Ячейка общества

В этом тексте, как и в большинстве других моих произведений, в оригинале имеются сноски, разъясняющие те или иные слова и понятия, которые, к сожалению, не отображаются на данном сайте



Ячейка общества

«Сказал же Бог: „О Иблис, что удержало тебя от поклонения тому, что Я создал  Своими руками?“... Он сказал: „Я лучше него: Ты создал меня из огня, а его создал из глины“»
(Коран(смысловой перевод), сура Сад 38:75-76)

Он говорит, что зайца в верше поймал, а щуку в капкане.
 Поговорка

Проврался - что прокрался: люди долго помнят.
 Русская народная пословица










Ленинград–Санкт-Петербург                1960–2015

И не вернуться в дом пятиэтажный,
В старый колодец невского двора,
Все, что оставил в нем, бывает важно,
Даже если все вчера.
А.Розенбаум
Я помню все их трещины, морщины,
   И каждый их укромный уголок
   Я здесь себя почувствовал мужчиной,
   Портвейна первый делая глоток
С. Кустов

Пацаны пятидесятых–
По парадным проходным
Пропадали поросята:
Подоконники, подруги, папиросок дым.

Ю.Яесс



Принято говорить, что семья – это ячейка общества. Но мне это не до конца понятно. Что значит ячейка? И какого именно общества? Например, было такое общество – Всесоюзная пионерская организация имени В.И. Ленина. Общество? Несомненно, но разве семья являлась ячейкой этого общества, а не пионерское звено? А комсомол? Из устава я твердо помню, что основой комсомольской организации, которая тоже, несомненно, являлась обществом, была первичная организация. Аналогично и для партии.
Но можно ли говорить, что в целом молодежь – это тоже общество? С моей точки зрения, - да, можно! Я не берусь определять возраст, под который подходит определение «молодежь». Но общество пацанов и девчонок, росших в Ленинграде после войны, учившихся в школах, техникумах, ремеслугах, военных училищах, работавших на фабриках и заводах, ходивших на танцы в ДК и клубы, катавшихся на катках в Бабкином саду или в «Цыпочке», выяснявших проблемы в меж- дворовых, межуличных и межрайонных «стыковках» тоже состояло из ячеек. И этими ячейками, в первую очередь можно считать наши ленинградские дворы – дворы нашего детства. Тем, кто не вырос в Ленинграде, не прошел достаточно суровую школу этих территорий, не впитал романтику проходных парадных трудно объяснить почему были так сильны и притягательны эти дворы. В широком смысле слова к дворам надо отнести, разумеется, все, что во дворе было интересного: парадные, подвалы, чердаки, прачечные, помойки, сараи, голубятни и прочие привлекательные места.
 Дворы являлись объединителями. Они выполняли некую роль стойбища или пещеры, где жило племя. Все, кто жил в этой пещере –были «свои», а за пределами двора находился другой мир, который иногда был дружественным, но чаще враждебным, и приходилось постоянно отстаивать интересы своей пещеры в быстротечных или долговременных сражениях, где не просили пощады и не щадили. Что именно отстаивалось, сейчас уже и не вспомнить, но это не так уж и важно. Тогда это было понятно, а значит – нужно.

Родился я на проспекте Бакунина в Смольнинском районе, которого теперь уже нет на карте города. Надо заметить, что Смольнинскому району как-то не везло. Его то создавали, то присоединяли к Невско-Обуховскому, а потом к Невскому и переименовывали в Володарский, а теперь вообще упразднили, введя в состав Центрального района вместе с Куйбышевским и Дзержинским. Все эти, казалось бы официозные и далекие от интересов народа действия, на самом деле имели вполне реальные и существенные последствия. Так, например, хотя Смольнинский район уже был снова отделен от Невского, но среди пацанов продолжало существовать некое чувство общности между районами и стоило где-нибудь, например, на катке в ЦПКиО – «цыпочке» или на танцах в «Мраморном», т.е. в ДК им. Кирова, в случае нужды, кинуть клич: «Смольнинских бьют!» или «Невских бьют!», как немедленно поднимались и те, и другие.
 На территории каждого из этих районов было свое тусовочное место. В Смольнинском – это, несомненно, знаменитая «Ликерка», т.е. клуб ликеро-водочного завода на Синопской набережной, где два раза в неделю организовывались танцевальные вечера. Слова «дискотека» тогда еще не придумали, и называлось это проще – «пляски». В «ликерке»  вживую играл отличный оркестр Олега Лундстрема. И место было притягательным для молодежи со всего города. Но… Можно сказать, что место было закрытым, а вход свободным исключительно для своих. Своими считались смольнинские и, конечно, невские. Для приезжих из других районов танцы в Ликерке были небезопасны, кроме девушек. Аналогичная ситуация существовала и в Невском районе, где таким же бойким местом считалась Щемиловка или Бабкин садик, они же  Сад Культуры и отдыха им. Бабушкина. Только невские и смольнинские считались законными и неприкосновенными посетителями. Разумеется, любой человек мог купить в кассе билет и прийти , и танцевать. Но вопрос состоял в том что ему надо было прийти со своей девушкой, причем, если вдруг  на эту девушку положит глаз кто-то из «местных», то пришлому будет очень непросто отстоять свои права. А вот пригласить местную девчонку, особенно, если у нее вдруг объявлялся местный же кавалер – это уже было опасно для здоровья, как в «ликерке», так и в «бабкином» саду. Среди взрослых, т.е. среди старших ребят и мужиков в «ликерке»  «мазу держал»  местный грузчик – Юра Воротила, среди пацанов – Дима Плотица. Покажется, наверное, странным, но и среди женской части постоянного ликерочного контингента была своя «бугриха» по прозванию Тамара Пантера.
И разборки среди девиц были ничуть не менее шумными, а иногда и кровавыми, чем среди парней. Я был свидетелем, как приезжую с другого района девицу, осмелившуюся пригласить кого-то из «занятых» ребят на женский танец, «учили» около женского туалета уму-разуму, а потом увозили на скорой с разорванным платьем, разбитым в кровь лицом и следами когтей на плечах. А бывало,. что и бутылки из-под пива или лимонада шли в ход. Пантера – дама лет около двадцати пяти, смуглокожая, красивая какой-то опасной красотой, которая словно предостерегала: «не подходи, убьет!» Говорили, что она имела две ходки по хулиганке, что у нее был любовник в Смольнинском райотделе милиции. Бог его знает. Но надо признать, что я не помню ни одного случая, чтобы приехавший в клуб наряд милиции забрал Тому.
 Сюда вообще редко, по особым случаям совались мусора. Правда, среди пацанов существовала легенда о некоем опере  капитане Боре Кулькове, который вроде бы бывший зэк, прошел всю войну в штрафбате. Будто бы он был единственным, кто  в одиночку приезжал  на массовые драки в «ликерку», выходил на середину или  прямо на  сцену к музыкантам и , покачиваясь на полусогнутых ногах, заложив руки в карманы армейских галифе, произносил, перекрывая своим голосом шум зала: «Шпана, ша! Боря приехал, шороха сегодня не будет!» Мне, увы, воочию за несколько лет такого лицезреть не довелось. А если учесть, что с доброй половиной оперсостава и постовых смольнинского райотдела я либо учился в  одном классе, либо в одной школе, либо жил в соседних дворах, либо играл в футбол в «Овсяшке» - Овсянниковском садике, позже – сад им Чернышевского, то отсутствие у меня каких-либо сведений об этой легендарной личности наводит на подозрения, что Кульков – это, скорее, миф.
 В «ликерке» ментов не боялись никогда. Это было время, когда еще не отловили и не вернули в зоны амнистированных после войны бандюков и приблатненных фраеров.  Народ частенько ходил с ножами, кастетами. Но самым популярным оружием были «мойка»  и «писка ». Попадались и особо продвинутые ребятки, вероятно, именно бывшие зэки, которые мойку держали во рту, за щекой. Это уже было искусство. При необходимости лезвие языком перекладывалось в нужное «боевое» положение и выплевывалась с силой в лицо и глаза противника. Как при этом они умудрялись не изрезать острым лезвием язык,  щеки  и десны – уму непостижимо.
 Ну да я увлекся и ушел от того, о чем, собственно говоря, хотел написать.   Наш дом стоял на пересечении проспекта Бакунина и улицы, которая как раз в этом месте делилась , по непонятным причинам на две – Исполкомовскую и Новгородскую. Направо пойдешь, по Исполкомовской на Невский выйдешь. Налево пойдешь –  по Новгородской, мимо партийной больницы, минуя трампарк, к Большеохтинскому мосту попадешь.
Дом состоял из двух  корпусов, соединенных аркой с большими чугунными  двухстворчатыми воротами и двумя чугунными калитками справа и слева от ворот. Правый, если смотреть с Бакунина, корпус был в то время двухэтажным и являлся личным особняком купца Овсянникова, который, правда, жил  с семьей не здесь, а в доме рядом с Овсянниковским садом, на бывшей Конной площади. Левый же, угловой, корпус был доходным домом. Он стоял на углу Бакунина и  Исполкомовской большой буквой «Г». И еще в нем когда-то Овсянников держал общественные бани. Через ворота или калитки можно было  попасть внутрь нашего двора, окаймленного двумя этими зданиями и внутренним флигелем, очевидно, более поздней постройки, расположенным параллельно Бакунина.
 Вот именно в этом флигеле на первом этаже и жила семья моего товарища Толика Бровина. Мать работала, насколько я помню, техником в жакте; квартира, кажется, была служебной. Кроме Толи в семье было еще две дочки: старшая Галя и младшая Таня. Толя был средним, моим ровесником. Галя была старше нас, вероятно, года на три и тогда представлялась мне уже взрослой.  В левом углу двора была одна из двух «теплых» парадных, где были широкие подоконники с батареями под ними, где было комфортно посидеть, покурить тайком от родительского глаза, а иногда и «раздавить» бутылочку портвешка, поиграть в секу , буру  или очко . Кроме того именно в этих парадных, которые имели еще одно немаловажное достоинство – они были проходными – обычно выяснялись отношения и происходили «стыковки».
«Стыкнемся? Давай в теплую!» И народ отправлялся, как на спектакль смотреть, на чьей стороне правда. Ведь было точно известно, что кто противнику юшку первым пустил: нос или губу раскровянил, тот в споре и был прав. Но, как писал Высоцкий, «толковише  вели до кровянки». Стоило кому-то показать кровь – все, драка немедленно прекращалась, тут уж зрители контролировали ситуацию железно. Но вот выйти из драки просто так, без какого-либо ущерба было нельзя, это приравнивалось к позорному поражению. Я помню, как сам однажды по уже, разумеется, забытой причине «стыкнулся» с моим одноклассником из соседнего двора Вовкой Хазовым. Вовка был крупнее и здоровее меня. Он прижал меня к стенке и начал с двух рук молотить не разбирая куда. Я закрылся в глухой защите, прижал подбородок к груди и старался спрятать лицо. О том, чтобы бить в ответ, я, кажется, и не помышлял. Но в какой-то момент мне удалось, резко присев с наклоном, уйти от этого града ударов и Вовка по инерции со всей дури засадил кулаком прямо в стенку за моей головой. Он взвыл, потом заскулил как побитый щенок, присел на корточки, баюкая разбитую руку. Кто-то из пацанов, сидевших на подоконнике, подошел: «Покажь!» Рука у Вовки посинела и распухла, но крови, как ни странно, на пальцах не было.
- « Не, нет юшки, можно продолжать!» Деваться было некуда. Рыцарские замашки здесь не приветствовались. Так что пришлось мне, скрепя сердце начать возвращать Вовке полученные от него оплеухи, стараясь, как можно быстрее разбить нос. Это мне удалось довольно быстро. так как Вовка совсем не мог защищаться и просто плакал, держа поврежденную руку внизу. Он и сам, можно сказать активно подставлял рожу под мои кулаки,  торопя появление первой спасительной для него крови.  Но мы с ним оставались друзьями, пока его родители не переехали в другой район и не перевели  его в другую школу. А у Вовки тогда оказалась трещина в какой-то косточке на кисти.
 Так вот, именно в этой проходной теплой парадной на третьем этаже жила семья  Ковских с двумя братьями: Борькой и Витькой. Старший – Витя как раз и является объектом нашего повествования. Именно он на глазах всего дворового населения активно и настойчиво ухаживал за вышеупомянутой Галиной  на протяжении нескольких лет. Надо сказать, что Галя не отвергала его ухаживания: выходила на свидания, ходила с ним на танцы и в кино, принимала цветы. И я сам, и другие ребята неоднократно видели, как они целовались, сидя на подоконнике в тех же теплых парадных.  Пару раз Галкина мать устраивала шумный скандал на весь двор, когда Галя возвращалась домой поздно ночью после очередного свидания с Витькой. Мать орала, не стесняясь: «Шлюха, проститутка, принесешь в подоле – домой не пущу!» Бедная Галка плакала все на том же подоконнике, а нам было ее жалко.


 Толик рассказывал, что дома мать, бывало, и кулаки в ход пускала. Отца у них не было, и тетя Вера, невысокая крепкая женщина с маленьким курносым носиком и приятным еще не старым лицом, считала себя обязанной заменить его во всех отношениях. Иногда под горячую руку попадал и Толька, если пытался вступиться за сестру. Но так или иначе, а все во дворе знали, что у Витьки с Галей любовь, и дело движется к свадьбе. Кажется, об этом уже знали и его родители, которые, вроде бы, ничего против не имели. – Галя была принята в доме, иногда убегала туда поплакать на плече у будущей свекрови, когда тетя Вера в очередной раз «выпрыгивала из штанов». Моя мать, которая во дворе пользовалась уважением, вероятно, потому, что папа, вернувшись с фронта, от Невского мыловаренного завода, где он работал, руководил восстановлением нашего дома, на который упало несколько снарядов или бомб, несколько раз пыталась с тетей Верой беседовать, но толку от этого не было никакого.
 Наверное, так все благополучно к свадьбе бы и докатилось. Но неожиданно Витьку вызвали в военкомат и призвали в армию. Мы знали, что он учится в Горном институте, а значит, получит лейтенанта после окончания, и армия ему не грозит. Но никто, в том числе и его родичи не знали, что Витка прогулял с Галей весь семестр и не сдал сессию. Он был отчислен,,. и сразу его оприходовала «мозолистой рукой» наша родная Советская армия.

 Так что вместо предполагавшейся пьянки по поводу свадьбы, двор наш три дня провожал Витька в ряды. Галка опять плакала, плакала Витькина мама, заодно плакали и другие тетки во дворе. Витька ходил мрачнее тучи. Надо понимать, что дома ему устроили  разборку по поводу его учебы, и это как-то охладило отношение Витькиных родителей к Гале. Понятно, что именно она, и не без основания, была записана в  главную виновницу семейной беды.

На третий день Витек торжественно был сопровожден всем двором на Старо-Невский проспект, где рядом с кинотеатром «Призыв» располагался Смольнинский райвоенкомат. Но уехал он только на следующий день. В этот день всех призывников только отметили, пересчитали и отпустили по домам, очевидно «просыхать», потому, что некоторых просто вели под руки, чуть ли не несли, настолько они были пьяны. Но днем раньше, днем позже, а Витя убыл в «учебку » где-то в Калининградской области, кажется в Гвардейск или в Багратионовск, как нам рассказала Галка, получившая от него первое письмо.

 Как я понял, это первое письмо оказалось и последним. Витька не писал ей больше. Что? Почему? Не знаю. Может что-то между ними произошло перед  его отъездом, может кошка, какая пробежала, но факт остается фактом – писем не было. Мы перестали приставать к Галке в попытках что-то узнать новое. Витькиных родителей мы видели редко, так как отец его был то ли геологом, то ли геофизиком и большую часть года проводил в экспедициях, а мама не очень была настроена к общению с другими жителями нашего двора. Постепенно тема Витьки и Гали отошла в сторону, утратив свою актуальность, – что произошло, то произошло, и все это уже, кажется в прошлом. Вернется Витька после службы – тогда поглядим, как у них все сложится.

 Но неожиданно тема эта вдруг ожила с новой силой, когда однажды в какой-то праздник к нам во двор пожаловал чуть ли не целый взвод морячков - курсантиков с лентами училища подводного флота имени Ленинского Комсомола и шевронами пятого курса. Парни тут же взяли в оборот мелюзгу нашего двора и быстро выяснили, где живет Галя. Они вызвали ее во двор, вручили букет цветов ей и тете Вере, отчего обе смутились, стали пунцовыми, тем более что все это происходило на глазах буквально всего населения, которое ввиду праздника ошивалось в садике.
 Мужики забивали «козла», из раскрытых окон доносились   песни Клавы Шульженко, старушки грелись на солнышке, мелюзга прыгала в «классики» или играла в «ножички», в зависимости от половых предпочтений. Среди курсантиков явно выделялся высокий светловолосый с рыжинкой паренек лет приблизительно двадцати пяти с погонами старшины роты (широкий и узкий уголок). Видно было, что именно из-за него весь этот сыр-бор. Именно он и одаривал цветами маму и дочку; именно он старался взять Галку под руку, но та, стесняясь, отходила.
После этого дня мы уже неоднократно, чуть не каждое воскресенье видели этого хмыря у нас во дворе. Понятно, что мужская и дворовая солидарность заставляла нас относиться к нему, мягко говоря, неприязненно. Пацаны не отвечали на его приветствия. Перестали здороваться и с Галкой. Уже даже обсуждался вопрос: а не отвадить ли морячка? Особенно кипятился Борис – Витькин младший брательник.  Видимо через Толика–Галиного братишку слухи о наших намерениях дошли и до Гали. Она сразу и на корню все это пресекла, устроив "собрание" прямо во дворе,  где категорически, со слезами на глазах попросила никаких действий в отношении ее Степушки не предпринимать, так как она его любит, а Витек сам виноват – ни одного письма не написал за год.
Поэтому она не считает себя ему чем-то обязанной, а Степушка – хороший; он на следующий год заканчивает училище, и они, наверное, поженятся. Мы, конечно, ошалели от таких курсовых колебаний, но решили, что пока бить Степушку погодим, повременим. Пусть, в конце концов, этим Витька занимается сам, если сдюжит. Степан на вид был явно поздоровее, чем Витек, и тому, кажется, в драке не светило.
 Так все и случилось, как Галя прогнозировала: Степан окончил училище и привлек весь наш двор к обмыванию его лейтенантских погон. При этом он держался с нами дружески, не смотрел свысока, хотя и был ростом выше почти всех ребят, не отказывал никому, кто просил подержать в руках новенький кортик или примерить фуражку с «крабом». Так что постепенно, как-то незаметно неприязнь к нему растаяла сама собой. Тем более что мы видели,. как он бережно относится и к Галке, и к ее младшей сестренке, и к тете Вере. Во дворе все на виду – тут не выдашь черное за белое. Да и Толик постоянно хвалил Степана. Говорил, что он во всем помогает и Галине, и матери. Короче говоря, ребята жили, что называется, мирно и счастливо. И все, кажется, были довольны и рады этому.  Но согласно Екклесиасту, сыну Давидову, царю Иерусалимскому: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем», или иначе: «ничто не вечно под луной».
Как-то, кажется, все забыли, что в армии служат не двадцать пять лет, как при Петре Первом, а всего три года. Незаметно эти три года прошли, и однажды осенью, примерно через месяц после приказа во дворе появился Витек в полной дембельской красе:  черном бушлате с уширенными погонами, тельнике морской пехоты, черном берете,  белыми аксельбантами и россыпью классных знаков на груди. Он,  похоже,  немного подрос и раздался в плечах. Кроме того его лицо было покрыто сильным загаром особого  оттенка, который приобретается только на Северах. Витек всегда был симпатичным парнем, а теперь вообще выглядел убойно.
Двор заволновался в предвкушении батальных сцен. При этом симпатии наши разделились. Одни считали, что Витька «в своем праве», что Галька – шалава и тому подобное и изменять Витьку не имела никакого права, а Степану надо популярно объяснить, что «на чужой каравай, рот не разевай»! Но так думали не все. Пожалуй, большая часть ребят была на стороне Галины, считая, что именно Витек поступил с ней не по-мужски.  В конце концов, если ты не собирался с ней встречаться после армии и не хотел, чтобы она тебя ждала, надо было так прямо и написать. Мол, подруга, не жди! Я к тебе не вернусь, ты свободна. А так фактически он оставил ее в подвешенном состоянии – вроде и есть у нее парень, а вроде бы и нет. Так что теперь, собственно говоря, у него и не должно быть никаких претензий.
Тем временем Галка стала толстеть со стороны живота, и вскоре всем стало понятно, что во дворе вскоре появится новый обитатель. Степан ходил, гордо задрав голову, бережно выводил Галину гулять. Я не знаю, разумеется, точно, но Толька сказал, что вроде бы у Витька с Галиной состоялся какой-то разговор, о котором она рассказала матери.  Но через некоторое время, когда, кажется, уже все решили, что вопрос исчерпан, на очередном дворовом сабантуе по поводу дня рождения кого-то из ребят наша самая  красивая девочка «внутрирайонный гений чистой красоты» – Танечка Белова по дурости брякнула:
–Витька, а ты не жалеешь, что у Гали будет не твой ребенок, а Степкин? – Блондинки и тогда, видать, большим умом не отличались!
И тут произошло то, что, собственно говоря, и стало зерном этого рассказа, точкой кристаллизации, поскольку все вышенаписанное можно считать исключительно предисловием к баталии.
То ли лишнего к этому моменту Витек выпил на дне рождения, то ли долго копившаяся обида в голову стукнула, то ли уязвленное самолюбие прорвалось наружу, но он с невозмутимым видом проронил сквозь зубы:
–А кто тебе сказал, что не мой? – Я с ней спал и до армии, и после. Так что здесь вопрос открытый для всех, кроме меня.
 Прибалдевшая публика отреагировала легким гулом. Во-первых, не было у нас принято вслух рассказывать об отношениях внутри двора. О внешних связях – сколько угодно: это даже было интересно и познавательно, и чем подробнее, тем интереснее, но что касается наших девочек – это табу. Кто с кем могли все знать, но обсуждать это было не принято, тем более рассказывать прилюдно.
 Надо признаться, что большая часть ребят Витьке сразу не поверила: во-первых, знали Галину и не допускали, что она могла изменять мужу. Ну, ладно, до армии, когда еще не было Степана, все могло быть. Но после дембеля, когда Галина уже была замужней и находилась фактически под негласным надзором мужа, матери, сестры, брата да и всего двора, такое не могло пройти мимо чьих-нибудь глаз, не вызвав хотя бы слухов и сплетен. Здесь, во дворе, все были на виду.
–Гонишь, Витька! – не выдержал Толька. Понятно, что именно ему, брату Гали, это откровение Витька было, как «серпом по пальцам».
– Стыкнемся для выяснения? – неожиданно предложил Витька. Этого никто не ожидал. Да, в принципе, «по понятиям» все было верно. «Стыковка» – она на то и стыковка, чтобы показать, кто «гонит», а кто нет. Но, во-первых, Витька был значительно старше, намного тяжелее, отслужил армию не в самых слабых частях, владел  навыками борьбы и бокса. Короче говоря, вызов выглядел не  слишком правильным. И первым, кто решился это выразить  неожиданно оказался человек, который вообще никогда не встревал в дворовые разборки – Женька Медведев.
– И я скажу «гонишь», хочешь, стыкнемся, посмотрим, кто пургу гонит.–
Во дворе Женька считался бирюком, ни с  кем из ребят близко не сходился, а вот к Толику относился как-то, можно сказать, по-братски. Жека был еще чуть постарше Витька, отсидел четыре года по  статье за непредумышленное убийство – стукнул  какого-то алкаша в магазине, чтобы тот не лез без очереди, а тот – возьми, да и приложись головой о железную окантовку витрины, и «сожмурился».
–Жека, ты что? Мне не веришь?! – похоже, перспектива драться с Женькой Витю не вдохновляла. Женька вполне соответствовал своей фамилии: высокий, на голову выше Витька, слегка сутуловатый, с поистине медвежьей силой в руках, – он однажды на спор согнул, а потом выпрямил лом, по поводу чего потом долго возмущалась наша дворничиха тетя Тася. Короче, в драке с Женькой ловить Вите было нечего.
–Не верю! Может до армии ты и мог что-то  там с Галкой иметь, но вот насчет ребенка – это врешь точно.  Повторяю, будешь доказывать? – и Женька слегка повел своими широченными плечами.
– А оно мне надо тебе что-то доказывать? Я сказал, а верить или нет – личное дело каждого!– Витек пытался с наименьшими потерями лица выйти из ситуации, хотя было видно, как нелегко давалось ему оставаться спокойным, когда при всех ребятах его фактически ткнули мордой в грязь, обвинив, во лжи, причем он не стал отстаивать свои слова, что было, по нашим понятиям, равнозначно признанию своего вранья – соглашался он с этим или нет.
Но, как бы там ни было, а слова были произнесены и услышаны.  А поскольку тетя Вера – мать Тольки  и Гали и тетя Шура – мать Таньки Беловой были, ну, если не подругами, то приятельницами уж точно, и частенько захаживали друг к другу в гости на чай с пирогами, которые обе пекли замечательно (знаю, пробовал!), то нет ничего удивительного, что малу-помалу Витькины слова стали достоянием большей части дворового населения – как взрослых, так и ребят. Не берусь утверждать, что во всех, но, наверняка, в большинстве семей этот вопрос активно муссировался. Моя мать четко высказалась в том духе, что она, конечно, считает Галю Бровину порядочной девушкой, но и у Вити с Борей очень приличные родители. Позиция была непробиваемой. Оно, конечно, так, но, если взглянуть с другой стороны… По-моему, многие во дворе именно так и рассуждали – нет мол дыма без огня… Галя с Витькой шлялась? Шлялась! Мать сама ее  на всю улицу шлюхой называла?  Было! Чужая душа – потемки. С чего бы это приличный мальчик Витя, сын очень приличных родителей, будет напраслину на девушку возводить?
 Дошли, видать эти разговоры и до Гали. Может, кто рассказал, а может, и тетя Вера напрямую спросила. А там, видать, и Степку в курс дела ввели – мир же не без добрых людей.
 Но внешне ничего не происходило. Не слышно было, чтобы ругались молодые, Степка также бережно выводил уже на сносях Галку гулять в «Овсяшку» или в Лавру, и под глазами у нее не появлялись не только следы Степановых кулаков, но и следов от слез было незаметно. Да и Толька подтверждал, что дома все нормально, что ни разу не было никаких скандалов по поводу Витьки, как будто ничего и не было.
 Кажется осенью, когда уже двор пожелтел и асфальт укрылся  опавшей листвой Степан, как сумасшедший прибежал к нам и попросил позвонить по телефону. В доме было всего несколько квартир, где были телефоны. Степка вызвал скорую, которая вскоре и забрала Галину в роддом.  А назавтра Степка радостно прокричал под окном на весь двор : « У меня дочка!»
 Вечером того же дня, не дожидаясь, когда Галю с ребенком выпишут из военно-медицинской академии, Степка устроил прямо в нашем дворике обмывание ножек. И все повторял радостно: «У меня дочка, у меня дочка!» Мы с ребятами чинно сидели вокруг стола, который Степан с помощью тети Веры и младшей Бровиной – Таньки, накрыл посреди садика, а взрослые по очереди выходили из дому, подходили к Степану. Жали ему руку и поздравляли. Женщины, правда, больше поздравляли тетю Веру с внучкой.  Кто-то из мужиков неудачно пошутил
– Бракодел ты, Степан, не мог парня заделать! – с учетом обстоятельств, это прозвучало двусмысленно.
 Наверное, единственный, кто не появился во дворе и не поздравил Степку и тетю Веру, был Витек. Даже Борька – Витькин младший брат подошел, пожал Степану руку , поцеловал Галкину маму и  сестренку Таньку:
– С племянницей, тетя!  – Танька отшутилась:
–Это я, знаешь, как-то еще не чувствую себя тетей. Надо сначала маленькую в руках подержать.
–Ничего через недельку еще нанянчишься. - тетя Вера услышала разговор и не преминула заметить. – наиграешься с куклой.
И еще несколько дней подряд во дворе продолжали с небольшими перерывами праздновать рождение «юнги», как называл дочку, еще не имевшую имени, Степан.
– Вот Галина придет, решим, как назвать. – пресекал он все попытки доброжелателей и советчиков, предлагавших имена одно за другим. Но Виктор так ни разу и не появился.
В  пятницу днем во двор въехал серый «ЗиМ» с шашечками, из него вылез сияющий Степан с плачущим свертком на руках, а следом вышла Галина и немного смущаясь забрала сверток у мужа. Плач сразу прекратился. И тут неожиданно из подъезда вышел Витек и улыбаясь произнес
–Смотри – соображает девка, мамку сразу признает, молчит, а у папаши плачет. И так это двусмысленно прозвучало, что все аж передернулись. Степан было вскинулся, но Галя мило улыбнулась и, повернувшись к Вите, произнесла:
– Так она уже ко мне привыкла за неделю, знает меня. И, обращаясь к мужу добавила:– и к тебе привыкнет скоро.
Время потихоньку шло, и осенью пришла пора провожать еще нескольких ребят на службу, а значит снова всем двором пили водку и портвейны, пели песни, танцевали под радиолу из окон. Степка участия в этом не принимал. В-первых, он все-таки не вырос с нами, и не был проникнут духом нашего дворового братства, а, во-вторых, у него было более важное занятие – он катал «юнгу» по двору и по улице вокруг дома на «торпедном катере», как он называл коляску. Он изображал командира корабля на капитанском мостике. Отдавал сам себе команды, сам их исполнял, переходя с самого малого, еле переставляя ноги на «полный вперед» сломя голову несся по двору, объезжая прыгающих через скакалки девчушек, пацанов, звенящих об стенки монетками и нескольких прогуливающихся бабулек
И опять кто-то из ребят неудачно спросил Витьку
–Не завидно глядеть на капитана?
–Витька дернулся, сжал скулы, скосил глазом, напряг кулаки, но в драку не полез, сдержался. Только произнес
– Я же не против, пусть с моей дочкой побегает. Надо будет подумать, может его в няньки нанять.
Это был «второй звонок». А третий прозвучал буквально через несколько дней, когда на очередном сборище  дома у братьев Савельевых по поводу проводов младшего – Сереги в танковые войска, Женька Медведев буквально кулаком заткнул Витьке рот, когда тот, по пьяне, снова попытался рассказать, как он имел, имеет и всегда, когда захочет, будет иметь Галку хоть днем, хоть ночью, что она всегда готова по первому его знаку, по взмаху руки, по взгляду прибежать и прыгнуть к нему в койку.
 Я уж не знаю точно, кто именно  нашептал и кому об этом, но, вероятно, именно  этот эпизод стал «последним звонком к началу спектакля под названием «повестки к следователю»
 Их стали приносить почти всем нашим ребятам. Нас вызывали в райотдел в качестве свидетелей по делу о признании фактического отцовства.
Как стало понятно после визитов к следователю, Галка подала заявление с требованием признать Витька фактическим отцом ребенка и взысканием с него алиментов, указав, что он сам неоднократно утверждал во всеуслышание об этом в присутствии ребят со двора.
 Нам ничего не оставалось, как письменно сообщить следователю о том, что «свечек мы, конечно, не держали, но можем подтвердить слова Виктора Ковского, сказанные им неоднократно, что он уже после возвращения из армии продолжал жить с Галиной Бровиной, как муж с женой, что ребенок является плодом его с ней сексуальных отношений. В то время еще не было практики определения фактического отцовства по генетической экспертизе, кажется, и самой такой экспертизы еще не существовало. Так что суд мог ориентироваться исключительно на утверждения сторон, подкрепленные свидетельскими показаниями.  Со свидетелями в данном случае все было просто замечательно. Их было навалом. Собственно, говоря, в суд вызвали практически всех  ребят со двора, человек двадцать пять, и все на заседании единогласно подтвердили свои показания у следователя.
 Витька во весь голос возмущался, кричал, что Бровина его оболгала, что он и пальцем к ней не притронулся, а она, мол, просто мстит ему за то, что он не писал ей из армии.
Потом судья задала вопрос Степану, который тоже считался свидетелем, хотя я так и не понял, что именно он должен был засвидетельствовать. Вопрос прозвучал неожиданно:
–Как вы относитесь к тому, что жена признает отцом ребенка не вас, а другого мужчину?
 Степка, в парадной морской форме, с погонами  уже старшего лейтенанта, со знаком «За дальний поход» на форменке, с двумя наградными планками каких-то медалей встал и сверкнул глазами на Витька. А затем нежно посмотрел на Галю и произнес: Граждане судьи! У нас с женой состоялся серьезный разговор на эту тему, и поскольку я ее очень люблю и люблю девочку, то я ее простил и не буду с ней разводиться, но при этом я не могу признать ребенка своим и не буду ее удочерять. Пусть Галя сама решит, чью фамилию будет носить ребенок: ее или фактического отца или пусть это решит девочка, когда вырастет.

 На том суд и порешил, то есть, на основании показаний матери ребенка и показаний многочисленных свидетелей, подтвердивших слова Виктора Ковского о том, что именно он является  биологическим отцом ребенка  женского пола гражданки Бровиной Галины, признать фактическое отцовство гражданина Ковского и обязать его к выплате алиментов в пользу гражданки Бровиной Галины на содержание ребенка. В алиментах на содержание самой гражданки Бровиной суд принял решение отказать ввиду наличия у гражданки Бровиной кормильца в лице законного супруга.
Вот такие вот дела. Витька вышел из здания суда на  улице Моисеенко, как побитый пес и не глядя ни на кого поплелся по Суворовскому  куда-то к Смольному, хотя домой надо было в обратную сторону. Степка, пожал нам всем руки и, обнял Галку за плечи и они направились к дому.
 Через пару лет, после того, как умерла моя бабушка, родители обменяли нашу комнату и комнату бабушки с дедушкой на отдельную квартиру на улице Чайковского. И я уехал из моего родного двора. Расставшись со всеми, я не знаю точно,  как сложились судьбы наших ребят но , по крайней мере, через десять или одиннадцать лет я случайно встретил Галю в турпоходе на Пендиковом озере в студенческой компании и узнал, что у нее все хорошо, что у них со Степаном родился второй ребенок – сын, а Витек все еще платит ей алименты И она смущенно добавила мне на ушко:
– Не надо было звиздеть! Юрка, он не то, что ничего от меня не имел, он и нюхать ничего не нюхал никогда. Разве что целовались мы с ним до армии, это все!
 Вот так наказали Витю за излишнюю гордыню.

 Не так давно я заезжал в наш двор. Все там изменилось неузнаваемо: исчезли двухэтажные сараи, где все хранили дрова, пока в квартирах стояли печки, а вместе с ними исчезли и, стоявшие на крыше голубятни, в том числе и моя. И уже не слышался свист голубятников и хлопанье крыльев, и не кружили над крышами сизари, турманы, каники и монахи  . И дорожки вокруг садика стали асфальтовыми, а не песчаными. Старый деревянный заборчик из штакетника, огораживавший садик заменили на металлическую решетку, напоминавшую кладбищенскую оградку. Стола, за которым было столько выпито портвейна и сыграно столько карточных, шахматных и доминошных партий, не стало совсем.
 Мало того, флигель, в котором я прожил двадцать три года, надстроили, и он стал трехэтажным. А дворовое крыло, в котором жили Бровины, перестроили полностью. При этом подъезд, в котором они жили, как-то сместился в сторону. Одновременно не стало и подъезда в самом углу, где жил Женька Медведев, про которого я ничего не знаю. Из наших ребят во дворе, кажется, никого не осталось, разве что, может быть, кто - то из совсем малолеток, которых я толком и не знал и не помню. Толи уже нет на этом свете, он умер не так давно от рака. Умер и Степка, правда, не знаю подробностей. А Галя и Таня, слава богу, живы.  У Гали четверо внуков и  две внучки. Она поменяла питерскую квартиру на дом где-то в псковской или в тверской области и живет там с родителями Степана. О Витьке и Борьке мне тоже ничего неизвестно – они переехали из нашего дома уже очень давно, еще до меня.

Дорогой читатель! Очень прошу поделиться своим мнением, какое бы оно ни было. Ведь я старался в том числе и для тебя!