Дело было в Рассухе

В октябре на станции Рассуха встречают поезд. Одинокий станционный фонарь бросает свой свет на встречающих. Дует восточный ветерок.
Из-за тёмной стены деревьев вырвался поезд. На платформу вышли первые пассажиры. Два крестьянина, сутулясь; за ними молодой человек с девушкой, по-том одинокие фигуры. Это гости Пантелеева. Не спе-ша, покидая вагоны, они останавливались в их тени и оглядывались. Вот и Егор Пантелеев с молодой жен-щиной. Это Лена Белова, дальняя родственница Пантелеевых. Все двинулись к дому Кузьмы Пантелеева. Дом он построил ещё в молодости. Есть корова, куры, кормит кабанчика.
Кузьма не любит советской власти, и он с удовольствием слушает радио Би-Би-Си и по секрету любит рассказать, о чём оно говорит, полностью соглашаясь с их точкой зрения.
У него есть собака, с которой он ходит охотиться на птицу. Крапчатый сеттер по имени Рекс.
Наружность Кузьмы старомодна. Он среднего роста, быстрый в движениях. Одевается так же, как одевались крестьяне и до революции. Не курит, пьёт мало. За столом он сидит рядом с Леной Беловой. Трудно найти более непохожих женщин, чем Лена и хозяйка дома Мария Пантелеева. Мария рябая. Это оставила свой след оспа. Она среднего роста, средней полноты. А Белова очень красива. Говорят, что она ушла от своего мужа. Ходят слухи, что она поощряет ухаживания Егора.
– И что находят в этой Беловой? – говорит Кузьме Молокова. – Мне она никогда не нравилась.
– Она моя дальняя родственница, – сказал Кузьма, сидящий во главе стола, он ел борщ.
– Твой отец так любил борщ! – говорит он, обра-щаясь к Лене.  – Я любил твоего отца. Замечательный был человек! У него был твёрдый характер. Упрямый. Твой отец был индивидуалистом. Всегда был чем-нибудь недоволен. Девиз твоего отца был: ;Каждый за себя!; А теперь живут под девизом: ;Все за одного, один за всех!; Трудиться должны все сообща.
Лена искоса поглядывала на хозяина дома, и на её полных губах играла чуть заметная улыбка. Кузьма занялся борщом, а Лена стала беседовать с его сыном. Потом Кузьма стал беседовать с Молоковой. Её внимание было само собой разумеющимся. Она не утруждала себя многословием. Пантелеев любил говорить с ней.
Кузьме нравилась сельская жизнь. В самом деле, что может быть лучше, чем мирная сельская жизнь, которую он вёл? Чистый свежий воздух, тепло, благодатные запахи, полный отдых для ума. Борщ, сваренный из лучших кусков откормленных им животных.
Кузьма считал, что лучше этой жизни ему и не надо. Он жил простой, здоровой жизнью. Мысль о городской жизни, где скучены тысячи людей, приводила его в расстройство. Не любил он городской жизни в много-этажных домах под шиферными крышами. Они навевали на него тоску. Кузьма любил охоту на тетеревов и уток. Он испытывал удовольствие от этого занятия.
У него есть брат Иван, который присутствует тут же. Оба брата худощавые, среднего роста, но, если взглянуть им в лицо, то можно увидеть разницу. Они совсем не похожи. Рядом с Иваном сидит за столом хозяйка дома. Она уже не молода. Русые волосы уже тронула седина, но до старости еще далеко. Ей исполни-лось 50 лет, и по этому поводу собрали гостей. У неё круглое лицо, светлые брови, серые глаза, в их выра-жении мягкость. Неторопливая речь, манера глядеть чуть прищурившись.
На другой стороне стола сидит её дочь Вера. Её ли-чико приветливо и приятно, но красавицей её не назовёшь. Она застенчива и всегда готова помочь другим.
Егор, сын хозяев дома, среднего роста, с загорелым, гладко выбритым лицом. Серые глаза, твёрдо очерчен-ный рот, тёмные, гладко причесанные волосы. Он ни-чем не выделяется среди других молодых людей, вы-шедших на улицы города. Он хотел поступить в институт, но не выдержал экзамена, так как не мог научиться писать грамотно. Он устроился в городе работать на заводе и сейчас приехал к матери на юбилей.
Егор огляделся. Лена Белова говорила с его отцом, повернув к нему плечо. В лице Егора было заметно беспокойство.  Да,  у  людей были  основания   считать, 
что Лена слишком красива. Её фигура стала ещё пышнее с тех пор, как она стала работать в городской боль-нице медсестрой. Волосы, поднятые надо лбом, имеют особый блеск. В изгибе рта проглядывает чувственность. Лицо широкое, но глаза в тёмных ресницах изумительные. Они временами почти светятся. Душевный покой Егора был утрачен. Ни о чём другом он не мог думать, кроме неё. Она порой ласкова с ним, порой отталкивала.
- Ах, как я любила танцевать! – говорит Мария.
 Она смотрит, как молодёжь танцует под магнито-фон. Вера танцует легко. Егор и Лена тоже пошли тан-цевать.
– Бедненький Егор! В нём нет такого блеска, как в Лене, но он лучше других. Ах, как она прелестна, – го-ворит Мария.
Лена прошла так близко от неё, что край платья задел её ноги.
– Она такая стройная, – продолжает говорить Мария Молоковой.
– Опасная женщина, – отвечает Молокова.
– Люблю смотреть, как веселится молодёжь, – го-ворит Мария, и мягкая улыбка озарила морщинки у глаз.
 Она вспомнила юность, когда друг её детских игр танцевал с ней одной весь вечер и после, встречая восход солнца, она тихо плакала, потому что была уже за-мужем.
– Я так люблю, когда людям весело. В мире столько горя, которого могло бы не быть, столько страданий. Я думаю, что всё это оттого, что мы не терпимы друг к другу. Лена очаровательна и в неё влюблен Гришка Видов.
– Гришка? – переспросила Молокова.
– Прекрасный человек! А Лена? Какая фигура! Так приятно на неё смотреть! Вы знакомы с её мужем?
– Нет.
– Как жаль, что он пьёт. А ведь интересный муж-чина!
Музыка умолкла. Мимо прошли Егор и Лена.
– Почему она рассталась с мужем? – спросила Молокова. – Она опасна!
– Все наши парни влюблены в неё, – сказала Мария. – В ней столько огня! Будь я мужчиной, непременно влюбилась бы в неё!
На землю с неба глядела Луна. Егор и Лена, при-жавшись друг к другу, любовались ею. Лена в объятиях Егора запрокинула голову. Лунный свет озарил её лицо, изгиб шеи. Губы её приоткрылись, смежились веки.
 Гости натанцевались, устали. Кто-то уже укладыва-ется спать. Егор тоже решил ложиться.
– Вы теперь живёте в городе, – услышал он голос отца. – Люди там забывают землю и всё, что прежде составляло их жизнь. Возьмите Егора, он осел в городе и в деревню его силком не затянешь. Не подумайте, что я за то, чтобы дети до седых волос держались за материну юбку.

На следующее утро Кузьма сидел во главе стола и деловито ел завтрак. Он был молчалив. В конце стола сидела его жена, перед ней попыхивал самовар. Её ру-ки беспрерывно сновали среди чашек. Она то и дело что-то спрашивала и отвечала. На тарелочке лежал хлеб. Она дважды брала себе ломтик, мазала маслом.  Оторвавшись на минутку от обязанностей хозяйки, она взглянула на Лену.
– Как она прекрасна! – подумала Мария, а затем опять принялась передавать чашки с чаем.
На столе ряд кушаний начинался пирогом, уже лишившимся бока, а заканчивался холодными наполовину растерзанными курами. Время от времени кто-нибудь вставал за закусками. Стоял умеренный гул го-лосов. А Мария, подняв брови, заботливо оглядывала стол.
– Ещё чашку? Вам с сахаром? – обращалась она то к одному, то к другому гостю.
Когда все насытились, каждый устремил свой взор прочь от стола. Гости решили устроить пикник в лесу, а хозяйка принялась готовить обед. Из трубы дома по-тянулся дымок, уносимый ветром, запахло топившейся печью. Тихо. Лес наполнен волшебным трепетом. Довольные, отдохнувшие гости вечерним поездом уезжали в город.
В купе вошёл молодой человек. У него был пре-красный цвет лица, тёмные волосы и серые глаза. Это Гришка. В углу купе сидела молодая женщина. Вошедший, посмотрев в её сторону, встретил холодный взгляд.
– Лена! Я счастлив тебя видеть! Славный был вечер? Пантелеева милая женщина.
Лена пожала протянутую руку и откинулась на спинку дивана. Она была бледна, но бледность была ей к лицу. Гришка решил, что более привлекательной женщины он не встречал.
– Унылая пора – осень, – сказал Гришка.
Он поглядел в окно и покачал головой. Лена молчала, но она неотразимо действовала на Гришку. И он робел. Гришка не мог оторвать взгляда от полных губ, насмешливых глаз, от бледного лица Лены. Приехав в город, на вокзале он долго смотрел ей вслед и чувствовал себя несчастным.
Егор уехал в город на следующий день.
     Вечером того же дня у дверей Лены стоял мужчина и стучал. Дверь отворилась, на пороге появилась Лена.
– Гриша! Что тебя сюда привело?
– Нам нужно поговорить.
– Поговорить? Да ведь позднее время.
– А что такое время?
– Зачем ты пришёл? – спросила Лена. – Что тебе надо? Уходи.
Она протянула руку, чтоб оттолкнуть его, но он отступил сам. Лицо его стало бледным и несчастным.

В саду Пантелеевых росли яблони, груши и сливы. Они зацветали к концу апреля. В траве под деревьями каждую весну расцветали ландыши, подставляя колокольчики солнцу, пятнами падавшему на землю. Сюда каждый день приходила Мария и подолгу любовалась цветами. Это её успокаивало.
Этой весной, в самую пору цветения, когда уже куковала кукушка в лесу, Мария приходила в сад довольно часто. Душа её волновалась. Сидя здесь на скамейке под яблоней, она думала о Егоре. Теперь она думала о нём больше, чем раньше. Она собиралась съездить к нему. С приближением весны мечта о поездке скрашивала долгие месяцы, но съездить туда она так и не собралась. Егор ни разу её не пригласил, и она перестала ждать его приглашения. Мысли её занимали теперь хлопоты в огороде.
Она просыпалась в 7 часов утра, выпивала чашку чая. Пока Кузьма, лёжа на спине и слегка похрапывая, ещё спал, она сажала грядки. Потом они завтракали и уходили на работу. Вечером вдвоём возились с хозяй-ством. Она вязала сыну носки и шарф, прислушиваясь ко всему, что происходило в доме. Кузьма делился с ней новостями. Зимой играли в дурачка. В одиннадцать шли спать. Время от времени занимались чтением книг.
В этот день было так тепло, что пчёлы облепили цветущие ветви. Мария, отдыхая под старой яблоней, следила за хлопотами синичек, свивших гнездо в трубе, забитой вместо колышка в изгороди.
У Марии с визитом побывала Молокова.
– Я не из тех, кто разносит сплетни, но я считаю, что поступаю правильно, рассказывая, о чём говорят люди, – сказала Молокова. – Вашего сына видели в ресторане с Леной Беловой и не один раз, а постоянно. Я решила сказать вам.
– В этом ничего нет особенного. С мужем она в разводе, а Егор не женат.
– Если в этом нет ничего особенного, то мне пора уходить, - проговорила Молокова и встала.
– И что тут такого? – подумала Мария.
     Но когда ушла Молокова, она схватилась за сердце. Теперь среди цветов и пчёл, где воздух, напоённый ароматами, дурманил, сердце её всё не успокаи-валось. Оно билось, как перед бедой. Она увидела сына маленьким мальчиком. Полотняный костюмчик, большая голова. Под влиянием весеннего дня и горести ей стало тяжело от мысли, что её дорогой мальчик ото-рван от неё могучей силой. Она заплакала. Замычала корова. Надо идти доить.
– Как можно терпеть город в это время года! – ворчал Кузьма. – Я хочу, чтоб мой сын вернулся в деревню. Я могу каждую минуту умереть, и хозяином усадьбы останется он.
Во время приезда сына Кузьма ему высказал своё мнение.
– К сожалению, в городе меня ждут дела, – ответил сын.
– Вот всегда так. Я прошу что-нибудь сделать, ради его же блага, а у него дела. А мать ему потакает во всём. Молодые люди все такие эгоисты. Чем прожигать жизнь, лучше бы подумали, каково вам будет в старости.
Мария тосковала о сыне молча. Сколько вечеров она о нём думала. Снаружи за распахнутым окном спала мирная земля. Луна, оранжевая и круглая, как монета, висела над самыми верхушками деревьев. Озарённые её светом полосы безлюдных полей лежали в полуза-бытьи, а за этим светлым кругом царила таинственная тьма, укрывающая от глаз весь неугомонный мир.
Подошла пора сажать картошку. У председателя колхоза выпросили лошадь, договорились с соседями о помощи. Мария готовила обед. К этому случаю она бе-регла окорок и сейчас достала его.
– Какой аппетитный вид, – воскликнула Вера.
– Попробуй! – ответила ей мать, отрезав кусочек окорока.
Вера с аппетитом съела угощение.
Рано утром все были в сборе. Кузьма привёл ло-шадь, запряг в плуг, но Вера почувствовала себя плохо. Её рвало так, что выворачивало все внутренности на-изнанку. Что делать? Марии уже не до посадки карто-феля.
– Надо Веру срочно везти в больницу, – говорит Мария Кузьме.
– А как же картошка?
– Да что ты о картошке беспокоишься? Дочь умирает! Пропади оно всё пропадом!
Кузьма повёз Веру в больницу, а Мария дома места себе не находит.
– У Веры схватки начались, – высказала своё мнение Лена. – Она нагуляла ребёнка, но начались преж-девременные роды.
– Мария говорит, что она отравилась окороком, – возразили Лене.
– Мать покрывает позор дочери, – поясняет Лена.
Пока Вера была в больнице, Марии было не до сплетен, которые ходили по Рассухе. Но, когда дочь оказалась вне опасности, до неё дошли слухи о Лениных домыслах.
– Да как она могла сказать такое! – возмущалась Мария, – она же твоя родственница, Кузьма. Если б это даже правдой было, она должна бы стараться защи-щать честь нашей дочери, а она возвела на неё такой поклеп. Век ей этого не прощу!
И началась между роднёй неприязнь. Мария с Леной перестали разговаривать, а Кузьма стал молчаливым и замкнутым.
Всякий раз, уезжая в город, Кузьма недовольно вор-чал и возвращался ворча. Но сельская жизнь оказывала своё целительное действие, и на здоровье он не жало-вался. Рекс лежал в комнате, изнывая от скуки. Когда Кузьма кашлянул, он радостно завилял хвостом и, не поворачивая головы, скосил глаза. Тикали часы. Сол-нечный свет падал сквозь окна на корешки книг, рядами теснившихся на полках вдоль одной из стен.
– Я исполню свой долг, передав сыну дом и усадьбу, – думал он. – Больше я от него ничего не желаю.
Времена были тяжёлые. На трудодни давали мало, жили за счёт приусадебного участка да небольшого хо-зяйства. Ему больше по душе было единоличное хо-зяйство. Он молился, чтоб вернулись дореволюционные времена без колхозов. Порой ему становилось страшно за мир. Он не хотел, чтоб разразилась война. Он боялся смерти, того, что настанет день, когда его не станет. Но грустил он редко.
Весь день он работал в поле. Теперь настало время отдыха. Он подошёл к столу, наступив на Рекса. Пёс взвизгнул.
– Чёрт бы тебя побрал! – воскликнул Кузьма и сел за стол.
   Рекс думал, что он чем-то провинился перед хозяином. Описав полукруг и виляя хвостом, опять подвинулся к его ногам. Едва он уселся, отворилась дверь и вошла Мария. Кузьма поднялся навстречу жене, наступив псу на ухо.
- Чёрт бы побрал этого пса!
Собака теперь твёрдо знала, что провинилась перед хозяином. Она убралась в дальний угол, чтоб ничего не видеть, и легла, прижав морду к полу.
Не каждому дана широта взгляда. Не всем открываются прозрачные потоки, сиреневая дымка вереска, озарённые лунным светом озёра, где тёмными островами стоит на закате камыш и слышится далёкий крик вальдшнепа. Не все могут любоваться природой.
Большинство из окна своей комнаты всю жизнь ви-дят только ряд домов, двор или зелёные поля, лес или сад возле дома. Кузьма любит природу и охоту на те-теревов и уток.

Каждый день в мае выпадает день, когда в парке всё необычно. Прохладный ветерок шевелит листву, горячее солнце блещет на каждом кустике, на каждой травинке. Птицы заливаются на разные голоса, белые облака плывут высоко в синем небе. Почему этот день отличается от других, подобных ему, сказать невозможно. И всякий, кто забредёт в такой денёк в парк, не избежит его весенних чар. Шаг становится легче, появляется блеск глаз. Каждый, у кого есть любимая, мечтает о ней. Они встречаются в нарядной толпе, и весь парк приветливо улыбается им. Гришка смотрел в небо, а оно было голубое, белые облака летели в его глу-бине. Он шагал к парку, туда, где больше чистого  воз-духа. Он шёл, заложив руки за спину. Потом лёг на траву. Лежал, закрыв глаза, и страдал от чувства оди-ночества. Он любил Лену и лелеял мечту, что она его хоть немного любит. Но теперь он знал, что она любит другого. Вокруг него лежали на траве люди, нежась  под горячим солнцем. Вид влюблённых парочек был ему нестерпим, ибо его чувства были растоптаны.
– Она не виновата, что любит другого, – думал он.
Потом Гришка долго бродил по парку, созерцал звёзды. Одна, самая яркая, висевшая над деревьями, глядела на него насмешливо. Прохаживаясь между де-ревьями, он остужал своё сердце в голубоватом свете этой звезды, которую называют звездой любви.
Из тьмы пахло зеленью, а Гришка бродил, погружённый в печальное раздумье. Он думал о Лене и гля-дел на небо. Было около полуночи, когда он вернулся домой. Окна дома были освещены.  Их  глаза  устремились на серп луны – волшебную ладью, плывущую в ночном небе. Гришка всё думал о Лене. Всё больше она представлялась ему такой, какой он хотел её ви-деть. В окно всё насмешливее мигала звезда.
А в это время Мария не спала тоже. Благодатное снотворное – день, полный трудов в поле, смежил веки её мужа, но к ней сон не шёл. Глаза её были открыты. Если бы кто-нибудь мог в них заглянуть! Чуть забрезжило утро, Мария тихонько встала с постели, умылась, подошла к открытому окну и выглянула. Только что занялся рассвет, птицы в нём пели утренние песни. В саду на траве лежала сеть из капель росы. Ласковый утренний ветерок овевал её лицо. Наконец, птицы угомонились, и в наступившей тишине взошёл диск солнца. Всё вокруг вспыхнуло яркими красками. Слабый огонёк затлел в душе Марии. Тихонько подойдя к постели, она долго глядела на спящего мужа. Когда утро окончательно вступило в свои права, она разбудила его. Позавтракав, Кузьма ушёл на работу в сопровож-дении Рекса, а Мария поехала в город к сыну.
Рекс любил хозяина, и тот редко его наказывал. Однажды он схватил тапок хозяина и давай его трепать. Бедный тапочек! До чего у щенка острые и крепкие зубы! В один миг от тапочка ничего не осталось.
– Смотри, что ты наделал! – строго сказал Кузьма и наказал его ремнём.
– Да, зубки у него острые, – сказала Мария. – Ка-кой толк от этой собаки? Я не понимаю. Только грязь в доме разводит.
– Это охотничья собака. Вот натаскаю её на дичь, завалю тебя мясом.
 И правда, Кузьма в охотничий сезон приносил уток и тетеревов. Но сейчас сеттер бездельничал. От скуки он снова начал таскать тапок хозяина.
– Рекс! – сказал Кузьма и пригрозил ремнём.
Кузьма тоже скучал. Мария в городе, Веры тоже нет, а Кузьма, сидя вечером один, думает о прошлом. Он вспоминает, как 30 лет тому назад женился, потом родился Егор. Он чувствовал себя одиноким в доме, где окна были распахнуты настежь, а вокруг лампы плясали мотыльки. Рекс спал у его ног. Кузьма лёг в постель и уснул тут же.
Наступил новый день, а вместе с ним и дневные заботы. Тяжкий труд крестьянина в течение длинного дня не оставляет времени для скуки, но вечером, когда никого нет рядом, кто спросил бы, чем он сегодня был занят, было свыше его сил. Вера устроилась в городе. Работает начальником вокзала. Остались они одни с Марией на старости лет.
Прошла суббота, а в воскресенье Кузьма шёл по по-сёлку и за ним спешил Рекс. Дорога, повернув вправо, побежала в лес. Кузьма добрался по ней до леса. Кое-где росли ели. По обеим сторонам тропинки тянулись заросли, и Рекс, чуя дичь, вертел носом и хвостом. Здесь царила прохлада. Листва образовала над головой шатёр, который прорезала голубая полоса неба. Среди дубов там и сям виднелись берёзы, оберегаемые мощными деревьями. Они как будто знали, что если берёзы исчезнут, то лес потеряет свою красоту. Кузьма сел под берёзой на поваленный ствол дерева. Рекс тоже сел и уставился преданно на хозяина. Так они сидели и ду-мали каждый свою думу. Под этой берёзой Кузьма це-ловал Марию перед свадьбой, но Рекс об этом дне не думал, потому что его тогда ещё не было на белом све-те. Кузьма долго так сидел в обществе сеттера, и время от времени поглядывал на него Рекс.
Солнце, блестевшее ярко, позолотило стволы берёз. В кустах закопошились птицы, встречая вечер. На сердце Кузьмы тоже опустился вечер. Медленно он поднялся с бревна и пошёл домой. В воздухе плясали комары, и ложились длинные тени. Солнечные лучи скользили по стволам деревьев. Когда Кузьма пришёл домой, жена его уже ждала дома. Она с беспокойством поглядывала на небо. С запада шла туча, поглощая солнечный свет. Всё замерло.
Туча прошлась дождём и ушла. Дом был окутан ве-черней дымкой. Окна, из которых бил отражённый за-катный свет, как глаза, обозревали улицу. А вокруг царил покой.
Мария вышла в сад. Вышел и Кузьма. Он разгляды-вал яблоню. Рекс сидел рядом  и  тоже смотрел  на  это дерево. С каждого листика скатывались наземь прозрачные капли. На грядках Мария заметила сорняки.
– Совсем запустила огород, – подумала она.
Розовый куст, который она посадила под окном, чуть шевельнулся от ветерка, и с него посыпался дождь. Мария наклонилась к розе и, улыбаясь, понюхала её. Она была довольна. Егор расстался с Леной. И, хотя она не склонила его к возвращению домой в родное гнездо, но разрыв с этой сплетницей порадовал её.

Гришка был нервным, и не мог укротить свой нрав. Встретив горбатого, он стал бы мучиться, что тот до могилы обречён носить свой горб. Гришка верит, что люди, имеющие собственную точку зрения, рано или поздно разделят его взгляды, если он не поленится напоминать им почаще, что они заблуждаются. Он был не единственным человеком с подобным понятием.
Источником постоянных огорчений Гришки было то обстоятельство, что его инстинкт то и дело вступал в противоречие с нервами. Этим можно объяснить его постоянные неудачи.
Он считал, что если любит Лену, то рано или поздно она должна ответить ему взаимностью. После работы он ехал в автобусе, выходил недалеко от дома, где жи-ла Лена, с благоговением шёл мимо него и возвращался обратно. Он взял за правило, проходить под её ок-нами чуть ли ни каждый день, какой бы крюк не при-ходилось делать. Окончив эту прогулку и не подозревая, что это может показаться смешным, он, улыбаясь, поехал назад. Он не был бы счастливее, если бы пови-дал её. Спустя полчаса, он был уже дома. Подойдя к окну, он стал глядеть на огни и думать о Лене.
Он совсем не видел вещи такими, какие они есть. Грязи на лице, которое он хотел видеть чистым, не замечал, поэтому думал, что Лена может вести себя так, как ей хочется. Что ж, если она любит Егора, а не его? Но вот он узнал, что они расстались. Он почувствовал, что ему необходимо идти дышать свежим воздухом. Он шёл пешком со всей быстротой, на какую был способен. Знал он или нет, но ноги его несли к Лене.
Улицы в этот летний вечерний час были сплошным живым потоком. Заходящее солнце, припекавшее лицо, бросало свои лучи на спины встречных. Ветер, холодивший его спину, овевал их щёки. Он вошёл в комна-ту Лены, увидел нахохленную канарейку в клетке, диван. Лена сидела на диване, упираясь локтями в колени, подперев кулаками подбородок, устремив взгляд в пространство. Гришка сел у окна, глядя в сторону. Он говорил о незначащих ничего вещах, а потом объявил, что знает всё и не хочет быть назойливым, но если ей понадобится, он всегда к её услугам. Гришка смотрел на Ленины ноги и не видел, как её губы скривила усмешка. Но если бы он и видел, то не мог бы её понять. Он видел только любимую женщину.
Гришка ушёл, а Лена стояла на пороге, закусив губу. Он не видел, как она, вернувшись на свой диван, при-няла ту же позу, в какой сидела до его прихода.
По улицам, уставленным высокими домами, шло много людей. Они шли по двое, по трое, группами и в одиночку. Из всех, попавшихся на пути, Гришке каждый улыбнулся бы, если бы услышал его мысли.
Вскоре Гришка с Леной поженились.
– Умный бросил, а дурак подобрал, – говорили о нём за глаза, так как обычно люди не говорят в глаза, что о вас думают.
А Марии было жаль Лениного бывшего мужа. Он совсем спился.
– Ты готова пожалеть и блоху, которая тебя укусила, – говорит ей Кузьма.
– Но он несчастен. Он и спился только потому, что Лена сыграла с ним злую шутку.
– Нынешняя молодёжь не умеет держать себя достойно и слишком часто забывает о чувстве долга и приличиях. Отсюда все беды.
Мария не стала спорить с мужем. Она довольна, что Егор не женился на Лене, а Гришка чувствует себя счастливым. С ночного неба ему теперь ласково мигает звезда любви.

Прошло тридцать лет. Девушка, присутствовавшая на юбилее Марии, уже оформилась на пенсию и реши-ла навестить родное село. Немного погостила у родственников и сегодня уезжает домой. Поезд, на котором ей предстоит ехать, будет только завтра рано утром. Она решила переночевать у дяди Кузьмы. Это двою-родный брат матери.
На станцию Рассуха её повёз Евмен. Это ещё крепкий мужик: примется косить или метать сено - загляденье. Ему уже на восьмой десяток перевалило. Дети его выросли, живут отдельно от родителей, а они оста-лись вдвоём со старухой. По просьбе соседки он согласился отвезти её родственницу, которую помнил ещё девушкой, на станцию. Это была девушка среднего роста. Русые кудри ложились на её голове кольцами. На лице её с курносым носом и серыми круглыми глазами были густые замечательные тёмные  сросшиеся брови – союзные. По народному поверью, такие брови росли только у счастливых людей. Одевалась она во всё домашнее, как и все простые деревенские девушки. Потом она окончила институт и уехала из села.
С тех пор уже много времени прошло и вот теперь Евмен везёт её на станцию Рассуха. Всю дорогу он ве-село балагурил. Вокруг, насколько хватало глаз, рас-стилались поля. Но вот показался лес. Тут берёт начало река Рассуха. При виде леса Евмен пришёл в восторг.
- Ну, ты, каурая! – прикрикнул он на лошадь.
Его рубаха надулась парусом. Лошадь одним махом перескочила через ручеёк, который на некотором расстоянии отсюда превращается в реку. Вскоре они подъехали к станционному посёлку. Ещё немного и они уже въехали в Рассуху. Широкая улица, обставленная рядами изб, вела прямо к железнодорожной станции, прятавшейся в зелени берёз. Евмен мимо вокзала направился к дому Кузьмы. Деревянный дом под железной крышей весело смотрит своими окошками на приближающихся гостей. Двор огорожен жердями. Рядом с домом – сарай для скота, погреб, а в саду стоят пчелиные ульи. В конце огорода виднеется банька. В ней старики смывают с себя грязь.
У порога дома стояла толстая старушка в ситцевом платье и, заслонив глаза рукой, внимательно всматри-валась в гостей. Круглое рябое лицо, про которое сосе-ди говорят, что по ночам на нём чёрт горох молотит. Старость наложила свой отпечаток: по лицу разбежались морщины.
- Здравствуйте! – сказал Евмен, когда телега подкатила к дому.
- Здравствуйте, тётя Маша, - сказала Тома. – Вы меня не узнали?
- Ах, это ты, Тома! Как же, узнала. Давненько ты не была у нас, - проговорила старушка, обнимая и целуя Тому.
Евмен уехал домой, а Тому Мария пригласила в дом, не преминув всплакнуть.
- Проходи, - приглашала она Тому.
Если во дворе было царство Кузьмы, то в избе начи-нались владения Марии. От самого порога в горницу вела домотканая дорожка. В левом углу половину избы занимала русская печь. У стены стоит кровать. В красном углу – икона и обеденный стол с венскими стульями. В горнице одну стену занимали две кровати, у другой стены стоял диван, а угол занимало огромное дерево китайской розы.
- А где же дядя Кузьма? – спросила Тома.
- А он копается в огороде.
- А сын ваш где?
- Егор живёт в городе Кызыл. Он там большой начальник, - говорит Мария.
- А где Вера?
- Вера с нами живёт, сейчас она на работе. Она работает в Унече начальником станции.
Пришёл Кузьма с огорода. Худенький старичок одет в ситцевую рубашку-косоворотку и шаровары. Он любит в таком виде работать во дворе или в огороде, возиться с пчелами.
- Соловья баснями не кормят, - сказал Кузьма жене.
- Милости просим, - пригласила Мария гостью к столу, и все уселись за маленький деревянный столик.
Кушали все из одной миски деревянными ложками. Сначала похлебали щи, потом Мария подала тушёную картошку. После обеда стали расспрашивать гостью о жизни её семьи.
Вечером пришла Вера с работы. До полуночи беседовали хозяева с гостьей о разных разностях.
- Ну, заболтались мы. Пора и спать. Утро вечера мудренее, - сказал Кузьма.
Мария увела гостью в горницу. Она постелила ей на кровати пуховую перину. Подушка в ситцевой наволочке, взбитая руками старушки, высилась горой. Тома утонула в этой постели с головой. Мария с Верой легли спать на соседней кровати, а Кузьма остался спать в прихожей.
В окно глядела летняя ночь и синее небо, усыпанное звёздами. Под окном стоят пчелиные ульи, а за ними виден огород, засаженный картофелем. Где-то пере-кликаются собаки, прогромыхал поезд.
- Ты не спишь ещё? – послышался голос Марии.
- Нет.
- Хочу поговорить с тобой. Давно не виделись.
- Рассказывайте, тётя Маша. Обо мне уже всё переговорили, расскажите теперь о своей жизни.
- Мы с Кузьмой думали, что Вера выйдет замуж, на старости лет будем нянчить внуков, а она так и не вышла. Осталась старой девой.
- За кого выходить замуж? Вокруг одни пьяницы, - отозвалась Вера.
- Не все же пьяницы, - не согласилась с ней Тома.
- Парней путёвых нет, а за того, кто развёлся с женой, выходить я не хочу. С женой он не ужился. А со мной уживётся?
- Ты бы хоть немного пожила с ним. Родила бы ребёночка, а потом и развестись можно. Без мужа родить не стоит. У нас тут его байстрёнком будут называть, а без детей плохо. Родители помрут, останешься одна, и голову прислонить не к кому будет.
- Вот ты, Тома, правильно говоришь, - отозвалась Мария. – А Вера этого не понимает.
- А сейчас никого нет на примете? Ещё не поздно и сейчас родить.
- Да нет тут никого путёвого. Все поголовно спились. Тошно глядеть на них, - ответила Вера.
- Ты, Тома, помнишь моего Егора? – спросила Мария.
- Конечно, помню. Он женат?
- Женат, - уныло ответила Мария. – Была я как-то в гостях. В городе у него хорошая квартира. Сам он часто бывает в командировках. Приехала я к нему. Сын меня встретил, обрадовался. Собрались за столом всей семьёй, пообедали. Это был единственный раз, когда вся семья собралась за столом вместе. На следующий день Егор уехал в командировку.
- Ты, мама, погости тут, пока я вернусь.
- Егор уехал, а я походила из комнаты в комнату, посмотрела обстановку, - продолжает рассказ Мария. -  Жена его утром ушла на работу, дети – в школу. Их у него двое: дочь и сын. Пригорюнилась я одна. В обед пришли со школы дети. Сначала сын пообедал, а позже пришла дочь пообедала. Вечером пришла с работы Егорова жена, поела и повалилась спать. Пока я гостила, ни разу никто не поинтересовался, кушала я или нет. Никто ни о чём не спросил, не поговорил со мной. Так и уехала я, не дождавшись сына из командировки. Я не могу понять: что это за жизнь? Каждый сам по себе. У каждого своё занятие, никто никем не интересуется. Ни разу не собрались все вместе, чтобы обсудить свои семейные дела, поделиться новостями. А тут с Егором приключилась беда. Жена с детьми уехала к своей матери гостить, Егор остался один. Вечером вышел он из дома, напали на него хулиганы, избили. Он получил сильное сотрясение мозга, и теперь мучается с головой. Стал он жене не нужен. А тут и дочь заболела: рехнулась, бедолага. Лечат её в больнице, да толку нет. Тошно смотреть на них, а помочь ничем не могу.
Старушка заплакала. Слёзы так и сыпались из глаз. Мария слёз не вытирала и не стыдилась их.
- И день, и ночь думаю о них, - шептала она.
Потом она умолкла. Склонив седую голову на грудь, она неподвижно лежала в кровати, полная материнской тоски, и не находя утешения.
Пока старушка делилась своим горем с гостьей, летняя ночь была уже на исходе. Сумрак сменился светом занимавшейся зари, звёзды гасли. Набежал слабый ве-терок. Веяло покоем. В сочной зелени, подёрнутой ут-ренней росой, тоже тихо, но что-то скрытое висело в воздухе. Мы не замечаем, как в этой траве одна букашка пожирает другую и в этом пожирании друг друга – тайна жизни. Всё так же, как и у людей.
- Одной беды мало, толпятся они у ворот одна за другой, только успевай ворота открывать, - проговорила Мария. – Изо дня в день жду ещё какой-нибудь бе-ды. Ни жива, ни мертва. Так и живу в ожидании смерти. Долго ли ещё так буду жить – одному Богу известно.
Утром Тома села в вагон. Поезд тронулся. Сначала она думала о тёте Марии с её горем, а потом погрузилась в воспоминания. Когда она училась в институте, то приходилось часто ночевать у Пантелеевых. Поезд на станцию Рассуха приходил поздно. Тома боялась в потёмках идти домой и дожидалась утра у дяди Кузьмы. После окончания института она получила направ-ление на работу в одну из школ города Унеча.
Вместе с Томой работал молодой учитель Владимир Георгиевич. Парень симпатичный и хороший специалист. Отец и мать его жили в деревне. Володя был первенцем. Рос он, как и все дети, озорным и послушным одновременно.
В школе он преподавал математику. Был весёлым и общительным. Он много читал, обо всём мог здраво судить. Он любил деревню, и специальность выбрал для работы в деревне. Но в сельскохозяйственный институт не пошёл. Он знал работу хлеборобов и решил, что лучше всего поступить в педагогический институт. Все говорили, что работа учителя почётная, что ему доверено воспитание будущих строителей коммунизма. Словом, кругом почёт. И он подался в педагогический институт, благо он находился в относительной близости. Учитель – профессия благородная. Главное, надёжный хлеб. Пока живут на земле люди, будут и учителя.
В педагогический институт ребята шли неохотно, их принимали даже с невысокими баллами. Володя поступил без труда, учился старательно. Он знал, что никто ничего не принесёт ему на блюдечке с голубыми каёмочками. Каждый сам куёт себе счастье. И он ко-вал. В первый год работы в школе он показал себя с хорошей стороны, и его назначили завучем школы.

Тома дружила с Фаней с детства. Они учились в одном классе и окончили школу в одно и то же время. Но Фаня поступила в медицинский институт и стала врачом-терапевтом. Врач – профессия интеллектуальная. Почёта не меньше, чем у учителей.
Фаня проснулась от звука пастушьего рожка. Стадо прошло. Улица опустела. Фаня посмотрела на часы. Всего-то пять часов! Можно ещё поспать. Но тут она вспомнила о Томе. Она спит за перегородкой. Ей пора вставать. Тома позавтракала, собралась и к восьми часам отправилась в школу. Ступив за порог дома, она превращалась в Тамару Васильевну, преподавателя русского языка и литературы. А Фаня за порогом этого дома превращалась в Фаину Давыдовну, врача-терапевта. Вечером, вернувшись с работы, они снова становились друг для друга просто Фаней и Томой.
Тома с первых дней работы в школе с головой окунулась в комсомольскую работу. Володя посмеивался над её хлопотами, хотя на собраниях и совещаниях всячески превозносил деятельность Тамары Васильевны. К ней Владимир Георгиевич относился внимательно и доверял много такого, чего другим не мог дове-рить. Доверие Владимира Георгиевича льстило Томе. Вообще он нравился девушке. Было в нём что-то такое, от чего колотилось девичье сердце.
День выдался погожий, солнечный, безветренный. Поднявшись с постели, Фаня быстро сделала себе на керосинке глазунью, собралась и заторопилась на работу.
Людей на улице было мало. Каждое утро Фаня ходит на работу по Садовой улице. Дыхание осени чувствовалось во всём. Тут и там уже проступает желтизна. Ветер срывает охапки листьев и кидает их под ноги прохожим. Фане взгрустнулось, работа в больнице не такая уж романтическая, как ей казалось. Фаня проучилась в медицинском институте пять лет, в прошлом году получила диплом, комиссия по распределению направила её сюда. Работа, как работа.
Пройдя по Садовой улице до конца, Фаня свернула по тропинке к больнице. За небольшой речушкой, ко-торая дала название городу, меж высоких сосен поблё-скивали окна больничного корпуса. Здесь всегда ти-шина, воздух напоён ароматами леса, поют птицы. Правда, немного далековато от центра. В осеннюю слякоть без сапог не обойтись. Переступив порог здания, она очутилась в небольшой прихожей.
Врачебные пятиминутки в больнице проходили по одному и тому же порядку. Изо дня в день повторялся этот порядок. Все облегчённо вздохнули, когда заведующий больницей объявил конец пятиминутки.

Римма приехала в больницу с деревни. У неё был мучительный кашель, и сельский врач заподозрил у неё бронхит.
Римму положили в больницу.
– Полежи, отдохни. Скоро придёт врач. Он у нас хороший. Быстро вылечит.
Утром в палату к Римме вошла Фаня. Она быстро выслушала её.
– Дыши глубже. Ещё глубже. Ещё раз …
Потом врач вышла из палаты. Римма слышала, как за дверью доктор дала распоряжения медсестре по поводу её лечения.
Вскоре сестра принесла лекарства.
– Видишь, какая хорошая врач? Скоро вылечит те-бя, не волнуйся.
Римма улыбнулась. Затем её осмотрел главный врач.
– У меня туберкулёз? – спросила Римма.
– Нет, твоя болезнь не заразная, – называется она бронхиальной астмой. Лечение предстоит длительное, а результаты не всегда хорошие. Наберись терпения, даст Бог, поправишься.
Фаня обошла палаты, сделала назначения, затем прошла в ординаторскую. Хотелось, чтоб дежурство прошло спокойно. Она побывала в палате у Риммы, но больная спала.
В конце коридора около шкафа с лекарствами сидит старшая медсестра, готовит бинты и поглядывает в окно. Отсюда ей виден весь двор. Второй десяток лет ра-ботает она в больнице. Задумавшись, забыла про свою работу. Спохватившись, посмотрела в сторону ординаторской, но там было тихо. Должно быть, Фаина Давы-довна прилегла отдохнуть. Пусть вздремнёт хотя бы часок, а то целый день маялась на работе, к вечеру еле на ногах стоит. Старательная, добрая, чуткая к боль-ным Фаина Давыдовна в больнице недавно.
Из палаты её позвали.
– Сестра!
Она неслышными шагами направилась в палату. Свет был потушен, но в свете Луны хорошо видно.
– Что-нибудь нужно?
– Ещё бы подушечку под голову подложить. В го-ловах низко, шею отлежал.
– Сейчас, Иван Васильевич
Она подсунула под голову больного ещё одну подушку.
– Хорошо теперь?
– Спасибо, хорошо.
– Постарайтесь уснуть, Иван  Васильевич.
– Теперь хорошо, может, и усну.
Сестра осторожно прикрыла за собой дверь, снова принялась за свою работу возле столика. Теперь она думала об Иване Васильевиче. Хороший он человек. Работает директором школы.
Фаина Давыдовна, поджав под себя ноги, спала на диване. В ординаторской горел свет, и сестра, просунув руку в приоткрытую дверь, выключила его.
Фаня проспала до утра. Утром её разбудила медсестра. Фаня привела причёску в порядок. Сон не принёс ей отдыха. Дежурства её изматывали. Вчера целый день работала, ночь коротала на диване, а сегодня снова предстоит целый день работать. Врачей не хватало, и после ночных дежурств отгулов не давали. Но Фаня не отказывалась от ночных дежурств, потому что за них платили.
Фаня вышла на крыльцо. Лес вокруг больницы звенел от птичьего гомона. Сосны золотились в лучах солнца. Фане стало весело. Она сбежала по ступенькам, по тропинке между соснами выбралась на опушку. От солнечного света она даже зажмурилась.
    
Тома с Владимиром Георгиевичем была знакома ещё в институте. Теперь они работают в одной школе.
Однажды он под каким-то предлогом побывал у неё на квартире. Он умел интересно рассказывать, шутил и нравился девушкам.
– Какой у тебя поклонник! – говорила Фаня после его ухода.
– Ну, какой он мой поклонник?
-   Ты что, слепая? Ах, да, любовь слепа! А со стороны виднее. Да он с тебя глаз не сводит, Томка!
– Перестань, Фаня! Что тут такого, если он пришёл к нам?
– К нам? К тебе! Ну, не теряйся! Хороший парень. Мне бы такого!
Тома была скрытной, но она признавалась, что Владимир Георгиевич нравится ей. Он даже сделал ей предложение, но она сказала, что надо подумать. Коллеги уже поговаривали об их свадьбе, если, конечно, они её устроят.
Тома раздумывала: она простая деревенская девуш-ка, а он – начальник, общается с более высоким начальством. Справится ли она с той ролью, которую должна играть жена начальника? Она понимала, что не всю жизнь быть ему завучем, со временем поднимется и на более высокую ступень. Это пугало Тому. Когда он брал её под руку, ей становилось не по себе. Тома заметила, что Владимир Георгиевич близок ей по духу и как-то так получается, что он всегда знает, о чём она думает. Мысли её читает?
А что? Это даже хорошо: по крайней мере, они по-нимают друг друга с полуслова. Хороший парень! Не зря он нравится Фане. Вот бы ей ещё жених нашёлся! Сыграли бы вместе свадьбу. А может он никакой свадьбы не захочет?
Фаня молча смотрела в окно, по которому стекали струйки дождя. Судьба её была точно такой же, как и Полины Ивановны, только Фаня была моложе её, но это не мешало им подружиться. Фаня однажды побы-вала у Полины Ивановны дома. У неё была хорошая библиотека, и Полина Ивановна много читала.
– Приходи, бери  почитать, – сказала Полина Ива-новна.
Она подарила Фане книгу из своей библиотеки.
– Приходи, Фаня, чаще, – шепнула ей на крылечке Полина Ивановна.
   Фане хорошо было с Полиной Ивановной. Она ей заменяла мать. А Тома чувствовала, что Владимир Георгиевич входит в её жизнь. Она не могла устоять пе-ред бурным напором парня и всё чаще отождествляла себя с ним. Она думала о себе и Владимире Георгиевиче, как об одном целом. Тома постоянно думала о нём. Вот он сидит за столом завуча, склонившись над свои-ми записями. Вот он беседует с директором школы.
Тома заходила как-то в больницу проведать Римму. Они с ней учились в одном классе, но Римма, закончив девять классов, выскочила замуж за своего односель-чанина. Отец её после войны был назначен директором совхоза, и они с матерью уехали туда, оставив дочери дом и хозяйство. Теперь вот эта болезнь. Мало ей бронхиальной астмы, так ещё и язву желудка обнару-жили. Теперь ей предстоит операция.
– Операция неизбежна, – сказал хирург.
– А если Римма не выживет после операции? – волновалась Фаня.
- Состояние больной – внешне удовлетворительное, и операция не такая уж сложная, но всё дело усложняет астма.
Слов нет, хирург хороший, с этой операцией безусловно справится. Всё готово. Помыв руки, врачи прошли к операционному столу, на котором неподвижно лежала Римма, накрытая до подбородка простынёй. В изголовье стояла хирургическая сестра. Наклонившись, она успокаивала Римму.
– Вот увидишь, всё будет хорошо.
Хирург приступил к операции. Он работал молча. Сестра подавала шприцы, тампоны. Второй хирург ассистировал.
– Пульс? – время от времени слышится приглушённый марлевой повязкой голос хирурга.
Медсестра сообщает пульс хирургу. На лбу у хирурга выступили капельки пота. Куском чистой марли ему промокнули лоб. Хирург поблагодарил кивком головы. Он работал молча.
В операционной напряжённая тишина. С резким стуком падают в эмалированный таз зажимы с клочьями окровавленной ваты. Через несколько часов операция закончилась. Хирург устало стянул с себя халат, провожая глазами каталку, на которой увезли больную.
– Не волнуйтесь, всё будет хорошо, – сказал ему второй хирург.
Фаня проводила подругу до палаты, сбежала с ос-вещённого крыльца и окунулась в темноту. Шумели деревья, мокрая веточка сосны коснулась её лица. Дождь перестал, высыпали звёзды, дул сырой ветер.
Фаня дошла до своей квартиры. Шагнув во двор, угодила туфелькой прямо в лужу. Фаня, отомкнув дверь и не зажигая света, чтоб не потревожить Тому, разделась и легла.

Сквозь сосны пробивается неяркий рассвет. В мёрзлую осеннюю непогоду светится окно в послеоперационной палате. Няня целую ночь дежурит у постели Риммы. В ординаторской дежурит хирург. Закончив ночное дежурство, он вышел на свежий воздух, полной грудью вдохнул густой аромат сосновой смолы. Неторопливо прошёл по двору. На траве, посеребрённой утренней росой, оставались полосы его следов. Он не чувствовал усталости, будто и не дежурил всю ночь. Он никогда не позволял себе заснуть на дежурстве хотя бы на часок.
Операцию Римма перенесла хорошо, казалось, что жизнь её вне опасности. Однако к вечеру состояние её резко ухудшилось. Началось заражение крови. Римма потеряла сознание, тело горело в огне. Хирург не отхо-дил от неё и был мрачен. У изголовья на стуле сидит Фаня в белом халате, на голове белая шапочка.
Поздним вечером на другой день после операции Римма умерла. Известие о смерти Риммы передали в деревню. Её увезли, а Фаня долго стояла в ординаторской у окна, прислонившись лбом к стеклу, и думала.

В школе вместе с Тамарой Васильевной работала Лариса Александровна. Она преподавала немецкий язык. Владимир Георгиевич одновременно с ней подошёл к школе.
– Здравствуйте, Владимир Георгиевич, – улыбнулась Лариса Александровна.
– Здравствуйте!
Пропустив её вперёд, он скользнул взглядом по её фигуре.
– Отличная фигура, – подумал он.
Работа в школе шла своим чередом. Тома расстраивалась, когда ученики плохо справлялись с письменной работой, но Владимир Георгиевич успокаивал её.
– Не расстраивайся! Всё пройдёт – и хорошее, и плохое.
– Владимир Георгиевич прав, – подумала Тома. – Учителя стараются дать детям знания, и всё-таки их часто ругают, упрекают, что они плохо учат. Конечно, встречаются люди, которые за добро платят злом, но их не так уж много. Добрых людей больше.
Фани дома не оказалось, и Тома забеспокоилась, побежала в больницу.
– Почему ты не идёшь домой?
– Умерла Римма.
Тома сильно расстроилась. Как-никак они столько лет дружили. Девушек жители уважали. На улице здоровались с поклоном.

Обычно после работы Тома ходила по домам, чтобы побеседовать с родителями об их детях. Теперь она вечера проводила с Владимиром Георгиевичем.
В дверь кто-то постучал. Фаня на ночь накручивала волосы на бигуди. Ночь проводила с этими катушками на голове, а утром расчёсывала, и этой причёски хвата-ло на весь день.
– Хорошо Томке, – думала она. – У неё свои кудри, и бигудей не надо.
В дверь снова постучали.
– Кто там? – спросила она, выходя в сенцы.
– Мария Васильевна прислала за Вами, – сказала ей незнакомая женщина.
– А кто это, Мария Васильевна?
– Мария Васильевна? Неужто не знаете? Это учи-тельница нашей школы.
– А что с ней?
– Не знаю. Мне сказали, чтоб я Вас позвала, и чтоб Вы поскорее шли.
Она жила в доме на улице Садовой. Муж её тоже работал в школе. Фаня выключила керогаз.
– Не удалось порадовать Тому борщом, – подумала Фаня. – Вернётся Томка со школы, сунется поесть, а борщ не доварен.
Тщательно повязав платок, чтоб не были видны бигуди, Фаня схватила сумку, с которой ходила на вызов к больным, и пошла вслед за женщиной. Фаня вошла в спальню. На кровати лежала женщина в халате. Ма-ленькая, некрасивая, полная. На стене – ковёр, на полу – ковровая дорожка, на оттоманке – думки в расшитых наволочках.
Мария Васильевна преподавала в начальных классах, а её муж Николай Иванович – физику. Николай Иванович любил выпить и напивался так, что его ученики, погрузив на велосипед, как мешок с картошкой, возили по улицам города в качестве чуда.
Фаня посмотрела на больную.
– Вы можете сесть?
Со страдальческим выражением лица Мария Васильевна с трудом поднялась.
– Ах, если б Вы знали, как я мучаюсь с головой. Страшные боли, Фаина Давыдовна. Вы ещё не заму-жем? Я Вас понимаю. Вам пора иметь семью, а тут это не просто. Вы согласны со мной? Женихов нет. Трактористы, шофера, но Вы, врач, разве пойдёте за шофё-ра?
– Простите, но я пришла по вызову к больной.
– Ах, бросьте Вы.
В Фане росло раздражение против этой женщины.
– Для чего меня вызвали сюда? Она совершенно здорова, – думала Фаня.
Она достала резиновую трубку.
– Температуру измеряли?
– Что Вы? У меня не бывает повышенной температуры! А голова прямо раскалывается от боли, моченьки нет. У меня гипертония – повышенное давление. Это сейчас распространённое заболевание, и в первую очередь среди людей умственного труда.
Фаня занята своим делом, и не слушает Марию Васильевну. Мария Васильевна оказалась совершенно здоровой. Просто она придумала себе болезнь, которой не было.
– Фаина Давыдовна! Вы убедились в правильности диагноза?
Её тон вывел Фаню из себя.
– Вы о гипертонии? Это болезнь не только людей умственного труда. Она чаще поражает жирных людей. Вам следует больше двигаться!
– Боже мой! Да что ж это такое? Вы так грубы! Уходите, я не желаю Вас больше видеть!
Фаня дрожащими руками собрала свои инструмен-ты, затолкала в сумку.
– Жирная кукла! – подумала она, но этих слов она вслух не сказала.
– Я врач, а не собачка! Вы могли и сами прийти в больницу. Не велика барыня!
Не помня себя, она хлопнула дверью и бросилась бежать домой.
Тома в своей комнате проверяла тетради. Она была сердита на Фаню. Ускакала и даже записку не остави-ла. Потом будет оправдываться. Наверное, нашла себе кавалера. Ну, погоди, Фаня, вернёшься! У Пети Гуто-рова опять уйма ошибок. Растёт без родителей. Мать умерла, отец на фронте погиб. Его приютил у себя дя-дя. А Петя ленится учиться. Часто уроки прогуливает. Как-то шла Тома в школу, смотрит, а Петя среди суг-робов прячется от неё. А в школе занятия идут.
Стукнула входная дверь.
– Фаня, ты?
Тома направилась в соседнюю комнату. Фаня лежала, уткнув лицо в подушку, и рыдала. Тома бросилась к ней.
– Фаня, что с тобой? Кто тебя обидел?
Фаня, продолжая всхлипывать, рассказала Томе о случившемся.
– Из-за такого пустяка ты расстроилась. Плюнь и разотри!
– Ох, Тома! Развалилась в постели, смотреть противно. Почему не идёт в больницу? Люди идут за мно-гие километры. А что она за барыня?
Тома обняла подругу, села рядом на койку.
– Ай-яй-яй! Обидели бедненькую. Что же нам теперь делать?
– Перестань!
– Это ты перестань! Погляди на себя в зеркало! Дурочка ты, Фаня. Подумаешь, вызвали к больной, которая вовсе не больная.
Фаня перестала плакать.
– Прошу прощения, Фаина Давыдовна, я спешу на педсовет. Ауф виедерзеен.
– Ох, Тома! – Фаня улыбнулась, а Тома направилась к двери.
– Не пищать! Я пошла. На керогазе глазунья. Поешь, а потом довари борщ.
Тома ушла. Её считали тихоней, но Фаня знала, что она способна и накричать на человека.
Медленно наступали сумерки, по углам комнаты зарождались тени. На фотографии, прикреплённой к стене, лица расплылись. Это память о сокурсниках. Пятьдесят один новоиспечённый специалист. В комнате стало темно. Надо бы свет включить, но Фане лень встать. В такие вечера ей становилось скучно.
– Где же вы теперь, подружки мои? – думала она с грустью.
Она писала им, но ответа не получала. С ребятами со своего курса она была настороже.
– Замуж ещё успею, а дети пойдут – какая учёба? Сначала надо выучиться, – думала она.
Аккуратно посещала лекции, редко бывала в кино. Денег лишних не было. На последнем курсе её заприметил один парень. Фане он нравился. Она ходила на свидания с ним, бывала в кино, но потом перестала встречаться. Потом они по распределению угодили в разные места. Переписывалась она только с одной де-вушкой, а те, с кем жила она в одной комнате, на пись-ма её не ответили. Потом подружка вышла замуж, и переписка прекратилась.
Теперь у Фани новые знакомые, и кое с кем она подружилась, но Тома – подруга детства. С первого класса они учились с ней в одном классе и теперь живут на одной квартире. Сжились, как сёстры. Характер у Томы неуступчивый. Правду-матку прямо в глаза режет без околичностей. Работа у Томы сложная. Надо же, так учителям трудно приходится! Раньше Фане ка-залось, что в работе учителя ничего сложного нет. Те-перь Фаня убедилась, что жизнь у них не сахарная. Каждый день Тома возвращается со школы с ворохом тетрадей. С ума можно сойти за их проверкой! После проверки тетрадей Тома готовится к урокам на следующий день, что-то выписывает. Потом возится на кухне. Как она ещё успевает читать книги? Тома – агитатор. В клубе читает лекции, в школе руководит кружком. И как успевает Тома всё это делать?

Николай Иванович знал, что Мария Васильевна вовсе не такая больная, как уверяет всех вокруг. Когда Николай Иванович влюбился в Машеньку и взял её в жёны, он был молодым, подающим надежды учителем, но жизнь распорядилась иначе. Теперь и рассчитывать не приходится на что-то большее. Того и гляди за пьянки выгонят со школы. Николай Иванович никого не обижал.
– Всё исправимо в жизни, – говорил он. – Я верю, что у нас всё будет хорошо.
С утра он шёл в школу, проводил уроки. После обеда напивался. С годами характер его стал портиться. Но дальше слов он не шёл. В ответ на взбучку жены незлобно отругивался. Тома смотрела жалостно на сво-его коллегу, жалела Марию Васильевну. С учителями у неё были ровные дружеские отношения. Иногда к ней заходил и Алексей. Он пришёл к Томе, когда Фаня была на дежурстве. Свет ещё не зажигали.
– У меня к тебе просьба. Мой друг учится заочно, и он просил, чтоб ты помогла ему выполнить задание.
– У меня нет времени. Смотри, сколько тетрадей надо проверить, да ещё и другая работа есть.
– Он не торопит. Время есть. Помоги.
– Ладно. Оставь, посмотрю.
Но Алексей не уходил. В комнату пробивался свет Луны, стало светло. Взгляд Алексея даже в лунном свете был красноречивее всяких слов. Тома знала, что он её любит. Он обнял её и поцеловал.
– Не надо, – прошептала Тома, но тёплая волна обдала её сердце. – Она ещё ни с кем не целовалась.
– Тома! Томочка! – шептал он. – Я люблю тебя! Слышишь, Томочка? Я не могу без тебя. Выходи за меня замуж.
-   Я подумаю. Иди, Алёша. У меня много работы.
Они стояли в сенях на пороге в темноте и не знали, что сказать друг другу.
– Ну, иди, иди.
Тома легла в постель, оставив работу на потом. Вскоре она заснула. Утром она пришла на работу раньше всех. Ей хотелось увидеть Владимира Георгиевича. Но его ещё не было. Тома остановилась у окна и прижалась лбом к стеклу. Начал накрапывать дождик. Тома задумалась. Владимир Георгиевич больше не напоминает ей о своём предложении. Может, он передумал? И что она ответит Алексею? Прежде ей нужно решить с Владимиром Георгиевичем. Не навязываться же ей самой с объяснениями!
Тем временем, Алексей решил поговорить о женитьбе с отцом.
– Давно пора, – ответил ему отец.
– Как у тебя, папа, со здоровьем?
– Ничего, сойдёт.
– А как тут внуки твои?
– Здоровы.
– Великолепно. Дома всё в порядке, значит, беспокоиться не о чем.
– Не беспокойся, – вздохнул отец. – Вот женишься, тогда уж я успокоюсь. Когда же свадьба?
– Она должна ещё подумать.
– Ну, пусть подумает, – ответил отец.
Что ж, пока Тома думает, отец доволен выбором сына.

Мороз ударил перед праздником Октября. Земля, не покрытая снегом, промёрзла. Тучи взмыли ввысь, за-сияло солнце. Ветер срывал последние листья с деревьев. Скотину держат в хлевах. Не слышно пастушьего рожка. В огородах пусто. А земля дышит летним теплом изнутри, от её дыхания растения по утрам покрываются инеем.
Сады просматриваются из конца в конец. Синицы облетают каждое деревце, выискивая закоченевших насекомых. Тишина. Скрип калитки разносится в морозном воздухе далеко окрест. К восьми часам к школе сбегается детвора. По центральной улице неторопливо шагает Николай Иванович. У него от вчерашней по-пойки раскалывается голова, и он ничего не замечает вокруг. Тома давно уже в школе, ведёт урок в классе. Сейчас она, конечно, не Тома, а Тамара Васильевна. Перед ней за партами сидят тридцать пять учеников и с ожиданием смотрят на учителя. Сегодня они пишут сочинение. После объявления темы, тридцать пять ру-чек дружно клюнули в тетради, тридцать пять голов склонилось над тетрадями. А в это время Тамара Ва-сильевна по привычке молча обходит парты, загляды-вая в тетрадки.  Голова её занята своими думами. Сего-дня после уроков занятия хорового кружка. Надо про-вести перед праздником генеральную репетицию. Она со своим классом подготовила художественную самодеятельность к празднику Октября. Надо подготовить лекцию для родителей. Надо зайти к родителям Пети. Опять прогуливает уроки.
Владимир Георгиевич всегда точно в положенное время являлся в школу. Живёт он на квартире у завхоза школы. Хозяйка обстирывает его, убирает в комнате, готовит еду. Поглядывая на супругов-хозяев, он ловил себя на мысли о женитьбе, однако, откладывая её на неопределённое будущее. С Томой он, пожалуй, пото-ропился. Для будущего она, конечно, не подходит. Ему нужна городская, а не эта деревенская простушка. На-до уметь при плохой игре делать хорошую мину. У Томы таких способностей нет. Она и одеться, как следует, не может, и разговор поддержать с начальством не способна. Она вся выкладывается на работе. Она не понимает, что один человек ни черта не может сделать. Предположим, что он, Владимир Георгиевич, женится на Томе. Она будет любить его, будет предана ему. Всё это так. Но она наивная девушка. Она может испортить ему всю карьеру. Она добросовестна в работе, хорошо знает свою работу, однако, ему нужна не учительница, а жена, хозяйка. Тома не для него. Как ни жаль, а же-ниться на Томе не следует. Поспешил он со своим предложением.
Алексей тоже думает о Томе. С вечера он долго ворочается в постели. В доме тихо, только часы отсчитывают время: тик-так, тик-так.
Фаина Давыдовна в белоснежном халате стоит на крыльце. В эту ночь она дежурила. Вспоминая Полину Ивановну, она представляет себе, как ей будет в празд-ник тоскливо одной. Праздник! А в её квартире тихо. Во всех домах веселье, песни, пляски. А она дома одна чай пьёт. Надо к ней зайти. Так давно не видела её
Фаня с Томой ещё накануне вечером условились, что они будут стряпать на праздник.
– Испечём пирожки с картошкой? – спрашивает Фаня.
– Испечём, – соглашается Тома.
– Рыбы нажарим, – говорит Фаня.
– Нажарим, – кивнула головой Тома.
– Салат из капусты, суп с курицей, сварим картошки, – продолжает Фаня.
Фаня с Томой будут выглядеть не хуже других людей, хоть их и двое, только ты да я, да мы с тобой! Вино будет. Вдруг кто в гости зайдёт? Может, Володя за-глянет? Должен зайти, ведь он же ей предложение сделал. Без него и праздник не в праздник будет. Затопили печку. Дров им навозили целую машину. Сами распи-лили, накололи.
– А девчата работать могут! – толковали мужики, проходя мимо.
Но с суховатыми чурбаками они не справились.
– Ну их к чёрту! – махнула рукой Тома. – Хватит того, что нарубили.
Берёзовые дрова весело потрескивают в печи, жаром пышет печь. Девушки дружно пекут пирожки, варят курицу, потолкли варёную картошку. Наконец, Томе надоело толочься возле печи, и она принялась за салат.
– Ой, Тома! Куда ты столько много наготовила? Кто его будет есть?
– Не волнуйся! Едоки найдутся. Мужчины любят салат на закуску.
– Ты сказала: ;мужчины;? Их у тебя много?
– Что ты думаешь, на Владимире Григорьевиче свет клином сошёлся? Как бы не так! У нас в школе и другие есть парни. Прими это к сведению, Фаина Да-выдовна.
– Вот тебе и Тома. Только поглядите на неё! Ты меня вдохновила, Тома!
– А у тебя, может, есть кавалер? Предупредила бы!
– А ты насчёт Володи советовалась со мной? То-то.
К полудню всё было готово. Всё было расставлено на столе. В окна заглянуло солнце, в комнате стало светло. Праздник! Чинно уселись за стол. Тома пода-вила невольный вздох. У неё родители давно умерли, у Фани фашисты всех родных расстреляли. Томе стало грустно. Володя не идёт. Она не выдержала, вышла из-за стола.
– Пойдём подышать свежим воздухом, – предло-жила Фаня.
– Мне что-то от вина нехорошо, – ответила Тома. – Я лучше полежу.
Фаня ушла. Тома одна осталась дома. Послышались в сенцах чьи-то шаги.
– Можно войти?
– Володя? Заходи. Садись. Говорят, в праздник выпить не грех, – улыбаясь, Тома разлила по стаканам вино. Взгляды их встретились.
– Тома – моя жена? – подумал Владимир Георгиевич. – Исключено.
– Давай выпьем? – посмотрела на него Тома.
– Выпить можно. Не скрою, я сегодня уже выпил с хозяевами. Отличная самогонка у них. По случаю праздника можно выпить и ещё. Будь здорова.
– Закусывай. Чем богаты, тем и рады.
– Спасибо.
-  Ещё по рюмочке?
Начало смеркаться. Владимир Георгиевич встал и начал прощаться. Он ушёл. Тома молча проводила его. Когда стукнула щеколда, всхлипнула.
Давно затихли шаги Владимира Георгиевича, а Тома всё стояла в тёмных сенцах, её обуревали совсем не праздничные думы. Наконец, она нашарила в темноте ручку двери. Зажгла лампу. Со стола убирать не стала. Неяркий свет лампы освещал комнату.
А Фаня пошла к Полине Ивановне. Улицы пусты. Окна в домах зашторены. Стёкла дребезжат от топота ног. Люди веселятся. На мороз вылетают в одних ру-башках мужики, ошалевшие от самогона. В распахнутые двери вырываются песни.
А Владимир Георгиевич вышел от Томы и думал, куда бы ему податься. Остановился возле одного из домов, огляделся по сторонам и постучал в окно. Показалось лицо Ларисы Александровны. Она встретила его с зажжённой лампой, в халате.
– Я зашёл к Вам убить время. Не прогоните? Я готов волком выть на Луну, а ведь сегодня положено веселиться.
Лариса Александровна с удивлением слушала Владимира Георгиевича. Потом скрылась за занавеской. Вышла оттуда с тарелкой и двумя вилками.
– Владимир Георгиевич, будьте, как дома, – сказала Лариса Александровна.
На столе появились рыба, солёные огурцы, холод-ное мясо. Потом Лариса Александровна достала бутылку самогонки.
– Да, Владимир Георгиевич! Вчера у меня был день рождения, приходил мой троюродный брат. А сегодня целый день я сижу дома одна. Даже плакать хочется. Так, за что мы, Владимир Георгиевич, выпьем? За вчерашний день или за сегодняшний праздник?
Они выпили за день рождения.
– Закусывайте.
Оба рассмеялись. Вскоре Владимир Георгиевич почувствовал, что опьянел.
– Будем играть в молчанку? Когда у Вас будет свадьба? – спросила Лариса Александровна.
– Свадьба? – удивился Владимир Георгиевич. – С кем?
– Не прикидывайтесь, Владимир Георгиевич. Тамара Васильевна хорошая девушка, трудолюбивая.
– Лошади тоже трудолюбивые.
– Завидую я Тамаре Васильевне. Она и в самом деле хорошая девушка. Лучшей жены днём с огнём не отыщешь. Господи, как я ей завидую!
– Лариса Александровна, почему Вы ещё не вышли замуж? У Вас есть жених?
– Есть.
– Жаль. Мы бы могли с Вами пожениться. Мне нужна такая жена, как Вы, а не такая, как Тамара Васильевна.
– Идите, Владимир Георгиевич, домой! Уходите. Прощайте, Владимир Георгиевич!
Он шагнул к двери, навалился на косяк. Лариса Александровна нахлобучила на него шапку, сунула под мышку пальто и, открыв двери, подтолкнула его вперёд. Владимир Георгиевич шагнул в сенцы, спустился с крыльца. Дверь захлопнулась. Он одел пальто. Под-няв воротник, завернул за угол дома и двинулся прочь.

Полина Ивановна прямо засияла от радости, когда Фаня на праздник пришла к ней. Наставила на стол закусок и бутылку болгарского вина. Болгары большие мастера по части вин. Фаня уходила от неё, когда уже темно было.
Праздник кончился, начались будни. Фаня поздно вечером вернулась с работы, потыкала вилкой в холод-ную глазунью, завалилась в постель, не заметила, как забылась крепким сном. Её разбудила Тома.
– Вставай, Фаня! К тебе пришли.
– Отстань.
– Вставай! Человек тебя ждёт.
Пришлось вставать. Пошла на вызов. Проваливаясь выше колен в снег, она шла сквозь буран к больному. Обратная дорога ей показалась короче. Добравшись до своей калитки, Фаня схватилась рукой за грудь. Снег словно решил весь свет засыпать.
А с утра  – снова на работу. Фаня сидела за столом, придвинув к себе стопку историй болезней. Писать приходится столько, что и в палаты некогда заглянуть. И кто это придумал для врача ворохи бланков? Сколько приходится писать! А когда же людей лечить? На каждого больного надо исписать целую простыню бу-маги! Вот бы того, кто придумал всю эту канцелярию, на место врача посадить! Из коридора доносятся голо-са. Разговаривают две женщины.
– Да, хлебнула ты, Матрёна, горюшка!
– На то и доля женская. Теперь только на погост собираться.
– Фаина Давыдовна не пустит!
– Верно, не пустит!
Старухи перешли на шёпот, и Фаня не смогла ничего расслышать. В коридоре стукнула дверь, послышались чьи-то шаги.
– Ну, Матрёна, помирать не боишься? – послышался голос главного врача.
– А чего бояться? Поправилась у вас, теперь мне не до смерти.
У Матрёны две дочери замужние. Живут отдельно от матери. А сын после женитьбы вскоре умер. Осталась с Матрёной жена его да дочь. И вот Матрёна угодила в больницу. Пора, пожалуй, и выписывать уже её.

Владимир Георгиевич женился всё же на Ларисе Александровне, а Тамара Васильевна вышла замуж за Алексея. Она тогда была счастлива. Была молодость, и было здоровье. Всё было, да уплыло. Молодость ушла и унесла с собой здоровье. Навалились на неё болезни. Мужа она схоронила и сейчас она переживает не луч-шую часть своей жизни. Но Тамара Васильевна верит, что она со временем будет ещё счастлива. Жизнь окрашена в чёрные и белые полосы, как зебра. За чёрной полосой придёт светлая полоса. Тамара Васильевна верит в это, и эта вера помогает ей выстоять перед ударами судьбы.