Сын партизана вспоминает

Авторы: Сомкин Михаил Иванович и Нифонтов Иван Иванович.

- Иван Васильевич, состояние вашей жены ухудшается. Её нужно срочно эвакуировать, если этого не сделать, я ей помочь ничем не смогу! У меня нет необходимых лекарств, вообще ничего нет, - голос врача срывался.
- Но что же делать? – глухо проговорил командир партизанского отряда, мой отец. – Самолёта в ближайшее время не будет. Там сейчас очень тяжело, не до нас им.
- Тогда сегодня же необходимо перевезти её в Дубки. Там есть наши люди, мать санитарки Ольги Нестеровой укроет её. Я иду поговорить с Ольгой.

Маму и меня, девятилетнего, вечером отправили в село Дубки.
В доме, где нас спрятали, за занавеской на грубо сколоченных нарах в беспамятстве от болезни металась моя мама. Ей было сильно тяжело, она часто стонала, просила пить. Мама заболела вскоре после того, как мы с ней прибыли в лес из маленького районного городка на Брянщине – территории Брянской области. Отец перед войной был в городке секретарём местного райкома партии и был оставлен для организации партизанского отряда.
В городке нашу семью хорошо знали, поэтому долго оставаться в нём было невозможно. С приходом немцев бывшие кулаки, уголовники и дезертиры стали выслуживаться перед немцами. Эта часть людей стала служить немцам, выдавая семьи коммунистов, командиров Красной Армии и просто тех людей, неугодных для них лично.
Немцы объявили о падении Москвы и Ленинграда, о том, что Красная Армия уже не существует и только где – то за Уралом с отчаянием обречённых на смерть сопротивляются железным легионам фюрера остатки дивизий страны Советов. Что скоро и им придёт конец под натиском прославленных войск великого фюрера.
Но я видел, как отец записывал речь Сталина, прослушивая её через наушники приёмника немыслимой конструкции, прижимая их побелевшими от напряжения пальцами. Записанная отцом информация переписывалась в полутёмных землянках сотнями экземпляров и с ними в сёла и деревни уходили люди, многие из них не возвращались никогда, схваченные немцами или полицаями. Вместо погибших в лес к партизанам приходили другие, их было сотни. Шли одиночки, шли семьями, с оружием и без оружия. Пламя партизанской войны против фашистских захватчиков разгоралось…

В селе Дубки не было немцев и полицаев. В октябре сорок первого года немцы расправились с председателем колхоза Николаем Шаховым, а в декабре партизаны расстреляли поставленного немцами старосту, ставшего предателем и выдавшего людей, у которых в партизанах были родственники. Немцы и полицаи находились в большом селе Агапове, всего в двух километрах от Дубков, их гарнизон был огорожен колючей проволокой. Страх немцев перед партизанами был большой, партизаны находились в соседнем лесу, вырыв для проживания землянки. Они устраивали нападения на обозы немцев, убивали полицаев, минировали крупные дороги, идущие в направлении Москвы, были взорваны несколько воинских эшелонов на ближайшей железной дороге. Немцы решили ликвидировать базу партизан в районе, создав карательный отряд. Он и находился в селе Агапово.
 
Жизнь в Дубках, была какой – то призрачной. Днём улицы села были пустыми, увидеть человека в это время можно не часто. Ночью из занавешенных окон домов слышался смутный говор людей, во дворах стояли лошади, приглушённо фыркая от мороза, за околицей угадывались тени дозорных. С рассветом всё затихало.

- Ну, Мишутка, оставайся за хозяина, - с бодростью, за которой угадывалась тревога, заговорила со мной тётя Настя накануне вечером. – Нужно мне уйти денька на два. Передали, что доченька в лесу сильно заболела. Утром печь затопишь, сваришь картошку. Где она, ты знаешь. На улицу не выходи. Сдаётся мне, что этот старый волк, Матвей Мальков, узнал о вас. Как, ума не приложу, видно увидел когда – то. Отцу об этом я скажу, а пока надо быть осторожнее. Мальков захочет отомстить за убитого партизанами сына, он у него был старостой, много людей загубил, выдав немцам.

В доме без утренних хлопот тёти Насти, скрывавшей  меня с мамой, стало тихо и немного тревожно. Мама сидела и сосредоточенно перебирала вещи. Она рассматривала свои платья, расправляла их худенькими руками и на её измождённом болезнью лице светилась задумчивая улыбка. Жалость к маме захлестнула меня.
- Мама, - тихо прошептал я.
Она повернулась ко мне, - Ночью приходил отец, я не стала тебя будить. В полночь придёт за нами, мы должны быть готовы. Прилетит самолёт за ранеными, с ними и нас отправят.
 
Ближе к вечеру разыгралась метель. Я проснулся в темноте, прислушавшись, не услышал привычного дыхания мамы на соседней кровати.
- Мама! Где ты? – позвал я. Ответа не было. Мне стало страшно. Я соскочил с кровати, ощупью отыскал полушубок, накинул его на плечи и выбежал на крыльцо. Мама, стоявшая около дома, бросилась ко мне:
- Молчи! Слышишь, стреляют!
Со стороны Агапова доносились глухие взрывы гранат, беспорядочные выстрелы, короткие автоматные и пулемётные очереди. Над селом появилось зарево пожара.
- Пойдём в дом, Миша, - прошептала мама. – Подождём до утра. Она обняла меня за дрожащие от волнения плечи, и мы вошли в дом. Мама усадила меня на кровать, села рядом и положила мою голову к себе на колени.
- Мама, что же мы теперь будем делать? – робко спросил я. Папа ведь не придёт. А вдруг его убили, мама? Мама вздрогнула от моих слов.
- Иди, сынок, посмотри, что там, на улице, - с волнением проговорила она. Нам надо уходить в лес.
Я сразу вышел во двор, снег под ногами скрипел от мороза. На улице стало светло. Вдали в насторожённом спокойствии застыл лес. Улица совершенно пустынна. Тонкие струйки дыма над некоторыми крышами домов напоминали, что в них кто – то есть. Стайка снегирей, находившихся на берёзе и похожих на осколки радуги,  шустро перелетала с ветки на ветку. Всходило солнце, в его лучах иней на деревьях, стоявших вдоль улицы, сверкал многочисленными вспыхивающими и тут же погасающими искорками. Над селом стояла тишина.
- Та – та – та… - вдруг вспорола морозную тишину пулемётная очередь.
От неожиданности я не знал, что делать – вернуться в дом, или упасть в снег. Я знал, живя в партизанском отряде, что когда близко стреляют, надо ложиться. Однако не было видно, кто и откуда стреляет. Я заскочил на крыльцо, с которого обзор был лучше, посмотрел на реку. Да, как раз там, за излучиной реки виднелся дым от стрельбы, на неосёдланной лошади скакал полураздетый человек с винтовкой, болтающейся за его спиной, а на пригорок выползал чёрной лентой обоз. Это были полицаи в чёрной одежде, поэтому обоз казался издалека чёрным.
Всадник метался по заснеженному лугу. Он то мчался к лесу, то, отсекаемый пулемётными очередями, поворачивал к реке, где двигались рассыпавшиеся цепью каратели.
На крыльцо вышла мама, схватила меня за рукав полушубка и потащила в комнату.
- О господи, - шептала она посиневшими губами, - они же убьют тебя…
Я вырвался из её рук, прыгнул с порога в снег, подбежал к воротам, прильнув к щели ворот.
Лошадь без всадника бежала к лесу, а он, раненный, полз почти у самого их дома, оставляя за собой рваную полосу нестерпимо красной крови. У меня перехватило дыхание от бешено колотившегося у самого горла сердца.
- Сюда, скорей сюда! – стал я хрипло кричать раненому.
Партизан услышал меня, повернул голову, приподнялся на дрожащих руках, упал, снова приподнялся, но набежавшая толпа карателей сбила его. Они били беспомощного партизана ногами, прикладами винтовок. Он глухо стонал, выплёвывая чёрные сгустки крови.
- Прекратить! – раздался вдруг властный голос.
Высокий немец показал жестом в сторону крыльца. Толпа расступилась.
«А как же мама? Она же там, в доме одна!» - я рванулся в дом.
Мама со скрещёнными руками на груди стояла в углу комнаты. Немец сидел перед нею на стуле.
- Вот и встретились, дорогая Наталья Дмитриевна, - говорил он, чуть растягивая слова. – А я знал, что вы здесь. Да садитесь же, прошу вас. А вы плохо выглядите. Наверное, не очень сладко жилось вам в вашем большевистском раю?
Мама молчала. Я с недоумением смотрел на этого странного немца, знающего русский язык.
- Это, если не ошибаюсь, твой сын, - продолжал немец, повернув голову в мою сторону. – Да – а. А я так и не женился. Помнишь – разреши, пожалуйста, обращаться к тебе, как прежде, - как ты с Дмитрием Ильичом приезжала к нам в усадьбу? Как давно это было!..
Да, тебе, наверное, интересно знать об отце. Похоронил я его три года назад. Лежит Дмитрий Ильич на городском кладбище в Дюссельдорфе. Перед смертью просил меня повидаться с тобой. Не простил он тебя. Не могу и я простить твоей измены. Придётся расплачиваться, дорогая Наталья Дмитриевна. За всё и сполна. Твой комиссар получил своё прошлой ночью.
Мама побледнела и тяжело опустилась на кровать. Я подбежал к ней, она положила на мою голову дрожащую руку.
- Не волнуйся. Среди убитых его не было. Сегодня я возьму его живым – мне очень хочется поговорить с ним о прошлом…
- Довольно, Каминский! – голос мамы зазвенел, её бледное лицо покрылось румянцем, она встала с кровати. – Не прикасайся к моему прошлому. Я не жалею о нём. Слышишь, не жалею! Мой муж – коммунист. Ты это хорошо помнишь ещё с семнадцатого года. Так слушай и запомни – я верю и люблю его! И не тебе, предавшему Россию, Родину, требовать расплаты. Придёт время, когда ты будешь держать ответ перед ней за прошлые твои дела и настоящие!
- Ты, я вижу, стала настоящей большевичкой!
- Да, можешь считать меня большевичкой. Я горда этим званием. И пощады у тебя просить не стану – я слишком презираю тебя!
- Ну что же. Каждому своё…
Мясников! – громко крикнул Каминский, как назвала его мама.
В комнату вбежал полицай.
- Взять её вместе с этим! – Кивнул он в мою сторону.
Нас вытолкали на улицу. У крыльца лежал избитый партизан. Рядом стояли сани и несколько полицаев.

В селе каратели устроили погром. Со всех сторон слышались крики, плач, выстрелы. Пытавшиеся защитить своих хозяев собаки со злостью бросались на пришельцев, в них стреляли, били прикладами. Во дворах кричали гуси, где – то в истошном визге исходил поросёнок.
Толпы людей села, подгоняемые прикладами, были собраны на площади у бывшего правления колхоза. За речкой немцы разворачивали пушки. Через толстую ветвь старой ракиты у крыльца правления перекинута верёвка с петлёй.
На крыльцо поднялся Каминский. Он долго всматривался в толпу.
- Что, дорогие земляки, не узнаёте меня? – насмешливо заговорил он.
Толпа насторожённо молчала.
- А я вижу знакомые лица…
Вот ты, дед, знаешь, кто я?
- Знаю, как не знать, ваше благородие. Дед Матвей, кланяясь, рухнул на колени. На коленях пополз до самого крыльца. – С возвращением вас, долгожданный хозяин.
Он, извиваясь, как провинившаяся перед хозяином собака, потянулся к руке Каминского.
- Один я с внучкой - сиротинкой, остался, сына Никиты дочка, Мальковы мы  –  может, помните?
- Он где, - зло спросил Каминский, - в партизанах?
- Ваше благородие, за что вы так! – Дед вскочил, его жидкая бородка тряслась от возмущения. – Старостой он был. Убили его бандиты лесные!..
- Забирай свою внучку, потом разберёмся!
Дед с неожиданным проворством сбежал с крыльца, схватил за руку девчонку лет десяти и засеменил вдоль улицы.

Из дома в сопровождении нескольких полицаев вышел толстый офицер.
- Мясников, начинай! – крикнул Каминский.
По сигналу Мясникова четверо полицаев вытащили из саней партизана, поволокли его к раките и накинули ему на шею петлю, несколько человек схватились за свободный конец верёвки. В толпе пронзительно закричали.
- Мясников! - в бешенстве закричал Каминский, заткни им глотки!
Каратели бросились в толпу. Они отрывали подростков от плачущих матерей и отшвыривали их в сторону. Стариков и женщин с маленькими детьми каратели окружили плотным кольцом и погнали на окраину села к большому колхозному сараю. Мальчишки и девчонки, позеленевшие от холода и страха, сбились в комок на площади. Моя мама стояла у крыльца, и я чувствовал, как дрожат её руки на моих плечах.
- Что Наталья Дмитриевна, наверное, помощи ждёте? – с издёвкой заговорил Каминский. – Напрасно, уверяю вас. Не придёт ваш защитник, он ещё не успел зализать вчерашние раны.
Глаза мамы засверкали от гнева. Она отстранила меня, шагнула к крыльцу и начала медленно подниматься по ступенькам…
И вдруг наступила такая жуткая тишина, что я не услышал ни всхлипывания детей на площади, ни пушечных выстрелов за речкой. Вот она уже на крыльце. Немцы расступились. Мама приблизилась к оцепеневшему Каминскому.
- Ничтожество! – громко произнесла мама и ударила его по лицу, дав пощёчину.
Толстый офицер хрипло рассмеялся. Взбешённый Каминский резким и сильным ударом сбросил маму на ступеньки. Я рванулся к ней, но чьи – то цепкие руки отшвырнули меня к толпе подростков.

С окраины села понеслись леденящие душу вопли. Яркое пламя огня металось на крыше сарая, к ясному небу поднимались чёрные клубы дыма. Перед воротами каратели установили пулемёт и длинными очередями глушили крики горевших людей. Мама лежала на ступеньках крыльца, и тело её дрожало в беззвучных рыданиях.
А пушки всё палили и палили в безответный лес, и тело партизана вздрагивало при каждом их выстреле.

Каминский с немцами о чём – то долго говорил, потом офицер выкрикнул команду, и каратели быстро построились на площади. Отдельно от них построились полицаи во главе с Мясниковым. В руках они держали палки с намотанной паклей на концах. Каминский подозвал к себе Мясникова и что – то сказал ему. Тот бросился к саням и вытащил из них канистру с бензином. Полицаи торопливо смочили им паклю и побежали к домам, стали их поджигать. Подожжённое со всех сторон, разом загорелось село.
Каминский и следовавшие за ним немцы, перешагивая через распростёртую на ступеньках маму, спустились с крыльца. Толпа подростков сжалась. Каминский подошёл ко мне.
- Вот ты, сын комиссара, и будешь впереди.
Детей построили в колонну по одному. Мясников вывел меня вперёд всех на несколько шагов. По сторонам и позади, встали несколько полицаев. Мясников дал команду идти к лесу и все медленно пошли по снегу в направлении леса.
Я иду впереди, мне в голову лезут слова:
- Песок сыпучий по колени…
Это, строка из какого – то стихотворения неожиданно затрепетала в моей памяти.
- Песок сыпучий…
Мой мозг напряжённо работал, пытаясь извлечь из таинственных глубин памяти продолжение этой фразы. Мелькали картины из прошлого: то мама с книгой в мягком свете настольной лампы в нашей прежней городской квартире, то утренники в школе.
- Песок - Песок…
Голова горела, в глазах мелькали красные круги, сердце сильно стучало.
- Мама, где ты? Помоги мне, мама!..
Я падал, вставал и снова шёл, утопая в глубоком снегу.
- … По колени… Мы едем…
Смрадный дым от горевших в сарае людей стелился над землёй, тошнота комом подступала к горлу.
- … Мы едем. Почему едем? Мы идём по снегу, мы идём…
Мы почти вплотную подошли к лесу.
- Но почему партизаны молчат? Почему не стреляют? Стреляйте же скорее!
И наконец, как хорошо! Я вспомнил:
- Песок сыпучий по колени… - Мы едем – поздно – меркнет день…
- Ложитесь!.. Ложитесь!.. Ложитесь! – раздалось из леса.
Это кричали партизаны нам, детям. Нужно быстро лечь, чтобы партизаны начали стрелять, дошло до меня. Я повернулся лицом к колонне детей, идущих за мной:
- Ложитесь!.. Ложитесь!.. С этими словами я первый уткнулся лицом в снег.

Все дети, увидев, как я упал в снег, быстро повторили то же самое. Только полицаи и идущие за ними каратели не падали, они смотрели вперёд нас, на лес. Как только мы упали, из лесу сразу началась стрельба, партизаны начали стрелять. Полицаи и каратели растерялись, ответную стрельбу начали не сразу, и тут же многие из них были убиты. Из леса начали выходить партизаны цепью на значительном расстоянии. Их было много, намного больше, чем карателей. К немецким пушкам тоже скакали на лошадях две группы всадников - партизан и через несколько минут пушки были захвачены, а немцы перебиты. Беспрерывно строчил верный друг партизана – пулемёт максим. Каратели дрогнули и начали отступать. Партизаны уничтожили тех, кто шёл за нами в лес. Каминский с небольшой группой немцев в панике сели в свои сани и спешно поехали в сторону села Агапова. Каминский захватил с собой и мою маму. Мама была в немецких концентрационных лагерях до того времени, когда была освобождена Красной Армией. Всех детей, оставшихся без родных, отправили самолётами в Москву через некоторое время, а затем распределили в детские дома на Урале.