Голубка

 Это ничего! Это — перед смертью... голубка. Ничего, милая! Ты — надейся... Вот, значит, помрешь, и будет тебе спокойно... ничего больше не надо будет, и бояться — нечего! Тишина, спокой... лежи себе! Смерть — она все успокаивает... она для нас ласковая... Помрешь — отдохнешь, говорится... верно это, милая! Потому — где здесь отдохнуть человеку? - М.Горький. На дне.

 Я смотрю в окно и вспоминаю…
 Мне нравился дождь. Когда он стучал по крыше, в окно, иногда даже в дверь моей  комнаты, я получал удовольствие, будто от музыки. И ночи мне нравились. После захода солнца при ясной погоде было видно звёзды. Но ничего из этого я не любил больше луны. Каждую ночь она была всё та же и при этом новая. Я так любил ждать её, искать её глазами по небу, когда выходил из дома. Конечно, если её было видно из моего единственного окна, выходить не приходилось. Так мне нравилось намного больше: свет луны, треск огня в печи и стены вокруг, огораживающие меня от мрака вселенной.
 Сейчас я понимаю, что раньше думал о том, что я – часть этой ночи; что моя душа сливается со вселенной в единое пространство, находя своё истинное место; что это моё время. А теперь не так. Теперь для меня важнее как можно сильнее скрыться от реальности за стенами, под грубой тканью, за агрессивным поведением.
 Сейчас я слабею, умираю, медленно ухожу за пределы этой реальности, теряя сознание - каплю за каплей. Сопротивляться этому смысла нет: не сейчас, так потом. Она за всеми идёт. Конечно, к сожалению, я мечтал умереть не так. Наоборот, я мечтал сложить голову за что-то стоящее, громкое, великое! Но теперь я понял, что так и должно было случиться. Это и есть та самая великая смерть – встретить её как подругу, пригласить в дом, на разговор по душам.
 Если бы сейчас она тихо зашла вместе с холодным дождём и шумным ветром в мою комнату, я рассказал бы ей о том, как видел мёртвых и их мысли, застывшие на лицах; как понял, где рай и ад; зачем мы не бессмертны; и в чем чертов смысл человеческой жизни. И, наверняка, она улыбнётся мне и скажет, что знает всё это и сама.
 Ведь она видела всё, что видел я, и даже больше. Как мать.
 Видела меня, когда я ходил по городу во время чумных годов с большой телегой, запряженной ослицей, бил в колокол и, конечно, кричал: выносите ваших мёртвых! Правда, в последний год никто просто не выходил и не выносил людей из домов. Потому что каждый уже спал крепким вечным сном и, наверное,  видел ясный тёплый день. Я заходил за ними и тащил их в телегу, говоря Богу: «Отец, если мне будет сниться вечный день – это будет мой ад».
 Обычно я брал людей за воротник, сгибал спину и тащил их по полу до телеги. Уставал ужасно, но, благо, днём меня заменяла другая смена, и я прекрасно высыпался, задвинув шторы на окнах.
 В том, чтобы работать ночью есть лишь плюсы: во-первых, ночи свежи и воздух легче в это время – не так слышен запах тления; во-вторых, если бы я видел, как после смерти какого-то человека продолжает сиять солнце и цвести цветы, я бы рыдал и не мог работать; и, в-третьих, когда я вытаскивал людей из домов, то до сих пор не понимал до конца: они просто спят или они – это теперь Ничто?..
 Я собирал их в одну кучу на берегу реки. И раз в неделю в ночь (конечно же) с четверга на пятницу перевозил пачками за реку в общий ров, где их закапывали уже другие люди, которые, честно, не нравились мне своей вечной весёлостью и сильным запахом алкоголя.
 И в эти прекрасные длинные ночи я плыл по реке в окружении людей и в то же время абсолютно одинокий, ведь когда я говорил, они продолжали молчать о своём.
 А я пытался рассказать им о том, как недавно на чердаке своего дома нашёл голубку весьма болезненного вида. Я тогда взобрался по лестнице, открыл люк, хотел взять мешок с рисом, и тут увидел её. Она гордо сидела в углу и молча ждала смерти. Посмотрела на меня и, когда, я протянул руку, даже не дрогнула. Я прикоснулся к ней – она не двинулась. Когда же я потянул её к себе, она начала больно кусаться, но я не мог так просто оставить хрупкую жизнь на погибель, понимая насколько смерть серьёзная вещь.
 Я спустился, она продолжала кусаться, пошла кровь, но я не отпустил её и посадил на стол. Она села и развернулась в сторону окна. Зажав рану, я смотрел как в её глазах отражается моя душа. Как это объяснить? В её глазах я нашел тот сверхъестественный свет, который не обжигал меня, как небесное солнце и не отравлял меня, как свет свечи, пожирая изнутри, заставляя моих внутренних зверей биться в агонии.
 Увидев кровь на своих руках, я подумал о том, что до этой маленькой ранки, пропускающей мою кровь наружу, я не испытывал чувств более ярких. «Смерть – это тотальный порядок» - сказал я голубке. Она молчала и смотрела в окно, точно понимая эту мысль. Ведь она стремилась к своему порядку.
 Сев рядом, я начал рассказывать ей о каждом мёртвом, который прошел по моим рукам: «Было только два лица: спокойное, абсолютно мёртвое; и с застывшим страхом, будто живое. Рот у вторых был приоткрыт. Они что-то важное не успели сказать. Именно сказать – не сделать, потому что сделать всё в жизни – это нереально, а сказать – это даже надо». И она сидела недвижно и молчала, конечно. Но когда я сказал ей: «теперь я тебя не отпущу» и взял на руки, она начала взмахивать крыльями и кусать мои руки.
 Я проникся с любовью к единственному живому существу в  моей жизни… «Глупое животное!» - крикнул я ей вслед.
 Она вырвалась и, еле держась в полёте, выпорхнула в окно и скрылась во тьме ночи.
  Наступало время работы… Перед выходом я начертил над окном изображение милой голубки на долгую память и покатил свою телегу. Я шел по улице и, просто забыв обо всём, дошел до реки, сел в лодку и доплыл до середины реки. В небе сияли звёзды, родная луна… Моё сердце разрывала обида, ведь я никогда прежде не думал, что живое – это так прекрасно. Живое - как красный горячий уголёк в руках делает больно и радует во мгле. «Что теперь будет с ней?» - нахмурив брови, спросил я реку; – «А со мной?» - спросил я луну. Рассказывать мёртвым о мёртвых – есть ли в этом смыл?..
 Я плыл по реке в окружении людей и в то же время абсолютно одинокий, ведь когда я говорил, они продолжали молчать о своём.
 И смерть бы выслушала меня, единственная, как самая живая за всё время моего сознательного существования, как бы это не было парадоксально, потушила бы свет и закрыла мне глаза.
 Но пока я здесь. Она уже близко. Я смотрю в окно и вспоминаю... Мои руки до сих пор истекают кровью. В них зараза, подаренная молчащими людьми из моей телеги. Жизнь медленно вытекает из меня, но я не боюсь, потому что верю в то, что за моей душой придёт не человек с телегой, а милая голубка.