Царь увидел пред собой...

Царь увидел пред собой
Столик с шахматной доской.
Вот на шахматную доску
Рать солдатиков из воску
Он расставил в стройный ряд.
Грозно куколки стоят,
Подбоченясь на лошадках,
В [коленкоровых] перчатках,
В оперенных шишачках,
С палашами на плечах.

Тут лохань перед собою
Приказал налить водою;
Плавать он пустил по ней
Тьму прекрасных кораблей,
Барок, каторог и шлюпок
Из ореховых скорлупок –
<                >
А прозрачные ветрильцы
Будто бабочкины крыльцы,
А верёвки………………….
И вот что об этих стихах ещё в 1939-м году написала Анна Ахматова: «Впервые Пушкин начал обрабатывать “Легенду об арабском звездочёте” в 1833 году. К этому времени относится набросок “Царь увидел пред собой…“, написанный тем же четырёхстопным хореем, что и “Сказка о золотом петушке”. Первые десять стихов этого наброска представляют собой кусок легенды Ирвинга, не использованный Пушкиным в «Сказке о золотом петушке». В легенде эти фигурки (или, как Пушкин называет их, куколки) – магические изображения вражеских войск, которые при прикосновении волшебного жезла либо обращаются в бегство, либо начинают вести междоусобную войну и уничтожают друг друга. И тогда та же участь постигает наступающего неприятеля. У Пушкина этот мотив усложнён. Вторая половина наброска представляет собою описание такого же игрушечного флота» (1).
А я, прочитав этот комментарий от 1939-го года, сегодня восклицаю: «Эх, Анна Андреевна! Ведь если бы вы расшифровали этот набросок, то наверняка бы получили Сталинскую премию!» Однако никакой расшифровки наброска и его «усложнённых мотивов» до сих пор так и не случилось... И премий тоже.
Ну, что ж, одеваю очки, беру лупу и смотрю глазами следователя. И сразу вижу, что Пушкин, надев на голову «солдатикам из воску» некие древние «шишачки», совсем неуместно вооружил их современными ему палашами! И действительно, палашей как таковых в древние времена не было, поскольку, как говорит в своём словаре В.И.Даль: «Палаш - меч наших времен, в тяжелой коннице». Повторю: «наших времён»!!! Т.е. времён пушкинских, поскольку Даль современник Пушкина. Ну, и как же тогда Даль называет рядового тяжёлой конницы? Правильно, «палашником»!!
И действительно, заглянув в «Дела давно минувших дней», т.е. в пушкинского «Руслана», мы никаких палашей и не встретим, поскольку все воины там, как и положено, бьются мечами. Взамен же мечей палаши, как известно, появились лишь в XVI-XVII веках. Но знал ли об этом Пушкин? Конечно, знал, а то бы и не упоминал в своём первом стихотворении под названием «К Наталье» некоего «кавалергарда В каске, с длинным палашом» (2). Так-так, и каска и палаш вместе, а это уже горячее. Почему горячее? Да потому, что Даль говорит о «шишаке», что это не просто шлем, а «каска с гребнем или с хвостом», и, касаясь тяжёлой конницы, пишет: «у нас один из кирасирских гвардейских полков называется кавалергардским, другой конногвардейским». Сразу же смотрим, что кавалергардов Пушкин не очень-то и любил и даже называл их «шаромыжниками» (3). А вот насчёт гвардейских кавалеристов Конного полка надо быть осторожней, поскольку Германн, под маской которого в своей «Пиковой даме» спрятался Пушкин, любил посещать дом конногвардейца Нарумова.
Однако справедливости ради, надо сказать, что в пушкинские времена к тяжёлой коннице, вооружённой палашами, кроме кирасир и родственных им кавалергардов, относились ещё и драгуны. И совсем не зря Пушкин в своей «Истории Пугачёва» пишет про драгунов, которые «ударили в палаши» (4). И поэтому мы пока не можем ответить на вопрос: а кто же именно из солдат тяжёлой конницы, вооружённой палашами, подразумевался Пушкиным в лице его «солдатиков из воску»? Хотя уже и можем сделать вывод о том, что Пушкин совершил намеренную ошибку, объединив в своём наброске древние шишаки и современные палаши вместе.
Ну, и конечно, такие старинные головные уборы как «оперённые шишачки» вновь вернут нас к пушкинскому «Руслану», где мы и найдём разные «косматые шлемы» («Травой оброс там шлем косматый» - PЛ III 165), о которых Словарь языка Пушкина (далее – СЯП) говорит: «Украшенные хвостами, перьями». Кстати, «косматость» в виде перьев в «Руслане» присутствует даже и на шлеме волшебной головы, с которой решил сразиться Руслан. Ну, а теперь задумаемся: уж не относятся ли «куколки» со своими «шишачками» к рыцарям? Ведь если говорить о «шишачках», то даже и в «Руслане» не совсем ясно, какой шлем - от витязя или от простого воина – подобрал для себя Руслан в «долине смерти» после того, как оказался «с последней битвы безоружен» (5)? Ответа Пушкин не даёт, хотя и пишет про Руслана: «Он поднял щит, не выбирая, Нашёл и шлем, и звонкий рог». И вот это-то «не выбирая» и оставляет возможность предполагать, что шлем мог быть и от простого воина, и от слуги витязя.
Однако, стоп! А перчатки?! Перчатки-то (а так Пушкин порой называет и «рукавицы») в данном наброске вовсе не для витязей! Ведь коленкоровые перчатки - это перчатки из хлопчатобумажной ткани, а рыцарская рукавица, как говорит нам В.И.Даль: «с тылу руки покрыта броней, и с ладони не подшита, а держится на руке двумя кожаными скобками», а СЯП дополняет: «железный футляр, надеваемый на руку для предохранения её от ранения». И действительно Руслан у Пушкина «тяжкой рукавицей С размаха голову разит» (6), а Фарлаф тоже имеет соответствующие перчатки. И такие же перчатки есть и у «сражённого рыцаря», о котором Пушкин ещё в 1815-м году писал: «Чугунные латы на холме лежат, Копье раздробленно, в перчатке булат, И щит под шеломом заржавым» (7). И то же самое у Альбера из «Рыцарских времён», говорящего: «На мне была железная рукавица» (8). И совсем немудрено, что такой рукавицей Альбер убил конюшего Якова. А вот у «солдатиков» из пушкинского наброска какие-то тонкие перчатки, перед которыми даже шерстяная руковица Гассана, массажиста из тифлисской бани (9), и то выглядит солидней.
Насторожились? И хорошо! А теперь посмотрим, что Пушкин не пишет, как Вашингтон Ирвинг, «столик вроде шахматного», а без всякого «вроде» уверенно указывает на шахматную доску. А это уже сигнал к тому, что правила шахматной игры должны учитываться. И нами, и царём из наброска, да и самим автором. А с учётом этого я спрошу: а что за «стройный ряд» из однородных «куколок» вообще может быть на шахматной доске? Ответ прост: это первый ряд в построении шахматных фигур, состоящий из одних пешек. Немедленно заглядываем в черновые варианты данного наброска, где и находим подтверждение нашей версии в виде пушкинских слов: «Перед пешками стоят»! Смотрим у Даля значения слова «пешка»: «рядовая, простая шашка, шахматочная пехота» и «Рядовой, простой, подчиненный, ничтожный человек, который должен молча повиноваться». Однако причём же тут лошадки, которые к пехоте никакого отношения не имеют?
Подумаем, а пока обратим внимание, что пушкинские «куколки» почему-то не сидят на своих лошадках, а «стоят», хотя в черновике Пушкин допускал и вариант «все сидят». Но кто эти «все»? И вот, вдумавшись, мы начинаем понимать, что сидят-то на лошадках солдатики, которые лишь часть «куколок», а вот сами «куколки» - «стоят»! Т.е. «куколки» - это цельные конные фигурки, под которыми, хоть и условно, но могут подразумеваться пешки. Т.е. в отличие от пешек В.И.Даля, определяемых как «шахматная пехота», мы видим пешки Пушкина, которые можно понимать лишь в более узком смысле, т.е. как «рядовая, простая шашка». И действительно, если под куколками подразумеваются рядовые солдаты, то поставь их хоть в пехоту, хоть посади на лошадок, в их звании прибавки не будет! Но всё же не совсем понятны мотивы, заставившие Пушкина вместо т.н. «шахматной пехоты» выстраивать конников.
Смотрим далее и видим, что в черновике наброска после слов о пешках, которые «стоят», имеется и вариант - «Воеводы на лошадках». Т.е. Пушкин и воевод посадил на неких «лошадок», хотя само по себе это слово в терминологии шахматной игры вообще отсутствует. Если, конечно, не уподобляться безграмотному вору из кинофильма «Джентльмены удачи», который говорит во время игры в шахматы: «Лошадью ходи, свободы не видать!» Но перед нами слова отнюдь не безграмотного, а наоборот – очень грамотного члена Российской академии, составлявшей толковые словари!
И правда, почему же Пушкин не употребляет уместное для шахмат слово «кони»? Уж не потому ли, что кони в шахматах никогда не стоят в первом ряду рядом с пешками, а всегда размещаются сзади них? И действительно, в черновом варианте данного наброска мы видим слова: «Сзади …. в перчатках». Но сзади при расстановке на шахматной доске как раз и располагаются более весомые фигуры, которым подходит название «воеводы» (т.е. ферзь, король, офицеры или слоны, ладьи и те же кони). Это как бы «начальствующий состав», из-за чего Пушкин и не пишет «коленкоровые перчатки», поскольку перчатки у «воевод» должны быть рыцарскими! Т.е. железными, как и у витязей пушкинского «Руслана».
Однако нужно ли зацикливаться на «Руслане», где «Преданья старины глубокой»? Ведь я уже не раз говорил, что исследование лучше начинать с «ближнего круга», т.е. с пушкинских произведений, близких по времени к тому, которое изучается в данный момент. А вот таковым-то и является стихотворение «Бонапарт и черногорцы» из пушкинского цикла «Песни западных славян», которое датируется 1833-1834г.г. и которое показывает нам «косматость» в отношении (внимание!) КИРАСИР. Именно оттуда слова о Наполеоне, который против непокорных черногорцев шлёт «косматых кирасир». Т.е. от «косматых шлемов» пушкинского «Руслана» мы выходим на «косматых кирасир» императора Наполеона. Ну, а поскольку Анна Ахматова под маской Дадона видела (а мы это подтвердили!) императора Николая I, то и нам впору задуматься: а не прячет ли Пушкин под маской царя из наброска не только императора русского, но и французского? И не могут ли тогда под французскими кирасирами подразумеваться русские? Тем более что в изучаемом наброске рать, выстраиваемая царём, вполне может называться и русской, и царской…
А кстати, уж не любил ли сам Николай I поиграть с солдатиками? Что-то уж довольно подробно Пушкин в своём наброске и черновике к нему описал и оружие, и обмундирование «рати солдатиков». И к чему это? А всё к тому, что «В 1833 году император выступил инициатором изучения истории военной униформы. В связи с этим составлялись описания и зарисовки одежды, снаряжения и вооружения российских войск со времён создания регулярной армии. Особой отраслью прикладного искусства, находившегося под личным покровительством императора, стало изготовление из алебастра или папье-маше небольших фигурок с изображением рядового и офицерского состава различных пехотных и кавалерийских частей… Как в Петербурге, так и в Царском Селе, полки кабинетов Николая Павловича в Зимнем дворце занимали эти многочисленные фигурки, выполнявшие роль наглядных пособий» (10). Ну, а о том, что изучаемый нами набросок писался именно в 1833-м году, я уж повторять и не буду.
А теперь давайте поставим в ряд слова-сигналы из данного наброска и стихотворения «Бонапарт и черногорцы»: царь, конная рать, косматые кирасиры, палаши на плечах, построение в «стройный ряд». Ничего не напоминает? Не буду отправлять вас, дорогие читатели, к историческим книгам и энциклопедиям, описывающим кавалеристов XIX века, а всего лишь предложу увидеть строй оживших царских «куколок» своими глазами. Где? А в кинофильме Владимира Мотыля «Звезда пленительного счастья» (фильм есть в интернете!), где на 22-й минуте перед вами предстанет Сенатская площадь от 14-го декабря 1825-го года со всеми стоящими там войсками. И если на картине художника К.И.Кольмана «На Сенатской площади 14 декабря 1825 года», написанной в 1830-е годы, вы можете увидеть конногвардейцев, стоящих к зрителю спиной, то уж фильм Мотыля покажет их и спереди. И при этом вы легко убедитесь, что на головах у них каски, имеющие высокие волосяные гребни, а в руках - обнажённые палаши!!! Именно эту тяжёлую, и весьма грозную на вид, кавалерию «с палашами на плечах» и выставил Николай I против мятежных декабристов. И именно поэтому Пушкин в своём наброске заставил самого царя расставлять на шахматной доске фигуры, хотя в первоисточнике такого нет. Ведь в легенде Ирвинга царь подошёл к «столику вроде шахматного», где все деревянные фигурки уже не только стояли, но даже и двигались. А Пушкин показал своего царя зачинателем игры, расставляющим фигурки на доске самостоятельно! И мы понимаем, что этот царь и является инициатором предстоящей игры.
Ну, а в фильме Владимира Мотыля всё верно, поскольку палаши – это традиционное оружие тяжёлой конницы, а у рядовых пехотинцев, стоявших в каре на Сенатской площади, в качестве холодного оружия были всего лишь тесаки. А глядя, что на Сенатской площади кирасиры Конного полка в белых мундирах, мы, проверив цвет такого обмундирования на панораме «Бородинская битва» и в книге Аллы Бегуновой «Путь через века», смело можем отсеять из подтекста данного наброска драгунов, которые хоть и были кавалеристами с палашами, но имели форму зелёного цвета.
Всё это в совокупности и позволяет предположить, что Пушкин в своём наброске отнёс «солдатиков» с палашами к белым шахматным фигурам. И вот тут мы, помня о шахматных правилах, вправе задуматься не только над «солдатиками» с «шишачками», но и над вопросом: а где же в данном наброске рать, противостоящая им на шахматной доске? Ищем-ищем, но её описания нет! А почему? Уж не потому ли, что черные фигуры были расставлены до того, как царь стал выстраивать «рать» со своей стороны? Или же слова в черновике «Строй за строй расставил он» намекают нам о возможности противоположной «рати солдатиков» в виде ещё одного строя? Но тогда мы имеем в качестве намёка всего лишь одно слово «строй». Маловато!
Однако хорошо уже то, что, опираясь на версию о 14 декабря 1825-го года, как о времени действия данного наброска, мы можем понять мотивы, заставившие Пушкина под видом «куколок» поставить не пехотинцев, а конников: он опирался на факты и подразумевал при этом построение царём гвардейцев Конного полка на Сенатской площади! Но откуда же Пушкин знал все детали построения войск 14 декабря 1825-го года и даже то, как выглядели тогда его друзья, которых он впоследствии изобразил на своих рисунках? А хотя бы от своего родного брата, о чём Т.Г.Цявловская пишет следующее: «Очень вероятно высказывавшееся предположение, что облики Кюхельбекера и Рылеева изображены Пушкиным под впечатлением рассказов брата его Лёвушки, случившегося 14 декабря на Петровской площади. Учитель Льва Пушкина, Кюхельбекер, увидев его среди мятежников, взял его под своё покровительство, подвёл к А.И.Одоевскому со словами «Примем этого юного воина». Безоружному юноше вручил он жандармский палаш…» (11). Вот вам и ещё один палаш на Сенатской (Петровской) площади, правда, жандармский.
Ну, а о том, как Николай I выманил 14 декабря 1825-го года заговорщиков на Сенатскую площадь, я уже говорил в главе «Кто разбудил декабристов?» И действовал он по примеру короля-провокатора, о котором В.Ирвинг писал: «Абен-Габуз… всячески поддевал и оскорблял соседей, чтобы те напали лишний раз» (12). И понятно, что Пушкин, взявшись за написание отрывка «Царь увидел пред собой», не зря обратил внимание на провокатора Абен-Габуза, напомнившего ему Николая I во время восстания декабристов. А немного позже тот же Абен-Габуз явится у Пушкина прообразом и другого, весьма скрытого, провокатора - Дадона из «Золотого петушка», т.е. царя, приведшего к гибели своих же воинов.
Однако причём же здесь царь Дадон, если обе рати в «Золотом петушке», возглавляемые его сыновьями, погибли ещё до того, как он появился на поле боя и увидел, что «рать побитая лежит»? Как он мог, находясь дома, спровоцировать военное столкновение? Ответ лежит всё в том же источнике «Золотого петушка», т.е. в легенде В.Ирвинга, где о царе пишется следующее: «Абен-Габуз разыгрывал у себя в башне яростные кукольные сражения. Для старца, как он, не слишком подвижного, это было просто замечательно: такое удобство – воевать в четырёх стенах и сметать целые армии, как мушиные рои!»
А способ уничтожения Ирвинг описывает так: «Царь Абен-Габуз приблизился к столику вроде шахматного, на котором были расставлены деревянные фигурки, и, к изумлению своему, увидел, что все они движутся. ….
– Ты зришь, о царь, - сказал звездочёт, - живое свидетельство того, что неприятель твой ополчился на тебя. Верно, они уже в горах, идут перевалом Лопе. Хочешь посеять среди них страх и смятенье, дабы они отступили без кровопролития, - рази их тупым концом волшебного копья, а ежели нужны раздоры и убийства – бей остриём.
Лицо Абен-Габуза потемнело; он жадно схватил копьё дрожащими пальцами и, тряся седою бородой, просеменил к столику
- О сын Абу Аюба, - возгласил он, подхихикнув, - а прольём-ка, пожалуй, немного крови!
И, сказав так, он поразил волшебным копьём нескольких куколок, а других ударил древком. Те грянулись замертво, а эти обратились друг на друга и начали свалку и побоище.
Не без труда звездочёт удержал руку миролюбивейшего государя, не дав ему истребить недругов всех до единого; и уговорил его покинуть башню и выслать лазутчиков к перевалу Лопе.
Те вернулись с известием, что христианское войско углубилось в сьерру и было уже почти в виду Гранады; но среди них вдруг вспыхнули раздоры, началась братоубийственная резня, и они отступили назад. Абен-Габуз возликовал…» (13).
Прочитав же этот отрывок, мы замечаем, что Пушкин:
1. превратил зарубежные войска из легенды Ирвинга в рать, которая для Дадона СВОЯ.
2. Разделил, как на шахматной доске, свои войска на две противоборствующие рати.
3. Заставил всех ратников погибнуть, тем самым вернув нас к легенде Ирвинга, где король стремился дистанционно, т.е. не выходя из дома, истребить «недругов всех до единого».
Повторю: «всех до единого»! А именно «все до единого» и были убиты перед шатром Шамаханской царицы. И понятно, что мы задумываемся не над этой царицей, которая может показаться злой и коварной, а над Дадоном как над царём, спровоцировавшим бой между ратями по примеру короля-провокатора Абен-Габуза.
Однако сразу же оговорюсь, что вовсе не следует считать, что в «Золотом петушке» ущелье, где произошло братоубийственное побоище, это Сенатская площадь 14 декабря 1825-го года, поскольку скрытая в «Золотом петушке» хронология с декабрём 1825-го года никак не совпадает. Так же как и не совпадает она и с той хронологией, которая была определена Анной Ахматовой. Она совпадает лишь с хронологией отрывка «Царь увидел пред собою», от которого, как от образца или подсказки, тянутся ниточки ко многим произведениям Пушкина.
А, кстати, – а были ли в действительности «братские» войска и их разделение 14 декабря 1825-го года? Да, это было! Барон Розен, член Северного общества, в этот день со словами «должно идти на помощь нашим братьям» хоть и привёл своих солдат к Сенатской площади, но пройти на неё не смог из-за уже стоявших в оцеплении войск. А потому он и вынужден был избрать выжидательную позицию на мосту, заблокировав при этом войскам, находящимся сзади, проход на площадь. И мы верим его словам, что «Преданность войск к престолу была не безусловная: она колебалась в эту минуту» (14).
То же самое касается и других. Так, например, некоторые солдаты Московского полка не решились выйти на Сенатскую площадь со своими однополчанами, а стали тут же в оцепление. Свои - против своих! Толку же от николаевских кирасиров было мало, поскольку убивать пехотинцев, стоявших в каре декабристов, кавалеристы не хотели. «Гвардейская кавалерия, - писал М.А.Бестужев, - лишь обскакивала каре» (15). Сочувствие же осаждавших выразилось, например, и в том, что один из артиллеристов отказался стрелять по восставшим, заявив: «да ведь свои же!» Кроме того, некоторая возможность перехода присягнувших на сторону восставших оставалась. И всё тот же Розен не зря пишет о восставших: «Эта сила на морозе и в мундирах стояла неподвижно в течение нескольких часов, когда она могла взять орудия, заряженные против неё. Орудия стояли близко под прикрытием взвода кавалергардов, под командою члена тайного общества И.А.Анненкова. Нетрудно было приманить к себе л.-гв. Измайловский полк, в котором было много посвящённых в тайные общества» (16).
Риск у Николая I, конечно, был, но в отличие от декабристов, повторю, его риск был хорошо просчитан. И тогда выходит, что разыгрывавший на шахматной доске свою партию Абен-Габуз через царя из отрывка «Царь увидел пред собой» приводит нас не только к Дадону, но и к самому Николаю I, успешно разыгравшему свою кровавую «шахматную партию» 14 декабря 1825-го года.
Ну, а нас продолжает мучить вопрос: и куда же это делась рать, противоположная «рати солдатиков» из изучаемого нами наброска? Ведь мы твёрдо знаем, что Пушкин-Плюшкин никак не мог убрать эту вторую рать, не показав её в каком-нибудь другом месте более подробно, чем в «Золотом петушке». В последней же сказке нам ясно, что такой ратью была та, которую привёл старший сын Дадона. Почему? Да потому, что она, как и войско декабристов 14 декабря 1825-го года, первая пришла на поле боя. Однако, стоп! Да вот же эта рать из Петербурга, которую Пушкин «любит» и которую он почти синхронно с изучаемым нами наброском (т.е. в том же 1833-м году!) перекинул в следующие стихи «Медного Всадника»:
Люблю воинственную живость
Потешных Марсовых полей,
Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость,
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамен победных,
Сиянье шапок этих медных,
На сквозь простреленных в бою.
Ну, наконец-то, высветились: и «строй» (а это слово, напомню, было для нас единственным намёком о противостоящей рати!), и пехотинцы, и даже неуказанные на шахматной доске кони! Но, стоп-стоп. Ведь в строю лишь пехота и кони!! А где же всадники?!! Покурить вышли? Да, и почему в один (!) строй Пушкин не только втискивает пехоту и коней (лошадок нет!!), но и видит у них некую «красивость»? Уж не потому ли, что тут имеется строй в значении "воинская часть, построенная рядами"?
Однако в этой воинской части не могут быть в одном строю пехотинцы и конники. Вспомним пушкинскую «Полтаву»: «Волнуясь, конница летит; Пехота движется за нею» (П III 165). А почему так? Да потому, что пешие солдаты не могут догнать более быстрых всадников. Хоть на поле Полтавской битвы, хоть при парадах, на которых всегда кавалерия отделялась от инфантерии (т.е. пехоты). Кроме того, мы обращаем внимание, что Пушкин называл декабристов «друзьями, товарищами, братьями», а в его творчестве 1820-х годов кони – это почти всегда друзья и товарищи всадников. Вот некоторые примеры:
1. «А где мой товарищ? - промолвил Олег: - Скажите, где конь мой ретивый?" (17).
2. «В молчаньи, рукой опершись на седло, С коня он слезает, угрюмый, И верного друга прощальной рукой И гладит и треплет по шее крутой (18).
3. «Его богатство - конь ретивый, Питомец горских табунов, Товарищ верный, терпеливый» (19).
4. «Басманов…Всегда народ к смятенью тайно склонен: Так борзый конь грызёт свои бразды; На власть отца так отрок негодует; Ну, что ж? конём спокойно всадник правит, И отроком отец повелевает. Царь: конь иногда сбивает седока, Сын у отца не вечно в полной воле» (20).
Особо обратим внимание, что в последнем примере речь идёт о тайной склонности народа к смятению и при этом сразу же упоминается конь, грызущий удила, а царь тут же и говорит о своеволии этого коня, который «сбивает седока». Но где же такие своевольные кони в творчестве Пушкина 1830-х годов? Где кони, которые «сбивают» людей? Ответ прост: они в «Коньке»! Сначала они показаны автором в виде «двух коней золотогривых», с которыми не могли справиться царские конюхи:
Повели коней в конюшни
Десять конюхов седых,
………………………….
Но дорогой, как на смех,
Кони с ног их сбили всех,
Все уздечки разорвали
И к Ивану прибежали.
А позже подобные кони появляются и в присказке к третьей части «Конька»:
Та-ра-рали, та-ра-ра!
Кони вышли со двора;
Вот крестьяне их поймали
Да покрепче привязали.
И сразу же вопрос: если своевольные кони это декабристы, то какое же отношение они могут иметь к скрытому времени действия «Конька», которое уже во второй части сказки определяется 1829-м годом, т.е. временем «похода» Ивана за Жар-птицей, совпадающим со временем пушкинского «Путешествия в Арзрум»? Отвечаю: прямое! Ведь Пушкин в 1829-м году хоть и побывал, как Иван, возле горного «ручья» (т.е. кавказских минеральных вод), но после этого проехал в Закавказье, где как раз-то в действующей армии и служили, отбывая наказание, его «друзья, товарищи, братья». Т.е. - всё те же декабристы. И надо же такое совпадение – именно в том полку, которым командовал его друг Н.Н.Раевский (а ему тоже пришлось посидеть в тюрьме по подозрению в связях с декабристами!) и в котором Пушкин встретил «старых приятелей», т.е. давно знакомых ему декабристов: И.Г.Бурцова, В.Д.Вольховского и М.И.Пущина, кони сорвались с привязи!!! Вот описание этого момента в третьей главе пушкинского «Путешествия в Арзрум»: «Посреди ночи разбудили меня ужасные крики: можно было подумать, что неприятель сделал нечаянное нападение. Раевский послал узнать причину тревоги: несколько татарских лошадей, сорвавшихся с привязи, бегали по лагерю, и мусульмане (так зовутся татаре, служившие в нашем войске) их ловили».
Но это перекличка по времени и по субъектам (кони-декабристы), а где же по месту действия третьей части «Конька»? Ну, как я уже говорил, следующая после вышеуказанных строчка присказки «Сидит ворон на дубу» уже намекает нам на тот «дуб зелёный», который рос на пушкинском Лукоморье. А Лукоморье, как мы уже знаем, это славный город Петербург! Это то «небо», на котором в «Коньке» живёт Месяц-мать со своим сыном по имени Солнце. А вот в предыдущей пушкинской сказке это был остров, на котором опять же без мужа, но с сыном Гвидоном жила ещё одна мать-одиночка, т.е. жена Салтана. А если кому-нибудь хочется узнать более точный адрес этого острова, то это остров Заячий, с которого и начался Петербург. А точнее, это Петропавловская крепость, где имеется известный собор, о чём автор «Конька» нам любезно сообщил словами «А на тереме из звезд Православный русский крест».
Кроме того, в «Салтане» дополнительно установить точное место проживания Гвидона нам может помочь та его предпринимательская деятельность, которую он весьма активно развернул на своём острове. Какая? А вот такая: «Из скорлупок льют монету Да пускают в ход по свету»! Не поняли? Ну, тогда сообщаю вам следующие исторические сведения: датой основания Санкт-Петербургского монетного двора принято считать 12 декабря 1724 года. В 1899 году к 175-летию завода была выпущена памятная медаль с лаконичной надписью: «Основан повелением императора Петра I в 1724 году». Тогда своим именным указом Пётр Великий повелел «золотую монету в Санкт-Петербурге делать в крепости». А крепость эта - Петропавловская, о Монетном дворе которой вам расскажет любой житель Петербурга. Вот и скажите после этого, что пушкинский Гвидон не перекликается с самим Петром Великим?!!
Однако мы немного отвлеклись, а потому пора бы и вернуться к отрывку из «Медного Всадника», где имеется ещё одна странность в виде «потешных Марсовых полей». И тут мы спросим: и зачем Пушкин пишет о «потешных полях», если так более ста лет назад, т.е. в начале XVIII века, называли в Петербурге незастроенную территорию будущего Марсового поля? А кроме этого, почему Пушкин называет поля Марсовыми, хотя в Петербурге Марсово поле всегда было одно? Ведь когда он в 1825-м году писал «Замечания на Анналы Тацита», то Марсовое поле в Древнем Риме (а именно оттуда и было заимствовано название полей как в Петербурге, так и в Париже) у него, как и положено, было в единственном числе. И если в 1817-м году он написал о Каверине: «На Марсовых полях он грозный был рубака», то и тут ясно, что речь шла не о каких-то архаичных «потешных» полях, а о полях настоящих воинских сражений, в которых гусар Каверин непосредственно участвовал.
Так почему же Пушкин совершает ошибку в наименовании единственного в Петербурге Марсового поля? Уж не из-за того ли, что и в Древнем Риме, и в Петербурге «Марсовым полем» называли столичную площадь, расположенную на левом берегу реки (в Риме - это Тибр, а в Петербурге – Нева), а он решил сблизить обе площади? Но если это так, то в чём же его цель? А цель в том, что на Марсовом поле в Петербурге обычно происходили военные парады, а вот в Риме Марсово поле лишь первоначально использовалось для этого, а «со времени изгнания Тарквиниев здесь происходили военные и гражданские собрания» (21). Подчеркну: «военные и гражданские собрания»! Но знал ли об этом Пушкин? Прекрасно знал, а иначе бы не вспоминал одного из Тарквиниев (Секста, насильника Лукреции, сына последнего царя Древнего Рима - Тарквиния Гордого) и (внимание!) не писал бы «Бывают странные сближения» (22), указывая при этом на 13 и 14 декабря 1825 года, как на время, затраченное для написания «Графа Нулина». Да и в своей «Заметке о Графе Нулине» Пушкин совсем не зря упоминает об изгнании Брутом царей, поскольку именно после этого в Риме и было установлено республиканское правление.
А ведь о таком же правлении мечтали и декабристы! И об этом же задумывался и Пушкин, когда в том же 1825-м году писал о Древнем Риме: «Первое действие Тиб.<ериевой> власти есть уничтожение народных собраний на Марсовом поле -- следств.<енно>, и довершение уничтожения республики» (23). (Кстати, в 1918-м году Марсовое поле в напоминание о жертвах революций 1917-го года было названо большевиками площадью Жертв Революции). Написав же в «Медном Всаднике» о «Марсовых полях», Пушкин как бы отослал нас к источнику, т.е. к Марсовому полю в Древнем Риме, где были «военные и гражданские собрания». А последние в свою очередь возникли лишь после свержения царя-тирана Тарквиния Гордого. Но о каком же «военном собрании» намекает Пушкин своими «Марсовыми полями» и ратями на них? Уж не о 14 декабря 1825-го года? Однако там была Сенатская площадь, а не Марсовое поле.
Ну, что ж, тогда посмотрим на другое Марсовое поле, более современное по сравнению с Древним Римом, поскольку появилось оно в Париже после 1751-го года. И вот что пишут об этом поле: «Именно здесь была торжественно принесена присяга первой французской конституции 14 июля 1790 года, здесь происходили события народного восстания 17 июля 1791 года. После Великой революции на Марсовом поле устраивались патриотические праздники. С 1833 по 1860 год проводились скачки» (24). Вот это уже не только современнее, но и горячее, поскольку и присяга, и конституция (но только российская!) и были поводами для выхода декабристов на Сенатскую площадь. Т.е. Пушкин в приведённом отрывке из «Медного Всадника» вовсю играет со множественным числом: в отношении пехоты и коней он его вместе с всадниками убирает, а в отношении Марсового поля – выделяет! Но при этом намекает на два других Марсовых поля, связанных с революционными делами. И вот теперь мы, вспоминая шахматную доску из наброска «Царь увидел пред собой» и понимая, что там в качестве пешек должна быть не только «шахматная пехота», т.е. пешки, догадываемся, что кони, которых Пушкин оставил без всадников в едином строю с пехотинцами, это в наброске - шахматные фигуры из второго (командного!) ряда, а в реальности – офицеры-декабристы, командовавшие в строю (а это в значении - воинская часть, построенная рядами!) своими «солдатиками».
Однако кто-нибудь может сказать: а причём же тут «Медный Всадник», если в нём описываются события более чем за год до восстания декабристов? Ну, что ж, давайте-ка тогда разберёмся с вымаранными царём стихами из той же поэмы:
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.
Известно, что через три года Пушкин при правках поэмы всего лишь заменил второй стих, который стал звучать: «Главой склонилася Москва», на что Н.В.Измайлов справедливо отреагировал следующим образом: «Такая замена едва ли достигала цели: внимание Николая привлекла, конечно, не «старая Москва», а сравнение двух столиц с двумя царицами – новой и прежней, «порфироносной вдовою» (25). Подводя же итоги правок, тот же Измайлов указал: «Не были выполнены два главных требования. Прежде всего не было устранено сравнение двух столиц – Москвы и Петербурга – с двумя царицами, новой и «вдовствующей», вычеркнутое целиком Николаем, … Кроме того, было сохранено самое недопустимое в цензурном смысле место: угроза Евгения» (26).
И если по поводу сохранения Пушкиным угрозы Евгения Измайлов смог привести разумные доводы, то вот по поводу стихов о столицах лишь отметил, что «при издании поэмы после смерти Пушкина эти стихи, не переделанные и Жуковским, беспрепятственно прошли… цензуру «Современника» (27). Т.е. тут мы вновь сталкиваемся с хронической болезнью профессиональных пушкинистов, связанной с умалчиванием проблем, которые оказались им не по зубам. То Александр Лацис пятого коня на пушкинском рисунке не заметит, то Н.В.Измайлов не скажет «странно» по поводу непонятного упорства Пушкина, не пожелавшего переработать или удалить четыре стиха, вычеркнутые самим императором.
Но почему же Пушкин не хотел их убирать? Неужели эти стихи были для него так важны? Мой ответ: конечно, важны! Ведь именно в них и зашифрован намёк на то, что искал и Андрей Белый, и многие другие пушкинисты, нутром чувствовавшие в подтексте «Медного Всадника» события 14 декабря 1825 года, т.е. - скрытую подвижку времени действия поэмы как минимум на один год вперёд!
Итак, начнём расшифровку.
1. Из-за указа Павла I, установившего наследование престола только по мужской линии, в пушкинское время были известны всего две «порфироносные вдовы»: это Мария Фёдоровна, вдова Павла I, и Елизавета Алексеевна, вдова Александра I. Отсюда вопрос: а кого из них подразумевал Пушкин в «Медном Всаднике»?
2. Для ответа смотрим на время, когда эти женщины стали вдовами. Так, Мария Фёдоровна получила свой статус после смерти Павла I в 1801-м году, а вот Елизавета Алексеевна стала «порфироносной вдовой» только 19 ноября 1825-го года, т.е. после смерти Александра I, когда и началось т.н. «междуцарствие», приведшее к восстанию декабристов.
3. Но к какому времени уместно сравнение Пушкиным старой Москвы с «порфироносной вдовой», а Петербурга с новой царицей, если он пишет в настоящем времени и говорит при этом «ныне»? Ответ: если руководствоваться словами «Прошло сто лет» и тем, что Петербург был основан в 1703-м году, то время это будет начинаться в 1803-м году, а кончаться «ныне», т.е. на момент написания «Медного Всадника» осенью 1833-го года. Но в 1803-м году Мария Фёдоровна была «порфироносной вдовой» уже как два года и ровно столько же времени была царицей Елизавета Алексеевна. И тогда выходит, что в период времени с 1803 по 1833г.г. новой в России можно было назвать только одну царицу - Александру Фёдоровну, жену Николая I! И сменила она при этом «порфироносную вдову» Елизавету Алексеевну. И произошла это именно 14 декабря 1825 года, т.е. в день, когда Николай Павлович фактически стал императором. И именно Елизавету Алексеевну мы и можем предположить под словами «порфироносная вдова», имеющимися во вступлении к «Медному Всаднику».
4. Но долго ли Елизавета Алексеевна находилась в этом статусе? Нет, очень мало: с 19 ноября 1825-го года по день своей смерти – 4 мая 1826-го года. А в этот период времени, как известно, произошло и восстание декабристов, и следствие над ними. А поэтому мы и догадываемся, что время появления «новой царицы», т.е. 14 декабря 1825-го года, и спрятано Пушкиным в подтексте «Медного Всадника»! Догадался ли об этом Николай I, который вычеркнул стихи о вдове и новой царице? Вряд ли, но чисто интуитивно он почувствовал в них что-то неладное.
А можно ли сразу же и проверить нашу версию? Ответ таков: загляните в самый конец «Медного Всадника» и внимательно прочтите пушкинское примечание №3, где он пишет о стихотворении Мицкевича «Олешкевич» следующее: «Снегу не было - Нева не была покрыта льдом. Наше описание вернее». И при этом постарайтесь понять, что дело вовсе не в том, что Пушкин хотел покритиковать Мицкевича, а в том, что при этой критике прозвучали очень важные слова-сигналы «снег» и «лёд». А они-то и намекают нам на тот снег, который был в Петербурге во время стояния декабристов на Сенатской площади, и на тот лёд на Неве, под который жандармы бросали их для утопления. Ну, а если мы заглянем внутрь «Медного Всадника»…
Однако, стоп! Так мы можем надолго увязнуть в поэме, где почти 500 стихов, и не разберёмся до конца с наброском «Царь увидел пред собой», в котором всего-то 18 строк. А из них мы рассмотрели только половину. И то не в полном объёме. А ведь в пушкинском наброске есть ещё и лохань с корабликами. А ведь на Сенатскую площадь 14 декабря 1825-го года вышел ещё чуть ли не весь Гвардейский морской экипаж, базировавшийся в соседнем с Петербургом Кронштадте! И со всем этим нужно разбираться отдельно…
Примечания.
1. Ахматова А.А., «О Пушкине», М., «Книга», 1989, стр.43, комментарий «Сказка о золотом петушке” и “Царь увидел пред собой».
2. С1 1.95.
3. Пс 722.6. от 15 января 1832г. М.О.Судиенке.
4. ИП 43.32.
5. РЛ III 195.
6. РЛ III 334.
7. С1 42.8.
8. РВ 223.7.
9. ПА 457.13,16.
10. Л.Выскочков «Николай I», М., «Молодая гвардия», ЖЗЛ, 2003, с.504.
11. Т.Г.Цявловская «Рисунки Пушкина», М., «Искусство», 1986, стр.295.
12. В.Ирвинг, «Новеллы», стр.128. Выделено мной. С.Ш.
13. Ирвинг, с.126.
14. «Мемуары декабристов», стр.87 и 90.
15. А.Бегунова «Путь через века», М., «Молодая гвардия», с.206.
16. «Мемуары декабристов», стр.95-96.
17. С2 164.67.
18. С2 164.47.
19. КП I 255.
20. БГ XX 20-26.
21. см. Википедию.
22. Ж1 188.15.
23. Ж2 193.20.
24. см. Википедию.
25. ЛП «МВ», 222.
26. там же, 227.
27. там же, 222-223.