракать! - и он еще больше устыдился.
          Марина медленно, неловко спустилась из своего укрытия, и, обжигаясь, пила горячий чай. Гришка надел на неё свою куртку, похлопал по плечам, по спине, и постепенно пальцы её согрелись, и она перестала стучать зубами.
          - Что ж ты, правда, ну нельзя же так! Еще чуть-чуть – и ты бы вообще окоченела!
          - Да не, всё нормально. В прозекторской, знаешь, намного хуже. Там после часового занятия сам как труп выползаешь. Там ещё и формалином воняет, и мертвецы зелёные, а здесь красота и все живые.
          - Убедительный контраст. Но если дальше пойти, там наши солдаты и дивизия «Эдельвейс» изо льда вытаивают. Как раз здесь они и бились. Так что тоже в некотором роде прозекторская. А некоторые вообще жизнью рискуют чтобы в мертвецах покопаться.
          - Как это?
          - Микеланджело вон трупы вскрывал тайком чтобы изучить строение тела человека и понять, как он движется, как держит равновесие. Ему за это могли секир-башка сделать. А я вот не крал. Недостаточно сумасшедший. Так что не стать мне хорошим художником. Если меня никто по блату в морг не проведёт.
          - Почему это? Мне кажется ты уже. – Марина смотрела на Гришкину работу. – Это ведь уже готовое, правда?  А в морг посторонних не пускают. 
          - Наверное подправлю чуток, но, в общем, да. Может, вообще поэтому так много примитивистов развелось что никто из художничьей братии не знает как устроен человек. Боятся так сказать изнанки жизни. А из вас там, в меде, стоиков воспитывают?
          - И это тоже. В терапии-то не проблема, а в хирургии может понадобиться и шесть, и восемь часов за столом простоять. Ну а если много срочных, авария там – вообще сутками оперируют. Так что всё, что тренирует волю и выносливость мне на пользу. Когда буду решать по поводу специализации – не буду бояться физических нагрузок в хирургии. Бутерброды у тебя вкуснющие!
          - Это ты голодная как волк! Давай чаю подолью. Говорят, патологоанатомы и обедают не выходя из морга?
          - Ну не все, но некоторые. Прямо на столах для вскрытия. Да у меня чаю ещё целых полкружки. А «Эдельвейсы» далеко здесь прорвались?
          - Они взяли обе вершины. Говорят, их всех железными крестами наградили. Потом наши альпинисты ходили снимать их флаги. Сволочи. Наши же их учили горовосхождению, спасали, страховали, а они...
          Марина рассматривала Гришкину работу и молчала. Он ожидал хотя бы вежливой похвалы – обычной реакции дилетанта – но она смотрела на картон, на гору, снова на картон и на Гришку.
          - Cовсем дерьмо? – ему вдруг очень захотелось чтоб было не.
          - Что ты! Мне очень нравится. И если я правильно понимаю, у тебя не было задачи добиться точности передачи пейзажа?
          - Не было.
          - Это такой внутренний, фантастический пейзаж, да?
          Внутренний. Это она хорошо сказала.
          - Ну я вчера повариху нашу запытал, почистил ей всю картошку пока она два десятка местных легенд вспоминала.
          - Кто кого пытал? Потрудитесь выражать свои мысли яснее! – засмеялась Марина, и Гришка, как всегда, обрадовался знакомой цитате, это был хороший знак, знак своего человека. -  Ну вот мне и кажется - здесь больше мыслей, не знаю как сказать, чем пейзажа как такового. Как у Рериха. Нет, не то что твоя работа похожа на его работы, я идею имею в виду.
          - Ты всё правильно поняла. И Рериха я тоже вспоминал, слушая Фазилят. Эх, я надеялся это самостоятельное.
          - Нет, конечно это не подражание, а как бы... ответ ему, из сегодня, от другого типа, стиля, времени человека. Обмен мнениями, вот.
          - Красиво излагаешь, - улыбнулся Гришка. – Может тебе в художественные критики пойти? Богемная жизнь, контрамарки в Таганку, пропуск в Дом кино, своё место в ложе Большого, и зеленые мертвецы только на картинках.
          - Ага, а думаешь кого в Склиф возят в алкогольной и наркотической интоксикации? Её родную, богему нашу.
          Гришка вспомнил свои опыты, поёжился. Но Москва была так далеко.
          - Пошли, пробежимся, надо согреться!

          Они забрались на невысокую седловину, траверснули склон и вернулись к полочке с этюдником. Гришка попросил Марину заплести две косы как вчера. Она заплела, достала из кармана штормовки тюбетейку – «Так?» - и села, чуть склонив голову, сложив руки на коленях. Он ухитрился превратить штормовку в нечто смутно напоминающее кабардинский кафтанчик, и у него выходила натуральная черкешенка, сидящая в печальной, задумчивой позе на фоне родных ей гор. Название рисунка вертелось на языке – «Вдова черкеса». Он не показал рисунок Марине, сказав, что это черновик.

          По дороге на базу Гришка уговорил её посидеть для портрета маслом. Ему нужны были более яркие цвета, нежели вылинявший до белизны хаки, и он раскопал на дне рюкзака американский пуловер, обтёрханный и заплатанный, но сохранивший резкий, вызывающий алый цвет. Но начал он с ещё одного рисунка – того профиля, который увидел в кабине грузовика. Попросив Марину изобразить как будто она собирает волосы в хвост, он быстро набросал контур слегка наклонённой шеи, сосредоточенного лица, подчеркнутой натянувшейся футболкой груди. Марина сидела спокойно, и Гришка, улыбаясь, спросил:
           – Опять волю тренируешь? Не тяжело сидеть?
          - Нормально. А что?
          - Пятнадцать минут с поднятыми руками. Профессиональные натурщики с трудом выдерживают. Сейчас, ещё пара минут.
          Но прошло ещё четверть часа пока Гришка удовлетворился рисунком. Марина заглянула в блокнот и Гришка увидел, как она краснеет. Портрет был не просто хорошим, он был как-то антично красив, классически чист и классически же откровенен. Советская футболочка с растянутым от многих стирок воротником была ничуть не хуже лёгких батистовых рубашек моделей Возрождения. Марина чуть нахмурилась, потом улыбнулась.
          - Это такая традиция – льстить позирующему?
          - Ну во-первых да, женщинам почти всегда, ну и вельможам. А во-вторых, - он изобразил швейковскую ухмылку - лично я рисовал абсолютно честно.
          Гришка увидел как румянец снова заливает её лицо, и встревожился что от неловкости она сейчас откажется позировать для масла. Он попросил её надеть свитер, распустить волосы и сесть в невесть как оказавшееся на базе черное кожаное кресло. Марина, почти утонув в кресле, откинула голову, расслабилась. Дым от сигареты, подрагивающей в длинных пальцах, тянулся к потолку тонкой струйкой. Волосы её на ярком солнце отливали старым золотом, и Гришка подумал что это удачно. Вот только футболка, выглядывающая из-под пуловера, на этот раз ужасно раздражала – ему очень хотелось прорисовать длинную шею, уходящую в V-образный алый вырез. Он ёрзал, бросал на Марину беспокойные взгляды.
          - Что? Не так сижу?
          - Сидишь ты отлично, спасибо. Только... - он не знал как выразиться, -  извини, пожалуйста, можно тебя попросить снять футболку? – Маринины брови поползли вверх. -  Я имею в виду, из-под свитера? – Смутился он. – Ну то есть свитер оставить. – Всё, запутался окончательно. – Я выйду, ладно?
          Марина рассмеялась.
          Он курил на крылечке, когда она позвала его. Сев обратно в кресло, она ещё некоторое время улыбалась каким-то своим мыслям, а затем брови чуть сдвинулись, и какая-то неожиданно глубоко трагичная складка прорезала её лоб. Гришка замер, как пойнтер над добычей  – такого яркого выражения он и не надеялся поймать. Быстро, молясь чтобы она ещё хоть чуть-чуть так просидела, и одновременно кляня себя за радость оттого что другому худо, он прочертил эту складку резкой линией, схватил горький излом бровей, сжатые в тонкую линию смуглые губы. Контраст юной, тонко-прозрачной кожи со скорбным, каким-то иконописным выражением лица, - у него в голове возникло слово «предвечный» -  был настолько выразительным, что Гришка остановился. Всё остальное было лишним.
          Он быстро, тоном, дописал бэкграунд, чуть подсветил охрой волосы. Ещё раз остановился, опасаясь чрезмерности, и слегка приглушил золотистый фон над Марининой головой. В это время закатное солнце осветило комнату, и Гришке захотелось было сделать тон богаче, но он почувствовал - более сухая гамма работала на фигуру в центре, не требуя улучшения. Спасибо, небожители.

          - Красиво как, - Марина смотрела на горы в розовом предзакатном сиянии. – Я так рада что сюда приехала. Я Москву очень люблю, но здесь какое-то всё более настоящее, что ли. Ой, извини, я болтаю, - спохватилась она.
          - Да я закончил в основном. Смотри.
          Марина удивлённо разглядывала свой портрет.
          - Ничего себе я мрачная. Неужели было трудно меня рассмешить? И да, - сказала она голосом музейного экскурсовода, - снятие футболки было полностью художественно оправданным.