Мой север. К столетию комсомола. Рассказы отца

  Отец мой, романтик и поэт, мечтавший о море, получив морскую профессию, несколько лет бороздил океаны. В пятидесятых годах прошлого столетия по комсомольскому призыву пошёл добровольцем осваивать Крайний Север. Десять лет, будучи начальником маленькой, затерявшейся во льдах и снегах метеостанции, он выполнял свой патриотический долг.
  Папа почти ничего не рассказывал об этом периоде своей жизни. Много лет спустя, разбирая бумаги, мне попались его дневниковые записки, которые и послужили основой для Рассказов. Вот некоторые из них....

Косолапый

      Пурга мела третьи сутки. Как стая голодных волков, она зловеще завывала над нами. Но время, к сожалению, работало не на нас, заброшенных в дикой снежной пустыне, где до ближайшего населённого пункта простиралась не одна сотня верст. В общем, зимовать было можно, если бы не некоторые обстоятельства, омрачавшие зимовку. Сначала захандрил наш всеми уважаемый хозяйственник Микеша и мы лишились своего духовного наставника и советника, своего кладезя мудрости. Затем стал прибалевать моторист Федор. Как не жаль, но их пришлось отправлять на центральную базу. Итак, на станции нас осталось только пятеро: радисты Ревякин и Сергеев, гидрометеорологи Иванов с Петровым и я в чине маленького начальника. Всё ничего, если бы не новая беда, подкараулившая нас. Третьи сутки не стали выходить на связь «Вестовцы». Вот это пироги! Наша станция была ближней к «Вестовцам».  Воспоминания же о местных дорогах прошибают мелкой дрожью во всех членах организма. Выезжать к соседям надо, как минимум, в составе трех человек, так предписывают должностные инструкции. А оставлять на станции двоих работников запрещал приказ министра.

      Соседи были прекрасно оснащены и оборудованы  технически. Помимо действующей рабочей аппаратуры, у них была запасная. Достаточно передвинуться в угол и включить её. При этом на передислокацию требовалось 10 -15  минут. Тем не менее, от «Вестовцев» третьи сутки не поступало ни слуху, ни духу. А ведь их было там пять человек. Надо было на что-то решаться.

      И я рискнул, велев готовить двое нарт, отобрав лучших собак. С собой  взял Сергеева и Петрова. Нарты загрузили продуктами питания для себя и для собак, боезапасы и, на всякий пожарный случай, прихватили комплект запасной радиоаппаратуры. Оставив за старшего Ревякина, в восемь часов утра наш отряд выехал к соседям.

      Погода к утру утихла, и шестнадцать собак весело натянули постромки нарт. Правда, одна из них решила стать умнее других, ослабила постромки и бежала, не применяя тягловую силу. Но вожак к нарушительнице «трудовой дисциплины» отнесся весьма сурово, и мы едва отняли у него полузадушенную лентяйку.

      Несведущие обыватели пусть не подумают, что выезжали мы на дружескую прогулку. Ехать на нартах можно было только тогда, когда они шли под уклон. А на остальной путь (его было примерно четыре пятых от общего расстояния) нужно было брать ноги в руки, просить попутного ветра или «семь футов под килем». Собаки стали поскуливать, вывалили языки, да и прошли уже верст под пятьдесят. Требовался отдых и кормежка. Потрапезовав, собаки тут же свернулись клубком и мгновенно заснули.

      Вооружившись японскими винтовками, я и Сергеев отправились погонять куропаток. Дичь была непуганой, примерно через час, убив по пять куропаток, мы вернулись на стоянку. Петров ошпарил куропаток, снял перо вместе со шкурой. Уха вышла на славу, и мне пришлось раскошелиться, налив по «мерзавчику» на брата. После принятия причастия мы все ударились в воспоминания прошлого. Конечно же, стали сожалеть об отсутствии Микеши. У него на каждый случай был соответствующий анекдот. Мы так увлеклись своими воспоминаниями, что не заметили появившееся на горизонте безобидное облако, предвестника начинающейся пурги. В один миг всё было уложено и принайтовано. Отряд двинулся на поиски укрытия, ибо без него нам грозила, если не гибель, то страшное испытание. Немного поблуждав, мы наткнулись на каменный отрог. Подошли к его южной стороне и, вооружившись лопатами, стали копать себе в снегу логово. А я, не забыв своих меньших братьев, раздал каждому по две юколы, и они не заставили себя упрашивать, проглотили своё лакомство и улеглись в кучу. Для страховки я закрепил  потяги нарт к отрогу. Логово было готово, над входом я водрузил трёхметровый шест. Это был своего рода ориентир для поиска и раскопки нас в случае, если мы будем похоронены заживо. Вход  в логово мы заделали нарезанными из снега кирпичами. Через час наша «гостиница» погрузилась в ночной мрак. У нас был запас  стеариновых свечей, но мы старались экономить их. Воздух в нашей каюте прогрелся, и даже приходилось вращать шест, чтобы освежить его кислородом. Спать решили по шесть часов: один спит, а двое бодрствуют с оружием в руках, чтобы встреча с шатунами и иными пришельцами не принесла нам неожиданных сюрпризов. Не успели мы толком благоустроиться, как от Петрова раздались такие рулады, что у нас двоих даже слюнки потекли. Унывать мы не стали, пользуясь сократившимся демократическим началом, спать решили по четыре часа. Было очень тяжело после пятидесятивёрстной пробежки, когда в тепле оттаяли все промёрзшие косточки, и в теле благоухает покой, когда желудок наполнен волнующей тяжестью, а сознание тревожит выпитый «мерзавчик». Это даже понимали спящие собаки. Но часы Петрова истекли. Мы с трудом вырвали его из объятий Морфея. Сергеев никак не мог дождаться минуты блаженства и уснул стоя.  Нам пришлось перемещать его из вертикального положения в горизонтальное, сопротивления с его стороны не последовало. Ну а мне лично осталось тешить себя надеждой, что через четыре часа подойдёт и мой черед отдыха. Наконец, подошла и моя очередь. И я до сих пор не знаю, как я добрался до мехового мешка и как влез в него. Сколько я спал – не понял, но разбудил меня лай чужих собак и голоса чукчей, что-то кричавших у нашего бивака. Я понял, что мы кем-то обнаружены и стал приводить в чувство наш маленький экипаж. Спасатели сняли шишак с нашей юрты, и ворвавшийся свежий воздух прогнал у членов команды всякую сонливость. Осознав, что спасатели приехали к нам не в гости и не на дружеский раут, мы повели  наступление на нашу хижину, и через 10-15 минут от неё остались лишь воспоминания.

      Радости, как у нас, так и у наших спасателей, не было ни конца, ни края: тут и обнимались, и целовались, и опять мне пришлось раскошелиться по два «мерзавчика» на брата. Увидев, что дно канистры просматривается двойным светом, бросил ее на круг, чем вызвал бурный восторг у своих спасателей, да и у спасенных. Одним словом, встреча прошла на высшем уровне. По окончании её я выяснил, что спасатели наши были рыбаками из Гужуно.  По окончании рейда мы обещали приехать к ним в гости. О наших «Вестовцах» чукчи ничего не знали. Мы продолжили свой поиск.

      Погода благоприятствовала нам. Ветра не было, снежные дюны безмолвствовали. Появились шутки и смех. И тут мы напали на стаю куропаток. Сергеев, как заядлый охотник, встал на лыжи и вместе с Петровым отправились сопровождать стаю. На случай непредвиденных обстоятельств охотники прихватили ракетницу. При этом мы договорились, что красный цвет выстреленных ракет требовал немедленного возвращения групп. Я сам очень любил охотиться, особенно на куропаток. Они были непугаными и подпускали очень близко. Для охоты на них у нас были специальные ружья тридцать второго калибра, что экономило запас боеприпасов. По рекомендации Микеши мы после заряда патронов заливали гильзы стеарином. В результате дробь не разбрасывало, и она ложилась, как по линейке. Подкрадешься к стае, выберешь кучку погуще и бьешь. На звук выстрела стая взлетала, но, пролетев метров 100-200, садилась. И всё повторялось сначала. Часа за два такой охоты мы набивали куропаток по полному рюкзаку, весьма солидного по вместимости. После ухода группы охотников прошло около полутора часов. И вдруг небо располосовало красными полосами. Это была тревога.

      Отсалютовав о принятии тревожных сигналов, я привел в боевую готовность оружие. После ориентации на местности изменил курс своего движения, о чем поделился с вахтенным журналом, контрольную связь  переключил на постоянную. Через полчаса я вышел на своих охотников. Удивлению моему не было предела, когда увидел их, спящих на туше громадного убитого медведя. Шкура зверя была вымазана масляной краской разных расцветок. Улыбка сразу слетела с моего лица, уступив место появившемуся чувству тревоги. Медведя мы разделали быстро, испачканную краской шкуру выбросили. Подтянув упакованные нарты, мы легли на курс «Веста». Тревога не оставляла нас ни на минуту, а затем перешла и на наших собак. Последние стали драться между собой. При помощи вожака и остолов мы успокоили их. До расчетной стоянки было ещё два с половиной часа пути.

      У собак после получения горячительного в виде клыков и остолов проявилась отчаянная прыть. Мы даже перестали соскакивать с нарт. Два с половиной часа мигом пролетели. Для отдыха собак подыскали подходящее место и устроили привал. Мы стали готовить роскошный обед: в одном котле варилась медвежатина, в другом – суп из дичи. Покормив собак, продолжили свой путь. Наша команда приближалась к станции «Вест». При наличии хорошей погоды и состояния собачьих упряжек к концу третьих суток мы должны подойти к «Вестовцам». Что нас ожидало у них?

      В 21 час мы остановились на отдых, так как собаки не выдерживали дальнейших перегрузок. Я раздал им по две юколы. Разбившись на вахты, мы дружно вступили в собачий хор. Собакам, конечно, повезло, их сон не контролировался никакими графиками. Нам же досталось только по четыре часа. Через восемь часов был общий подъём. После соответствующего чаепития и подкормки собак мы сделали бросок. Погода была к нам благосклонна. Через четыре часа пути на горизонте белой пустыни показалась стая собак, судя по ошейникам, они не были бродячими, а при приближении к ним, увидели, что последние были похожи на нартовых. Сблизившись, собаки стали обнюхивать друг друга. Не найдя ничего враждебного, собаки стали весело повизгивать, а затем дружно рваться вперед. Мы поняли, что собаки принадлежат «Вестовцам». Через час стали видны столбы дыма.  Рейд наш окончен, «Вестовцы» окружили нас.

      После обоюдных объятий я стал выяснять причины невыхода на связь. Она оказалась прелюбопытной. После смены вахты трое работников отправились на рыбалку. Хозяйственник и начальник базы пошли разведать наличие сушняка на топливо, так как наличность его сильно отощала в связи с пургой и сильными морозами.  На базе осталась только вахтенная служба.  Вахтенные собрали, обработали и передали информацию, затем, плотно подкрепившись, отправились на лыжах погонять куропаток.

      Воспользовавшись отсутствием хозяев,  с дружеским визитом на станцию пожаловал медведь весом около двух центнеров. Почуяв, что живности никакой нет, гость решил поискать лакомство. По своей медвежьей натуре Миша был очень любопытен. Особенно он «любил» радио. Для начала он посетил радиостанцию, перевернул рабочий стол с радиоаппаратурой, разорвал электрические кабели, соединяющие блоки и разбросал их по рубке, затем он перебил радиоаппаратуру. Не найдя ничего съестного, гость отправился на его поиски. Провидение не позволило гостю пожаловать в производственную часть, уж там было бы, чем позабавиться. Поразвлёкшись громом разбитой аппаратуры, медведь покинул радиорубку. Выходя из помещения, он обнаружил две открытые банки с масляной краской. Сластена победил в нем. Он с радостью запустил лапу сначала в первую, а затем во вторую банку (гость, видимо, ранее практиковался в этом). Ожидания его  не оправдались, только вывозившись в краске, он раскидал их  и, разгневанный, отправился восвояси. Сбежавшиеся собаки при виде раскрашенного гостя не посмели даже тявкнуть.

      Мы, войдя в радиорубку, убедились в полном её разгроме. Радиостанции были не просто выведены из строя, а расколоты, как грецкие орехи. Видимо, косолапый был большим «радиолюбителем». О восстановлении радиоаппаратуры не могло быть и речи. Распаковав нарту с радиостанцией, мы первым делом установили переносную, связались со своей базой и стали ждать вызова главной базы. Связавшись с ней, я сообщил о происшествии у «Вестовцев».

      В течение двух суток мы установили радиоаппаратуру, произвели её монтаж и стали готовиться к отъезду.

      Стойбище наших спасителей – чукчей находилось в верстах пятидесяти  от нашего курса. Об отклонении от курса я сообщил своей и центральной базе. Получив согласие, мы рано утром отправились в обратный путь. Даже наши собаки, чувствуя, что возвращаемся домой, бежали, весело повизгивая. Погода,  припугнув нас в начале пути, разведрилась. Слабый ветерок чуть – чуть мёл позёмкой. Солнце испускало на нас такой яркий свет, что пришлось вооружаться защитными очками.

      Вскоре показалось стойбище чукчей. На праздной нарте за версту от стойбища друзья встречали нас. При подъезде к стойбищу мы были одурманены запахом варёного мяса. Нас потчевали олениной, медвежатиной, куропатками, а в качестве украшения к роскошному пиршеству нам была подана великолепно приготовленная строганина из рыбы. Отведав гостеприимства чукчей, мы стали собираться к себе на базу. На прощание бригадир сунул мне в карман шевелящийся живой комочек. Я запустил туда руку, но быстро выдернул обратно. Карманный квартирант вёл себя агрессивно, а затем, успокоившись, притих. Чукча рассказал мне, что он нашёл маленького волчонка. Оставлять его у себя он не решился, опасаясь мести матери, и подарил волчонка мне. Наши собаки встретили меня с карманным квартирантом весьма и весьма недружелюбно. Но в нашей связке была недавно ощенившаяся собака. Я подоил её и обмыл волчонка молоком. Это изменило отношение собак к нему.


Волченька
    
      Прошло три года. Приказом по управлению наша станция «Норд» была ликвидирована, а штат в полном составе был передислоцирован под прежним названием в село Нижняя Семга. Тот шевелящийся живой комочек превратился во взрослого зверя. Но своё нежное имя Волченька осталось за ним. Жил он у меня в комнате. Мы вместе ходили на работу и несли вахту. Сам облик зверя с громадными клыками внушал окружающим оторопь и вызывал трепет. Благо, что основной контингент лиц был хорошо знаком Волченьке. Но ходить с ним вместе на работу было и опасно, и неудобно. В радиорубку заходили посторонние лица, что явно было не по душе моему воспитаннику. Он не терпел возле меня посторонних. Волченька  ложился вблизи меня на пол, укладывал на лапы свою морду и погружался в дремоту. Но это была дремота матерого хищника. Стоило только появиться постороннему звуку, как она слетала. Он открывал глаза и внимательно изучал окружающую обстановку. Если только ко мне кто-то приближался из посторонних, поднимал свою голову, глаза наливались кровью и Волченька превращался в волка. Казалось, что ещё миг, и он бросится на грудь пришельцу. Такое общение никого не устраивало и, прежде всего, меня. Надо было перестраиваться на ходу. Я стал оставлять Волченьку (пусть простит меня читатель за проявленную ласку к зверю, зверь то не виноват) одного в своей комнате, проведывая его сначала через час, а потом через два-три часа. Надо было видеть тоску Волченьки при наших расставаниях: глаза его покрывала такая грусть, казалось, он умолял меня не оставлять его  одного.

      В соседней комнате проживала семья радиста Николая. И я стал приручать своего Волченьку к жене Николая – Надежде. Уроки давались очень туго. Если Волченька вообще не уважал окружающих меня лиц, то женщин он не терпел крайне. Видимо, сказалось окружение его мужским обществом. В конце концов, он принял Надежду, но не больше. Волченька относил Надежду к предметам окружающей обстановки, ласк от неё не принимал, не принимал он от неё и еды, но эту же еду в присутствии Надежды, когда подавал я, он в мгновение ока пожирал, при этом блаженно облизывался. Видимо Волченька принимал меня за мать, так как ещё в младенчестве я кормил его из соски.

      Все мои походы в клуб, к друзьям я совершал в сопровождении моего четвероногого друга. В помещение он не заходил, а располагался поблизости от входа. Волченька мог караулить меня всю ночь. Но это только цветики, а ягодки были впереди. Против нашего дома проживали учительницы, среди них была Римма. Я иногда заходил к ним в гости и, конечно, в сопровождении Волченьки. Иногда мы ходили  компанией в кино, на танцы. Иногда они наносили мне ответный визит. Волченька вынужден был принимать визитеров. Он делал вид, что не замечает их, а вот Римму не терпел вообще, особенно при проявлении внимания ко мне (оказалось зверь может ревновать). В создавшейся ситуации пришлось попотеть. Но терпение и труд все перетрут. Стал Волченька благосклонней к Римме. Однако ревность всё равно душила его. Чтобы избежать соблазна разорвать Римму в клочья, Волченька уходил в дальний угол комнаты, отворачивался от нас и делал вид, что погрузился в блаженный сон. Но это был особый сон  зверя.

      Я постоянно ощущал у Волченьки тоску по мне. Стоило только задержаться где-нибудь часа на два, как он подходил ко мне, укладывал морду на мои колени и внимательно смотрел мне в глаза. Казалось он хотел в них увидеть надежду на то, что его не будут оставлять одного. Зверь тосковал по живому, а таковым он признавал только меня. Учитывая приведенные обстоятельства, я стал брать волка с собой на охоту и рыбалку. Конечно, битую дичь он не подбирал, рыбу не ловил, но глаза его были оживленными. Чувствовалось, что он очень рад нашему походу. Компания у нас была постоянной и Волченька признавал её. Зная, что это всё же зверь, мои друзья не лезли к нему со своими нежностями. Правда, охоту он не очень обожал, особенно выстрелы. На месте охоты Волченька пристраивался у бивака, как всегда, клал морду на лапы и делал вид, что он не реагирует на выстрелы. И надо было видеть, как оживлялись его черты, когда мы собирали свои шмотки, готовясь к возвращению домой. А вот рыбалку Волченька обожал. Он носился по ограде, путался под ногами, издавал свои волчьи звуки радости. Охотились и рыбачили мы всегда на одном и том же месте.  По приезду на рыбалку он забирался на холмик с прекрасным круговым обзором и внимательно следил за нами. Возвращение домой с рыбалки Волченька не любил. Глаза его, предчувствуя одиночество, подергивались пеленою, настроение падало. Впереди Волченьку ожидало новое испытание. Радиограммой я вызывался на кустовое совещание в село Верхне-Турск. Совещание должно продлиться около трех дней, и я решил взять с собой Волченьку. Пилот вертолета было заартачился. Но я надел на Волченьку намордник, и пилот согласился взять его в полет. Тем более что волчонком он неоднократно ходил со мною по морю на вельботе, и шум мотора не тревожил его. Волченька по стремянке заскочил в вертолет, лег около меня и полет вертолета не потревожил его. Через трое суток мы возвратились домой, освоив полет под небесами. Пошли житейские будни. Волченька по-прежнему ревновал меня к Римме и стремился, чтобы мы меньше общались.

      У меня истекал срок трудового договора, надо было использовать шестимесячный отпуск, предстояла разлука. Волченька чувствовал это.  Брать Волченьку с собой не представлялось никакой возможности. Надежда, видя мои затруднения, предложила оставить с ней Волченьку. Другого выхода у меня не было. Я стал делать всё, чтобы хоть как-то сблизить их. Волченька стал более приветлив к Надежде. Подошла пора прощания с Волченькой. Я закрыл его в комнате, взял чемодан и пошёл на катер, который должен был доставить меня в аэропорт. Катер шёл рекою к морю. Я расположился на скамейке у рубки, тоска одолевала меня. Вдруг я заметил бегущего по берегу речки Волченьку. Катер выходил из устья реки. Впереди было открытое море. Волченька забрался на скалу и, увидев меня, завыл. Воя его я не слышал никогда. Постепенно силуэт  Волченьки превратился в точку и исчез.

      По возвращении из отпуска Надежда рассказала, что Волченька после моего ухода стал метаться по комнате. Затем, выбив двойную оконную раму,  бесследно исчез. Больше его никто никогда не видел. Видимо, мое предательство разбудило в нем зверя. Он не мог простить этого и скрылся в своей родной стихии.

За морскими «курицами»

   На море был полный штиль (безветренная погода). Небольшие волны, не отражаясь на фоне шлюпки, ласково плескались о её борта, навевая прохладу. Мой партнер по охоте погрузился в сладкую дрёму на носу шлюпки. Шум работающего двигателя не тревожил его покой. Василий только что сменился с суточной вахты, поэтому я, в пределах возможного, также оберегал его покой. Вот только стаи птиц препятствовали ему своим неугомонным криком. Они кружились вокруг нас, а плавающие неохотно расступались перед форштевнем шлюпки (носовая часть), пропуская ее. Охотское море не славилось покоем, но в этот день погода была, как по заказу: ни тебе ветра, ни волны. Двигатель накануне был отремонтирован, поэтому ничто не гремело, не звенело, а тихий рокот навевал дремоту. Впереди показался Медвежий мыс – цель нашего рейда. Пришвартовавшись к скалистому берегу, мы собрали сушняк для костра, нарубили стланиковых лап для мягкой постели. Солнце ушло за горизонт, мы разожгли костер, вскипятили чай и сели ужинать. Нет слов для описания красоты вечера. Закат солнца был ясным, обещая хорошую погоду на завтра.  Аромат свежезаваренного чая, сдобренный чистым морским воздухом, чуть – чуть припорошенный солью и полная тишина вокруг. Что может быть прекраснее в жизни! Попив чай, мы стали готовиться к утренней зорьке. У нас было два двуствольных ружья двенадцатого калибра. При выстреле дуплетом двух ружей на головы несчастных птиц обрушивалось по пол - стакана дроби. После чаепития Василий не был расположен к лирике и сразу уснул. Я немного побродил около бивака, положил в костер штунки на долгое горение и улегся в душистую постель. Лапник источал густой смолистый аромат. После плотного ужина я быстро погрузился в объятия Морфея.

      Пробуждение мое было более чем странным. Я проснулся от гомона птиц и тонкого щекотания моего лица лучиком восходящего солнца. Вокруг нас был божий рай. Солнце только – только проглядывало из-за горизонта своими первыми лучами, птицы на разные голоса встречали его восход. Воздух был напоен смолистым ароматом, сдобренным легким морским бризом. Василий блаженно мурлыкал свои сонные трели, невзирая на окружающее блаженство. И мне пришлось потратить немало усилий, чтобы вернуть его на землю. Он влез на скалы и стал стрелять сидящую на воде дичь. Грохнул сверху выстрел. Дичь тучей рванула из бухточки, и я встретил её дуплетом. Канонада продолжалась минут пятнадцать. Затем мы вылезли из своих укрытий и добили раненую дичь. Когда мы собрали свои трофеи в шлюпку, то бортовой запас составил на три плашки. Нам ещё надо было собрать на грибках урожай куриц – несушек (грибки – каменные столбы, обкатанные волнами и принявшие форму грибов; курицы – несушки – это морские чайки, их яйца по форме и величине напоминали гусиные). Василий оставался в шлюпке, а я взбирался на грибки. Чайки не оставили без внимания наши «дружеские визиты». Они поднимались такой тучей, что закрывали солнце, а визитеров обливали белой массой своих испражнений. Яиц было множество, что хоть лопатой греби. К концу визита наша роба превращалась в белый саван, и нас ожидала капитальная стирка. Но грибной урожай был так велик, что стирка не смущала нас. Пока я промышлял наверху, Василий проверял урожай на «всхожесть». Он погружал яйца в воду, всплывшие отправлял в море на прокорм рыбе. К обеду мы возвратились домой, где промысловские женщины толпились в  ожидании нас. Урожай мы раздали им, но минимум оставили себе на пропитание. Они же забрали у нас и нашу робу.

 Сивуч

   Июль катился уже полным ходом. Днем в затишье припекало солнце. Можно было загорать. Тем боле, что жечь тело под «палящими» лучами солнца тебе не грозило, ибо северное солнце ярко светит, но не греет. Под его лучами можно было слегка погреться, не более. И мы использовали эту возможность на полную катушку. Часто собирались на полянке, заросшей мхом. Байки про рыбалку и охоту перекатывались рассказчиками волнами. Обсуждалась проблема охоты на крупного морского зверя. Последний был очень осторожным и жестоким. Однако непредвиденные обстоятельства встречались и в жизни зверя. Старожилы этого вида промысла подсказывали, что бить его можно было только тому, кто бьёт белку в глаз, в противном случае можно было нажить большую беду. Мы с Василием составили основу этого мероприятия, так как были владельцами шлюпки и горючего. По скорости движения и устойчивости на воде она не имела себе равных. Андрей, наш вахтенный, немного поупирался, мотивируя тем, что для охоты на крупного морского зверя нужен катер, но за неимением такового,  согласился принять участие в нашем «рандеву». Утром следующего дня мы отправились в поход. Перед выходом в море все надели спасательные пояса. Андрей был стрелком высшей категории, поэтому права первого выстрела у него никто не оспаривал. Утро было чудесное. Легкий бриз навевал теплоту прогретой земли. Винтовки узкими полутораметровыми сыромятными ремешками крепились к бортам шлюпки. Отлив уже оголил подводные рифы.  Берег был изрезан причудливой формой заливами и заливчиками. Отлив ушёл, а зверь остался на скалах.  Шум работающего двигателя нарушил его покой. Но это был мелкий зверь, и он не подлежал отстрелу. Крупного зверя надо было искать. И мы нашли. Примерно с пятиметровой скалы свешивались его ласты. Вес сивуча был примерно килограммов пятьсот. Я выключил двигатель, и мы на веслах подошли к нему ближе, не прервав его сон. Андрей выстрелил, но, видимо не совсем удачно. Сивуч плюхнулся в воду и направился к нам. Я завел двигатель, а Василий с Андреем навалились на весла. Мы ринулись к берегу. Но ни тут то было. Зверь находился в родной стихии и к тому же был ранен. Сивуч в мгновение ока поднырнул под шлюпку и опрокинул её. Но ему не повезло, так как глубина было по шею, и мы благополучно вылезли на берег. Зверь, потерпев поражение, исчез в глубине моря, не совершив акта возмездия. Мы вытащили шлюпку, просушили у костра одежду и отправились восвояси,  похлебавши морскую водичку. По логике зверя, последний должен был перетопить нас всех и скрыться с места происшествия. Чудо (отлив) спасло нас.

Север надо знать

   Приближалась весна. На душе было радостно от наступающего тепла и немного грустно от предстоящего расставания с родным портом. За предстоящую навигацию нам надлежало проинспектировать все метеорологические станции, расположенные на западном побережье  Японского и Охотского морей, а на мысе Тайганос залива имени Шелехова открыть новую станцию. Маршрут был громадным.  Хорошо, если мы возвратимся во Владивосток к ноябрьским праздникам, и это при условии, что в экспедиции не случится чего-либо непредвиденного. В нашем распоряжении была моторная шхуна «Аякс». С учётом её малого тоннажа, умеренной устойчивости и скорости движения такая экспедиция являлась своего рода «подвигом». При этом, как известно, Охотское море не любило слабонервных. Но нам круто повезло: накануне нашему управлению на период навигации был передан во временное пользование военный тральщик. Баковое орудие с него было демонтировано, но по левому и правому борту оставались два арликона - крупнокалиберных пулемёта. Война на востоке уже отгремела, но время оставалось ещё неспокойным, иногда встречались в свободном плавании крупные рогатые орехи (мины),  сорвавшиеся со своих якорей. Для их ликвидации можно было применить арликоны. Нашей радости не было придела. По своим ходовым качествам нашему «Аяксу» было далеко до тральщика. Командиром корабля был капитан третьего ранга Васильченко, старпомом - капитан-лейтенант Михеев, командиром БИ-2(боевая часть артиллерии) - лейтенант Корнилов. Я не буду представлять читателю всю команду тральщика, но для полной ясности скажу, что в состав экипажа был включён начальник экспедиции Левченко, главный инженер-аэролог Лисков. Так, что экипаж был смешанным: полувоенный и полугражданский.

      На рассвете теплого майского утра наше судно покинуло бухту «Золотой Рог». Мы зашли в Николаевск на-Амуре, где подзаправились всем необходимым. Через неделю корабль покинул Японское море. Охотское море нас встретило ледяными плавучими полями, пониженной температурой воздуха и стадами морского зверя, отдыхающего на ледяных полях и в разливах между ними. Животные подплывали близко к судну, сопровождали его, а когда включали музыку, то количеству слушателей не было счёта. На поверхности моря торчали головы нерп, сивучей и прочей морской живности. Чувствовалось, что вся эта братия «обожала» музыку и окружала судно плотным кольцом, хоть стопори машину. Но хулиганства наши меньшие братья не допускали, перед форштевнем они расступались, давая проход судну.  Зверь был почти непуганым. Видимо, путешественники нашего толка гостеприимством Охотского моря пользовались не очень часто. Приближались Шантарские острова. На острове Большой Шантар была наша кустовая радиостанция, но посещение её не планировалось, и мы взяли курс на станцию Аян. Здесь долго не задержались, передав оборудование, мы отправились в столицу Колымского края. Магадан нас встретил крайне враждебно, видимо сказалось влияние Крайнего Севера. Бухта была забита смерзшимся льдом. Время пребывания было строго ограничено. Магаданцы по нашей просьбе применили взрывы и ледокольные плавсредства, вскоре бухта была очищена ото льда. Заправившись всем необходимым, мы взяли курс на Тайганос. Выгрузив сруб дома, прибывших с нами строителей и штат станции, мы отправились инспектировать ближайшую по курсу станцию. Ямск - эта станция была небольшой, и все предусмотренные экспедицией работы нами были закончены в течение трех суток. На прощание работники станции решили угостить нас охотой и рыбалкой. Я немного задержался на станции, и наши охотники ушли без меня. Дежурный по станции мне объяснил, что их можно найти, если выйти на приливную полосу, то тропа приведет меня прямо к ним. Закончив свои дела, я вышел на тропу и отправился к охотникам. Я был вооружен «до зубов» - на поясе у меня висел немецкий штык. Тропа проходила через заросли стланика (северная сосна), и иногда под ним приходилось ползти. На одном из поворотов тропы я чуть «не поцеловался» с Михайло Иванычем. Ветер дул с моря на меня, в противном случае финал встречи для меня мог бы быть весьма печальным. Миша первым сориентировался в создавшейся обстановке. Увидев меня, он рявкнул, развернулся на 180 градусов и утопал обратно. Я же, как заправский охотник, после отступления медведя еще минут пять находился в шоке, затем развернулся и умчался в противоположную сторону. Подбежав к станции, я вспомнил о наличии у меня холодного оружия. Подошедший  камчадал пояснил мне, что по этой тропе ходят на рыбалку медведи, мне же нужно было идти по приливной стороне. Он же, боясь, что я  снова куда-нибудь уйду, проводил меня к нашим охотникам.  Они, расположившись у ручья, блаженно отдыхали. Мы присоединились к их биваку. Урожай ими был снят отменный! Кроме убитых ног и времени, у них ничего не было! Зато анекдоты и охотничьи байки лились рекой. Мы так увлеклись, что не услышали треск ломавшегося валежника. Прямо перед нами, примерно в ста метрах от костра, к нашему биваку вышел господин Топтыгин. Наша братия от такого сюрприза раскрыла рты, позабыв об имевшемся боевом оружии. Но привел нас в чувство грохнувший выстрел камчадала. Мы тут же вскочили все на ноги, и пять выстрелов из японских винтовок прогремели в уже убитого зверя. Камчадал освежевал зверя и сварил чудесную похлебку из медвежатины. Застолье было великолепным. Мы стали строить планы на завтра, чтобы поохотиться на дичь, при этом старожил обещал нас обеспечить охотничьими ружьями и боеприпасом к ним. С полуночи подул свежий бриз, и мы вынуждены были отправиться восвояси.  Утром бриз разыгрался трех – четырех бальной волной,  и наша команда покинула рейд, взяв курс на Наяхан.

      Наяхан встретил нас  штормом, шел дождь. Начался прилив. Село находилось в устье реки одноименного названия. К рассвету ветер стал стихать, но станция из-за сильной волны наш планируемый десант не одобряла. Однако с рассветом вельбот отвалил от борта судна, а мы легли в дрейф. Максимум часа через полтора станция должна сообщить о приходе вельбота. Но прошел час, прошло два, прошло три - но такого сообщения  не поступало. За бортом уже была ночь, выезжать на поиск вельбота было и опасно, и не имело смысла. С рассветом вновь была запрошена станция о приходе вельбота. Ответ был отрицательным. На поиск был снаряжен второй вельбот, была отправлена поисковая партия. Примерно через два с половиной часа пришло сообщение с берега о том, что все пять человек были обнаружены мертвыми, выброшенными на берег, тут же валялся разбитый вельбот.

      Позднее было установлено, что с рассветом начался отлив, две каменные гряды русла реки вышли из-под воды, вельбот выбросило на них и перевернуло. Находившиеся в нем люди разбились о камни и погибли.
      Все пятеро были похоронены в посёлке Наяхан в братской могиле.