М. М. Кириллов Петроградская сторона Очерк

М.М.КИРИЛЛОВ
ПЕТРОГРАДСКАЯ   СТОРОНА
Очерк
       Многие мои читатели уже знают по прежним моим книгам, что я – ленинградец. Это – не редкость. Но существенно то, что я родился на Петроградской стороне. Вы, конечно, знаете, что это там, где Петропавловская крепость, домик Петра, крейсер «Аврора». А есть ещё Выборгская сторона, Московская, Васильевский остров, Невская застава, Нарвские ворота и много других замечательных мест. Жить же мне пришлось в разные годы практически во всех районах города.
      Захотелось написать свои воспоминания о Петроградской стороне. Но сколько великих и невеликих писателей уже написали об этом! Совесть надо иметь! Но очень хочется…
     Параллельно улице Куйбышева, что идёт от моста Свободы (Сампсониевского) до Кировского проспекта и моста (ныне, Троицких), расположена небольшая улица Мира. Ничего особенного. Но на ней раньше был роддом. Там я и родился в 1933-м году. Пишу об этом, чтобы с чего-то начать своё повествование. А потом с родителями я жил на Крестовском острове, на Кировском проспекте, именовавшемся до убийства Сергея Мироновича Кирова проспектом Красных Роз, жил и на Белосельском проспекте. Это всё Петроградская сторона.
      Знаю об этом периоде (1933-1934 годы) очень мало. Но как-то отец мой, Кириллов Михаил Михайлович, рассказал одну историю из того времени. На тогдашнем Троицком проспекте жил сам Киров. Однажды, проходя мимо, а он обычно ходил пешком, Киров встретил там заблудившуюся маленькую девочку. Он, успокоил её, помог  найти её дом и отвёл девочку к её родителям. Те горячо его поблагодарили, и он ушёл. Всё было буднично, но ведь это был сам Киров! Потом это стало легендой. Ведь Киров был руководитель Ленинграда и первый секретарь Ленинградского обкома ВКП (б). Возможно ли подобное в наше время, с нашими «народными» руководителями?!
     Шли годы. Началась Великая Отечественная война. В сентябре 1941 года она докатилась уже и до Ленинграда. Я и моя семья жили тогда в Москве.
Знакомая моим родителям семья учителей — Алексеевых (мать — Елизавета Михайловна, лет 60-ти, в 20—30-е годы соратница Н. К. Крупской в системе детских коммун на Петроградской сторонеа, её дочь – учитель школы Мария Сергеевна, 38 лет, и Мариичка — внучка, 3 класс) жили тогда на Кировском проспекте.
В городе уже в сентябре было введено военное положение, начались бомбеж¬ки и обстрелы. Мария Сергеевна вспоминала потом об этом времени: «Эвакуация затруднена: железная дорога на Москву уже перерезана. Сгорели крупнейшие бабаевские склады с продовольствием, город оказался перед го¬лодной осенью. Но еще формируются и уходят составы через Волхов на Вологду и дальше, на Урал. Вывозятся дети целыми школа¬ми».
И в их школе на Петроградской стороне был объявлен сбор. Мария Сергеевна с группой учителей организует погрузку в эшелон 200 детей — от 7 лет и старше, большинство из которых — без родителей, ушедших на фронт. Выезд с Финляндского вокзала в теплушках. Бомбежки в пути. В вагонах буржуйки, кипятится вода для приготовления еды, для мытья детей и стирки. Едут мед¬ленно. На станциях по распоряжению органов Советской власти им выдаются продукты, главным образом, картофель и хлеб. В вагонах, на нарах, — неунывающие дети. Они еще не всё понимают, только все время есть хотят.
Станция назначения — г. Молотов (Пермь). Размещение в школах. Организация учебного процесса. Учителя поселе¬ны в учительских, в подсобках. С одеждой плохо — успели взять только самое необходимое. Жизнь на карточки. Связи с Ленинградом нет, все переживают, как там. Новых эше¬лонов уже нет: блокадное кольцо сомкнулось. Но люди спло¬тились (ленинградцы!), многое делается сообща, как в еди¬ной семье, никому не дают ослабеть, берегут детей, они — самое главное.
   Вся страна тогда, зимой с 1941 на 1942 г., жила, сжав зубы, физически ощущая бомбежки и голод Ле¬нинграда. Вывезенные дети — различных национальностей, но никто не делал никаких различий, это было бы дикостью. Джамбул писал в те дни: «Ленинградцы — дети мои!»
Учебников не хватало. Писали в тетрадках, сшитых из газет. Писали чернилами из непроливаек. Урок географии в 3 классе, в конце октября, ранним утром, в школьном дворе: «Повернитесь, дети, лицом к солнышку!» Повернулись. «Ут¬ром солнце на востоке. Там Сибирь. А за спи¬ной у вас — повернитесь кругом — запад, там Ленинград, там фашисты! Днем солнышко переместится на небе и будет указы¬вать уже на юг, там — Москва, там Сталин, там Волга...».
Борьба с вшивостью. Классные контролеры с красными крестами на рукаве. Это — санитары. Они осматривают во¬лосы и воротнички.
Весной 1945 г. Алексеевы возвратились в Ленинград, вновь в теп¬лушках, но уже на Московский вокзал. На солнце сверкает мокрый после дождя Невский. Сколько радости! Город уже оживает, торопятся люди, грохочут трамваи... Через мосты, на грузовиках, их везут на Петроградскую сторону, домой. По дороге видно, как сильно разрушен город.
Размещение — в спортзале школы. Организация питания. В течение нескольких дней раздавали детей — родителям и родственникам, оставшимся в живых. Искали по адресам. Возвращены целыми и невредимыми все 200 детей (ни од¬ного не потеряли за эти годы)! Часть детей, у кого родных не нашли (война еще продолжалась), были определены в детский дом.
Только после этого вспомнили о себе. Оказалось, что при¬ехали в легкой обуви, а было еще холодно. Одежда поизно¬силась, а самое печальное — выяснилось, что их квартиру на Кировском проспекте разбомбило еще в 1942 году. Остались жить в школе, стали учительствовать. Через полгода дали им здесь же, на Петроградской стороне, в коммуналке на ул. Кропоткина, на 5-м этаже, комнату в 16 кв. м. Мариичка пошла в 7 класс. Жили очень  скромно. Удалось найти через людей часть своих вещей и мебели из старой квартиры. Жи¬ли как все — на карточки, испытывая постоянное чувство голода. Не роптали, терпели, были рады, что выжили.
А с 1950 года — новая беда: у Марии Сергеевны обнару¬жена опухоль спинного мозга. Далее — операция, жизнь в корсете. Еще через год совсем слегла дома, и теперь уже на все последующие 20 лет. Давала уроки, этим жили. Старуш¬ка-мать состарилась и требовала ухода. Все заботы легли на Мариичку. Весь мир для Марии Сергеевны сузился до телефона и телевизора «КВН». Но учителя, друзья не поки¬дали. Я бывал у них в те годы, так как учился рядом, в Военно-медицинской академии им. С.М.Кирова.
Меня всегда поражало, что при небольшом заработке и пенсии, в их холодильнике всегда хранились консервы и продукты — впрок. Я не сразу понял, что это чисто ленин¬градское, блокадное, явление. Кто пережил голод, тот всю жизнь подсознательно страшится его повторения.
20 лет, лежа на щите, прожила Мария Сергеевна. Посе¬дела. Подсядешь к ней поближе, чтобы поговорить по ду¬шам, и видишь, что волосы у нее — тоненькие-тоненькие се¬ребряные нити, а светло-голубые глаза — бесхитростно-доб¬рые. Разговор с ней был всегда тихий, ей можно было ска¬зать все, как другу, и почерпнуть из её мудрости и доброты.
Страдая сама, она постоянно заботилась о многих людях. К ней приходили, ей звонили, приводили детей. Она была ис¬точником жизнелюбия и доброжелательности. Когда-то она вместе с моей мамой окончила Ленинградский Герценовский педагогический институт и бы¬ла очень образованным человеком, это и делало ее полезной другим. Только частенько, неудачно подвинувшись, она не¬ожиданно вскрикивала от боли и замирала, пережидая её и вытирая невольные слезы. При этом она старалась, чтобы этого не заметили сидевшие рядом, чтобы не огорчить их и не вызвать жалость к себе. Для нее ленинградская блокада не закончилась. Глядя на нее и чувствуя, как сжимается моё сердце, я спрашивал себя: если есть Бог, почему он обре¬кает на мучения самых лучших в жизни — почти святых?!
В 1964 г. мой отец, знавший их учительскую одиссею в годы войны и после нее, написал письмо в газету «Смена». Оно было напечатано. Откликнулись десятки родителей и их детей, ставших взрослыми. Приходили с внуками, с цветами в руках, с подарками. Отец не успокоился и выхлопотал им через горисполком 3-комнатную квартиру на Кубинской ули¬це. К этому времени Мариичка вышла замуж, родила дочку Танечку.
Ленточки жизни развевались недолго: сначала умерла ба¬бушка Лиза, в 1973 г. — Мария Сергеевна, а в 1988 г. — и Мариичка. Потомство их живет, храня память о высокой культуре, интеллигентности, бескорыстии и самоотверженно¬сти ленинградцев, которые не смогли изменить никакие беды и время.
Когда мне бывает трудно, я мысленно возвращаюсь к ней, моей тете Машеньке, и, окрепнув, вновь впрягаюсь в свою врачебную лямку. Когда возникают иллюзии и соблаз¬ны, я вновь возвращаюсь к ней, и становится ясно, что это — ложные горы и ложное счастье, а мы с ней хорошо знали, какими бывают настоящие человеческие ценности.
Приспособленцы и паразиты были всегда, особенно много их сейчас, когда большинству людей плохо. Эти не станут спасать голодных детей, им бы только себя спасти. И, как правило, преуспевают в этом. Поганки растут быстрее бла¬городных грибов. Чем примитивнее организация, чем боль¬ше она ориентирована на потребление, тем экспансивнее ее рост. В этом преимущество паразитов, они свободны от со¬зидания. Это показал фашизм, это в наши дни демонстри¬руют «новые русские» и бандеро-фашисты — новая разновидность паразитов и их власть.
Что такое коммунист? Это человек, которому мало жить только для себя. Для этого необязательно быть членом пар¬тии. Беспартийная учительница Алексеева — ком¬мунист в чистом виде, куда более чистом, чем все члены Полит¬бюро «ленинской» КПСС семидесятых и восьмидесятых годов, вместе взятые.
      Последующие годы не изменили моих убеждений. Девяностые годы страна в значительной мере пережила. Как бы не было тяжело и сейчас, нужно держаться, чтобы не посрамить своих учителей. Я думаю, что это отступление только подтвердило мой рассказ о Петроградской стороне и её людях.
      С 1950-го года – я слушатель Военно-медицинской Академии им. С.М.Кирова. Она расположена на Выборгской стороне, напротив Авроры. Всё, что касается учёбы в Академии, очень важно, но в этом очерке речь пойдёт о другом.
       Как-то один из сокурсников попросил меня встретиться с его девушкой, студенткой Университета, и попытаться уговорить ее отказаться от  чрезмерной привязанности к нему. Просьба была, согласитесь, очень деликатная. Почему он попросил об этом именно меня, я не знал, мы не были близкими друзьями.  Но надо было выручать парня.
          Я пришел к указанному месту их свиданий. Это был сад возле домика Петра на Петровской набережной. Посетителей там было мало, и я быстро нашел эту девушку. Она, конечно, удивилась, что вместо ее возлюбленного пришел другой младший лейтенант медицинской службы.  Познакомились, и я объяснил, почему С. не смог придти. Когда она успокоилась, я сказал ей, что у него сейчас трудный период - и в учебе, и в семье. И в отношении их дружбы у него немало сомнений, поэтому он просит о некоторой передышке: ему нужно подумать о многом для их же пользы. Говорил я спокойно, выслушивал ее, успокаивал, когда она начинала плакать. Сказал, что С. не очень надежный человек и что она, возможно, заслуживает лучшего. Мне стало как-то обидно  за нее, она была такая славная, что  даже начинала нравиться мне. Она была студенткой 2-го курса географического факультета Университета. У нас нашлись даже общие знакомые. Постепенно она успокоилась, и, пообщавшись  около часа, мы уже расстались друзьями. На следующий день я обо всем рассказал С., сделав вывод о том, что он вряд ли достоин её, упомянув и о своей симпатии к ней. Позже они помирились и спустя какое-то время поженились. Я   случайно встретил их вместе у метро «Владимирская» спустя 15 лет. Оба они жили и работали на Камчатке и были счастливы.
Помирила их Петроградская сторона.
       Этот садик у домика Петра был позже местом моих встреч и свиданий и с моей будущей женой. Но это было уже в  1952-м году. Мы живём вместе с тех пор уже более 60-ти лет. Сколько воды в Неве за эти годы утекло! Счастливое место!
       Жил я с семьёй отца поначалу и на улицах Куйбышева, и Воскова, и Саблинской, возле кинотеатра «Великан». И всё это была Петроградская сторона. Отца тогда перевели из Евпатории в Ленинград научным секретарём Артиллерийского исторического музея, и какое-то время мы были вынуждены жить на съёмных квартирах. Это было трудное время.
     Музей располагался в Кронверке, рядом с Петропавловской крепостью. Это было, да и сейчас есть, мощное красивое здание из красного кирпича, с толстыми стенами, арками  и воротами. В огромном дворе и в корпусах этого здания стояли артиллерийские орудия всех времён, начиная с Петра Первого и кончая Великой Отечественной войной. Мне нравилось бывать там.
     В те годы я впервые побывал на Кировских островах, в Ботаническом саду, на реке Карповке, на стадионе имени Кирова. Петроградская сторона, в отличие от задымлённой заводской Выборгской стороны, расположенной через Большую Невку, была очень спокойной, зелёной и наполненной свежим воздухом соседнего Финского залива. Посещая Кировские острова, по традиции, мы бросали в воду залива монетки, чтобы когда-нибудь сюда ещё вернуться.
    Квартиру нам дали  на проспекте Стачек. Это совсем другой район города. Но и здесь с нами остался Сергей Миронович Киров: Кировский район, замечательный памятник Кирову на площади Стачек и Кировский завод! Жизнь продолжилась. В 1956 году я закончил Академию и на семь лет, уже с дочкой, убыл врачом медпункта парашютно-десантного полка в Рязань.
     Мечтал о профессиональном усовершенствовании и попробовал поступить в адьюнктуру в ВМА им. Кирова. Попробовал, да неудачно.
      Вышел я из клуба Военно-медицинской академии в подавленном настроении: объявили, что не прошел по конкурсу. Предстояло возвращаться в парашютный полк.  Было где-то около часу дня. Над головой ярко светило солнце, переливаясь, сверкала Нева, небо было голубое и высокое. Было по-летнему жарко, хотя на дворе стоял апрель. 
        Окружающее так не гармонировало с моим мрачным настроением, что, перейдя мост Свободы через Большую Невку, я и не заметил, как выбрался на тихую улочку Петроградской стороны, параллельную ул. Куйбышева. Когда-то я уже бывал в этих местах. Более того, я же здесь родился! Здесь было прохладно, малолюдно и никто не мешал мне горевать…
    Впереди, метрах в десяти от меня тяжело передвигался уродливый горбун, 25-30-ти лет. Тело его было согнуто так, что было расположено параллельно асфальту улицы, а короткие ноги с трудом позволяли ему преодолевать бордюр тротуара. Он опирался на короткую палку и, останавливаясь, отдыхал на ней, подставляя ее себе под грудь. Шел он медленно, тяжело дыша, и напоминал большую черепаху. 
      Приблизившись к нему вплотную, я остановился, так ужаснула меня его беспомощность. Что мои сегодняшние огорчения по сравнению с ним! Я шел, а он полз. Неудачи были, есть и будут, но все еще можно наверстать. А вот этому бедняге, моему сверстнику, легче не будет никогда. Сколько же стойкости нужно ему, чтобы просто передвигать свое тело!
      Я поднял голову, увидел небо над темной улицей и быстро пошел в сторону Петропавловской крепости. Пройдя с сотню шагов, я оглянулся, так как мне подумалось – а был ли горбун? Да, тот медленно брел по улице…
      Простор Невы, панорама Стрелки Васильевского острова, море солнца – все это обрушилось на меня, так что я не сразу и заметил, что рядом со мной масса людей. Оживленная, радостная, толпа все прибывала, Почему-то все устремлялись через Кировский мост к Марсову полю. Трамваи не ходили. Люди кричали: «Гагарин, Гагарин!». Наконец, я понял, что в космос запустили корабль, и что на его борту наш, советский, летчик – Юрий Гагарин. Люди вокруг меня пели, обнимались, ждали новых сообщений, переживали, как  закончится полет. Соучастие в свершившемся прекрасном и уникальном  событии планетарного значения воспринималось как личное счастье.
      Но где-то в душе затаилась боль. Я представил себе, как в это же время медленно, как краб, по тротуару передвигается горбун, как ему трудно поднять голову, чтобы увидеть небо и людей, сошедших с ума от радости. Возможно, он прижимается к водосточной трубе, чтобы его ненароком не сшибли, но и в его душе светится радость  и заставляет забыть о себе…
    Таким был этот день – 12 апреля 1961 года – для меня и для многих людей на Земле. И было это на Петроградской стороне!
     Через год я всё-таки поступил в клиническую ординатуру на кафедру к академику Н.С.Молчанову. За три года в его клинике из меня сделали доктора на всю жизнь.
      Бывал в Ленинграде я и позже. В том числе в Центре острых отравлений на улице Пионерской на Петроградской стороне. Им, под руководством профессора Е.В.Гембицкого, моего Учителя, руководил  профессор Евгений Александрович Мошкин. О нем я долгое время лишь слышал. Но в 1976 году познакомился. Это было на занятиях, которые он проводил с нами, группой преподавателей военно-медицинских факультетов. Безусловно, это был талантливый клиницист, основавший школу клинических токсикологов в Ленинграде, да и в Советской Армии в целом. Фронтовик. Человек особенный — контактный, холерик, не сентиментальный. В 70-е поды провел первую и единственную тогда группу усовершенствования врачей-токсикологов. И мы прошли его школу. Позже пригодилось.
      В 80-е, - 90-е и двухтысячные годы, уже в качестве профессора Саратовского медицинского университета, мне часто приходилось приезжать во Всесоюзный институт пульмонологии, расположенный в Ленинграде, на ул Рентгена на Петроградской стороне.
         Институт был тогда широко известен своими научными кадрами. В эти годы здесь работала целая плеяда крупных пульмонологов нашей страны советского формирования (Ф.Г.Углов, Н.А.Путов, Г.Б.Федосеев, Н.А.Кокосов, М.М.Илькович, Т.Е.Гембицкая, Н.А.Богданов, М.А.Петрова и другие). Многие из них работают здесь и сейчас.
       Я выступал с докладами, на диссертационных защитах, многому учился. Здесь защитились четверо из шести моих докторов медицинских наук (в том числе, и мой сын Сергей) и несколько кандидатов наук. Ленинградская Школа пульмонологов – это и моя Школа.
       Последний раз я побывал здесь в 2009-м году. Скучаю. В Ленинграде ведь как: идёшь по улице, споткнёшься о камень случайно – приятно, родное! А Вы – не знаете, так и не говорите!