Вор

   Он прилетел на третий день. Как раз, когда я завтракал, впервые за все время встав утром, а не в обед. Здоровый, жирный, с серой спиной и ярким желтым клювом, похожим на крюк от клюшки, только развернутый вверх ногами.
   Когда он приземлился, я его не услышал и не увидел, он был метрах в восьми от меня, а в его глазах читалась решительная наглость при необходимости подойти еще ближе. Не знаю, сколько он наблюдал за мной прежде, чем обозначить свое навязчивое присутствие гортанно-полоскающими короткими звуками, которые словно выстрелы из лазерного бластера стали прилетать мне в спину. Я обернулся.
   Он смотрел точно мне в глаза. Я его узнал. Это он вчерашним утром мешал мне спать, топчась по лагерю и по кругу у палатки, шурша целлофановым пакетом на котором стояла банка с солью, котелком из-под еды и чашкой для чая. Именно эти странные, близкие по тяжести и интонации к человеческим звуки выдали его.
Совершенно точно, изучив мое поведение, теперь он настойчиво пытался обратить внимание на себя, как бы окрикивая меня из темной подворотни:
   - Слышь!.. Слышь!..
   Он был чайкой. Никогда не думал, что буду говорить с чайкой. Даже так: никогда не думал, что буду почти рад поговорить хотя бы с чайкой. Всю свою сознательную жизнь я их презирал и ненавидел - помойные уроды, крысы. Да еще к тому же этот вчера утром нашел у костра и выклевал до самой сердцевины две моих последних помидорины, сделав их непригодными для питания, а себя самым подлым созданием за восемь дней моей поездки.
   - А-а! Это ты.. Ну привет, гад! Помидороед, мерзкий! - стараясь не потерять самообладание, с иронией профильтровал я.
   Я правда никогда бы не заговорил с чайкой, на свете помимо людей есть чертова прорва других птиц и животных достойных разговора. Но дело в том, что за последние восемь дней - этой мой первый живой собеседник. Нет- нет, первые пять дней, пока я добирался до Острова и  кое-где гулял, мне в общем-то было с кем поговорить, хоть вокруг и не было ни одного знакомца, - но мне не хотелось. Моей главной целью был разговор с собой, а не с другими. Вообще это не самое простое занятие: убедить себя внутри себя, что ты не идиот. А вот последние три дня, оказавшись на Острове, где за все время я видел всего нескольких человек, и тех лишь издали, я ощутил потребность в общении пусть даже и с чайкой.
   Знаете, вот странная это штука - человек. Загадочная. Капризная. Наглая. Эгоистичная. Мы растем, а наши качества не меняются с детства. Каждый из нас был ребенком, который игрался одной своей игрушкой, разбросав вокруг другие, и совсем про них забыв. Но стоило кому-то взять хоть одну из тех самых забытых игрушек - тут же пускался в плачь, строя невыносимые гримасы боли, тянулся и разводил маленькими жадными ручками в сторону своей игрушки, ставшей за какое-то мгновение крайне необходимой. Или по другому: игрался своей игрушкой, а потом примечал по-соседству такого же ребенка, который окружен многими своими игрушками, но болтает в маленьких пухлых ручонках только одну из них. Он не такой жадный, как я, и совсем не обращает внимание, когда я по очереди перебираю все его игрушки. Но мне все не то, оказывается мне нужна именно та игрушка, которой он тихонечко играет сам. Я начинаю лезть к нему и забирать её. И все по новой. Невыносимые гримасы боли, плач, ручки. Только теперь я довел не только себя. А потом мы вырастаем, и все остается по- прежнему, ну, кроме игрушек. Человеку не нужен человек, пока он не понадобился другому человеку. И знаете, самые страшные гримасы боли и ручки в стороны у нас появляются когда мы видим именно человека, которого кто-то забрал из тех, что лежали рядом с нами, а мы тем временем игрались с другой игрушкой. Безуспешно пытаться отнять чужого человека -  все-таки не так обидно. Так вот теперь случилось и у меня. Целых пять дней я гулял сам по себе, а мне и дела не было до общения с кем-то, а теперь за три дня в полном одиночестве, когда и при желании ни с кем не пообщаться - мне это стало необходимым почти как воздух. Хотя я понимаю, что подсознательно человеку нужно не что-то, а постоянно доступная возможность чего-то. То есть, возможно, если бы эти три дня я знал, что могу в любой момент пообщаться с кем-нибудь, а может даже именно с тем, с кем вдруг захочу, то скорее всего так бы этого и не сделал. Мы тут все для всех на всякий случай, и всё у нас почти тоже на всякий случай. Чтобы, если что - обидно не было. Я вот сюда и приехал, чтобы понять кто и что мне на всякий случай, и кому я так же - на всякий. А кто и кому по-настоящему. Нужно меняться, а то пиши пропало.
   - Ну что тебе надо Джонатан Левингстон? - как серая и заурядная личность, я знал только одно имя для чайки, а называть чайку мистер Чайка - как-то не по-взрослому.
   - Эй, Джонатан, я к тебе обращаюсь! - я старался его не вспугнуть, но при этом держать тон высшего животного на эволюционной лесенке.
   Ему, похоже, на это было наплевать. Он бросил в меня свой взгляд, степенно шагая чуть ближе, начал периодически подбрасывать клювом песок вокруг себя, потом перевел взгляд на натюрморт у моих ног, в котором лежал мой завтрак - тушеная картошка, хлеб и печенье, очевидно показывая мне: "Почему это все еще не у меня?". И снова по воздуху разлетелись короткие, почти человеческие гортанные:
   - Слышь!.. Слышь..! - Джонатан по-голубиному наклонил голову на бок.
   Вы когда-нибудь боялись разочаровать чайку? Перегнуть перед ней палку, так чтобы она улетела, а потом сидеть и жалеть об этом? Я - да. Теперь да. Джонатан так на меня смотрел, словно доносил: "Считаю до трех! Рааааз......".
   Стараясь сохранять лицо, я взял одну из помидорин и швырнул в его сторону.
   - На! Ты вчера не доел, жадина!
   Джонатан взмахнул крыльями и буквально налетел на помидор, резко ткнув его своей клюшкой. Но уже через секунду отпрянул от красного почти разорванного плода, и снова на меня уставился! Как на наперсточника-мошенника.
   - Слышь!.. Слышь!.. Два......
   "Точно, чайки же хищники. Они именно так и атакуют гнезда бакланов! Верно, он и вчера и сейчас подумал, что помидор - это чье-то яйцо и решил его выклевать! Но разочаровался и не стал есть."
Джонатан подходил все ближе и смотрел в мой завтрак все вкрадчивее. Я развязал пакет с хлебом, оторвал небольшой кусочек и кинул ему.
    - Да на! Тварь наглая!
    В тот момент мне казалось, что он, как полноправный хозяин острова, от которого ничего не может ускользнуть, прилетел брать с меня оброк, как с гостя его владений. Кусок в клюве пропал еще быстрее, чем летел, и тут же снова послышались его:
   - Слышь!.. Слышь!..
    Я кидал ему еще и еще, куски становились больше, а Джонатан подбирался все ближе, пока мой хлеб не стал меньше на добрую треть.
Пора это прекращать!
    Я кинул ему еще пару овсяных печенюшек, которые он глотал, казалось, целиком, не ломая. Уминая очередную подачу в секунды, он снова вопросительно-обязывающе смотрел на меня, сопровождая свои глухие выкрики идиотской походкой и мимикой гораздо более обезоруживающей перед своей волей, чем бывают у бывалых наглых котов.
   - Так, всё, Джонатан! Мне самому из-за тебя скоро жрать нечего будет! - я кинул ему последний кусочек.
   Он слопал его и снова стал ждать продолжения угощения.
   - Я не шучу! Сегодня еды больше не будет! Прилетай завтра! - строго сказал я.
   Джонатан недоуменно замер, уставился мне в глаза и увидел, что я действительно не шучу.
   - Слышь!.. Слышь!.. Три.. - Джонатан Левингстон взмахнул крыльями и улетел.
   А я остался доедать свой завтрак, пристыжая себя, что от одиночества иду уже на компромиссы с чайкой.
   ***
   На следующий день я встал на несколько часов раньше, как и хотел. Было много планов и дел. Поэтому к тому времени, в которое вчера я еще только завтракал, сегодня уже успел собраться и покинуть свой лагерь.
Вернувшись домой в сильно послеобеденное время, я обнаружил, что весь песок вокруг палатки и костра плотно истоптан трехпало-перепончатыми следами, банка соли все-таки перевернута, а крошки и нагарыши еды у костра и вокруг импровизированной столовой тщательно подъедены. Только оставшийся раненый помидор так больше и не тронут.
   - Джонатан! Вор! - обратился я к небу.
   А потом солнце село, и наступила ночь. Не такая, к каким я привык. Настоящая, черная, почти осязаемая, продрогшая холодом ночь. На небе вспыхнули и разгорались миллионы пыльных созвездий и звезд, я никогда столько не видел. Они светили, словно китайские фонарики, которые светятся сами, но ничего собой не освещают. Звездам нет дела до нас. А потом, когда уже все собрались, из-за деревьев выполз огромный остроносый плуг месяца. Его свет доходил до земли ровно настолько, чтобы осветить узкую дорожку земли от моего лагеря до берега и куда-то вдаль по воде.     Но там, где падал этот свет, становилось только холоднее. Где-то внутри все сжалось, мне стало холодно, темно, одиноко и непонятно. Я видел лишь тоненькую тропинку света в пустоту и звук этой самой пустоты, он шептал назойливыми волнами Озера.
   Конечно во многом из-за этого я сюда и приехал - чтобы понять. Но, хоть человек и способен выдержать все, все же желательно, чтобы это происходило не одновременно. Я точно знаю - либо темнота, либо пустота, либо одиночество, можно даже парой, но не разом. По отдельности это закаляет и открывает глаза, а вместе может и покалечить. А может и нет.
   Вертикальные линии одиночества пересекались с горизонтальными линиями холода, а по-диагонали в них вплетались тоненькие волокна пустоты, образуя неосязаемое сито, в которое я положил свое непонимание, и оно начало просыпаться вниз, оставляя на поверхности только неотесанные гранулы истины. Истины о том, как мы неправильно делим людей на нужных и не нужных, и себя тоже. Находясь в таком положении, мы путаемся и не понимаем - нам нужны не те, кто это все создал, чтобы они вернулись и возвратили украденные когда-то тепло и свет, они может только и умеют, что отнимать, и даже не те, кого мы зовем к себе, чтобы на время отвлечься и не обращать внимание на все это. Нам нужны те, с кем нам наплевать на пустоту и холод, те, с кем мы готовы бросить им вызов.
   И я включил телефон и позвонил такому человеку. За секунду мы проговорили час. По крайней мере так было для меня. Но одновременно, я совершенно точно понимал, что для этого человека я словно наглая бесцеремонная чайка, и вместо моих слов он слышал только гортанно-полоскающие короткие звуки близкие по тяжести к человеческим. Этот человек не одинок, и ему не за чем говорить с чайкой. Не всегда истины приходят вовремя. Мне захотелось спрятаться в тепле и свете, как хочется прятаться детям от бабаек.  Сквозь тело прошло землетрясение, и я уснул.
   ***
   На следующий день я тоже встал рано, как и в предыдущий! Нужно было дойти до Поселка. Чтобы не заблудиться, я спустился к самому берегу Озера и пошел вдоль к видневшимся вдалеке постройкам. По времени дорога в Поселок занимала около пятидесяти минут. Чем ближе, тем реже с становились сосновые заросли, а песок вперемешку с колючими иголками рассыпался  все дальше от линии берега, образуя пляж прямо у подножья холма на котором расположился Поселок.
Утопая тяжелыми шагами больных ног в песке пляжа, я почувствовал на себе чей-то взгляд. На песочном гребне стоял и невозмутимо за мной наблюдал Джонатан Левингстон. Он стоял молча, а может я просто не слышал его горловых вопрошаний из-за шума волн. Мы связались взглядами, он как бы спрашивал меня:
   - Слышь!.. Ты чего тут забыл?
   А я уже вслух вторил ему:
   - Эй Джонатан, привет! Ты чего тут делаешь? Снова попрошайничаешь? Или воруешь?
   Он ничего мне не ответил, но его взгляд окутал меня одновременно насмешкой и предупреждением . Она как бы предлагал мне особо не наглеть и не заговариваться, ведь я снова до самого вечера оставляю свой лагерь без присмотра, и он обязательно прилетит туда, пока меня нет, и наведет там свои порядки. Я сконфузился и стал вспоминать, точно ли все хорошо перед уходом за собой убрал и закрыл. Но как это обычно и бывает в подобные моменты, мне казалось, что я больше об этом думал, чем делал. И поэтому по возвращении снова буду повсюду наступать на следы Джонатана и собирать по местам перевернутую утварь.
   Все-таки этого не произошло, я ничего не забыл, и хоть, очевидно Джонатан прилетал ко мне - ему особо не удалось ничем поживиться. Зачем нам кормить чайку тогда, когда мы не можем ничего одновременно взять взамен? Когда он прилетал ко мне во время завтрака, я менял ему еду на общение. А когда меня нет - все спрятано под тент палатки. Не знаю, от глупости или наглости он это сделал, но единственное что у меня пропало - это блестящая позолоченная банка из-под тушенки. С утра она стояла на доске-скамейке, а теперь исчезла. Двух мнений быть не могло.
   - Джонатан, глупый вор! Зачем она тебе? - между макушек сосен эхом разлетелась веселая насмешка.
   После я не видел Джонатана еще два дня. И если в первый я еще как-то насмехался над его тупой кражей и последующей пропажей, то на второй снова заскучал от великого одиночества. Что ж я за урод-то такой, раз меня не только люди, но еще и чайки не выдерживают. Хотя, с другой стороны, у меня было совершенно ясное понимание того, что Джонатану я был нужен тоже только лишь в качестве поставщика еды и развлечений, ничего личного, все как у людей. Но с нашим сознанием ничего не поделать, в самые отчаянные моменты мы ищем альтернативы даже совершенно недопустимым в обычной ситуации обстоятельствам. И от этого очень трудно удержаться, единицам хватает воли и силы остаться самими собой. Тем более когда на кону мечта. Мы плюем на путь ради результата. И зря.
   Два утра подряд я искал по лагерю признаки появления Джонатана, но у меня совершенно нет навыков отличать едва заметные, свежие следы чайки от двухдневных. Меня  одолевало уныние. Утром второго дня, перед уходом я даже не стал особо за собой убирать. По возвращении вечером, показалось, меня снова ждало разочарование, никаких явных следов пребывания чайки в мое отсутствие снова не было заметно. Я начал готовить ужин, опустив нос. Наполнив полную миску рыбного супа, потянулся за хлебом и замер от неожиданности. Периферическим зрением я уловил какой-то отблеск в песке. Как раз в том самом месте, куда первый раз прилетал Джонатан. Я встал и пошел посмотреть по-ближе, что бы это могло быть. Блестящим предметом оказалась та злополучная позолоченная банка из-под тушенки. Он её вернул. Значит он следил за мной все время. Хитро и незаметно. Наверняка, в отличие от меня, Джонатан знает Остров наизусть, как три своих перепончатых пальца.
   - Вот гад! Вор! Лох! - радостно воскликнул я.
Я стал ждать его, мысленно проговаривая про себя, о чем нам с Джонатаном стоило бы объясниться при встрече, но солнце уже садилось за горы и смеркалось, и он в этот день так и не прилетел. Жалкий интриган.
   Та ночь была самая спокойная для меня за всю неделю, казалось, даже холод резкоконтинентального климата не так убийственно проникает в мое тело во сне. Кроме того, это была моя последняя ночь на Острове. Оставались только еще один завтрак, сбор лагеря и новая дорога в неизвестность.
   ***
   Слишком хорошо мне спалось, особенно если сравнивать со всеми предыдущими ночевками на Острове. Не удивительно, что с утра я проспал. Пулей вылетев из палатки, я начал разводить огонь. Все нужно было делать очень быстро, автобус ждать не будет. Когда пламя изрядно накормленное сосновыми ветками раздалось на метр вверх, я побежал мыться и прощаться с Озером.
Я делал шаг вперед, и Озеро волнами бросалось мне навстречу, словно предлагало обняться. Его суровые языки, в который раз закаляя тело, в нахлыст жгли кожу. Я заходил все глубже, и тело, сжимаясь от холода каждой своей клеточкой, становилось все крепче. Когда вода скрыла меня по пояс, я нырнул. Тут же меня окатила новая волна обжигающего холода. Через секунду холод ушел, оставив внутри лишь огонь. Я стал еще немного сильнее.
   - Спасибо тебе! И прощай! Встретимся на другом берегу!
   Огонь маленькими желтыми языками догладывал серо-черные угли хвороста. Я подбросил скупые остатки дров, повесил на перекладину кострового котелок с супом и плюхнулся рядом на песок. С некоторыми местами прощаться даже сложнее, чем с людьми. Наверное, потому что с человеком ты никогда не знаешь заранее, что будет дальше, и у тебя есть надежда еще когда-то его увидеть. А уезжая из какого-то места - ты почти наверняка отдаешь себе отчет, что уже сюда не вернешься.
Мои мысли прервал знакомый, уже почти родной гортанно-полоскающий короткий:
   - Слышь!.. Слышь!..
   Я обернулся через левое плечо. Он снова сидел в восьми метрах за моей спиной. Показалось, он даже едва кивнул мне в качестве приветствия.
   - А-а-а. Это ты. Ну, привет! - стараясь не подавать виду, как  рад видеть    Джонатана, холодно сказал я, чтобы тот не охамел окончательно.
   Он снова насмешливо курлыкнул почти по-человечьи. Этого парня не проведешь, за секунду меня раскусил. Очевидно, что он видел по мне все. И как мне приятно было его видеть, и что я с минуты на минуту навсегда покину его Остров.
   - Ну, что проводить меня все-таки решил? Совесть замучила? - допытывался я.
   А он молчал и слушал. Угадывал меня.
   - Или ждешь, пока я свалю, чтобы перекопать тут все? Подъесть? Тебе же только этого и надо, да?
   Он снова молчал. А я мял в ногах пакет с половиной буханки квадратного хлеба.
   - Да не бойся! Не придется тебе ничего воровать больше! - я кинул ему один кусок, не ломая.
   Джонатан расправил крылья и хищно набросился на хлеб, разрывая его на более мелкие и удобные кусочки. А когда прикончил его, поднял клюшку клюва вверх и снова загорланил, только намного громче и куда-то в высоту.
   Из-за деревьев показались размашистые крылья еще одной чайки. Она сделала круговой заход над нами и приземлилась в нескольких метрах от Джонатана. Такая же, как он, только не с серой, а светло-коричневой спинкой, скромная и молчаливая.
   - Эй, Джонатан! Это твой друг или подруга?
   Он не отвечал на мой вопрос, а только вновь заладил свое " Слышь!.. Слышь!..", указывая мне, что пора бы подкинуть ему еще хлеба. Я достал хлеб и швырнул ему новый кусок!
   - На! Ешь! А твоего друга я кормить не собираюсь! Пусть валит!
   Я кинул еще хлеба.
   - Слышишь? Знаю, слышишь! Так ему и скажи! Пусть убирается! - Джонатан ел свой хлеб, не обращая внимания ни на кого из нас.
   Я обратил  недовольный взгляд на вторую чайку:
   - Эй ты! Да ты! - тыкал я в нее пальцем, а она смущенно прятала взгляд - Я знаю, ты тоже меня слышишь и понимаешь - Вали отсюда, тебе здесь нечего ловить! Я не шучу!
   Не знаю, что на меня нашло, но меня действительно сильно взбесила вся эта ситуация. Я не понимал почти ничего про Джонатана, а тут еще он какого-то своего друга или подругу позвал.
   - Джонатан! Я понял, что ты не один! Нахрен только вы вместе притащились?
   Это была не ревность. Не знаю вообще, что это было. Они же всего лишь чайки.    Что-то я здесь засиделся.
   - Вы же всего лишь чайки! Глупые чайки!
   Джонатан поднял голову, снова запросил у меня еды, потом повернулся к своему другу или подруге и несколько секунд молча на нее смотрел. Она увидела его взгляд, мгновение помялась на месте, еще раз упрощающе уткнулась в мои равнодушные глаза, но, снова не найдя в них сочувствия, упорхнула.
В следующие несколько минут я молча забросал Джонатана остатками хлеба и печенья, он съел все подчистую. И когда поставка еды затянулась, снова затянул:
   - Слышь!.. Слышь!..
   Но еды действительно не осталось.
   - Все Джонатан! Все! Нету больше, смотри! - я показал ему пустой пакет, и уже взяв себя в руки, спокойно продолжил, - Мне больше нечего тебе дать!
Джонатан Левингстон быстро уловил мою мысль. Он расправил свои белоснежные крылья, коротко прикрикнул на прощание и улетел навсегда.
   - И ты прощай! - тихонько протянул ему вслед я - И все равно спасибо!
   А через полчаса меня и самого простыл след. Я ехал в новую неизвестность. И старался не думать ни о чайках, ни о Джонатане, не гадать и  не надеяться, не приписывать его поведению те признаки  проявления, которые мне так хотелось в них видеть. И главное не сравнивать людей с чайками. Ведь, по сути, Джонатан был просто птицей, просто вором! Я закрыл глаза, прислонившись головой к огромному стеклу автобуса, и загадал встретить в новой неизвестности хоть кого-то не похожего на чайку и самому перестать ею быть.