Страшнее смерти

 Закончилось холодное лето пятьдесят третьего, дождливая осень и долгая снежная зима пятьдесят четвертого. Наконец-то растаял снег и весеннее солнышко купалось в огромных лужах. Зазеленела трава и глядя на нее из окошка так хотелось побегать босиком. Но с Охотского моря дул холодный ветер, и иллюзия тепла таяла сразу, как только выходил на улицу. Я уговаривал маму, чтобы она отпустила меня погулять. Но она говорит, что там холодно, грязно, кругом лужи,и я обязательно куда-нибудь влезу. Я говорю, что буду ходить аккуратно и только по деревянному тротуару, и к лужам подходить не буду. Наконец она сдается и начинает меня одевать, но совсем не так как хочется мне. Мне хочется одеваться так ,как одеваются ребята с нашего двора. Они никогда не носят шарф, пальто не застегивают на верхнюю пуговицу, а шапку надевают только в лютые морозы. Но как это объяснить маме, которая на меня надевает шапку ушанку и завязывает тесемки на подбородке, а теплое пальто застегивает на все пуговицы. И, о, ужас ко всему завязывает длинный шарф на два узла у меня за спиной. Я не двигаюсь с места.
- Ты почему не идешь, – строго спрашивает мама.- Я молчу.
- Ты почему не идешь гулять, – переспрашивает она.
- Я не хочу, – отвечаю я.
- Что значит не хочу, то хочу, то не хочу. Ты издеваешься надо мной. Иди гулять,  и она выталкивает меня за дверь.
Я медленно спускаюсь по лестнице  заранее зная, что меня ждет. Ребята будут смеяться надо мной, обзываться обидными словами: «Маменькин сынок, маменькин сынок». И никто не захочет играть со мной. Так всё и случилось, как только я вышел во двор со всех сторон послышалось: «Маменькин сынок, маменькин сынок». А самый большой из них, который был старше меня на пять лет, схватил за шарф и потянул на себя, а когда я потерял равновесие толкнул в лужу. Я шлепнулся плашмя, под общий восторг ребят. Когда поднялся и заревел от обиды, ко мне подошла молодая женщина с ребенком.
- Мальчик, чего ты плачешь, пойди домой к маме, она тебя помоет и пожалеет.
- Нет, она меня бить будет, – всхлипывая, ответил я. Лицо женщины изменилось оно стало грустным, а глаза печальными. Она молчала,  потом тихо спросила:
- А, что она  тебе не родная?
- Родная, – всхлипывая, ответил я.
- Тогда за что она будет тебя бить?
- За то, что я упал в лужу.
Женщина молчала. По ней было видно, что она не могла понять, как любящая мать будет бить ребенка за то, что он испачкался. Она взяла меня за руку и отвела домой, а маме сказала:
- Не наказывайте ребенка, он не виноват, его толкнули.
Но мама всё равно отшлепала меня и строго сказала:
- Никуда ты больше не пойдешь, будешь сидеть дома пока не высохнут лужи.

Сидеть в комнате было не выносимо скучно, но за то можно было подслушивать разговоры взрослых, которые регулярно собирались у нас на кухне. Папины друзья говорили мало, но много пили и смеялись. Мамины подруги совсем не пили, но говорили много и обо всем. Я тихо сидел на своей кровати, делал вид, что играюсь и подслушивал. В небольшом военном городке каждый знал каждого. Поэтому сплетни распространялись очень быстро: всегда было о чем поговорить и кого обсуждать. Этому способствовали жилищные условия и быт военнослужащих.
 А жили офицеры прошедшие войну и молодые контрактники не воевавшие в деревянных двухэтажных бараках, без элементарных удобств: с печным отоплением,и туалетом на улице. Бараки ,как солдатские казармы были построены в ряд, а вдоль них проложены деревянные тротуары. По этим тротуарам каждое утро спешили военнослужащие, чтобы сесть в кузов полуторки и отправиться в часть на дежурство. Жены оставались дома с детьми, но к трем- четырем часам пополудни они управлялись по хозяйству и собирались у кого-нибудь на кухне, чтобы погрызть корюшку и почесать лясы.

Последнюю неделю главным героем сплетен была Анна. О чем бы не начинался разговор заканчивался он осуждением Аньки. Анна была первой красавицей в городке, а может и во всем Николаевске – на – Амуре. Двадцатипятилетняя женщина, будто ожившая скульптура из белого мрамора, покинула мастерскую своего творца помешанного на женской красоте, вышла покорять мужчин и напоминать им, что не они, а красота - спасет мир. Трудно было поверить, что эта красавица: с правильными и четко выраженными чертами лица, с тонкой талией и девичьей грудью уже шесть лет  замужем, и мать двоих детей. Густые, черные, как битум, волосы только усиливали белизну ее лица, такие же темные глаза, а вместо бровей – две тонкие изогнутые линии, которые постоянно двигались, выдавая ее настроение. Губы она не красила, они без помады бросались в глаза, и так же как брови, постоянно меняли свое очертание выдавая ее капризы и желания. На нее не просто смотрели- ею любовались, и каждый кто впервые видел ее, непременно думал:
-А кто же этот счастливец, которому она принадлежит?
 Но в городке все знали счастливца – это был ее муж: моряк, боевой офицер прошедший войну и настоящий мужчина – сильный, умный, благородный. Он был на двенадцать лет старше ее, но разница в возрасте не замечалась. Статный, с широкой грудью, с мужественным лицом, и сединою на висках он гармонично вписывался в красоту своей жены. И когда они шли , держа за руки своих детей, то прохожие всегда думали одно и тоже:
- Вот Господь создал пару на радость и назидание другим.
И дети были под стать родителям: мальчик пяти лет- вылитый папа, и девочка трех лет; кудрявая красавица – вся в маму. Казалось, что нет ни чего на свете кроме смерти, что могло разрушить счастье и гармонию этой семьи. Но гром грянул среди ясного неба, а тучи налетели от туда, от куда их не ждали. Слухи поплыли как лодка без весел тихо, но уверенно. Говорили шепотом, боясь произносимого, и не веря в то, о чем говорили:
- Анька то наша изменила мужу. И с кем? С армейским капитаном. Видели бы вы этого «урода»: глиста в галифе, долговязый головастик, женатик с двумя детьми. А она умирает от любви к нему. Нет, вы только подумайте: променять моряка красавца, на какого-то солдафона. И тут же вспоминали случай, который произошел с ними несколько лет назад.
 Веселая компания гуляла на берегу Амура: хорошо выпили, был теплый, ясный день и молодым женщинам захотелось покататься. Они легко уговорили моряка (будущего мужа Анны) и на моторной лодке по Амуру вышли в залив, но вдруг подул резкий ветер, налетели тучи, поднялись волны, и маленькое суденышко стало заливать водой. Повернули назад, но было поздно: мотор залило водой, и он заглох. Эйфория покинула веселую компанию вместе с хмелем и началась паника. Три женщины и один мужчина в маленькой лодке, в открытом море. Женщины завыли и стали вспоминать, что у них маленькие дети и, Господь, не простит их, если дети останутся сиротами. Но моряк рявкнул так, что они забыли не только о детях, но и о том кто они, и что с ними. Он отдавал команды четко и громко: ты садись за руль, а вы ведром вычерпывайте воду как можно быстрее, сам сел на весла.
 Уже стемнело, шел дождь и волны становились всё страшнее. Где тот берег, к которому надо причалить знал только он, а сколько лошадиных сил надо приложить к веслам не знал никто, он греб размеренно, не останавливаясь, и женщины глядя на него, так же четко выполняли свою работу. Время остановилось. Но волны не останавливались, темные упрямые они накатывались одна за другой, с одним желанием захватить людей и унести их в преисподнюю. Каждая следующая волна была больше предыдущей, и  накрывала их суденышко. Лодка наполнялась водой, но оставалась на плаву, моряк словно выныривал из пучины, делал глубокий вдох и наваливался на весла. Женщины выли и причитали, но отчаянно работали ведром, вычерпывая воду. Сколько прошло времени, никто не знал, вокруг были только волны, тьма и жуть. Им стало казаться, что плывут они вечно, а всё что было до этого,  из другой жизни, которой больше у них не будет. И в этот миг последнего отчаяния увидели берег, но ни радости ни восторга они не испытали, так как подумали что начались галлюцинации. И только когда лодка, о что-то ударилась и моряк спокойно сказал:
- Но вот и причалили, а вы «дурехи» плакали.
Только тогда они вернулись в реальность, и стали обнимать и целовать мужчину.
И такому мужику она изменила. Это какой же нужно быть дурой. Нет, с ней надо побеседовать. И они стали уговаривать маму, чтобы она пригласила Анну в гости. А они "невзначай" тоже зайдут, и наставят ее на путь истинный.
 Анна с мужем и детьми жила в соседнем подъезде, была ровесницей мамы и часто заходила к ней на посиделки. Но последнее время не заходила. А при встречах неопределенно обещала:
- Как-нибудь зайду.
Но встреча, всё-таки, состоялась: она пришла, и пришли подруги. Она сидела на своем привычном месте и в соей любимой позе. Но ее было не узнать,  вместо молодой красивой и веселой женщины, сидела строгая, холодная красавица, черты лица ее будто застыли, взгляд был отрешенным и выражал невыносимую боль и усталость. Она не смотрела на людей, будто боялась испепелить их нечеловеческими страданиями. Взгляд ее был направлен в одну точку, которая находилась в бесконечности. И там в этой бесконечности она пыталась увидеть свое будущее, и найти ответы на вопросы, которые так неожиданно поставила перед ней жизнь. Но женщины, будто не замечали это. Они набросились на нее сразу и все.
- Анна, ты что дура? Ты что делаешь, связалась с «кобелем», который в подметки не годится твоему мужу. Зачем тебе это?
- Не знаю, так случилось.
- А муж то хоть знает?
- Знает, я ему всё рассказала.
- И он тебя отдубасил как следует?
- Нет, он даже пальцем меня не тронул.
- И что он сказал?
- Он сказал, что всё знает и прощает, что женщина я молодая и красивая, и устоять перед соблазнами нелегко, так что давай жить как прежде, будто ничего не было.
- Так что тебе еще надо? Вот и живи, будто ничего не было. Все бабы хоть раз в жизни изменяют своим мужьям. Так что же теперь замуж не выходить? Слабый мы пол на передок и мужики об этом знают. Так что не дури, живи ради детей, а время всё залечит.
- Нет, я подала на развод, я не могу жить с обманутым мужем.
- А о детях ты подумала? Ты детей забыла!
- Нет, я заберу их с собой.
- И как же они будут жить без родного отца.
Анна молчала, всё так же уставившись в одну точку, и не слушала женщин, которые распаляясь всё настойчивее убеждали ее сохранить семью. Мама увидела, что я внимательно слушаю взрослых и решила, что эти разговоры не для меня:
- Иди погуляй, лужи уже высохли. Одела и выпроводила меня во двор.
Лужи и вправду давно высохли, весна всё настойчивее напоминала о себе, и во дворе было тепло и весело. Садиков не было, а детей было много, и все мы естественным образом разбившись на младшие, средние и старшие группы носились стайками, как воробьи, перебегая от одного барака к другому. Девочки и мальчики играли раздельно, и не потому, что не имели интереса друг к другу, а потому, что играли в разные игры: мальчики в "войнуху", а девочки в "девчачие" игры. А когда надоедало играть, то сходились вместе, чтобы подразнить друг друга, и разойтись по домам. Так заканчивался день, а утром начинался новый- точно такой же: длинный, теплый, ласковый, божий день.
 На сопках распустился шиповник, на полянах зацвел клевер, и шумно зажужжали шмели. С восходом солнышка всё просыпалось: летало, бегало, и жужжало.Цветы испускали аромат: зовущий к себе не только мотыльков, шмелей и бабочек, но и человека. Но, лишь дети прикасались к бесценным дарам природы: бегали босиком по зеленной траве, вдыхали аромат весеннего воздуха и плели венки из желтых одуванчиков.
 Я давно не слушал взрослых разговоров и совсем забыл о проблемах Анны и ее мужа. Как, вдруг, в теплый и ласковый день, к ее подъезду подъехала полуторка с четырьмя солдатами в кузове. Из кабины вылез высокий и тощий капитан, зашел в подъезд и через некоторое время вышел вместе с Анной. Они о чем то говорили, потом он дал команду: солдаты прыгнули с машины, и открыв задний борт, зашли в подъезд. Мы тут же окружили машину: нам было весело и интересно смотреть, как кто-то переезжает. Потом к нам стали присоединяться любопытствующие женщины. Они появлялись неожиданно и не откуда. Толпа быстро росла. Женщины стояли молча, а мы весело носились вокруг. Солдаты выносили мебель и ставили ее в кузов, капитан стоял рядом и отдавал команды. Анна ушла в дом, а из подъезда вышел ее муж с двумя детьми. Он крепко держал их за руки. Слева стоял мальчик, справа кудрявая девочка. Морского офицера было не узнать: седина была не только на висках, но рассыпалась по всей шапке густых волос, лицо мужественное и обветренное, обмякло и выражало не спокойствие и уверенность, а усталость и тревогу. Взгляд был отрешенным: будто он не понимал, что происходит или не верил, что это происходит с ним. Это настроение передавалось детям. Воспитанные и всегда веселые они стояли тихо, смотрели на происходящее и никак не выражали свои мысли и чувства. Женщины смотрели на детей и пытались понять, что же творится в душах этих ангелочков, которые ни как не выражают своих эмоций.
 Погрузка мебели и вещей закончилась. Солдаты закрыли задний борт и прыгнули в кузов. Капитан стоял рядом с машиной. Из подъезда вышла Анна, и воцарилась тревожная тишина. Она подошла к капитану и, что-то тихо сказала, он молча кивнул, и полез в кузов. Анна стояла на месте будто вспоминая что-то, потом повернулась к мужу, уставилась ему в глаза, и тихо, но твердо сказала:
- Прощай.
Взяла девочку за руку и повела к машине. Всё было так тихо и буднично, что у женщин вырвался вздох разочарования. Но только Анна открыла дверь кабины, как девочка вырвалась из рук матери и с истошным криком:
- Братик, братик не бросай меня!
Бросилась назад. Мальчик вырвался из рук отца и с отчаянным криком:
- Сестричка, сестричка я никогда не брошу тебя!
Поймал ее детскими ручонками, и изо всех сил прижал к себе. Они плакали, и  непрерывно целовали друг друга, будто эти поцелуи были последними в их жизни. Первыми не выдержали дети ,и заревели вслед за братом и сестрой, потом заплакали женщины, всхлипывая и вытирая руками слезы. Даже по суровому лицу, теперь уже бывшего мужа, потекли слезы. И всем стало казаться, что еще чуть - чуть и заплачет Анна и бросится на шею мужа, попросит прощение, и они, обнявшись, возьмут за руки своих детей и заживут как прежде: на радость и в назидание другим. Но «Галатея» ,с каменным лицом, не проронив слезинки, подошла к детям ,рывком разделила их и потащила кричащую девочку к машине. Затолкала ее в кабину и села рядом, громко хлопнув дверцей. Капитан ударил ладонью по кабине, и полуторка тронулась. Моряк крепко прижал к себе сына, который продолжал громко всхлипывать и повторять одно и то же слово:
- Сестренка, сестренка, сестренка!
Он смотрел вслед полуторки, которая переваливаясь на ухабах, увозила его прежнюю жизнь. Быть может, он надеялся, что полуторка остановится, из кабины выскочит Анна с дочерью и бросится к нему. Так думали мы – стоящие в толпе, но полуторка не остановилась, а скрылась за поворотом, всем стало тоскливо, а детям страшно, потому что кто-то сказал в толпе:
- Недаром сказано в писании:" И страшнее смерти может быть только женщина."