Прижитое дитё

Игнатий Зубин, не переодевшись с дороги, не сменив армейскую форму на цивильную одежду, выбежал за калитку посмотреть на неожиданный сентябрьский снегопад, да так там и застрял…

Картина перед ним предстала прекрасная: по белоснежной ковровой дорожке, с коромыслом на плече, плыла румяная Люба Садкова… И как только её ни называли в школе - и Садок, и Садко, и просто Садчиха, и даже почему-то Сэд. А в результате получилось вон что: вся в узорах первого снега, по улице плыла чудо-красавица.

Игнатий подождал, полюбовался.

- Здравствуй, Люба! – сказал он.

- Привет!

- Ну, как наши дела?

- А ничего, спасибо!

- Помнишь, как я тебя за косы-то драл?

- Что-то путаете, молодой человек! Это я кое-кого за вихры  таскала!.. На побывку или насовсем, товарищ младший сержант?

- А вы будто не знаете!

- Откуда ж нам знать? Мы люди работные. Все в делах. Мелочами не интересуемся.

- В таком случае разрешите доложить: срок службы оттрубил достойно, демобилизован в запас!

- А не рано? Только ж конец сентября на дворе.

- Никак нет! Всё в своё время и в свой час!

Они стояли друг против друга и улыбались. Так что, если посмотреть на них со стороны - из соседнего двора, к примеру, или из соседского окошка (как это сделала бабка Загилиха), то можно было бы смело сказать: пара что надо!

Бабка Загилиха так и подумала. Она сунула ножки в растоптанные за прошедшую зиму валенки и задами шустренько просеменила к соседям. К одним, ко вторым, к третьим.

- Что скажу! – заверещала она попеременно там, там и там. - Садчиха Любка с Игнахой Зубиным стоит и лыбится, что невеста! А у самой ить прижитое дитё!..
 
Во-от! Прижитое дитё на деревне! Извечнейший позор. Извечнейший стыд. И срамота.

В городе с этим попроще, как бы и неприметно совсем. Да и дела там нет ни до кого. Для деревни же подобные дети - беда и клеймо длиннохвостого чёрта. Будут их всю жизнь величать байстрюками, суразами и кропивниками, а матери их никогда не познают семейного счастья. Разве что какой пришлый мужчина найдётся или позарится никчемный местный алкаш. Вдову или разведёнку в жёны возьмут, а таких вот бесстыдниц - ни за что, никогда! И как такое понимать - как святейшую целомудренность нашей деревни или как варварство каких-нибудь средних веков - неизвестно. Да и рассуждать на эту тему никто здесь не рассуждает. Позорище, и всё! Стыдобище, и всё! И срамота!

У Любки Садчихи - прижитое дитё, а в деревне столько ожидающих счастья чистых, непорочных невест, а этот Игнаха…

Мать Игнатия Ульяна как увидела эту картину, так и обомлела. Правда, когда-то она души не чаяла в Любке, молилась тайком, чтоб та не выскочила замуж, пока не вернётся с армии этот балбес, не посватается к этой красавице… Но то ж было давно. Да и не замуж выскочила Любка, а где-то так… прислонилась. Ульяна о том не нашла даже нужным написать и сообщить Игнату. И вот вам, пожалуйста! Эта пройда стоит и улыбается как ни в чём не бывало, а этот телок ни о чём и не подозревает.

Ульяна мимоходом схватила лопату, побежала будто подчистить дорожку от нежданного снега, выглянула за калитку.

- Игнаша! - окликнула она загипнотизированного сына. - Подь сюда, дело есть!

- Какое дело! - спросил Игнатий, не отрывая взгляда от румяной Любы.

- Ну, дело и дело! Зайди!

- Потом, мам.

- Я только что-то скажу!

Но Игнатий…

- Давай, помогу! - сказал Любе, берясь за коромысло.

- Да ты что?! - расхохоталась та. - Погонам коромысло не к лицу!

- Погонам, Любаша, всё к лицу.

- Игнатий! - предостерегающе закричала мать. - Да что ж ты и получаса дома не побыл! Счас отец с фермы придёт, что скажу?

Но, но, но…

- А ты, вроде, подрос! -  заулыбалась  Люба, налегке вышагивая рядом.

- Старался, чтоб быть тебе впору! Метр восемьдесят пять хватит?

- Вполне!

Вот такой дурацкий поворот…

Ульяна стрелой  понеслась к Горошкиной Зинке.

- Зин! Беги парня свово от позору спасай! Его почтарька Любка уже подцепила!

Эта губы надула:

- Ну и пусть!

- Как же пусть? Соображаешь, что мелешь?! Она ж ему будет пудрить мозги!

- А мне что?

Ульяна брякнулась на стул, во все глаза уставилась на Зинку.

- Ты в своём ли уме? - прошептала. – Мы о чём с тобою всё время мечтали?!

А та в плач.

- А ко мне он зашёл? А, зашёл? Уже сорок минут как приехал! Зашёл?

- Так… если будешь форс свой держать, через год не зайдёт!

- Ну и пусть!

- Ну и дура!..

От Зинки Ульяна метнулась на хозяйскую ферму куркуля Дедищева .

- Иван! - запричитала она. - Наш Игнаха!..

- Да слыхал  уж, слыхал. Раструбили.

- Что же делать?

- Ничего не делать. Ну, понёс коромысло, как и положено настоящему мужику. Ну, донесёт. И вернётся. Что за дела?

Иван о Любке некогда тоже мечтал, как о невестке. Работящая, ладная девка. Хохотунья, певунья, душа… Больно доброй душой оказалась… Иван обиделся за разбитую мечту и не простил. Потому-то и был абсолютно спокоен: Игнаха - весь в него. И, если даже когда-то и смотрел на эту гренадёршу, то скоро не захочет в её сторону и глянуть. Это при условии, если смотрел. Но об этом Иван что-то и не слыхал. О Катьках всяких, о Зинках - да (на Игнатия многие девчонки в деревне заглядывались). А чтоб про эту почтальоншу Любку - нет.

- Не гоношись, - сказал он Ульяне спокойно. - Иди, к вечеру стол накрывай. Скоро гости придут… Чего вы все так загалдели?  Дела нету другого?

«Дела нету». Дел полно - зима  вон идёт!
Только ведь Игнахой Зубиным болели не только Катьки да Зинки. У Лизы Жавкиной, например, тоже  был свой корыстный расчёт. У Верки Заножиной - тоже. А уж если, скажем, двум заядлым соперницам нужно срочно какую-то их общую с дороги убрать, они мигом становятся закадычными подругами.

И вот уже, взявшись под руки, они следом идут, и весело им - нету спасу!

- Осторожно, сержант! - с намёком Лиза кричит. - Там же скользко!

- Расшибиться можно нипочём! - вторит ей Вера.

А Любе всё это не очень приятно. Да и не привыкла она, чтоб кто-то ей воду носил.

- Отдай, пожалуйста, коромысло, - говорит она Игнатию. - Я сама донесу… ты всю воду мне расплескаешь.

- Расплескаю, ещё принесу!

- Да неловко мне как-то - без дела иду.

- Это мне должно быть неловко - не умею на коромысле воду носить. Но учиться-то надо? Надо! Ну и всё!

А с неба падает тихий первый снежок. На ресницах у Любы от смущения снежинки дрожат. А Игнатий сбоку всё поглядывает на Любу, поглядывает…

Люба, с тех пор, как родила, налилась и упруго, соблазнительно округлилась. Так что идущих следом Лизку и Верку с нею и сравнить никак просто  нельзя! Измождённые долгим ожиданием какие-то козы, хоть и весёлые до не могу.

- Он же думает, что она всё ещё девка! - шепчет Лизка, давясь прям от смеха.

- А разве же нет?! - притворно-испуганно удивляется Верка. - Да ты что?!

И уже откровенно хохочут.

И за окнами деревенских домов, что вытянулись по обе стороны улицы, - всё светлые, добрые лица. И все они, провожая взглядами Игнатия с Любой, ждут чего-то небывалого и необыкновенного. Перемигиваются да перешёптываются. И вот ведь, что дико - все добрые. Они же для любого байстрюка отдадут самое лучшее, у своих отберут. А вот ждут конфуза, позора, беды. Целомудренно ждут, терпеливо… И торопливо выбегают из своих подворий, тоже следом идут…

Показался и дом Любы. И мальчонка этот, года полтора, в чёрной шубке. Ковыряется палочкой в первом снегу у калитки. Хорошенький весь из себя, синеглазый.

Лиза Жавкина, всех обогнав, бросается к нему, поднимает на руки и нежно тискает, целует.

- Ах, ты, мой дологой! - говорит. - Мой холосенький!.. Познакомьтесь, товалищ сержант, - Любин сын!

И тогда Игнатий Зубин медленно опускает коромысло с вёдрами на землю,  смотрит на Любу.

- Неужто? - говорит.

И Люба, зардевшись, согласно кивает.

И собравшимся вокруг уже хочется плакать. Лизе, что опускает мальчонку на белую землю, тоже.

Эх, деревня, деревня, деревня моя!..

- Ну-к, Иван, подойди-ка сюда, - говорит сразу возмужавший Игнатий, и вынимает  из кармана солдатских брюк малюсенькую жёлтую легковую машину.

- Он не Иван, - чуть слышно шепчет красавица Люба. - Он Игнатий.

- А писала, что, когда под сердцем носила,  после моего призыва в армию, в честь моего отца хотела Иваном назвать. Да и я ему в письмах слал всё время приветы как Ивану.

- А потом подумала, пусть будет сюрприз. Разве плохо - Игнатий Игнатьевич Зубин?

- Звучит! - расплывается в улыбке высокий младший сержант, опустившись на корточки.. - Ну-ка, иди к папке, сынок!