Л. Толич Сиреневый туман Глава 2

               
Продолжение.Начало: Часть 1,
глава 1
                Глава вторая
   

  На Подзамчье, где Мацкевичи снимали часть дома с садом, как-то сказочно было: внизу норовистый Смотрич катил свои быстрые волны, дыбились скалы и земляные валы, заросшие травой... – для детей летом привольно.
  В крепости сохранился подземный ход, заваленный камнями, в глубокой яме висела пустая бочка на кованых железных цепях, а в толщенных стенах застряли чугунные ядра – это во время войны с турками стреляли из пушек. На бульваре стояли каменные турецкие боги. Не раз рассказывал Владимир Матвеевич детям о той войне, что постигла Отечество, живописал кровожадных янычар и страшные картины былых сражений.
   
  За домом раскинулся старый заросший сад, который спускался к реке. Чуть ниже по течению стояла мельница. Мельник был добрым стариком, разрешал кататься на лодке, и купаться... Так проходило лето, затем начинался учебный год, зимние гулянья во дворе и в саду.

  Когда выпадал снег, дети лепили снежную бабу, строили крепость и играли в снежки, весело было... Наденут теплые пальто на вате с меховыми воротниками, на ноги – валенки с калошами, шарфами обмотают шеи и айда на санках кататься с горки. Домой придут румяные, продрогшие... Друг дружку  в сенцах от снега отряхивают; как разденутся, бегут на перегонки руки мыть, за стол усядутся, а Паулина Лукьяновна уже пончики с повидлом несет, сверху сахарной пудрой посыпаны – полное блюдо с верхом, и горячего молока по большой чашке... Вкусно! Потом чтение вслух разных книжек начинается… Наскучит – Женя за рояль, Лизонька поет… Витя с Маней в шашки играют, Павлик рисует… Малышамнянечка в детской колыбельную напевает…
  Господи! Спасибо тебе за все, Господи!

  Счастье переполняло Поленьку. Радостным и здоровым возвращался Володечка из долгих командировок, привозил деткам подарки, шумно и весело обедал дома, а после запирался с ней в спальне и давал волю своей нежной и не охладевавшей любви. Долго потом молилась она, благодарила Бога и Богородицу за несказанное блаженство, подаренное ей в супружестве.

  В счастливой семье – все счастливы. Манечка, несомненно, тоже была совершенно счастлива, опекаемая любимым братом. Братская любовь, впрочем, предполагает не одни только радости, но и тяжкие испытания.

  На Русских фольварках, куда вскоре с Подзамчья переселились Мацкевичи, Витю одолела страсть к путешествиям. Испытав в раннем детстве прелести дальнего переезда, он заразился “приключенческой лихорадкой”.

  К тому же одиннадцатилетний юнец... влюбился. И не просто влюбился, а в Государыню императрицу, Александру Федоровну, прости Господи!.. Вовсе бы, может быть, и не обнаружилась никогда такая дерзость, но мальчик вырезал цветной портрет императрицы из журнала “Нива” и хранил его у себя под подушкой. Как горько он плакал ночами, прижимая к груди драгоценный портрет,
  как хотел хоть одним глазком взглянуть на предмет тайного обожания...
   
  – Ах, Манечка, я умру! – не объясняя причину своей сердечной тоски, горячо шептал он на ухо любимой сестричке. – Посмотри, какое у нее прекрасное, доброе лицо... Она не знает, право, не знает, какой дурак наш волостной голова...
  – Тише, Витенька, нянечка услышит и папочке скажет... А как он высечет тебя розгами за такие слова?!
  – Ну и пусть, пусть! Только я все равно знаю про это, потому как Лиза с Женей за сараем шептались...
  – Не стану я тебя слушать, Витя! – сердилась Манечка.
  – А к царю пойдешь со мной прошение отдать? Пусть нашего папу не переводят больше так далеко от дома. Вот опять услали в другое земство, потому что взятку волостному голове не отдал... Взяточник наш голова и пьяница! Надо про это царю сказать. Пойдешь со мной, Маня?
  – Как это? Пешком?!
  – Ну и что! –  распалялся старший брат. – Мы же прошлым летом ночью по лестнице Фаренгольца к реке спустились? – (О, это была громадная лестница, страшно даже представить ее высоту!) – Помнишь, как я разбойников отшил? Ра-аз, ра-аз! – он замахал руками, показывая, как расталкивал нападавших.
   
  Действительно, случилось такое приключение, но насчет “разбойников” Витя явно преувеличивал.
  – Это как же так? – удивилась Манечка.
  – Ведь они до самого крыльца нас проводили, и по оба бока чинно шли...
  – А потом я им ка-ак дал! Ну, что ты, Маня, разве позабыла? Они под крыльцо покатились, а мы – быстро внутрь, и дверь на засов! А, Маня? Ну, вспомни же!
   
  Сестра недоверчиво посмотрела на рослого толстощекого Витю и в самом деле усомнилась в своей памяти: может, и вправду она не заметила, как брат спас их от коварных разбойников? Конечно, он смелый мальчик... Но – к царю, да еще пешком?!..
  – Мамочка ни за что не отпустит, – вздохнула она.
  – Очень надо спрашивать. Мамочка добрая, не рассердится, мы же хотим, как лучше... Я письмо приготовил. Вот, отнесем прошение Государыне...

  Витя вдруг покраснел и осекся, но Манечка неожиданно согласилась:
  – Ага, – кивнула она, – Государыня добрая и красивая...
  Брат просиял.
  - После Пасхи, аккурат, сразу за Радуницей, Государыня из Санкт-Петербурга отправится на воды в Гусятин, я в журнале про это вычитал. А туда по Волынскому тракту дилижансы ездют. Ну, помнишь, как мы из Староконстантинова сюда добирались? Это же близко, на полпути, – загорелся он, вдохновленный поддержкой сестры, – мы сухарей насушим, сала в кладовке возьмем.
  – Нет, сала не нужно, – запротестовала Маня, – лучше сахару...
   
  Что ж, решено. Приготовлялись до самой вербной недели.
  Потом отпраздновали праздники всей семьей.
  А когда папа уехал в свой Воложск, следом же и отправились в дальнее путешествие: искать справедливости и защиты от взяточника-головы, эдакой сволочи.
   
  Уйти из дому решено было ночью. Когда все домочадцы уснули, Витя перелез в сад из окна, пробрался в сарай, где были припасены сухари, несколько круглых ломтей сдобной пасхи, немного колотого сахару и два кусочка сала, сложил все в сшитый сестрицей холщовый мешочек и, перекрестившись, стал поджидать Маню. Она тоже благополучно миновала детскую, где спала няня, мамину спальню, комнату старшей сестры, бесшумно отперла дверь черного хода из кухни в сад и, дрожа всем телом, выскользнула за калитку.
   
  – Не бойся, – подбадривал сестру Витя, – у меня есть шесть рублей, семьдесят две копейки и двенадцать грошиков.
  – Ты копилку разбил! – ахнула Маня.   Это были ба-альшие деньги, ведь за один рубль покупались продукты для всей семьи на целый день и еще оставалось несколько грошиков на ленточки и леденцы.
  – Ну и что? Надо же за дилижанс заплатить, кто ж нас даром повезет, – оправдывался Витя.
   
  И вправду: семь бед – один ответ. Коль посмели покинуть дом без разрешения (да и кто бы позволил?), то что значит какая-то копилка по сравнению с таким ужасным преступлением?! Пусть уж папочка рассердится, зато ни в какие воложски ездить больше не станет, ведь Государыня добрая, и накажет взяточника-самодура.
   
  Но суровая судьба не благоволила к ходокам. Покружив в темноте вокруг фольварков, они сговорились дождаться рассвета на Новом бульваре, а оттуда уж пробираться на почтовый тракт. Но как ни верти, а для этого требовалось осилить переход через  Турецкий мост, где их поджидали тяжкие испытания. Мост – это вам не деревянная лестница какого-то Фаренгольца. Да еще не простой мост, а Турецкий. Ночью. Над грозной пучиной рокочущей реки.

  Подбадривая  друг друга, они подошли совсем близко к заветной цели, как вдруг за брамой Станислава Августа тоненько пропела труба. Насторожившись и прислушиваясь к ночным звукам, дети благоразумно спрятались за кусты. Прошло какое-то время, и что же? С моста, прямо на них, вылетели вооруженные всадники с шашками и на всем скаку промчались мимо.

  Едва только брат и сестра перевели дух, крепко взялись за руки и, громким шепотом читая “Отче наш”, продолжили путь, как позади снова послышался топот копыт. О, это были уже не просто полицейские и даже не жалкие разбойники!
  Что-то тяжелое громыхало по булыжникам, а отступать было некуда.

  В прохладную майскую ночь мороз продирал по коже отчаянных беглецов. Они припустили во всю прыть и очутились на самой середине моста, затем оглянулись и увидели настигавшую их небольшую почтовую карету, запряженную парой вороных коней, казавшихся ночью чернее сажи. Чадящие плошки на углах кареты освещали дорогу с боков и, промелькнув мимо, огненной вспышкой
  выхватили из темноты побелевшее от страха лицо маленькой девочки в спальном капоре с кружевными прошвами, крепко державшей за руку рослого круглоголового  мальчишку с воинственно выпяченной пухлой губой. Свободной рукой тот сжимал суковатую палку, вырезанную, очевидно, заранее.
   
  Экипаж проехал вперед десятка на два саженей и остановился. Дети сперва замерли, а потом развернулись и бросились бежать вспять, подальше от злополучного места.
   
  – Эй, Митрич, – окликнул ямщика выглянувший из окна мужчина в дорожном плаще и в низко надвинутой на лоб шляпе, – уж не ребятки ли это Владимира Матвеевича? Ну-ка разверни лошадей, братец.
   
  В следующую минуту экипаж сравнялся с беглецами.
  – Пожалуйте-ка сюда, молодые люди, – зарокотал над головами полуживых от страха детей грозный голос, – что это вам вздумалось по ночи променад на мосту устроить?
   
  Можно ли описать, что пережили беглецы в тот миг? Весь ужас содеянного преступления, горечь несбывшейся мечты, позор насильственного водворения домой – все мигом ударило в головы юных нарушителей семейного спокойствия, и волосы на макушках зашевелились сами собой...
   
  Но и это было еще не самым страшным: оказалось, что домашние обнаружили их побег почти сразу же. Заподозрив неладное, взволнованная Паулина Лукьяновна в сопровождении перепуганного Жени отправилась прямиком в полицейский участок и заявила о пропаже своих детей. Городовой спросонья сыграл тревогу, “в ружье” подняли конный отряд. Теперь у собственного дома беглецов встречал едва ли ни весь личный состав городского полицейского гарнизона, прибывший на место “дерзкого похищения”. К превеликому счастью, виновников суматохи
  в почтовой карете вскоре доставил под родительский кров неизвестный благодетель.
   
  Слава Богу, никому не пришло в голову расспросить горе-путешественников о цели предпринятого вояжа, и потому крамольного письма для Государыни никто не обнаружил, на другие же улики, вроде пропавшего у кухарки сала и разбитой копилки, на радостях не обратили внимания.
   
  Словом, дело закончилось тем, что “благодетель” в шляпе, опознавший детей волостного инспектора на мосту, оказался сослуживцем Владимира Матвеевича и очень красочно описал коллеге при встрече проделку его драгоценных чад. Тот не замедлил прибыть восвояси в краткосрочный отпуск и собственноручно высечь предприимчивого Витю розгами. А бедная Манечка, чтобы впредь не слушалась глупых выдумок и подстрекательств, два часа отстояла на коленках в “черном” углу около кухни на горохе; да, представьте себе, на самом обыкновенном сухом горохе, очень твердом, от которого потом на коленках долго держались красные пятна...

  Но все проходит, прошла и обида за суровое наказание... Грех притом было обижаться на папочку. Осталась только неистребимая вера в добрую Государыню, которая так никогда и не узнала, какая все-таки сволочь этот ненасытный волостной голова.

  Впрочем, на Русских фольварках семейство Мацкевичей устроилось превосходно. Дети особенно радовались переезду, потому что простора и воли для игр было здесь предостаточно. Иногда всей семьей шли в лес.
   
  Выходили ранним утром, Жене поручалось тащить самовар (в лесу была “живая” вода, ключевая). Каждый что-нибудь нес: Маня, например, корзинку с булками, Лиза – скатерть и чашки, силач Витя – всю остальную еду в рюкзаке и в обоих руках сумки с посудой. Павлик тащил на плече подстилки для сиденья и лукошки для грибов. Юля брала сачок для ловли бабочек и мячик. А отец нес на руках маленькую Леночку и всю дорогу смешил Поленьку.

  – Погляди-ка на Витю, – говорил он, – Маня и свою корзинку ему пристроила, а сама-то носится, как фея лесная, уж и цветы в косы продела. А Женя! О-хо-хо! Самовар на плечо поставил, голову полотенцем обмотал, как индус.
  – Уж не тяжело ли им, Володечка? – беспокоилась Паулина Лукьяновна.
  – Ничего, ничего, пусть закаляются! Защитниками Отечества скоро станут. Тяжело в ученье – легко в бою, – он ухарски присвистнул и запел вдруг зычным баритоном: “Боже, царя храни!..”
  – Господи помилуй! – перекрестилась Поленька. – Хоть бы романс какой или “Птичку” запел, сейчас же перестань, Володя!

  Владимир Матвеевич захохотал, но тут же сменил мотив: “Ах, попалась, птичка, стой, оставайся с нами. Мы дадим тебе конфет, чаю с сухарями!..”

  И так они шли пешком, полями – версты три, делали коротенькие привалы, дети резвились, собирали по дороге ягоды и грибы, в конце концов вся честная компания основательно устраивалась на поляне, укрытой мягким травянистым ковром с яркими островками душистых цветов. Мальчишки волокли хворост для костра, бегали за ключевой водой... Пока закипал самовар – рвали цветы, ловили бабочек, гонялись за белками...

  Когда, наконец, угомонились слегка, стали плести венки и заводить грустные песни. Грустные почему-то полюбились Манечке больше всего: про птичку, которая попалась в сети, и про мелкий дождичек, который сыпал без конца. Зато потом, после такого пения, снова становилось весело, потому что Витя всех смешил, выводя жалобные рулады тонюсеньким голоском.

  Братья вырезывали из упругих веток ивы луки и выстругивали стрелы, затем прилаживали на ветки кустов мишени из больших листьев лопуха и стреляли в цель. В виде особого исключения в состязаниях участвовала Манечка, переодетая мальчиком (амуницию для своего неизменного “оруженосца” Витя тайком прихватывал из дому), косы прятались под панаму – и вот: перед зрителями представал таинственный юный лучник в маске, не пожелавший огласить свое благородное имя. Самому меткому стрелку доставался титул Робин Гуда, и на его голову возлагался особым образом сплетенный травяной жгут – корона Лесного рыцаря.
  Зрители ликовали, все были счастливы и довольны.

  День пролетал незаметно, и вечером, на закате, семья возвращалась домой с букетами из полевых цветов, с лукошками, полными чудных лесных даров. Большое красное солнце садилось за реку, с лугов пахло скошенной травой, далеко в лесу ухал филин,а в обочине вдоль дороги стрекотали кузнечики и сверчки...

  Хозяином дома, который снимали Мацкевичи, был немец Леон Зроль. Он занимал со своей матерью старый флигель, окнами выходящий на хозяйственный двор, где хранились дрова и всякая утварь, которую Зроль терпеливо чинил целыми днями под ворчанье старухи. Иногда Леон горько пил, и старуха часто ссорилась с ним из-за пьянства. Трезвым же Зроль очень любил детей, делал им трубочки-свистульки, вырезал из прутьев фигурные тросточки, баловал конфетами.

  Один раз зимой мать его, пьяного, не пустила в дом, и он замерз насмерть.
  Это было большим горем для всех. На похороны столько пришло детей из соседних домов с цветами и зелеными ветками, что во дворе стало тесно. Все плакали, и маленькие дети провожали умершего на кладбище, а взрослых почти не было. Старуха заболела с горя и вскоре тоже умерла. Никто не оплакивал ее, а вот о безобидном, добром Леоне осталась долгая память, такая долгая, что даже смутные тяжкие годы, случившиеся после, не могли стереть его печальный образ из детских воспоминаний.

  У Зролей жил большой охотничий пес Руслан, и был он всеобщим любимцем. Летом собаку впрягали в смастеренный Леоном возок, а зимой в санки, туда помещались трое, а то и четверо малышей, и Руслан без устали катал ребятишек. Словом, без Руслана ни одно гулянье не обходилось. Когда Руслан нашел замершего хозяина в снегу, то не отходил от покойника, не ел и не пил.

  Манечка с Витей приносили собаке вареное мясо с косточками, но Руслан отворачивал голову в сторону и грозно рычал, хотя детей очень любил. На кладбище понурый Руслан шел за гробом хозяина вместе со всеми, а когда стали опускать покойника в могилу, то заметался и завыл так громко, что не все смогли выдержать его страданий и с плачем закрывали уши руками... А потом он как-то незаметно исчез.
   
  По окончании погребения, бросились искать Руслана. Нигде его не было видно.
  Дети обшарили кладбище, но не нашли своего любимца. Затем Владимир Матвеевич отвел всех в кондитерскую, где в память о замерзшем Леоне накрыли “чайные” столы, напоили горячим чаем с лимоном и сдобными булочками, а затем раздали конфеты.

  Припасли сладкую булочку и для Руслана. Пришли домой вечером, но и дома не было собаки нигде. На следующий день Женя собрал соседских детей, чтобы снова пойти на кладбище. Было снежно и холодно, мела метель. Что-то темнело на засыпанном снегом холмике. Вот подошли ближе, и что же увидели? На могиле лежал мертвый Руслан...Разорвалось сердце Руслана от тоски по своему другу. Пришлось позаботиться о верной собаке. Владимир Матвеевич взял специальное разрешение и закопал Руслана рядом с хозяином.
   
  Все дети тяжко пережили случившееся, Манечка несколько ночей не спала.
  Тайком, уткнувшись в подушку, оплакивала Руслана и его замерзшего хозяина.
  Еще не знала она, что есть на свете такая сильная, верная любовь к другу, которую не пережить в разлуке. “Бедный мой, славный Руслан, – шептала девочка, до боли прикусив губу и сдерживая горестные всхлипы, – ты так любил хозяина,что не смог, бедняжка, жить без него...”

  Это печальный рассказ, но ведь в жизни так и бывает: рядом с горестями – нежданная радость, а на смену тусклым и скучным минутам обязательно приходят светлые праздники.

**********************
Продолжение следует