Тулиб и Грущак

- Духа ахуела, - в двадцатый раз повторил Тулейбай и стал разминать сигарету. Делал он это с мудрым и значительным выражением лица – словно готовился подписать важный исторический документ.
Тулиб зажал «Приму губами, поднес спичку, затянулся, выдохнул и опять произнес:
- Духа ахуела. Копай, епаный по голова, быстрее!
Мы раскапывали участок водопровода, ведущий в санчасть. За красным двухэтажным зданием висела плотная переливающаяся хмарь. Оттуда веяло безысходностью – там была пустыня и она грозила нам ужасом одиночества и быстрой, но мучительной смертью. С другой стороны, за чахлой перегородкой из желтых уже в августе тополей ревела толпа бомбардировщиков, готовясь к боевому дежурству.
Рядом методично действовал лопатой Грущак из Львова. Мы копали в наказание, получив от ротного командира вздрочку за драку.
Этих четверых – Грущака и его земляков со львовщины в роте невзлюбили с самого начала. Они держались обособленно, разговаривали на своем языке, и, по слухам,  успели навести контакты с полковым особистом, который тоже происходил из Закарпатья. Гадливое словечко – стукачи уже следовало за ними по пятам, и полоса отчуждения разделяла их и остальной личный состав. Однако пока повода для разборок не было.
Однако вчера утром во время утреннего умывания я обнаружил, что забыл бритвенный станок. Когда вернулся, то увидел, что возле раковины, где я только что чистил зубы, уже старательно намыливает морду Грущак.
- Э, земеля. Ты ничего не перепутал?
- Я тоби не земеля, - ответил он, не прерывая процесса намыливания.
- Да хоть хер голландский, мне без разницы. Ты с раковины спрыгни моей – видишь ведь, что занято.
- Зараз помоюсь и отойду. Подождешь. Ничого с тобой не зробиться, - все так же невозмутимо отвечал Грущак. Это был перебор. В те годы нами руководили эмоции, а не разум, и потому Грущак, словив челюстью мой кулак, отшатнулся и сел для раковину для мытья ног. Но тут же поднялся и бросил в меня свой кулак строителя – мосластый и объемный. Через мгновение мы уже сцепились и драка перешла в вязкую борьбу в партере. Вокруг нас мгновенно сформировалось белое сверху и черное снизу кольцо бойцов нашего призыва в трусах и майках.
- Мочи, мочи его рыжий, - надрывались земляки – забайкальцы – ебашь его!
- ЭЭЭЭЭ!!! – раздался локомотивный рев сержанта Кучеренко. Разломав черно-белое кольцо, он растащил нас с Грущаком, влепил каждому по затрещине и проорал:
- Кто будет борзеть, будет жить с машкой на толкане до дембеля.
Несмотря на экстремальную ситуацию, я мельком подумал – а как он собирается контролировать этот процесс, когда ему самому до дембеля осталось пара месяцев? Но тут в умывальнике появился замполит Пенис. По-настоящему его фамилия была Пайнис – он был из латышей, но солдаты просто не могли не переделать такую фамилию. Тем более, что старлей был высок и лыс. Солдаты его не любили – Пенис был фанатом бега и постоянно гонял нас, как собак, под видом утренней зарядки и вечерней прогулки. В Пенисе, несмотря на высокий рост, было не больше 60 килограмм веса, и он парил над землей, пока сзади бухала об бетонку сапогами  надсадно дышащая рота.
- А что это у нас тут такое интересное? – втиснулся Пенис в эпицентр событий, и моментально все понял. Он убыл в направлении канцелярии, а через пятнадцать минут комроты уже вынес своей вердикт. И теперь мы, проклиная надзирающего за нами узбека Тулейбая – деда из нашей роты, друг друга, среднеазиатскую жару и водопровод, втыкали лопаты в сухой даже на метровой глубине грунт, плевали пылью и мечтали о глотке воды. Тулейбай, упиваясь властью над белыми людьми, не отпускал нас попить.
- Духа охуела! Копай епа мама! Ипать калатить!
Мимо под конвоем вели Саню Ананьева из нашей роты, по кличке Анаша. Нерчинский уголовник, успевший до призыва отбыть срок на малолетке, Анаша и в роте пытался завести лагерные порядки, однако у него это не получалось. Потому Анаша не вылезал с губы.
- Саня, за что на этот раз?
- В роте узнаешь, – лениво ответил Анаша, - курить есть?
Отказывать в куреве идущему под арест было не принято, и я спустился с насыпи.
- Быстрее давайте, - нервно оглянулся конвоир из комендантского взвода.
- Э! Духа ахуель мама твой епать! – возбудился моментально Тулиб и двинулся в мою сторону. Анашу спешно увели.
- Рижий  нах ахуель нах дух? – Тулейбай схватил меня за грудки. Со стороны это выглядело смешно – он головой не доставал мне до подбородка. Но это его постоянное «ахуель» против сознания заставило меня врезать ему снизу в подбородок так,  что он укатился в свежевскопанную траншею.
- Э, духа, вешайся нах, - орал он оттуда, намериваясь взойти на поверхность. Но Грущак деловито отложил лопату, несколькими ударами о стену траншеи стряс с нее комья земли, затем подошел к Тулибу и отвесил ему сочную плюху, после чего тот сел на корточки и вытирал разбитый нос.   Капли крови, падая на землю, тут же обрастали серой пылью.
Грущак вскинул ко мне ладонь, и я помог вылезти ему на поверхность.
- Цигарка е? – спросил он, вытирая ладони о галифе.
- Одну покурим?
- Добре.
Мы присели на кучу грунта. Я затянулся пару раз и отдал сигарету Грущаку.
- Эта чурка, - сказал Грущак, - вечор меня ***кала у сотири, за то шо я на русском не розмовляю. Я ему казав, шо и он не Цицерон, так вин подумав, шо я его пидорасом назвав. От чурка и есть чурка, га? – спросил он меня с непередаваемой истинно хохялтской хитринкой в глазах и голосе, и мы оба засмеялись в голос, словно были уже на воле. Смеялись мы еще и потому, что, из пустыни дул уже не жаркий, а освежающий ветер. Там темнели сиреневые тучи, ворчал гром, и дышать было легко.