Идиот рассказ

Иван Васильевич, а в унылой повседневной просто Ивасич, отдыхал.
В сущности, Ивасичу нравилось отдыхать всегда - пивко, рыбка и снова пивко, рыбка….
Кайф!
Дети в школе. Жена на работе.
У Ивасича выходной.
- Как хорошо! – наслаждался атмосферой отдыха Ивасич: – Полное на то имею право.
Право на свой законный от работы отдых он отстаивал как истинный бонапартист, без малейших уступок контрреволюции в лице своей жены Веры - Веры Ивановны, которая открыто проявляла к нему враждебный настрой в условиях неустойчивого равновесия семейного бюджета.
Ивасич сочувствовал себе. Сочувствовал, потому что порой он ощущал себя беззащитной пташкой, маленькой такой птичкой, попавшей в расставленную на него западню. Особенно остро это чувство проявилось в нем после просмотра по телевизору одной из воскресных передач. Названия передачи он не помнил, а скорее не знал, потому что на экране     оно отображалось на английском языке. Но передача была о животных.
И в ней одна крохотная и глупая птичка, «глупой» она выглядела во мнении Ивасича, вела себя настолько унизительно, что его мужское достоинство страдало.
Страдало, потому что за одно мгновение любви этот «щегол», названия птички Ивасич тоже не помнил, расплачивался таким унижением, таким…, что он просто не мог подобрать нужных слов, чтобы передать всю глубину этого унижения.
«Щегол» сам садился на яйца, сам высиживал птенцов и потом кормил их, пока те ни входили в самостоятельный возраст. А «щеголиха», переложив все свои материнские обязанности на отца, снова беззаботно порхала, соблазняя ярким оперением следующего болвана.
- Стервь какая, - не мог сдержать Ивасич справедливого негодования.
«Щеголихой» он часто называл и свою жену.
- А то, кто же? – сверяя свои ощущения с действительностью, вопрошал он себя: – Квартиру купи, машину натри, ипотеку заплати, на море отправь…. А мне что остается? Работа. Работа. Работа.
Море Ивасича не привлекало. Море – это тоска, лень и однообразие.
Он мечтал о рыбалке.
Не об улове. Нет. О рыбалке.
Хотя улов — это тоже хорошо. Но далеко не главное.

                ***

- Сидим. Отдыхаем, значит? – накинулась на него Верка от самого порога кухни.
- Ты что ли? – за своими мыслями Ивасич не расслышал возвращения жены. Ни того как она открывала ключами входную дверь, как потом возилась в прихожей, сбрасывая с усталых ног «каблуки» и как, наконец, прошлепала в тапках с откидными задниками по коридору на кухню.
«Глубоко погрузился», - успел он подумать о себе.
- А то, кто же? – Верка была во всеоружии, как хорошо натренированный пехотинец с гранатой. Но вместо гранаты она бухнула на стол пакет с продуктовым набором.
- Пиво пьем? Рыбку лузгаем? – начало ничего хорошего не предвещало: – А убирать, кто будет? – Верка вонзила в него свой ненавидящий взгляд: - И пол и стол все в шелухе! К плите не подойти!
Ивасич впал в оторопь и молчал.
В этот момент он снова почувствовал себя маленькой птичкой, тем самым «щеглом», над которым нависла угроза унижения.
- Злая ты баба, Верка, - тихо, будто и ни к ней вовсе были обращены эти слова, произнес Ивасич: – жить мне с тобой тошно.
Верка, не ожидая ничего подобного от своего мужика, которого она знала, как облупленного столько лет, остолбенела, будто ее ударила молния. И если бы ни широко расставленные, как столбы, полные ноги, она бы всей тяжестью своего пышного тела грохнулась в обморок. Но от падения Верка удержалась, однако застыла от изумления на месте как соляной столб.
«Проняло» - с чувством удовлетворения подумал про себя Иван Василич, но тут же засомневался: - «Надолго ли?»
И оказался прав, наблюдая как Верка решительно приходила в себя. Распластав широкие, слегка опухшие ладони по обеденному столу, она в следующую минуту нависла над ним как грозовая туча:
- Идиот, - заорала она во всю мощь своих легких, – меня от твоего красноречия чуть кондра не хватила. Тошно ему, видите! А мне? Мне, ты думаешь, с тобой не тошно?
- И тебе тошно, - тем же спокойным голосом произнес он.
И в этот момент в голове Верки что-то щелкнуло.
Да!  Покричать она могла.
Повыступать? Нате, пожалуйста!
Характер проявить? С удовольствием!
Но дальше? Дальше этого - нет!
Никогда!
Верка свои права и обязанности знала от и до.
Бывало, построжится она над мужиком, пофукает, как хозяин на провинившуюся собачонку и все. Довольно. Потом приласкает, погладит, бросит в тарелку кость – его любимые макароны по-флотски и в доме снова мир и порядок.
Стратегию кнута и пряника Верка освоила в совершенстве.
Однако в последнее время стратегия стала давать сбои.

                ***

Когда-то в прошлом Верка очень любила своего Ивана.
Она боролась за него.
И он достался ей, как трофей!
Но как достался?
Она буквально вырвала его из объятий своей соперницы – Машки Руц, прозванной в строительном колледже, где они все вместе учились, за отдельные особенности ее характера – «долгорукой».
Машка была «звездой» в колледже и вертела парнями как хотела. То есть использовала каждого из них по мере необходимости. Использовала, но до себя не допускала. Берегла свое самое «святое» для достойного.
Однако достойных в строительном колледже для нее не находилось. Да и откуда им было взяться, если в основной своей массе студентами колледжа были выходцы из неполных или из не вполне благополучных семей – будущие каменщики и штукатуры.
Машка тоже была из неполной, но в не столь отдаленном прошлом благополучной семьи. Отец ее был военным, мать – социальным работником и все вместе они жили по месту службы отца на Камчатке. Но потом что-то в их семье не заладилось, родители разошлись и разъехались в разные концы страны – подальше друг от друга. Так Машка, которой на ту пору исполнилось всего три года, и очутилась вместе с матерью в чужом городе без жилья и средств к существованию. Приютила их какая-то дальняя сердобольная родственница, которая и сама-то ютилась в бараке в комнате с удобствами во дворе.
Отец Машки судьбой своей «бывшей» и судьбой дочери никогда более не интересовался. Отрекся от них раз и на всю жизнь. Так что растила, кормила и тянула Машку по жизни только мать.
С такой материальной базой у Машки никаких перспектив на высшее образование не было. Впрочем, она и сама в ВУЗ не рвалась. Выбрала строительный колледж с отделением «архитектура». Но строительный колледж был вовсе не тем учебным учреждением, на базе которого могли развиться ее таланты и дарования. А кроме того порода и правильное воспитание, которое дала ей социальный работник не позволили Машке полностью ассимилироваться в той среде, к которой ее прибило всей совокупностью жизненных обстоятельств.
Вот и звездила она в колледже во все свое удовольствие.
А Ванька – этот «идиот блаженный», как его, страдая от неразделенной любви, называла Верка, был влюблен в Машку «долгорукую» самозабвенно, как рыцарь, без единого шанса на успех.

                ***

Вера, в отличие от своей соперницы, ничем из общей толпы учащихся колледжа не выделялась. Разве могли ее гладко зачесанные назад и собранные в тугой хвост цвета сизого пепла волосы сравниться с Машкиной копной «пшеницы» на голове.  Да и глаза у Верки цвета стылой речной воды были слишком откровенны, слишком читаемы против Машкиных насыщенного чайного цвета глаз, глубоких и непостижимых.
И одевалась Машка тоже не как все, а ярко и броско, будто вот сейчас, сию минуту ей предстоит выходить на сцену.
Маша была рукодельницей.
Рюши, воланы, складки, оборки вились, струились и колыхались на каждом новом ее наряде. Она была настоящим архитектором одежды.
От зависти к ее талантам Верка первой и назвала ее «долгорукой». Вышло как-то, само собой.
- Здорово все у этой Руц получается, - заметила как-то одна из ее завистниц, - и пишет, и рисует, и шьет хорошо. Какие у нее ладные руки.
- Не ладные, а длинные, - поправила ее Вера, - долгорукая она.
Однако в значении «долгорукая» с маленькой буквы Машу называли только такие же завистливые фурии, как и сама Вера. А в основном многие, признавая ее неоспоримое превосходство над собой, употребляли это сложносочиненное слово с большой буквы в значении фамилия.
У самой Верки никаких талантов не было.
Ни писать красиво, ни рисовать она не умела. Потому и училась не на архитектора, а на маляра-штукатура. Училась лишь бы профессию получить.
- Все мои таланты и даже те, что должны были достаться мне от матери – отец пропил, - частенько, не щадя своего самолюбия, говорила она о самой себе.
Отец Веры работал в системе ЖКХ простым сантехником. И для него слова «жажда замучила» имели отношение не к пресной воде, а к огуречному рассолу, который он принимал утром натощак вместо чая.
Потеряв последнюю надежду на хорошую жизнь, мать Веры погрузилась во тьму. Так она об этом сама говорила всем, в ком надеялась отыскать сочувствие:
- С этим пропойцей я света белого не вижу. Житья от него никому нет.
Но на одном только сочувствии посторонних далеко не уедешь, квартиру не купишь и новую жизнь не начнешь.
Вот и приходилось ей, спасаясь от суровой реальности, погружаться в вязанье с головой.  Каждую свободную минуту и на работе - в киоске «Союзпечать», и дома, запершись в своей комнате, она или что-то распускала, сматывая пряжу в клубки, или наоборот, разматывая клубки, набирала петли на спицы.
Все Веркины безрукавки, жилеты и кофты были связаны ее мамой. А поскольку денег на новую и модную пряжу в семье не хватало, то мама вязала их из старой, распуская вещи, из которых Вера уже выросла. Отчего все изделия казались вялыми, тусклыми и висели на Верке, как на вешалке.
Вера стыдилась своего внешнего вида.
Плакала по ночам в подушку.
Жалела мать.
Ненавидела отца
И мечтала влюбить в себя Ваньку.

                ***

А Ванька ничего особенного из себя не представлял.
Худенький блондин, ростом выше среднего, с ясными голубыми глазами он производил впечатление человека незлобивого и уступчивого.
И хоть стихов Ванька не писал, но по восприятию жизни был поэтом. Все красивое и необычное оставляло в его душе глубокий след. Ванька больше наблюдал жизнь «грустно и молча», чем в ней участвовал. Таким воспитанием вдумчивым и созерцательным он был обязан своей маме – библиотечному работнику, которая родила его «от ветра», как порой в таких случаях говорят в народе.
Внешне он всем своим видом напоминал князя Мышкина из романа Достоевского            «Идиот» и для окружающих было бы абсолютно логично дать ему прозвище – Мышкин. Но публика в колледже глубокими познаниями в литературе не отличалась и потому обошла это сходство стороной.
Отсутствие мужского влияния сказывалось на Ваньке повсеместно.
Он и в строительный колледж пошел учиться только потому, что мечтал своими руками возводить, поднимать от земли, от ноля к небу и звездам красивые, отвечающие современным тенденциям в строительстве, здания.
- Современное строение – это конструктор. Оно собирается из отдельных универсальных деталей в любую форму, созданную воображением человека. Возможности современных строительных материалов, - любил повторять он, - безграничны.
Умея так тонко воспринимать и чувствовать красоту грубой материи, он не мог ни восхититься более глубоким и более изысканным продуктом природы, каким ему казалась Маша Руц-Долгорукая. Но не внешняя красота и обаяние пленяли его.
Мало ли на свете красавиц!
А то редко встречаемое своеобразие натуры, в которой оказалось всего довольно: и света, и тьмы, и воли, и своеволия, и бегства от любви, и погони за ней, и вызова, и смирения.
Ванька, которого в колледже порой и по имени-то не называли, а только «чудиком» был влюблен в Машу тайно и безнадежно.
Что безнадежно, это он знал и сам.
А что тайно, знала влюбленная в него Вера.

                ***

Но, как оказалось, будущее способно преподносить неожиданные сюрпризы.
Да еще какие!
Ванька вдруг стал позарез необходим Маше.
Ну просто очень нужен!
Все в колледже знали, что Машка живет где-то в старом районе города в ветхом бараке под снос. Что живет она вместе с мамой, старая родственница, приютившая их давно умерла, в бедно обставленной комнатушке, ожидая этого самого сноса более десятка лет. Машка и всех своих кавалеров, которые набивались ей в провожатые, отшивала, потому что стыдилась убожества своих жилищных условий.
Впрочем, условиями это назвать было трудно.
Грязь. Мыши. Вонь. Сырость. Пьянь и мат соседей.
Машку корежило от одной только мысли о том, что она так и загнется в этом бараке от чахотки и старости, как ее бедная тетка, либо будет похоронена в расцвете лет под его обломками.
Не стыдилась она только одного Ванечки.
Маша не воспринимала его всерьез. Не рассматривала его как кандидата в женихи и потому позволяла иной раз проводить себя до дома. Маша ценила в нем редкие нынче качества – качества хорошего человека.
- Славный ты человек, Ванечка. Легко с тобой, - беря его под руку, признавалась Машка, - и друг ты надежный. Вот только мускулов, бицепсов, формы спортивной тебе не хватает. Маленький ты еще.
И она игриво чмокала его в щеку.
И вдруг барак и в самом деле решили снести.
Все жильцы должны были обновить свои документы.
Но по условиям переселения выходило, что Машке с мамой полагается не двухкомнатная квартира, как они о том мечтали, а однокомнатная. Очевидно, что кто-то там наверху, бдительный и «справедливый», действовал в рамках своих полномочий не по закону, а по понятиям.
При этом выражение «наверху» мозг в этом случае идентифицировал безлично и безадресно. Просто кто-то очень большой и очень властный на самом пике пирамиды.
Бог – не Бог!
Царь – не царь!
Но птица важная!
Сыскать правду в такой бесконечности значило завести дело в тупик.   Для сохранения здоровья полезней было поискать щель, лазейку в базе объективных условностей.
И щель нашлась!
Но, чтобы проскочить в нее - одной из двух «девочек» требовалось выйти замуж.
Мама всякую мысль о замужестве отвергала категорически.
И о поиске жениха пришлось задуматься Маше.
Но не о таком конкретном, с которым брак заключается на небесах по великой любви и на всю оставшуюся жизнь, а о девственном и стыдливом романтике без претензий.
Без претензий – это значит пришел ни с чем и ушел с тем же.
Так Маша впервые серьезно подумала о Ванечке:
«Этот подходит! – прикинула она: - Да и какой еще идиот согласится на подобное предложение».

                ***

Никакого шампанского, шаров, голубей и прочей мелодраматической мелочи на этой свадьбе не было.
Все прошло по-тихому.
Подали заявление, расписались, обновили документы, сдали и напряглись в ожидании.
Однако возникшая вдруг из ничего, на пустом месте странная дружба Машки «долгорукой» с Ванькой «чудиком» не осталась незамеченной.
Строительный колледж гудел.
Предположения высказывались разные:
- Машка влюбилась в «чудика», - предполагали наивные.
- Не-е-е! У «чудика» типаж не тот. Машке качки нравятся. Такие, у которых бугры и на спине и по всему лицевому фасаду надуты, - возражали осведомленные.
- Ну, что тогда? Что? – гадали и те, и другие.
- Дело темное, - подсказывали им самые догадливые.
И только Верка, сгорая от ревности, твердо стояла на своем:
- Я эту Машку – длинные ручки насквозь вижу. Наиграется она Ванькой, как с куклой, и выбросит.
Никто и представить себе не мог, насколько Верка была ближе всех к истине.
Но довольствоваться одними только догадками Верка и не думала. Подобно Шерлоку Холмсу она следовала за подозреваемыми повсюду.
Подглядывала. Подслушивала. Наблюдала.
Но целостная картина не складывалась никак. 
Ничего особенного в их отношениях не было.
Ну, провожал он Машку, сумку нес, под ручку держал, в глаза заглядывал – вот и все.
Даже не поцеловались ни разу!
«Ну, и гад же ты все-таки, Ванечка» -  впервые нелестно подумала она о нем.
Но это так – от дурного настроения.
А при случайной встрече она проявила себя настоящим ангелом.
- Ванечка, - приласкалась она к нему, - прошу тебя, признайся, что у вас с Машкой?
И как только Иван потерял бдительность, она ловким движением выдернула его из толпы и, удерживая в кольце своих рук, прижала к стенке.
- Ванечка, поверь мне, я ведь о тебе беспокоюсь, - продолжала она ворковать: – Ты же у нас вон какой – тонкий, хрупкий, доверчивый. Боюсь я за тебя, Ванечка.
Но расколоть Ваньку оказалось не так-то просто. Он всякий раз, разжимая кольцо Веркиных рук, задерживал одну из них в своих ладонях и, благодарно пожимая, произносил ровным голосом:
- Верочка, я все понимаю. Не бойся. Ничего страшного со мной не случилось.
Верка боролось с собой, как могла.
Но стоило только Ваньке скрыться из вида, как она, со всей силы барабаня кулаком по стене, исступленно твердила:
- Идиот! Идиот! Идиот! Конспиратор чертов!
Но это ей ничуть не помогало.
И она устраивала новую облаву на Ваньку.

                ***

Наконец, знаменательное событие случилось.
Ордер и ключи от двухкомнатной квартиры Машка и ее родительница получили. И теперь готовились к новоселью.
Однако Ваньки в списке гостей не было.
- Ты пойми, - утешала его Машка, - могут возникнуть вопросы – «кто такой?», «откуда?», а мне откровенничать перед посторонними не хочется.
- Но, как же, - пытался Ванька отстоять справедливость, - мы же вместе.  Я – твой муж. На бумаге, правда. Но давай попробуем вместе по-настоящему. Я тебя очень люблю.
- Вместе? – Машка от таких слов впадала в недоумение: – О чем ты, Ванечка? Послушай, себя! Муж? Какой муж? Нет! Нет! Нет! И говорить нечего!
Теперь, когда дело было сделано, ей больше не было никакой необходимости сдерживать себя и притворяться. Теперь она говорила холодно и расчетливо:
-  У нас был уговор?
- Был, - поддакивал Ванька упавшим голосом.
- Ты обещал помочь? Так?
- Так, - снова соглашался он.
- Ты обещал молчать? Так?
- Так, - кивал Иван головой.
- Сделка закончена, - решительно подвела Маша черту. – Все! Ты свободен! Развод оформим позже. Однако, чувствуя, что она поступает гадко, она взяла Ваньку за руку и с чувством произнесла:
- Извини, Ваня. Ты хороший. Очень хороший. Только не тебя я люблю.
- А кого? – вырвалось из Ваньки помимо его желания.
- Все потом!
Машка чмокнула его в щеку, резко развернулась и скрылась за одним из поворотов длинного коридора колледжа.
Все было кончено.

                ***

- Ну, что? – Верка возникла перед ним внезапно, будто джин из бутылки. – А что я тебе говорила? Помнишь?
- Помню. Говорила, что поматросит она меня и бросит, - слезы затянули голубые и чистые глаза Ваньки: - Вера, мне больно, - вдруг произнес он так, как просит родного и близкого человека о помощи маленький ребенок.
- Я знаю. Знаю, мой миленький.
Вера взяла Ваньку под руку и, словно слепого, повела в сторону автобусной остановки.
Дома у Верки никого не было.
Ванька, оплакивая свою безответную любовь, прижимался к Веркиной груди все своим существом все теснее и теснее.
Верка первой поцеловала его сначала в макушку, а потом не умеючи, как получилось, в мокрые от слез и соплей губы.
И Ванька ответил.
Потом были поцелуи еще и еще.
Верка Ванькиным усилиям не противилась.
«Пусть берет», - решила она: - «Теперь он мой. Весь мой».
Но оба они знали, что настоящей любви между ними нет.
Просто каждый надеялся на лучшее.