Без надежды

- Опять в палате семинар? И какая на этот раз тема? Творчество Бродского, или как с шести соток полстраны накормить?- Врачиха , похоже, разъярилась не на шутку. -  А ты почему не на рабочем месте? - накинулась она на дежурную медсестру
- Так ночь, спят же все, Людмила Борисовна...
- Именно что спят, или должны спать!  - и она переключилась на пациента одноместной палаты. - Вас что, Анатолий Иванович, выгнать за нарушение режима?
- Борисовна! - это был чистой воды подхалимаж, молодая женщина годилась ему, разменявшему седьмой десяток, разве что в младшие дочки, - Борисовна, не шумите, всё отделение разбудите! Сейчас все тихо разойдутся, а у меня бессонница, сами знаете...
   Одна за другой медсёстры, опустив глаза, прошмыгивали мимо "кардиобогини", как её величал Анатолий Иванович, и скрывались за дверью. Битком набитая палата пустела на глазах.  Последним выходил врач-интерн из хирургического отделения.
- И ты, Женька, здесь? Не стыдно? - Людмила Борисовна аж затряслась от злости. - Завтра же твоему завотделением скажу!
- Да сегодня можно, - интерн прыснул в кулак, - их сиятельство от безделья изнывают, они сами тут были, на минутку отошли только...
   Дверь распахнулась:
- Людмила? - Главный хирург выглядел растерянно. Ещё бы - в одной руке он держал початую бутылку коньяка, в другой тарелку с хлебом и тоненько порезанной колбасой, в оттопыренном кармане халата при каждом  движении предательски звякали стопки.-  Вы ж выходная, или я ошибся?
- И Вы? - Краска залила лицо "кардиобогини". Это прозвучало почти как:"И ты, Брут?"
- Кровь Христову и монаси приемлют, - прозвучало с постели. - Может, присоединитесь, Борисовна? Окажите уважение старикам.
- Люда! - хирург просительно посмотрел на врачиху, - Вот Анатолий выпишется, и когда ещё мы с  ним увидимся? - он повернулся к больному, - Толь, сколько времени прошло?
- Николай, сам считай, с середины июня...
- Вот, Людмила,  целых два месяца прошло с прошлого раза!
- Да ну вас! - её губы предательски задрожали. - Николай Аристархович, вы ж его... - она запнулась, - вы ж его убиваете!
- Не дождётесь! - хмыкнул с постели больной. - Я уж как-нибудь сам, без чужой помощи помру.
- Травитесь! - она шагнула из палаты, испытывая нестерпимое желание грохнуть дверью, но прикрыла её острожно: профессионализм пересилил эмоции.
  Друзья остались наедине. И потёк тот нескончаемый разговор двух одиноких людей, которых на этом свете удерживает только любовь к детям и внукам.
  Изредка хирург плескал коньяк в свою и капал в стопку Анатолия Ивановича, они чокались и выпивали без тоста.
  Говорил больше Николай Аристархович. Анатолий Иванович умел слушать и лишь изредка вставлял пару фраз, что-либо уточняя, или направляя беседу.
  Наконец бутылка опустела.
- Толь, - хирург положил свою ладонь на отёчную, с туго натянутой кожей  кисть руки друга, - что ты её доводишь-то? Ведь она тебя...
- А ты на меня посмотри, - перебил, натянуто улыбнувшись, больной, - и скажи, что видишь...
 Хирург промолчал, тяжело вздохнул и начал прощаться.
- Свет погаси. - Анатолий Иванович потянулся к ночнику на тумбочке.
- Ага... - Николай Аристархович  щёлкнул выключателем. Прошелестела закрываемая дверь, и в тишине зазвучали, отдаляясь, нетропливые, чуть шаркающие шаги...
   Анатолий Иванович лежал, прикрыв глаза и прислушиваясь, как частит сердце.  Людмила привлекла его внимание ещё осенью прошлого года. Она только-только осваивалась на новом месте, а он как раз проходил очередную, как шутили друзья, "профилактику".
  Причудливое сочетание генов матери-армянки и отца-славянина реализовалась в молодой женщине немыслимой, какой-то дико-первобытной красотой, абсолютно не соответствовавшей нынешним понятиям.
   Невысокая, с играющим на скулах оливково-смуглого лица румянцем, пышной копной тёмных, чуть вьющихся волос, миндалевидными глазами со слегка приподнятыми к вискам уголками, крутобёдрая, с осиной талией, летящей походкой она казалась ему идеальным воплощением самого понятия женщина.
   Но покорила она его вовсе не красотой, а острым умом, чёткостью мышления и кругозором, когда во время ночных дежурств приходила к нему поболтать.
   Проживший многие годы один, он сперва поймал себя на том, что постоянно прислушивается, не зазвучат ли знакомые лёгкие шаги по коридору отделения, потом осознал что каждый вечер ждёт прихода "кардиобогини", и наконец, стал испытывать жгучую ревность ко всем, с кем она общается.
   Иллюзий по поводу будущего Анатолий Иванович не строил, но Людмила забегала к нему в палату всё чаще, и ему было всё труднее изображать только доброжелательную заинтересованность - пришлось, вопреки здравому смыслу, добиться выписки.
    На выходе из больничного корпуса он опешил, когда дверца неприметного "Жигулёнка", стоящего рядом с крыльцом, распахнулась, и прозвучал ставший до боли родным голос:
- Что, решили сбежать не попрощавшись? Садитесь, отвезу домой. Спасибо Николаю Аристарховичу, предупредил!
    Эта вроде бы мелочь сломала его волю...
    Теперь его сжигала изнутри та,  самая безнадёжная, беспощадная,  последняя в жизни человека любовь.
    Он ненавидел живущее в нём чувство. Но убить его не мог, да и не умел, не хотел убивать: слишком мало оставалось ему  из отпущенного на земле срока.
    ...А в темноте запертой изнутри процедурной плакала Людмила Борисовна - ей оставалась только надежда.
.
17-30.09 2016