Игла

   Комната большая, светлая. Яркий летний день. Птицы уже замолкли, на всё постепенно, не торопясь наползает полуденный зной. Жизнь скорчилась в тени. На открытых местах не летают даже мухи.
   Сейчас идеальное место для жизни – крытый двор. Там всегда тень, полумрак, прохлада, запахи сухой травы, берёзовых веников, ещё чего-то деревенского, родного, из каких-то прошлых жизней, когда девушки в белых льняных сарафанах в это самое время несли парням в поле крынки с молоком и корзинки с пирогами, а потом в тени берёз на опушке леса отдавались им чисто, нежно и страстно, и лежали в траве в сонной неге до тех пор, пока Солнце не начинало клониться к западу.
   И запахи дерева – это уже опять сейчас, в крытом дворе – и не просто дерева, а толстых досок и бруса, обтёсанного вручную топором. Толстое дерево пахнет по-другому, не похоже на тонкое, основательно, не торопясь так, пахнет. Тонкое дерево суетливо, оно для внешнего блеска, преходящего, ненадёжного. Толстое – для жизни, для любви, для отдыха и покоя. Для уверенности. В его трещинах копится само время. Обратите внимание, не пыль, не грязь – этим нет хода в дерево, всем известно, что сквозь дупло в нижний мир может пройти только чистый человек. Лягте на пол, вымощенный старыми толстыми досками, и загляните в любую трещину любой из них – там тайна. Там замерло время. Эта доска знает много и хранит своё знание и никогда никому не расскажет о том, что знает, ибо ни к чему тебе эти нюансы, знай просто, что там тайна и радуйся, в каком чудесном месте ты находишься.
   А ещё в крытом дворе лежат всевозможные железки, большие, тяжёлые, ржавые. Какие-то кувалды, ломы и огромных размеров неподъёмный колун, собственноручно сделанный заботливым мужем из куска танковой брони и подаренный любимой жене на 8-е марта. Я таким колуном однажды колол дрова, так при каждом ударе подпрыгивали два соседних дома.
   Замечательный колун! Особенно в женских руках. Очень эротично смотрится. Когда женщина, чистая-нежная-страстная (см. выше), колет этой штукой дрова, хочется даже отложить попкорн. Это напоминает картины Бориса Валледжо в стиле фэнтези, на которых прекрасные обнажённые амазонки машут мечами и стреляют по драконам из супер-ионной базуки. А-а-а! Страсть кипит.
   Колун – символ надёжности и стабильности. Он не нужен, если нет дома, семьи, любимой женщины, если тебя несёт по жизни ветром, как перекати-поле, без руля и ветрил, так сказать. Колун подобен якорю. Он фиксирует, закрепляет тебя на месте. Моряки делают себе наколки в виде якоря, а примерным семьянинам (правильно?) я бы советовал колун. Одна моя знакомая интеллигентная девушка прочитала это и добавила: на шею.
   А ещё среди железок, хранящихся в крытом дворе, обязательно найдётся длинная и толстая, немного изогнутая, треугольная в сечении «цыганская»игла. Такими иглами, согласно легенде, давным-давно цыгане шили сёдла.
   Согласно легенде цыгане шьют. Но не в легенде дело, а в том, что игла, как и седло – посланник из другого мира. Из мира, где по бескрайним просторам, среди гор, долин и степей по полю, густо поросшему мощной коноплёй, несется всадник на лихом скакуне. Конь вороной масти рвётся вперёд, в последнюю атаку, из ноздрей вырывается дым, стальные мышцы перекатываются под лоснящейся на солнце шкурой, грива и хвост развеваются по ветру. Всадник что-то кричит, но слов не разобрать, потому что его рот наполняется ветром, и щёки полощутся с аплодисментным звуком. В руке у него шашка, на голове – будёновка с синей звездой. И становится видна цель бешеной скачки. Это небольшого роста лысоватый человек в очках, в не новом мешковатом коричневом костюме и при галстуке. Он бежит по полю, прихрамывая, часто оглядываясь, нелепо размахивает руками и кричит:
   - Молодой человек, уберите вашу саблю, я директор вашей школы!
   Всадник справляется со своими щеками:
   - Бей жидов, спасай Россию!
   - Ты хулиган! Мы сошлём тебя в Америку как Солженицына!
   - Ты, с-сука, обещал это мне ещё в девяносто первом! Н-на!
   Всадник приподнимается на стременах, замахивается шашкой, наклоняется для удара и видит, что кобыла, на которой он несётся в атаку тихонько бредёт себе по полю и мирно щиплет травку, а лёгкий ветерок, несущий прохладу от речки, невидимой за густыми ивовыми зарослями, слегка шевелит её гриву. Кобыла мотает головой, отгоняя назойливого овода, недовольно фыркает и бредёт дальше, мимо дороги, по целине, в соседнее село, маршрутом, которым тысячу раз ходила и она, и её прабабушка, помнившая, говорят, времена лихих кавалеристских атак.
   Вообще-то я собирался поговорить не об игле и кувалде, а о свободном духе, но одно другому не мешает, в конце концов, обе железяки есть творения человеческого гения, сиречь свободного духа.
   Игла приходит как раз из того мира, где дух парит над бренным, где нет компромиссов, где однажды принятое решение требует, чтобы ты шёл до конца, независимо ни от чего. Проколол дырку – тащи всю нитку, назад дороги нет. Это справедливо и для нашего обычного мира, но у нас могут быть некоторые отступления, хотя бы простая, ни к чему не обязывающая болтовня.
   Иоанн сказал: Вначале было слово.
   Иоганн сказал: Вначале было дело.
   В мире иглы нет противоречий – слово есть дело.
   И мысль есть дело. И желание. И всё прочее подобное, всё есть дело. Как говорят психологи, наглядно-действенное мышление. Бескомпромиссное, чистое как пламя, как страсть, как боль и ярость. Древнее, магическое. Сказал: Да, будет свет! – и стал свет.
   Итак, большая светлая комната, середина дня. В комнате два окна по длинной стороне, напротив одного из окон – дверь. В дальнем от двери конце комнаты стоит кресло, в кресле сидит мама и читает книжку. У окна, у того, которое напротив двери стоит бабушка, опершись руками о подоконник, и смотрит, как на улице ничего не происходит. Тишина полная. Та самая тишина, которая вбирает в себя все звуки, жужжание мухи на стекле, стрекотание чего-то технического, трактора например, где-то там, непонятно где, в поле, например, голоса детей на улице, орущих от летнего счастья. Всё – тишина, она внутри, она наполняет собой, она подчиняет себе, и в сочетании с прохладой закрывает глаза и уносит мысль в какие-то странные лабиринты, из которых всплывают так явно чьи-то голоса и рассказывают, как вдоль серого деревянного забора едет почему-то на резиновой лодке некто пучеглазый с баклажанообразным носом и собирает в траве светящиеся фиолетовым фиалки между корчами телефонных вибровызовов.
   Мама читает книгу. Она увлечена чтением, она ничего не замечает вокруг. Она не спит, это видно по тому, как взволнованно шевелятся пальцы её босых ног.
   Мальчику четыре года, скоро пять. Он занят. Он ходит по крытому двору, трогает большие тяжёлые железки, не пытаясь поднять или передвинуть их, а просто прикасаясь к ним пальцами осторожно, аккуратно, с благоговением. Мальчику нравится порядок, в котором расположены железки, бабушка называет такой порядок хламовником, а мальчику кажется, будто это кто-то огромный и сильный играл здесь, как он сам играет на столе бабушкиными пуговицами и шпильками, раскладывая их по одному ему понятному закону, соединяя разрозненное и связывая несвязанное, создавая то, чего не бывает.
   Несколько ломов, больших и поменьше, куски толстой железной проволоки, к которым бабушка подвязывает помидоры в теплице – домике, состоящем из одних окон, похожая на саблю рессорная пластина, бабушка говорит – от дедушки, дедушка говорит – для бабушки, кусок здоровенной цепи, папа говорит – для слона, древний утюг с дымовой трубой, венец творения – мамин колун, и наконец, самое сладкое – толстая треугольная игла, мальчик всегда оставляет её на потом, ходит вокруг, даже не смотрит, и вдруг делает шаг, оказывается прямо перед ней и берёт её в руки осторожно, как будто она живая. Игла удобно лежит в ладони, через щель в воротах на остриё падает маленькое Солнце и пылинки, неподвижно висящие в воздухе, вспыхивают золотом. Мальчик сжимает кулак – игла становится шпагой. Мальчик делает несколько мушкетёрских движений и кладёт иглу на место. Так бывает всегда, но сегодня он долго задумчиво бродит по двору, держа иглу в руке, словно не в силах расстаться с любимой, нет, не игрушкой, потом заходит в дом.
   Мама читает книгу. Бабушка смотрит в окно.
   Мальчик входит в комнату. Прямо перед ним, в нескольких шагах откляченный бабушкин зад. Мальчик останавливается в дверях и замирает на секунду. Он не издаёт ни звука. Он абсолютно неподвижен в этот миг. Его неподвижность это неподвижность балерины или гимнаста, замершего в прыжке, когда движение есть, ты понимаешь это умом, не может же гимнаст зависнуть просто так в воздухе, и в то же время движения нет, вообще нет, всё остановилось, мир остановился. Движения нет нигде и никогда, всё неизменно, незыблемо, божественно. Этот миг есть прикосновение к вечности, и волны от него расходятся в пространстве и во времени, заставляя каждого, у кого есть хоть что-то живое в душе, замереть на вдохе и присоединиться к этому прорыву к свету, к истине, к прекрасному.
   Миг неподвижного полёта растягивается так, что за него успевают смениться несколько переживаний – удивление на вдохе, беспокойство с задержкой дыхания, и восторг на выдохе с шумом и овациями.
   Волны в пространстве достигают мамы, она перестаёт шевелить пальцами и поднимает голову.
   Мама видит сына, застывшего в дверном проёме.
   Время растягивается как тонкая резинка, в детстве мы почему-то называли такие резинки авиационными, тянешь её, тянешь, а она всё тянется и тянется.
   Мама смотрит на сына. Нейтральный интерес, не окрашенный чувствами, сменяется тревожным поиском чего-то беспокоящего, на смену которому приходит понимание того, что сейчас произойдёт и паралич в результате этого понимания.          Резиновый миг растягивается ещё больше. Мама видит, как взгляд мальчика несколько раз переходит с кончика иглы на бабушкин зад и обратно.
   В бесконечно растянутый миг мама понимает ещё и то, что мальчик тоже всё понимает. Всё, включая то, что ему потом будет. Но он уже в мире иглы, и назад пути нет. Нет возможности сопротивляться принятому решению, сила большая, чем разум приходит в движение. Мама даже не пытается кричать, когда сын как в замедленном кино вытягивает вперёд правую руку с иглой, отводит назад левую, согнутую в локте под прямым углом вверх, отталкивается правой ногой, поднимая левую согнутую в колене, потом отталкивается левой ногой, снова правой, наклоняет голову вперёд и в сторону, как раненый бык, косо распяливает рот и издаёт вопль, с неожиданно утробными нотами.
   Растянутый миг заканчивается, картинка ускоряется до нормального темпа.
   Мама смотрит на сына.
   Мальчик с иглой в руке бежит к бабушке, чтобы соединить два любимых существа.