элли на маковом поле

Он ненавидит ее. Он ненавидит ее вздернутый нос, ненавидит ее веснушки, ненавидит ее короткие до желтизны выбеленные жесткие сухие волосы. Он ненавидит ее шляпки и булавки. Он ненавидит ее до каждой пуговицы на пальто. Элли стоит прямо напротив Киллорглина, и он смотрит на нее презрительно, отторгающе, он смотрит на нее, как на дешевку. Как на пустышку. Элли прямо напротив Киллорглина, и ее пальцы сжимают маленькую граненую стопку так, что костяшки уродливым холмом выступают среди сосредоточия белизны ее маленькой властной омерзительной руки. 
Элли всегда бегает за ним, Уиллом. Она бегает за ним и каждый раз, когда он открывает свою тетрадь и зачитывает очередной стих с однобокой рифмой, она восхищенно и восторженно хлопает — мелко и быстро. У Уилла хорошие стихи — Киллорглин это знает; они хорошие, но в них нет красоты. Они пустословием выученных приемов уродливо выступают чернотой смазанных чернил на клетках листов. Стихи Уилла похожи на Элли — среднестатистические, хорошие, но без изюминки. В них нет того, что заставит Киллорглина задержать дыхание на бесконечно долгую песочную секунду до выдоха — такого, какой бывает после водки. Красивыми словами Уилл пишет посредственность, которая нравится другим посредственностям — вроде Элли. Киллорглин не пишет стихи, он пишет бесконечные ворохи слов в рифму и без. Он пишет это уродливыми и посредственными словами, но пишет это красиво. В его длинных рассказах каждое отвратительное слово становится отвратительным до красоты. 
Все, что умеет делать Киллорглин — это писать. Он ничему больше не научился в этой жизни, и ничто больше не увлекло его. Все знают, что Киллорглин пишет уродливые вещи, его слова — калеки среди здоровым высокопарных слов. Его слова — очерненная песня изподвортенных героев. Он говорит низко. Он пишет низко. Он думает низко. Но только он умеет сделать низость прекрасной. Элли не любит его слова, его выспренные развороченные метафоры кажутся ей уродливым, и это хорошо, это правильно. Слова Киллорглина плетутся из темноты влажного грязного асфальта, его рассказы отдают инфрачерным. Все знают, что то, что пишет Киллорглин — это грязь. 
Элли смотрит на него озлобленно, и когда Киллорглин смотрит поверх нее на Уилла, замеревшего с тетрадкой в руке, окончив очередной некрасивый по своей подлинной красоте стих, Киллорглин говорит: 
— Красиво. — Он выдыхает в лицо Элли, и его дыхание путается в ее вымученных волосах, а сама она морщится. Он выдыхает и пьет залпом, чтобы добавить. — Но безвкусно. Не глубоко. — Он смотрит уже на Элли потому что знает, как сильно ее задевают его слова. За стихи Уилла Элли готова перегрызть Киллорглину глотку прямо здесь, и ее мелкие зубы обнажаются, когда она готова сказать что-то оскорбительное, но ничего оскорбительнее ее присутствия Киллорглин не видит. — Ты можешь лучше, Уилл. 
Уилл растерянно замирает с тетрадкой в руках и быстро мелко кивает. Он выглядит расстроенным, потому что восхищение Элли ему не нужно. Ему нужно одобрение Киллорглина. Киллорглина, который умеет делать красоту из уродства. У которого даже грязь выглядит притягательной. Уилл кусает губы и хватается за ручку. 
— Какую строчку меня заменить? Меня смущает это словосочетание. «Восхитительная красота». Может быть «пленительная» будет звучать лучше? 
Киллорглин не смотрит на Уилла, потому что все, что он хочет сказать — это должна услышать лишь Элли. Это она должна услышать то, что Уилл бездарен. То, что талант Уилла заключается лишь в том, что он прилежно учит каждый из предметов в литературном колледже. 
— О, серьезно, Уилл? Ты разве не понял? — Киллорглин улыбается, злобно скалится, презрительно смотрит на Элли, которая сильнее сжимает стопку. — Не надо писать о красоте. Не надо называть ее красивой. Читатель сам должен понять, что она красивая, а не читать твои выводы. 
Киллорглин иногда думает, что им движет лишь жажда признания. Он думает, что общается с Уиллом лишь для того, чтобы в очередной раз убедиться в том, что он талантливее. Лучше. Глубже. Что на самом деле Уилл нужен лишь как очередной критерий сравнения, который Киллорглин уже превзошел. 
И это правда. 
Элли открывает свой мелкозубый рот и шипит: 
— Неужели ты не понимаешь, Уилл, что он всего лишь завидуют. Твои стихи вдохновляют и заставляют прочувствовать красоту, а его рассказы пишут лишь об уродстве, и все его слова — уродливы. 
Киллорглин насмешливо склоняет голову и пожимает плечами: 
— Тогда зачем ты их читаешь? Для того, чтобы прочувствовать красоту, Элли, необязательно называть тот или иной предмет красивым. Достаточно правильно его описать. И легко найти красоту в цветах, архитектуре или женщинах. Попробуй найти ее в чем-то более неоднозначном. 
Элли закипает. Элли всего не объяснишь. Ей не объяснишь, как надо вертеть словами, как надо писать и что нужно пробуждать. Этого ей не рассказать. Элли поет лишь о том, что видит. И все, что она видит — это слова, написанные черным на белых листах. И если слова говорят о красоте, значит они красивы. Слова Киллорглина искалечены, но это намного лучше, чем посредственная красота Уилла. Рассказы пишутся так же, как женщины красятся — можно быть красивой, а можно быть особенной, а поэтому и привлекательной. Но Элли просто красивая. 
Элли плюется словами по-змеиному, ее лицо преображается до гаммы яростной красноты, спектр сгущается к кончикам слов, голос изломан высотой: 
— Ты просто пытаешься унизить стихи Уилла для того, чтобы утвердиться, но все в колледже знают, что ты пишешь отвратительные вещи. Отвратительные вещи, которые не хочешь читать никогда более. К стихам Уилла хочется возвращаться. 
— Вот именно, Элли. Моих слов достаточно для того, чтобы запомнить их один раз и навсегда. Стихи Уилла настолько однообразны, что к ним возвращаешься, потому что они мгновенно забываются. 
Уилл стоит за спиной Элли и смотрит на Киллорглина. Взгляд у него тусклый и растерянный, но в нем возмущения. Уилл просто расстроен тем, что Киллорглин его не одобряет. И он хочет быть лучше. Честно хочет. Но у него выходит — он слишком простой для этого. Киллорглин тонет в дебрях собственного словоблудия. И Уилл это знает. Уилл разглядел в уродстве слов Киллорглина увядающую красоту асфальтовых метафор. 
— Ты просто завидуешь, потому что никогда не достигнешь того, чего достиг Уилл. 
На долгие двадцать вялых секунд воцаряется кромешная тишина, так что Киллорглин слышит, как секундная стрелка стрекочет за его спиной однообразным звуком. Киллорглин абсолютно спокоен, и он не чувствует злости. Ему не хочется кричать и доказывать, потому что он прекрасно знает, как думает Элли. Что она считает красивым. Это так просто — красота для большинства абсолютно одинакова. Красота для всех то, что написано в учебниках. В литературном колледже учат стандарту, называя это эталоном, которые ошибочно принимают за красоту. 
Красоте в колледже не учат.   
Тишина заканчивается звоном — Киллорглин бьет Элли по лицу. Пощечина гремит пуще всех слов Киллорглина. Стихи Уилла вместе с Уиллом меркнут пустым безмолвием. Вот что такое слова Киллорглина. Вот как он пишет.   
Сухая пощечина. 
И одной достаточно для того, чтобы запомнить надолго. Она въедается краснотой в щеку Элли, пурпур пожирает ее бледное лицо, ее рот открывается, и она всхлипывает на вздохе. 
Вот что должны вызывать его слова. Вот что должны вызывать его рассказы. 
Боль, ярость, болезнь, всхлипы, памятность.   
Элли хватается за свою щеку и смотрит диким взглядом на Киллорглина. Он насмешливо и победоносно говорит: 
— Неужели все стихи Уилла выпали из твоей головы прямо сейчас? Они бы тебя так не ударили, Элли. — Киллорглин осматривает всю комнату, а потом останавливает свой взгляд на Уилле. — Может быть еще скотча? 
Уилл пораженно кивает. 
Теперь он тоже понял.