Физиология любви

      
                Зульфия Миршакар               


               
                ФИЗИОЛОГИЯ ЛЮБВИ
               

               
             Массивная дубовая дверь прихожей открывалась тяжело, и при этом верхняя петля заунывно предательски застонала.
         Лизонька оглянулась по сторонам и  осторожно, с трудом переводя дыхание, вошла в собственную квартиру. «Нужно смазать петли», - пронеслось в голове. Интуиция ей подсказывала:  они здесь! И чувство ее не подвело. Из кабинета мужа  доносились еле различимые голоса  - её и его.
           Сердце Лизоньки  так бешено колотило в виски, что ей трудно было разобрать нечленораздельную речь двоих, вероятно, также тяжело переживавших свое положение, как было тяжело и мучительно и Лизоньке, наконец сумевшей  провести их и  застукать вдвоем, уличить их в том гнусном предательстве, о котором  она смутно догадывалась вот уже  три года, но в которое так и не хотелось  верить даже сейчас.
              Лизонька стояла посреди прихожей с огромной дорожной сумкой в руке и пыталась себя уговорить, что она правильно поступает, надо только успокоиться, взять себя в руки, глотнуть побольше воздуха и, как ни в чем не бывало, войти к ним - вот, мол, не сумела улететь, нет погоды, рада видеть вас, придется завтра вновь попытаться улететь - и еще что-нибудь такое. В конце концов, пойти поставить чайник и сесть втроем пить английский чай твиннинг с липовым медом, как это бывало раньше.
              Она осторожно опустила сумку на паркет прихожей и попыталась сделать шаг, но ноги не слушались. Прошла минута, две, а может,  и полчаса, а Лизонька все еще стояла, как вкопанная,  не в силах сдвинуться с места.
              Вдруг дверь кабинета отворилась, и вышла она, молодая, высокая, коротко стриженная, в своем домашнем ситцевом халатике, оставленном ею здесь давным-давно, еще в первый свой приход.
- Ой, Алекс…Александр Иванович! Посмотрите, Лизавета Григорьевна вернулась, - без тени смущения, пожалуй, только  с некоторым замешательством на этом сугубо интимном Алекс,  почти прокричала в дверь кабинета Ирина. Ну да, конечно же, Александр Иванович должен переварить суть происходящего, должен правильно оценить ситуацию и достойно выглядеть в глазах двух своих женщин.
- Здравствуй, Ирина, - с деланной улыбкой скороговоркой произнесла Лизонька и попыталась стянуть с себя сапоги. Сапоги не поддавались. - А я и не знала, что ты в Питере, - Лизонька оторвалась от сапог и посмотрела на Ирину.
             Слегка покрасневшее лицо Ирины и явное замешательство в движениях как бальзам  окропили душу Лизоньки: это была ее, Лизоньки,  маленькая победа в этом маленьком сражении, и она тут же обрела временное спокойствие.
- Поставь, дружок, чайник! Будем пить чай, - привычно произнесла Лизонька и, расстегнув молнию, спокойно сняла сапоги. Её домашние тапочки стояли на привычном месте.
 
                ***
        Впервые Ирина появилась  у них дома три года назад. Александр опаздывал со сдачей в издательство второго тома своей трехтомной  монографии и  пригласил  свою студентку- дипломницу помочь ему разобраться в бумагах. Высокая, стройная, общительная, она сразу вошла в их семью как свой человек.  Ирину отличало особое трудолюбие и стремление помочь всем  и во всем. Она часами могла сидеть в кабинете у Александра, разбирая его книги, составляя ему библиографию, классифицируя карточки. После обеда пыталась помочь Лизоньке собрать посуду, помыть ее, расставить по местам, а вечерами подолгу сидеть с Ниночкой,  заниматься английским. Однажды даже взялась самостоятельно  за чертеж, а Ниночке надо было бежать в архитектурный институт, где она училась на первом курсе. Ирина обладала удивительной способностью незаметно, ненавязчиво войти в самые глубины души человека, и она, по-детски ли по-женски, ненавязчиво пыталась установить в них свой, но порядок, расставить все по местам, при этом ее широко раскрытые зеленые глаза выражали вселенскую любовь, преданность и сопереживание.
Лизонька, правда, вначале было запротестовала: мыслимо ли, в доме живет,  почти живет, молодая женщина -   Ирине  уже тогда  было под тридцать, после школы долго не могла поступить в институт, работала, была  замужем, неудачно. Однако  потом успокоилась, глядя, как их с Александром  замкнутая, необщительная дочь Ниночка привязалась к Ирине, стала проявлять интерес ко всему и к жизни тоже.
Однажды, за день до сдачи монографии в издательство, Ирина задержалась у них  дольше обычного. Они вместе с Александром весь день почти не выходили из кабинета: Алекс  готовил введение и заключение к монографии,  Ирина  слушала, затем печатала на машинке. В тот день  Лизонька дважды заходила к ним:  в первый раз подала ужин прямо в кабинет и уже совсем поздно, около полуночи, второй раз -  с двумя стаканами  отечественного йогурта, Алекс пил только этот. Она увидела, что ужин был нетронут, и её, казалось, не замечали: Александр  сидел в своем привычном кресле, а Ирина рядом, на стуле,  - оба склонились над исписанными корявым почерком мужа листами. Лизонька бесшумно подошла к журнальному столику у старого  дивана сталинских времен, обтянутого черным дерматином, взяла тарелки с нетронутым остывшим  ужином - любимыми Алексом  отбивными с картофельным пюре,- и неслышно вышла.
               В эту ночь Лизонька долго не могла заснуть, ворочалась в постели. За стеной стучала машинка, и внезапно возникшая  щемящая внизу живота боль   не давали ей заснуть. Она вновь и вновь прокручивала, как старую кинопленку в голове,   годы их совместной,  счастливой, как она полагала, жизни с Алексом, чтоб разобраться и, наконец, понять,  как так случилось, когда это произошло, что он  стал обходиться без ее помощи?!  Ведь еще совсем недавно первый том монографии они  готовили к печати  вместе с Алексом, и он полностью полагался на нее.
                Двадцать с лишним  лет  безмятежной счастливой жизни уступили место смутным тревожным дням,  порой осложненных  зародившейся именно этой ночью щемящей до легкого головокружения и тошноты болью внизу живота. 
              Монография  была сдана в издательство вовремя, Ирина окончила университет и уехала по распределению к себе,  в Новосибирск, в какой-то исследовательский институт. Казалось, все вернулось на свои места, но боль сидела глубоко внутри Лизоньки  и нет-нет, да проявлялась. 
                ***
               
             Прошлой зимой, в середине января,  вдруг позвонил Андрей. Внезапно умер тесть -  отец Насти, её подруги с детства. Лизонька и Настя росли в одном московском дворе  в Каланчевском тупике, ходили в один сад, сидели за одной партой, вместе поехали в Ленинград и поступили  в университет, учились на одном потоке, правда,   в  разных  группах,  и  до  четвертого курса, до замужества Насти,  жили в одной комнате студенческого общежития.
               Поминки были пышными. На столе, кроме различных солений: грибов, огурцов, помидоров и  причудливо засоленной  с заморскими фруктами, с курагой, с изюмом, с оливками капусты, 
стояли бутерброды с красной и черной икрой; в огромных блюдах - рыбное ассорти: кета, семга, севрюга - холодного и горячего копчения, балыки; в селедочницах лоснилась жирная атлантическая сельдь.  Фрукты:   яблоки, бананы, апельсины,  мандарины - в красивых китайских инкрустированных вазах; в круглые блюда аккуратно выложены карбонат, ветчина, шейка, языки.    Столы ломились от яств.    Кто-то из бывших сослуживцев    покойного принес кутью, -  какие же поминки без кутьи! - она стояла в салатнице на   горке     старой    добротной     румынской   мебели «Калифорния»     рядом с    огромной    керамической     миской, наполненной пирожками с мясом и с капустой. Тут же стояла гора блинов, еще дымящихся - соседка  только-только  сняла последний блин со сковороды.
                Из выпивки -   только водка и вино «Кизмараури» и
« Хванчкара». Покойный любил эти вина. В хрустальные стаканы разлит кисель.
                Комната вместила тридцать человек. Гости расселись и самыми добрыми, самыми нежными словами стали поминать покойного. Лизонька слушала этих старых людей и думала все о своем: а что - то  будет с ними, с Алексом и с ней, в их годы? кто первый покинет этот мир - она или Алекс? будут ли они вместе, рядом в этот последний     свой  миг?
               Удрученная мрачными мыслями Лизонька встала из-за стола и тихо вышла. В прихожей и на кухне - всюду толпились вновь прибывшие: друзья, соседи, близкие к семье люди. Андрей с Настей пытались всех рассадить. Лизонька помогла Насте быстро накрыть большой обеденный стол на кухне, правда, не так пышно, как в гостиной, но создалась более интимная обстановка: здесь собрались самые близкие, самые родные.
                Лизонька стояла у окна, под форточкой, потягивала сигарету, пыталась прислушаться и понять, о чем говорят, но внезапно возникшая, уже знакомая щемящая боль внизу живота вновь стала сверлить ей чрево, навевая смутные неприятные воспоминания.
- Здравствуйте, Лизавета ..!  -  очень знакомый   голос из далекого прошлого прервал ее мысли.
- Господи, Тима!... Тимофей! Откуда? Сколько лет! Какими судьбами?
               И тут же теплый морской ветерок унес Лизоньку на южный берег Крыма, в Ялту, когда она, студентка  уже четвертого  курса восточного факультета Ленинградского университета, в языковой  экспедиции познакомилась с молодым археологом-аспирантом,  и начался головокружительный роман с долгими прогулками под луной, с походами в горы, с шашлыками в погребках и бесконечными поцелуями под жарким южным звездным небом.
              В те далекие крымские ночи, когда рядом нежно плескалась вода в бездонной морской чаше, и ласковый ветер трепал макушки олеандр, извлекая чарующую мелодию теплых ялтинских ночей, Лизоньке казалось, что все это будет длиться бесконечно. Однако  наступил август, потом сентябрь, геологическая партия свернулась, Тимофей уехал к себе, в Томск, Лизонька - в Ленинград. Но до этого были слезы, клятвы в любви, обещания верности и много - много страстных поцелуев.
              Полгода Лизонька жила каждодневными письмами и телефонными звонками из Томска. У Тимофея был отвратительный почерк, но великолепный слог, и каждое письмо вновь  и вновь уносило ее в прошлое,  в ялтинские вечера, и звало, и манило в их прекрасное совместное будущее, которое искусно, мастерски описывал и предлагал ей он.
             В конце февраля, когда  сессия была позади и начались занятия, позвонил Тимофей и  радостно сообщил, что через неделю будет в Ленинграде, и они проведут вместе аж целую неделю. Правда, два дня он будет занят на конференции молодых ученых Академии наук, но это только днем, а вечерами он полностью в её распоряжении.
                Первые три дня Лизонька не могла себе найти места. Прежде всего, она перебрала свой скудный гардероб, решила прикупить пару модных вещиц. Вещи были облюбованы и куплены в комиссионке, куда обычно сдавались привезенные из заграничных гастролей труппой Кировского балета. На четвертый день, успокоившись, она все же заставила себя пойти на занятия  в университет.
                Рядом с расписанием занятий, у деканата,  висело маленькое объявление. Профком  факультета предлагал билеты на «Три мешка сорной пшеницы» в постановке Юрского  на Малой сцене  БДТ им.  Горького. Как раз в один из дней, когда здесь будет Тима! Лизонька собралась было  бежать в профком за билетами, и замешкалась лишь оттого, что  никак не могла  сообразить, в какой же  стороне находится этот самый профком, как вдруг неожиданно, совсем рядом,  мягкий незнакомый мужской голос окликнул ее:
- Елизавета Мирова?! Рад познакомиться! Александр Иванович Баланчи, - представился  молодой человек,  взял ее ладонь в свою. Лизонька почувствовала его  теплое  нежное пожатие.
                Этот невысокого роста молодой человек с довольно неправильными чертами лица, но удивительно обаятельной улыбкой,  действовал на нее магически.  Её воля  была парализована. Лизонька и не пыталась вырывать свою руку из его ладоней, да и особых усилий для этого не требовалось: её кисть лежала на  раскрытой правой ладони Александра Ивановича, а  левая еле заметным движением гладила ее.
-  Очень рад знакомству с вами! Я уж потерял всякую надежду увидеть вас!- очень интимно, почти прошептал он.
                По лукавому взгляду темных восточных глаз Лизонька поняла, он знает силу своего обаяния и пользуется им. Она резко выдернула руку и  повернулась к расписанию занятий, тщетно пытаясь отыскать свою группу, аудиторию.
- Сейчас мы работаем в 507  аудитории, у вас пропедевтический курс. До встречи! - все тот же голос прозвучал сзади,  над ухом.
               Почти  у самой 507 аудитории ее догнала запыхавшаяся  Настя, ее лучшая подруга, которая вот уже месяц, как была замужем и жила с мужем на съемной квартире через дорогу от университета.  Со свойственной ее натуре внезапностью Настя в начале сентября влюбилась в совсем  еще молодого студента - первокурсника Ленинградского института киноинженеров Андрея Меньшикова - будущего известного  звукооператора.  Живая деятельная ее натура стремилась за день переделать столько дел, сколько нормальный человек осиливал за три- четыре дня. И теперь  основным источником Настиного вдохновения и энергии был её  « единственный на всем белом свете - Меньшик», как она его ласково называла.
- Привет! - Настя на ходу чмокнула Лизоньку в щеку, - Ты где? Куда пропала? В каком подполье? - затарахтела Настя и, как обычно, не дожидаясь ответа,  на одном дыхании выдала все новости прошедших трёх  дней, пока отсутствовала Лизонька. Оказывается,  с приездом профессора Богомолова из  длительной загранкомандировки домой декан  попросил профессора прочитать им, преддипломникам,  курс о современном состоянии  иранского языкознания. Сам профессор пока не появлялся, но пропедевтику  уже  начал читать его аспирант, потрясающий молодой человек,- если бы не мой Меньшик, я бы его прибрала к рукам, а ты, Лизка, - одна, не теряйся!-  полурусский, полугрузин, полуиранец  и даже есть  что-то итальянское. Его настоящее имя - Искандер- это иранское от греческого Александр, отчество- Иванович - от грузинского Вано или просто русского Иван, а фамилия Баланчи - итальянское, а может, иранское  производное от грузинского Баланчидзе! Вся  информация  от Людки - лаборантки кафедры экспериментальной фонетики. Сказала, будто отрапортовала, и тут же словно растворилась, оставив Лизоньку одну переварить эту новость.
             Так вот он кто - этот Александр Иванович! Тогда откуда он знает ее, Лизоньку,  ее имя,  фамилию?
             Когда Баланчи  вошел в аудиторию и окинул присутствующих, в том числе и ее, беглым взглядом,  Лизонька  почувствовала себя неловко.  В аудитории это был совершенно другой человек:  собранный, сосредоточенный, увлеченный своим предметом педагог. Казалось, он стоял перед зеркалом, рассказывал самому себе  потрясающе интересную историю и при этом любовался собой. Лишь иногда, когда Александр Иванович обращался к аудитории с наводящими вопросами по ходу лекции и сам же отвечал на них, не дожидаясь ответа, -  в эти  мгновения Лизонька  вновь видела перед собой того  человека, который подошел к ней у доски объявлений.  В эти минуты все студенты на курсе, особенно девчонки, отрывались от    своих    конспектов, во все глаза смотрели на него, словно зомбированные, ничего не понимая в  заданных вопросах - все были под властью его магического обаяния. 
                Резкий звонок прервал полуторачасовой сеанс гипноза - лекцией это не назовешь,  но никто не вставал с места. Студенты с сожаленьем оторвались от  своих записей  и уставились на Александра Ивановича. Александр Иванович расписался в журнале, забрал свой единственный исписанный листок, дважды сложил его, сунул в карман пиджака, улыбнулся своей обворожительной улыбкой: До завтра!- и вышел из аудитории.
                Все в Лизоньке внутри кипело: кто ж все-таки  он? откуда знает ее? почему ни разу не взглянул на нее? и что это все девчонки сидят, словно завороженные?  нашли, чем любоваться!
                День прошел быстро:  в поисках профкома, в мыслях о предстоящей встрече с Тимохой, в объяснениях с деканом  о трех днях пропущенных занятий, в подборе  необходимой  литературы в библиотеке по теме   дипломной работы.
                Лизонька собралась в общежитие и уже на выходе из корпуса увидела Александра Ивановича. Слегка продрогший, он стоял у входа, явно ожидая кого-то. Заметив его, она   тут же вернулась обратно в холл, дождалась толпы выходящих студентов, нырнула  в нее и  проскочила мимо  Александра Ивановича. Делала она это, совершенно не объясняя себе, зачем, просто интуитивно избегая встречи с ним. Однако  усилия Лизоньки оказались  напрасными. Александр Иванович догнал ее и взял под руку.
- Кажется, нам в одну сторону?!
Выяснилось, что он живет рядом, в аспирантском общежитии, впервые увидел Лизоньку три года назад, когда поступал в аспирантуру, сразу навел все справки о ней, но из-за предстоящей операции  матери на сердце вынужден был срочно вернуться в Тбилиси. Однако болезнь одинокой матери не позволяла ему приезжать в Ленинград на годичные аттестации, учебу в аспирантуре забросил,  но работу над диссертацией продолжал, в этом ему очень помогал профессор Богомолов. Маме, слава богу, полегчало, и вот он  вновь здесь,  после языковой полевой экспедиции в Белуджистан вернулся обратно  сюда, в Ленинград,  и продолжает учебу. Диссертация уже почти готова, однако необходимо сдать все минимумы и, возможно, осенью выйдет на защиту. Весь длинный путь до  общежития Лизонька молчала, не в силах совладать с собой.
               Все, что было потом,   вызывало у Лизоньки чувство глубокой  вины, сожаления и стыда перед Тимой, особенно, сейчас, когда они, Лизонька и Тимофей, встретились через столько лет, в такой день у Насти. Они стояли на лестничной площадке между этажами у окна и курили. Курили молча.  Каждый думал о своем, и в то же время оба думали об одном и том же. Лизонька первая прервала молчание
- А я и не знала, что ты общаешься с  Настей и Андреем.
-  Мы тогда с Андреем сходили в БДТ на « Три мешка сорной пшеницы»…  А потом Настя с Андреем меня пригласили к себе.…Так вот и сдружились….
- Да, да, помню,.. конечно, я через   Настю передала тебе  билеты в театр.… Да, помню.… Надо же, а я ничего и не знала.… Столько- то  лет!…
 Лизонька виновато посмотрела на Тимофея.
- Ничего, все нормально.. И бываю - то я у ребят только, когда конгрессы  или еще что происходит здесь, в Петербурге,  и сегодня вот оказался случайно здесь,… Да и дома, в Москве, я почти не живу: все больше за границей, читаю лекции, или в Средней Азии, на раскопках, -  словно извинялся Тимофей.
И опять оба замолчали. Каждый из них с болью в душе переживал минуты сожаленья о той их  размолвке двадцатипятилетней давности, о разрыве их почти сложившейся совместной жизни, того разрыва, который   наступил  так же  быстро и стремительно, как  и начались их отношения. И произошло все это так нелепо,  не по-человечески.
- А ты живешь в Москве?
- Да. Уже лет десять как в Москве. А до этого,  где только я ни был.…Да и сейчас вот  прописан в Москве, а живу в командировках по миру …  с лекциями…выступлениями…
Тимофей прикурил от своей же сигареты новую, погасил старую.
- А ведь я и не курю почти.… Так,  иногда… очень редко,-  все так же, словно извиняясь, неловко закуривая, произнес  он.
- Сразу после защиты кандидатской меня пригласил к себе на кафедру в Ташкентский госуниверситет корифей археологии   Муссон. Там же, у него  увлекся эпохой Кушанской цивилизации. Два года работы на кафедре, в экспедициях  рядом с таким человеком, как Муссон,  дали мне  как человеку  и как ученому  больше, чем весь мой предыдущий жизненный и научный опыт!  Где только мы не вели раскопки! И в Туркмении, и в Таджикистане, и в Термезе, и в Афганистане, А какие открытия!  Лизонька, не поверишь, в тех местах, где сейчас  одни степи, пески, барханы, оказывается, в древности существовали развитые цивилизации!. - увлеченно рассказывал Тимофей,  -   Представляешь, Лизонька!..- как тогда, в Ялте, обратился к ней Алексей и посмотрел  в глаза.  И вдруг  в ее глазах он увидел не интерес и восторг, а что-то другое, чужое, ему незнакомое,  и он понял, что это вовсе не та его ялтинская Лиза, с которой он жил в душе, в мыслях  все эти годы, с которой он мысленно общался, советовался, с  которой делился всем своим существованием!
      И он смолк. А Лизонька все сразу поняла.
- Прости меня, Тима, прости, дружочек, за все!
Тимофей  молчал. Прикурил новую сигарету. Сигарета потухла. Он прикурил снова,  опять потухла. Он нервно помял ее в ладони, табак раскрошился и посыпался на пол.
- Я за сигаретами,- и быстро  поднялся наверх.
             Лизонька стояла одна, подавленная, примятая той оглушительной пустотой, которая возникла  внутри нее и заполонила  все пространство вокруг.
             Наверху отворилась дверь, кто-то вышел. Но это была Настя.
Она внимательно посмотрела на Лизоньку.
- Ну, что? Как ты тут? - испугалась Настя, увидев ее состояние,-
 Прости  нас с Андреем, Лиза! Тима не хотел, чтоб ты знала  о нашей с ним дружбе. Это было его желание. Он хотел, чтоб ты была счастлива. Понимаешь?..  Без него… Знаешь, Лизка, а он ведь  так и не женился!
Настя протянула Лизоньке пачку сигарет
- Тима сказал, у тебя закончились.
Взяла из пачки одну сигарету  и закурила сама. 
-  Всё не было времени затянуться хоть разочек.  И Меньщик мне запретил, хватит, говорит, ты свое уже все выкурила.- С удовольствием  затянулась, - Знаешь, а Тимофей  о тебе знает все до мелочей. И о том, что защитилась, где работаешь, что муж - профессор, зав кафедрой, что профессор Богомолов вместе с квартирой и кафедрой  оставил здесь, в Петербурге, все свое наследие Алексу, своему любимому ученику. Знал, что родила Ниночку. Он был в курсе её проблем.…Знаешь, он ведь с ней знаком! Помнишь, вы с Алексом были долго в Англии, он там читал лекции в Лондонском университете, а Ниночка жила  у меня? Вот тогда они и познакомились!  И им всегда было о чем поговорить! Он и меня тогда успокаивал, все пройдет, это, говорил,  все возрастное, издержки переходного периода.. И прав оказался…. Очень обрадовался, когда узнал, что Нинка вышла замуж и уехала от вас в Москву. Он считал, что авторитет ученых  родителей давил на её хрупкую психику и  подавлял  волю.
                Настя докурила сигарету и побежала обратно.
                Тимофей больше не появлялся ни на  лестничной площадке, ни в квартире,  словно растворился, его,  словно, и вовсе не было, только  внутри неё  к знакомой уже, щемящей боли внизу живота, прибавилась тяжелая неуёмная пустота.
                ***

               Чай пили втроем, как раньше, на кухне. Пили тихо, молча. И никому не требовалось рассказывать,  объяснять, почему Лизонька не улетела, и если не улетела  сегодня, то теперь когда. Каждый был занят своими мыслями, не лез в чужие, но и не допускал никого  к своим.
                Первая чашка была выпита, Ирина встала и, соблюдая  этикет, поблагодарила за прекрасный чай, за душистый мед, за   гостеприимство, за тепло и еще за что-то, извинилась, что надо бежать куда-то, надо успеть сделать какие-то  дела, а то  завтра - домой, в Новосибирск, а дел еще куча.  Лизонька только улыбалась, следуя всё тому же этикету, и кивала головой, ни о чем  не спрашивая, ничем не интересуясь, чтоб, не дай бог!  узнать что-то такое, отчего бы её и так встревоженное  воображение не разыгралось бы  и не добавило  бы к  уже имеющимся двум внутри Лизоньки новую, но уже  уровне психики, боль...
                Пока женщины в прихожей  своеобразно обменивались любезностями, Алекс успел переодеться, надушиться, и вышел к ним .
-  Я совсем забыл, у меня сегодня заседание Ученого совета. Заодно, Ириша, я тебя провожу.
                Массивная дубовая дверь  с легкостью захлопнулась за Ириной и Алексом и, как заметила Лизонька,  верхняя петля  предательски   молчала.
                ***
               
              Сон в эту ночь был тяжелый. Снились кошмары:   средь бела дня кто-то преследовал Лизоньку. Не видно было и не понятно, кто, но внезапно возникшее чувство опасности заставило Лизоньку бежать, бежать, бежать по пустым нежилым улицам мертвого города в поисках укрытия или какой-либо помощи. И уже совершенно отчаявшись, обессиленная, она влетает  в нечто вроде подъезда жилого дома, некогда жилого дома - без лестницы, без окон, без площадок, с одними  дверьми на голых стенах,   на втором, третьем, четвертом,…… этажах -  и, не успев перевести дыхание, замечает огромную черную собаку в подъездном проеме. Тут же сзади на нее налетает мужчина и начинает насиловать, потом   второй, третий, … Лизонька уже не сопротивляется. Холодный пол  сковал движения, и черная собака угрожающе стоит в дверях, и повсюду ползают тараканы, и в воздухе мерзко пахнет сыростью и  мертвечиной, а Лизонька лежит спокойно, умиротворенно, принимая грубые ласки очередного насильника…. Вдруг собака исчезла, словно растворилась. Где-то совсем рядом  захлопнулась дверь, послышался лязг железа….
                Лизонька тут же проснулась. Слева от кровати стоял Алекс. Стянул брюки, аккуратно сложил их, положил на пуфик и по-детски нырнул под одеяло.
- Прости, дорогая, задержался на работе, …готовил доклад, … очень устал, - виновато чмокнул в левую щеку, повернулся на левый бок, спиной к ней.
                Лизонька лежала, уставившись на темный потолок спальни, по которому изредка проплывал отсвет фар проезжавших мимо машин за окном, и пыталась найти, понять и разуметь грань между сном и реальностью, между иллюзиями и действительностью, между раздирающими ее чувствами и желаниями, между прошлым и
настоящим, настоящим и  будущим. И чем яснее и четче в сознании проглядывалась картина, тем отчаяннее сердце сопротивлялось понять и принять ее  и подчиниться тому необратимому ходу, движению событий, которое называется жизнью.
                Она  поднялась, села на кровать. Электронные часы
отсвечивали время: 04.25. И от всего этого:  от раздирающих ее мыслей, от сладкого похрапывания рядом лежащего мужа, от сознания собственного одиночества и бессилия - вдруг под ложечкой что-то защемило и тут же отдалось знакомой болью внизу живота.
                Тихо, бесшумно она вышла из спальни  и,  уже прикрыв за собой дверь в ванной, вдруг почувствовала страшный озноб. Все тело била нарастающая дрожь. Превозмогая ее, Лизонька встала под душ, открыла кран, и на нее хлынул кипяток. Она  еле вскрикнула и переключила кран на холодную воду. И так несколько раз. Тело вначале сопротивлялось резким контрастам, но вскоре Лизонька  почувствовала, как сердце вновь  вошло в свой привычный ритм  и выплескивает очередную порцию крови в свободные от спазмов протоки, медленно наполняя ее живительной силой.
                Лизонька вышла из-под  душа, закрыла кран, не вытираясь, босая, укуталась в банный халат мужа. Вдруг ей показалось, что-то ползет по спине. Она не придала этому значения  -  наверное, капли воды. Туго перетянув пояс халата, почувствовала вновь то же щекотание в одном из рукавов халата. И тут в сознании явно проступили видения этой ночи - пустынные улицы мертвого города, погони, огромная черная собака, насильники, холодный пол подъезда, тараканы, тараканы, тараканы, тараканы…. Сердце бешено застучало в виски. Лизонька попыталась стянуть с себя халат, но тугой узел пояса не поддавался  её дрожащим  бессильным пальцам. Она потянулась к навесным полочкам с ванными принадлежностями, смахнула с нижней все на пол и  нашла то, что ей нужно.       Однако плотная махровая ткань халата не поддавалась и маленьким  маникюрным ножничкам. Тогда Лизонька схватила рядом стоящее  пластмассовое ведро,  поставила его дном вверх, встала на него и потянулась к  самой верхней полочке, где стоял бритвенный прибор Александра. Вот оно - лезвие! Схватив его, она не устояла  и грохнулась наземь.
                В памяти все четче вырисовывались детали пережитого этой ночью сна, и Лизоньке уже казалось, что по всему ее телу ползают тараканы, а за дверью - огромный пес и мужики, готовые вновь надругаться над нею, затоптать ее, примять и лишить последних сил.
                Превозмогая боль в ноге от удара об ванну при падении, она встала, перерезала лезвием пояс, сбросила с себя халат, швырнула его в ванну, снова подняла, встряхнула несколько раз над ванной - ничего нет! - вывернула рукава наизнанку и вновь встряхнула  - опять ничего! Значит, ей показалось, значит, все хорошо….
                Разбуженный шумом  Алекс нашел Лизоньку на мокром, выложенном импортной метлахской плиткой холодном полу ванной, совершенно голой,  с раскинутыми в разные стороны ногами, с лезвием в правой руке, а левая рука прикрывала место между ног.
               
                Москва 2007.