Петр, Павел и... Серафим

Эта история берет своё начало, когда распался могучий и,  казалось бы,  незыблемый оплот строящегося коммунизма – Союз Советских социалистических республик.  С того эпохального события прошло несколько десятилетий пока простой народ не приспособился-таки к новому для него государственному строю и снова стал распахивать земли, варить металл, отправлять в космос искусственные спутники Земли.
И все бы хорошо, но однажды    в поисках новых залежей нефти глубоко под землей обнаружили некие личинки, которые, как говорили старики, всегда считались пагубными для  плодородия наших земель и даже самой жизни. Те, что некогда силами Добра лишь  из гуманных соображений были не уничтожены, а глубоко упрятаны под землей. 
А далее все произошло,  как  в старой сказке о  злом джине, когда  люди,  из шаловливого любопытства,   выпустили  его из  замшелой бутылки.
Мы, оказались, не лучше. Убаюканные ложью горделивых  политиков, лукавых банкиров и  горе-ученых, сами дали возможность,  как всегда в сугубо в научных целях, вылупиться из обнаруженных личинок  неким, скажем прямо, неизвестным современной науке особям. 
Экспериментаторы получили  свои три, никчемных, выполненных  для них желания, а народ и  не заметил,  что очень быстро эти самые, как оказалось чрезвычайно прожорливые твари, уже  заполонили собой  землю, истребляя на ней всё живое… 
И если  вспомнить  другую мудрую сказку, то вновь загнать  черта и его оголтелую рать в табакерку, сил у самого народа уже  не было…  И тогда на помощь любимым созданиям, в том или ином обличии, нравится это кому-то или нет, вновь приходит Господь Бог…

Балет «Лебединое озеро» на музыку  композитора Петра Ильича Чайковского с утра крутили по всем каналам Центрального телевидения в связи с объявленным в стране госпереворотом,  позже обозначенным аббревиатурой «ГКЧП».
 Однако под вечер, эта убаюкивающая и одновременно тревожная мелодия русского гения, была практически одновременно прервана испуганными возгласами в двух семьях, чьи квартиры, отстояли друг от друга за несколько километров. И всё же…
Первый  крик раздался у  жены директора одного из московских  банков - Эдуарда Сергеевича Оленина, ожидавшего своего наследника. 
Его молодая женщина по имени Диана, уже пару часов пролежав на мягком кожаном диване в гостиной, решила перебраться в спальню и, нечаянно, довольно резко изменила положение тела, вследствие чего услышала некий хлопок, напомнивший ей то, как лопались в детстве воздушные шарики…
Оно бы и ничего, но ей вдруг показалось, что она…  Да  и не показалась, а на самом деле она обмочилась прямо на этот дорогущий кожаный диван. Но и это еще было не так страшно, если бы она не увидела, как по её ногам начинают истекать зеленоватые воды с белковыми хлопьями…
– Что это, Эдуард? –  с тревогой в голосе, спросила Диана у мужа, увидев разлившуюся предродовая жидкость.
Ответ на вопрос жены банкир Оленин не знал, а потому решил срочно отвезти жену в родильный дом.
–  Одевайся,  –  сказал он ей решительно.

Второй  тревожный возглас и в тот же  самый миг раздался в семье рабочего одного из московских заводов  Глеба Уварова  у его жены Анастасии. 
Что такое начавшийся отход  околоплодных вод  хорошо знала старуха Феодора - сваха и деревенская повитуха, приехавшая из подмосковной деревни помогать соседке-роженице на первых порах.
 –  Глебушек, вызывай «скорую помощь»,  – сказал Феодора, выходя в кухню. – Пусть  приезжают и забирают твою лебедушку…
– Не нужно  никакой «скорой», я ее сам отвезу… – начал Глеб, быстро одеваясь.  – А то пока они приедут, потом еще, не дай Бог, растрясут  в дороге…
Глебом, скажу вам честно,  в тот миг двигало  не столько благородное желание, как можно быстрее доставить жену в родильный дом,  сколько желание сделать это на своей собственной машине.  Это был «Москвич»,  - мечта всей его жизни, купленный им два месяца назад на деньги, собранные почитай за два десятка годков  его сознательной трудовой деятельности,  и который он только накануне  довел-таки  до совершенства, а потому возжелал в сей же час и опробовать, что называется  свою машину по прямому назначению.

И надо же такому случиться, что  эти две разные по мощности машины: японский вездеход Оленина и «шестерка» Уварова, вышедшие из разных отправных мест и на разных скоростях, как в арифметической задачке, направляясь в один и тот же районный родильный дом,   вскоре пересеклись в некоей точке…
А теперь логический вопрос: что  стало роковой ошибкой  в последующих действиях обоих водителей?
Банкир Оленин видел троллейбус, что стоял на остановке,  подбирая пассажиров и, чуть прибавив скорость, решил успеть проскочить перекресток на желтом знаке светофора.
Именно в это же самое  время из  проулка, также видя, как на его светофоре зажегся желтый свет, и все еще стоящий троллейбус, прибавил скорость, продолжая  движение на своей «шестерке», Глеб Уваров. 
Из кабины водителя троллейбуса было хорошо видно, как мощный вездеход ударил в боковое заднее крыло и выбросил   на противоположную сторону дороги прямо под колеса могучего  самосвала,  выскочивший перед  троллейбусом  «Москвич».
Троллейбус вынужденно продолжил движение,  а иных свидетелей сей аварии рядом не было, так как  буквально весь город, а точнее вся страна замерла у экранов своих телевизоров, с валидолом под языком, ожидая вечерних новостей.
Не могу сказать, что банкир сразу же не притормозил, но новый и резкий крик Дианы заставил его  снова прибавить газу…
Рассказать, что это был за  внедорожник,  также не смог и водитель самосвала, отвечая на вопросы, прибывших на место аварии, работников ГАИ.  Темнело, а потом он видел лишь «Москвич», что вылетел откуда-то сбоку прямо под его колеса. И все последующие действия водителя самосвала, равно, как и его внимание, было обращено  только  на «шестерку» с целью избежать неизбежной аварии.
Да  и опрошенный чуть позже водитель троллейбуса,  не мог однозначно сказать, что за именно за  машина протаранила  тот «Москвич». 
– Большая, черная…  –  вот и весь был его ответ.

Ну, теперь о главном. Глеб Уваров погиб мгновенно, его тяжело-раненную и беременную жену успели довезти до родильного дома и там даже приняли  роды, после чего  Анастасия отошла в мир иной  вслед за мужем, оставив на руках сестричек-милосердия   кричащего и требующего мамкиной груди  крохи-мальчика.
В тот же час в соседней операционной благополучно разрешилась мальчиком и Диана.
Узнав о рождении сына, Оленин вышел на улицу, сел в машину и отогнал ее в один из спальных районов города.  Вспомнив все ранее виденное им в детективном кино, он тщательно повсюду стер отпечатки своих пальцев, а затем вышел из машины, не заблокировав дверцу, давая  таким образом возможность кому-либо на ней покататься… А сам, уже  через час и по месту жительства, обратился в милицию с сообщением о похищенном у него внедорожнике, что якобы обнаружил в тот самый момент, когда ему нужно было срочно везти жену в роддом.  После чего он снова вернулся в больницу, словно и не покидал её.
Родившего мальчика, погибших в аварии четы Уваровых, через некоторое время из роддома передали в дом малютки,  о чем и узнала  деревенская повитуха Феодора, забившая тревогу из-за долгого отсутствия в доме Глеба. Она же и отвезла потом тела  разбившихся соседей на родину, где их и предала земле.
Через  месяц после похорон она разыскала-таки грудничка, узнала о том, что его назвали Павлушкой, но отдавать его старушке, ввиду её преклонного возраста, не стали. По крайней мере, пока…
Когда, по подсчетам Феодоры, мальчику исполнилось четырнадцать лет, и он должен был уже получить паспорт, она, собрала с помощью сельского совета необходимые для усыновления родственника справки-ходатайства и, как говориться, на перекладных, отправилась за Павлом. 

Теперь в двух словах о семье Олениных.
Как вы помните, тех,  кто попытался низложить  первого президента СССР и кого простой  народ увидел на экранах своих телевизоров с дрожащими руками, были посажены под арест. Однако же, вскоре и выпущены на свободу по одной лишь причине-версии, что кукловодом у «демократов», дорвавшихся до власти и «гэкачепистов», глупо потерявших эту самую власть,  был один и тот же человек или группа лиц, совершивших эту классическую рокировку во власти. 
Когда банкир Оленин это понял, то сначала с двумя спортивными сумками полными  иностранной валюты, пришел к тем, кто власти лишился и предложил им, пока еще было  возможно, распилить колоссальные деньги, хранившиеся на счетах  партии,  внося свои деньги, как начальный капитал по организационным расходам в период создания уже их счетов в заграничных банках… 
А на следующий день и с теми же  двумя спортивными сумками, он пришел к сторонникам уже нового лидера страны.  Чуть позже, уже став президентом России, тот вспомнил про некогда своевременно принесенные Олениным деньги. И вскоре банкир стал финансовым советником  президента. А так как Оленин с детства был одаренным математиком то,  давая  правильные советы, он знал, что в остатке всегда должны оставаться некие незначительные сумму, а принимая во внимание, что исходные были со многими нулями,  то эти остатки скоро сделали его богатым человеком о чем никто не знал и даже не догадывался, так как он продолжал официально числиться владельцем одного, ну очень скромного московского банка…
Вместе с женой Дианой  и сыном Петром,  он какое-то время продолжал ютиться в хрущевской двушке  с обшарпанной дверью, что посягать на нее не решались даже местные биндюжники.
Два раза в год он совершал как бы служебные командировки за границу нашей родины, куда брал с собой жену и сына  и жил там в… собственных домах, правда каждый раз говорил Диане, что это банк временно снял  для него с женой и сыном  тот или иной очередной, пусть и небольшой, но очень уютный особняк. На самом же деле, во время этих поездок он просто периодически совершал  личную инспекцию своих счетов, оформленных в банках разных стран.
После того, как президент под Новый год огорошил страну заявлением об уходе на заслуженную пенсию,  Оленин сделал все, чтобы о нем просто забыли в администрации нового президента.
Прошло несколько лет и во власти начались известные всем новые рокировки. Вот тогда-то Оленин, понимая, что питерские фавориты нового президента о нем вообще не знают, тонкими, почти ювелирными финансовыми комбинациями довел свой банк до полного коллапса.  А затем нудно, переняв эту манеру у одного банкира-еврея, где-то лицемеря, а где-то  жеманясь,  Эдуард Сергеевич, в числе прочих,  стал просить  помощи у правительства,  якобы проявляя заботу о своих  простых вкладчиках.    А затем еще  несколько последующих лет, как и подпольный миллионер  Корейко – герой легендарного романа И. Ильфа и Е. Петрова «Золотой теленок»,  – Оленин каждое утро и в любую погоду, ходил пешком в свой банк при этом  немилосердно собирая положенные ему проценты от ранних финансовых вливаний в различные корпорации, финансирующие  главным образом предприятия,  добывающие в России нефть и газ,  которые неожиданно и очень быстро  также были приватизированы.  Но об этих его зарубежных  счетах в самой России могли лишь догадываться и то не более двух-трех человек. К тому же, от этих подозрений его оберегал ореол борца за демократическую Россию и ещё люди, которые сами пришли во власть с помощью его сумок, набитых валютой, которой подпитывалась тогда волна  инсценированного народного гнева…
Что же до его сына Петра, то мальчик рос  крепким и смышленым. Можно было смело утверждать, что природа на нем не отдыхала. Бассейн сделал его фигуру подобной Аполлону, молодая учительница английского языка привила любовь не только к языку,  но и интерес к представительницам противоположного пола, влюбив в себя сначала юного сына банкира, а затем и его отца. 
Диана об этом, скорее всего, догадывалась, но делала вид, что не замечает наступившей хладности в их отношениях. Она вообще была не по годам мудрой женщиной. И даже не пресекали, происходившие на виду у прислуги, постоянные поцелуйчики сына с англичанкой. Просто понимала, что это явно способствует  рвению Петра в овладении им иностранным  языком.
Единственное, что она стала замечать уже за собой, так это постоянная необходимость чистого воздуха, потому, как стала чувствовать, что в столице  она явно задыхается.
И тогда-то Оленин покупает ей в подмосковном поселке «Лазурный»   участок земли на берегу реки, а это стало уже возможным в России,  в деревне, где когда-то проводил свои юношеские годы кто-то из поэтов-классиков.  И в которой, кто бы мог подумать о самой возможности такого совпадения,  жила знакомая нам  сваха и деревенская повитуха - бабка Феодора.
Этот участок земли вскоре отгораживается от соседского дома Феодоры высоким каменным забором и на берегу  строится двухэтажный роскошный особняк, в который вскоре и переезжает Диана со своим  сыном Петром. 
Затем Диана договаривается с руководством администрации и директором местной школы, что для обучения Петра  Оленина  некоторые учителя будут заниматься с ним на дому.  И это не считая тех, кого будут продолжать привозить из столицы. 
Так все и случилось.  Более того, очень быстро Диана стала уже полноправной  и рачительной хозяйкой на своей земле. Еще молодая и привлекательная женщина, она мгновенно завоевала непререкаемый авторитет у  состоятельных соседей и у руководства местного поселения, щедро  финансируя  благотворительные начинания.
Она действительно была умна, деликатна и непримирима к наглости, которую поначалу проявили местные  бомжи, попытавшиеся  ту или иную работу на её участке начинать с требования денежного задатка.  Охранник Фома, которого нанял Оленин, быстро помог  им усвоить правила новой игры: лучше сделать все на совесть и получить оговоренные деньги, чем  потом  все  за собой переделать и уже за собственный счет и с риском для здоровья…
Не сводили с неё глаз и молодые люди, как местные, так и приезжие, пользующиеся, как они  сами считали, успехом у женщин. Но Диана и на них не обращала внимания. У нее был муж, любимый сын, свой дом и сад,  которые полностью поглощали  все её  время.
Раз в неделю в субботние вечера  Диана по просьбе мужа принимала  у себя  местного мэра Аристарха Викторовича Шейнина и  кого-то из главарей его рати, где за обильным столом в основном решались вопросы, связанные с тутошней землей и недвижимостью.
Ей смешно было смотреть на то, как они напыщенно обезьянничают, когда  кавалькада из их черных машин, в сопровождении милиции с включенными мигалками,  останавливая  весь иной транспорт на близлежащих улицах, раз  в неделю спешит к их особняку. Хотя, как верно заметил классик: сие было бы действительно смешно, если б не было так грустно…
Один из разговоров на последней  встрече у  Оленина с его новыми друзьями, показался Диане интересным и вот по какой причине.
Местный Гиппократ, он же главврач районной больницы Прохор Ильич Салтыков поведал присутствующим, что в местной психиатрической больнице есть уголок настоящего Рая…
 – Это такая больничная комната, – оживленно рассказывал он, – куда все больные сами стекаются каждое утро,  и вытащить их оттуда даже на обед бывает крайне затруднительно.
– Не иначе, как свальным грехом там занимаются? –   улыбаясь, высказал свое предположение начальник отдела внутренних дел  Глеб Спиридонович Глызин.
– Нет, просто сидят и… плачут. Причем  буквально все… – пояснял Салтыков.
– И что тому причиной?  – поинтересовался уже мэр.
– Рисунки на стенах той комнаты, которые нарисовал один из  пациентов больницы.
– И что же это за рисунки? –   уже допытывался милицейский начальник.  – Что на них изображено?
– Люди, просто стоящие люди.  И, когда ты смотришь на них, то создается впечатление, что ты стоишь как бы в центре и их взоры, в какой бы точке той комнаты ты не находился, обращены  именно на тебя…
– Бред какой-то – возразил начальник райвоенкомата  Александр Владимирович Бакланов. – Хотя… потому они и называются психами…  Палец покажи, вот они и смеются…
Оленин, который, казалось, особенно и не прислушивался к этому разговору, неожиданно повернулся к военкому и… показал ему палец.
Губы военкома неожиданно вздрогнули, глаза обозначили некое удивление, затем чуть расширились, будто бы человек о чем-то  начинает догадываться.  И вот он уже непроизвольно начинает улыбаться, а потом, не сумев сдержать себя, и вовсе заходится в смехе.  И при этом не замечает того, как внимательно следят за всеми пертурбациями его лица присутствующие в гостиной.

Через несколько дней  машина Дианы остановилась у дверей психиатрической больницы.
Она вышла, водитель уже открыл багажное отделение  в котором стояла  коробка с огромным  по тем временам  телевизором, привезенным ею в подарок больнице.
И вскоре один из санитаров провел ее в комнату-Рай…

– И что ты забыла в этой психушке? – допытывался вечером у супруги Оленин. – Не хватало  нам еще, чтобы разговоры всякие  пошли…
– Они смотрели на меня… – начала отвечать Диана.
– Естественно,  что  они все пялились на тебя.
– Ты меня не понял,  –  продолжала она. –  Я имела ввиду людей, что  нарисованы на стенках той комнаты.   Это они  смотрели на меня, словно живые…  И всё видели, каждый уголок моей души, все, что я упрятала в  самые дальние закрома своей памяти и чего никогда не хотела бы и сама вспоминать, стыдясь этого…  А они всё это видели и… искренне переживали за меня. Переживали сильнее, чем я сама могла это сделать и делала.  И не только пропускали через свои сердца, но и несли эту их общую, соборную скорбь и просьбу о моем прощении  Самому Создателю… И, когда я почувствовала, что прощена, то слезы сами истекали из моих глаз. А вместе с ними и все потаенные мои грехи и слабости…
– Ты  это серьезно сейчас говоришь?
–  Съезди сам, если не веришь…
–  Нет уж, уволь… Я про себя и так все знаю. Так, что ты теперь от меня хочешь.
–  Пусть этого больного  художника привезут к нам. Я попрошу его  расписать и у нас  комнату-Рай.
– Будешь там медитировать?
– Еще не знаю, но хочу…
– Хорошо, я договорюсь с эскулапами, чтобы они разрешили привозить к тебе этого художника… Отремонтирую им там что-нибудь. А ты не знаешь, почему он оказался в  психушке?
– Рисовал…
– Понятно. Социалистический художественный реализм его, скорее всего, не устраивал…

Через несколько дней милицейский «рафик» привез больного художника в сопровождении  дородного санитара. По указанию Дианы их поселили в одну из комнат той части здания, где размещалась прислуга и приезжие учителя. Более того,  пару дней хозяйка  решила не беспокоить художника, давая ему возможность освоиться на новом месте, а всё то, что могло понадобиться для работы художника, уже было завезено в  комнату его проживания.
Но кроме этой,  новой для неё, заботы, у Дианы была еще одна отдушинка. По воскресным вечерам она  устраивала  обеды для тех, кто был  интересен уже ей самой и, в первую очередь, как собеседник.  У кого-то из этих людей могло просто не быть денег, которые здесь и не котировались, как общечеловеческая ценность, зато в доме Дианы ценились их колкие и тонкие шутки, да забавные афоризмы,  касающиеся людей, стоявших  ныне у власти, как светской, так и церковной.
Но как бы ни была  Диане приятна атмосфера ее воскресных посиделок. Однако же,  действительно счастлива  хозяйка этих встреч была лишь тогда, как их, пусть и неохотно, посещал Оленин. И когда ей удавалось обратить его внимание, а значит и перевести часть его финансовых потоков,  на то или иное действительно талантливое дарование: будь то начинающий поэт, художник, или делающий свой первый фильм явно талантливый кинорежиссер.
Изюминкой этих обедов и последующих бесед был и её сын Петр. Мальчик, которому пошел пятнадцатый год, при  своём высоком росте и красивой фигуре, обладал еще и утонченной внешностью, знал  два языка: английский, о котором мы уже вам говорили, и французский, чему поспособствовал приглашенный в дом гувернер-француз.
Петр  действительно был  мил и даже непринужден в общении с гостями, а при необходимости являл собой ещё и  образец изысканных манер. И всем только и  говорил, что хочет стать военным,  а потому Диана, пока что в тайне от мужа,  оплачивала еще и  его  уроки фехтования.
Казалось бы, почему именно военным? Тут, не иначе, как, казалась великая сила «величайшего из искусств» - кинематографа. Оленин-старший  как-то привез из-за границы и на французском языке, чтобы сын лучше усваивал язык другой страны, гениальный фильм «Ватерлоо» советского кинорежиссера Сергея Бондарчука. И вот,  неоднократно просматривая его, Петр вскоре стал представлять себя этаким молодым английским драгуном в красном мундире и с каской на голове, несущимся в атаку против французов…
Правда, Эдуарду Сергеевичу, в отличие от жены, был нужен наследник, как продолжатель его бизнеса, в особенности той его части, что пустил свои глубокие корни за границей.  И он уже исподволь решал для себя вопрос, в каком именно из  заграничных университетов будет проходить дальнейшее  обучение сына.
Однако же пора вернуться и к приехавшему в особняк Олениных художнику по имени Серафим. Никто в больничке не ведал и того, каким образом он добрался из далекой холодной Сибири, откуда был родом, до подмосковных скудных земель. Тех самых земель, что растаскивались ныне на удельные вотчины московскими предпринимателями, торгашами  и финансистами.  Земель, которые, как и во времена княжеских усобиц, ощетинились высокими заборами с колючей проволокой и с приборами электронного слежения, о которых раньше мы только слышали или видели в  иностранных фильмах на закрытых просмотрах.
Целый день Серафим, давайте вместе привыкать к этому имени, отсыпался практически, не притрагиваясь к пище, чему был несказанно рад санитар, который его сопровождал.
Потом художник  ещё день пролежал, уставившись в потолок и словно бы изучал каждую линию рисунка пластин потолка, выложенного из карельской березы.
А весь следующий день Серафим провел на берегу реки, вслушиваясь в ее  степенный, размеренный и, казалось бы, неиссякаемый поток.
Потом художник взял в руки кисти, осмотрел привезенные тюбики и банки с красками и  начал готовиться к работе, предварительно, опустившись на колени и, произнося лишь одному ему понятные то ль молитвы, то ли мантры. Правда, через полчаса санитар, почувствовал несусветный жар, который  исходил от пациента психушки, и заполнял собой все пространство, выделенной им комнаты, и буквально выскочил из комнаты весь мокрый, будто бы из парной.
Рано утром следующего дня художника привели в ту часть особняка, где ему предстояло создавать для четы Олениных их собственный Рай…
Целых три недели Серафим не выходил из этой просторной комнаты с лепниной на потолке и овальными  оконными пролетами с рамами, выложенными цветными витражами. Свет, буквально заливающий комнату теплым желтоватым светом, струился из огромной ниспадающей люстры, более напоминавшей церковное паникадило с сотней  теплых желтоватых пятен-тонов от неоновых ламп-свечей…
Каждое утро, лишь чуть приоткрыв входную дверь, художник принимал от санитара кружку родниковой воды,  пучок зеленого лука и миску  хорошо проваренного риса.
Он и спать оставался в той комнате.
Диана строго следила за тем, чтобы никто и ничто не могло ему помешать  там  и работать, и отдыхать.
Вскоре хозяйке сообщили, что художник побрел к реке. Охранник Фома и санитар видели, как он вошел в воду и, раскинув руки, какое-то время просто стоял, рассекая собой могучий поток и одновременно прислушиваясь к шороху воды, словно узнавая  от неё все  то, что произошло вокруг за эту неделю его художественного бдения.
А потом, опять же с раскинутыми руками, Серафим  лег на спину и, оставаясь в воде, обратил свой взор в небо. И пока вода медленно несла его по течению, Солнце наполняло истощенную фигуру делателя  не иначе, как божественными энергиями, восполняя  все затраты и дарую  ему силы на следующие подвиги.
Санитар, продолжавший за ним наблюдение, увидел, что когда  художник вышел на берег, то сразу упал на песок, а подойдя к нему, понял, что тот  уже спит крепким сном...
Охранник Фома сообщили об этом Оленину, и вскоре Эдуард Сергеевич с женой  прошли в ту часть дома, где у них теперь был свой Рай.
И первое, что они увидели в рисунках на стенах, были они сами и их сын Петр.
Более того, каждый из них, идя вслед за последовательными рисунками, как по солнцу, от восхода до заката,  смог увидеть, изображенным в картинках, весь свой жизненный путь: от сознательного отрочества и до… собственной смерти.
И это  их просто потрясло. Они увидели и многое потаенное из  своих   жизней, куда друг друга не допускали.
Например, Диана увидела себя в молодости в убогой комнатушке рядом со старухой с всколоченными волосами и что-то всыпающей в кипящий чан, стоящий на огне…
«Откуда  это мог  узнать обо мне этот странный художник? – думала Диана.  –  А главное, что всё утаенноё мною из прежней жизни, неожиданно стало теперь зримо и явно, как об этом предупреждали нас в библейских трактатах…»
И тут Диана неожиданно повернулась к мужу.
– Прости меня, Эдуард! Я должна тебе признаться.
– Что так?  Да и не священник я…
– Лучше мне самой сказать то, что ты сам вскоре можешь понять…
– Хорошо. И в чем же  ты хочешь мне признаться?
– В том, что перед нашей свадьбой не сказала тебе всей правды… Я  так безумно любила тебя, но еще больше боялась тебя потерять… И я сделала… 
– Что ты там еще сделала? – уже чуть настороженно вопрошал её Оленин.
– Я сходила к одной женщине и попросила её сделать так, чтобы  она  приворожила тебя ко мне…
Диана  продолжала еще что-то говорить, сбиваясь и торопясь, чтобы успеть высказать всё то, что все эти годы хранились в тайниках ее памяти…
И успела, и Оленин не оборвал её на полуслове. Но, выслушав до конца, сказал.
– Теперь я понял, почему все эти годы, как не старался, я так  не смог полюбить тебя… Выходит, что  те женила меня на себе против моей воли…
И вдруг сразу несколько рисунков  на стене начали мгновенно видоизменяться, а в результате на стене появилась новая последовательность череды будущих событий в их совместной жизни… Как в кино… И им обоим было непонятно, как к этому теперь относиться, и что было лучше: предыдущий расклад или новый…
– Сумасшедший дом какой-то… – в конце-концов произнес  Эдуард Сергеевич.  –  Или общий гипноз.   И потом, одно дело наши жизни, но ты  только посмотри, что ждет нашего сына, если верить всему тому, что здесь нарисовано этим сумасшедшим художником…
– Лучше будет для всех, если ты просто поверишь ему,  –  спокойно произнесла в ответ Диана. – Возможно, что  мы  еще вместе сумеем как-то исправить и эту ситуацию, если только ты сейчас расскажешь  мне о том,  чего я  ещё не знаю…
– Нет ничего такого  в моей жизни, о чем бы ты ни знала, – произнес, как отрезал, Оленин. 
Однако же краем глаза Эдуард Сергеевич увидел, что на том изображении, что предваряло рождение Петра, после его слов, на стене мгновенно проявилось и словно бы ожило, протестное огненное пламя…
– Я бы не стал назвать всё это Раем,  – вдруг произнес Оленин, еще до конца не понимая, как ему отнестись к тому, что ему сообщила жена и ко всем увиденным рисункам.
– А кто тебе сказал, что тебя там обязательно будут  ждать молочные реки и кисельные берега… – спокойно отвечала мужу Диана. – Думаю, что  это даже не Рай, мы его вряд ли достойны.  Скорее всего, это лишь его преддверие.  Всё остальное  ещё там, за дверцей, как в коморке у папы Карло из сказки про золотой ключик.  Художник  нам его еще не показал…  Нужно,  кстати, как-то отблагодарить его…
– Предлагаешь дать денег?
– Они ему  в больнице не нужны… Я, если ты не будешь против, попросила бы его пожить у нас какое-то время и, может быть, даже поучить Петра рисованию…
– Думаешь это не опасно?
– С ним  мне  ничего  уже не опасно… И обязательно отправь назад этого санитара, а то сует свой нос всюду…
– Хорошо, но только я хочу, чтобы Петр никогда не входил в эту комнату. Сегодня же прикажу вставить сюда новый замок и закрою её на ключ…
– Что мне нужно, я уже увидела, так что поступай, как знаешь… – спокойно ответила Диана и пошла к выходу.

Детский дом, в который приехала Феодора, ничем не отличался от иных по России, коим число легион. Это серые, типовые здания, в которых обитали  сотни тысяч брошенных родителями  осиротелых детишек. Но страшнее было даже не это, а  воистину сумеречные лица тех, кому надлежало заниматься  воспитанием и уходом за ними.
Одну из них звали Ольга Петровна. И в тот день она проводила показательную экзекуцию над Павлом, который без разрешения сбежал на речку купаться.
Пока тот плавал, она собрала его казенное бельишко и теперь этот четырнадцатилетний подросток вынужденно стоял на берегу реки голым, прикрыв руками  детородный член, а вокруг, любопытства ради, были собраны все обитатели детского дома.
– Так будет с каждым, кто будет нарушать правила проживания в нашем  доме любви и сострадания, – говорила, словно вещала на весь мир, Ольга Петровна,  расхаживая к тому же перед юношей, держа в руках его трусы и майку. – За нарушение распорядка, Павел Уваров будет лишен сегодня  ещё и полдника…
Она говорила что-то еще, а взгляд Павла устремился в небо, где парил его знакомый ворон.
Я не оговорился. Они подружились с этой могучей птицей уже давно. Это случилось, когда в возрасте трех лет,  мальчик попытался сбежать из детского дома, чтобы найти своих родителей и… заблудился в лесу…  Пролетевший несколько раз над его головой ворон, опустился перед ним, а потом отлетал на несколько метров, словно увлекая мальчика за собой, и таким  образом вскоре вывел его к людям. 
Вскоре Павел с помощью сострадательных людей, которые не ведали о порядках, что творились в том детском доме,  был возвращен в этот каземат.  Правда с того дня, он, если ему представлялась такая возможность, каждый вечер  выносил птице кусочек хлеба, который выделял из своей хлебной пайки на ужине. Если же ворон не появлялся, он все равно оставлял для птицы припасенную корочку хлеба.
И вот сегодня ворон парил над рекой и юношей, а это означало, что для Павла грядут какие-то  события, не иначе, как снова связанные с дорогой. И, как оказалось, сие предчувствие его не обмануло.
После обеда  нянечка по прозвищу «Салтычиха» сказала Уварову, что его  вызывает  к  себе директор детского дома.
Павел вошел в знакомый кабинет и увидел на приставном стульчике, сидевшую старушенцию. Это, как вы уже поняли, была Феодора.
– Собирайся Уваров, – начал, раздобревший на казенных кормах, директор. – Поедешь с  Феодорой Кузьминичной. Она  тебе по дороге расскажет, что к чему, а мы тут все хоть вздохнем свободнее после твоего отъезда…
– Здравствуй, Павлуша, – сказала Феодора, поднимаясь.
– Вы моя мама? – спросил Павел, вглядываясь в черты лица незнакомой старушки.
– Я твоя бабушка… Поедем, внучек домой…
Почему она назвалась  его бабушкой, спросите вы? В противном случае ей снова не отдали бы мальчика. А потому местная власть у неё на родине, а она в основном состояла из женщин, роды у многих из которых принимала Феодора, пошла ей навстречу и снабдила её  всеми необходимыми документами для усыновления Павла, ставшего по этим  фиктивным документом её внуком.
И теперь Павлу предстояла дорога в  ещё неведомое то, что незнакомая старушка назвала родным домом…
Домом навязчиво называли и то место, куда он был привезен с раннего детства. В том доме ему дали одежду, которая отличалась от того, что носили другие воспитанники  лишь тем, что на ней был пришит белый лоскуток с указанием его фамилии. В комнате, где ему предстояло жить, было тридцать металлических кроватей.  Ему определили  крайнюю от входа и каждый, проходящий мимо, почему-то пинал  ногой именно её, словно она была виновата в том, что Павел вынужденно  живет в этом «доме любви и сострадания».
Дальнейшая  его жизнь в детском доме была полностью подчинена распорядку, где превалировал,  облагораживающий человека,  труд… Но, как ни странно, именно труд, которого почти все воспитанники старательно избегали, стал отдушиной для подростка. Там он, предоставленный сам себе, был свободен. А смышленый ум Павла даже для мытья полов изобретательно выстраивал на каждый день свой особый порядок выполнения, казалось бы,  однообразный рутинной  работы.
А главная его тайна, сокрытая от всех, -  это чтение сказок. И вся последующая жизнь взрослеющего ребенка была погружена именно в сказку.  В ней он был Иванушкой царевичем. В ней же жили и все обитатели его детского дома,  каждого из которых мальчик наделил сказочными образами. Там был и свой Кощей бессмертный, и своя баба Яга,  лешие и водяные, а также целый хоровод бесенят и русалок. И каждый день, Павел, обладающий, как сказал некий классик, возвышенно-чувствительным образом мыслей, подобно Иванушке царевичу преодолевал дремучие леса, переправлялся через быстрые реки,  заступался за слабых… и исподволь искал свою Царевну-лягушку…  Думаю, что теперь вы понимаете, что даже обычное мытье полов превращалось им в сказочное действие, из которого он каждый раз выходил победителем…
И вот теперь, уже наяву, он словно бы попадал в новую сказку с участием старушки, сидевшей рядом и назвавшейся его бабушкой…
Павел видел бабушек, которые приезжали навещать  воспитанников детского дома. Это были, как правило, пожилые женщины, которые пытались  хоть чем-то восполнить то, что не смогли или не захотели сделать по отношению к своим детям их родные дочери или сыновья.  Они приезжали с полными сумками продуктов, которые быстро опорожнялись, сморкались и, вытирая платком выступившие слезы, быстро уезжали.  Они, скорее всего, понимая, что дети ждали не этих разовых подачек, а жили надеждой, что эти самые бабушки, наберутся-таки мужества и когда-нибудь, не только примут их в свои сердца, но и заберут с собой уже в свои дома…
И вот теперь это обыкновенное чудо произошло с Павлом.
Его лицо вдруг ожило, когда он в вагонном окошке увидел своего друга, что парил параллельно движению поезда, в котором его сегодня везли в неизвестность. И это окрыляло  Павла надеждой, что и там он будет не один, что с ним будет его неразлучный спутник - ворон.
Как я уже сказал, Павлу, которому уже исполнилось четырнадцать лет, был выдан паспорт. Эта красная  книжица с массивным гербом на обложке, и освободила юношу, предоставляя ему гарантированное Конституцией права на свободу, о которых он уже  особенно и не мечтал.
И вот теперь уже вторые сутки они куда-то ехали в плацкартном вагоне. Утром следующего дня, как сказала ему Феодора,  им предстояло сойти с поезда, а значит, и окунуться в новую для  него жизнь.
Он еще не ведал и того, что именно там,  в той самой деревушке, куда они держат путь и где были похоронены его родители,  ему  вскоре предстояла встреча с Петром.   Вот и не верь после этого в промыслительность деяний Творца.  Но не будем забегать вперед, пусть все идет своим чередом.

К полудню Феодора впустила приемыша в свой дом. Напоила его чаем с баранками, а потом  легла отдохнуть с дороги, предоставив подростку самому осваиваться в доме.
И закимарила.
Павел  встал из-за стола и внимательно оглядел все вокруг. Неожиданно он почувствовал тепло, которое его обдало. Это тепло исходило, как он понял, от нескольких  картин, что находились в футлярах под стеклом, размещавшихся друг над другом в углу комнаты.
Тогда он подошел ближе. И понял, что это не портреты вождей коммунистической партии, которые он видел в библиотечной комнате детского дома. На этих  картинах  были изображены мужчины и женщины с нимбами над головой, еще какие-то старики и убогие старушки в окружении не иначе, как ангелов небесных, потому, как у них за спиной были крылья.
И еще… В той женщине, что была изображена на одной их этих картин, он узнал лик той, что дала ему жизнь. Что была показана ему лишь на одно мгновение после  жуткого и страшного для него момента появления на свет. Но позже  именно этого лица он уже никогда не встречал. И вдруг здесь, в этой старой избе с прогибающимися половицами, Павел увидел женский образ, который побудил к воспоминаниям его память и, очевидно, что завладел и самим сердцем.
– Это Пресвятая Богородица, – раздался вдруг из угла комнаты голос Феодоры… –  Матушка таких же, как и ты… судьбой обездоленных, любовью и  лаской материнской обделенных.
Павел продолжал стоять перед образом, теперь уже более внимательно вглядываясь в лик Девы, что была изображена на иконе.
– Завтра схожу к отцу Митрофану, попрошу,  чтобы окрестил тебя в вере православной…
И смолкла, словно лишь для того и просыпалась, чтобы сказать  ему эти слова.

Последующее внимание пытливого паренька  привлек огромный самовар, растапливающийся шишками, которые были заготовлены впрок и хранились в сенях, да еще старинный утюг, который разогревался  горящими угольками из печи… И конечно же сама  русская глинобитная печь, которая спасла жизни многих из его любимых сказочных героев…
И еще Павла поразила в доме умиротворительная тишина, что нежно обволакивала и успокаивала одновременно. Чего он так был лишен в детском доме. Правда ее нарушал ход настенных часов, изображающих голову кошки с бегающими глазами и  приводимых в движение с помощью двух подвесных  гирь.  Да еще звук, не иначе, как мудрого сверчка,  появление которого Павел  теперь с нетерпением стал ожидать.
И пока Феодора спала, он  осторожно  пролез в устье печки. Там было тепло и просторно, что он  вытянулся почти в рост и размечтался о новой жизни, а потому и не заметил, как сам уснул, изрядно измотанный долгой дорогой, под одобрительное пение сверчка, ставшего  для него уже родным.
Часа через два с сумкой, полной продуктов, в избушку Феодоры вошла ее настоящая внучка Ксения. Девушке было уже семнадцать лет,  и она успешно  училась в медицинском техникуме, который находился  в районном центре.
Вот и сегодня, зная о возвращении бабушки с приемышем, как она заочно  назвала Павла, она, как только окончились занятия, сразу же поехала на подмогу к Феодоре, зная, что перво-наперво надо будет обязательно растопить баню и хорошенько пропарить приезжего вместе со всей его одежонкой…
Когда она вошла в дом, то застала любимую бабушку в полном расстройстве…
– Что случилось?   – встревожено спросила она.
– Не иначе, как этот пострел сбежал… – ответила ей расстроенная старушка.  – И где мне теперь его искать…
Услышав голоса, Павел проснулся и сладко потянулся,  да нечаянно ногой задел протвишок. Тот, упав на пол,  нещадно загремел…
Когда Феодора и Ксения вошли в кухню, то увидели  всё перепачканное сажей лицо подростка, который  пытливым взглядом из широченного устья печи  смотрел на появившуюся в доме Феодоры внучку – эту Царевну-лягушку…
– Без бани нам теперь точно не обойтись,  – сказала девушка строгим голосом Мальвины уже из сказки про Золотой ключик. –  Выползайте, сударь, и для начала отправляйтесь умываться… А затем наносите дров и  мы затопим баню…
Павел согласно кивнул головой и стал выбираться из печи.
Ему понравился колодец, что стоял рядом с баней и  уходил куда-то в неизвестное, нравилось погружать в него ведро, что весело на цепи и слушать то, как колодец скрипел, словно старик, когда Павел вываживал из его недр очередное  ведро полное холодной воды.
Он быстро наполнил круглый котел, а теперь стоял и учился у Ксении тому, как  укладывать дрова и затапливать банную печь…
И когда жар огня коснулся дна огромного котла, он вернулся в дом, где его уже ждала Феодора с кульком конфет.
– Пока будет топиться баня,  мы с тобой, Павлуша,  успеем сходить на кладбище… Пора тебе и своих родителей навестить…
Подросток кивнул головой, и они вместе пошли на местное кладбище.
По дороге, Феодора и рассказала Павлу о том, что произошло в день его рождения.  О том, что какая-то машина подрезала их «Москвич».  И  о мгновенной смерти его отца Глеба, и о том, что матушке его Анастасии хватило из последний сил разродиться, а потом и самой отойти в мир иной.
Именно на кладбище Павел впервые в своей жизни увидел керамические плитки с изображением   счастливых лиц своих родителей. Таких счастливых, словно в сей миг, они действительно расцвели улыбками, увидев своего повзрослевшего сына, вернувшегося в родной дом…
Именно с этой трогательной и молчаливой встречи на кладбище и началась для Павла  новая жизнь: и в новом доме, и в новой для него семье.
Пока Павел был в бане, Феодора напекла пирожков, а Ксения наделала салатов. Вместе выгребли из погребов пряности и соления, законсервированные еще с прошлой осени, благо, что в доме теперь появился едок.
На следующее утро, пока Павел спал, старушка уже сбегала в церквушку и договорилась с местным батюшкой отцом Митрофаном о крещении,  нечаянно объявившегося  в её доме, внука…
И ближайший  воскресный  день начался  в их доме с праздника.
Сначала,  поутру,  в водах реки совершилось крещение  юноши. Священник был несказанно рад, что Павел сам и по памяти читал Символ Веры. Затем отец Митрофан трижды погружал его с головой в водный поток, произнося необходимые слова-заклинания, а потом они все вместе пошли в церквушку, где Павел стоически выстоял первую в своей жизни службу и был причащен Святыми Дарами. 
А уже потом были посиделки с приглашенным священником в доме Феодоры.
За  праздничным столом Павел почти ничего не ел, зато глаза его просто лучились, что нельзя было не заметить.
– Хочу просить тебя, Павлуша, помогать мне по храму, – неожиданно произнес батюшка. –  Научу тебя кадило мне подавать, свечи возжигать, да в алтаре прибираться, а  затем и  начнешь  сам псалмы читать…
– Вот уж радость была бы мне на старости лет, – произнесла, разрумяненная  от рюмочки  теплого кагора, Феодора.
– Это только начало, – продолжал старик-священник. – Принимая во внимание, что память у него зело цепкая, думаю, что, как придет время, отправим  Павлушу учиться в семинарию… Вернется к нам дьяконом, а то и сразу иереем. Потом, глядишь,  и на моё место встанет… – степенно рассуждал старик-священник.
Павел, все еще витающий в облаках, лишь согласно кивал головой… У него было такое ощущение, что он попал в  некое тридевятое царство, тридесятое государство, где по чей-то неведомой воле всё само свершалось, и даже засахаренные пряники в этот день  ему в рот сами запрыгивали.

С того дня прошло два года.
В особняке Олениных,  как раз накануне своего дня рождения,  уже возросший Петр устроил своим родителям первый  демарш.
– Вы хотите пригласить гостей на мой день рождение в это захолустье?  В самое мрачное и тусклое место, которое только существует на свете? –  пылко говорил он, измеряя инкрустированный  пол гостиный своими  шагами. – Я хочу в этот день быть со своими  друзьями в Москве. А вы можете собрать всю  свою родню здесь… Потом я к вам подъеду…
– Диана, ты знаешь, что я в эти дни не смогу быть Москве.  Тогда, может быть,  действительно собрать всех наших в московской квартире? – примиряющее произнес Эдуард Сергеевич,  как всегда, полностью погруженный в свои мысли.
– Папа прав, – мгновенно поддержал Петр отца. – Давайте так и сделаем. Всех собираем в Москве, а уже на ночь я с друзьями приеду сюда…
– В это захолустье? –  процитировала сына Диана.
– Ночью все волки серы… – парировал Петр, затем послал матери воздушный поцелуй и ушел в свою комнату на втором этаже.
Так все и случилось.

Правда, если вы еще не забыли, в это же день справлял свой день рождения и Павлу.
Феодора напекла  его любимые пироги, а Ксения привезла из Москвы редкие книги. В частности те, что по рекомендации священника, теперь предстояло Павлу осилить для поступления в семинарию. И еще она привезла бутылочку марочного «Кагора», который  они  с радостью выпили, добавляя в немного кипятка или, как говорили в храме, теплоты…. А потом, довольные и счастливые, разошлись по своим углам.
Не спал в ту ночь лишь Павел. Он окружил себя книгами и стал буквально проглатывать страницу за страницей…
В полночь, любимую идиллию Павла – тишину этих мест – нарушили жуткие звуки ревущей музыки, доносившиеся с территории соседнего, огражденного высоким  забором, участка Олениных.
Там, как вы уже догадались, начал праздновать свою «днюху» с друзьями Петр.
И вино у них лилось рекой, и  дым от сигарет стоял такой, что все плавало словно в тумане, а на новеньком импортном видеомагнитофоне  вообще крутились непристойные для любого  возраста сюжеты…
  Павел уже смирился с этой вакханалией,  и его даже стало клонить в сон, когда он услышал чей-то призыв о помощи. Он мгновенно сорвал с постели, вышел на крыльцо и убедился, что за соседним забором действительно идет какая-то, не иначе, как потасовка.
Срочно придти на помощь можно было лишь со стороны реки, что Павел и сделал. Он, благо, что был в одних плавках, вошел в воду и, проплыв мимо уходящего на несколько метров в воду  забора, увидел соседний участок.
Звуки музыки все так же неистово раздавались из освещенных окон, а вот у берега  действительно происходила возня…  И из-за шума музыки она  вряд ли была слышна в доме.
Павел вышел из воды и увидел, как молодой сосед, которого он и видел пару раз и то издалека, теперь грубо срывал с какой-то, уже плачущей девчушки, ее одежду.
– Отпусти девушку, – сказал, подходя к ним, Павел.
– Ты что здесь делаешь? –  услышал он в ответ и увидел глаза парня, пронзившие его аж до самого мозга. – Вон пошел, козел с моего участка, пока мой отец тебя в тюрьму не засадил…
– Отпусти девушку, – спокойно повторил Павел.
– Какой же ты непонятливый, – уже отстраняя девушку и поднимаясь на ноги, сказал Петр.
Павел наоборот сделал пару шаг вперед и протянул руку, чтобы помочь девушке встать,  но в тот же момент получил со стороны спины удар веслом по голове.
Он с трудом устоял на ногах, хотя в черепной коробке, не иначе, как все мгновенно перемешалось.
А Петр уже начал замахиваться, чтобы ударить во второй раз, но тут сосед обернулся и, увидев уже занесенное на ним весло, мгновенно опустился задницей на речной песок.
Петр сначала подумал, что от испуга,  и сделал даже шаг вперед.
Павел словно этого и ждал, и уже сам резко, снизу вверх и  с силой ударил Петра  своей ступней  между его ног.
От резкой боли хозяйский сын мгновенно согнулся и упал на песок. К тому же, держась руками за причинное место, он стал просто выть от жуткой боли. Но и этот крик никто в доме, скорее всего, не услышал….
  Павел, уже не обращая внимания, на всё ещё валявшегося на песке Петра,  повел девушку в дом, чтобы она могла забрать свои вещи и чем-то прикрыть свое разорванное платье.
Пока девушка забирала свою сумочку, он успел увидеть и остальных участников той вечеринки, что валялись в самом непотребном виде, как на диване, так и на полу.
Когда с сумочкой в руках и в наброшенной на плечи кофточке девушка вышла, то Павел повел ее к выходу с участка, но тут дорогу им перегородил охранник по имени Фома. Он был местным жителем и естественно, что знал внука Феодоры и возможно даже видел то, что происходило на берегу. К тому же он недолюбливал хозяйского сына…
– Так и пойдешь по поселку в одних труселях? –  улыбаясь, спросил охранник.
– Все равно все еще спят, да и погода теплая… – спокойно ответил  ему Павел.
– Ну, тогда ступайте…
Вот такая оказалась первая  и нечаянная встреча Петра и Павла.
События, которые произошли на берегу, увидел и Эдуард Сергеевич, правда, уже после своего возвращения в Москву. Видеозапись той встречи  ему продемонстрировал охранник Фома.
– Выяснил, кто этот парень? – спросил Оленин у него.
– Ваш сосед и приемыш бабки Феодоры - Павел. В тот день, он, как и ваш Петр, день рождение своё справлял, вот и заплыл сюда, услышав крик о помощи…
– А почему  ты называешь его приемышем? – уточнял что-то для себя банкир.
– Так его родители  в Москве шестнадцать лет назад в этот же самый день погибли в автомобильной катастрофе… От людей слышал, что парень был все это время в детском доме, с год назад его  наша повитуха нашла и привезла сюда… Он теперь отцу Митрофану  в храме помогает…
Ничего на это не ответил Эдуард Сергеевич, лишь молча забрал кассету с записью и, о чем-то задумавшись, вышел из комнаты охранника.
«Вот и  не верь после этого, что у грехов длинные тени, – размышлял, сидя в своем кабинете, Оленин. – Но как могло случиться, что его страшный грех, совершенный столько лет назад, теперь, как тень отца Гамлета, неожиданно  напомнит о себе в этом Богом забытом уголке Подмосковья?»
Его размышления прервал, вошедший в кабинет отца, Петр.
– Привет! Ты когда приехал?
– Час назад… – ответил Оленин, вглядываясь в сына.
– Как Англия? – спросил Петр отца, удобно разваливаясь в кресле.
– Там за предательство все еще отрубают головы… Жаль, что у нас этого нет.
– Ты это к чему? Или уже охранник настучал?
– Не настучал, а доложил, он за это зарплату свою получает.
А ты-то… Мало того, что не сумел девчонку уломать, так еще и со спины веслом соседского парня ударил…
– Просто я не ожидал… начал оправдываться Петр.
– Это он не ожидал подлости с твоей стороны…
– И ты ничего ему не сделаешь? – Петр от такого поворота событий даже вскочил на ноги. – Он же незаконно проник на наш участок… И этот твой холуй, если все видел, что же он даже не вмешался, не задержал его?
– Слушай меня внимательно, сынок. Соседа этого теперь все время будешь стороной обходить. Это первое… Далее, завтра же отвезешь свои документы в военное училище имени Фрунзе…
– Не понял, а как же Англия? Ты же сам хотел…
– Не перебивай отца! Думаю, что офицерская школа  будет тебе очень даже полезна. С руководством училища я обо всем договорюсь… Да и Фому попрошу дать тебе несколько уроков рукопашного боя, чтобы тебе в училище в первый же день не накостыляли из-за твоей глупой фанаберии… Завтра утром поедешь  в Москву, обрадуешь мать этим сообщением,  и скажи ей, чтобы пока не приезжала сюда, я хочу тут  пару дней один побыть…
Петр утром следующего дня действительно уехал, а Оленин стал исподволь выяснять всё, что так или иначе, связано с судьбой соседского парня по имени Павел и о его  погибших родителях Уваровых.
Фома даже  отвез  Оленина на кладбище. И какое-то время  Эдуард Сергеевич просидел там. О чем он там думал, никто не знает.
Потом внимательно несколько раз исподволь со стороны осматривал соседний участок и вскоре к Феодоре пришел  Фома - сын ее давней подруги, который работал охранником у Оленина.
– День добрый, бабушка Феодора…
– Добрый день, голубоглазый… Давно Фома, я тебя не видела, хотя и сидишь за моим забором…
– Неужто,   вы еще меня помните? – с улыбкой вопрошал тот.
– Как же тебя не помнить, – соколик наш, если ты  при родах от своей пуповины чуть не задохнулся… Слава Богу, сообразила, что тебе мешало на свет появиться… Ну, сказывай, что сейчас надобно? Или невесте твоей помощь нужна?
– Нет у меня невесты, баба Феодора, – начал свой ответ Фома. – Нынешние почти всё распутные: табак, деньги и вино больно любят, а вот душа моя их мало интересует… Хотя есть, правда, одна, которая мне нравится…
– Это ты, не иначе, как про Ксению, внучку  мою говоришь…
– Про неё,  да вот думаю, что староват я уже для этой красавицы.  Мне ведь, бабка Феодора,  уже далеко за тридцать… Да ты и сама это знаешь. К тому же работа у меня опасная, вчера по телевизору сообщили, что еще одного бизнесмена с его охранниками в Москве средь бела дня застрелили…
– Согласна, что работа у тебя  не сахар… Ну, тогда сказывай, зачем собственно ты  ко мне пришел?
– Сосед твой и мой босс Эдуард Сергеевич  Оленин хочет домишко твой подлатать, пока он совсем не развалился. Негоже, говорит, чтобы дома соседние так сильно разнились. Это, говорит он,  ландшафт портит… Ты же знаешь, что к нему часто местная администрация приезжает. Да и гости из Москвы…  Вот и хочет он, чтобы соседский дом вид современный имел… Ты только не беспокойся. Он всю работу сам и оплатит. И  велел сказать тебе, что не только по внешней стороне ремонт сделает, но и внутри. И даже котел тебе газовый поставит, чтобы и тепло и вода горячая всегда были в доме, обои и даже мебель тебе новую и современную привезет…
– Понятно…  Знать и правду это вас  Зинка на днях видела на могилке  Уваровых…
– А причем здесь Генкина могила?
– Это ты меня спрашиваешь? Ещё не знаю, а вот то, что их Петька и наш Павлуша в один и тот же день в Москве родились, это наводит на  размышления…
– Уж не хочешь  ли ты, Феодора, сказать, что наш Петр и твой Павел  оба от Оленина родились?
– Вряд ли.  Иначе, зачем же тогда Оленину было  допускать, чтобы  нашего  малыша в детский дом определили?  Что-то здесь не так… А то, что касается ремонта?  Пусть делает, я не против. Но только не сейчас. Давайте осенью, когда  Павлуша мой уедет  учиться в семинарию. Дом же потом ему после моей смерти достанется… 
– А с какого такого боку  сын Глеба тебе внуком стал доводиться? – уже заинтересовался  сам охранник.
– Много будешь знать, скоро состаришься, – проворчала Феодора и добавила: – Только ты уж, своему Эдуарду Сергеевичу про мои досужие помыслы-то не говори…  Знай, что они со мной в могилу уйдут…
В конце лета, в дом Феодоры накануне отъезда Павла на учебу приехала Ксения. Девушка, уже давно почувствовала, что  этот юноша ей нравится, да и сама замечала, как украдкой он сам бросает на нее пытливые взгляды.
Два слова о нем. Павел, пусть и не  высокого роста, был плотно сложен и по-своему красив. Не той броской чарующей красотой, которой отличался, например, Петр. К тому же, он проявлял не по годам спокойную рассудительность и последовательность, а  каждое  начатое им дело  всегда доводил до конца.  И внешне, Павел даже чем-то напоминал телесную стать и ум богатыря Алеши Поповича.  И этим своим спокойствием, терпением в проявлении  чувств, он и покорил Ксению. Она ему при расставании ничего не сказала, а лишь нежно поцеловала в щеку. И они, сами того еще не ведая, расстались на несколько лет.
Отец Митрофан, который  провожал Павла на обучение в Москву,  всё время, что они были в пути,  наставлял юношу.
– Не превозносись тем, что дается тебе свыше, дабы не вводить сотоварищей в греховные искушения. Являй, открывающиеся тебе познания, малыми крохами, советуясь с товарищами по курсу и с педагогами, дабы в результате согласования окончательного вероучительного вердикта, они считали  всё сие и своими достоинствами. Больше молчи, ибо слово серебро, а молчание – золото. Не пререкайся, даже если кто-то и  явно не прав. Выполни смиренно порученное дело, а все остальное оставь на усмотрение  церковного начальства… И Бога!
У входа в Троице-Сергиеву Лавру они  тепло распрощались. И вскоре Павел  с трепетом переступил порог своего нового дома…
То, что касается  нечаянного поступления Павла в семинарию, то тому были действительно веские причины. Память у Павлуши оказалась действительно феноменальная… Уже через неделю после того, как он начал помогать  отцу Митрофану в церкви,  то уже свободно читал Псалтырь. Через три месяца освоил Библию, да не просто освоил, а с первого же прочтения по памяти мог цитировать. И не просто пересказывать, как понял отец Митрофан, а уяснять для себя и даже толковать его витиеватые словообразования. Батюшка даже,  контроля ради,  сам брал Толковую Библию в руки и по ней сверял изъяснения юноши. Вот тогда он и понял, что не иначе, как Господь Бог Сам ведет сего юношу и что дух Святый вкладывает в его уста  вековую мудрость христианской веры.
Отец Митрофан, видя такой дар у своего помощника,  съездил в московскую семинарию похлопотать о допуске  сироты и детдомовца к  вступительным экзаменам. И там пошли ему навстречу. Вскоре с Павлом встретились, побеседовали, остались  довольны  будущим семинаристом и сказали,  когда именно ему следует привозить документы для поступления в семинарию.  А затем Павел  сдал  все вступительные экзамены. Здесь сказалось и то, что школьный курс был усвоен Павлом  в детском доме только на «хорошо» и «отлично».
И все же… Часть преподавателей семинарии этого деревенского увальня, пусть и с хорошей памятью, видеть в числе своих учеников не очень то и желали.
– Я могу назвать вам тридцать достойных имен  из числа абитуриентов, чьи родители сами священнослужители и, кто  воистину чает  получить духовное знание,  – говорил на обсуждении кандидатуры Уварова помощник ректора.  – Сей юноша напоминает мне склад набитый доверху  забытыми вещами. Более того, то, что хранит его память ему даже не понадобиться в его последующей службе на сельском приходе. А предполагать, что он останется у нас для получения  углубленного образования  уже в академии просто смешно…
– Мне также довелось беседовать с этим юношей…  – вступил в разговор старший преподаватель.  – И меня насторожило следующее.  Его практически дословное знание Библии с ходу  позволяет ему и трактовать некие положения, которые  до сих пор еще являются спорными в богословской науке, а это вольное и личное толкование,  не   есть  ли протестантизм?
– Умение владеть логикой, ясно и доступно излагать мысли это ли не цель всей нашей подготовки будущих священнослужителей? –  подал  тут свой голос Владыка-ректор. – А уже наша задача помочь юноше освободить этот, как вы образно выразились его «чердак», от  еретического хлама и наполнить его трудами отцов церкви… И последнее.  Скажу честно, за этого юношу просили очень уважаемые  и влиятельные люди, которые внесли такие пожертвование в  нашу Лавру, что вы можете спокойно вкушать наш благословенный хлеб еще  лет сто…  Ничего более не хочу слышать.  Я вижу, что сей юноша пусть и прост, но не глуп…
– Ум у него действительно цепкий, но не окажется ли он немощен плотью?  А если он узнает, что кто-то за него постоянно ходатайствует, то не перестанет ли с усердием  заниматься? – вновь заговорил о своих сомнениях  помощник ректора.
– Вот этого-то он как раз не знает. И очень надеюсь, что  не узнает. Он лишь знает отца   Митрофан Белавина, нашего выпускника и  воспринимает его, как своего духовного наставника. 
Последние слова ректора все и решили.

Естественно, что юноша первое время нахождения в стенах семинарии, был  очень зажат, особенно в общении с сокурсниками. Их развитие и кругозор поначалу просто ошеломляли молодого семинариста. Однако, на выручку ему пришли хрестоматийные цитаты, которые он и использовал в своих ответах практически на любой вопрос. Эти ответы были  не только  лаконичны, но и сказаны  всегда с предельной кротостью будущего слуги Церкви, что не могли не заметить, как сокурсники, так и преподаватели семинарии. Но именно это и позволяло сокурсникам  с  язвительной иронией называть  Павла «деревянным служкой».
А в результате, в семинарии Павел был лишен, так необходимых на новом месте, дружеских бесед и взаимной благожелательности со стороны семинаристов своего курса.  Правда этот «служка», обладая прекрасной памятью и не желая попасть впросак, в своих размышлениях и при острой проницательности часто удивлял и даже настораживал преподавателей семинарии своими неожиданными вопросами.
Например, однажды он спросил у старшего преподавателя:
– Так может быть в чем-то и правы манихеи, когда утверждают, что Новый завет подделан какими-то людьми? Не беря разницу текстов в более ранних публикациях, возьмем для примера хотя бы издание «Нового завета», подаренного мне настоятелем нашего храма отцом Митрофаном и датированное 1914 годом. И буквально с первых страниц видим, что его текст явно разнится с текстами «Нового Завета» современных церковных изданий.  Это кого, извините, такими правками нивелируют?  Нас, будущих пастырей,  или всё же овец нашего общего стада? Не становимся ли и мы обманутыми уже сегодняшними  обманщиками, пусть и не по своей воле…
Или, для чего, например, священство присваивает себе лавры посредников, когда таким посредником между Богом и человеком стал Сам Иисус Христос, Которому мы и исповедуем грехи свои,  Который и есть «сущий над всем Бог!»
– Господи, ну разве я был не прав, когда предупреждал, что сей юноша отъявленный вольнодумец,  – хватаясь от услышанных вопросов за голову, твердил, где только мог, старший преподаватель. – Слава Богу, что он ещё не начал задавать такие вопросы на общих занятиях семинаристов…   

К концу первого года обучения Павла  навестил отец Митрофан.
–  Отче, как же я рад вас видеть… –  кинулся Павел на грудь старика-священника.
–  Как ты тут, радость моя?  Как  тебе  дается учеба, обзавелся ли товарищами?
–  С учебой проблем нет. Товарищей  тоже нет,  да и чувствую, что вряд ли уже будут. Несколько человек на курсе тянутся из последних сил  к знаниям  с неутомимым прилежанием, а в целом курс полон  неверующих  невежд, хитрецов и доносчиков… Они  даже считают, что являть свои знания и быть первым по той или иной  учебной дисциплине  есть проявление гордыни.  Но это еще не самое тревожное. Отче, получается, что некая  абсолютная сумма знаний здесь вообще не нужны.  Все предметы преподаются очень дозировано. А сакральными знаниями, как я понимаю,   скармливает  лишь определенную  группу  избранных  на семинарских занятиях. Но я в их состав не допущен.   Остальным хватит и того, что они поняли на лекциях. Или даже не поняли… Зато их хвалят,  если они  усердно упражняются в  постоянном чтении молитв по четкам или в пении псалмов… Иногда кажется, что мне  делать тут нечего… Жили бы мы с вами,  отче, как и прежде. Вы служите, а я вам помогаю… Там я ощущал  настоящую радость  от каждого нашего богослужения…
– Господи, Павел, что ты такое говоришь? 
– Извините, отче, это лишь мои умозаключения. Дай Бог, чтобы я ошибался. Вы лучше расскажите, как дома?   
– Тебе все прихожане передают привет. А вот твои  любимые пирожки. Их для тебя  испекла и передала Диана Федоровна. Она  всё время меня про тебя расспрашивает. Даже дала машину, чтобы я тебя навестил… Она умница. Стала много и усердно молиться, ездит по святым местам.
– Передавайте ей от меня низкий поклон…
– Ты только не заносись. Пусть в строгости, в неприятии, но терпи.  Ты молод и у тебя еще вся жизнь впереди.  А каждой кошке, поверь, обязательно отольются мышкины слезы… Но тебе обязательно нужен документ об образовании.  Сожалею, но  пока так устроен наш мир. А, следовательно,  тебе нужно немного потерпеть. Хотя бы ради меня…
Павел согласно кивнул головой. 

И пока он продолжал грызть гранит церковной науки, расскажем о том, как складывалась в эти же годы судьба Петра.
Кстати сказать, заранее хочу извиниться  за некую временную фрагментарность. Мне кажется, что погружать вас в дотошные детали жизни  обоих юношей  будет чрезвычайно  обременительным, как для вас, так и для меня.  Я стараюсь понять и передать вам главное, расставить  этакие знаковые вехи, чтобы ни вы, ни я не заблудились в их последующих жизнеописаниях.
Итак, Петр!  Сей юноша, зачисленный в одно из лучших командных училищ страны, буквально с первых дней испытал на себе последствия своего домашнего воспитания, которое, как известно не только развило в нем тщеславие – этот печальный удел детей состоятельных родителей, но и  напрочь выхолостило у него такие понятия, как коллективное делание, чувство локтя товарища, взаимопомощь, что особенно ценились в армейской среде.
В результате Петр уже присматривался к сокурсникам, как к своим потенциальным врагам, с которыми рано или поздно ему придется схлестнуться не на жизнь, а на смерть.
Более того, он презирал многих из этих физически развитых «зубоскалов от земли», откровенно ржавших над ним, если он  первое время недотягивал до нужных результатов по физической подготовке.
И ещё Петр с трудом переносил тяжелый армейский дух, который постоянно витал в казарме, потому, что в большинстве своем  курсанты, как он понимал,  не ведали  даже понятий о личной гигиене, что, как полагал Петр, должно быть свойственно каждому будущему офицеру. Именно поэтому курсант Оленин каждый день вставал за час до общего подъема, чтобы употребить его на личный туалет, включающий  тщательное бритье, которое для курсантов казалось спектаклем изнеженного, как они считали, генеральского  сынка.
Правда, этот «сынок», что нельзя было не заметить, отменно владел иностранными языками, в чем большая часть курсантов просто  тупо барахталась. И ещё  имевший потрясающий каллиграфический почерк, что сразу заметили в учебной части училища.  Здесь, скажу я вам, свою руку успел приложить Серафим, объяснивший юноше в свое время суть упорного кропотливого труда, который и привел его к невероятным последующим результатам.  Так все и случилось. К радости художника, Петр сумел разбудить в себе талант владения кистью, но дальше пройти учитель и ученик не успели, так как Петр уехал в Москву, где и поступил в  военное училище.
Должен заметить, что после его отъезда, Диана настояла на том, чтобы Серафим оставался жить в их доме. Для неё он стал уже чем-то вроде талисмана-оберега…
Однако же вернемся к Петру.  Для Оленина еще одной палочкой-выручалочкой, как ни странно, стала еженедельная баня, в которую их водили строем. Там, невольно обнажаясь, он любил подставить своё хорошо сложенное  тело под струи холодной воды и в таком положении просто зависал. Правда, однажды, именно в бане, некоторые из его сослуживцев, решив, что он слишком долго занимает кабинку, попытались дать ему урок. Вот тогда то, Петр и вспомнил удар, нанесенный ему на берегу реки Павлом в причинное место… Этим  же он мгновенно и воспользовался, а в результате оказался и в том, явно неравном, поединке победителем. 
А радость, почти детскую, приносила Петру его парадная форма. В ней курсант мог часами стоять перед зеркалом, следя за ее опрятностью, и  добиваясь искрящегося блеска пуговиц. И, как многие, от любви к мундиру, он неожиданно для себя, стал мечтать и о славе, которую этот мундир мог бы принести своему обладателю.  А в последние дни Петр и вообще стал  даже предаваться сладким размышлениям о преимуществах военной службы за которыми логично  следовали: чины, награды и… Нет, не деньги, а внимание женщин.  Хотя в деньгах Петр никогда особо и не нуждался, отец дал ему одну из своих банковских карточек, что также было причиной тайной зависти большей части его сокурсников.
Вскоре курсант Петр Оленин неожиданно был вызван к начальнику  училища.
Сей генерал вообще не очень приветствовал прием в его училище по звонкам. Но в тот день, когда Оленин еще только поступал...  Вы не поверите, но именно в то утро о себе  ему неожиданно напомнил  его бывший главнокомандующий… И хотя президент был уже на пенсии, его личную просьбу о зачислении Петра Оленина в училище генерал Говоров пообещал выполнить.
И вот теперь этот самый Петр Оленин стоял перед ним в его кабинете.
Пока генерал в очередной раз просматривал  личное дело курсанта, Петр с не меньшим любопытством осматривал его кабинет. Традиционные портреты Суворова и Кутузова, а также фотографии президентов страны, оттенялись более скромными портретами  генералов, которые командовали училищем с момента его образования.
На приставном столике рядом с кожаным диваном были фрукты и бутылка с Нарзаном.
Зато рабочий стол генерала был полностью свободен от каких-либо бумаг. И даже личное дело, которое генерал уже просмотрел, он положил в стол.
– Курсант Оленин, – начал Говоров. – Давайте, как на духу. Я задам вам только один вопрос и попрошу быть со мной предельно откровенным. Обещаю, что ваш ответ останется для всех  тайной.
Петр согласно кивнул головой.
– Что вас, юношу, безусловно одаренного, подвигло к поступлению именно в наше училище?
– Шпага, которую к  моему глубокому сожалению,  офицеры российской армии, увы, теперь не носят… Это была мечта всего моего детства…
Говоров невольно улыбнулся.
– И если бы… продолжил юноша
– Что если бы?  – переспросил его генерал.
– Если бы вы лично дали добро, то мой отец мог бы закупить, а затем передать в дар училищу все необходимое снаряжение для открытия здесь класса для фехтования…
– Я подумаю о вашем  предложении,  – пообещал  ему Говоров.  – И еще… вас, как я уже успел услышать, называют генеральским сынком. Пусть и  дальше так считают, не пытайтесь никого, включая и офицеров, разуверять в обратном…  И сами не задавайтесь вопросами. Просто так нужно. А теперь можете идти в казарму…
– Есть идти в казарму, - молодцевато отдавая честь, ответил курсант Оленин и, стараясь печатать шаг, покинул кабинет генерала.
Слова начальника училища о том, что Оленин генеральский сынок зазвучали с новой силой, когда накануне Нового года курсанту Оленину, неожиданно для всех, было присвоено звание ефрейтора, а уже в начале следующего года ко Дню Победы он и вовсе стал младшим сержантом и помощником командира взвода.
Но это не снимало с него личных задач, которые он сам поставил перед собой в освоении всего учебного курса.
Петр, что называется, полностью впрягся в учебный процесс.  К этому времени он уже завоевал определенный авторитет, но ни с кем из своего курса так и не сблизился, со всеми сохранял добрые отношения, но и держал определенную дистанцию. В самоволки не бегал, а если и отпускали в увольнение или же в краткосрочный отпуск, то проводил его, как правило, в Москве, рядом с матерью. За город он почти не выезжал, так как тот дом облюбовал себе отец. Диана рассказала ему, что здоровье отца изрядно ослабло и, что он часто пользуется помощью какой-то медицинской сестры, которая жила  с ним по соседству.
Той медицинской сестрой, как вы, наверное, уже догадались, стала Ксения, внучка деревенской повитухи Феодоры, успешно закончившая техникум и работающая  теперь в местной больнице.
В один из вечеров её тайный воздыхатель охранник  Фома вбежал в дом Феодоры.
– Ксения дома?
– Где же ей быть, или что случилось что, лица на тебе нет…
– Эдуард Сергеевич упал и не встает…. Я немного подождал и к вам сразу…
Ксения уже слышала начало разговора и, быстро взяв свой экстренный чемоданчик, накинула пальто и вышла из дома вслед за охранником.
Оленин лежал на полу в своем кабинете, а над ним склонился… Серафим.
– Что здесь происходит?   – начала с порога Ксения.
– Не волнуйся, дочка, сейчас он  придет в сознание и откроет глаза, – в ответ, успокаивая медсестру, ответил художник.
– Что вы ему  сделали? – тихо спросила Серафима Ксения, начиная  готовиться к тому, что  измерить Оленину давление.
– У каждого человека, дочка, есть точки  своей скорой помощи, и я их просто ему активизировал…
– А как вы вообще здесь оказались? – поинтересовался уже Фома.
– Он сам меня позвал… Естественно, что мысленно…  Да и потом он знает, что его срок еще не пришел… Просто небольшое перенапряжение… И еще… –    тут Серафим внимательно посмотрел в глаза охранника. –  Будет лучше, если вы перестанете привозить ему женщин, хотя я и понимаю, что это ваш небольшой личный бизнес…
– Ты думай, что говоришь, –  рявкнул,  покрасневший, как рак, Фома.
– Я вас лишь предупредил. Если вы меня не послушаете и вашему хозяину в результате станет ещё хуже, то пеняйте потом  на себя… В лучшем случае останетесь без работы, – сказал Серафим и вышел их кабинета.
В этот момент Эдуард Сергеевич действительно открыл глаза.
– Что со мной и почему я лежу на полу? – спросил он, увидев склонившуюся над ним девушку.
– Уже все в порядке…  – начала отвечать Ксения. – Давайте, Эдуард Сергеевич, мы сейчас осторожно  поможем вам перебраться  на диван…

Через три часа в особняк приехала Диана, которую звонком из Москвы оповестил о случившемся охранник Фома.  Вместе с ней в дом, а затем и в спальню отца вошел и Петр, где  впервые увидел   ту саму медсестру по имени Ксения.  И даже замер на пороге, увидев этот светлый и ясный лик простой девушки.
Оленин уже полулежал и  даже мог поприветствовать членов своей семьи.
–  Я еще жив, так что  вы зря поспешили на мое погребение… У меня, к тому же, есть прекрасный  ангел хранитель – Ксения. Это она спасла меня…
–  Это не я… –  тихо произнесла в ответ девушка, смущавшаяся явно пытливого взгляда хозяйского сына. –  Это ваш художник…  Это он спас вам жизнь.
–  Это что-то новенькое, а если подробнее? –  попросил ее Оленин.
–  Когда мы вчера с вашим охранником Фомой вошли  в ваш кабинет то он уже закончил воздействовать на  некие, как он сам сказал,  точки вашей личной скорой помощи… И вскоре вы открыли глаза…
–  Так это Серафиму, значит, я обязан своей жизнью?
–  Выходит, что так, –  ответила Ксения, –  он еще сказал, что вы сами знаете сроки и назвал даже причину вашего переутомления…
–  Дальше можешь не продолжать. Об остальном я догадываюсь… Но раз уж мы собрались, то давайте вместе и позавтракаем.  Да и Петра  в военной форме я  ещё не видел…
– Я тогда пойду с вашего разрешения,  –  начала Ксения.
–  Ни в коем случае… Я сегодня же договорюсь с районной больницей, а впрочем, вы просто уволитесь оттуда,  а платить вам  зарплату буду я сам… Так, что предлагаю вам место моей личной лечащей седелки…
–  И все же, мне право неловко… –   смущенно продолжала Ксения.
– Отставить разговоры… Идите ставьте чайник, Петр вам покажет, где и что у нас лежит на кухне. Ступайте, а я с женой тут немного поговорю…
Ксения в сопровождении Петра покинули спальню.
– И что такого ты хочешь мне рассказать, о чем бы я про тебя не знала? – начала Диана, подсаживаясь к кровати мужа.
– Серафим продолжает расписывать твою комнату Рай… – начал Оленин.
– И что там?  –  уже  не без интереса, спросила у мужа Диана.
– Там странные переплетения судеб… нашего Петра и соседского юноши по имени Павел…
– Что ты имеешь ввиду? Это как-то связано с их  отношениями?
– Не говори глупости… Это связано только с постоянным пересечением их судеб… В  этом, как я теперь понимаю, и есть моя вина,  и тайна, о которой ты до сих пор не знаешь…
И Эдуард Сергеевич подробно рассказал своей жене обо всем, что случилось в тот день, когда он повез ее в родильный дом…
– Господи, несчастный мальчик… – тихо произнесла Диана, выслушав исповедь своего мужа.
– Несчастный мальчик? Сейчас тебе  это легко говорить. А что было бы с тобой, если бы я остановился, чтобы попытаться оказать им  помощь?  Рожала бы в машине, пока  меня допрашивали  в  милицейском отделении?   И как бы ты жила,  если бы меня упекли на несколько лет в тюрьму? Молчишь? Правильно делаешь, –  произнес, словно на одном дыхании, Оленин. – А ведь как я не хотел покупать этот участок земли. Именно этот. Словно предчувствовал что-то…  Но ты тогда настояла…
– Давай не будем с больной головы на здоровую… Где  сейчас этот юноша?
– Отец Митрофан отправил его на обучение в семинарию.  У него, как мне рассказал Фома, феноменальная память. И еще  открылся талант  к  церковным наукам.
– Хрен редьки не слаще, –  тихо произнесла в ответ Диана. – Я хочу сама увидеть эти рисунки, да заодно и Серафима навещу.
Оленин посмотрел в окна.
Светало. Верхушки зубчатого строя леса на горизонте высветились первыми лучами солнца и являли теперь собой этакую золоченую корону.
– Серафим всю ночь работало, только недавно лег отдыхать. Чтобы вам встретиться, тебе придется  пробыть здесь  какое-то время… А пока пойдем вниз, позавтракаем… Посмотрим, что они там  наготовили…
И стал  осторожно подниматься с дивана.

События, правда немного иного характера происходили в это же время на просторной кухне Олениных, где Ксения и Петр должны были заниматься  готовкой  семейного завтрака.
Там Петр, оставшись наедине с Ксенией,  вдруг явно оробел. В поисках заварки начал путаться в ящиках итальянской кухонной стенки.  Затем, пока нес столовое серебро, выронил нож, стал  его поднимать, а в результате на пол посыпались  и вилки.  И он даже слегка краснел, но не столько от неловкости,  как от обуреваемых его собственных же помыслов. В таких случаях принято говорить, что  человек влюбился с первого взгляда… Но он уже понял  и то, что Ксения и есть та самая девушка, как сказала ему мать, которая  в последнее время ухаживает за его отцом. А то, что однажды попало в  руки Эдуарда Сергеевича всегда становится его собственностью…  Это Петр хорошо усвоил.  Однажды он имел неосторожность переспать с одной из его юных любовниц. Девушка  была  тут же куда-то вывезена из дома,  и ее след пропал, а сам Петр  на целый месяц был лишен  всех источников к существованию.  Именно тогда ему пришлось весь месяц  прожить с Дианой за городом. Что, права,  очень удивило Диану, так как ранее более чем на сутки удержать возмужавшего сына в ее особняке  ей не удавалось.
– Вы, китель-то свой снимите,  – улыбаясь, произнесла Ксения, выводя курсанта из некоего оцепенения. – Он вам явно идет, но уж очень стесняет в движениях, да и испачкаете ненароком.  К  тому же в вашем  доме очень тепло…
 Петр согласно закивал головой и далее, более на автопилоте, стал расстегивать пуговицы кителя, а затем, сняв  китель, какое-то время размышлял, куда собственно, его положить.
И снова Ксения пришла ему на помощь.
– Давайте,  я отнесу его в вашу комнату… – сказала девушка и протянула руку за кителем. – А вы пока последите за чайником. И как только вода закипит, то залейте заварной чайник на две трети… И еще хлеб порежьте, сделаем всем бутерброды…
Сказала она и вместе с кителем тут же и упорхнула на второй этаж.
–  «Она уже была в моей спальне… – подумал Петр. – И я представляю, что там уже увидела… Что же она теперь обо мне будет думать…»
И забыв про чайник, Петр ринулся вслед за Ксенией на второй этаж.
И ворвался, и снова застыл. Он не узнал свой  спальни, где стены от пола до потолка были увешаны плакатами с обнаженными девицами и крутыми иномарками машин.
– Это Эдуард Сергеевич распорядился, что у вас сделали ремонт,  – спокойно произнесла девушка. – Все, что вам может быть дорого, я, на всякий случай, собрала в сундучок,  который теперь стоит у вас на чердаке…
– Все, что мне может быть дорого, – начал в ответ Петр, – думается мне, находится  прямо здесь…
– Зачем вы так, Петр Эдуардович, вы же  меня первый раз видите…
– У меня только один вопрос… Этот Павел, наш сосед, он кем вам приходиться?
–  Оставьте… Зачем вам это знать? – снова тихо ответила ему Ксения.
–  И все же… – продолжал, чуть настаивать  молодой Оленин.
–  Он сирота. Его родители были соседями мой бабушки Феодоры.  Много лет назад они погибли в Москве в автомобильной аварии. Виновника той аварии так и не нашли, а он провел многие годы в детском доме. Потом, когда он достиг совершеннолетия, бабушка привезла его к  себе…
– И он теперь  живет с вами?  – снова уточнял Петр.
– Я живу со своими родителями в районном центре, а направление на работу получила в местную больницу. Потому часто бываю у бабушки.  А сегодня меня позвали оказать помощь вашему отцу… Это всё?
– Понятно, хотя на мой вопрос вы  так и не ответили…
– Павел, Ксения… – раздался с первого этажа голос Оленина-старшего. – Мы с мамой пришли чай пить, а  ни чая,  ни вас самих  не нашли…
– Извините меня за все эти расспросы, – сказал Петр. – И пойдемте к ним, а то моему отцу  из-за нашего отсутствия снова  может сделаться плохо…
В то утро Оленин-старший более не проронил ни слова, очевидно в чем-то подозревая собственного сына.
Диана этого не заметила, так как  была уже в ожидании встречи с Серафимом и с той комнатой, которую он продолжил расписывать…
И где-то в полдень они встретились у реки, куда художник пришел после сна.
Увидев Диану, он чуть склонил голову.
– Я знал, что увижу вас сегодня…
– Здравствуйте, Серафим! – ответила Диана, вглядываясь в лицо художника. – Я очень рада вас видеть. Муж сказал мне о ваших новых рисунках… Я, с вашего позволения, хотела бы взглянуть на них…
– Пойдемте… Сейчас хорошее время дня, солнце в зените и заполнение светом самое лучшее для созерцания…
И  вскоре он ввел ее в ту самую комнату Рай.
На этот раз Диану, которая лишь взглянула на картины, словно бы обдало холодной водой из ушата. Правда мысли при этом мгновенно  переформатировались и пришли в порядок перед начавшимся погружением в будущее собственного сына и пока неизвестного ей юноши.  На этот раз, однако, все происходило по-иному. Она видела не нарисованные картинки на стене, а сама словно бы погрузилась в некую сущность, где окутавшая её дымка, по мере продвижения вперед,  словно бы ненароком и играючи, распахивалась перед ней, показывая все новые и новые фрагменты судеб этих двух одногодков, появившихся на свет почти в одно мгновение. Но кроме них,  Диана увидела  там еще и себя, и даже  медсестру Ксению. Хотя уже и не медсестру, а чью-то невесту, так как девушка была в белом подвенечном платье.  Но, вот только чью невесту?  Её мужа - Эдуарда? Сына Петра или соседа Павла? Этого ей художник  сегодня так и не показал.

Вскоре Диана с Петром вернулись в Москву.
Эдуард Сергеевич  какое-то время, словно ребенок, дулся  на Ксению, но быстро оттаял, так как её библейский лик всё также оставался чист и  её отсутствие на кухне он приписал не иначе, как  воспылавшей страсти, охватившей  собственного сына.  Хотя уже и понимал, что за те несколько минут между ними вряд ли могло произойти что-либо серьезное.

Перед отъездом в Москву, встречался с Серафимом и Петр. И, проявив неожиданное благоразумие, поблагодарил  художника за уроки рисования, которые ему очень пригодились в училище. Затем Петр успел немного побороться и с Фомой, попросив перед этим научить  его  еще парочке приемов  рукопашного боя…
А как только он вернулся в училище, то  с головой погрузился в учебу. Хотя основное время и стал проводить в учебной части, где оказался чрезвычайно востребован его каллиграфический почерк и умение рисовать. Его карты местности с разметками, выполненные безукоризненным почерком нравились  проверяющим генералам. Он продолжал и далее рисовать и писать, но при этом поставил  условие - его личное участие во всех  военных учениях. Вот в них он уже вскоре стал прямо купаться. Можно даже сказать, что не иначе, как бог войны был всегда на его стороне. На последних военных учениях, его рота,  над которой он принял командование после того, как наблюдатель вывел из боевого учения её командира, выполнила сверхсложное задание с лучшими показателями.

Так прошло еще три года.   
Вскоре выпускник  и будущий лейтенант Петр Оленин вновь предстал перед начальником училища.
Только теперь перед генералом Говоровым стоял уже возмужавший воин, напичканные всей информацией и физическими навыками, необходимыми для ведения наступательных действий и работы в тылу противника.
– Старшина Оленин, – начал Говоров. – Прежде чем мы с вами расстанемся,  позвольте мне задавать вам еще несколько вопросов, но уже из другой области: как вы лично оцениваете расстрел танками Белого дома?
– Половинчатым решением… К сожалению… И более похожим на чей-то продуманный и слаженный  информационный трюк, рассчитанный на внешний эффект. Да, трюк удался. И хотя победителей не судят,  мне он не интересен.  Сначала у гэкачепистов не хватило смелости арестовать лидеров оппозиции, а потом уже сама оппозиция работал с использованием методов провокаций и подкупа.  А  армию, в очередной раз использовали, извините,  как презерватив, а потом  выбросили за ненадобностью… Как-то все это мелко… Да и во все иные времена наша власть всегда чувствовали себя неуверенно, когда затевала очередную военную компанию. Среди тех, кто был у власти в нашей стране до сего времени, к сожалению, не находился тот, кто мог свободно выйти к своему народу и поднять его  на подвиг во имя Отечества, как это в свое время сделали князь Пожарский и  купец Минин. Эта власть сегодня даже не может набраться духа, чтобы рассматривать, как предателей  всех тех, кто, используя печатное слово, позволял себе усомниться в правдивости официальных сводок о ходе той или иной нашей войной операции на Кавказе. Отец мне говорил, что в Америке, например, республиканцы просто  расстреливали таких газетчиков. А мы все ещё продолжаем по старинке оглядываться на то, что скажет о нашей нарождающейся демократии  «княгиня Анна Алексеевна».
–   Будем считать, что я вас услышал, – ответил ему генерал и задал следующий вопрос. – Скажите, а вы верите в Бога?
Петр начал свой ответ,  почти не задумываясь.
– Человеческий разум  не предполагает изначального наличия какой-либо веры. Вместе с тем,  - слепая вера -  как мы ее называем и, о чем утверждают наши аналитики,  - оказывается  присуща десяткам миллионов граждан нашей страны. Кто-то считает, что это всего лишь    удел непросвещенного народа.  Не уверен. Потому, как многие ученые и даже лауреаты международных премий, как в нашей стране, как и за рубежом,  в какие-то моменты своих  научных поисков,  словно ломались и, бросая свои кафедры, уходили в монастыри… 
– Но вы же  не ушли в монастырь…
– Это все  из-за шпаги…
– Ну, да… Вы говорили…  Хотя, если внимательно приглядеться, то ведь и  эфес шпаги своей формой являет собой некий крест.  И последнее… В личных вещах, которые вы  четыре года назад взяли с собой в училище, лежал томик с романом Булгакова «Мастер и Маргарита». 
Петр слегка напрягся.
– Не смущайтесь, сейчас в этом нет ничего противозаконного. К тому же замечательно  расширяет кругозор. Меня лишь интересует то, как вы лично  восприняли для себя  книгу «Мастер и Маргарита»?
– Могу  лишь предположить,  что это был дерзкий  вызов  писателя  тому атеистическому  времени, когда все  называли Христа не иначе, как сумасшедшим проповедником…
– Думаете, что власть недооценили это творение Булгакова, когда позволяла ходить  запрещенной рукописи по рукам?
– Нет, думаю, что эта утечка было допущена сознательно, чтобы понять,  кто есть кто… - предположил курсант.
– Логично! Тогда, к какой же категории вы относите себя лично?
Петр задумался. Его и не торопили.
– Мне мама еще в детстве сказала, что всё, что за многие века  было создано гением всего человечества,  так или иначе, в той или иной форме,  оказалось подвержено тлению или разрушению,  а поэтому она  не могла отрицать того, что есть Нечто, что уже вошло в нашу жизнь и сделало ее нетленной.   Возможно, что  это «Нечто»  - и  есть Бог? Пока,  я сам в этом до конца не уверен.  Но, если вспомнить еще и  упомянутого вами Достоевского, то  мог бы  ответить вам словами капитана Копейкина, что «если Бога нет, то какой же он капитан…
Лицо генерала Говорова вновь тронула улыбка.
– Скажите, курсант, у вас есть девушка или невеста?
– Нет! Это, как я уже понял,  небезопасно с учетом моей будущей профессии защитника Родины… У офицера за спиной не должно быть ничего, что могло бы  так или иначе помешать выполнению им своего долга…
– Спасибо за искренний ответ, старшина Петр Оленин, – говорит генерал, медленно  вставая из-за своего стола. – Завтра буду иметь честь лично вручить вам погоны офицера российской армии.   А теперь можете идти отдыхать.   
– Есть идти отдыхать, – ответил курсант, приложив руку к фуражке и, развернувшись, четко печатая шаг, вышел из кабинета начальника училища.
Когда за ним затворилась дверь, генерал набрал чей-то телефонный номер.
– Говоров на связи… Думаю, что он нам подходит.

О своей первой лжи генералу Говорову думал  Петр Оленин, возвращаясь в казарму.  Все дело в том, что на всё время своего обучения,  Петр как бы отрезал от себя всё женское начало в любых его проявлениях. Он медленно, но верно превращался в четко отлаженный военный механизм, целью которого была только победа над противником. Но в потаенных уголках его памяти все эти годы гнездился милый его сердцу образ Ксении. И с этим он ничего поделать не смог, хотя и предполагал, что она уже  давно и полностью во власти отца, а,  следовательно, для него лично навсегда потеряна.
Завтра же его ждали  погоны лейтенанта, новенькая, сшитая по нему, офицерская форма,  некая персональная разнарядка с указанием места его дальнейшего служения,  о чём  ему  лишь шепотом намекнули,  да еще предстояла встреча с родителями, пообещавшие ему вместе приехать на церемонию окончания им военного училища.
Они действительно приехали, но не одни. С ними был и Серафим. Они видели, как сын получал их рук начальника училища свой диплом. Потом отец о чем-то долго беседовал с генералом Громовым, а Диана с радостью общались с сыном. Потом был  памятный вечер в ресторане, куда Серафим не пошел, но  где  к ним присоединился генерал Говоров.
Когда утром следующего дня они расставались, Серафим неожиданно передал Петру  небольшой пакет, попросив заглянуть в него после их отъезда.
И Петр заглянул… и снова обомлел.
Это был портрет Ксении, нарисованный Серафимом.  Лучезарная девушка  была на нём словно живая, с интересом, пытливо  вглядывающаяся в молодого офицера. Скажу сразу, что с этим портретом потом Петр уже  никогда не расставался. 
На следующий день генерал Говоров лично сообщил Петру, что он призван для прохождения последующей службы в некое  элитное  спецподразделение  Главного разведывательного управления нашей армии (ГРУ РФ).

А теперь нам предстоит вернуться к последнему году  учебы  в семинарии уже Павла. Надеюсь, что вы помните, как он   в полном одиночестве был оставлен  на утлом челне  пересекать  грозный и коварный океан под названием «Православие» с его Троице-Сергиевой Лаврой – этим белоснежным айсбергом, чарующим всякого своей ослепительной белизной, но и способным нести неминуемую смерть, потерявшим осторожность разного рода очарованным «Титаникам».
Хотя,  говоря об одиночестве Павла в том плавании, скорее всего,  я был не прав.  Думается мне, что истосковавшееся сердце Павла, с раннего детства, не ощутившего материнского тепла и не познавшего любви отца, всеми фибрами своей души буквально прилепилось к родителям Небесным. А потому,  и плыл Павел без страха,  смело лавируя между подводными  рифами, потому, как знал, что Спаситель с ним, и в нем...  Знал и то, что за него каждый день молится и отец Митрофан.
Плыл там, где сокрушались и уходили под воду или безжалостно выбрасывались на берег и уже там разбивались в дребезги более крутые и мощные по своей оснастке катера жизней его сокурсников. Вроде бы и не глупых семинаристов, которые пришли  в семинарию, найти Бога, но в поисках, привилегий неподвластной и сытой жизни, отличной  от жизни своих же собратьев,  опустились до доносительства, тайного курения или излишнего винопития, а то  даже и до противоестественных телесных утех. 
И  эти  «больные» ветви, что подмечал Павел, периодически, демонстративно и в назидание другим семинаристам, безжалостно обрезались и выбрасывались за порог семинарии. 
Можно было бы сказать, слава Богу…  Но, за тем же порогом,  оказывались подчас и здоровые ветви, не  возжелавшие подчиниться  губительным  требованиям  некоторых  из садовников-наставников семинаристов. 
А в результате, древо семинарии, лишившись, кроме «больных» и  большей части своих живых ветвей,   что и составляли ранее основу  его  трепетной жизни, теперь напоминало собой голый остов из догматических канонов, а потому, медленно, но верно, умирало, неся на себе  лишь тлен  оставшихся  в семинарии  исполнительных посредственностей. Однако же, наше повествование не об этом.
Троице-Сергиева Лавра, в которой уже четвертый год проходил своё обучение Павел  и, расположенная за несколько сотен километров от столицы сегодня утопала в зелени весны. Холмистая возвышенность, на которой разместился храмовый комплекс омывалась водами небольшой реки под названием Кончура.  Датой же его основания, все еще оспариваемой историками, официально принято считать 1337 год.  Именно тогда  на этих землях построил свою первую часовенку-келью св. преподобный Сергий Радонежский, будущий игумен, будущего же монастыря…
Семинаристы выпускного курса готовились к экзаменам.  В один из таких дней,  телеграммой  от отца Митрофана,  семинарист Павел  Уваров был извещен о смерти Феодоры.
На следующий день он  уже подходил к её дому. И не узнал его. И даже подумал, что кто-то выкупил эту землю и выстроил на ней себе новый дом, а его любимая Феодора окончила свою жизнь, не иначе, как в каком-нибудь доме для престарелых. И с этим мыслями он пошел к отцу Митрофану.
Старик-священник принял его тепло.
– Павлуша, радость-то какая. А я уж думал, что, как и  покойная Феодора, упокой, Господи её душу,  не сподоблюсь тебя более лицезреть. Слава Богу, что приехал… Завтра похороны. Сейчас немного отдохни с дороги, а потом вместе сходим панихиду отслужим по нашей Феодоре.
Ближе к вечеру, к удивлению семинариста, они вновь вернулись к оставленному  Павлом дому, отстроенному, как сказал отец Митрофан,  заново его соседом банкиром и благодетелем сего прихода – Эдуардом Сергеевичем Олениным.  И если бы утром, когда Павел подошел к дому, он повнимательнее пригляделся, то и сам  увидел  бы крышку гроба, что стояла у крыльца нового дома.
Они  вместе прошли в гостиную, где под знакомыми Павлу образами,  стоял гроб, в котором и лежала Феодора.
Лицо ее было светлым и радостным, очевидно от предстоящей встречи ее чистой души с Творцом. Там же батюшка Митрофан шепнул семинаристу на ушко, что старушка была девицей и в этой чистоте, как  истинная Невеста Христова и отошла в мир иной.
Кому-то это может показаться странным… Сваха и деревенская повитуха, вдруг при этом сама как-то сохранила свою девическую невинность. Но когда  люди немного поразмыслили, то вспомнили, что ни один из браков, который она устраивала, до сих пор  не распался. А все детишки, которых она за свою жизнь приняла,  живы и здоровы, потому, как всю свою нерастраченную любовь, она отдавала людям,  одним из которых был и Павел…
Он, уже облаченный  в подрясник,  привычно стал помогать батюшке в его  служении,  негромко подпевая знакомые тропари панихиды  и подавая  священнику кадило.
Потом они вместе с батюшкой ушли к нему домой, так как священник очень хотел побеседовать со своим ставленником, а в доме рядом с усопшей остались знакомые прихожанки и подруги Феодоры, чтобы читать по  ней Псалтырь  и приготовить поминальную трапезу на завтрашний день.
Через некоторое время, чуть отдохнув,  старик-священник попросил Павла подсесть к нему поближе, так как стал слаб на одно ухо  и начал неторопливый разговор.
– Я, радость наша, очень жду твоё возвращение домой. Благодарю помощи нашего благодетеля и твоего соседа Эдуарда Сергеевича Оленина мы уже закончили реставрацию нашего храма. Завтра ты его увидишь, там же состоится и отпевание покойной рабы Божией Феодоры…  Дух захватывает от красоты и обилия света, подобного которым я еще не видел. Оказывается, что проект нашего храма был создан тем же архитектором, что и Петропавловского собора в Санкт-Петербурге. Оленин  и дал нам денег потому, что восстанавливает его ради  молитв  святого апостола Петра  за собственного сына, названного в его честь. И сын тот, как я понял военный.  Да ты его, поди,  сам знаешь…
Павел неожиданно вспомнил свою встречу с Петром на берегу реки…
«Представляю, каков из этого маменькиного сынка получился  воин», – подумал семинарист.
А батюшка продолжал.
–  Очень хотелось бы мне дожить до того времени, когда ты  Павлуша  станешь настоятелем нашего храма.
– Не знаю, отче, что вам на это и ответить. Сомнения очень часто в последнее время стали  меня одолевать. Многое стало мне видно и понятно из того, что ранее казалось белым и пушистым.  И, потому сетования о правильности выбранного пути, не оставляют меня…
– Вот ты о чем?  – сказал старик-священник, явно догадываясь, о чем именно мог бы поведать ему его любимый ставленник, а затем  заглянул Павлу в глаза.
Семинарист увидел вновь  уже знакомый ему светящийся священный огонь в глазах своего наставника, который продолжил  начатый разговор.
– Может быть,  в этом есть и моя вина, что увлек тебя, несмышленыша, сказками о христианской вере, не подумав о том, что у всякого делания есть своя оборотная  и чаще всего горестная сторона. И спрятаться  тут  нам возможности нет. Мы всегда на виду и всё, что вокруг нас происходит, вольно или невольно и касается, и затрагивает. И не замечаешь, как становишься таким же, как все… Потому как, если ты не с ними, то все  твои собратья будут против тебя… Многие из знакомых и совестливых  священников  столкнувшись со злом, которое давно поселилось внутри самого священства, просто отступились, уходя под любыми предлогами из института церкви, а те, кто оказывался послабее, увлеклись винопитием, ища в вине  способ полного забвения, а то и откровенным блудом. Некоторые даже окончили жизнь самоубийством...
Тут семинарист согласно кивнул головой, очевидно и сам уже,  будучи,  наслышан о чем-то подобном.
– Когда я сам  был чуть моложе,  – продолжал отец Митрофан, – то попытался как-то на одном из собраний духовенства всего лишь задать вопрос:  куда идет, отцы, кому служим?  Хотел даже  принести на то собрание мешок с камнями и раздать их отца. Типа, бросьте в меня сей камень, если сами без греха… Мешок тогда оказался неподъемным… и я его на собрание не принес. А потом понял: слава Богу, что не принес  я  тогда эти камни, а то забросали бы.  Да что там забросали, забили бы ими  меня до смерти.  Но ты мне здесь нужен еще по одной причине… Мы, в ходе восстановления, нашли  в алтарной части мощи основателя нашего храма и подвижника православной веры батюшки Никодима.  А после того, как в тот же день произошло сразу несколько чудесных  исцелений, то поняли, что мощи те не простые…
– А что-то известно об этом священнике?  – спросил  старика-священника уже  Павел. 
 – Не очень много. Знаем, что родители будущего подвижника веры  благочестивые и богобоязненные люди, нарекли его в крещении именем Никодимом  и отдали деревенскому священнику, чтобы тот научил мальчика читать. В отличие от других детей Никодим с раннего детства  избегал бурных игр и вместо этого постоянно предавался чтению. Господь одарил его исключительной памятью, которая позволяла ему сразу же запоминать все прочитанное и безошибочно при необходимости и повторять это когда кому-то было угодно.  Тебе это ничего не напоминает?
Тут священник снова внимательно посмотрел в глаза семинариста, а затем продолжил.
– Думаю, не случайно, радость наша, что покойная Феодора привезла тебя в эти места, потому, как и твой Дар имеет схожие свойства. Пока тебя здесь не было, умные и боголюбивые люди добились причисления нашего батюшки к лику святых подвижников и очень скоро в возрожденном и освященном храме появятся его чудотворные мощи… И ты тут очень даже мне будешь нужен. А то недавно приезжал наш отец Благочинный, два часа ходил тут все высматривал, а более сплетни обо мне собирал. Не может он допустить, чтобы средства, которые выделяет на храм  банкир Оленин, мимо  его  кармана текли.  Думаю, что он  теперь любой повод ищет, чтобы меня на другой приход перевести, а сюда какого-нибудь любимчика поставить.   А если ты семинарию все же закончишь, не взбрыкнешь раньше времени и не покинешь её, то думаю, что смогу через  жену нашего олигарха – Диану Федоровну, а она женщина богобоязненна, похлопотать, чтобы это место за тобой осталось после мой смерти…
– Отче, так мне, чтобы священный сан получить, еще жениться надо будет. А я об этом даже и не помышлял, если честно…
–  А может быть, ты хочешь через монашеское пострижение в святой алтарь войти уже иеромонахом?
– Да и об этом пока не думал.
– Вот оно как?  И все же  ты подумай, время еще есть. А теперь давай готовиться к завтрашней службе…

Утром следующего дня, после того, как тело Феодоры местные мужика на руках перенесли в уже восстановленный храм, батюшка Митрофан начал совершать в нем заупокойную Литургию.
Потом тело, как говорится, всем миром, перенесли  уже на местный погост,  и там совершалась панихида. Тут уже, по благословению отца Митрофана, читал и пел Павел, а батюшка лишь возгласы подавал.
В своем черном подряснике он сразу же обратил на себя внимание всех, кто пришел на кладбище. И вскоре между людей прошел слух, что сей батюшкин помощник  не иначе, как внук Феодоры… и  даже будущий настоятель нового храма.
Заметила его и Диана. Да и как было не заметить Павла – этого молодого богослова и почти священника. О том, что он знает латынь и цитирует наизусть Библию,  прихожане говорили еще несколько лет назад до его отъезда на учебу в семинарию.
За эти годы Павел возмужал. Оставаясь невысокого роста, но был плотно и ладно скроенным, волосы имел каштановые,  глаза черные, а взгляд пронзительный. Голос его не только окреп, но и преобразился в красивый баритон, который сейчас  и умилял слух всех присутствующих на кладбище.  Естественно, что  Диана не могла не обратить на него своего внимания.  Кстати, именно  здесь Диана впервые и увидела того соседа Павла, чьи линии жизни в картинах Серафима, как вы помните, пересекались с линиями  жизни её сына – Петра. И, глядя сейчас  на одухотворенное  лицо сего молодого семинариста, она почему-то думала, что ожидать  со стороны будущего священника   что-либо дурного по отношению к её сыну, вряд ли  стоит
Забыл сказать, что  утром Эдуард Сергеевич привез Ксению на похороны родной бабушки. Она все это время продолжала быть рядом с Олениным, как фельдшер и помощница по дому.
При возвращения с кладбища  Павел и Ксения встретились,  и радостно обнялись. За поминальным  столом, они лишь периодически  обменивались взглядами, а уже после застолья какое-то время посидели на завалинке, вспоминая  и Феодору, и каждый  что-то своё.
Гости расходились. Ксении нужно было возвращаться с Олениным в Москву.
– Ты с Петром?  – неожиданно спросил девушку Павел.
– Нет! – ответила она. – Он где-то служит, и мы практически не виделись.  Его последний приезда в Москву был связан с окончанием им военного училища.  Но я в те дни была здесь. Диане Федоровне нездоровилось,  и Эдуард  Сергеевич привез меня сюда, чтобы помогать ей по хозяйству и последить за здоровьем. А почему ты меня об этом спросил?
– Не знаю. Просто чувствую, что тебя с Петром что-то связывает…
– Ты у нас что, стал провидцем?
Павел промолчал.
– Я не с кем, если тебя это интересует, – добавила девушка. – Но, скажу честно, очень обрадовалась, когда сегодня увидела тебя… Все вокруг только и говорят, что  ты будешь служить в этом  восстановленном храме.
– Ещё не знаю.
– В любом случае теперь я знаю, где тебя можно будет найти… –  сказала она и снова, как на проводах в семинарию, Ксения нежно приложилась губами к  его пылающей щеке…

На следующий, после похорон день,  приехал нотариус и в присутствии отца Митрофана и Дианы Федоровны, которых пригласили в качестве свидетелей,  он  огласил завещание Феодоры, к которому была приложена и  заверенная  дарственная на  сей  дом, который старушка, вместе со всем своим имуществом и земельным участком, оставила  Павлу.
В тот день Павел, оставшись в доме уже как его законный  хозяин,  чуть пригубил церковного вина, сначала за помин, а затем  и в знак благодарности своей, нечаянно обретенной, бабушки.
Потом уже более внимательно оглядел свои новые владения и остался всем доволен.  Вскоре, слегка захмелев, более от нахлынувшего на него волнения,  Павел решил  пойти искупаться, благо, что его новый дом, как вы помните, стоял на берегу реки.
Момент этого купания и застала Диана, которая вышла на открытую веранду второго этажа своего особняка,  откуда было хорошо видна часть земли её соседей, выходящая к реке. И, естественно, что она увидела и выходящего из воды, к тому же  полностью обнаженного своего нового соседа и их будущего священника.
И теперь уже сама замерла, почувствовав, как вдруг сильно забилось ее сердечко. Казалось бы, почему? Ответ один и он описан во всей русской классической литературе: ей с мужем  уже давно было предельно скучно…  Более того, и сам Оленин относился к жене не более, как к дорогой вещи, которую выставляют при необходимости из запасников, что называется напоказ, когда хотят чем-то удивить своих  высокопоставленных гостей из столицы… И вдруг появился этот явно дикий, деревенский и практически невоспитанный должным образом юноша, к тому же  и круглый сирота, который неожиданно стал завладевать её помыслами.

Через день Павел вернулся в стены семинарии. И все время, что он  был в пути, разговор с отцом Митрофаном не выходил у него из головы.  А лишь переступил порог, как ему сообщили о том, что он приглашен к ректору  Духовных академии и семинарии. И эта встреча на следующий день состоялась.
– Думаю, что ты, Павел, уже догадался, о чем у нас будет с тобой беседа, – начал Ректор.
–   Да, Владыка…
–  И что же ты решил?  Каков будет твой дальнейший путь в служении: через монашество или  все же в белом священстве?
–  Хочу просить вас, Владыка о… целибатстве.
–  Господи!  –  от неожиданности произнес ректор и даже невольно перекрестился.  Потом какое-то время сидел в задумчивости. –  Думаю, что  я могу понять тебя, –  вновь начал он.  – Тяжелое детство, отсутствие родителей, как образчиков семейных ценностей…  А в результате, как я могу догадываться, просто  боязнь супружества, когда зримо ты не воспринял сего дара и радости в своем собственном детстве, когда, как чистая промокашка, не впитал в себя горести и непомерного счастья созидания и сохранения семьи. А насчет целибатства? Это ведь предельно сложное испытание и мало кто сегодня проходит его достойно…
– Владыка-ректор, я кое-что читал о нем, но был бы   очень признателен, если бы вы мне немного поведали об этом…
– Тогда слушай… В Ветхом Завете, памятуя слова Господа по сотворении человека:  "плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю», брак считался состоянием почетным и обязательным, а потому на безбрачие и бездетность обыкновенно смотрели с презрением.
– То, более мирское, а в священстве?
– Священство  тогда наследовалось лишь от отца к сыну, – продолжал Владыка. – Однако, уже в Ветхозаветные времена появились исключительные примеры безбрачия как проявления  в первую очередь, целомудрия.  И таким  первым девственником Ветхого Завета называют пророка Илию. Именно его безбрачие явилось, уже как особое состояние, которое было выше брачного. Я так понимаю, что и ты сохранил до сего дня свое целомудрие?
Павел чуть покраснел и согласно кивнул головой.
– Рад за тебя, сын мой. Ну, так слушай дальше… В последующие века правительства всех стран практически заставляли своих  граждан смотреть на законный брак, как на государственную повинность, облагая холостых  и вдовых непомерными налогами. Да и в нашей стране был такой налог, что уж скрывать. Хотя церковь исподволь считала целомудренное безбрачие особой Божьей благодатью, которой одарены лишь некоторые… Однако же, ранее, ещё во времена первых апостолов женатыми были и епископы. Апостол Павел, например, указывал  даже на необходимость того, чтобы епископы  были людьми  семейными. То есть мужем  одной жены, умеющий руководить своей семьей, а потому способный руководить и своей паствой. И в первые века Христианства,  есть много упоминаний  о женатых епископах, не говоря  уже о священниках и диаконах.
–  И чем же эти дебаты закончились?
–  Если вкратце, то на  I Вселенском Соборе многочисленные сторонники безбрачия, предложили воспретить поставленным в священнослужители продолжить брачное сожитие со своими  женами. Но епископ Верхней Фиваиды Пафнутий, великий, кстати, подвижник и сам девственник, убедил отцов Собора не налагать на посвященных столь тяжелого ига, могущего принести ужасный вред нравственности,  как самих священнослужителей, так и оставленным ими женам.
– Очень разумно…
– Согласен… Тогда слушай дальше. Вскоре высокое понятие о девственной жизни, позволяющей всецело посвятить себя духовной жизни и заботе о пастве, обусловили ограничение на принятие епископского сана женатыми. А вскоре и вовсе установился обычай избирать только безбрачных епископов. Затем, на Востоке стали избирать епископов исключительно из монахов, вероятно  убедившись, что лишь монашеская дисциплина, позволяет им исполнение высоких обязанностей епископского сана.  После распада христианства на Западное и Восточное, Запад решил в этом вопросе пойти дальше,  когда абсолютизировал  безбрачие  всего своего духовенства. Что из этого получилось, ты и сам, вероятно, не хуже меня знаешь. Казалось бы,  почему плотский грех становится  там системой?  Думаю потому, что в решении этого вопроса стали забывать о святой воле самого испытуемого.  И, налагали на него непосильное бремя безбрачия, которого он сам бы на себя никогда  не взял… И люди, под его тяжестью,  часто стали впадать  в тот или иной грех. Именно поэтому протесты против безбрачия римо-католического духовенства  высказываются уже с начала XIV века.
– А воз и ныне там… –  неожиданно прокомментировал слова Владыки Павел. – Я читал,  что у них безбрачие поставлено выше брачного сожития каноном, грозящим анафемой тому, кто станет утверждать, что брачное состояние следует предпочитать безбрачию или же что последнее нисколько не лучше первого…
– Все верно, чадо! Я даже скажу и то, что в средние века безбрачие на Западе стало существенным условием не только духовного состояния, но и принадлежности к  разного рода  рыцарских  орденов.  А в России, о чём мало кто  знает,  безбрачие, например, соблюдалось запорожскими казаками… Впрочем, для тебя важно понять главное,  – целибат в Православии всегда подразумевается как безбрачие Христа ради.
– Христа ради и прошу… – ответил Владыке-ректору  Павел.
– Хорошо… Только помни, что именно я теперь  и далее буду нести за тебя ответ перед Богом…
И Павел  с благодарностью опустился перед Владыкой на колени, а после этого рассказал о явлении чудотворных мощей в своем приходском храме и о  настоятеле восстановленного храма священнике  Митрофане, который желал бы видеть его своим приемником…
Вскоре в своей домовой церкви, после того как выпускник был посвящен в обеты целибатства и дал на то своё клятвенное заверение, Владыка прочитал над главой Павла  уставные молитвы, а затем состоялось и его хиротония, сначала во диаконы, а через месяц и в иерея Русской Православной Церкви.
Так Павел, надевая на себя белое облачение, стал неженатым священником и в тоже время не монахом. 
Вскоре священник, Павел  Уваров с дипломом об окончании семинарии переступил порог здания,  в котором располагалась областная епархия.

Теперь мы ненадолго оставим и его, а перенесемся уже в пункт назначения  молодого лейтенанта Петра Оленина, после окончанием им училища.
Правда, до этого у Петра состоялась короткая встреча в Москве с отцом.  Да и рвался он на ту встречи  более для того, чтобы увидеть Ксению.
Знакомый охранник впустил его в квартиру отца.  И уже на пороге, Петр понял, что дома  никого нет.
Он принял душ, переоделся в светский костюм и теперь ждал возвращения хозяев. И вскоре увидел на пороге отца.
– А где все?  – были его первые слова.
– А я что уже никто?
– Я имел  ввиду… – начал, было, Петр.
– Догадываюсь, кого ты имел ввиду, – сказал  Оленин-старший, проходя в гостиную. – Мама приболела, и Ксения у неё в сиделках.
– Тогда  дай мне  свою машину, я съезжу, навещу их.
– Не думаю, что она захочет, чтобы ты видел ее в таком состоянии.
– Это ты сейчас о ком говоришь? –  спросил отца Петр.
– О маме…
– Что с ней?
– Что-то на нервной почве…
– Это всё из-за тебя? Из-за твоей  открытой связи с медсестрой?
– Наглец!  –   лишь бросил в ответ Эдуард Сергеевич.
– Зато не подлец…  – парировал  Оленин-младший.
– Хватит об этом. Сейчас мы с тобой съездим в ресторан и  поужинаем, а то в доме ничего нет, а утром мой водитель отвезет тебя  прямо в часть.
– Она же  очень-очень секретная…  – иронично обронил Петр.
Оленин-старший улыбнулся.
– Ну да, совсем забыл, ты же друг генерала Говорова…
Ужинали практически молча.
И, если честно, то утром, вместе позавтракав, расстались довольно холодно.

В тот же день Петр Оленин, уже четко печатая шаги по плацу, доложил дежурному офицеру о своём прибытии для прохождения дальнейшей службы в составе некоего, как ему сказал генерал Говоров при  прощании,  элитного спецподразделения ГРУ РФ.
И далее началась общевойсковая карусель. Всё тоже, что он уже осваивал в училище, но на ином, более сложном уровне, с более высокоточной техникой, и с полной секретностью обо всем, что он  там видел, слышал и делал.
Так прошло полгода. Это время напоминало ему сплошной марш-бросок с полной  боевой экипировкой.
И даже когда всё, казалось бы, оставалось позади,  и можно было бы даже предаться развратному отдыху, Оленин не покинул  своей казармы. И каждое утро, как заведенный, Петр начинал с многокилометрового пробежки…
Ещё через полгода Оленин неожиданно стал образцом для всех. Но его, как генеральского сынка, а молва об этом дошла и сюда, все сослуживцы старались обходить стороной. Он, как и в училище и здесь ни с кем за это время не сблизился. Бродил по коридорам, как этакий волк одиночка, но, правда,  всегда при деньгах. И никогда не отказывал, когда собирали кому-то помощь или просто занимали у него денег до получения  очередной зарплаты. Кто-то, заметив, что Петр никогда не требовал назад тех сумм, что когда-то давал, а потому некоторые офицеры стали под самыми разными предлогами, занимать и более крупные суммы, как бы проверяя  параметры щедрости души новичка.
Но в самом конце года все эти деньги, неожиданно для Оленина, были собраны в одну кучу и возвращены  Оленину.
– Что это?  На вшивость меня проверяли? – спросил он у своих сослуживцев, с улыбками глазеющих на него. – Тогда, по случаю наступающего Нового  года,  если деньги  действительно никому из вас не нужны, устроим на них общий праздник…
Все согласно промолчали, хотя некоторые и подумали, что Оленин просто с жиру бесится…   

Когда до генерала Сидорова дошли слухи, что продукты на этот праздник привозили из ресторана, что располагался за сто километров от части, он  вызвал Петра в свой кабинет.
– Чтобы это было в первый и последний раз… – начал он, грохнув по столу кулаком. – Нечего разлагать бойцов. С этого дня служите, как и все остальные… на собственную зарплату.  В противном случае вылетите отсюда, барчук хренов… Свободны!
Единственный человек,  которому Оленин  был  действительно интересен – был майор медицинской службы Григорий Долохов.
Это произошла при следующих обстоятельствах. Группа, в числе которой был Петр Оленин, находилась на учениях  где-то в песках. Нужно было тупо выжить  в течение десяти суток, имея  при себе лишь один нож… Связь разрешалась лишь в экстренных случаях, если человеку  явно грозила смертельная опасность.
И вот через восемь дней от Оленина в эфир ушло  странное сообщение, адресованное почему-то военному доктору Долохову: «Вы оказались правы, сударь, с меня бутылка самого лучшего коньяка»
Руководители учений  связались с доктором и прочитали ему сообщение. Тот размышлял недолго и вскоре вспомнил свой диалог с вновь прибывшим лейтенантом на одном из занятий и кратко пересказал о нем руководителю учений.
Его суть заключалась в следующем. В тот день офицеры слушали лекцию Долохова о способах экстренной помощи, в частности, при укусах ядовитых змей
– Меня уже два раза в детстве кусали змеи… – чуть бравируя перед другими, заявил  тогда новичок.  – И, как видите, жив.
–  Змея змее  рознь,  –  спокойно ответил  ему  на это  Долохов.
И тут  новенький лейтенант неожиданно предложил ему пари.
– Если я вдруг умру от её очередного укуса, то с меня бутылка самого лучшего коньяка…
Вот именно эта последняя фраза и дала возможность Долохову понять, что с новичком случилась беда.
 – Вы предполагаете, что это как-то связано?  – начал командующий учениями.
– Я предполагаю, что нужно срочно вытаскивать лейтенанта Оленина из песков, –  уже почти кричал в трубку  военврач.  – Его  укусила  змея…
– Идиот, не мог прямым текстом об этом сообщить? – раздался  в ответ рассерженный голос командира учений.
– Вы же сами знаете, что по условиям задания,  сказать об этом прямым текстом,  он не мог…  – неожиданно заступился за  Петра военврач. –  Пришлите за мной вертолет, я сам  туда полечу с необходимыми препаратами…
Двое последующих суток Долохов не отходил от  койки и буквально вынянчил Петра.  И всё в тот раз обошлось благополучно. Но с того дня майор Долохов и лейтенант Оленин стали друзьями.
Военному доктору был приятен это красивый, настырный в достижении поставленной цели  и, как оказалось, смелый офицер. А главное, что он считал Петра достойным собеседником, который имел прекрасное классическое образование, свойственное разве что  офицерам Генерального штаба  бывшей царской армии.  Спросите, почему?  Это благодаря домашнему образованию и, последующему за этим,  усердию генерала Говорова, который весь период обучения Петра в военном училище, постоянно подпитывал сына своего друга Оленина-старшего редкими книгами из своей личной коллекции о знаменитых битвах и их гениальных военноначальниках-победителях.
Но и это было не главным. Военврача всегда поражал внешний вид нового участника элитной группы профессиональных убийц, потому,  как лейтенант Оленин был всегда гладко выбрит, тщательно отутюжен, с чуть заметным запахом  строгого, но притягательного мужского парфюма.  По этому случаю, майор даже  называл Петр Оленина, не иначе, как  «Джеймс Бондом отечественного разлива». И это прозвище вскоре за ним закрепилось, так как  каждое утро Петр начинал с приветствия своих  сослуживцев на одном из языков, которыми владел в совершенстве. 
Да и сама речь его была увлекательной, живой и образной. А главное, в ней напрочь отсутствовал, всё  связующий ныне, мат.
Теперь два слова и о самом докторе. Долохов, женившийся на последнем курсе мединститута, уже несколько лет, как жил в разводе. Жену ушла от него, когда он, после звонка генерала Говорова, с которым был хорошо знаком по войне в Афганистане, оставил должность начальника районной поликлиники, приехав на новое для него дело в  военную часть, что под командованием генерала Сидорова располагалась в глухом лесу. И там с интересом стал собирать уникальные материалы для своей, пусть и закрытой, но докторской диссертации потому, как каждый офицер, с которым он  здесь работал,  был настоящий кладезь скрытых  невероятных человеческих возможностей… 
Вскоре известие о том, что майор Долохов практически спас жизнь Петру дошло до Оленина-старшего.  Тот, узнав,  когда сына не будет в части,  сам  приехал к Долохову, поблагодарил, а затем внимательно осмотрел его  медицинское хозяйство. А затем, узнав, в чем  особенно доктор  нуждается,  Оленин-старший в течение нескольких дней обеспечил его больничку самой совершенной импортной медицинской техникой. 
«Вот и не помогай после этого ближнему…» –  думал Долохов, когда все эти дары заносили в больничный коттедж.

Так прошел еще год.
Сослуживцы Петра поодиночке, а то целыми группами пропадали на какое-то время. Затем возвращались, подлечивались. Бывало и такое, что  кто-то не возвращался. Тогда его заочно поминали. Молча, практически,  без лишних слов. Просто на столе рядом с налитой стопкой кем-то раскладывались его боевые награды, как российские, так и зарубежных стран.
Как-то по случаю своего дня рождения, майор Долохов устроил небольшой праздничный ужин, на который пригласил только Петра.  Когда оба были уже навеселе и  относительно раскрепощены, Долохов завел вдруг вполне серьезный разговор, словно до этого и не пил вовсе.
 – Петр, ты действительно хочешь похоронить себя в этом убогом армейском прозябании? Достойна ли тебя роль скота, которого готовят для заклания во имя неких,  даже не всегда понятных интересов тех, кто стоит у власти в нашей стране. Мы, как ты сам уже успел убедиться, только за этот год похоронили трех прекрасных офицеров. А у каждого из них были семьи, дети… Могу, конечно, предположить, что некоторыми из них руководило этакое «эполетное» тщеславие, другими благородная цель уплатить некий  долг родному отечеству и их даже нельзя заподозрить в лицемерии, потому, как они действительно отдали за это свои жизни… Но тебя, которого сегодня никто не упрекнет в трусости, равно, как  в притворной храбрости, или в желании сделать себе карьеру,  сможешь ли ты спокойно отправлять на тот свет тех, кто имел неосторожность увлечься ложными идеями или встали, по собственной глупости, на  стезю предательства?
Петр ответил почти, не задумываясь, чем  явно озадачил своего спасителя.
– Конечно, смогу. Человека от той же птицы на охоте отличает лишь то, что они принадлежат к разным особям. Те, кто попадает под выстрел,  скажем так, были  ослаблены, а значит, больны, что не давало им возможности набрать нужную стартовую скорость и, в результате, они попали под пулю охотника. То есть, таким образом, мы лишь вычищаем общество от больных особей. Ведем себя, как  волки, которые бесспорно являются санитарами своего леса.  Но можно посмотреть на всё иначе. Это когда ты понимаешь, что изначально одни родились потенциальными жертвами, а другие – охотниками.  А вот природа…  Природа поступков, как ни странно,  у всех одинакова. Теперь оставим птиц и посмотрим на гомосапиенс. На того, что есть человек разумный… и на разницу между ними.  Так вот, по моему глубокому убеждению, разница между людьми  заключается лишь в том, что они родились по разные стороны некой  кем-то условно и лукаво проведенной границе. Эти границы и стали общей  бедой всего человечества. Огородившись заборами из колючей проволоки,  оправдывая свои поступки некоей отличной от других  исключительностью,  люди забыли, что они все дети Божии, как говорила мне моя матушка. Что все произошли от одного корня, а это значит, что все находятся в родстве, пусть и в отдаленном. А потому, когда мы кого-то грабим, насилуем или даже убиваем, то убиваем и насилуем собственного же брата или сестру. А по божьему закону в это же самое время, даже не догадываясь об этом, тяжело раним сами себя, а в первую очередь свои души… Поэтому моя лично задача будет заключаться в  том, чтобы самому не убивать, а по возможности, уклоняться от наносимого тебе удара и тогда жало этого удара неминуемо обернется и настигнет того, кем он был осуществлен… Это как  ракета, выпущенная в цель, но неожиданно  потерявшая её, зато обнаружившая доступный для поражения объект, из которого и была выпущена.   Однако, спасибо тебе за этот вопрос. Теперь я кое-что и о себе понял…   
Затем поднялся из-за стола и ушел, предоставив майору самому решать,  что же именно он сегодня услышал…

Через несколько дней, лейтенант Оленин неожиданно был вызван не в кабинет, а в домашний коттедж генерал-лейтенанта  Сидорова. Еще по дороге, Оленин  сразу исключил возможность пересказа  Дороховым его  пространного монолога.
«Что же тогда могло случиться, что я понадобился Сидорову?» –  думал Петр, отворяя дверь  «тайной кельи» командира элитной части, а именно так прозвали этот небольшой домик,  в который на протяжении ряда лет практически никто из офицеров части  не приглашался.
Генерал Сидоров сидел в глубоком кресле у камина.
– Входите, Оленин, – сказал он, когда услышал стук в дверь. – Проходите к столу.
И сам поднялся, чтобы подойти к столу,  на котором лежала тонкая красная папка.
– Для начала хочу вам сообщить, что несколько раз внимательно перечитал ваш пространный ответ Долохову… Не удивляйтесь и не сетуйте на майора, в этой части прослушивается каждый сантиметр, о чем многие догадываются, а Долохов так просто не подозревает.  Потом ваши  слова  несколько дней изучали наши аналитики, естественно, что без упоминания им  о первоисточнике. Общее мнение всех специалистов сводится к тому, что вы готовы к  самостоятельной работе за рубежами нашей Родины…
–  Несколько неожиданно, но благодарю за доверие!
– Но это, что называется преамбула к нашей беседе, – сказал Сидоров и взял в руки красную папку. – В этой папке лежит  подписанный министром  приказ о присвоении вам  воинского звания старшего лейтенанта. – С чем я вас лично и поздравлю.
– Служу России!
– Не сомневаюсь. А теперь к главному.  Вы, думаю, уже слышали о том, как вся  оппозиционная пресса в один голос вещает о некоем  кадровом  и высокопоставленном офицере из нашей конторы, который   сумел перебраться в Англию, где после приземления самолета и прямо в аэропорту,  попросил себе политического убежища в США.
Оленин согласно кивнул головой.
 – Его бы сразу посадить на самолет и вывезти в Штаты, но… дотошные англичане, выполняя инструкции своего собственного руководства, начали согласовывать этот вопрос с  представителями дипломатического корпуса США, а пока  что держат  этого офицера в гостинице аэропорта под охраной. На следующий день двое американских агентов с ним встретились.  Весь день, насколько нам известно, они  вели с ним беседу, пытаясь, очевидно, понять, насколько им может быть полезен   сей  «перебежчик». Потом отправили свои  выводы в ЦРУ,  и там уже сегодня утром соберется высокое начальство, чтобы обсудить все за и против такого приобретения.  У вас, старший лейтенант Оленин есть не более двух суток для того, чтобы недопустить его отправки в Штаты. Это и будет вашим первым боевым заданием. Хочу сразу вас предупредить, что операция, которую  вам сейчас предстоит осуществить противоречат всем моральным нормам и этическим  принципам.  Но кто-то  же должен  выполнять и эту -  пусть и грязную, но архиважную работу.  Детали операции обсудите с полковником Савушкиным и вечером  вылетаете в Лондон…

В Англию  Петр Оленин прилетел  не как офицер  элитного подразделения ГРУ РФ, а по документам сотрудника ФСБ Петра Арсенина, что не могло не поставить на уши  службу безопасности англичан.  А уж когда вместо того, чтобы ехать в Российское посольство, он поселился в той же самой гостинице в аэропорту, то англичане решили сами схватить русского шпиона-убийцу, специализирующегося, как они разумно предположили,  на  осуществлении смертных приговоров перебежчикам, не поставив об этом в известность своих коллег из ЦРУ.   
До отправления предателя в США оставались сутки.
Петр, выйдя утром из гостиницы, сразу увидел за собой слежку и почти целый день водил агентов за собой по городу, встречаясь со случайными людьми и, разговорившись, перед своим уходом, оставляя им некие пакеты… В которых, как потом обнаружилось, лежали небольшие томики стихов А.С. Пушкина…
Поздно вечером, когда до отлета оставалось чуть более четырех часов, Петр Оленин вошел в свой номер, а когда убедился, что за время его отсутствия он тщательно проверен и перепроверен, то подал знак на начало операции.
Через час в номер Оленина вошел официант. Когда он  снял парик, то перед Петром стоял очень достоверный его двойник.  Петр придирчиво его осмотрел и остался доволен работой, которую за это время провернул полковник Савушкин. Затем официант  переоделся в одежду Оленина и операция началась.  Через несколько минут двойник из номера  Петра Оленина, уже, как Петр Арсенин и в том же костюме, в котором гулял сегодня весь день по городу.  Он спустился в бар, где позволил себя изрядно  выпить, опять же под неусыпными взорами английских агентов, а затем, чуть пошатываясь, вошел в лифт и поднялся на  тот же этаж, где в своем  номере находился и русский перебежчик…
И пока он шел в  сторону его номера, руководство «МИ-5»  мгновенно дало команду на захват русского агента, как только он попытается пройти в номер.
Наконец двойник Оленина, с чуть заплетающимися ногами и что-то бубня  себе под нос,  дошел до искомого номера…
Он полез в карман за электронной карточкой и даже попытался с ее помощью открыть дверь, продолжая что-то бубнить  себе под нос, но дверь неожиданно сама отворилась и на него обрушилась вся мощь английской службы безопасности…
Когда, повязанного по рукам и ногам двойника с мешком на голове вывезли из гостиницы, то перебежчика вернули в его же номер.  Там ему сообщили, что  реальная опасность для его жизни  миновала и что русский агент схвачен. После того, как ему сообщили,  что уже через час посадят на рейс: «Лондон-Нью-Йорк», он облегченно вздохнул.  И был несказанно рад, когда ему в номер  постучался официант  и сообщил, что принес обед…
Ровно час понадобился  сотрудники спецслужбы Великобритании, чтобы понять о том, что арестованный ими  не есть русский шпион, а  честный и добропорядочный гражданин Германии Гельмут Краузе.  И что документы, которые оказались при нем, заслуживают всяческого доверия, что мгновенно подтвердили в соответствующей службе безопасности ФРГ.
Тогда кто-то  из англичан додумался позвонить в гостиницу и уточнить, отправлен ли в США русский перебежчик, а в ответ услышал, что тот найден в своем гостиничном номере с пулей во лбу…
 То есть, всё свершилось в тот самый момент, когда англичане расслабились и уже праздновали свою победу по захвату русского шпиона. Теперь им предстояло объясняться по этому инциденту со своими американскими коллегами.  Срочно объявили перехват, но Петр Арсенин слово в воду канул. И выплыл  в России лишь через месяц, уже, как Петр Оленин.

Мы же снова перенесемся в подмосковный поселок «Лазурный»,  в дом к батюшке Митрофана.  Как же  он был рад, когда увидел любимого своего Павлушу,  входящего к нему  с серебряным  иерейским крестом на груди
– Слава Богу…  – воскликнул он. – И как же вовремя ты приехал, радость наша. Однако, в сей час же попрошу тебя отправиться в дом Олениных. Они твои соседи, если ты помнишь. Там хозяйка Диана Федоровна хворает, надо бы ее особоровать и причастить.  А уж когда вернешься, то обо всем с тобой и поговорим…
И уже через час Павел постучался в знакомую калитку.
Открыл охранник Фома.
– Ба, какие люди, собственной персоной, – начал балагурить охранник. – И уже с крестом… Может и мне в попы податься.  Глядишь,  на старости лет кусочек хлеба с  черной икоркой  изредка перепадать станет…
– Лучше сообщи Диане Федоровне, что к ней священник пришел, – спокойно произнес Павел.
– Отец Митрофан уже  сам звонил. Теперь весь дом в трепете ожидает вашего благодатного снисхождения с небес …
–  Балаболка!   –  смущенно произнес молодой иерей.
–  Уж  и пошутить с тобой нельзя.  Ступайте в дом, святой отец!  Дверь открыта, а Ксения тебя к хозяйке проводит.
–  Ксения здесь? – произнес,  уже краснея, Павел.
– О, как мы покраснели-то, –  улыбаясь, молвил в ответ Фома. – Куда уж мне теперь с таким женихом состязаться.
–  Я тебе не соперник, Фома. Обет дал посвятить себя Богу, так что мне невеста не нужна, хотя Ксения прекрасной души человек.
– Выходит, как монах теперь жить будешь?
– Примерно так. У нас это называется целибатство… Ладно, Фома, пойду я, там, наверное, заждались меня…
– Слушай, а скажи, приятно, наверное, когда тебе все руки целуют, а?
– Не знаю. Мне ещё никто не целовал…
– Тогда топай, святоша, а то Ксения уже два раза на крыльцо выбегала, смотрела,  не пришел ли ты…

Павел вошел в особняк, огляделся. С той поры, как он однажды вступил на его крыльцо,  прошло уже более четырех лет. И ничего-то тут не изменилось. На стенах те же картины в массивных золоченных рамах, та же лепнина на стенах и потолках, массивные французские шторы и кадки с зеленью…
Раздался стук каблучков, и на  лестнице показалась Ксения. Она, словно порхающий мотылек,  устремилась  вниз к Павлу, ставшему уже давно родным, а теперь еще и священнослужителем.
– Здравствуй… те, Ксения. Рад вас видеть…
– Если не секрет, а с чего это вдруг  ты стал обращаться ко мне на вы? Или это твой  сан того требует?
Павел явно смутился и даже какое-то время напряженно думал, что ответить той девушке, которая заменила ему сестру.
– Все батюшки так обращаются к своим прихожанам, – начал он.
– Странно, а батюшка Митрофан, всегда обращается ко мне на ты. Вот и вчера  позвонил и сказал:  – дочка,  ты передай батюшке Павлу…  Ну,  и так далее...
– Батюшка Митрофан уже в преклонных года. Для него все мы - дети. А  ты для него даже не дочка, а как родная внучка…
– Пусть так…
– Не обижайся, Ксюша.  Я обещаю, что когда мы будем наедине, то ничего в наших отношениях не измениться, можешь мне спокойно тыкать, а уж  на виду я буду обращаться к тебе, как и ко всем остальным - на вы…  А  теперь отведи меня, пожалуйста, к  вашей Диане Федоровне… И что с ней, если это не секрет?
– Врачи говорят, что все это у неё от нервов…  Сначала сын Петр, которого вместо Кембриджа Эдуард Сергеевич отправил учиться в военное училище,  и он, как она говорит, став солдафоном,  теперь почти не бывает дома. Да и с супругом она почти не видится. Если он в Москве, то она тут. И наоборот… Да, чуть не забыла. Отец Митрофан предупредил нас о том, как готовиться к таинству соборования. Так, что с утра она ничего не ела и не пила…
– Это хорошо…  Однако нам пора и навестить её, а то человек там страждет, помощи Божией ожидая…
И они  вместе прошли в спальню Дианы Федоровны Олениной.
– Диана Федоровна, вы не спите?  – начала Ксения, обращаясь к хозяйке,  лежавшей спиной к двери. – К вам батюшка Павел пришел…
– Спасибо, Ксения, – раздался в ответ голос Дианы Федоровны.  – Если ты отцу Павлу в данный момент не нужна, то оставь нас наедине. Мне, как сказал батюшка Митрофан, сначала нужно ему исповедоваться…
Ксения, согласно кивнув головой,  легко развернулась, затем улыбнулась Павлу, и вышла.
Диана Федоровна уже медленно переворачивалась на другой бок и вскоре увидела того, о ком думала всё последнее время с того самого момента, как увидела будущего священника, выходящего обнаженным из реки.
– Здравствуйте, отец Павел, – произнесла, чуть ли не шепотом хозяйка особняка, а более с придыханием.  – Как же вам идет эта сутана…
– Это  всего лишь подрясник, – пояснил молодой священник, стараясь не глядеть на раскинувшееся перед ним тело ещё красивой женщины.  И продолжил. – Сейчас я прочитаю над вами начальные молитвы, а вы сосредоточьтесь, пожалуйста,  на своей последующей исповеди…
И так же, практически не поднимая головы, он возжег свечу и произнес начальный возглас.
– Благословен Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь!
А потом изумительная память мгновенно погрузила его в слова последующего за этим церковного чина.  И Павел словно бы забыл о существовании, лежавшего перед ним  плотского человека и обращался уже к Спасителю с искренней надеждой на помощь в исцелении её души, что способствовало бы затем и исцелению телесных немощей
И первые словами священника после прочтения им Символа веры и имевшего в тот момент  чрезвычайную бледность, я бы осмелился сказать одухотворенного лица,  были непосредственно обращены уже к самой Диане.
– Рци ми, чадо…   –  неожиданно раздалось над её головой.
И это  обращение к ней, как к ребенку, мгновенно дало Диане  понять, что за спиной этого  благовидного, но  верного Богу священника, стоит  Сам Создатель.
И что это Господь вопрошает её грешную устами этого молодого иерея о том, что Ему и так хорошо о ней  известно… 
И это непосредственное и ощутимое ею сиюминутного участие Бога в её исповеди и Его близость, вдруг заставило женщину  удивиться, а затем и вздрогнуть. Чему удивиться? Потому, что подобного, ранее с ней ещё не случалось.  А вздрогнула Диана от того, что Он вдруг  Лично вопрошал её, а это могло означать лишь то, что Диана в своих помыслах о Павле, пусть еще и не столь греховных,  впервые посягала на то, что принадлежит именно Творцу.
Это, как и в библейской истории о падении городов Содома и Гоморры, некогда сожженных праведным огнем разгневанного Бога. Казалось бы, тот извечный грех содомии, дошедший, как известно, и до наших времен, был присущ многим и в самых разных городах и империях Древнего мира. Почему же именно Содом и Гоморра оказались сожженными? Часто богословы говорят,  а священники им вторят, что грех сей в тех городах уже не знал никаких пределов и, что якобы терпение Творца иссякло…
Нет, братья! Вряд ли могло иссякнуть Неиссякаемое терпение Того, Кто бесконечно любит каждое Своё, пусть и падшее, создание. Просто жители тех городов посягнули на то, что являлось личной собственностью Бога – на Его Ангелов. Этим ненасытным и похотливым людям  показалось мало обладать человеческой плотью.   Они возжелали, к тому же силой,  познать плоть Небожителей, за что и были умерщвлены огнем с Небес.
В нашей же истории, таким слугой и собственностью Бога был, как вы понимаете, молодой священник Павел, посвятивший себя Богу и давший Ему свой обет безбрачия…
Правда Диана это, своим женским чутьем  уразумела, а потому, начав исповедоваться, кроме всего прочего, призналась, что мысленно согрешала с одним  молодым человеком,  умолчав лишь о том, что этим человеком был сам Павел, который её в этот момент и исповедовал.
Затем  священник причастил страждущую Святыми дарами.  Чуть позже,  когда церковное  таинство подошло к концу, а в руках священника оказался крест, который он поднес к губам Дианы, хозяйка особняка неожиданно и даже с жаром припала вдруг не к кресту, а  к руке молодого священника.
Отец Павел  мгновенно отдернул свою руку. Чуть задержал её в воздухе, давая возможность Олениной понять, что крест, а не длань священника в данной ситуации является главенствующим и подлежит почитанию, а уже после рука, сей крест державшая, да и не сама рука, а изображение креста на поручнях, что на ту часть руки надета.   
Диана поняла, что  этот, её невольный порыв благодарности,  проявил  собой  её чувственное начало… Но она быстро справилась с возникшей заминкой, снова и уже более благоговейно приложилась к кресту, который вновь поднес к её губам отец Павел.   А после этого сразу кликнула Ксению, наказав ей  накормить и проводить священника.
После того, как Ксения убедилась, что Павел  за щедрым хозяйским столом вдоволь насытился,  уже сама обратилась к нему с вопросом.
– Павлуша, а когда  нам матушку-то твою ждать? Скоро ль она к нам на приход приедет?
– Так нет у меня никакой матушки,  Ксения. И уже никогда не будет. Я себя Богу посвятил и дал обет безбрачия. Это у нас называется целибатство…
Услышав это, Ксения замерла и даже ничего уточнять не стала, но какая-то тонкая струночка её трепетной души, что держалась за Павла, неожиданно лопнула. И девушка,  почувствовала, как  мгновенно будто бы осиротела, потому, как сама и с первого же его появления в их доме  была тайно влюблена в своего нечаянного родственника, привезенного невесть откуда бабкой Феодорой.
И предательские слезки, нечаянные и несвоевременные, вдруг навернулись на её глазах, но их-то молодой священник и не заметил, потому, как сам был взволнован и рассеян после странного поступка хозяйки особняка. А зря…
При расставании, буквально в дверях, Ксения, передала ему  пухлый конверт.  Павел в тот момент решил, что  Ксения оставляет ему не иначе, как что-то на память об их совместных годах, проведенных  в доме Феодоры. Но когда он вышел уже за ворота особняка, то еще и Фома подмигнул ему, словно о чем-то догадывался… 
Лишь войдя  в свой домой, Павел вытащил из кармана тот самый конверт. А когда открыл, то увидел там пачку долларов, о которых ранее только слышал.
И обомлел, и даже хотел было броситься назад, чтобы вернуть то, что дано ему было не иначе, как по ошибке…
Но потом, когда чуть успокоился, то понял, что деньги эти переданы не ему лично, а отцу Митрофану, который и должен был совершать эти таинства. То есть, переданы  Дианой Федоровной  на нужды храма и их нужно непременно передать отцу настоятелю.
И вскоре  он вручил сей конверт священнику.
Теперь настал черед выразить недоумение уже батюшке.
– Привыкай, отче Павел, принимать то, что тебе Господь посылает через людей,  – рассудительно начал отец Митрофан. – Тебе теперь здесь жить, а это значит, что нужно будет содержать дом, платить за свет, газ и воду, покупать дров да и питаться так, чтобы тебя ноги носили… Так, что забирай свой конверт, а мы с тобой  сейчас поговорим о подготовке к приезду в наш  Богом забытый край правящего архиерея… Ему же предстоит и освящение нашего возрожденного храма и установление  в нем раки с мощами святого подвижника нашей Церкви батюшки Никодима… 
И, попивай чайку, стали неторопливо беседовать, не заметив, как пробежал тот день.
Однако сей день запомнился еще одним случаем, о котором говорят так: это было бы смешно, если бы не было так грустно.
 Одним словом, признание нового попа о том, что он какой-то там целибат весь  день не выходили из головы охранника Фомы. И вскоре он поделился  своими мыслями  с другом детства. Тот был автомехаником, имел среднетехническое образование, но будучи в тот вечер немного подвыпивши,  почему-то  на вопрос Фомы о том, кто же такие эти целибаты, почему-то вспомнил вдруг о евнухах из турецких гаремов. А  затем, неожиданно, заговорил о них с таким жаром и образно, что Фома, думая теперь о Павле, просто, пусть и нечаянно, уже и сам ассоциировал  его с теми самыми евнухами…
А через неделю весть о том, что  новый молодой священник евнух и что его  в детстве якобы кастрировали, обошла, как это у нас принято, весь городской поселок «Лазурный».  Почти все женщины в следующее же воскресенье заполонили собой храм. Уж очень всем хотелось посмотреть, не столько на живого евнуха, сколько на несчастного молодого священника…
Услышала об этом и Диана Федоровна.
Позвала Ксению, чтобы та, как родственница, посвятила и её в тайну нового священника. Ксения, не догадываясь о причинах этого интереса, сообщила, что Павел действительно принял целибат, посвятив себя служению в Церкви…
Далее помощь в ответе на её вопросы хозяйка дома стала сама искать уже в Интернете.   И, вскоре  с его помощью узнала, что такое целибатство. Но при этом она изначально сделала   ошибочный вывод. То есть стала рассматривать принятие целибата молодым священника лишь за вынужденную меру.  И ее, приглушенная после исповеди  тяга к Павлу,  неожиданно вспыхнула вновь, обернувшись уже жертвенной материнской заботой к этому несчастному юноше, так обделенному, как ей теперь казалось, судьбой.

После небольшого отдыха в горах, Петр, вернулся в свое подразделение и сразу  же был приглашен в знакомый уже домик генерала Сидорова.
– Как отдохнул?  – был первый вопрос, который задал ему генерал Сидоров.
– Благодарю вас за этот щедрый подарок! –  ответил Петр и добавил. – Готов к выполнению новых заданий партии и правительства…
– Партии и правительства, говорите? Это хорошо! Кстати, именно  родное правительство наградило вас  первым боевым орденом. Поздравляю вас с этой достойной наградой, старший лейтенант Оленин. Никаких официальных церемоний по этому поводу  устраиваться не будет. Это в целях вашей же безопасности. Аналитики есть везде, а сопоставить произошедшие события с  последующем  награждением  кого-либо не так сложно.  А теперь позвольте поинтересоваться, вы до поступления в военное училище имели возможность посмотреть фильмы про английского агента 007, снятые по книгам писателя Яна Флеминга?
– Так точно, товарищ генерал.  И даже  что-то почитать.  В 50-60 годы они были едва ли не самыми читаемыми на Западе.
– Как агент,  Джеймс Бонд скажем прямо, был не идеальным, – продолжал генерал, – но  достаточно жизнестойким, всегда готовым и дальше бороться со злом. Злом, как вы понимаете, являлся тогда наш Союз Советских социалистических республик.  Не сомневаюсь и в том, что знали о том, что сей писатель во время войны сам был инициатором создания  первых тайных боевых подразделений секретной службы англичан…  А теперь мой вопрос уже к вам:   что  необычного, лично  для себя, вы, старший лейтенант Оленин, вынесли  тогда из просмотров  этой  «Бондианы»?
– Честно?  – начал Оленин.
Сидоров согласно кивнул головой.
 – Я и сам тогда часто задавался этим вопросом. И даже если предположить, что лишь десятая часть из того, что написал Флеминг про действия наших разведчиков, названных в книге, сотрудниками «СМЕРШ»,  мы действительно совершали в самых разных частях света, то мне это показалось  тогда  просто  чудовищным. Что же мы за страна такая?  Хотя,  сегодня я понимаю, что за всеми этими операциями, стояли всего лишь люди, которые корысти ради, или по иным причинам, изменяли своей Родине. 
Это вы о фильме «Осьминожка»  и  о русском генерале Орлове?
Да…  Хотя сама  небольшая повесть Флеминга совсем о другом. Скажу честно, меня во время просмотра обуревало   этакое справедливое беспокойство: неужели лучшая коллекция драгоценностей из сокровищницы Московского Кремля, действительно вся подменена фальшивками?
– Старший лейтенант Оленин… Вы меня немного пугаете своими способностями предвидения. Именно это и будет вашим новым заданием.  Завтра с вами уже начнут работать  инструктора нашей школы и приглашенные специалисты...
– Вы это серьезно? 
– Серьезнее не бывает.  Работать  снова будете под началом  полковника Савушкина.  Завтра вас и сформированную им  группу  вашего прикрытия переведут на одну из закрытых баз под Москвой. И уже там,  вы   начнете  следующую  игру.  Вам все понятно, старший лейтенант Оленин.
–  Так точно!
–  Другого я от вас и не ожила.  Свободны!
И Петр Оленин не просто вышел из кабинета генерал-лейтенанта  Сидорова, а вышел уже в  новую для себя гражданскую жизнь, с ее легендой и особо важным заданием.
Должен вам заметить,  что это задание вообще не оглашалось и не обсуждалось на властных этажах, как в ФСБ, так и в кабинетах правительства страны. Делалось всё в полной тайне. Просто кому-то на самом-самом верху нужно было негласно узнать, что там в этих фондах хранится на самом деле… Несгораемый запас России на экстренный случай или просто их стеклянные подделки. И сделать это нужно было тайно, чтобы информация не просочилась в прессу…  И этот «некто» обратился с этой доверительной просьбой  почему-то к армейским разведчикам.
Полковник Савушкин  и  Оленин в тот день  ужинали  вместе.  Ели молча, но неожиданно Савушкин обратился к Петру с вопросом.
– Что вы, старший лейтенант Оленин, можете рассказать про сицилийскую мафию?
– Мафия – это тайная организация, возникшая на Сицилии в конце 18 века, терроризирующая население разными способами… – практически мгновенно, как заученный урок, выпалил  Оленин.
– Понятно. Тогда я начну с того, что расскажу вам одну  сказку про давние времена,  – неторопливо начал  Савушкин.  -  У сицилийской мафия есть две истории. Одна официальная  и общеизвестная. Вы о ней сейчас и начали говорить.   Нам  же доподлинно  известно следующее:  со времен опричнины, на острове Сицилия,  спасаясь от гонений и  возможной смерти,   что называется осели и нашли приют, гонимые  Иоанном Грозным,   наши  боярские родовые кланы. Они сумели пустить там корни, наладили производство и торговлю. Да вот беда –  почти вся торговля в Италии, да и почитай везде, -  тогда была в руках у оборотистых  евреев. Народ не плохой, но своего никогда не упустят. Поди, знаешь из истории, кто только из королей и великих князей не брал у них денег взаймы, а отдавать часто забывали. Потому народ сей и решил, что уже правит всем миром. Наши бояре на поклон к ним не пошли. Более того, многие из них как раз  тогда-то   невинно и пострадали, когда оболганные, попали под царский указ в период   искоренения на Руси так называемой «ереси жидовствующих».  В общем, в торговых делах   не сошлись они  интересами с тамошними купцами.  А налаженное  дело  требовало реализации.   И  тут вдруг какие-то люди стал  регулярно нападать на наши торговые  караваны.  И купцы, естественно, что  стали нести ощутимые потери. Вот  тогда-то  с целью обороны торговых караванов были созданы собственные вооруженные образования. Со временем, созданная ими система самообороны в основе которой лежала родовая преемственность, продолжала  накапливать опыт и обрастать  уникальными  традициями.  Впоследствии, клановую  структуру,  построенную   по  «семейному»    принципу  и назвали словом  мафия…    
Тут полковник смолк, давая возможность Петру переварить сказанное им, затем пригубив компот,  Савушкин продолжил.
–  И вот тогда, чтобы подорвать доверие, к полюбившейся простым людям этой самой «мафии», в  строгой тайне  была создана новая организация, полностью  скопированная с существующей, но только  с отрицательным знаком. Всеми своими  действиями она сеяла зло, чтобы  дискредитировать собственно мафию.  От их «нечаянных»  взрывов вдруг стали гибнуть невинные люди, а часто и дети.  Или от их непомерной дани  стали закрываться предприятия,  а сотни людей, в результате оставались без куска хлеба и  работы.  Одним словом, со временем,  у простых людей,    само слово мафия стало постепенно ассоциироваться  с самыми негативными чувствами.  Не буду уточнять, кем и каким изворотливым умом,  была придумана эта  псевдо-мафия. Но нечто аналогичное, как мне видится, имеет место и в нашей стране. И связано оно с некоей  тайной, хорошо законспирированной организацией, работающей не только внутри самого КГБ и против него, а внутри самого правительства и при всех наших вождях. Я бы даже предположил, что своё гнездо этот спрут  свил именно в Кремле, где его искать не придет никому в голову. Но это пока лишь моя версия. Ваше же задание на этот раз будет более лаконичным  – хранилища Гохрана. Именно туда, даст Бог, мы  и попытаемся вас  пристроить.  И еще… Разрабатываемую нами операцию,  будем проводить в полной тайне.  И о том, что вы наш действующий сотрудник  будут знать только три человека: это генералы Сидоров и Говоров, да и я  – ваш непосредственный начальник и будущий связной.  И всё… И если, не дай Бог как говорится, что-то у вас там не состыкуется, то мы вас не знаем…  Вот такая она сермяжная правда нашей работы…  А теперь пойдемте  отдыхать.  Завтра утром мы   переезжаем на нашу базу.

На следующий день у Оленина начались уже другая учеба. На новом месте Петр сразу понял, что его начинают рассматривать уже не как боевика, а  как потенциального будущего разведчика. И учителя у него появились другие: преимущественно в штатском и с явно просветленными лицами и интеллигентными манерами.
Они учили  Оленина думать так же интенсивно, как сложная электронная машина, при этом выгребали из его памяти весь прежний  хлам, взамен, наполняя мозги новыми цифрами, именами, фактами.
Оленин становился не просто боевой машиной, этаким многофункциональным роботом-убийцей, а еще и разведчиком-аналитиком с  достаточно высоким умственным потенциалом и обширным багажом необходимых практических знаний.
Ко всему прочему, за несколько последних дней он самым внимательным образом выслушал несколько лекций, посвященных бриллиантам и иным драгоценным камням. Точнее сортам драгоценных камней и определению их серийности, градациям и цветовым гаммам.
И вот сегодня перед  ним лежит  десяток бриллиантов и ему предстоит сдать экзамен: разобрать эти алмазы по видам и сортам, а главное – выявить то, что действительно ценно.
Петр включил настольную лампу и спокойно склонился над камнями, однако глаза мгновенно резанул  их нестерпимо яркий блеск.
Дав глазам немного отдохнуть, он взял в руки мощное увеличительное стекло и стал  внимательно разглядывать лежавшие перед ним алмазы, вспоминая при этом каждую мелочь, услышанную им на лекции. 
Вот небольшой камень, который  изначально привлек его внимание. Казалось бы, на первый взгляд никто бы не усомнился в его подлинности, но Петр ищет не схожести, а различий… И точно, перед ним кусок хотя и чистейшего, но всего лишь кварца.
Затем он взял второй бриллиант и поднес его к свету. Камень пропустил мягкие лучи  мощной настольной лампа и разлился цветовой мозаикой. Но цветовая гамма была не с присущей бриллианту характерной мягкостью и нежностью, а аляписто грубоватой, более того не чистой, а слегка затуманенной.
Оленин отложил в сторону и этот камень.
Он перебирал камни в поисках кристальной прозрачности бриллианта, рассчитанного на тонких ценителей и  сразу отложил в сторону достаточно крупные, но явно промышленные бриллианты.
В конце концов, Оленин остановился лишь на двух  прекрасно обработанных камнях, которые весили по несколько каратов каждый. Один из каменей имел мягко-желтоватый оттенок,  а второй был выдержан в нежных коричневых тонах.
– Я бы остановился на этих двух, – сказал Петр, вынимая из глазницы лупу.
– Теперь вы знаете о бриллиантах не менее, чем я сам, - сказал древний ювелир, глядя на выбранные Олениным камни. – И это притом, что пользовались лишь собственным зрением и увеличительным стеклом. Очень неплохо, молодой человек. Я бы, пожалуй, что взял бы вас себе в ученики…
– Поздно, Абрам Исаакович,  –  подал с места свой голос полковник Савушкин. – Сей офицер  осваивает другую профессию.
– Сам станет добывать камни для родного Отечества?  – чуть иронично уточнил ювелир.
– Нет, он  учиться Родину защищать…
– Понятно, – согласно кивнул старый еврей. –  Тогда еще два совета для начинающего дарования. Не стоит так презирать промышленные камни. Да, согласен, они не самые крупные, большей частью тусклые и часто невзрачные, но именно они и нужны при бурении глубинных скважин  в земных недрах, а также  и в панелях  новейших сейфов. Идите вслед за  каждой купленной партией промышленных алмазов, и они обязательно приведут вас  к  настоящим преступникам, а значит  и к чей-то пролитой  крови…
– Спасибо вам за уроки, – поблагодарил ювелира Оленин.
Тот, аккуратно собрав все камни в мягкий фланелевый мешочек,  откланявшись, покинул учебный класс.
– И что теперь? – спросил Петр, обращаясь уже к полковнику Савушкину.
– Сегодня отдыхай, а завтра начнем готовить тебя к внедрению…

На следующий день Петр Оленин и Савушкин встретились вновь. Как я уже сказал, никто более из тех, кто  находился на этой базе, не знал истинных целей операции, которую предстояло осуществить Оленину. Они все были  специалистами высокого класса, естественно, что каждый в своей отрасли, а все вмесите лишь исполнительными винтиками, которым предстояло создать и скрепить своим опытом некую точно рассчитанную конструкцию, с помощью которой можно было бы осуществить  задуманную военной разведкой многоходовую комбинацию.
И целью этой операции был… Гохран России.
Сегодня она именуется Федеральным казенным учреждением по формированию государственного фонда драгоценных металлов и драгоценных камней Российской Федерации (Гохран России) при министерстве финансов РФ.

Новый день начался с небольшого, но важного экскурса в историю этого учреждения.
Где полковник Савушкин нашел  лектора одному Богу известно.  Забегая чуть вперед, скажу, что это был один из бывших работников Гохрана давно вышедший по выслуге лет на заслуженный отпуск. Но вот, что интересно. Кто-то из тех пенсионеров спился, кто-то непонятно почему выбросился из окна своей квартиры, а несколько человек почему-то даже оказались в закрытых психиатрических больницах, кто-то, отдыхая на даче, каким-то неисповедимым образом попал под колеса проносившегося  мимо железнодорожного состава, а кто-то чистил своё ружье и оно, якобы, само  выстрелило…
Таким образом, на сегодняшний день, в живых остался лишь один. Это был Павел Семенович Рюмин, который сам себя упрятал в непроходимой сибирской глухомани, где и жил все это время.  Ему было уже 80 лет, но  Савушкину удалось каким-то образом не только его найти, но и уговорить   выбраться-таки из таежных лесов.
Что нам нужно о нем знать? Его прапрадед был потомственный  аристократ и хранитель «Бриллиантовой комнаты», о которой мы скажем чуть ниже. А прадед, будучи графом,  неожиданно проникся любовью к камням и стал первоклассным ювелиром. И тоже всю свою жизнь проработал в этом хранилище. Он же пристрастил к делу и своего сына, то есть   деда,  а затем и внука - отца Павла Семеновича Рюмина.  А вот сам Павел Семенович  даром чувствовать и даже разговаривать с камнями не отличился, но, чтобы сохранить династию, его, единственного из них, кто прошел войну, приняли  в Гохран охранником. И проработал  там Павел Семенович более сорока лет, пока не вышел на пенсию.
Рюмин, этот сибирский затворник, был хорошо эрудированным человеком и обладал хорошей памятью. Именно от него Оленин в тот день  многое узнал об уникальной истории создания Гохрана, которая берет свое начало в 1719 году, когда указом Петра I для особого хранения «принадлежащих государству вещей» выделилось специальное помещение, получившее позднее название  той самой «Бриллиантовой комнаты», с которой связали свои жизни все поколения Рюминых.   Именно в «Бриллиантовой комнате» тогда и в последующие годы вплоть до революции,   сосредоточились государственные регалии, орденские знаки, парадные ювелирные украшения, которые  надевались членами императорской семьи в торжественных случаях.  После революции 1917 года опись и хранение ценностей взяли на себя  уже революционные матросики. Затем, с вполне определенными целями ценности из Зимнего дворца были перевезены на хранения в Гохран. 
О дальнейшей судьбе «Бриллиантовой комнаты» в народе вспоминали лишь тогда, когда на Гохран совершались  бандитские налеты по изъятию из него этих самых ценностей. Правда, вскоре, газеты спешили сообщить взволнованным народным массам, что все ценности возвращены на место их хранения…  И так несколько раз… Крали, а через некоторое время  милицейские сыскари удачно возвращали все назад… Но уже  их искусные подделки.  И   Рюмины об этом не догадывались, они это знали. За многие годы они выучили каждый свой камень, подружились, сжились с этими камешками, они чувствовали их тепло… А возвращали после очередного акта экспроприации  лишь похожие, но холодные… стекляшки.  Уже дома, дед и отец Рюмины неоднократно об этом в сердцах проговаривались, а внучек эти разговоры естественно, что слышал. 
И вот теперь старик и ветеран Гохрана Рюмин приехал в Москву, чтобы помочь Савушкину устроить туда уже якобы своего внука… Им и должен был стать Петр Оленин, ставший теперь по документам Петром Рюминым.
В Гохране, увидев ещё живого старика Рюмина,   сначала явно испугались, некоторые удивились, но потом сделали вид, что радушно вспомнили и даже обрадовались.  И просьбу его об устройстве внука в охрану уважили, тем более, что его внук окончил военное училище. А то, что касается якобы некоего хищения с военных складов, где внук проходил, как свидетель, –  объяснил Рюмин, – то внука  тогда просто пытались подставить, а потому, когда следствие закончилось, он сам подал рапорт об увольнении из армии.
Проверяли  Петра Рюмина после этого еще две недели. Но ГРУ это не та организация, которая не смогла бы дать своему сотруднику новую  и достоверную жизнь. И вскоре Оленин, извините, уже Петр Рюмин вышел на свое первое дежурство в Гохране.

Пока же  Оленин-Рюмин осваивался на новом месте, лишь на некоторое время,  мы снова вернемся к Диане Федоровне Олениной, которая через несколько дней обратилась к отцу Митрофану с просьбой, чтобы он вновь прислал к ней в дом своего нового священника для освящения её особняка. При этом она ссылалась на то, что по ночам не может заснуть  и ей всё время  слышится, что кто-то бродит по дому.
Батюшка после очередной службы попросил своего молодого помощника  ещё раз сходить в дом к Диане Федоровне  Олениной с целью совершить там чин  его освящения…
– Почему вы сами-то не хотите туда пойти, отче? – со свойственной ему простотой вопрошал старика-священника Павел.
– Да  стар я по этажам-то скакать, а там сам знаешь не дом, а целый замок… Так, что пожалей ты меня, сходи Христа ради, а ей скажи, что я занемог…
Так все и случилось.
В этот раз хозяйка дала возможность молодому священнику с помощью Ксении обойти с молитвами и святой водой все закоулки ее особняка, а уже затем пригласила его к столу, чтобы напоить чаем… и задать несколько вопросов, которые её волновали.
И вот теперь они сидели друг против друга в светлой и просторной комнате.  Вдоволь налюбовавшись, как молодой священник, стараясь не поднимать на неё глаз,  пьет, обжигаясь, свежий и крепкий чай, Оленина начала задавать ему свои вопросы
– Сколько вам лет, святой отец?  – обратилась она к нему и заметила, как он тут же смутился.
– Не надо так, право… какие мы святые,  – начал Павел.  – Нами так же, как и любым иным, движут, если не явные поступки, то горделивые  помыслы… Это у католиков  все  церковники априори святы… А мы грешные… А насчет моего возраста, то мне 22 года…
– Как и моему сыну Петру…
– Отец Митрофан сообщил мне, что он у вас военный
– Да, хотя я была бы рада лучше видеть его адвокатом, но тут своё  окончательное слово  неожиданно сказал мой муж и его отец…
– Эдуард Сергеевич…
– Да… Но я хотела бы вернуться к вашим словам… Вы, говоря о себе, сказали,  что  грешны… Вот уж во что я не поверю… Я повидала разных попов: и сварливых, и алчных, и даже грязных… К тому же отец Митрофан рассказал мне, как вы были ошеломлены той скромной материальной помощью, которую я вам оказала во время нашей последней встречи… Сказал даже, что вы хотели вернуть мне те деньги назад…  О, если бы вы только знали, как я была рада, что могла хоть чем-то отблагодарить вас уже просто за то, что вы переступили порог моего дома, как в тот раз, так и сейчас…
– О чем вы, откликаться на призыв страждущих, это наш служебный долг…  – сказал молодой священник, и вновь щеки его стали алыми от смущения, потому, как он начинал понимать,  весь подтекст сказанного  ему хозяйкой этого богатого особняка.
– Оставьте… Мне ли не знать, как некоторые отцы буквально раздевают нас  своими сальными глазенками. Или похотливо ковыряются в наших, и без того  истерзанных душах.  Но чаще  всего их интересует лишь содержание наших кошельков…
– Зачем вы так…
– Затем, что боюсь  потерять остатки своей веры, боюсь, что вскоре сама не захочу переступать порог нашей же церкви… И если бы не отец Митрофан…  И вот Господь прислал ему в помощники вас. И я, узнав об этом, вздохнула с радость. Теперь, мне хочется в это верить, что именно вы станете моим духовником, если вдруг Господь заберет от нас батюшку Митрофана.
– Дай Бог ему многая лета… – вымолвил Павел.
– Дай Бог…
Разговор за чаем продолжался, и Павел мало-помалу преодолевал своё смущение.
При расставании он неожиданно произнес.
– Сударыня, прошу вас, не сомневайтесь. Я постараюсь молиться за вашу душу, как и за свою собственную. Это я вам обещаю…
Они оба встали из-за стола, после чего  батюшка,  сделав шаг вперед, взял и, чуть склонившись, неожиданно сам поцеловал руку Дианы Федоровны…
И тут же,  густо покраснев, мгновенно развернулся и, покинув гостиную, оставив слегка возбужденную женщину с еще большим количеством вопросов…

Павел устремился к реке. Там на берегу и в одиночестве, он и попытался понять, что же именно только что произошло?  Точнее говоря, что на него нашло?
И это обращение к Олениной  словом «сударыня».  И  этот поцелуй её руки, который он сейчас рассматривал, уже не иначе, как ответный,  на попытку поцелуя Дианой его руки  при их первой встрече…
– Ты здесь?  – раздался за его спиной голос Ксении.
Павел,  еще не отвечая на вопрос,  и даже не оборачиваюсь, уже готов был поклясться, что у неё в руках для него очередной конверт с деньгами. И что этих денег в нем будет значительно больше, чем в предыдущий раз… А  это могло лишь означать то, что Оленина его сейчас и попытается проверить на эту самую  искомую её «святость» в нашем священстве.
Павел обернулся.
Однако, конверта в руках у Ксении не было, зато рядом с ней стоял некто с всколоченными волосами и с грустным взглядом паломника, который, как показалось Павлу,  все ещё ищет дорогу к своему храму…
– Отец Павел,  – начала Ксения.  – Я хотела вас познакомить с нашим художником…  Это – Серафим…
– Очень приятно! – ответил молодой священник, встретившийся-таки, наконец, взглядом с незнакомцем, названным художником.
И какое-то время они  просто глядели друг на друга.
Но тут с открытой веранды второго этажа раздался голос Олениной, обращенный к Ксении.
– Ксения, поднимись ко мне, пожалуйста…
Ксения, извинившись, быстро пошла к особняку.
– Как же вы похожи, –  начал вдруг  Серафим. – Нет, не столько внешне, как в своих помыслах стать вселенскими освободителями… Петр собрался спасать родное отечество, а вы души  его обитателей… Хотя каждому из вас было предназначено судьбой прямо противоположное… Именно вам, Павел, с вашей феноменальной памятью и аналитическим умом предначертано было стать хорошим полководцем, а Петру духоборцем…  Однако, посмотрим, что покажет нам последующий акт этой начавшейся человеческой комедии положений…
После этих слов, он, чуть склонив голову, улыбнулся, а затем
развернулся и медленно пошел вдоль берега реки, а к Павлу подбежала Ксения.
На этот раз она уже держала в руках пухлый конверт…
И, глядя на Диану Федоровну, что продолжала стоять на веранде, Павел согласился, что женщины, сами не понимая почему,  думают об одном, говорят другое, а делают и вовсе что-то третье…
– Ксения, у меня будет к тебе просьба. Ты сходи, пожалуйста,  в храм и там оставь этот конверт на подносе, куда  люди складывают  свои пожертвования…
После этого, сам, чуть склонив голову в сторону хозяйки особняка,  Павел пошел к выходу… И уже не увидел той  улыбки, что появилась на лице Олениной, которая была довольна, что не ошиблась в выборе своего возможного будущего духовника.
Правда,  тут же за её спиной раздался голос охранника Фомы.
– Диана Федоровна, там приехала  женщина.   Говорит, что она сестра Эдуарда Сергеевича… Я правда её никогда раньше здесь не видел…
– Она мне уже звонила, проводи  её в гостиную. Я сейчас туда спущусь…
И вскоре эти две женщины встретились. Но тут Диана уже пожалела, сообщив своему охраннику о том, что  знает сестру своего мужа. Перед ней стояла женщина очень отдаленно напоминавшая собой ту, за которой еще недавно буквально хороводом стелились мужчины.
– Я сама себя не узнаю, Диана…   – начала гостья. –  Да и к тебе приехала, чтобы попрощаться, так как чую, что смерть моя очень даже близко стоит…
– Что с тобой случилось, Мелена? Что говорят врачи?
– Ты не поверишь, я извела на них почти все свое состояние, а они в один голос твердят, что я здорова…  По крайней мере об этом свидетельствуют все  анализы и обследования… А я чувствую, что ослабеваю с каждым днем, что силы покидают меня…
– А ты случайно не к какому экстрасенсу или народному целителю не ездила? Просто я знаю случаи  вампиризма, когда такой кудесник, как пиявка присасывается и буквально высасывает из тебя сначала твои деньги, а затем и всю живительную энергию…
– Нет… Я им сама не доверяю… – ответила  Мелена.
– Слушай, а давай я тебя покажу своему художнику… – неожиданно сказала Диана
– Хочешь, чтобы он успел написать мой прижизненный портрет?
– Нет, просто хочу, чтобы он на тебя посмотрел…
– Как скажешь…
– Пойдем за мной… – и Диана увлекла за собой сестру мужа к реке.
И вскоре они обе стояли рядом с Серафимом, который, сидя на перевернутой лодке, что-то рисовал  веточкой на влажном песке.
Женщины подошли со спины и, проявляя извечно женское любопытство, сначала обе заглянули через плечо художника. И увидели, нарисованное на песке, некое церковное строение…
– Серафим, – обратилась Диана к художнику. – Вы  не могли  бы посмотреть на сестру моего мужа…  Она почти вся высохла….
– Она  кого-то сильно обидела в молодости…  – начал свой ответ Серафим, даже не повернув головы в сторону гостьи. – И  теперь ей нужно вспомнить этот эпизод в свой жизни, найти того человека и  вымолить у него прощения… Другого способа сохранить  ей жизнь я пока не вижу…
Мелена застыла, перебирая в памяти все, что могло, так или иначе, напоминать ей о сказанном…
– Вы не стойте тут, – всё так же не поворачиваясь, продолжил Серафим, – а ступайте домой, у вас времени не так много осталось…  Да в дороге всё вспоминается  значительно  легче…
Расстроенным женщинам ничего не оставалось, как вернуться к дому.
– Вспомнила, что-нибудь? – спросила Диану свою гостью у порога дома.
Та лишь в ответ  грустно покачала головой и, уже чувствуя, что слезы подступают к глазам,  быстро поцеловала Диану в щеку и, не оборачиваясь, быстрым шагом пошла к воротам…

Когда Диана вошла в дом, то раздался  телефонный звонок. Она сняла трубку. Звонил муж.  И сказал, что ему срочно нужна помощь Ксении и то, что машина за ней уже вышла…
Ксения  выслушала сообщение о своём очередном отъезде в Москву, согласно кивнула головой и быстро собрала вещи, понимая, что в поселке её более ничего уже не  удерживает. А главное она поняла, что потеряла всякую надежду обрести семейное счастье и покой рядом с Павлом. Священник для нее теперь стал недосягаем, а бороться за него, как за свою первую потаенную любовь, да ещё с Творцом, а затем, как она уже понимала,  и с хозяйкой, она не решалась… И вскоре Ксения покинула особняк Олениных, возвращаясь к обязанностям  медсестры-седелки при Эдуарде Сергеевиче.
Тут я должен сказать то, что со стороны Оленина-старшего в отношениях к девушке было лишь уважение за ее бескорыстие и удивительную способность уже в какой раз  вытаскивать его с того света. Он даже часто, оставаясь в одиночестве, жалел, что у него нет такой дочери.

Мелена же, вернувшись домой, почему-то очень поверив этому странному художнику, стала лихорадочно вспоминать всю свою жизнь, начиная с момента  своего совершеннолетия.
Женщина она была  чрезвычайно богатая, красивая и при этом еще и умная, что само по себе является сегодня большой редкостью. И потому, она стала просить прощения у всех с кем её когда-либо сводила судьба. Просто, перелистывая страницу за страницей своей старой потрепанной телефонной книжки, она обзванивала всех подряд.  Она искренне просила у них прощения. Правда,  этим многих привела в замешательство потому, как  они стали перезваниваться, выясняя друг у друга, что именно могло случиться у Мелены, что она вдруг  просит  у  всех прощения?

И пока  еще не все страницы её телефонной книжки были  тщательно ею отработаны, мы с вами  теперь вернемся к Петру Оленину, к его новому заданию и новой работе в Гохране России.
Когда Петр Оленин, а теперь уже Рюмин пришел на свою новую работу, то первое его общение состоялось с начальником охраны этого самого Гохрана - Степаном Илларионовичем Рябининым. Этот бывший работник КГБ, хотя они, как известно, бывшими не бывают, задал ему несколько, казалось бы,  формальных вопросов, связанных с местами его рождения и проживания, уточняя, какие ягоды  растут у них в лесках, какую именно рыбу он ловил в своих сибирских речках, на кого охотился с дедом? Каждый раз,  при этом, как бы изъявляя желание съездить туда самому,  да половить рыбки, правда, тут же сетовал, что работа не дает такой возможности…  На вопрос есть ли у него невеста, Петр, как его учил полковник Савушкин,  новому начальнику  чистосердечно признался, что, мол, по молодости пил без устали и, не чувствуя меры, а местным девчатам такое добро, как оказалось, и даром не нужно, потому он все еще в бобылях и ходит. Да, слава Богу, что дед недавно нашел старушку-травницу… Месяц она поила его какой-то дрянью, и теперь он спиртное на дух не переносит… 
Всё это Рябинин принял к сведению, делая какие-то пометки в своем блокноте, а затем вкратце познакомил Петра с его будущими обязанностями, предупредив, что месяц он будет находиться на испытательном сроке.
Затем в кабинет начальника охраны вошел  некто  Глеб Пузырьков, один из начальников смены, которому и было поручено ввести новичка в курс его новых обязанностей и присматривать за ним, оказывая при необходимости помощь в течение всего испытательного срока… 
В этот же день состоялась и первая экскурсия Петра по музею «Оружейная палата Кремля», но не более…
Пузырьков был  бывшим спецназовцем.  Причину, по которой он покинул спецназ,  Пузырьков публично не огласил, а потому не лез в душу и к новичку, не предлагал проставиться  своим ребятам-охранникам по случаю первой зарплаты и вместе распить, но, при этом, всё  время держал  Рюмина в поле зрения.

По легенде, разработанной полковником Савушкиным, Петр, будучи стажером, не мог позволить себя снимать  квартиру в Москве и сразу же сказал об этом Пузырькову.  И уже на следующий день узнал от него, что Рябинин неожиданно пошел навстречу новому сотруднику и поселит его в милицейском общежитии. Кстати, там же через комнату от него жил и Пузырьков…
А вскоре еще одним  соседом Петра по общежитию стал, как ему сказали, пожилой капитан-гаишник, разругавшийся с женой и  временно переехавший жить в общежитие.
Они встретились утром в общественном умывальнике. Петра, как вы знаете, боготворившего форму и статус офицера  российской армии, поразил  вид  стоявшего к нему спиной и брившегося человека. На нем были черные, ниже колен, парусиновые семейные трусы и штопанная-перештопанная серая майка. Не потому, что она была изначально серая, просто некогда  белая, очевидно, что была затаскана хозяином до такого состояния…
 Петр постоял и даже хотел уже вернуться в свою комнату, чтобы придти  умываться чуть позже…
– Что, барчук…  – раздался  вдруг голос гаишника.  – Никогда не видел пролетарских трусов?
Именно эти знакомые, где-то уже слышанные интонации, заставили Оленина-Рюмина задержать свое внимание на говорившем.
А когда незнакомец развернулся и смахнул с лица густую мыльную пену, то Петр увидел знакомый лик… полковника Савушкина.
– Варежку закрой… – тихо сказал полковник, который был, как вы помните,  связным Оленина в этой операции.  – Умывайся, стой, слушай и запоминай. Сегодня тебе устроят проверку,  возможно, что будут бить.  Подробностей не знаю.  Обороняешься только по программе  подготовки военного училища и ни более… Пусть побьют, от тебя не убудет. Если что я буду рядом, вмешаюсь… И еще знай, что твою комнату прослушивают… Хотя мы тоже тебя слушаем…
В это время к умывальнику подошел кто-то из проживающих,  и Савушкин снова принялся намыливать себе лицо пеной для бритья…
А вечером действительно был разыгран небольшой спектакль. Неизвестно откуда появившаяся в милицейском общежитии  юная девчушка, буквально у порога комнаты Оленина  стала истово взывать о помощи…
Оленин вышел, посмотрел, как двое крепких парней,  держа её за руки, пытаются затащить к себе в комнату…
– Повезло вам, ребята, сегодня, – произнес Петр.  – Такую аппетитную телку  заарканили…
– Хочешь, присоединяйся… – произнес в ответ тот, что был постарше.
– Сейчас, только «презик» возьму… –  улыбаясь, сказал Петр и нырнул в свою комнату.
 И уже оттуда набрал по внутреннему телефону  номер дежурного офицера по общежитию…
– Товарищ дежурный,  – бойко рапортовал он. – Докладываю, в 17 комнате девушку насилуют…
– Какую девушку, как она там могла оказаться?  Вы кто? –  раздался в ответ встревоженный голос дежурного офицера.
– Это вы у хозяев той комнаты спрашивайте… – бросил в ответ Петр и повесил трубку.

В комнате под номером семнадцать,  видя, что заказанный «клиент» задерживается, уже не знали, что им делать дальше. Связанная, к тому же в разорванном до безобразия платье, девчушка лежала на кровати, а горе-насильники сидели за столом и  куда-то названивали, выясняя, что  им делать дальше…
В это время в их комнату и вошел Петр.
Они  сразу повеселели…
– А мы уж подумали, что ты соскочил…  – сказал на этот раз тот, что был помоложе.
– Какой соскочил, я бабу  последний раз полгода  назад в своей деревне видел…  – начал свой ответ Петр, одновременно расстегивая ремень.  – За кем из вас я буду?
– Раз ты такой голодный, то начинай первым… – сказал тот, что был постарше.
– Это можно, – продолжал разыгрывать из себя деревенского дурня, Петр.   –  А вы что смотреть будете?
–  Он стесняется… – произнес тот, что был постарше, и  вот уже оба псевдо-насильника зашлись в смехе.
В этот-то момент дверь в комнату распахнулась, и на пороге появился, вызванный телефонным звонком, дежурный офицер с двумя помощниками…
С порога они все вместе стали крутить руки, как вы уже догадались, именно Оленину-Рюмину. 
Петр  двух помощников дежурного из сержантского состава без особого труда просто столкнул лбами, и те попадали на пол, как оловянные солдатики, а  молоденького дежурного лейтенанта, чуть приподняв над полом, бросил на тех, кто, в недоумении от происходящего, застыли  у стола…   И, подтянув штаны, вышел из комнаты.
Правда,  на пороге сразу же встретился с Савушкиным. Подполковник вновь был в своих парусиновых трусах и в серой штопанной майке. Он  мигом прошмыгнул в дверь оставленной Петром комнаты,  и уже оттуда раздался его командный голос.
– Совсем оборзели… Бордель тут устроили… Завтра же утром доложу начальнику общежития. Духу  вашего здесь больше не будет… Лейтенант, что смотрите, развязывайте девушку…
Чуть поодаль Петр увидел и  якобы случайно стоявшего в коридоре Пузырькова. Тот  развел руками, ещё, правда, сам не понимая, как именно новичок  вышел из той комнаты не под конвоем за попытку изнасилования.
Не понял этого и его начальник Рябинин, когда утром Пузырьков докладывал ему о том, чем вчера завершилась проверка новичка…
– А может, быть этому деревенскому увальню  просто тупо везет?   – предположил Пузырьков.
– Увалень, говоришь? Его торс хоть сейчас в музей  рядом с «Давидом»  Микеланджело выставлять можно… – начал немного заводиться от неудачи Рябинин. – И рожа-то у него для простака слишком интеллигентная…
– Тогда, тут не иначе, как гены сказываются… – снова предположил Пузырьков. – Прапрадед-то его из дворянского сословия был, а прадед так  вообще ходил в «Бриллиантовую комнату», как к себе домой потому, как первоклассным ювелиром был. … Дед, правда, по строевой линии пошел, а был отец учителем истории. Этот правдолюбец три года за хранение рукописей книги Солженицына «Архипелаг Гулаг» отсидел…
– Ты-то откуда  всё это знаешь? – с долей удивления спросил у Пузырькова  матерый кэгэбэшник.
– Так в музее  Гохрана о  династии Рюминых про это написано… А насчет отца он мне сам как-то сказал, правда, просил особо об этом не распространяться…
– Выходит, что  Рюмин доверяет тебе…
– Вроде этого… –  согласился с начальником Пузырьков.
– Хорошо!  Продолжай работать  с ним дальше по намеченному нами плану… И приглядывайся к нему, к его жестам,  к приемам борьбы, к оборотам речи… Все равно, что-то не нравится мне этот сибирский валенок…

 Но не покладая рук, работали и те, кто внедрил Петра в Гохран. Теперь по утрам в общей кухне, ставя на электрическую плиту чайник, Петр имел возможность более-менее свободно и периодически общаться с капитаном-гаишником. И  вскоре, он имел уже полное досье обо всех охранниках, что работали с ним рядом, знал их слабости, проблемы, анализируя и, просчитывая, кто и на что из них был способен…
Петру предстояло, не торопя событий, все время, оглядываясь на Пузырькова, вжиться в новую для себя роль, стать, хотя бы для кого-то из охранников своим в доску, а уже только затем начать расставлять  сети  в ожидании того, что в них попадет-таки  крупная рыба…
Однако, как оказалось впоследствии,  сети готовились и для самого Петра Рюмина. Именно он должен был стать этаким козлом отпущения в очередной авантюрной операции, которая  уже давно разрабатывалась в Гохране.

Утром директор музея «Оружейная палата Кремля» Возов Станислав Валентинович, только что вернувшийся из заграничной командировки, принимал у себя начальника охраны Гохрана Рябинина.
– Разрешите войти, Станислав Валентинович, – с порога произнес Рябинин, держа в руках кейс.
– Входи, Степан Илларионович,  – произнес в ответ директор музея, показывая Рябину рукой на стул. – Присаживайся.
– Как там Франция? – поинтересовался Рябинин, присаживаясь к столу, и ставя кейс рядом.
– Стоит красавица. Удивительной красоты города, а какие музеи… Не чета лапотной России…
–  Бог с ними, с музеями. Что там с нашим делом?
– С покупателем по сумме договорились. К тому же он предложил сложную, но надежную схему оплаты. А что у нас?  Нашли  потенциального «похитителя»?
– Кажется, что нашел…
– И кто же это?
– Вы не поверите, но своего внука к нам в охрану приезжал  устраивать ни кто иной, как  сам старик Рюмин…
– Не может быть, почему же он до сих пор  ещё жив? – не без тревоги в голосе, спросил Возов.
– Прячется где-то в Сибири. А вот внучек его очень нам даже подходит… Его прапрадед потомственный дворянин…
– Понимаю, тогда похищение им Короны Российской Империи представим всей мировой прессе, как попытку вернуть её потомкам белой иммиграции…
– Хороший вариант…
– А с ним никаких непредвиденных обстоятельств не возникнет?
– Он не прост, скажу откровенно  и я даже ему не доверяю. Но тут он просто тупо будет спасать изготовленную нами подделку…
– Я бы не стал так говорить о нашей короне. Почти год  ушёл на её изготовление, да и много действительно ценных камней в неё вложено… И всё же она действительно является прекрасной подделкой. Кстати, а что с ювелирами? С ними рассчитались?
– А вот с ними беда… – начал отвечать Рябинин. – Напились, понимаете ли, на радостях по случаю окончания работы, потом кто-то из них раньше времени заслонку печную закрыл… В общем угорели они все. Грустно, хорошие специалисты были…
– Да, таких работников сейчас с огнем не найти…
– Станислав Валентинович, примите деньги, что были приготовлены для ювелиров, – говорит Рябинин, передавая Возову кейс.  – Здесь не хватает лишь оговоренной с вами  суммы, которую я уже передал «истопнику» той дачки.
– Оставьте эти деньги у себя. Сумма внушительная, да еще в валюте.  Будет лучше, если мы этот кейс обнаружим уже в Париже в номере охранника Рюмина.
– Согласен… Мудрое решение,  – произнес Рябинин, вновь опуская кейс на пол.
– А теперь, Степан Илларионович, ступайте. Ближе к вечеру зайдете, пожалуйста, и мы с вами обговорим все детали, а  у меня  сейчас начнется совещание по вопросу  оправки нашей экспозиции в Париж. Сам министр культуры с минуты на минуту прибудет…
Рябинин, забрав с собой кейс, набитый валютой, вышел из кабинета директора музея «Оружейная палата Кремля», а Возов стал кому-то звонить.
И пока начало предстоящей операции, связанной с подменой короны, выполненной для Императрицы Екатерины Великой и ее хищением,  ещё будет согласовываться в своих деталях, мы вновь на некоторое время вернемся к отцу Павлу.

Молодому священнику, после  его первой совместно с батюшкой Митрофаном  воскресной службы,  теперь предстояло обойти весь свой приход, заглянуть со словами христианской любви и веры  в каждый дом, попробовать достучаться до  сердец каждого из его обитателей,  а вскоре стать для всех  своих прихожан внимательным исповедником и добрым советчиком.
И вот здесь, кроме уникальной памяти, когда после первого посещения, он запоминал имена, отчества и дни рождения всех, от мало до велика,  жителей каждого дома, именно его детская, искренняя и непосредственная вера, стала не столько его стартовым капиталом, но предметом доверительности  потянувшихся к нему людей.  Предметы веры, ход самой службы, а также толкование богослужебных текстов, которые ранее для простых жителей были этакой тайной за семью печатями, он  объяснял  им простым, живым и доходчивым языком, который, каким-то необъяснимым образом, воспламенял сердца даже равнодушных ко всему на свете  местных безбожников.
И это не всё. Было ещё нечто непонятно даже для опытного  старика-священника Митрофана…  Во время их первой совместной  службы, а потом и при всех последующих, в храме, почти все время стояла благоговейная тишина, что само по себе уже большая редкость. Никто, как броненосец, не пробивал себе путь к алтарной части, неся, раздвигая прихожан, свою свечку, никто не обсуждал последних  поселковых новостей и самих священников… Все на какое-то мгновение превращались из горделивых фарисеев в…  смиренных мытарей, опустивших глаза и мысленно, часто со слезами на глазах, испрашивающих у Господа прощения своим грехам…
Это напомнило тот момент исповеди Дианы, когда она вдруг почувствовала незримое присутствие Бога… Очевидно, что такое же Его сиюминутное присутствие охватывало и всех прихожан на  Богослужениях. 
То есть это был не ложный манок священнослужителей, завлекающих  нас в храмы холодным и автоматическим восклицанием о том, что Господь при  дверях…  Нет, они все, не иначе, как это Его присутствие,  неожиданно для себя, очевидно, что ощущали…
И не при дверях Он был, а рядом с  каждым из них. Рядом с нищим, что просил подаяние, рядом с каждым из тех, Кого Он лично встретил  и с которыми оставался на всем протяжении службы. А затем входил в уста тех, кто принимал Его в себя и в свои сердца вместе со Святыми дарами.  А уже в конце богослужения они все устремлялись к Его Кресту, чтобы получить ещё и так необходимые  божественные энергии, а значит и силы до следующей службы. И  отходили от Креста, который держал в руках молодой священник Павел умиротворенными, счастливыми и со слезами на глазах. 
Этакий очистительный апокалипсис в рамках одного богослужения.  Вскоре, информация о появившемся в Подмосковье молодом чудо-священнике, стала появляться на страницах подмосковной  прессы.

– Это не о том ли храме пишут, где нам вскоре предстоит освящение престола и закладка мощей?  – задал вопрос своему епархиальному секретарю местный архиерей – митрополит Никон.
– Да, Владыка.
– Ты же говорил мне, что отец Благочинный  хотел поставить там настоятелем своего человека…
– Планировали направить туда настоятелем отца Геннадия Шапошникова, да он некстати серьезно приболел. А отец Митрофан, ссылаясь на свой возраст, замучил нас прошениями о том, чтобы его ставленник был возвращен к нему на приход… Вот и пришлось…
– Ты хочешь сказать, что я лично подписывал  тот указ?
Епархиальные секретарь вновь кивнул головой…
– Не хватало нам еще своего Виссариона, объявившего себя Христом в соседней епархии…  Что ты знаешь про этого молодого священника, а то меня уже журналисты замучили вопросами о нём…
– Отец Павел Уваров с отличием окончил московскую семинарию в этом году. Воспитывался в детском доме. Помогал в алтаре  отцу Митрофану из поселка «Лазурный», и с его же рекомендательным письмом поступил в семинарию. Известно, что обладает феноменальной памятью, что даже цитирует наизусть Библию…
– Так уж и цитирует? – недоверчиво проворчал архиерей.
– Проверяли в семинарии и неоднократно. Поверьте, открывали наугад любую страницу, читали начало той или иной главки, а далее он уже  чесал до десяти страниц по памяти, а кто-то даже говорил, что они слушали его несколько часов кряду, сверяясь с текстами… Да он любой текст один раз прочитав или услышав, может повторить дословно…
– Вот беда-то на нашу голову,  – думая о чем-то своём, произнес правящий архиерей.
Епархиальный секретарь согласно кивнул головой.
–  Ладно, поживем – увидим… А ты  не забудь проработать тезисы моего выступления на общем собрании духовенства и через два дня  мне показать… 
Епархиальный секретарь вышел, а митрополит Никон мгновенно с головой погрузился в разрешение  очередных насущных вопросов епархиального бытия…

Молодой священник и сам был в недоумении, видя то, как толпа, буквально застыв и чуть ли не со слезами на глазах, внемлет каждому его слову. Не ведал он  и того, что сам стал предметом для беспокойства местного Владыки и о том, что появились первые статьи с хвалебными эпитетами в его адрес.
Отца Павла в тот же самое время  более всего беспокоили вопросы  его личных отношений с женой их благодетеля – Дианой Федоровной Олениной, которая пришла на его первую службу и  сама буквально глаз не спускала с того, кого стала воспринимать уже, как собственное дитя, потерявшего своих родителей по вине своего мужа и явно нуждающегося в  её опеке и помощи.
Это и было причиной того, Оленина теперь  каждое воскресенье, словно рыба на нерест, устремлялась под своды восстановленного храма. И даже слегка расстраивалась, когда видела, как после очередной службы экзальтированная толпа  паломников из Москвы, чуть не на руках,  вынесли  отца Павла из храма, что изрядно удивляло и отца Митрофана… 
По крайней мере, старик-священник уже начал понимать, что в его храме с людьми, которых он хорошо и давно знал, вдруг начинает твориться нечто странное, что люди вдруг стали целыми семьями приезжать даже из отдаленных деревень, чтобы в конце богослужения хотя бы дотянуться, а главное дать возможность своим детям дотронуться до облачения молодого священника.  Отец Митрофан поспрашивал людей и узнал о том, что до отдаленных весей его прихода, якобы, дошла молва о том, что бабка Параскева,  лишь получив благословение от нового священника, тут же почувствовала значительное облегчение от всех своих  старческих болезней…  И батюшка Митрофан не на шутку встревожился этими известиями.
– За что, Господи, мне на старости лет такое наказание?  – вопрошал он, стоя на молитве. –  И прошу, милостивый Боже,  помоги молодому священнику Павлу устоять от обрушившихся на него искушений…
А  сам батюшка Павел в этот воскресный день, благо, что они были соседями, пил чай в гостях у Олениной.
Конечно же, он был еще молод и, как всякий в его возрасте, чуть ошалев от внимания толпы, считал, что уже познал почти всё на свете.  В чем-то он был прав, его память действительно хранила многое.  Однако же, не забывайте, что в детском доме, где кроме школьных занятий его научили лишь мыть полы и посуду. Там он был лишен всего того, что называется элементами классического воспитания. Он мало занимался спортом и особо не любил его, не интересовался конструированием, рисованием и поэзией, не умел танцевать и практически никогда не пел. Последний талант, кстати, в нем также не был развит, а потому, например, церковное пение было единственным предметом, что давался ему в семинарии с огромным трудом.
Кто-то из вас может сказать, что все это могло и не понадобиться ему, служащему в провинции. Но нас-то интересует в первую очередь не столько потребность сельских прихожан, а  сколько личность самого священника, его способность увлечь людей за собой не только пламенным Словом, но и, помня слова о том, что вера без дела мертва,  примером  образа жизни милосердного и сострадательного христианина. 
Замечу, что когда священство, по самым разным причинам, забывало об этом,  предаваясь излишней роскоши, винопитию и чревоугодию,  то последующая за этим ненависть народа к их фарисейству,  часто оборачивалась стихийными погромами  и  последующим  разрушением не только храмов, но и множественным  падением  королевских фамилий за границей, равно, как и  царского самодержавия уже в самой России.
Однако же вернемся к чайному столу.
Сегодня, будучи приглашенным на чай к Олениной, нашего молодого трибуна  действительно обуревали мысли о том, что  вот уже месяц, как  он является объектом заинтересованного внимания всех  жителей поселка, и того, что его наперебой спешат пригласить в свои дома.
Проводя у них вечера, он искренне верил, что сие есть не иначе, как проявленное к нему внимания, что его уважают за ум и красноречие и, не замечал, что при этом они исподволь подтрунивали над ним, даже когда смотрели ему прямо в рот и  согласно кивали головами.
Однако того, чего по молодости  и доверчивости не замечал батюшка Павел, быстро заметила Оленина.  И после очередной службы сама встречала на аллее цветущих тополей медленно вышагивающий праведных жен  местных властелинов.
– Слушайте меня внимательно, дорогие мои подруги, – начала она. – Если кто-то из вас, еще хоть раз позволит себе сплетничать по поводу нового священника, то я найду способ, как пресечь эти разговоры на корню…
– А вас, Диана Федоровна,  действительно так сильно беспокоит то, что он евнух? – спросила, улыбаясь и оглядываясь на подруг,  жена главы администрации района Шейнина.
– Не ваш ли муж, Вероника Степановна,  вчера приезжал к нам просить помощи в предстоящих выборах главы администрации…  Не засиделся ли он в этом кресле?  А то они смотрины отцу Павлу решили  всем кагалом устроить…  Еще у кого-то есть вопросы? Тогда ступайте, блаженные, щи своим мужьям варить…
После того, как Диана Федоровна поставили своих соседок на место, обязав многих из них  уважать священный сан молодого иерея, она пригласила к себе и самого батюшку, чтобы поговорить с ним о проблемах прихода.
И вот они вместе пьют чай на открытой веранде второго этажа. Какое-то время встреча  протекала  чинно и даже чуть заторможено. Отец Павел  выпил три  чашки и теперь уже несколько раз бросил  свой взгляд на  распустившиеся бутоны роз, что стояли по всему периметру веранды.
Павел был явно тронут тем, что Оленина не забывает о нем, одаривая знаками внимания и помощью. Но у него была еще и потаенная мечта:  уж очень  он хотел быть принятым и в её известном салоне, где, как вы знаете, по воскресным дням собиралась столичная богема. И он исподволь начал разговор.
– Какие удивительные люди живут в нашем поселке. Они так добры и внимательны ко мне, что даже выстроились в черед, желая пригласить меня к себе домой…
–  Не обольщайте, отец Павел. Это лишь любопытство. Через несколько недель вы уже перестанете быть для них диковинной зверюшкой, и они даже начнут вас сторониться, понимая, что приходит время исповедей, а вот тут-то они уже не захотят впускать вас в свой мир страстей, ханжества и порока…
–  Зачем вы так о них?
–  Предупрежден – значит вооружен! Не хотите же вы, чтобы эти курицам, копались в вашей жизни в поисках потаенных страстей… А потом изваляли бы ваше имя в дерьме, даже не найдя ничего, что было бы  достойно порицания толпы.
– Как  же вы  бываете строги…
– Всякая мать, защищая своего детеныша, готова сражаться за его жизнь, даже заплатив  за победу ценой собственной… А вам советую снять розовые очки и не подставлять свои щеки под удары тех, кто ненавидит в вашем лице сам церковный институт…
– Думаю, что я понимаю, о чем вы хотите меня предупредить,  и  искренне благодарен вам за это. Но ведь вы сами принимаете в своем доме этих людей… Я даже слышал  о вашем  воскресном салоне…
Услышав эти слова, Диана  невольно улыбнулась.
–  Салон  – это моя отдушинка… В нем я принимаю  только тех, кто мне близок и дорог…
–  Вы имеет ввиду таких, как ваш художник Серафим?
–  Да, и ему подобных. Хотя он явно не от мира сего. А хотите, я покажу вам его работы?
– Мне это было бы интересно…
– Тогда допивайте свой чай и пойдемте… Правда самого художника сейчас дома нет, он с утра ушел  рисовать, но у меня есть ключ от нашего Рая…
– Вы сказали Рая?
– Да, по крайней мере, именно это и я просила его некогда нарисовать для меня.
И вскоре отец Павел переступил порог той комнаты, о существовании которой даже не знал сын Олениных - Петр.
И первое, что сразу же бросилось в глаза Олениной  это то, что некоторые рисунки изменились. Действительно изменились,  и она уже в этом не сомневалась. И это притом, что дверь сюда была заперта, а ключ лежал в столе  её супруга.
И пока священник рассматривал рисунки на стенах, Диана Федоровна в первую очередь бросила свой взгляд на ту часть стены, где как вы помните, была изображена Ксения в подвенечном платье. Именно, что была…  Потому, что в сей момент она была… В общем  Ксения была с явными признаками поздней беременности и с двух сторон от нее стояли её муж – Эдуард Сергеевич и сын Петр… И, следовательно, отцом будущего ребенка этой медсестры может стать кто-то из Олениных…
И второе, что поразило её:  рядом с самой Дианой появилась новая фигура, и это был  явно Павел.
Сам Павел пока не понимал, куда он попал и чему тут следует восторгаться.  Для него, что даже немного странно, эти рисунки были чужими. Более того, они не оживали и не раскрывались перед ним в своем развитии, как, например, перед хозяйкой этого особняка. И самого себя он на них не увидел… Хотя, истинная причина этого могла заключалась в том, что он и пришел-то сегодня в дом Олениной с одной и конкретной целью – быть приглашенным на её салон и все его помыслы были заняты этим.
Диана неожиданно для себя поняла, что прохладное восприятие комнаты-Рая молодым священником было ей даже на руку, чем, если бы он начал задавать  ей вопросы: а кто это и что это… 
Должен заметить, что Павел не понял самого важного: всё, что он сейчас видел на этих рисунках художника из сумасшедшего дома –  это-то и было настоящей, можно сказать, публичной исповедью всего клана Олениных.  Но вот именно этого ему, почему-то, не открылось.
И  вскоре Диана Федоровна предложила ему вернуться на террасу.
Если честно, то она была не в восторге от этого детдомовского парнишки. И его постоянно стеснение следовало бы отнести к тому, что он никогда ранее не оказывался в новой для него среде тех, кого принято считать элитой или знатью.  А то, что память его уникальна, еще не делало его человеком интересным. Одно дело удивлять обилием цитат на проповеди, а совсем другое дело умело и тонко их использовать при общении. Пока что он более напоминал ей появившийся в их доме компьютер. Он был еще угловатым, хотя четко выполняли свои функции, давая вам возможность получить ответ на любой вопрос. Хотя вру… Ответы лишь на то, что было в него заложено изначально. А память отца Павла, как вы понимаете, хранила лишь школьную программу и знания, пусть и обширные, но лишь семинарского курса…
Нет, Диана Федоровна не разочаровалась в молодом священнике. Она поняла, что без неё, без её помощи, из него со временем, в результате  чрезмерных похвал, проявится  лишь этакий очередной честолюбивый  и самодовольный поп. Она уже заметила, как он расплывался в преддверии щенячьего восторга, когда предлагал той или иной юной прихожанке лишь процитировать начальные слова любой из церковных книг, и тут же без запинки мог огласить целую страницу этого фолианта под восторженное одобрение собеседницы. Потом, явно довольный этим, часто с улыбкой, он пересказывал своей благодетельнице об очередном успехе у юных неофиток. А потому, именно формирующееся к нему материнское отношение  Дианы Олениной не могло позволить  совершиться возможному падению молодого человека, которого она уже приняла в своё сердце, как родного сына,  зная о трагической роли своего мужа в гибели его родных родителей. 
И вот они вместе сидят на открытой веранде и пьют свежезаваренный чай…
Павел, как человек,  слава Богу, благоразумный, уже в свою очередь, всячески старался быть внимательным к Олениной. Более того,  до сего дня, она казалась ему самой  красивой из тех, кто встречался на его жизненном пути. И он явно испытывал блаженство, когда имел возможность быть с ней рядом, изредка бросать на неё свой взгляд, не видя в ней никаких недостатков. И относил эти взгляды к аналогичному восхищению платоников по отношению к тем, кого они считали божественно красивыми при этом, часто обожествляя их самих. Единственное, чего он боялся, так это того, чтобы их встречи не стали поводом для клеветы на эту прекрасную женщину. А то люди, это он уже знал, уже очень подозрительно начали смотреть на постоянные посещения молодым священником дома Олениной, причем, в отсутствии её мужа.
Итак, они пили чай. За отсутствием Ксении, Диане Федоровне самой приходилось ухаживать за ставшим уже почти родным гостем. Она заваривала свежий чай, наполняла его чашку, а также следила за тем, чтобы на столе были любимые Павлом эклеры… И внимательно слушала, когда он вдруг начинал что-то, по памяти, цитировать…
Однако сегодня неожиданно разговор зашел о совершенно уж странном для батюшки заявлении, о, тяготившей его в последнее время, скуке…
 – Поверьте, – начал Павел, – И если бы не вы, то я бы просто погиб, живя в окружении великодушных, но чрезвычайно скучных людей.  Они  всегда говорят лишь о своих доходах и расходах, потом переключаются на политику и вождей, а все заканчивается тем, что кого-то  из своих соседей называют пройдохой,  скрягой, а то и, откровенно, вором… А еще, казалось бы, совершенно далекие от религии, они вдруг начинают потчевать меня беседой о Боге и вере. Вероятно, что-то прочитав или услышав накануне, они считают, что могут порадовать меня своими познаниями и что я должен, ублажая их, согласно кивать головой в ответ. Видите ли, мой долг, утверждают они,  спасать их души…  От кого? От самих себя, от своего ненасытного чрева? Увольте… Каждый сам должен решать с кем он, и куда идет… А если я с чем-то вдруг не согласен, то они часто опускаются и до откровенной грубости по отношению ко мне… Помните, слова Святого Евангелия о том, что нет пророка в своем отечестве?  Так и со мной…  – Ну, какой он священник?  –  скорее всего, говорят они обо мне. –  Отец  его был разнорабочий, а бабка та вообще сваха…  И он еще хочет чему-то нас  учить… А потому, это пустое общение чаще всего вызывает зевоту.
Оленина внимательно слушала молодого священника. В чем-то была с ним даже согласна. Она и сама хорошо знала, что встречи в их доме с сильными мира, сего всегда были до безобразия  скучными. И если бы не обилие выпивки и отменной закуски, то все сидели бы весь вечер с постными лицами и изредка сами себя развлекали старыми анекдотами…  Единственная их радость – сбор сплетен  друг о друге… А отец Павел?  Он был для них просто новинкой, которую они  скрупулезно изучали. Хотя и ощущение новизны за этот месяц явно притупилось. Теперь они хотели его уже иметь… кто-то, как духовного старца, а кто-то и как молодого любовника… И если бы не молва о том, что он евнух, то молодой священник давно бы уже  оказался в чей-то кровати… Но то, что  он сегодня вдруг  сам начал  сетовать на скуку…
– Я им всем, наверное, смешон со своими словами о жертвенной любви и состраданию ближнему –  продолжал Павел. – Но и рядом с ними, в их кругу я  просто умираю от скуки.
–  Тогда позвольте мне пригласить вас в свой воскресный салон. Может быть, это скрасит ваше одиночество и тоску по общения с равными…  – произнесла Оленина.
– Право, у меня не хватило смелости  самому просить вас об этом… –  сказал в ответ священник и мгновенно покраснел.
–  Это моя оплошность,  – произнесла Оленина, видя его стеснение. –  Нужно было сделать это сразу же, как только мы с вами познакомились. Поэтому жду вас сегодня вечером у себя в гостях…
Павел понял, что он добился того о чем так мечтал последнее время и сразу же встал, чтобы откланяться.

И вскоре этот миг настал… Павел в черной рясе и с крестом на груди переступил порог гостиной, куда Оленина пригласила в тот вечер своих знакомых друзей. Здесь были художники и молодые артисты, начинающие писатели, поэты. Отдельно держались маститые режиссеры театра и кино… Они о чём-то оживленно беседовали и появление среди них священника они восприняли как нечто сама-собой разумеющееся. Никто из них им не заинтересовался, никто не подошел, и не начал с ним оживленного разговора, не говоря уже о том, чтобы подойти под благословение… Возможно, что их смущало его черное облачение, а быть может просто и сама молодость нового участника этих встреч. Но в любом случае, Павел мгновенно помрачнел и более получаса простоял в центре зала приемов, напоминая этакое пугало выставленное явно по ошибке не в огороде, а цветущем саду…
Но и это было еще не самым шокирующим для него. Вскоре, он сам начал подходить к самым разным  группам людям, разбившимся для беседы на небольшие группы-островки и стал вслушиваться в то, о чем же они собственно вели беседы… И, о Боже, они почти все, так или иначе, восхваляли себя, сетуя на то на власть, то на серую массу, именуемую ими плебсом, которая их творчества не понимает, да и никогда не поймет… Вокруг только и слышалось:  я так вижу,  я вдруг понял, меня тогда озарило…
И переходя от одной группы к другой, он начинал понимать, что именно это и является предметом всех бесед. И ещё то, что в их творческих посылах и поисках… напрочь отсутствует Творец,  наделивший их всех тем или иным талантом...
«Оказывается, – размышлял Павел, – им так же хочется славы, признания, И того, чтобы почитатели их  талантов, носили  этих гениев на руках».
Павлу бы уйти, но… Не мог же он уйти, не блеснув перед ними и своим талантом. А раз так, то  лукавый мгновенно подсуетился и к нему уже шел  известный поэт с бокалом вина в руке.
– Отец Павел, а это случайно не про вас говорят, что вы ходячая энциклопедия?
– На память пока не жаловался, да и действительно ходячий, как вы изволили выразиться… – ответил ему священник, улыбаясь.
– Значит это вы, услышав фрагмент любой цитаты способны ее завершить и продолжить…
– Хотите испытать?  – уже чуть заносчиво произнес в ответ Павел, видя, что вокруг них  уже собираются гости.
– А почему бы и нет… – сказал поэт и тут же произнес несколько слов  на латыни. – «Carpe diem quam minimum credula postero».
–  «Пользуйся каждым днем, как можно менее полагаясь на следующий…»  –  тут же перевел фразу для остальных Павел.
– Примерно так. Но, кроме того, что это латынь…  кому именно принадлежит это афористическое изречение?
И тут Павел понял, что именно этих стихов в его хранилище памяти нет.
Гости застыли в ожидании.
Павел слегка покраснел…
– Друзья, как видите, я  легко сумел развеять очередной миф, – обратился поэт к тем, кто заинтересовался этой беседой. –Наш гость о котором все только и говорят, что он новый Цицерон, как оказалось, не знаком с творчеством  древнеримского поэта Горацио… Того самого, кого Данте ставил в один ряд с Гомером, а Пушкин так просто им зачитывался…
– Я действительно не могу похвастаться, что знаком с творчеством названного вами поэта, но процитированное вами изречение вполне смахивает на явный плагиат  этого вашего Горацио  известного христианам изречения: живите каждый день, как день последний…
Тут бы молодому священнику и остановиться, но неожиданно Павел  решил покрасоваться и, уже более от себя, присовокупил следующее.
– Могу добавить, что сей пиит  не только не признавался церковью за авторитет, но и осуждался…
– Вот вам и проявление явного  мракобесия наших церковников… – мгновенно парировал  поэт и, явно расстроенный,  отошел от священника.  Вслед за ним,  мгновенно потеряв всякий интерес к человеку в рясе, разошлись и те, кто был рядом, слушая начавшийся, было, диалог.
Павел понял, что  проиграл в этом поединке, что впредь нужно больше молчать,  чтобы снова не оказаться посрамленным теми, среди которых ему так хотелось находиться. Он в тот вечер даже стал избегать своей благодетельницы, мечтая лишь о том, чтобы из ее памяти как можно скорее изгладился сей  его конфуз с поэтом.
Диана же, если честно, то и не вникала в тот начавшийся и быстро погасший диалог. Она, в отсутствии Ксении, следила за тем, что гости ни в чем не испытывали недостатка, а потому кружилась по своему дому, доставляя на столы всевозможные бутылки с напитками, блюда с закусками и вазы с фруктами.

Утром следующего дня Павел попросил, чтобы отец Митрофан  еще до начало службы его исповедовал, и в числе первого своего греха назвал гордыню…
После того, как исповедь закончилась, старик-священник решил сказать несколько назидательных слов своему ставленнику и будущему наместнику храма.
– Берегись, радость наша, того, что происходит сейчас с тобой. Ибо, где помыслы наши, там и сердце наше. Я чувствую, что скоро оставлю сей мир и хочу сказать тебе несколько добрых напутственных слов. Не обольщая себя надеждами на то, что сан священника сам по себе придаст тебе  необходимой значимости  и благоденствия. Это, конечно же, возможно, но лишь при условии, что ты будешь искать подспорья в молитвах, а не в заискивании перед сильными мира сего. Станешь им льстить, а со временем и не заметишь, как подчинишься их прихотям и капризам.  Многие из моих собратьев называют это умением жить. Бог им судья!  Я же твердо уверен, что это путь в погибель,  так как это несовместимо со спасением не только собственной  души, но и  душ вверенных тебе Богом пасомых…  Ты уже сам священник и не мне, казалось бы, тебя учить. Хотя я очень боюсь, что тот дар, которым наделил тебя Господь, может быть использован тобой не для прославления Творца, а для самоутверждения в собственной гордыне. Подумай об этом…
После службы, молодой священник, даже не заходя в трапезную, быстро покинул храм и ушел домой. И уже там для себя решил, что кроме отца Митрофана на всем белом свете более не осталось человека, который бы действительно его любил, предупреждая о грозящих опасностях на пути священства, да и самой жизни.
А как же Диана Оленина?  После этой исповеди, Павел решил немного дистанцироваться от щедрой хозяйки особняка, мотивируя это якобы нежеланием появления возможных  сплетен. И даже не стал более появляться по воскресным дням у неё в салоне. Но истинная причина, как вы уже поняли, была совсем в  другом. Диана ему явно нравилась. Нравилась, как женщина,  хотя он и пытался бороться с этими, одолевающими его, помыслами. Вот этой своей влюбленности в неё, молодой священник, да ещё и целибат,  очень испугался.
Именно  по этой причине отец Митрофан и стал с того дня практически его единственным собеседником. С ним,  в те редкие дни, когда не было службы или треб,  они вместе уходил в лес по грибы и ягоды или на рыбалку. Однажды, на реке Павел лишь представив, что батюшки Митрофана скоро вообще может  не быть рядом, а значит, его ждет неизбежное одиночество и несусветная скука, впервые  за последние  годы молодой священник  неожиданно заплакал, забыв, правда, при этом очевидную истину, что нельзя быть одиноким, если ты с Богом!
Но, не судите его слишком строго.  Он  был еще  молод. К тому же, не познал родительского тепла, не вкусил материнского молока, а также и сам не реализовался как родитель.  А главное,  как я понимаю, Павел никогда и никого кроме себя не любил, хотя и говорил о светлом чувстве христианской любви на каждой своей исповеди. Просто это чувство его самого ещё  не коснулось. А любовь к Творцу и Пресвятой Богородицы, заменившими ему родных родителей, были  все же сыновними.
А народ все приезжал и приезжал в его храм послушать проповеди  нового Савонаролы, обличителя пороков людских и… церковных.  Да, я не оговорился, доставалось от него и собратьям. Правда, отец Митрофан подсказал молодому священнику делать  это словами великих подвижников христианской веры… 

Мы же вернемся пока к Петру, где  уже должна была начаться первая фаза операция, ради которой он и был внедрен в Гохран России.  Правда начиналась она одновременно и с двух сторон,  а потому имела явно противоположные цели…
Но, давайте обо всем по порядку…
В один из дней в помещении, где охранники переодевались, Петр увидел на полу оброненный кем-то крохотный алмаз, но сделал вид, что не заметил его, уже зная, от Савушкина, что все помещения просматривается незаметно вмонтированными видеокамерами.
Единственное, что он сразу же сделал, так это вернулся к своему шкафчику и, по возможности, не раскрывая себя, тщательно проверил содержимое карманов своей сменной одежды. Но подброшенных себе камней не нашел. И все же…
После окончания дежурства, он вновь увидел на полу уже алмазную пыль. Словно кто-то шел, а из небольшой  дырки в его кармане сыпалось, словно соль, то, что оставалось после шлифовки алмазов.
«Почему же они так грубо работают?  – думал Петр. – Ведь кроме меня в смене еще три охранника. И кто-то обязательно должен был увидеть на полу эти, пусть и небольшие, но драгоценные камни.  А если видел, то почему не сообщил об этом начальнику смены? Ну, что же давайте поиграем в детектив»
Петр прошел к своему шкафчику и для начала переоделся, вновь тщательно проверяя свои карманы и все места, куда можно было бы при желании запрятать алмазы. А уже после этого, словно бы пошел по следу, пытаясь понять, откуда и куда могла вести та дорожка из  алмазной пыли… Затем он прошел в подсобку и, взяв там савок и щетку,  с их помощью стал сметать в савок алмазные частицы. В результате, не только собрал и подмел пол, но и даже определил шкафчик, к которому или от которого та дорожка вела. Он принадлежал Пузырькову. И вечером постучался в дверь  комнаты своего непосредственного начальника.
В ответ услышал что-то мало-внятное и, открыв дверь, впервые увидел своего наставника  явно пьяным. На столе была какая-то закуска и стояла почти пустая бутылка дорогой водки. Вторая и уже пустая лежала на полу рядом с ножкой стола.
– Что отмечаем, сосед? – спросил Петр, не входя в комнату.
– Шел бы ты к себе…  – ответил Пузырьков, не поднимая головы и продолжая наливать остатки водки в  свой стакан.
– Да я просто зашел сказать, что алмазную пыль, которую ты сегодня на полу раздевалки  нечаянно просыпал,  я  тщательно собрал и оставил у тебя  в пакете над шкафчиком…
Пузырьков слегка напрягся, а потом сделал вид, что ему стало смешно, и он  даже рассмеялся.
– Купился… – сказал он. – Ты не первый, кто мелкое стекло за алмазную крошку принял… Но первый, кто не побежал меня закладывать… А потому подсаживайся, давай выпьем за это. Кстати, нам вместе скоро предстоит поездка во Францию. Будем с тобой отвечать за охрану наших бриллиантовых экспонатов…
– Здорово!  –  радостно воскликнул Петр.
– Что здорово-то?
– Давно мечтал увидеть Париж… – отвечал Петр, а сам уже мысленно оказался рядом с Эйфелевой башней.
– Увидеть Париж и… там умереть!  – произнес в ответ Пузырьков. – Не знаю, а я вот совсем не хочу во Францию. Да и вообще предчувствие меня какое-то нехорошее в последнее время преследует.
– Не дрейф, Пузырьков, я же буду рядом…
После этих слов Пузырьков внимательно посмотрел на своего подопечного, пытаясь понять смысл сказанного им.
«Что это? – начал размышлять он. – Глупость и самоуверенность деревенского парня, явно одуревшего от свалившегося на него счастья побывать за границей?  Или тонкий, убаюкивающий расчет? Хотя, то, как сосед избежал своей первой проверки, явно показывает, что парень он явно фартовый… И все же, с ним нужно держать ухо востро».
Они пили еще часа два, а Петр явно не пьянел и это Пузырьков для себя уже отметил.
–  Ещё по одной? – спросил Петра Пузырьков, протягивая руку к бутылке.
–  С хорошим человеком грех не выпить, – ответил Петр, беря в руки свой стакан.
–  Мы уже  вторую бутылку допиваем, а ты трезвый, как стеклышко…
–  Всё верно!. Это я вырабатываю профессиональные навыки, чтобы ни при каких обстоятельствах не хмелеть… Дед научил.  Сначала съедаешь пятьдесят грамм сливочного масла, а  потом только успевай  опрокидывать стаканы… за Родину… Но, правда, и про корочку черного хлеба не забывай.
– Закусывать что ли?
– Не закусывать, Пузырьков, а занюхивать…  – уточнил Петр.  – Есть такое древнее народное правило:  пить можно лишь до тех пор, пока ощущаешь запах хлебной корочки. Вот как не учуешь его, то сразу же останавливайся, а то быть беде…
Пузырьков чуть пошурупил в своих мозгах, окинул взглядом стол и взял в руки кусок нарезанного черного хлеба, а затем приложил ее к носу…
–  Ни хера не чувствую… –  вскоре  вынужден был признаться  он.
–  Тогда, товарищ начальник, продолжим наше знакомство завтра… Ложитесь баиньки, а я к себе потопал…
Пузырьков согласно кивнул головой, почему-то поверив во все рассказанное ему,  и  Петр ушел в свою комнату.

Где-то ближе к обеду, Петр был вызван к Рябинину.
«С чего бы это? – думал он. – Или все же вчерашняя беседа с Пузырьковым имеет продолжение?»
– Проходи Рюмин,  – начал начальник охраны Гохрана. – Есть мнение сделать вас начальником смены. Образование у вас высшее, офицер опять-таки…
– Бывший… – пробормотал Оленин-Рюмин.
– Бывших офицеров не бывает.  Приказ о вашем назначении мною уже подписан. После обеда Пузырьков введет вас в курс дела. И последнее. Вам вместе с ним вскоре предстоит одно ответственное поручение. Нужно будет поехать в Париж в качестве сопровождающих  экспозиции  Оружейной палаты в Лувре.
– Благодарю, Степан Илларионович, за доверие, – ответил Петр, даже чуть вытянувшись в струнку.
– Давайте только без этих политесов. Недосчитаемся по возвращении хоть одного камешка, сядете в тюрьму и надолго. Понятно?
– Да!
– Вот и хорошо, свободны…

После обеда, собственно и началось то, ради чего Петр был внедрен эту организацию.
Когда он вошел в кабинет Пузырькова, у того рот от улыбки расплылся, как говорится до ушей.
– Что, старлей, не ожидал такого скорого повышения? – спросил он, развалившись в своем  вращающемся кресле. – Знай, что я умею ценить друзей, а теперь пойдем, покажу тебе всё  наше хозяйство…
– Так я уже в музее был, – начал Петр, прикинувшись валенком.
– В музее, говоришь?  –  спросил Пузырьков, а сам глазами  буквально прощупывал Рюмина насквозь.  - Нет, старлей, в том музее ты еще не был… Пошли.
И далее, как в шпионских романах Пузырьков сначала провел Петра в какую-то невзрачную комнату, а потом… лифты, охрана уже с автоматами и где-то под землей ювелирная мастерская. Да что там мастерская… чуть не подземный завод и еще хранилища, увидев которые Оленин-Рюмин просто обомлел. И в самом хранилище – уже второе, где находись настоящие раритеты, завезенные сюда еще с той, Петровской «Бриллиантовой комнаты».
Причем, все охранники здесь были преклонного возраста и не иначе, как бывшие кэгэбешники.  Им явно было чего терять, а потому их проницательные глаза мгновенно списали и запомнили новичка, которого Пузырьков ввел сегодня в святая святых Гохрана.
А Пузырьков млел. Он,  как павлин распустил перед Петром свой хвост, показывая ему несметные сокровища, которые охранял. Но, как это часто бывает, те, кто долгое время что-то охраняет, рано или поздно, начинают относиться к тому, что охраняют, как к личной собственности…
И этим  грешит не только Пузырьков, но и все те мордатые и сытые охранники, что были сюда когда-то допущены. А чаще всего приходили сюда, сменив на этом хлебном посту своих отцов, а те дедов, таким образом, образовав круговую семейственную поруку.  Правда, некоторые их них если не знали лично, то слышали и о древнем роде Рюминых, стоявших у колыбели будущего Гохрана.  И вот сегодня один из их потомков  сам появился перед ними.
Пузырьков уже отключил  всю сложнейшую сигнализацию, чтобы дать Петру возможность своими руками, в той самой камере, где хранилось самое ценное, первый и последний раз, о чем он  сразу предупредил Рюмина, прикоснуться к тому,  на что он и права-то не имел.
«Почему же Пузырьков сегодня так добр? – думал Петр. – Или же вчерашняя стеклянная пыль на полу было не проверкой, а действительно пылью, но алмазной.  То есть, Пузырьков вчера просто подставился, нечаянно просыпав то, что приготовил на вынос…  И Петр Рюмин  его не сдал.
Но, одновременно, эта экскурсия была  явным проколом  Пузырькова… Ведь Петр  сегодня своими глазами  увидел крупнейшие алмазы, хранящиеся в Гохране по несколько сотен лет… На них были бирочки с указанием дат и ценности, но Петр смотрел не на эти данные, а на  сами алмазы, которые  сверкали, переливаясь,  всеми цветами радуги.  Петр даже коснулся рукой некоторых из них…
– Рюмин, ты даже не знаешь, какую ты совершил ошибку, – начал, расплываясь в улыбке, Пузырьков. – Ты же нам жизнь облегчил, оставив на этих камушках отпечатки своих  пальцев…
Петр сделал вид, что забеспокоился, даже достал  носовой платок.  Видя это смятение на его лице, Пузырьков уже просто зашелся в смехе.
«Смейся, паяц, – продолжал думать Петр, глядя на Пузырькова.   – Но  это не я, а это ты сегодня совершил  действительно огромную ошибку в своей жизни, допустив меня сюда». 
Оказывается,  Петру хватило нескольких минут,  чтобы даже без особого оборудования понять, что почти  все эти драгоценные камни… были  мертвы. То есть… искусными подделками. 
Но для чего Пузырьков допустил  Петра в эту часть хранилища?   Чтобы очаровать молодого офицера блеском алмазов и, со временем сделать его своим сообщником?  Может быть. Или же, Пузырьков действительно знал нечто, что сознательно позволял Петру все  своими глазами увидеть и дать здесь пощупать, чтобы   уже в Париже  ему действительно умереть?  А тогда выходит, что эти пальчики на камнях  после его смерти  могут  оказаться доказательством попыток кражи  этих драгоценностей. И, что именно с этой целью,  он и поступил на работу в Гохран.
Теперь два слова о самих камнях, то есть об убеждении Петра в том, что большинство тех драгоценных  камней  были мертвыми… О свойстве камней старик Рюмин  узнал от своего деда, а  при встрече поведал  об этом и Петру. Не исключаю, что вы и сами знаете о том, что разные камни способны  по-разному воздействовать на человека. 
Но сначала два слова по поводу того, почему они, все-таки, живые. Изначально, каждый камень появляется и начинает расти в какой-то свойственной  только ему земной или морской субстанции. И пройдут миллионы лет, пока он не достигнет определенных размеров зрелости, которые и определят его ценность, если разговор идет о драгоценных камнях.  А главное заключается в том, что каждый такой камень за  миллионы лет своего формирования, вбирая в себя,  концентрирует, скажем,  некие энергии.  А, следовательно, что  ощутимое, тем или иным способом, наличие этих энергий и свидетельствует о том, что он живой. И это тепло, от него исходящее или  энергетические вибрации, в давние времена  мог улавливать каждый человек. Но сейчас эту способность отличить живой камень от мертвого народ растерял. А  вот обучить этому, скажем честно, просто  невозможно.
Так  как же проявляется это ощущение наличия  или отсутствия  живой энергии  в камне? У кого-то, как рассказал старик Рюмин, оно мгновенно поднимает настроение, кто-то чувствует его тепло, а от восприятия каких-то камней человек просто может потерять сознание - столь велика бывает сокрытая в нём энергия.  И пока этот камень жив, его энергия является положительной.
Теперь два слова об алмазах, которые собственно и являются предметом будущего исследования Петра Оленина. Именно старик Рюмин поведал разведчику о том,  что все алмазы,  при их обработке, оказывается, теряют свою уникальную сущность. Я не оговорился.  Теряют  свою живую сущность, хотя, казалось бы, после его обработки, наоборот,  блеск лучей и цветовой спектр вас как раз и  очаровывает.  Но это уже блеск мертвого камня…
А теперь о тех алмазах-великанах, которые собственно и хранятся в Гохране при определенных температурных режимах.
Они, естественно, попадали туда самыми разными путями и, очевидно, что с большим количество чей-то пролитой крови, но… еще живыми. И с целью сохранения их жизни, как бы смешно это сейчас не звучало, им создавались некие особые  условия их хранения. 
– Самым оптимальным вариантом для хранения такого рода алмазов, – вспоминал Петр то, что говорил ему старый охранник, – являются жилища тех людей, которые их и нашли, которым они, как говорят в народе,  сами были явлены или открылись. И этот  их законный владелец, так уж устроена природа, уже своей энергией подпитывал этот камень, изредка касаясь его. Хотя,  часто было  достаточно и того, что камень сам получал уже от энергетики самого  помещения, а значит и  от ауры его хозяина.  Но  вот как только алмазы-великаны, правдами и неправдами попадают в тот или иной музей, то они угасают и, со временем, становятся просто камнями, какие бы мы особые условия  для их гробниц не создавали.
И последнее… Петр действительно понял, что большая часть  известных всему миру великанов, находящихся в Гохране также мертва… А это значит, что технологии выращивания, именно выращивания искусственных камней и современная компьютерная техника с лазерной  имитационной проработкой  выращенных камней, шагнула так далеко, что оказались способна имитировать  камень любой величины и размеров.
И тогда действительно выходит, что многое их того, что считается сокровищами Оружейной палаты… всего лишь их искусные подделки.
Но самое главное, о чем Петру так же поведал старик Рюмин, заключается в том, что отличить живой алмаз от мертвого может только тот, кому это дано не иначе, как свыше.
А значит, расплодившиеся, как кролики эксперты-ювелиры лишь имитируют экспертное распознавание, потому, что отличить живой камень от мертвого простому смертному практически  невозможно… 
Следовательно, можно было смело  утверждать, что Петр Оленин-Рюмин прямо скажем, каким-то непостижимым чудом или врожденным свойством, или же, переданным ему стариком Рюминым даром… сумел в короткий срок выполнить то задание, ради которого он и был внедрен в  охранную структуру Гохрана России. 
Но,  как теперь быть с намеком Пузырькова на их предстоящую командировку в Париж?  Что должно было произойти там? Этого Петр еще не знал и утром следующего дня он снова встретился с полковником Савушкиным в  туалетной комнате милицейского общежитии.
– Мы выводим тебя из этой операции, а  наверху пусть сами решают, что  им делать со всем этим далее, – произнес Савушкин после того, как Петр рассказал ему о своих вчерашних открытиях в  закрытых хранилищах Гохрана.  – Ты свое дело выполнил, честь тебе и слава…
– А как же выставка в Лувре?  – задал вопрос уже Петр. – Ведь это, как я уже понимаю, прямая возможность  для осуществления новых подмен. Что они на этот раз собираются там провернуть?
– Не знал, что ты такой упертый… –  произнес полковник,    бросая взгляд на входную дверь. –  Хорошо, я сегодня же доложу генералу Сидорову о твоем предположении.  Вместе и будем решать, как  тебе быть дальше. Только прошу, держи меня в курсе всего, что происходит.
И они разбежались по туалетным кабинкам, лишь только услышали, как  скрипнула пружина на входной двери туалетной комнаты.

После того, как Мелена обзвонила всех, кто только когда-то был занесен в ее телефонные книги, а облегчения явно не приходила, она кинулась в другую крайность и решила закатить для себя… поминальный банкет.  И, не говоря бывшим друзьям и подругам об истинной причине встречи, пригласила их в ресторан.
Она сняла самый большой зал, пригласила симфонический оркестр,  а за спиной каждого гостя стоял вышколенный официант, который должен  был выполнить любое пожелание гостя. А уж стол… Не вдаваясь в подробности лишь скажу, что на нем даже черная икра подавалась не в традиционных порционных икорницах, а прямо в салатницах…
Оркестранты уже закончили настраивать свои инструменты и, вдруг, зазвучал «Реквием» Моцарта.  Гости начали переглядываться, уже понимая, что эта встреча и все роскошество было не случайным. И, не притрагиваясь к еде, замерли в ожидании…
Зато музыка. Эта гениальная музыка Моцарта уже полностью вобрала их в себя, застав  думать не только о Мелене,  но о бренности их  собственных жизней.
Как и откуда в этот момент в зале появился седовласый старик во фраке никто так и не понял.
Он подошел к хозяйке бала и внимательно какое-то время на неё смотрел, словно желая убедиться, что не ошибся, придя именно сюда на эту… поминальную трапезу.
– Ты еще жива? – неожиданно и строго произнес он,  явно обращаясь к хозяйке бала.
И тут Мелена всё вспомнила… Перед ней был нищий, сидящий на церковной паперти. Тот самый, который лет двадцать назад попросил у нее милостыни Христа ради…  А она тогда буркнула, что на всех вас не напасешься мелочи… И горделиво прошла мимо, не подав ему  тогда ни копейки…
И вот теперь этот благообразный старик, очевидно, сумевший подняться из нищеты,  стоял перед ней, как зримая тень ее давнишнего греха.
Мелене хватило ума тут же упасть перед ним на колени и со слезами, что и так уже были у нее на глазах от   проникновенной музыки «Реквиема» Моцарта,  она стала молить старика о своём прощении…
Тот  некоторое время постоял и, развернувшись, ушел, не проронив ни слова,  а вслед за ним мгновенно, словно ветром сдуло всех гостей, потрясенных увиденным и услышанным.
Через несколько дней Мелена,  явно почувствовав облегчение, снова приехала к Олениной.
– Как ты себя чувствуешь, Мелена? – был первый вопрос Дианы, увидевшей сестру своего мужа.
– Еще не поняла, но чувствую, что жить буду… Отведи меня, пожалуйста, к своему художнику…
– Пойдем, насколько мне известно, он сейчас работает.
Вскоре Диана отворила уже знакомую ей дверь и женщины увидели  Серафима, который что-то рисовал на стене.
Они поздоровались и попросили  у него разрешения войти.
Он лишь согласно кивнул головой.
Мелена сделала несколько шагов в его сторону и первое, что  она увидела  на стене, был рисунок нищего, сидящего на  церковной паперти и просящего милостыню… А потом  она услышала и голос художника, обращенный к ней.
– Что, дочка,  вижу,  он  сам тебя нашел…
После этих слов Мелена потеряла сознание.
Очнулась она уже в спальне Дианы. Что-то записывающий в журнал врач скорой помощи, увидев, что она открыла глаза, встал и подошел к ней.
– Вот и хорошо, что вы пришли в себя.  Не беспокойтесь, с вами всё в порядке, – сказал он, улыбаясь. –  А обморок – это, не иначе, как от излишних волнений последних дней.
– Доктор, что вы ей прописали? – спросила у него уже Диана.
– Пусть несколько дней принимает капли валерианового корня, а в остальном  она  совершенно здорова…
Затем откланялся и вышел, а Диана подошла к сестре мужа.
–  Не иначе, как я еще поживу… – с надеждой, произнесла Мелена, и впервые за последние дни  улыбнулась…

А спецрейс борта самолета «Москва – Париж» уже бежал по летному полю аэропорта  «Жарль-де-Голь» что расположен  в 25 километрах от столицы Франции. 
На его борту была коллекцию сокровищ «Оружейной палаты Кремля» о чем уже целую неделю сообщалось на передовицах всех центральных французских газет. Но истинную сенсацию французы узнали только сегодня утром: в последний момент было решено включить в эту и так бесценную экспозицию еще и уникальную жемчужину России -  Большую императорскую корону Российской  империи.
Газеты тут же распечатали сообщения о том, что корона  изготовлена в виде головного убора и составлена из двух серебряных полушарий, олицетворяющих собой объединение под скипетром России земель Востока и Запада. И то, что при массе в 2 килограмм она содержит  в серебряной оправе около 5 тысяч бриллиантов весом в 2858 карат, а также 75 крупных матовых жемчужин общей массой 763 карата…
 С трапа этого же авиалайнера, на землю Франции сошли и охранники Гохрана: Пузырьков и Оленин-Рюмин.
А это могло означать лишь то, что Петру дали-таки  добро на дальнейшее участие в начатой ГРУ операции. Правда на этот раз к  ней присоединили еще и сотрудников службы  внешней разведки – провозгласившей себя правопреемницей Первого главного управления КГБ ССР.  Именно эти сотрудники, по решению Москвы должны были отвечать за целостность короны, а заодно  и присматривать  за  всеми участниками и организаторами этой выставки.
  От СВР РФ  в Париж со своими людьми прилетел полковник Катасонов Александр Никанорович, который должен был осуществлять руководство этой операцией вместе с полковником Савушкиным.
Однако же, ни Пузырьков, ни Оленин-Рюмин не ведали о том, что с этой минуты они сами стали объектом пристального внимания соотечественников.
Однако же вернемся в аэропорт.
После того, как в окружении полицейского эскорта с территории  аэропорта выехали машины с экспонатами российской выставкой, Пузырькову и Петру еще предстояло самим пройти таможенный контроль.
Один из офицеров таможни: рослый, постоянно улыбающийся и чем-то даже похожий на Петра,  привлек его внимание и вскоре он со своим  багажом  уже стояли перед ним.
– Это ваш багаж?  спросил Петра французской таможни.
Петр, взаимно улыбнувшись, кивнул.
– Прошу на досмотр…
– Раздеть будете?  – уже шутил Петр, общаясь с таможником  на прекрасном французском языке, чем приобрел еще большую симпатию у слегка покрасневшего офицера.
– Я имел ввиду ваш багаж…  – произнес таможник.
Петр, улыбнувшись в ответ, положил перед ним свой  небольшой чемодан.
– Вы к нам по работе или как? – негромко спросил  его француз, даже не заглядывая в чемодан.
– Или как… – ответил Петр.
– Тогда желаю вам приятно отдохнуть во Франции,  – произнес таможник,  не отрывая глаз от русского гостя.  –  И если вам понадобиться помощь, то я мог бы быть вашим гидом по Парижу… – после чего, таможник, бросив по взгляд по сторонам, протянул ему свою визитку…
Петр ее взял,   затем взяв свой чемодан пошел к выходу, а дежурный таможенный офицер какое-то время провожал взглядом,  уходящую  ладную фигуру парня из России, прекрасно говорящего на французском языке.
«Что это было? – думал  о своей вольной перепалке с таможником Петр, бодро шагая к выходу из аэропорта. Он даже хотел сначала выбросить в урну его визитку, но что-то удержало его от этого, и он сунул её в карман своих брюк, а потом обернулся, чтобы найти Пузырькова.

Лувр, куда  из аэропорта  была привезена российская коллекция,  встретил охранников Гохрана степенно и молчаливо. Им, сверив паспорта, вручили временные пропуска и предупредили, чтобы они не топтались по  его залам, как медведи…  И почти весь  день ушел на экспертизу привезенных экспонатов. На каждый экспонат составлялся акт приемки, который должен был подтвердить подлинность и ценность  выставляемых драгоценностей.
В отдельном зале был установлен пуленепробиваемый саркофаг для короны Российской империи. Её в присутствии министра культуры Франции и дюжины французских полицейских установили на специальном стальном постаменте, работу которого сразу же продемонстрировали директору музей «Оружейная палата Кремля» Возову за спиной которого стояли и Пузырьков с  Петром Рюминым.
Суть специально разработанной  французами конструкции заключалась в следующем. И при первом же звуке тревоги,  срабатывала  скрытая внутри установки механика, которая тут же погружала корону в стальную нишу. Через несколько секунд  закрывалась стальная заслонка верхней  площадки  в результате чего потенциальные грабители уже имели дело со стальным сейфом весом более двухсот килограмм,  у которого к тому же не было ни дверей,  ни кодовых замков.
Придя чуть ли не детский восторг, от чудес  современной механики, французский министр, не сдержав восторга, захлопал в ладоши.
Петр  успел заметить, как обменялись взглядами Возов и Пузырьков, а это могло означать лишь то, что  директор музея был осведомлен о возможной подмене. И ту Оленин вдруг понял, что объектом этой подмены была, не иначе, как… Большая императорская корона Российской империи… 

Мы же, на короткое время, вернемся в особняк Олениной. 
Мелена пробыла в доме Дианы три дня. Это были три дня полного покоя,  которые были рекомендованы ей доктором.
В один из дней,  особняк посетил отец Павел, который был приглашен туда Дианой для того, чтобы Мелена могла ему исповедоваться.  Батюшка её не торопил, да и сам никуда в тот день не спешил. Он дал ей возможность вновь вспомнить чуть ли не всю её жизнь, благо, что она уже и сама неоднократно перебрала ее в поисках того, кого некогда обидела.
А потом они  уже все вместе пили чай на полюбившейся молодому священнику открытой веранде.
На вопрос Мелены, почему священник не ездит на машине, Павел густо покраснел, но ответил, что лишь шагая по земле пешком,  можно увидеть тот удивительный божественный мир, который открывается нам на каждом шагу и который  невозможно узреть, проносясь по нему в автомобиле.
– Это понятно, – произнесла в ответ Мелена.  – Однако, святой отец, как я понимаю,  потребность в вас сегодня столь велика, а о расстояниях,  которые вам необходимо преодолевать и говорить не приходится. Не получится ли так, что кто-то может не успеть дождаться вашего прихода к нему со словами утешения?
– На все воля Божия… И если кому-то суждено успеть получить причастие, то он его непременно получит. А вот насчет машины? Может быть, для дальних поездок она и действительна была бы нужна приходу. А так… Помню стоял я как-то на автобусной остановке, ждал рейсового.  Вижу, как мимо меня прошел парень примерно моих лет… Я кивнул головой, приветствуя его.  Он лишь мельком бросил взгляд на человека в облачении и с крестом. А через пару минут вдруг неожиданно для меня вернулся. И вскоре мы разговорились. Вот тут-то он и признался мне, что идет вешаться… Да, вы не ослышались, он шел домой, чтобы там повеситься.  Он сказал мне, что жизнь его столько раз его пинала, что терпения уже никакого  не было  так жить дальше… Я  не помню дословно, что именно говорил  ему, пытаясь отговорить от исполнения принятого им решения. Ведь смерть, в отличие от автобуса всегда приходит за нами строго по расписанию. И если ты по своей гордыне или назло кому-то, прервешь её в какой-то момент своей жизни, то без сопровождающих тебя, ты  не будешь принят нигде. И станешь болтаться между миром живых и мертвых, как извините, дерьмо в проруби. И видеть все будешь, и слышать и даже говорить, но вот только тебя никто не будет ни видеть, и ни слышать. И тогда ты действительно взвоешь от  страшного одиночества,  в котором  вдруг по своей горделивой самости окажешься.  И поймешь, что был глуп, лишив себя Богом данной жизни, но будет поздно… Я тогда, надеюсь, сумел убедить его продолжать жить… А если бы я ехал на машине, то мы бы с ним никогда не встретились…
Женщины улыбнулись. Вскоре батюшка Павел ушел домой, а Мелена уехала к себе домой утром следующего  дня.
Правда, через неделю у дома отца Павла остановились две машины. Одна из них была новехоньким небольшим  внедорожником. Мужчина, который был за рулем внедорожника, передал, вышедшему из дома и удивленному священнику,  ключи и дарственную на этот самый внедорожник, а сам сел в сопровождающую  его машину и они, развернувшись,  быстро уехали.
Павел понимал, что это не иначе, как подарок  в знак благодарности от Мелены. И не знал, как быть с ним. И дарственная была на его имя,  да и вернуть машину было  явно некому.  И он решил, что пока поставит ее в гараж, благо, что тот, благодарю Оленину-старшему, был  и теплым, и вместительным. А уже на следующий день, выехал на ней покататься по поселку…

 «Бедный Павел, – думала Диана, сидя на своей любимой террасе второго этажа. –   Не так давно  лишь из  чувства  сострадания   ты был    допущен  мною в салон  столичной богемы. После своего первого фиаско с поэтом,  ты стал молчаливо  ходить там   с выражение лица, которое хранит какую-то одному  тебе  известную вселенскую тайну…   Этакий Молчалин… из пьесы «Горе от Ума».  Странную роль ты для себя выбрал, мой мальчик. Неужели ты уже забыл,  что приобрел эту возможность  в  течение одних суток и без малейшего для себя старания,  лишь потому, что… ты мне мил. Я приняла тебя за ребенка, а этот ребенок оказался чересчур самонадеянным и самовлюбленным. И вот  ты столкнулся с тем, что  с  тобой и твоим мнением  здесь никто уже не считается… И ты понял, что  был  там лишним.   Зато  теперь у тебя появилась новая игрушка – внедорожник,  в котором ты  позволяешь себе катать молодых прихожанок. Нет, это не ревность. Это боль, которая пронзает моё сердце и ранит мозг, извещая о той ошибке, которую я совершила, приняв тебя, как родного сына в свой дом и в своё сердце…  Да и с Меленой нужно будет поговорить ведь она уже дважды приглашала это молодое создание к себе,  якобы осветить свой дом. И теперь этот неожиданный и дорогой подарок. Удивительно, как всё в этой жизни повторяется…»

Утром следующего дня, дождавшись окончания службы, Диана решила побеседовать с отцом Митрофаном.
– Вы ко мне? –  спросил её, вышедший первым  из алтаря, отец Павел.
– Нет, отец Павел. Мне нужно поговорить с батюшкой Митрофаном.
– Вам виднее, – бросил в ответ Павел и тут же развернувшись, пошел в сторону двух стоявших у входа незнакомых молодых девушек, явно ожидающих его  сугубого благословения…
– Что, матушка, сей юноша уже успел пронзить твое сердце? – голос отца Митрофана вывел Диану из грустных размышлений.
– Каюсь, отче!
– Ты не одна, кто очаровался им. Я и сам этим грешен… А теперь из столицы каждый день приезжают  экзальтированные особы, жаждущие услышать его проповеди  и получить благословения… И уже кто-то возглашает о нем, как о благодатном старце…
– Словом очаровывать  ему удается… – промолвила в ответ Оленина.
– Не хватает лишь самой малости…
– Любви?
– Да, радость вы наша. Именно её. Той которая не ищет своего, не превозноситься и не гордиться, что долготерпит и милосердствует, не завидует и не бесчинствует, не раздражается и не мыслит зла, а все переносит, всему верит и сорадуется истине… Так,  что тебя  привело ко мне, что беспокоит?
И Оленина поведала старику-священнику о своих греховных помыслами  в отношении молодого священника. Оставим их теперь наедине, потому,  как  таинство исповеди не подлежит огласке.

Однако и Павел, заметив по отношению к нему явную хладность Дианы, забеспокоился. Играя свою роль этакого нового пророка в отдельно взятом сельском приходе, он всё равно  невольно тянулся к ней, как к той, которая стала его первой и тайной любовью. Он знал,  что она слушает  каждую его  проповедь о любви, которые он посвящал именно ей. Он  уже научился виртуозно жонглировать цитатами  святых подвижников, тщательно подбирая фразы,  за которыми умело скрывал лишь формирующееся собственное лицемерие и корысть. И это у него прекрасно получалось.
Диана же, поглощенная заботами по огромному дому, именно в церкви отдыхала душой. Но когда она слышала слова отца Павла о некоей всепоглощающей и жертвенной любви, то исподволь понимала, что этой великой радости в своем браке с мужем,  она никогда не испытывала. И в какой-то момент она даже подумала, что как радостно, как  хорошо  было бы если  суметь стать молодому священнику верной помощницей, опорой и опытным советчиком…  А когда она видела толпу паломников что в своей эйфории буквально разрывали его на части, она вдруг с опаской начинала думать, что Павел, будучи ещё столь молод и неопытен может увлечься кем-либо из них… Ведь таким уже серьезным поводом для ее  страданий стали его отношения с Меленой…   Вскоре она уже даже корила себя, что вообще приняла участие в судьбе сестры своего мужа, которая, вероятно, снова почувствовав вкус к жизни, сама  увлеклась молодым священником.
А Павел?  Он  мучительно продолжал бороться и уже изнемогал от борьбы, которую в нем вели его природная застенчивость и выпестованная семинарией за годы обучения, как бы странно это не звучало,  чрезмерная гордыня, облаченная  ныне в черную рясу.   Он вдруг понял, что ему стало нравится, когда люди целуют его руки…  Когда  в его дом несут  богатые подношения, а главное  когда зовут, зовут, зовут в свои дома, как модного учителя и даже  молодого пророка. Но, при всем этом, он  страдал. Страдал от того, что Диана перестала звать его к себе домой по какой-либо надобности. Что он теперь не имел возможности созерцать ее рядом, чувствовать тепло её дома и тонкий запах этой зрелой женщины. Страдал, когда она немного прихворнула,  а для исповеди  пригласила не его, а  отца Митрофана…

Оставив Павла с его помыслами, мы с вами вновь вернемся в парижскую гостинице, куда накануне поселились Пузырьков и Оленин-Рюмин. Пузырькова, как начальствующий, пригласил Петра к себе в номер, где с помощью электрического кипятильника  уже вскипятил  воды, чтобы предложить напарнику выпить  по чашке кофе, закусывая консервами, которые предусмотрительный Пузырьков провез в своем багаже. Именно этот кипятильник, банки с килькой в томате и две бутылки водки  и смутили уже знакомого нам таможника, обалдевшего от такого рациона русских туристов. Смутил этот вид закуски и Петра, а потому пить предложенную водку, закусывая её килькой, он категорично отказался.  И, вскоре, ему удалось вытащить Пузырькова на первый этаж гостиницы и даже оплатить их совместный ужин.
В ответ на вопрос,  на какие деньги, мы собственно гуляем, Петр,  чуть ли не за руку затащил его за собой уже в казино, расположенное в этом же крыле гостиницы. 
И опустил в ближайший автомат одну  монету.
И пока Пузырьков следил за мелькающими  картинками, Петр что-то для себя подсчитывал.
Но  уже вторая монетка сделала их чуть богаче…
– Я уже успел здесь побывать, пока ты дрых, – начал Петр. – Это по поводу твоего недоумения на какие барыши мы вкушали…  Вот тебе наш первый выигрыш, можешь его приумножать. Знания языков здесь тебе не понадобиться, просто опускай монетки, а я пойду поиграю в рулетку…
Пузырьков остался у игральных автоматов, А Петр, прекрасно говорящий  на английском языке,  был приглашен  крупье в игру.  Далее, не иначе, как сказались гены Оленина-старшего и его блестящее  знание математики.  Петр,  почти не задумываясь,  просто ставил  цвета и цифры,  которые сами после несложных подсчетов всплывали в уме…  И, как ни странно, выигрывал. Через час вокруг него уже стояла толпа зевак и несколько охранников казино вместе с управляющим. Они все вместе пытались понять механику действий  незнакомого игрока, искали, нет ли у него сообщника,  чтобы поймать и выдворить их из своего заведения.
Но никакой  тайной механики и ловкости рук  Петр не использовал.  Был лишь незаурядный ум одаренного  от природы человека, способный просчитывать заложенные устроителями казино комбинации  возможных выигрышей.
Когда выигрыш Петра составил 40 тысяч долларов, он закончил игру и обменял  фишки на деньги.
Затем половину выигрыша в виде упакованных пачек купюр он протянул Пузырькову, который безрезультатно тягался с игровым автоматом.
И охраннику всего лишь от вида целого состояния  явно поплохело…  А когда он увидел стоявших за спиной Петра сотрудников службы безопасности казино, то  ещё и напрягся.
«Не хватало нам еще угодить в какую-либо историю и сорвать всю операцию»,  – лихорадочно размышлял он. 
 Петр наоборот, стоял улыбаясь.
– Обрати внимания, Пузырьков,  –  говорил он ему. –  Эти оловянные солдатики изначально смотрят на всех русских, как на потенциальных грабителей. Типа мы с тобой приехали  в Париж,  чтобы самим похитить  из Лувра Большую императорскую корону Российской империи. Ну, ни хрена себе. Мы  что сами у себя её будем красть?
И тут Петр увидел, как лоб Пузырькова  начал мгновенно покрылся испариной, а глаза налились кровью, не иначе, как от явно резко подскочившего давления.
Охранник  пытался  что-то сказать, но язык его явно не слушался… И он начал  медленно оседать на пол…
– Ты чего, Пузырьков? Тебе плохо?  Врача срочно!...
Бригаду скорой помощи действительно пришлось вызывать. Эта провокационная шутка стоила  испугавшемуся Пузырькову микроинфаркта,  и он оказался в больнице.
Аналогичное состояние было и у сотрудников внешней разведки, которые слышали и записывали  весь этот диалог.
Через полчаса этот разговор прослушал полковник Катасонов, а через час он уже встретился с полковником Савушкиным и первым делом дал ему прослушать весь диалог.
– Ваш Рюмин что, специально хочет провалить всю операцию? – взревел  полковник Катасонов.
– Пока что он, пусть даже на время,   вывел из игры одного из важных исполнителей, – спокойно рассуждал полковник Савушкин. –  Мне  уже известно, что в результате этого,  в Париж  вечером прилетает  сам Рябинин. А, следовательно,  у них нет исполнителя роли отведенной Пузырькову, который оказался в больнице.  Его роль, скорее, всего теперь исполнит сам начальник охраны Гохрана,   а Рюмин, таким образом, становится  центральной фигурой в этой игре. И им  без него уже не обойтись…  А это означает  лишь одно,  Рябинин  после похищения или подмены короны  его просто убьет.  Так что давайте лучше  все успокоимся и подумаем, что нам  делать дальше…  И как мы будем спасать корону и моего агента…

Станислав Валентинович Возов, взбешенный самой возможность провала намеченной операции из-за болезни Пузырькова, не вытерпел и  сам приехал в аэропорт, чтобы   встречать Рябинина. И, пока  они ехали в машине, он имел возможность без посторонних ушей обсудить сложившуюся ситуацию.
Возов подробно рассказал начальнику охраны о том, какой стальной бункер приготовили французы для короны Российской империи, чем его слегка озадачил, а потом они вернулись к ситуации, сложившейся в связи с непредвиденным заболеванием охранника Пузырькова.
–  Как  именно это произошло?  –  поинтересовался Рябинин.
–  Я уже был в больнице.  Мне там сказали, что  когда его привезли, то у него в карманах брюк оказалось двадцать тысяч долларов.
–  Выиграл?   –   снова уточнял  все детали начальник охраны.
–  Скорее всего… И возможно, что именно этот выигрыш и спровоцировал скачок давления.
–  Значит, жадность сгубила… А что Рюмин?
–  Был все время с ним, сам вызвал скорую… И сейчас сидит в больнице…
–  Как мать Тереза?  Он мне в этой роли здесь не нужен.
–  И что же будет теперь? Отменим операцию?
–  Ни в коем случае… Если Пузырьков к тому времени не выйдет из больницы, я сам буду на его месте, а все остальное по утвержденной схеме…
–  Значит, вы лично…?  –  задал   полу-вопрос Возов.
–  Значит, что лично…  –  полу-ответом закончил разговор Рябинин.
Правда,  они не  обратили внимания на  обшарпанный развалюху-фургон, который  словно приклеился к ним от самого аэропорта,  и не подумали о возможности того, что кто-то вообще может записывать  их разговор. 

А в это же самое время полковник  внешней разведки Катасонов, представившись одним из заместителей Министерства иностранных дел РФ, встречался с министром внутренних дел Франции по вопросам безопасности  российской выставки.
И теперь ему, уже в очередной раз, продемонстрировали устройство-ловушку, установленную с целью безопасности Большой императорской  короны Российской империи.
После просмотра,  господин Катасонов высказался восторженно о сейфе-ловушке, а затем неожиданно предложил французу внести небольшие изменения в программу демонстрации российской выставки.  А именно. Он предложил  провести завтра в здании министерства культуры Франции  публичную экспертизу  короны на предмет подлинности сего  исторического экспоната.  Затем,  там  же провести и пресс-конференции для журналистов, которым будет позволено снимать сам процесс экспертизы. А уже в Лувр отправить не  оригинал короны,  а её достоверную копию, которую Катасонов лично привез из Москвы.
Французский министр с этим  легко согласились, тем более, что заплатить  баснословную страховку в случае непредвиденных обстоятельств, а тем более кражи,  он вряд ли хотел. 
Вечером этого же дня директор музея «Оружейная палата Кремля» Возов и начальник охраны Гохрана Рябинин были приглашены в российское посольство и представлены полковнику Катасонову, как заместителю министра иностранных дел, который и будет открывать в Лувре эту крупнейшую за последнее десятилетие выставку.
Катасонов же и предупредил музейных специалистов о необходимости подготовиться к публичной экспертизе Большой императорской короны Российской империи и последующей пресс-конференции в здании Министерства культуры Франции, чем явно  их  слегка озадачил.
Утром следующего дня все газеты уже сообщали о том, что в полдень, в здании министерства культуры состоится   экспертиза знаменитого экспоната и последующая пресс-конференция для прессы. 
Все так и произошло… После экспертизы, которая естественно подтвердила подлинность исторической реликвии и шумной пресс-конференции  директора московского музея Возова,  бронированная машина с бесценным сокровищем России   в сопровождении эскорта из восьми мотоциклов направилась в сторону Лувра… 
А когда все теле- и фотожурналисты бросились на своих машинах за ней вдогонку, то из ворот министерства  культуры выехал все тот же обшарпанный фургон,  который  вскоре и доставил в российское посольство оригинал  нашей национальной святыни… 
Итак, можно сказать, что план полковников Катасонова и Савушкина по сохранности Большой  императорской короны Российской империи увенчался успехом.  Они ловко вывели  ценный экспонат  из участия в последующем акте операции Возова и Рябинина, которые  настолько обнаглели, что были уверены в своей полной безнаказанности. И которые даже не подозревали, что везут сейчас в Лувр уже не саму корону,  а  лишь её  точную копию…
Казалось бы, на этом можно было бы и остановиться, но нашим разведчикам очень хотелось  поймать с поличным тех, кто уже на протяжении ряда лет бессовестно занимался подделкой и последующей продажей  уникальных драгоценных камней и исторических реликвий, которые являлись собственностью народа России.
А это означало, что следующий ход был уже за Петром Олениным-Рюминым.  Но  вот, что именно придумали Возов и Рябинин? Какую роль будет играть в их плане Петр?   Как будет происходить сама кража короны и её последующая подмена?  А главное, кто будет покупателем российской святыни? Где и как будет осуществляться эта сделка? Всё это нашим разведчикам  было пока неизвестно.
На следующий день длиннющая очередь выстроилась в Лувре, чтобы увидеть сокровища Кремля, привезенные русскими в Париж.
На торжественном открытии выставки полковник Катасонов в смокинге, который надел первый раз в своей жизни, прочитал по бумажке  короткую речь о дружбе и взаимопонимании двух великих народов. Официанты принесли шампанское, и собственно с этого, начался осмотр выставки,  где золото и крупнейшие в мире алмазы, отшлифованные драгоценные камни,  золотые и серебряные предметы царской утвари с полупрозрачной эмалью и знаменитые яйца Фаберже просто ослепительно сверкали в подсвеченных витринах,  установленных вдоль стен выставочного зала.
И вдруг чуть приглушили  свет… Раздалась до боли знакомая мелодия Чайковского, а прожектора высветили, задрапированное черным бархатом, сооружение… Легкая, искрящаяся и почти воздушная  драпировка исчезла  где-то по сводами зала, и все увидели за стеклянным панцирем из пуленепробиваемого стекла,  высокий и также задрапированный бархатом пьедестал,  на котором стояла  Большая императорская корона Российской империи, подсвеченные бриллианты которой уже замерцали разноцветными хороводами  радужных огней…
И зал разразился продолжительными аплодисментами.
Когда аплодисменты стихли, а зрители приблизились к экспонату, Возов услышал, как кто-то сказал своему соседу.
– Этим  русским каждый раз удается нас удивлять. Их кремлевская сокровищница напоминает мне бездонный колодец. Не говоря о короне, которая явно недосягаема,  чего стоят хотя бы яйца знаменитого ювелира Карла Фаберже… На прошлогоднем аукционе Сотсби начальная цена такого уникального антиквариата  составляла  несколько тысяч  фунтов…
– Они того стоят…  – раздался в ответ голос его собеседника. – А насчет недосягаемости этой короны…  Это вы зря. Всё на свете имеет свою цену и  каждый карат в ней можно оценить…

Радостный переполох был в тот день и в подмосковном поселке, где проживала Оленина.  Там стало известно, что на освящение отреставрированного храма через три дня приедет  правящий митрополит. Он же привезет и мощи  первого настоятеля храма отца Никодима благо, что Оленин-старший по просьбе Дианы уже оплатил  раку для их хранения. И сегодня её должны будут привезти и  установить…
Утром следующего дня Оленину  пригласили в районный центр на совещание по вопросам встречи и приема правящего архиерея к главе администрации Шейнину.
Оленина приехала с  охранником Фомой, который был сегодня за  рулем её машины.
– Диана Федоровна, золотая вы наша палочка-выручалочка, – начал с порога  рассыпаться в комплементах Аристарх Викторович.
– Бросьте, Шейнин. Давайте по существу.  Какую помощь вы от нас хотите получить?
– Хочу попросить оплатить питание всех участников, включая паломников и гостей, в нашем ресторане… – начал Шейнин.
– Сколько человек?
– Порядка трехсот… Всем хороший, хотя и порционный, обед  плюс  банкетный зал на тридцать мест для священства.
– Это  можно… Хотя  тут у меня есть встречное предложение.  Митрополита вместе с вами лично я хотела бы пригласить на трапезу к себе домой. Это рядом с храмом и удобнее, чем везти уставшего после службы Владыку через весь городской поселок «Лазурный»  в вашу забегаловку…
– Я только за…  Но по протоколу на нем должен еще присутствовать и отец Благочинный  округа… – сказал в ответ глава администрации, проглотив обиду за последнюю фразу.
– Пусть присутствует…  Но тогда я приглашу  настоятеля храма отца Митрофана…
– С отцом Павлом?   – задал вопрос и застыл в ожидании ответа глава администрации.
– Нет, тогда нужно  будет приглашать все священство, а это уже будет не обед, а базар…
– Как скажите…
– Говорите, что нужно еще?
И Шейнин передал Диане для ознакомления заранее подготовленный  им список…
После встречи с Шейниным Диана сама заехала в храм для встречи с отцом Митрофаном.
– Вот, солнышко наше, и дожил я до того великого праздника, после которого и умирать уже не страшно, – начал батюшка. – Скоро оживет наш  возрожденный храм подобно Древу Жизни, освященному благодатью Господней и Его Духом Святым.  И вновь поселится в нем наш заступник и усердный молитвенник - святой праведник батюшка Никодим… То-то радость у нас тогда  будет…
– Отец Митрофан, мне уже сообщили о приезде к нам митрополита Никона… Вы мне скажите, чем я могу вам помочь? Что для этого необходимо?
– Не знаю, что тебе на это ответить, дочка. За всю свою жизнь я здесь  местного архиерея ни разу не встречал.  Что мы для них? Это ведь только в этом году у нас  паломники появились и выручка приходская  чуть возросла,  а так у нас, да вы и сами это знаете, нищий приход.  Поверь, я ведь каждый день Бога благодарю, что Он вас в наших краях поселил, за ту помощь, которую Он через вас нашему храму посылал…
– Дай Бог вам, батюшка, доброго здоровья на многая лета. Так чем же мне вам помочь?
– Знаешь, я как-то читал у Антона Павловича Чехова рассказ «Архиерей».  Весь род героя этого рассказа принадлежал к духовенству ещё со времен принятия христианства. И его любовь к церковным службам, к своим собратьям и звону колоколов была врожденной, глубокой, неискоренимой… Понимаешь, неискоренимой… Вот только где их взять-то теперь таких архиереев…   Нашим Владыкам  только деньги подавай… Это я не в осуждение, дочка. Знать  выходит, что это крест  наш   при  таких архиереях служить…
– Давайте я вам денег дам, передадите их Владыке  от себя на нужды церкви…
– Передам я ему эти ваши деньги, так он же и завтра их ждать будет…
– Тут вы правы… Кстати, я  разговаривала с главой администрации и предложила ему митрополита Никона у нас в доме покормить…
– Это дело хорошее и твоя добровольная жертва во славу Господа… Только ты, Диана, на меня не пеняй, если я к тебе домой не приду. Не привык я, понимаешь,  за такими столами сидеть… Я ведь  тебя хорошо знаю, ты меня обязательно постараешься посадить поближе к себе, и к дорогим гостям.  Наш отец Благочинный   такого  мне потом не простит никогда…
– Отец Митрофан, я в любом случае вас приглашаю, а все остальное решайте сами. 
– Тогда давай  не будет загадывать наперед, а доживем сначала до этого дня…
– Хорошо!  А где отец Павел, что-то я его не вижу?
– На лимузине с самого утра за ним приехали… Даже не знаю куда и повезли нашего соловья…
Диана улыбнулась,  и  они  тепло расстались.
Так в хлопотах по встрече правящего митрополита прошло несколько дней.  Мы же с вами вернемся в Париж, где после недельной экспозиции уже готовились к закрытию и перевозу коллекции российской  выставки в Версаль.

Всю эту неделю Пузырьков пролежал на больничной койке  и сегодня его выписывали.  Рябинин встречал его у самого крыльца. Ему, как сказал лечащий врач, после перенесенного микроинфаркта,  был предписан покой и спокойствие.
–  Ну, рассказывай, – тут же начал расспрашивать его Рябинин. – Как тебя, такого лося,  угораздило в больнице оказаться?
– Просто мне в какой-то момент вдруг показалось, что Петр не тот человек, за которого себя выдает. Он в казино со всеми  на иностранных языках общался.
– Это еще не преступление… – рассуждал Рябинин, – а дворянское домашнее воспитание…
– Так он  там еще кучу денег выиграл…
– Выходит, что все-таки жадность тебя сгубила…
– Да причем здесь жадность… Он вообще такое там  при всех сказал…
– Что  же такого он там сказал?
– Сказал, что мы приехали специально в Париж, чтобы похитить  российскую корону…
– Не понял,  что именно так и сказал?
– Так и сказал. Причем, в присутствии охраны казино, что мы два грабителя, которые хотят похитить из Лувра корону.
– Думаешь, что  он через них попытался предупредить полицию о готовящейся краже?
– Получается, что так…
– Очень любопытно…  Тогда нам придется немного изменить весь план нашей операции.  Слушай теперь меня внимательно и запоминай…
Машина тронулась и Рябинин начал подробно инструктировать Рябина о том, что произойдет завтра…
Ночью этот разговор, уже в который раз, внимательно прослушивали полковники Катасонов и Савушкин. Пока, что они из всего услышанного так и не поняли о роли, которая отводится в этой операции Петру и Савушкина это  явно начинало беспокоить.
  Утром следующего дня в Лувре, перед самым началом разбора экспозиции Рябинин неожиданно отправляет Петра в аэропорт.
– Как мы с тобой не догадались взять у пилотов номера их мобильных телефонов? – якобы сетовал Рябинин.  – Поезжай сейчас в аэропорт, найди там наш экипаж и сообщи пилотам, что вылет сегодня вечером, пусть готовят самолет.
– А потом куда?
– Возвращайся сразу сюда, будем вместе перевозить выставку в аэропорт…
Как только Петр покинул  Лувр, то по телефону связался с полковником Савушкиным.
– Меня отправили в аэропорт, чтобы сообщить экипажу о вылете из Парижа сегодня вечером…
– Они что выводят тебя из игры?
– Не думаю… Скорее всего попытаются сделать козлом отпущения. Через час они начнут упаковывать экспонаты… Вряд ли они вдвоем попытаются совершить хищение в зале, где десяток полицейских. Да и по дороге в аэропорт это будет сложно сделать… Я так думаю, что у них где-то уже лежит копия короны,  и они просто элементарно поменяют спецификации ящиков, выдав ящик с короной  за какие-либо  никчемные причиндалы…
– Я тебя понял… Кстати, вчера вечером Пузырьков выписался из больницы…
– Мне об этом не сказали…
– Значит, он тоже в игре. Не беспокойся, мы за ними следим. Возможная технология мне  тоже понятна… Пусть меняют шило на мыло…
Петр ничего этого еще не знал.  Найдя и предупредив  экипаж об изменении времени их  вылета, он на  выходе  из здания аэропорта,  неожиданно лицом к лицу столкнулся со знакомым таможником.
– Привет, ты уже нашел себе гида по Парижу?  – спросил тот, снова широко улыбаясь.
– Нет!
– Тогда могу составить тебе  на сегодня компанию…
Петр внимательно посмотрел на французского офицера, еще не до конца понимая, для чего именно Господь уже во второй раз, казалось бы, совершенно случайно, сталкивает их.   И неожиданно согласился,  тем более, что француз предложил  катать его по Парижу  на  своей машине.
– И куда мы направимся? –  также лучезарно улыбаясь, вопрошал французский офицер, когда Петр залез в его машину.
–  В Лувр…
–  Для начала неплохо…
–  Согласен…  Кстати, мы так ещё и не познакомились… Меня зовут Петр, –  сказал Оленин-Рюмин и протянул ему для пожатия свою руку.
– Жан, –  ответил  француз, взаимно протянув руку и  чуть придержав   её.
–  Слушай Жан,   –  нашелся Петр, понимая, что могут означать такого рода касания.  –  Мы с тобой случайно не близнецы-братья?
–  Нет,  Петр, уволь. Как  сводный брат ты меня совсем не интересуешь…
–  Это   уже становится интересным…
Так в веселой перепалке и взаимных подколках они не заметили, как  подъехали  к Лувру. 
В этот момент мобильник Петра сообщил о  телефонном вызове.  Звонок был от  Рябинина.
– Оленин? Ты где?  –  услышал Петр знакомый голос.
– Подъезжаю к Лувру…
– Отставить Лувр, добирайся как можно скорее до гостиницы, забирай свои вещи и дуй в аэропорт. Через два часа мы вылетаем домой…
– Понял… – и, уже обращаясь к французу сказал, –  Жан, поворачивай на площадь Батиньоль. Там рядом есть  частная гостиница.
– Я знаю,  где она и, если честно, то меня  гостиница  для более тесного знакомства устраивает больше чем Лувр…
Уже, поднявшись на лифте на свой этаж и направляясь в сторону своего номера, Петр неожиданно увидел человека чрезвычайно похожего на… Серафима.
«Не может быть… Что художник из сумасшедшего дома тут делает?»  – подумал Петр и, передав офицеру ключ,   попросил его  идти в номер, предупредив, что  сам  придет туда через пару минут.
– Пары минут мне как раз хватит, чтобы успеть раздеться и принять душ…  – пошутил таможник и, вновь широко улыбнувшись,  быстрым шагом пошел в номер  своего нового знакомого.
Петр догнал Серафима уже на лестнице, но оказалось, что он ошибся. Тот человек был не только ему не знаком, но даже и вовсе не похож на  старика-художника…
«Экое наваждение… – подумал Петр. – К чему бы это?»

Жан,  как только  вошел в номер, то  первым делом снял и повесил в шкаф свой офицерский китель, а затем, войдя в ванную комнаты, быстро разделся  и влез под душ.   Ополоснувшись и подпоясавшись полотенцем, он вышел из ванной и прошел в спальню своего русского знакомого.  Первое, что он там увидел, был работающий телевизор, а на небольшом столике у распахнутой двери балкона  не иначе, как ту самую корону, о которой в последние дни только и писали все газеты Франции… 
Офицер сделал пару шагов, чтобы получше рассмотреть это русское чудо, радостно сияющее  игрой своих камней, отражавшихся в солнечных лучах.
«Что корона здесь делает? И почему она не в музее? Или мой новый знакомый хочет втянуть меня в какие-то свои  темные махинации?»  –  думал офицер таможни,  медленно опускаясь  перед короной,   чтобы лучше её разглядеть.

Первое, что увидел Петр, входя в свой номер, был голый офицера французской таможни, лежавший на полу в луже крови и с развороченной головой.  И мгновенно понял, что этот выстрел предназначался ему и, что на калибр пули  Возов и Рябинин не поскупились…
Рядом  с трупом Жана  он увидел  корону… и стоявший кейс.  Петр его осторожно осмотрел, понимая, что взрывать его с короной вряд ли станут,  да и корона им нужны еще для опознания, а затем раскрыл кейс и увидел в нем  упакованные  пачки  денег.
И  тут Петр услышал голос диктора телевидения, сообщающий в последних новостях  о том, что  час назад  из Лувра, предположительно  двумя  грабителями, была похищена Большая императорская корона Российской империи…  А затем на экране появился  и  знакомый нам директор музея Возов с окровавленной повязкой на голове, который высказал предположение, что в похищении короны подозревается ни кто иной, как Петр Рюмин, который будучи потомственным дворянином, скорее всего и совершил это преступление не иначе, как с целью вернуть корону  российских царей её законным владельцам из числа белоэмигрантов…
Теперь для Оленина все стало ясно…  Вот корона, которая  с минуты на минуту будет обнаружена французской полицией  в его номере, вот полученные за это деньги, а вот и он  сам, лежащий  рядом с  пулей в голове… И если бы не  этот милый француз,  то на полу лежал бы  он сам…
Через несколько минут Петр, в мундире таможенника и с кейсом в руках, вышел  из гостиницы. И пройдя несколько метров, увидел, как  сразу несколько полицейских машин резко притормозили у  парадного входа.  И он даже немного постоял в мгновенно образовавшейся толпе зевак.

– Эти два, как вы говорите, засранца из Гохрана натворили  столько дел, что нам неделю всё это придется разгребать… – с явным раздражением говорил посол, обращаясь к полковникам Катасонову и Савушкину.  – Сначала похищение короны из Лувра, раненный  там французский полицейский и первый труп  охранника Гохрана Пузырькова.  Потом анонимный звонок о том, что корона  в гостинице. Полиция бросается туда. И рядом с короной обнаруживается второй труп и тоже охранника Гохрана, но уже Рюмина. Он что действительно потомок  дворянского сословия?
Савушкин согласно кивнул головой.
– Молодцы!  Как говорится, доверили  козлу капусту охранять. И что в результате? Возов теперь кричит на весь мир, что это спецслужбы России проморгали  заговор потомков белоэмигрантов…
– Переводит стрелки от себя…  – попытался что-то объяснить Савушкин.
– Вас никто не спрашивал, подполковник, – чуть повысив голос, продолжал посол.  – Великая княгиня уже на ушах стоит. Час назад был её телефонный звонок в Кремль… Премьер-министр требует от меня объяснений… И что я ему должен  доложить? Что у вас многоходовая  комбинации?  Что вам для ее завершения еще парочку трупов не хватает?
– Но корона-то цела… – начал Катасонов.
– Да её вообще не нужно было из России вывозить, тогда и таких  проблем бы не было…
– Это уже не к нам…  – попытался что-то сказать Савушкин.
– Через три часа отходит самолет на Москву…  Это уже точно к вам… Идите собирать своих людей…
Полковники Катасонов и Савушкин вышли из здания российского посольства.
– Ты, когда в полицейском управлении был,  труп Петра видел?  – все ещё надеясь на лучшее, спросил Савушкин у Катасонова.
–  Идти самому в морге, означило бы показать свою явную связь с покойником.  Зато я видел Рябинина, который приезжал на его опознание…
–  Не прощу себе, что такого агента потерял…
–  Да, полковник, на этот раз они нас в деталях переиграли, но и себя полностью раскрыли…
–  Что-то мне от этого не очень радостно…
–  Вместе домой полетим?
–  Нет, хочу немного погулять, мне проветрить мозги нужно. Извини, я уж обычным рейсом… Так что не ждите меня.
Они обменялись рукопожатием. Катасонов сел в свою машины, а Савушкин свернул в сторону центра города, где взял  такси и попросил отвезти его на  кладбище Пер-Лашез. На это известное русское кладбище, которое за многие годы своего существования превратилось в огромный тенистый парк, и где на каждом шагу можно встретить надгробия со знакомыми фамилиями тех, кто олицетворял собой дворянскую честь России, её белоэмигрантское движение,  гордость русской литературы,  философии и богословских наук…

Примерно в это же самое время в аэропорт прямо из  морга полицейского управления приехал Рябинин, которого приглашали туда для опознания трупов нападающих.
–  Опознал  Рюмина? – спросил  чуть встревоженный Возов.
– Что мне его опознавать, когда я сам на курок нажимал. Лежит  голышом рядом с трупом Пузырькова.
– Так нам что их трупы теперь в Россию везти?
– Нет, я сказал, что у них в России нет родни и заплатил, чтобы их похоронили здесь…
– А так разве можно?
– За деньги везде все можно…
– Слава Богу! –  сказал Возов и  даже перекрестился. – И что теперь?
– Где ящик с короной?
– За вашей спиной стоит,
– Хорошо, мне нужен  еще час…
– Делайте всё, как мы договорились. Без вас наш самолет не улетит…

Часа через три Савушкин был уже в аэропорту. Он взял билет на ближайший рейс.  До отлета самолета  оставалось чуть меньше часа, и он сразу прошел таможенный контроль.   Он сидел за столиком,  и ему  хотелось лишь, как можно быстрее покинуть эту страну и этот город, понимая, что Петр будет похоронен где-то здесь без имени и должных почестей… И что он генералам Сидорову и Говорову, он даже не представлял.
Савушкин был слегка удивлен, когда к нему снова подошел офицер  таможни.
– Прошу  ещё раз предъявить ваш  билет и паспорт,  господин полковник.
Савушкин полез, было, за паспортом, а потом медленно поднял  голову и увидел,  стоявшего перед ними и улыбающегося… Петра Оленина…
– Ты… – больше он ничего сказать не мог, так как предательские  слезы уже обозначили себя.
– Наверное,  вы меня уже   похоронили… Тогда  орден, пусть и посмертно, мне точно полагается…
– Мы думали… Ты же знаешь, что мы не могли участвовать в твоем опознании… 
– Зато теперь вы имеете все доказательства вины Возова и Рябинина… А насчет Рюмина  и его дворянского происхождения? Так ведь  Петра Рюмина просто не существует… Был, есть и будет, на что искренне надеюсь,  Петр Оленин…
– Все верно, капитан…
– Не знал, что я уже стал капитаном…
 – Утром из Москвы пришло сообщение о присвоении тебе этого внеочередного звания.  Думали, что посмертно…
– А что с короной?
– С короной?  Изволь расскажу. Через час, после того, как были собраны мелкие экспонаты и убрали ограждение из пуленепробиваемого стекла,  из  чрева стального постамента начали извлекать корону, куда её упрятали накануне вечером после закрытия музея. Именно в этот момент, когда корона была  уже в руках директора  музея Возова,  в зал  неожиданно была вброшена дымовая шашка, а затем раздалось несколько выстрелов.  Одна из пуль задела стальной постамент и рикошетом ранила одного из полицейских… Этого было достаточно, чтобы все полицейские бросились за нападавшим.
Этим нападавшим, как ты догадался, был Пузырьков. Он блестяще справился со своей задачей и  успел даже выйти  из музея еще до того, как там сработала тревожная сигнализация.  Машина действительно ждала его в условном месте. Но как только охранник открыл дверь, сидевший на месте водителя, скорее всего это был Рябинин,  выстрелил ему прямо в сердце. 
– Выходит, что не подвела Пузырькова «чуйка»… Действительно, приехал увидеть Париж и умереть…
– О чем это ты?
– Позже расскажу… Так, что же было дальше?
– Дальше?  А дальше Возов, дождавшись, когда зал опустеет, так как все полицейские бросились в погоню, спокойно  уложил корону в уже заготовленный для её транспортировки ящик и опечатал его, положив сверху документ, извещающий о хранящейся в нем выставочной фурнитуре.  Потом, как я мог догадаться, несколько раз и не очень удачно попытался удариться лбом о стальной постамент… И вскоре рассек-таки  себе до крови бровь, а затем, обхватив  голову кровавыми руками, сел на тот самый ящик, извозив еще и его в крови в ожидании медицинской  помощи и возвращения  полицейских, которым и сообщил, что  у грабителя был, как минимум, один сообщник.  И, что когда  вся полиция,  бросив экспонаты, помчалась, сломя голову, за грабителем, его сообщник суть не убил самого Возова  и… похитил корону.  Директор музея с руками на которых все еще была кровь потребовал немедленно и под усиленной охраной отправить всю  коллекцию в аэропорт для  возвращения ее в Россию, а полицейским, если они в ближайшее время не найдут корону,  пригрозил неминуемыми карами и упомрочительными штрафами… Ну, а вскоре полицейским позвонили и сообщили о выстрелах в гостинице, где был обнаружен твой труп и корона…
– А что с короной?
– Мы  сами подменили  корону еще до открытия выставки…
– Подменили?   И как вам это удалось сделать?
– А ты думал, что мы только щи лаптем умеем хлебать… Кстати, а что за  убитый молодой человек был обнаружен  голым в твоем гостиничном номере? Хотя, глядя на тебя в этой форме, мог бы и не спрашивать…  Тогда домой?
– А вам что уже совсем  не интересно, что стало со второй короной Рябинина?
– Интересно, но это дело дальше ведет полковник Катасонов.
– Самолет с драгоценностями оружейной палаты полетел в Москву или где-то приземлялся?
– Он уже в Москве и промежуточных посадок не было. А что? 
– Значит,  одна корона, которую они  будут выдавать за подлинник была  на борту этого самолета А  вам не интересно, где вторая корона? Где  та, что они будут продавать?
–   Ты хочешь сказать, что ты это знаешь…
–  Кажется, что знаю. На грузовом складе этого аэропорта час назад Рябинин оставил некий транспортировочный бокс… До востребования. Так, что полковнику Катасонову  проследить  получателя  будет не  сложно…
– Ну, Петр, ну сукин  ты сын… Тебе даже мертвому цены нет.
–  Убитому офицеру французской таможни Жану Вердену вот кому нет цены.  Если бы не он, то это я  лежал бы  сейчас в гробу.  Вы по своей линии сможете как-то это отметить и сообщить его родным,  как он погиб и где искать его тело.
– Думаю, что  это можно будет сделать через наше посольство.
– Теперь можно и домой лететь…  Все, что я хотел увидеть в Париже, я увидел.  Кстати, а вы-то где копию короны взяли?
–  Это её Катасонов нашел. Смышленый полковник он, скажу я тебе.  Откуда-то, понимаешь,  узнал, что  недавно русские умельцы из компании «Смоленские бриллианты» на спор, сделали её точную копию.
–  На что спорили-то?  –  поинтересовался Петр.
–  На ящик коньяка…
И тут оба и звонко рассмеялись, чем обратили на себя внимание остальных пассажиров.

А до приезда  в городской поселок «Лазурный»  митрополита Никона  оставалось всего два дня. Поселок  приводили в божеский порядок, а участковый милиционер  ходил по домам и предупреждал бомжей и тунеядцев,  которых, как и везде, было немерянно, чтобы они на этот  дня куда-либо слиняли иначе могут быть посажены по подозрению в подготовке  покушения на правящего архиерея.  Народ этот, хоть и слова «архиерей»  не ведал, но был понятливым и ему дважды повторять ни приходилось… Многие поутру ушли в леса и на болота по грибы и ягоды…
Глава администрации с утра читал предоставленный ему епархией план торжественной  религиозной церемонии. Мало, что в нем понимал, но со всем соглашался.
Раздался стук в дверь, и на пороге показалась его секретарша.
– Аристарх Викторович,  с  придыханием произнесла она. Только что позвонили и сообщили, что губернатор области лично будет присутствовать… – последующее она читала уже по бумажке – в…  поклонении  мощам святого Никодима…
– Хорошо, ступай… 

Возня, извините,  хлопоты по случаю приезда митрополита озадачили и местного отца Благочинного, который хотел на праздник собрать всё своё духовенство. Но, как всегда начались проблемы…
– Что у нас с составом духовенства для встречи с Владыкой? – вопрошал отец Благочинный своего помощника.
– Как всегда: у кого-то отпев, кто-то венчает,  у одного  матушка рожает, а у кого-то подобающего облачения просто нет… износилось.
– Хрен с ними, пусть не приходят. Но  предупреди, что деньги на подарок митрополиту  завтра утром лежали у меня на столе, а потом пусть хоть сами рожают…
Во втором  списке духовенства у отца Благочинного были помечены те иереи, которых категорически  не следовало бы допускать, как лютых насмешников,  легко способных подставить не то, что отца Благочинного, но и самого Владыку в неловкое положение.
– Что с этими-то будем делать? А то ведь ещё  сами припрутся… – с долей озабоченности вопрошал  своего помощника отец Благочинный.
– А давайте мы им всем скажем, что за границу отправляем… – неожиданно предложил тот.
– Не понял,  –  произнес отец Благочинный.
– Сообщим им сегодня телеграммами, чтобы послезавтра  к 10 часам утра в срочном порядке  предоставили  вам  свои заверенные характеристики и фотографии, необходимые для оформления им заграничного паспорта…  для поездки на Святую гору Афон. И пока вы, Владыка,  будете на торжествах, их  тут промурыжат весь день с приемом документов…
– Умно…  Но так ведь потом  они скажут, что мы их  на Афон  должны отправить…
– Ничего  мы никому не должны. Сначала пару раз перенесем сроки отъезда, а потом скажем, что спонсор почему-то отказался оплачивать этот тур… 
– Тоже правильно, а то уж раскатали губы… – согласился со своим помощником  отец Благочинный.

В трудах провела этот день и Диана Оленина. К ней с утра приехала Мелена и привезла с собой Ксению. Её оставили на хозяйстве.  Молодая девушка должна была достать и тщательно перемыть всю фарфоровую посуду из расчета на двадцать персон, затем начистить картошки, моркови свеклы и лука…
А Диана и Мелена поехали закупать продукты.
Фома  сидел за рулем мини-фургона.
– Слышала, что тебе понравился наш молодой священник, – обратилась Диана к сестре мужа. – Говорят, что он  у тебя  дома уже раза  три побывал…
–  Не три, а  всего два. Второй лишь по причине того, что забыл у меня какую-то кадильницу… Вообще-то он больно стеснительный… – ответила Мелена и добавила.  – Правда,  два раза  назвал меня твоим именем…
– Да не выдумывай, пожалуйста…
– А какой мне в этом смысл?  К тому же  для меня он  слишком молод. И потом эта его черная сутана. Она меня  немного пугает, если честно…
Но вот и рынок… Женщины пошли по рядам, а Фома только и успевал заносить в багажник фургона набранные ими корзины с зеленью и фруктами, да сумки с  рыбой и птицей…
Когда они вернулись и Фома занес все покупки в дом, то там уже хозяйничала Ксения: на плите стояли глубокие чаны  в которых варилась картошка. Отдельно кипела свекла и морковь, а кастрюли и сковороды были  приготовлены для мяса и птицы.
Ближе к вечеру  женщины уже просто валились с ног от усталости, но стол и еда были приготовлены впрок.
Утром их разбудил, приехавший на освящение храма, Оленин-старший.  Эдуарда Сергеевича  официально пригласили для того, чтобы митрополит лично наградил его каким-то церковным орденом за труды  по восстановлению храма…
Оленины, Мелена и Ксения подходили уже к  церковной ограде, когда раздался колокольный звон, означавший, что  митрополит подъезжает.
В это время в алтаре можно было видеть, как полные и румяные иподьякона правящего архиерея  бесцеремонно сдвигали со столов облачения приехавших священников, чтобы разложить на них облачение митрополита.
Отец Митрофан уже с утра исповедовал своих прихожан, возжелавших в этот праздник принять Святые дары из рук правящего архиерея.
Несколько сотен человек, как доложил  губернатору главный милиционер района Глызин, приехало из окрестных сел и городов, да  и все местное население высыпало в это утро на улицы поселка посмотреть на праздничный кортеж.
Митрополит, под звон колоколов, уже входил в храм. 
Право поднести ему крест получил служащий священник. Им был отец Павел… Что переполняло его, круглую сироту, вверившего себя в руци Божии,  в этот момент мы можем лишь догадываться.
Священство один за другим подходило к кресту…
Народ ловил любую возможность прикоснуться к проходившему мимо Владыке.
Начался чин Великого освящения храма.
Губернатор, уже немного поднаторевший в церковных деяниях, оставался пока в  своей машине, хорошо зная, что сегодня служба явно затянется до самого обеда.
Его уже предупредили, что обедать он и митрополит будут сегодня в доме Олениных. Он и сам уже видел Эдуарда Сергеевича, входящим вместе с женой в восстановленный на его средства храм. И надеялся во время обеда с ним поговорить о проблемах региона.  А пока, чтобы время зря не терять, он отчитывал главу администрации Шейнина.
– Совсем уже обленился, мышей не ловишь.  Думаешь, что если  рекламным шитом  фaсад дома закрыл  то я не увижу трещины на  его стенах…  Зато транспаранты о перевыборах себя, любимого, на новый срок уже на всех улицах развесил…
– Я исправлюсь…
– Поздно исправляться, Аристарх Викторович! Будем теперь рекомендовать главой администрации другого человека.  И поверьте, будет лучше, если ты с этим смиришься… А теперь иди,  Владыке лапшу на уши вешай про то, какой ты у нас бесеребренник… 
Служба действительно затянулась. В алтарь вскоре провели губернатора и  митрополит пошел к нему на встречу, сказав, чтобы на проповедь перед причастием пошел служащий священник.
Все обратили свои взоры на молодого выпускника семинарии Павла Уварова.
Павел, благословясь, вышел  на середину солеи  и, встав лицом  к прихожанам своего храма и гостям, приехавшим на праздник, произнес:
– Во имя Отца, и Сына, и Святого духа. Аминь!    Дорогие братья и сестры!  Сегодня мы с вами, вспоминая слова Святого Евангелия, поговорим о таком знаковом явлении, как церковное покаяние.  И чтобы начать наш разговор, я хочу взять себе в помощь труды подвижника христианской веры святого блаженного Августина и его, одно из самых известных произведений, под названием  «Исповедь»…
Митрополит, услышав начальные слова священника, решил, что пока идет проповедь,  может   уделить немного времени  хозяину области.
А Павел, видя  внемлющую толпу,  продолжал… 
– Мы все, как пишет святой блаженный Августин, подобны Адаму, некогда совершившему грех по своей воле и ставшим смертным.  Адам и Ева, действительно, после вкушения запретного плода, вдруг понял,  что не только не стали подобными  Богу, а потеряли  и саму способность отличать  добро  от зла.   А боязнь  признаться  в этом Создателю и собственное самооправдание стали  причиной  их падения и  последующего изгнания из Рая.  А далее, сей, так называемый первородный грех,  стал ярмом уже всего человечества в целом.  Чтобы нам лучше понять, что такое грех, давайте представим  его в виде хрупкой и невесомой снежинки. Она может  мгновенно растаять от теплоты наших сердец, но, по мере накопления грехов, со временем, может превратиться  и в тяжелый снежный ком, способный подмять нас под себя. И в какой-то момент, осознав опасность этой критической греховной массы, мы вдруг понимаем, что бессильны. Нет, пока еще не физически, хотя и здесь несем явные потери. Это бессилие нравственное, когда мы вдруг осознаем, что у нас нет собственных сил для собственного же спасения. И тогда мы задаемся вопросом: Господи, зачем Ты вбросил меня в эту мертвую жизнь?  Но в какой-то момент вдруг осознаем, что нам нужен  Тот, о ком мы порядком подзабыли… Нам, как воздух, нужны Его божественная благодать, милосердие и… прощение, способное не только врачевать недуги души, но и дать почувствовать больной и ослабленной воле ощущение  собственной целостности и промыслительного предназначения собственной жизни.  И это относится, как к отдельной личности, так и ко всему народу в целом.   Понять и принять это  - значит, освободиться от накопившихся с годами злых и лукавых  помыслов, а главное растопить с помощью любви и покаяния этот устрашающий нас снежный ком холода и собственного страха. Но для этого  нам всем нужно переступить через собственное эго… и  доверить  свою исповедь ушам сердобольной Матушки-Церкви.  Или, как пишет Августин,  ушам добрым и братским.  Довериться Церкви, которая вместе с вами будет стенать: услышь, взгляни, сжалься, исцели его… Добавьте к этому наши очистительные покаянные  слезы. А потому, не стесняясь, плачьте! Плачьте, дорогие братья мои и сестры.  Плачьте с ближним  и о ближнем, а его слезы будут  слезами о вас… Ибо в  нашей  мертвой жизни, более напоминающую живую смерть с её сплошными искушениями, спастись можно лишь, возлюбив ближнего и укрепиться духом, взявшись с ним за руки… Всё остальное суета сует и ложное томление духа. Нужно признать, –  продолжал взывать к народу священник,  – что православная вера, которую мы вместе исповедуем, не побеждена, но она еще и не стала победительницей. Об этом свидетельствуют факты того,   что  сегодня вновь повсеместно поднимаются  бездушные псевдоучителя, которые считают, что Царство небесное удел  лишь избранных и приближенных к ним,  предоставляя  всем остальным лишь право изваляться в плотской грязи.  Эти волки в овечьих шкурах довольно успешно растаскивают стадо Христово по собственным уделам. И вскоре может статься,  что дом наш  станет пуст по причине  хотя бы того, что попав на плохого врача, мы стали бояться довериться и хорошему…
–  Что он там несет…. – раздался голос благочинного, поглядывающего на реакцию Владыки. 
И вдруг митрополит, прервав беседу с губернатором, неожиданно для всего духовенства, сам вышел из алтаря на солею. Не являя себя,  он  смотрел даже не столько на отца Павла о душевном состоянии  которого говорили  его  пылающие щеки,  и голосовые модуляции, а  на то, как его слушает и воспринимает народ, на их реакцию каждого произнесенного им слова.
– Более того, огородившись жилищами из  житейской  грязи и собственной надменности, – продолжал молодой священник, – мы  уже не хотим впускать Бога в свои дома, в свои тленные  тела, отягощенные грехами по  нашей извращенной воле… По существу, заменив Божию Истину  собственной ложью, мы не заметили, что начали  поклоняться и служить не Творцу, а твари.  А от окончательного падения в омут греховных страстей нас удерживает только страх смерти да ещё людской суд, которого мы боимся более Суда Божиего. И  как тут не вспомнить о  нашем главном искушении – себялюбии, когда мы себя, любимого, почитаем выше ближних и даже самого Бога.  А  потому, вслед за блаженным Августином, нам всем необходимо в покаянии взывать к Господу, прося Его помощи.  Помощи Иисуса Христа, Который присоединился к Церкви, сорадуясь с ней и, войдя в неё.  Просить Его  помочь нам заглянуть  в свои хладные сердца и дать  сил освободиться от липкого клея смерти.  Но вместо этого мы продолжаем лежать на диване. И это  нахождение в оковах собственной воли  растягивается  у нас на многие года… В  результате  этого, греховные привычки превратились у многих из нас в  насущную необходимость,   а попечение о собственной плоти мы  превратили в изощренную похоть… О, эта власть и  пагубная сила привычки…
Отец Митрофан уже сам приостановил исповедь и теперь внимательно слушал проповедь своего ставленника.
– Ох уж эта наша полубольная воля, в которой одно желание борется с последующим.  Признайтесь, сколько раз каждый из нас вторил, вслед за  блаженным Августином, пусть и своими словами:  Господи, я жалок и гадок.   Дай мне целомудрия и воздержания… Но только… не сейчас, только не сегодня. А это значит, что вино сладострастия, которое  течет в наших жилах, как я понимаю, еще  не перебродило до конца… Но святой Августин  нас учит  не отчаиваться. Учит тому,  что жизнь  нашей души  это нечто сложное, хрупкое и до конца все ещё непознанное.  Он  как-то  сказал, что легче волосы на голове человека сосчитать, чем чувства и движения  сердца…  А мы, это я и о себе в первую очередь,  этот невероятно сложной и хрупкий инструмент, которым является человеческое сердце, которое также есть частица Его подобия,  на исповеди, чуть не мясницким топором пытаемся  нивелировать  собственной самостью. А в качестве образчика предлагаем вам церковные книжечки с рецептами этакого супового набора из грехов всех времен и народов. В результате такого врачевания, мы, я имею ввиду и определенную часть священства, по большому счету,  просто оболваниваем свой же народ.  Это как в  сельской парикмахерской, когда, не заморачиваясь, всех  стригут под ноль…  Боже мой, Боже милосердия… –  продолжал отец Павел. –   Вслед за блаженным Августином в покаянии вопию:  спаси нас слабых в вере,  гадких в безмерной суетности своей.  Не дай угаснуть огню   Твоей любви в сердцах наших.  Веди нас, грешных за верными  слугами твоими  в ликовании и  в трепете, в радости  и с надеждой…  И даже если по немощи нашей  мы все ещё  оступаясь, можем споткнуться и даже рухнуть, то  веруем, что никогда не рухнет Церковь наша и Твоя вечность вечная…
Когда отец Павел закончил свою краткую  проповедь и ушел в алтарь, то в храме  вдруг наступила благоговейная тишина. Не было слышно ни пустых сплетен, ни старушечьей болтовни, никто не перемещался и не спешил к выходу.  Люди замерли, услышав для себя нечто ранее не слышанное.
Молчали и в алтаре. Всё священство  устремило свои взгляды на  правящего митрополита Никона, ожидая его реакции на услышанное.
Владыка   дал понять отцу Павлу, чтобы  тот подошел к нему.  И тут молодой священник  неожиданно застыл, как вкопанный, никого не слыша. Отцу Благочинному  даже пришлось  слегка подтолкнуть в спину.
– Отец Павел, епархиальный секретарь мне сказал, что ты знаешь наизусть всю Библию… Это правда? –   начал митрополит, внимательно вглядываясь в лицо, подошедшего под благословение, молодого священника. 
– Простите меня, грешного, Владыка. Сам не ведаю, как это случилось. Настоятель храма отец Митрофан еще задолго до моего поступления в семинарию попросил меня помогать ему в алтаре. Там я и обратил внимание на эту Книгу Книг… Он, видя мой интерес, разрешил мне взять Библию домой… Всю неделю я не выходил их дома, а на следующем Воскресном богослужении, во время чтения им Апостола и  Святого Евангелия,  вдруг понял, что по памяти произношу эти строки вместе с ним…
– Но я так понимаю, что в  хранилище памяти твоей  содержится  и  многое другое. Или я ошибаюсь?
– Можно сказать, что весь курс  средней школы и семинарии… И это касается не только прочитанного но и услышанного…
Митрополит улыбнулся. Однако, пора было начинать причащать страждущих   Святыми дарами и он, пожелав отцу Павлу успехов в службе, продолжил ход праздничного богослужения.
Затем был крестный ход с мощами святого праведника Никодима.  Священники образовали процессию. Отцу Павлу, как самому молодому иерею надлежало идти впереди,  и он был в восторге от того, что чуть ли не венчает собой,  это шествие  вокруг восстановленного храма с мощами того, чьи таланты и судьба перекликались и с даром  и судьбой данной самому Павлу.
Когда митрополит преклонил колени перед мощами простого священника Никодима, нечаянно ставшего Святым и начал молиться,  то Павел, который  находился всего в нескольких шагах от него вдруг, неожиданно для себя,  понял, что и сам творит эту же молитву в унисон  с правящим архиереем…
Из этого  начавшегося молитвенного транса молодого священника  неожиданно  вывел голос,  обращенный  явно к нему.
– С твоим-то  усердием и лестью…  Этого всего можно легко добиться…
«Чего этого?  Стать со временем благодатными мощами или же при жизни  митрополитом?» –   вдруг поймал себя на мысли Павел.
Однако от этих размышлений его отвлек  сначала  запах  благовоний чистейшего ладана,  а затем и могучий протодьякон, который  своей  мощной дланью легко  устранил его с пути своего каждения.
И тут отец Павел увидел прямо перед собой проникновенные глаза  художника,  с которым  в доме Олениных его познакомила Ксения.
Павел не помнил, как его зовут, но то, что его взгляд был полон сострадания и обращен именно к нему, молодой священник успел заметить и понять.  И он решил, что обязательно  найдет этого художника  после службы и поговорит с ним.
Когда богослужение закончились, отцу Павлу было поручено проследить за тем, чтобы  всё местное священство, а также гости и паломники были накормлены.  Автобусы для доставки их в ресторан  уже стояли вдоль дороги.
И в этой суете Павел не увидел Серафима, а потому решил придти к Олениным  для встречи с ним чуть позже, когда все гости разъедутся.

А в доме Олениных уже принимали гостей.
Подробно описывать  яства, разложенные на  столе, вряд ли необходимо. Скажу лишь, что каждый мог найти для себя то, что посчитал  полезным и вкусным.
Однако, когда трапеза уже подходила к концу слово неожиданно попросил хозяин – Эдуард Сергеевич Оленин на лацкане пиджака которого висел врученный ему сегодня церковный орден.
– Ваше Высокопреосвященство, пользуясь случаем, хочу просить вас посодействовать тому, чтобы настоятель нашего храма отец Митрофан и далее окормлял нас. А то наш отец Благочинный  уже присмотрел его для одного из своих любимчиков.
У отца Благочинного от слов Оленина  дыхание сперло.  Вдобавок он еще и поперхнулся  крупной маслиной…
– Я до сегодняшнего дня был, скажу честно, атеистом и восстанавливал храм лишь по просьбе моей  верующей жены Дианы, – продолжал Оленин. – Но если, не дай Бог с батюшкой Митрофаном что-то случится, я более ни одной копейки не потрачу на этот приход…
Последние слова вряд ли понравились митрополиту Никону, но тут Оленин  неожиданно добавил.
– А вас, Владыка,  я искренне благодарю за оценку моего скромного труда на благо Церкви и за то, что  вы посетили мой дом и разделили с нами хлеб.  В знак  искренней признательности за это, я хочу сказать, что передаю для  епархии достойный вашего сана импортный внедорожник, чтобы вы и далее могли окормлять свою паству в любое время года…
Митрополит Никон, чуть поразмыслив, согласно кивнул головой и начал вставать из-за стола, давая понять, что трапеза закончена и все вопросы решены…
Уже через полчаса особняк Олениных  покинули и гости и хозяева.
Ближе к вечеру, в надежде, что гости разъехались, отец Павел подошел  к воротам особняка Олениных.
– Привет, святой отец! – встретил  его Фома традиционным возгласом.
– Добрый вечер, Фома! – ответил священник. – Диана Федоровна дома?
– Диана Федоровна  с Меленой, будут не ранее, чем через две-три  недели… Они уехали  на море   отдохнуть после этих торжеств.
– Жаль… – произнес священник, и уже собрался, было, вернуться к своей машине.
– Слушай, отец Павел… Теперь-то ты можешь мне ответить на мой давнишний вопрос?
– Какой вопрос, Фома?
– Я тебя как-то спросил, приятно ли, когда все целуют тебе руки.   Ты тогда сказал, что тебе их еще не целовали…
– Приятно, Фома! Поверь на слово. Я тебе даже больше скажу, что это своего рода  наркотик… И у тебя без этих внешних знаком проявления почтительности, а значит и власти, тоже начинается своеобразная ломка…
– Жаль мне тебя, сосед!  Кстати Петр домой приехал, если хочешь, можешь зайти  поздороваться…
– Я его почти не помню…
– Зато, думаю, что  он помнит, как ты его приложил ударом по яйцам…
Петр, после того как вернулся с полковником Савушкиным в Москву получил две недели отпуска и действительно приехал сюда, чтобы  встретиться с матерью и немного отдохнуть дома. Они разминулись буквально на несколько минут. И уже по телефону договорились, что Диана как можно быстрее вернется из своей поездки на море, а пока Петр сам должен будет хозяйничать в этом огромном особняке.
И  Оленин был очень удивлен, увидев на пороге своего дома  соседа Павла в черной рясе…
– Почем нынче опиум для народа? – открыв дверь,  первым делом спросил он у молодого священника.
– Для своих бесплатно…
– А я уже стал свой?  С каких это пор?
– Мы все в прошлом от Адама и Евы, так что нравится тебе это или нет, но мы пусть и  в дальнем, но родстве…
– Не знаю, мне всегда говорили, что я от обезьяны произошел.
– Так и будем на пороге пикироваться или в дом пригласишь?
Петр еще раз внимательно посмотрел на соседа. Почувствовал, что в сей час  тот явно находится не в своей тарелке,  а поскольку ему и самому было немного одиноко  из-за отсутствия матери в этом, выстроенном отцом мавзолее, то он мысленно согласился какое-то время  пообщаться с приблудным миссионером.
– Входи, раз пришел!  Спасай мою грешную душу…
–  Ты в доме один?
– А  ты кого хотел тут  увидеть?
–  Да, меня как-то познакомили с художником, который живет у вас…
– С Серафимом?
– Да, точно, с Серафимом… Странное имя…
– Почему странное? Для художника из сумасшедшего дома очень даже ничего…
–  Он  разве из сумасшедшего дома?
– А тебе об этом не сказали?  Выпьешь чего-нибудь?  У вас же сегодня праздник…
– Не откажусь… Только сначала руки вымою…
А уже через несколько минут, наблюдательный Петр заметил, что сей слуга Божий очень легко ориентируется в его доме. Знает даже где и что в нем лежит, и взял это себе на заметку.
Но через полчаса они уже пило хорошее вино из запасников Оленина-старшего, шутили  и  пресыщались тем, что в обилии осталось после обеда с Патриархом.
  – Чтобы всем понравиться,   – вещал, чуть раскрепощенный после выпитого вина,  Павел, –  я должен перед всеми разыгрывать роль этакого деревенского простака, а что получаю здесь взамен? Только невыносимую провинциальную скуку.  Сегодня на короткой проповеди впервые позволил себе немного поёрничать… Видел бы ты лица моих собратьев, готовых меня  просто растерзать.  Если бы ты знал, Петр, как  тоскливо сидеть на собраниях духовенства и выслушивать длинные, абсолютно пустые речи нашего правящего архиерея, который постоянно твердит лишь о денежных взносах…
– Я думаю, что простой народ должен тебя любить… Наши божии одуванчики  любят мучеников. А насчет, твоих собратьев? Оставайся с ним молчаливым, а лучше напусти на себя этакую академическую солидность… Не спеши с ответом на любой, даже самый пустяшный вопрос, а в результате  они сами  очень быстро от тебя отвяжутся…
– Если честно, то меня  их мнение  не беспокоит.
 – Это  ты зря...  Именно твоя независимость и вызывает, как я могу понять,  у них чувство  досады.  Ты этакая белая ворона, которая нечаянно оказалась в чуждой для тебя черной стае, где каждый так и норовит, если не клюнуть, то уж точно задвинуть тебя в самый последний ряд их стаи. 
–  В этом ты прав. Я действительно уже  начинаю испытывать искусственную изоляцию.
–  Это только начало. Мне самому хорошо знакомо это чувство одиночества. Ты для них, породистых и чванливых просто   безродный бедняк, что без имени и состояния, каким-то образом,  затесался в  клан избранных. Я  у себя в военной среде тоже  изгой, но уже по той причине.  В отличие от тебя, я богат, а значит и  независим от всех. А потому, как мне видится, не нужно  попусту метать бисер перед свиньями?
 – Проповедь закончилась?  – задал вопрос, улыбающийся  Павел.
– Еще нет… Просто я хочу понять, ты может быть сам мечтаешь войти в число избранных? Тогда для чего я все это тебе говорю? Только знай, что путь во власть чрезвычайно склизок и весь вымазан дерьмом…
– Если честно, то я еще этот вопрос для себя не решил…
– Понятно,  значит,  не исключаешь…
–  А ты сам-то как? Где служишь?
– Страна  у нас большая. Так что только успеваю поковать чемоданы. Сейчас дали  небольшой отпуск.  Вот и приехал. Даже немного соскучился по этому дому, хотя раньше мне эта дыра не нравилась.
– Ты меня прости за тот раз у реки…
–  Сам виноват. Немного вина перебрал… Но твой прием мне вскоре очень даже помог.
– Тогда с тебя причитается…
– Даже так?  Что же, я согласен. Проси, что хочешь, но, разумеется, в разумных пределах… 
– Мне Диана Федоровна как-то показывала комнату с рисунками Серафима…  Ты не мог бы меня туда проводить?
– Первый раз слышу, что у нас в доме есть такая комната. А  что там нарисовано?
 – Вы все… Вся ваша семья. Это как бы экскурс в ваши жизни от младенчества и до… смерти, как я понял.
– Этот псих нарисовал даже наши смерти?
Павел согласно кивнул головой.
 – Тогда мы  поступим иначе. Я сейчас скажу охраннику Фоме, чтобы он нашел  Серафима и пусть художник  сам  всё тебе там показывает. Я, если честно,  не хочу знать, что именно  ждет меня в конце пути…
Через несколько минут Фома привел Павла к комнате,  у дверей которой его ожидал художник.
– Ты меня извини, Серафим, что подняли тебя в такой час…
–  Что? Не терпится увидеть свой звездный час? –  тихо спросил его художник, все также с состраданием, глядя в глаза молодого священника.
– Не  свой… Меня интересует другой человек…
–  Значит, Диана… Когда она вернется то сама, если захочет,  тебе все и покажет.  А то  получается,  что ты  хочешь подглядеть через замочную скважину за чужой жизнью…  А насчет тебя лично?  Могу сказать, что  скоро будешь жить в Москве,  – продолжал  Серафим.  –  Митрополиту понравились сказанные тобой слова.  И то, как тебя принимают люди. А то, что они были немного холодны, то он отнес это на счет  твоей молодости. Он надеется, что любовь ещё  коснется  твоего сердца… И тогда твои слова  могут быть на вес золота…
Серафим откланявшись, ушел, а Павел вернулся в дом.
– Я бы выпил,  если можно, – было первое, что он сказал Петру, переступив порог.
– Неужели все так плохо? – спросил Петр, наливая виски в два стакана.
– Наоборот все хорошо…
– Понятно, «От радости в зобу дыханье сперло».   
– Можно сказать и так!
– Ну, поделись, что тебе поведал этот вечных псих?
– Меня скоро переведут в Москву…
– Я бы  за это пил лишь с горя… – с долей грусти, произнес Петр.
– Ты ничего не понимаешь, – мгновенно возразил сосед и даже дотронулся рукой до своего иерейского креста, словно проверяя, на груди ли он.  – Я теперь буду при митрополите… Как говорится, под сенью его благодати…
– «Минуй нас пуще всех печалей… И барский гнев и барская любовь…»  – тут же процитировал Петр, а Павел тут же уточнил:
– Грибоедов, «Горе от ума», действие 1 явление 2…
– Что даже такое помнишь?
– А я все помню…
– Наизусть?
– А тебе еще не говорили, что я ходячая энциклопедия? Хотя, кто тебе это мог  об этом сказать.
– Тогда выходит, что епархия  покупает себе ходячую энциклопедию, а не отца Павла с его сомнениями и радостями…  Я, кстати, тоже помню «Горе от ума»… Конечно не дословно, как ты… Но, не о тебе ли эти строки: «Шел в комнату, попал в другую…»
– Оставь… Давай просто выпьем… А то сердечко стучит нещадно…
– Давай  да и спать  уже пора.  Я скажу, чтобы Фома тебя отвез домой. Уже темень на улице, а ты выпивши…
– Да вообще-то я живу у тебя за забором…
– Надо же… Значит, это твоя избушка у меня под боком?
И снова темноту ночи огласил их дружный смех…

Утром следующего дня они  нечаянно встретились на реке. Оба пришли искупаться, чтобы прояснить  туманные, не иначе, как после вчерашнего винопития, головы.
Павел сразу заметил, что Петр был уже не тем хлипким и долговязым переростком, каким он видел его несколько лет назад в ночи. Он был прекрасно сложен и явно опасен для своих врагов. Павел даже очаровался  безупречной  фигурой этого воина, что не ускользнуло от внимательных глаз военного аналитика и разведчика.
–  А ты почему до сих пор не женат? –  спросил он у священника. Или действительно кастрат?
У Павла от этого вопрос даже глаза на лоб полезли.
–  С чего ты это взял?
–  Фома сказал, а что не так?
–  Фома? Слушай, я не евнух, а тем более не кастрат… Я -целибат… Это большая разница. Мы не оскоплены, а  лишь по собственной воле посвятили себя Богу…
–  И что… совсем не тянет к женщинам? Или, например, к мужчинам? А то про вас теперь всякое пишут…
–  Не тянет… Хотя в ответ могу и тебя спросить, а сам-то почему до сих пор не женат?
–  Я однолюб… И жду своего часа…
– Ты знаешь, а вот в этом мы с тобой похожи… Я тоже однолюб.
–  Это ты о Ксении сейчас?
–  Нет… Насчет неё  можешь  не беспокоиться…
–  Это хорошо. А теперь давай на перегонки… До того берега и обратно…
И вот они уже вместе бросились в воду, не замечая Серафима, который пришел на берег и  теперь смотрел на, резвящихся в воде,  подружившихся соседей.

Через два дня отец Благочинный   лично приехал на приход, чтобы сообщить священнику Павлу Уварову о том, что переводиться для дальнейших  трудов в областную епархию…
– Ты уж там не забывай про нас…  – вкрадчиво произнес он.
– Это ты про себя?
– И про себя тоже
– Тебя забудешь… Твои  бы усилия да в мирных целях… Цены бы тебе не было… 
– Я хороший, правда, хороший…
– Ты хороший, когда ты с хорошими людьми, а когда с плохими, то ты очень даже плохой…  Ладно, брат, там видно будет. Что заранее-то  загадывать.
– Спасибо…  – потупив взор, произнес отец Благочинный. Все  за тебя молится будем…
После этих слов, Павел уже  просто не мог сдержать смех…

Кстати, недавний приезд митрополита в городской поселок «Лазурный»,  народ воспринял,  чуть ли не как  снисхождение на землю живого Деда Мороза, который неожиданно, да еще и летом,  посетил их грешную землю.  И по сию пору  этот временной нонсенс, как некая логическая ошибка, обсуждали во всех домах. Чаще с бутылкой.
Второй темой хмельных бесед был отъезд в Москву их евнуха – отца Павла, который чем-то  сумел  угодить или, как они говорили,  потрафить  правящему архиерею. Обсуждая этот факт, мало того, что орали до хрипоты, так еще высказывали при этом такие гнусные предположения, что думается и мертвые на местном кладбище заворочались в своих гробах.

Епархия приняла нового любимца митрополита холодно.  Все клирики гадали,  чем именно мог привлечь внимание правящего архиерея этот молодой священник. Он не был красив в общепринятом смысле этого слова, его речь была простой, а  слова, произносимые им на проповедях,  были лишь компиляцией чужих мыслей подвижников христианской веры, а потому проповеди,  о которых с придыханием вещала людская молва, ничем особенным им  не показались. Подумаешь, двадцатиминутный спич, выстроенный на бесконечных  череде цитатах с кучей ораторских подходов и едкими камешками, который он позволял себя бросать в огород своих собратьев…
 Была, правда, еще одна версия. И она была связана с роскошным подарком митрополиту банкиром Олениным. И вскоре, не без подачи отца  Благочинного, все уже  считали,  что  Павел был  незаконным сыном этого самого олигарха, а значит, именно отец и постарался пристроить побочного  сынка  поближе к столице…
В один из вечеров митрополит Никон  пригласил молодого священника к себе в кабинет.  Дело в том, что накануне Владыка передал отцу Павлу текст своей речи, с которой  правящий архиерей собирался выступить на  ближайшем заседании Священного Синода, и просил священника  слегка отредактировать её.
 – Ваше Высокопреосвященство! – начал Павел, смиренно склонив голову. – Дозвольте мне, недостойному  иерею,  которому вы доверили столь ответственное дело, как редакторская правка ваших мыслей, облаченных в форму доверительной беседы умудренного отца с  заблудшими сыновьями, заметить, что в пятом абзаце…
А далее пошли те самые вставки из цитат, которые предлагал включить в текст отец Павел и которые вдруг сделали будущую речь митрополита живой, насыщенной и образной.
Часы уже пробили полночь, а Павел все ещё находился в кабинете у Владыки.  Теперь они  вместе обсуждать смысловые нюансы  того изложения, хотя у Павла уже  давно не только пересохло в горле, но и бурчало в желудке.
Дважды заглядывал епархиальный секретарь, но Владыка  просто отмахивался от него, как от назойливой мухи  и тот вынужден был в очередной раз закрывать за собой дверь, оставляя их  наедине.
Когда митрополит Никон был удовлетворен окончательным текстом своей будущей речи, то неожиданно задал молодому священнику вопрос.
– У тебя девушка-то есть?
– Я же целибат…
– Да знаю я кто ты… Но тебе самому  лучше прослыть здесь бабником, чем…
Но чем именно он досказать не успел, так как дверь приотворилась вновь, и  показалась плешивая голова епархиального секретаря.
Владыка, потеряв  всякое терпение, неожиданно  зашвырнул в его сторону подшивку старых журналов «Епархиальные новости»…
И дверь мгновенно затворилась вновь.
–  Видишь,  как они боятся, что ты займешь их место … Как боятся потерять свою власть надо мной и над всей епархией. Они думают, что раз и  у них есть академическое образование, то они уже могут и сами епархией управлять.  Глупцы!  Они не понимают главного. Сегодня людям нужно не то или иное образование церковного служителя, а его любовь и сострадание к пасомым.  То людям! А что тогда говорить о необходимости  внимания и любви к собратьям…  Вместо этого они строчат на меня доносы в Патриархию… Так что, отец Павел,  найти себе любовницу.  И чем скорее, тем  лучше.  Боже, милостив буди мне грешного, что я такое тебе говорю…

Петр Оленин, так и не дождавшись возвращении матери,  через день вернулся в свою часть и сразу же был оповещен о необходимости предстать перед глазами генерала Сидорова… И он, оставив у себя в комнате дорожный баул, сразу же пошел к домику генерала.
– Господин генерал, капитан Оленин по вашему приказании… – начал докладывать разведчик, но был остановлен разрешительным жестом руки генерала.
– И так вижу, что прибыл… Рад тебя видеть, Оленин, в добром здравии.  Тут вчера к нам  по твою душу приезжал полковник Катасонов. Сказал, что лишь благодаря твоей наводке,  они сумел проследить,  в чьи же именно руки  уплыла та  корона…
– И кем же оказался её новый владелец?
– А вот этого он мне не сказал. Более того,  как я понял, они даже не стали изымать у него эту корону… Можешь на меня не смотреть  своими  щенячьими глазами.  Да оно так и спокойнее, когда всего не знаешь...
–  Тогда я могу предположить, что корона в руках кого-то из наших…  И кто тайком  перед зеркалом иногда  примеряет её на своей голове…  И ее наличие в его доме серьёзный компромат, которым теперь полковник Катасонов располагает…
– Молодец, о последнем я  сам как-то и не подумал…
– А как же  арест  директора музея Возова и его главного охранника Рябинина? 
–  У Возова, насколько мне известно, на днях прямо в рабочем кабинете остановилось сердце, а Рябинин  еще три дня назад попал в автомобильную аварию… Сейчас лежит в коме и врачи говорят, что вряд ли в обозримом будущем  сможет сам вставать с посетили…
– Понятно! Все ниточки оборваны…
– Не знаю, что именно тебе там стало понятно. Да и вообще это уже не наше с тобой дело. Забудь о нем. А им насчет Возова и Рябинина?  Одному нужно было быть повнимательнее на дорогах, а второму не перенапрягать на работе своё больное сердце…  И последнее. Катасонов просил передать, чтобы ты зашел к нему на площадь Дзержинского…
– Допрашивать будут по поводу второй короны?
– Запомни, мы с ним договорились, что никакой второй короны в Париже не было. Не было…  Наша,  что настоящая, уже занимает своё место в музее. А копию, что была у Возова, Катасонов забрал к себе, как говориться на всякий пожарный случай…
– И зачем я ему тогда  нужен?
– Ты же у нас аналитик. Вот и  подумай сам…
– Хотят предложить перейти работать к ним?
–  Догадался с первого раза.  Что тут скажешь? Молодец! Да, думаю, что именно это и хотят тебе предложить… Так, что сам думай, что ты ему ответишь… Ну, а теперь ступай отдыхать. Завтра общий подъем и тренировки по составленному плану. Когда захочешь  к нему поехать, сообщи мне об этом через дежурного офицера.   И  еще, чуть не забыл…  Утром зайди ко мне в рабочий кабинет, тебя там орден посмертный  от родного правительства дожидается…
Этим же вечером Петр, по случаю благополучного завершения операции и возвращения после отпуска в часть, выпивал с полковником Савушкиным.
– Раз, капитан, родное правительство тебя  похоронило, то жить  ты будешь  теперь долго. Есть такое народное поверие… – сказал Савушкин.
– Я не против…  Николай Аркадьевич, я вас просил о помощи  для семьи французского таможника…
– Помню, капитан.   Посол России его жене  орден  от нас передал и немного денег в качестве некоей компенсации. Об этом даже в газете у них написали… Мол,  трагически погибший французский офицер Жан Верден, согласно сведениям, полученным из российского посольства, лично помог  в раскрытии дела о попытке похищения Большой императорской короны Российской империи… Ты мне лучше скажи, что ты решил относительно предложения полковника Катасонова?
– А что решать-то?  Мне лично  он еще ничего не предлагал…
– Это правильный ответ… Давай  тогда еще по одной. А то кто знает, может, скоро окажемся по разные стороны одной баррикады…
– Типун вам на язык, господин полковник…
–  Да, Оленин, надо же, как они своевременно убрали Возова и Рябинина,  а в результате вывели из под удара всю верхушку, куда и поступала значительная часть от тайной реализации наших исторических ценностей… Чую, что этот клубок еще себя проявит… Так, что давай, Петр, выпьем теперь не за удачно проведенную нами операцию, а за горечь утраты.  И за то,  что наши предположения оказались, к сожалению, достоверными.
Когда в полдень следующего дня капитан Оленин зашел в рабочий кабинет генерала Сидорова за своим орденом, то застал там и генерала Говорова. И оба были  явно  чем-то немного встревожены.
– Легок напомине… – первым поприветствовал Петра  генерал Говоров.
– А мы уже хотели посылать за тобой, – вторил ему генерал Сидоров.
– Что-то случилось? –  спросил их Петр.
– Случилось… – продолжал Говоров. – Тетку твою Мелену на Кипре похитили…
– А мама? Они же вместе уехали.
– С ней все  благополучно, она в гостинице… И там уже Эдуард Сергеевич со своими людьми, – отвечал Говоров. – Он мне ночью позвонил. Просит послать туда наших людей. Его личный самолет уже готов к вылету.
– И кого вы хотите послать?
– А ты сам-то, как думаешь?
– Дайте мне тогда в помощники майора Долохова. Он врач и его помощь там может понадобиться. Он же будет и на связи с вами. Поедем туда, как два плейбоя…
– Это кто  такие?  – спросил Сидоров.
– Можно сказать, что  просто туристы… – начал ответ Петр.
– Только сексуально озабоченные…  – добавил Говоров.
Генерал Сидоров с удивлением посмотрел на Петра Оленина.
– Именно такие и могут заинтересоваться женщинами в гаремах восточной знати,  – начал свой ответ Оленин. – И, например,  на спор залезть в окно одного  из них… – продолжал развивать мысль  капитан.
– Ты посмотри, генерал, он уже  на ходу все  придумал, нас стариков даже слушать не хочет,  – забурчал генерал Сидоров.
– А что нас слушать? Хорошая  рабочая легенда, – соглашался с Петром генерал Говоров.   – А на месте уже  будут действовать по обстоятельства…
– Уговорили, – согласился генерал Сидоров. – Полчаса вам на сборы и на аэродром…   

Ближе к вечеру, когда солнце садилось в море, самолет Оленина-старшего приземлился в аэропорту города Никосия.
Эдуард Сергеевич с начальником своей службы безопасности  Тюлениным встречали самолет.  Оленин ждал, что генерал Говоров, как друг семьи, пришлет на поиски его сестры самых лучших и опытных бойцов ГРУ, а увидел, как по трапу спускается его сын с каким-то мужчиной, более того, одетыми, как на прогулку.
– А где люди, которых обещал мне прислать генерал Говоров? – вместо приветствия сыну спросил Оленин-старший.
– Это он…  – мгновенно указал рукой на врача Петр.  – Наш, как мы его называем Джеймс Бонд отечественного разлива, а если точнее, майор Долохов… 
Долохову ничего не оставалось делать, как согласно кивнуть головой.
– И это всё?   –  явно сдерживая себя, вновь спросил Эдуард Сергеевич.
– Мы думаем, что этого достаточно, чтобы найти и спасти мою тетю…
– Надеюсь…  Берите из самолета свои  вещи и поедем…
– Так у нас всё с собой… – ответил Петр, показывая на свой небольшой  походные баул и  чемоданчик майора  Долохова.
Эдуард Сергеевич показал сыну на машину, в которую он вместе с Долоховым должен был сесть, а сам поехал на  своей.
Уже в машине начальник службы безопасности Оленина-старшего  Олег Тюленин представился офицерам ГРУ.
– Расскажи, Олег, в нескольких словах,  куда мы собственно прилетели, и что здесь произошло… – попросил его Петр.
– В 1974 году на острове произошел военный переворот, и большую часть Кипра захватили турки.  Это к вопросу о том, где вы находитесь. Теперь на границе  между двумя, никем практически не признанных территориальных образований, стоит контингент вооруженных сил ООН. То место, куда, скорее всего и вывезли Мелену Сергеевну,  является турецкой частью северного Кипра. И там постоянно происходят какие-то похищения. То вдруг выкопали тело своего покойного президента, затем кому-то понадобились тела двух  архиепископов, совсем недавно там похищены древние фрески и  даже картина  французского художника Дега стоимостью в 6 млн. долларов… И это не считая молодых девушек, которых  чуть не каждую неделю просто силком затаскивают в автомобили и куда-то увозят… 
– А как получилось, что похитили только Мелену?
– Ваша тетя, как мы уже выяснили,  имела неосмотрительность тут влюбиться… И ушла на свидание.  А потому и стала легким объектом для похищения. Мы уже провели предварительное расследование и отследили  с помощью видеокамер отеля человека, с которым она в тот вечер ужинала. Местечковый олигарх… Узнали и местонахождение его виллы.  Охране там, слава Богу, небольшая, не более трех человек, если мы не ошибаемся. Ведут себя спокойно. Видно, что  уже привыкли, что могут хозяйничать на своей территории, как им вздумается. Мы могли бы и сами попытаться ее вызволить, но Эдуард Сергеевич ждал специалистов… Выходит, что вас.
– Меня-то он точно тут не ждал… – ответил Петр. – Но в любом случае я благодарю вас за то, что вы уже успели выяснить.
В гостинице Петр наконец-то встретился с матерью.
Диана была встревожена, но присутствие любимого сына её явно успокоило.
Тюленин показал Петру и Долохову сделанные им снимки резиденции этого олигарха.
– С размахом, но явно без вкуса, – заметил Петр, а потом обратился к отцу. – Нам понадобиться самая крытая иномарка, которую можно найти на Кипре…
Оленин-старший задумался.
– Видел вчера новую модель «Ягуара» в нашем консульстве. Её консул своему сыну в подарок на днях прикупил.
– Она нам будет нужна к завтрашнему утру. Не обещаю, что вернем в целости, если вообще вернем…  Думаю, что  жизнь  моей тети, а твоей родной сестры стоит дороже.
– Так на чем же будет строиться ваш  план?  – спросил Оленин сына.
– На  извечной алчности турок… – загадочно ответил  ему Петр.

Солнечным утром личный водитель консула пригнал к гостинице одну из последних  моделей «Ягуара» и   передал ключи Оленину-старшему.
Затем, уже зная примерный распорядок дня хозяина особняка, Петр договорился с Олегом Тюлениным, что  тот  сегодня на трассе подрежет его машину, а затем устроит долгое выяснения виновников этого дорожно-транспортного происшествия. Примерно через час Олег должен будет пойти на мировую и, заплатив за ремонт столько, сколько потребует потерпевший,  затем приехать к его особняку и затаиться на соседней улочке в ожидании следующего приказа.
А далее… 
Через час у закрытых металлических ворот виллы остановился стильный «Ягуар» с открытым верхом    и два полуголых туриста на английском языке стали  громко оценивать здание.
Петр был с коротких шортиках и с голым торсом, а на майоре Долохове белая хлопчатобумажная распахнутая рубашка и плавки. Зато на груди висел добротный  импортный фотоаппарат, которым он, не переставая, щелкал все вокруг.
Не прошло и пяти минут, как к воротам подошел  старший  охранник.
– Это ваш дом? – с ходу спросил  Петр, подошедшего к ним пожилого турка.
Тот сначала  немного оробел.
– Он нам нравится. Мы хотим его у вас купить…  – продолжал Петр. – Сколько вы за него хотите?
Долохов тут же достал из бардачка пухлый бумажник, набитый кредитными карточками, но как прекрасный психолог, уже видел, что взгляд турка  был более обращен на машину…
– Машина будет в подарок…  – тут же добавил он.
– Это не мой дом, господа! Я со своими  племянниками  лишь его охраняю.
– Зови их сюда… Они такой машины в жизни не видели… –  тут же, широко улыбаясь, предлагает турку Петр.
Через минуту  ещё два молодых турка стали пялиться на машину.
–  Выходите, можете даже поседеть в ней, – продолжал Долохов.
И как только парни открыли ворота и подошли, то Петр  тут же их обнял, попросив Долохова сделать фото на память, а заодно и убедиться, что у них нет с собой  оружия.
–   А вы можете  покататься с нами и показать красивые места? – продолжал играть роль этакого искусителя Петр.
Турки  смущенно переглянулись, затем бросили взгляд на своего дядю. Когда тот согласно кивнул, то  и  сами закивали головами.
–  Хочешь опробовать машину? – спросил  Долохов старшего охранника. –   Я же вижу, что хочешь…
Глаза  охранника действительно заблестели. Может быть, в этот момент он уже даже представлял себе, как его племянники  сегодня завезут этих  двух  англичан и скорее всего педиков куда-то туда,  где их можно будет просто прирезать, как свиней.  И тогда  красавица машина и их пухлый бумажник точно будут  уже их собственностью.
Турок с радостью сел за руль, осмотрелся, но не увидел на месте ключа зажигания. Зато тут же почувствовал, как ему в затылок уперлось дуло пистолета Петра.
– А теперь скажи своим племянникам, чтобы без лишнего шума они привели сюда русскую женщину, если хотят, чтобы ты остался  живым…
Как только парни вывели Мелену на улицу, Петр сразу позвонил Тюленину и его вездеход мгновенно нарисовался рядом. В нее тут же пересели  освобожденная Мелена и Долохов.
–  Теперь слушайте меня внимательно,  –  продолжал Петр, обращаясь к туркам.  –  За  вашу услугу, повторяю, за вашу бесценную для меня услугу, я   дарю  вам эту машину…  Дарю… Вы меня хорошо понимаете?
Турки кивали головами.
–  Документы на машину в бардачке.  Советую просто свалить  на ней с этой виллы, прихватив  заодно и деньги своего хозяина…
И Петр, убрав пистолет, передал, ошалевшему турку, ключи от машины. 
Правда,  в последний момент, когда Петр сам сел в машину, а Тюленин начал  разворачиваться, один из молодых охранников, выхватив револьвер, который, оказывается, был  у дяди, скорее всего для собственного алиби,  выстрелил им вслед…
Долохов  успел прикрыть Мелену, но получил  удар пули в левое плечо. Хорошо, что она прошла насквозь, не задев кость. Так что прав был Петр, когда говорил, что врач в этой операции непременно понадобится.
Этим выстрелом турки себя и наказали. Российский консул позвонил в полицию и сообщил о том, что у него украден новенький «ягуар» с документами в бардачке…
Двух братьев поймали этим же вечером, когда они решили покататься на ворованной машине.  В  результате консул не только получил от Оленина-старшего деньги за машину, но и вернул себе саму машину.
Взамен экипаж личного самолета Оленина-старшего получил  от него бумаги о консульской неприкосновенности спецгруза на своем борту и  срочно вылетел в Россию.  К вечеру  Диана и Мелена уже были в Москве.
Таким образом, Мелене,  в очередной раз удалось выйти из  новой истории живой и невредимой.
Сидя при  свечах и с бутылочкой хорошего  вина в доме Мелены,  подруги отмечали своё  благополучное возвращение из  турне  по Кипру.
После третьего бокала Мелена вдруг поняла, что ей нравится,  прикрывший её собой,  майор Долохов… И все оставшееся время она уже  говорила только о нём…
Немного выпив, чтобы снять стресс,  Диана решила остаться и ночевать в доме Мелены.
И  увидела сон…   В том  цветном,  радужном сне, рядом с ней был отец Павел.  Он осыпал её цветами, затем  они  страстно целовались, срывая друг с друга одежду.  И вскоре наступил тот счастливый момент, когда молодой священник неожиданно  повалил её  на кровать.  Правда на этом  упоительном мгновении сон сразу же и прервался.
Когда Диана, очарованная своим сном, окончательно пришла в себя, то первой её мыслью было  грустное осознание того, что  милый её сердцу  Павел, к глубокому её сожалению, давно уже не мужчина. Хотя она тут же перекрестилась и попросила у Бога прощения за свои  греховные помыслы …
А уже за завтраком она,  загадочно улыбаясь, рассказала-таки Мелене про свой очень странный сон, правда не упоминая, что  речь идет о Павле.
– Значит,  он обязательно исполнится… – мгновенно ответила на это Мелена.
– Почему ты так решила?  – немного удивленная уверенностью подруги, спросила Диана.
– Так с четверга на пятницу все сны рано или поздно, но обязательно свершаются, а сегодня с утра пятница…
Диана немного воспрянула духом, но грустное разочарование, а я бы даже сказал, сердечный удар  настиг ее дома, когда приехав, от охранника Фомы,  она узнала, что отца Павла перевели служить  куда-то в Москву…
Она поднялась к себе в спальню и бросилась на кровать. И затем пролежала неподвижно более часа.
– За что Он забрал у меня того, кто дорог мне, как сын? – разговаривала она сама с собой. – Кого я хотела оберегать и поддерживать на его пути к Тебе? Или ты боишься, что я возлюблю его более, чем Тебя?  Нет, этого не произойдет по причине того, что всё, что я имела и имею в своей жизни … это всё Ты и  это всё  Твоё!  И  сами мы  дети Твои…  А потому прошу верни мне его пожалуйста… Хотя бы на день, на час, пусть на миг… Верни,  очень Тебя прошу…
Ближе к вечеру, когда женщина немного успокоилась и, смирившись со злодейкой-судьбой, вышла на берег реки,  то неожиданно встретила там художника.
– Здравствуй, Серафим, – произнесла она.
– Слава Богу, что ты живой вернулась, – произнес в ответ старик-художник.
– Все-то ты знаешь…
– Не нужно было Мелене сломя голову бросаться в омут, если не знаешь всей глубины возможного падения…
– В этом ты прав…
– Павел  на днях сюда приезжал, просил меня, чтобы я показал ему твою комнату Рай.
– Показал?
– Нет, как я мог. Это же твоя комната,  и твои помыслы…  Хочешь посмотреть сама?
– Не сейчас…  Слишком много всего навалилось за последние дни. Хочу отдохнуть немного. Спасибо тебе, Серафим!
– Не за что… Кстати, как твой сын? Ты же с ним  там встречалась?
– Встречалась. Он возмужал, но,  как был ребенком, так ребенком и остался, хотя стал  уже большим и взрослым…  Муж сказал мне по секрету, что Петр сопровождал  какого-то офицера из разведки,  который  и вызволил из плена Мелену.
Услышав это, Серафим лишь загадочно улыбнулся и, оставив хозяйку особняка на берегу реки,  медленно побрел к себе.

Мы же, на время, вернемся к Павлу, жизнь которого с последнего времени стала  преимущественно протекать в епархиальных кабинетах, и спал  он там же, в крыле, отведенном под гостиницу.
Вскоре он почувствовал то же самое одиночество, что испытывал все четыре  года  своего обучения в семинарии. Он был снова в положении этакого гадкого утенка на скотном, извините, епархиальном  дворе. Хотя и не утенка даже, а скорее молодого, но все же еще до конца  не оперившегося белого лебедя. 
Почти каждый вечер он, если и не видел,  то слышал, как молодые, рослые и лоснящиеся иподьякона  правящего архиерея, поснимав с себя черные подрясники, проходили мимо его двери в гостинице, направлялись в город,  и возвращалась уже далеко за полночь, а то и приведя с собой кого-то на ночь.
Но Павла их  ночная жизнь не волновала. Хотя он постоянно слышал, как они задавали друг другу вопросы:  на каком приходе кто и сколько им сегодня заплатил за участие в богослужении с митрополитом.
Отец Павел хорошо знал о нищенском существовании отца Митрофана. Да и не только его, но и большей части сельских священников епархии. И его, честно говоря,  коробили постоянные разговоры иподьяконов о деньгах и о том, что их близость к митрополиту дает им возможность хорошо одеваться и безбедно жить.
В действительности же волновало в эти дни  отца Павла совсем другое.  А именно, его тайная любовь к Диане, которая медленно, но верно брала верх.  Он часто засыпал с мыслями о ней и о ней же первой вспоминал, как только просыпался. Поехать, встретиться, увидеть и какое-то время просто побыть рядом не удавалось, так как его день был чрезвычайно загружен.
Сообщение митрополита о том, что он направляется для проверки какого-то монастыря, вообще повергло его в легкую панику. Но когда он узнал, что путь в тот монастырь проходит через его  родной городской поселок «Лазурный», то он воспрял духом и стал готовиться к этой поездке, уточняя у митрополита Никона, что именно ему следует там увидеть и что изучить… 
И вскоре отец Павел выехал. Но выехал, как вы уже сами догадываетесь, заранее, что иметь возможность заехать домой и посетить особняк Олениных, надеясь застать хозяйку дома на месте…
Три часа пути на своем внедорожнике, были, как волшебный сон, в который он постоянно погружался и где грезил картинками  их  возможной скорой встречи
И вот он дома… Осмотрев его и убедившись, что все в порядке, он вышел на улицу и прислушался к голосам соседнего двора.  Но, ничего не услышав, он пошел расспросить обо всем охранника Фому. 
При встрече, охранник  заметил, уже  образовавшееся, пусть и небольшое,  поповское пузо, которое во все времена бросалось в глаза простому народу, и было предметом их постоянных пересуд.  Вот и сейчас…
– Отец Павел… – начал Фома.  – Не успели вкусить пищи с архиерейского стола, как уже раздобрели не на шутку…
– Это, Фома, издержки производства…  –  начал свой ответ священник. – Еще никому из смертных не удалось с этим справится… Но зато мы научились использовать сей трудовой мозоль с пользой… Нам теперь даже не нужны аналойные подставки для богослужебных книг,  потому, что они легко помещаются на наших животах…
– Шутите?
– А что мне остается делать? Да и не такой он у меня и большой…  В любом случае не больше, чем у тебя самого…
– Согласен… Как вы там сказали?  Издержки производства? Это точно про меня. Какими судьбами в наших краях оказались?
– Мне в Никольский монастырь. Вот и решил, что раз по дороге, то загляну в свой дом…
– Там все нормально, я по распоряжению Дианы Федоровны за ним приглядываю. Мы в нем и сигнализацию поставили. Так, что за  свой дом  теперь не беспокойтесь…
– Так что же она не сработала, когда я в дом вошел?
– Почему не сработала? Все сработало и даже записалось то, как вы прошли в дом. А чего рев-то на весь городской поселок «Лазурный»  поднимать, раз хозяин дома пожаловал…
– Спасибо тебе, Фома, что  за домиком  приглядываешь. Ты мне скажи ещё, а в доме есть кто из Олениных?
– Хозяйка здесь. Она, как с моря вернулась, то почти никуда не выезжает. Раз в неделю мы с ней только за продуктами на рынок и сразу обратно…
– Скажи ей, что я  приехал и хочу встретиться…
А дальше…  Даже не знаю, рассказывать вам об этом или нет? Ведь это тайна не моя…  Ну, раз уж начал, то надо и продолжать… Но сразу оговорюсь, что поведаю об этом без особой  детализации и  подробностей. 
Их встреча была  очень милой и трогательной.   Павел, которому скоро должно было исполниться уже 25 лет,  снова при встрече смущался и краснел.  Но тут свою роль явно сыграло шампанское, которое предложила ему вместе испить Диана за его перевод в Москву.  Если честно, то она, как только его увидела, очень захотела его не столько  угостить вином,  сколько на какое-то время раскрепостить,   а потом, если случится, то и  просто прижаться к нему, ощутить желанное живое тепло,  по которому  так истосковалось её собственное тело.   
И потом, если вы помните,  Диана искренне была уверена в том, что священник евнух.  И, конечно же,   не беспокоясь,  пила  вино вместе с ним. 
В тот момент,  когда её голова вдруг закружилось и, чтобы не упасть, она припала к груди отца Павла. 
Тот  её  робко приобнял, а она первая нашла его губы… 
От  горячих поцелуев  головы у обоих пошли кругом. И они, сами того не ожидая, вдруг  стали  буквально, почти, как в кино,  срывать друг с друга одежду и,  обнявшись,  вместе упали на  её кровать. 
Сознание молодого священника еще какое-то время пыталось удержать события в рамках дозволенного, но вскоре он перестал сопротивляться и отдался чувствам…
Диана уже и не помнила в деталях,   что было дальше, пока в какой-то момент вдруг  не поняла, что Павел… вошел в неё.
В буквальном смысле…
Она-то искренне считала, что  этого просто не могло быть. Физически не могло. Диана была уверена, что Павел,  мало того, что не обладал репродуктивной способностью, но при кастрации в детстве его пенис, как она думала, был лишен и самой возможности  хоть как-то возбуждаться…
Скорее всего, она что-то не  так поняла, когда искала ответ на этот вопрос на страницах  Интернета.
Но в сей момент сил для поисков новых ответов, а главное  желания  воспротивиться  и у нее уже не было.
Она поняла, что любит этого самодовольного молодого священника и просто поплыла от накала той  страсти,  с которой он ею всю ночь неоднократно овладевал…
Понять Павла можно. Диана стала  его первой женщиной. Женщиной, которую он давно уже любил и  с которой сегодня почувствовал себя наконец-то мужчиной.
А для Дианы  это была самая счастливая  ночь в её тусклой  жизни.  Ведь именно об этой  возможной ночи и был рисунок Серафима, который она увидела в своём домашнем Раю...
Но, теперь ей было уже все равно. Хотя умом она и понимала, что согрешала, но грех тот был так сладок, упоителен  и притягателен, что все утро и до полудня они не вылезали из её постели…
При расставании, священник, вновь смутившись, пообещал, что после непродолжительной командировки в район, если только можно, то он на обратном пути, он обязательно заедет к ней…
– Можно, Павлуша! Можно, родной мой… – сказала она, выйдя проводить его на крыльцо.
Павел прошел мимо  домика Фомы, уткнувшись в землю и с явно пунцовыми щеками.
 Фома же, увидев его утром спускающимся с крыльца особняка, сам впервые не вышел на улицу, чтобы его проводить,  дабы не смущать батюшку  своими умозаключениями…

Уже к  середине дня, священник Павел Уваров вошел в монастырские ворота. А при встрече с отцом настоятелем, обратился к нему с просьбой об исповеди.  И, ближе к вечерней службе, отец Павел уже опустился на колени перед Господом, призвав игумена в свидетели своего покаяния.
– Господи, милостив ми буди, блудному,  – начал молодой священник, обливаясь слезами. – Потому, как мать и отец оставили меня еще в младенчестве, Тебе, Господи, и Матушке Пресвятой Богородице  вверил я саму жизнь и помыслы свои. А ныне оступился. Да так, что весь вымазался в плотской грязи. Да и не только сам, но и замужнюю женщину, которая относилась ко мне, как старшая сестра, соблазнил, а теперь  чувствую,  что несу тяжесть греха  обоих…
Он продолжал исповедоваться так истово и так искренне, что игумен даже пожалел о том, что сей иерей не служит в его монастыре. По окончании исповеди, отец настоятель, наложил на священника  епитимию и повелел оставаться  всю седмицу в кельи, разрешая  выходить из неё на время монастырской службы, а стоять  позволил  лишь в притворе храма, что отец Павел и делал. Более того,  Павел простоял все  службы той седмицы на коленях. А пищей, по его просьбе, ему были лишь вода и хлеб. Зато каждую ночь, после уставных молитв, Павел брал в руки свой крепкий кожаный ремень и, вспомнив, как это делали в древние времена, раздевшись донага,  немилосердно хлестал  себя и даже до крови, не иначе, как пытаясь изгнать из себя беса блуда.
Через неделю, видя явно просветленный лик Павла после его недельного молитвенного заточения, настоятель сам помог молодому священнику в сборе необходимых материалов о деятельности монастыря, для сбора которых он собственно и был прислан туда  митрополитом Никоном.

Две недели, пока отсутствовал отец Павел,  Диана практически не спала. Она уже и ревела, по ночам, и молилась, и ругала себя за то, что  соблазнила Павла, напоив его и себя  вином  блуда…  А через неделю, видя, что он  так и не вернулся,  вдруг подумала, что он теперь и видеть её, наверное, более никогда не пожелает…
Это означало, что всё, включая саму её жизнь, переставало иметь смысл, просто буквально рушилось на  глазах…
И Диана сама, подобно Петру, посадила себя в затвор, отключив все телефоны и связь с миром и сказав Фоме, что её ни для кого нет…
Она даже не брала, оставленные им у дверей особняка, купленные охранником  для неё  свежие продукты.
Она словно бы похоронила себя…
И тут Фома,  явно встревоженный последними событиями,  побежал  по дому в поисках старика-художника.
И застал его в той самой комнате Рае.
Серафим спокойно рисовал.
– Серафим, там хозяйка заперлась в доме и не выходит… Что делать-то?
–  Успокойся, Фома! Сегодня приедет отец Павел, и она выйдет.  Так, что ступай с Богом к себе и не убивайся… Всему своё время. Время разбрасывать камни, и время собирать камни…
Через три часа отец Павел действительно постучался в дверь особняка Олениной. И постучался-то лишь потому,  что сам обещал заехать на обратном пути, а слово нужно было держать. И ещё по той причине, что искренне хотел попросить у Дианы прощения за тот грех, что он себе позволил совершить.
А тут, словно напасть какая… Диана, неожиданно всплеснув руками, от проникновенных слов священника, сама того не желая, опрокинула на него чашку кофе, которую он держал в руках.  В результате пропитался  не только  его легкий подрясник, но и нижняя рубашка.
Диана тут же поднялась на второй этаж и принесла какие-то рубахи, принадлежавшие Петру,  а затем предложила  Павлу переодеться,  сама  же при этом отвернулась…
Правда, на стене  перед ее глазами висело зеркало в отражении которого, даже находясь спиной  к Павлу,  она увидела его исполосованную кровавыми рубцами спину… 
И ужаснулась той боли, которую он, как она поняла, ради неё претерпел…
Павел ночевал в ту ночь у себя в доме.
С раннего утра  Диана заботливо собрала отцу Павлу еды в дорогу. И  дала денег на  личное обустройство.  И  добавила, что даст ещё  денег, чтобы он мог, как можно быстрее,  купить себе квартиру, чтобы у него  в столице был свой  родной уголок,  и  где она могла бы изредка его навещать, привозя  его любимые домашние пирожки с рисом и яйцом… 
И уже при расставании,  взяла с  отца Павла слово, что как только он подберет квартиру, то Фома и  деньги привезет, и будет ему помогать, как с покупкой, так и с  обстановкой квартиры мебелью.  Павел, явно не ожидавший такого щедрого подарка,  слегка обадел и лишь согласно кивал головой.
После чего, Диана взяла у него благословение, нежно прижавшись губами к его ладони…
И  на какое-то время они расстались.
Павел же, погрузившись с головой в трудовые епархиальные будни, даже забыл о своем последнем разговоре с Олениной.
В результате через месяц  на  пороге епархии неожиданно нарисовался охранник Фома  с дарственной от Дианы Федоровны на уже выбранную и выкупленную ей квартиру в центре столицы.
Делать нечего, пришлось Павлу ехать с Фомой глядеть на подарок. Квартира было двухкомнатной, просторной и светлой. Не хватало лишь мебели…
– Диана Федоровна не стала покупать мебель, хочет, чтобы ты сам выбрал то, что тебе понравится… Так, что поехали выбирать тебе мебель…
И они вместе поехали в «Икею», где действительно было все, что необходимо для любого дома.  Три часа ушло на выбор и оплату, как мебели, так и доставки. А через три дня, опять же при непосредственном участии Фомы, привезенная мебель была собрана и заняла свои места.
С этого дня, отец Павел стал законным владельцем двухкомнатной  столичной квартиры и, с благословения Владыки, в неё  вскоре и переехал, оставив гостиничный покой. 
Правда, чуть покривив душой,  он, сказав правящему архиерею, что  временно будет жить в квартире Олениных, которую они купили для своего сына Петра.  Но тот в ней  не живет, так как уже несколько лет постоянно находиться в расположении своей части или в командировках… 
За дословность этих слов Павла я уже  и не ручаюсь, но  сказал он митрополиту что-то примерно в этом роде…

Именно в это  самое время   Петр действительно был командирован юг России. Это уже было связано с трафиком наркотиков… Там он попал в жуткий переплет.   Была, как в кино,  лихая погоня на машинах, перестрелка и три полученных Олениным пулевых ранения, одно из которых практически было несовместимо с жизнью…
Однако же,  давайте не спеша погрузимся и сами в эту странную и  трагическую историю.
В аналитическом отделе ГРУ кто-то обратил внимание на то, что в одной из приграничных частей с какой-то дьявольской периодичностью раз в месяц стали происходить суициды солдатиков. Одни вешались, другие стрелялись. Приезжали в  ту часть и следователи военной прокуратуры и психологи. И вот, что странно, часть-то была действительно хорошая во всех отношениях, и по боевой и по политической подготовке, имела  самые лучшие показатели в округе, да и дедовщины там, как выяснилось, не было… Но солдатикам там, особенно первогодкам, явно не жилось.
У местных следователей была  версия и о наркотиках, но даже после того, когда перед отправкой очередного самоубийцы провели тщательный досмотр его гроба и даже осуществили вскрытие тела покойника,  искомых результатов так и не получили.
Зато, обиженное недоверием следственных органов, командование части стало писать рапорты о самоуправстве следаков в Министерство обороны.
И  вскоре  Петр Оленин вместе с майором Долоховым вновь уехали в очередную командировку. Петр в ту самую часть, а майор в областной военный госпиталь.
И, если для  офицеров полка ссылка Оленина, ставшего  по новой легенде, лейтенантом, в их часть была связан с его любовными похождениями в штабе округа,  то майор Долохов был  изгнан в областной военный госпиталь   из московского  госпиталя имени Бурденко за…  чрезмерное злоупотребление алкоголем. 
И теперь,  если  Петр искал любую зацепку, которая могла бы помочь ему найти ответ на природу этих странных суицидных  историй в самой части, то доктор Долохов по вечерам стал часто засиживаться в палатах у солдатиков,  изредка выпивая с ними по стопке разведенного медицинского спирта, а затем внимательно  слушая их разговоры о страшилках в своих частях…

Приехавший в часть лейтенант Оленин, в первый же выходной щедро проставился для всего офицерского состава полка, накрыв стол в ближайшем ресторане. Для всех он снова был генеральским сынком, окончившим военное училище в Москве и сосланным в их округ строгим отцом. А тут еще любовная история, которую он себе позволил с юной дочкой командующего военным округом…  И, как следствие, Петр оказался в этом полку. А щедро накрытый стол вызвал явную  симпатию к нему почти всех офицеров.
Однако на следующий день, он был вызван в кабинет начальника штаба полка полковника Добронравова.
–  Господин полковник, лейтенант Оленин по вашему приказанию прибыл, –  отрапортовал он и стоял теперь в ожидании последующего приказа старшего по званию.
–  Проходите, лейтенант, присаживайтесь.
Петр прошел и сел напротив старшего офицера. Офицера явно с волевым лицом и  уже посеребренными висками.
–  Лейтенант Оленин, вы мне ничего не хотите рассказать? – негромко начал разговор полковник, предварительно подойдя к входной двери и, убедившись, что за  дверью никого нет.
– Вы спрашивайте,  что вас интересует, а  я буду вам, по мере возможности,  ответить
–  Договорились. Я уже тридцать лет служу в этом полку и хорошо знаю людей, которые служат вместе со мной. Знаю и почти всех офицеров округа. У вас не простая задача, скажу вам честно, но причины этих якобы суицидов наших солдат искать нужно не в полку. По крайней мере, здесь их не убивали и до такого состояния не доводили…  Раз вы молчите, то я позволю себе продолжить. Приезжавшие к нам в часть следователи военной прокуратуры формально делали все правильно. Они, допросив всех,  искали нестыковки и разницу в описании  деталей  тех или иных событий, но в результате ничего так и не нашли.  И вот теперь, скорее всего из Москвы, прислали вас. Я очень хочу, чтобы вы нашли того или тех, кто причастен к этим трагедиям. И, может быть, тогда мы снова сможем продолжать спокойно нести  свою службу по охране пограничных рубежей нашей Родины.
– Поверьте, я тоже этого хочу. Рад, что теперь у меня здесь есть помощник.
– И вот, что еще. Обратите внимание на нашего завклубом капитана Зайцева. К нему, примерно раз в месяц, приезжают его друзья, как он всем говорит. Это явно восточные люди. Они каждый раз уезжают  с ним отдыхать на озера и всегда берут туда с собой кого-либо из первогодок.  Я, честно говоря,  сначала думал, что это как-то связано с нетрадиционным сексом, но уж больно неказистыми  были те солдатики, да и сами они все были из южных республик. Так вот, один из таких сопровождающих  два месяца назад утонул, когда находился с ними  на том  самом озере.  Капитан Зайцев сразу сообщил об этом в милицию, а в результате  следователи забрали труп солдата в свой морг. Больше мы того солдатика, как впрочем и всех остальных,  в своем полку уже не видели.  Их в гробах родным высылали уже из областного центра.
– Немного странно всё это, если честно. Офицер и трое здоровых мужчин не смогли спасти тонущего солдата.
– Они сказали, что спали, когда он ушел рано утром из палатки купаться…
– А может быть,  все же имело место  групповое сексуальное насилие?
– Нам об этом не сообщили. Мы получили лишь заключение судебно-медицинского эксперта о причине смерти. То есть о том, что юноша захлебнулся в воде.
– А вы сами говорили с капитаном Зайцевым? Как он это объясняет?
– Нет, командир полка сказал, что утопленник для части лучше, чем случай очередного суицида и приказал всем не доставать капитана Зайцева вопросами.
– Очень интересное решение проблем.  Благодарю  вас, полковник, за эту информацию, она дорого стоит,  – сказал, поднимаясь, Оленин. –  Постараемся в самое ближайшее время проверить вашего капитана Зайцева и то, что происходит в областной больнице.  И вот что… я какое-то время еще буду играть роль ловеласа, вы уж потерпите, пожалуйста…

И уже на следующий день местная молодая повариха выбирала для новенького офицера полка куски мяса из общего котла.
Потом его видели с секретаршей командира части, а еще через день он преподнес букет цветов санитарке местной санчасти.
–  Раечка, вы только посмотрели на меня,  и я  напрочь забыл о том, что  и где  у меня болело…  –  говорил Петр, глядя  в санитарку влюбленными глазами.
–  Оставьте, уже все знают, что  вы подкатывались к секретарше командира полка…
–  Я просто не знал, что она замужем… А  простые знаки внимания при знакомстве…  я думаю, что это не преступление.
–  Понятно,  а теперь по существу, на что жалуетесь, лейтенант?
–  На одиночество… 
Раечка подошла к столику, где лежали медицинские препараты и взяла в руки шприц. Потом достала из шкафчика небольшую ампулу и, отломив голову, наполнила  её содержанием шприц.
–  Снимайте брюки, лейтенант Оленин,  –  сказал она, вплотную подойдя к нему и держа шприц наготове.   –  Думаю, что бром вам обязательно поможет…
– Думаете, что поможет?    переспросил её Оленин.
– Поможет, лейтенант, поможет… 

В воскресенье, выехав в областной центр,  Петр  встретился  там с майором Долоховым.
– Как успехи, капитан? –  спросил Долохов, пожимая руку Оленина.
–  Пока, что несу только потери. Вчера дозу брома в задницу вкололи…
–  Жестоко они с тобой,
–  И не говори…  Слушай, свяжись с Савушкиным. Пусть вскроют  и проведут эксгумацию  трупа солдатика Мухтарбекова. Вот его данные и полный адрес… И не только на предмет транспортировки наркотиков, но и на возможность группового насилия.
–  Но  солдата с такой фамилией  нет в нашем списке…
–  Нет, потому, что он оформлен,  не как самоубийца, а как  случайно утонувший…  А что у тебя?
–  Вышел на одного доктора, тоже, кстати, запойный.  Кажется, что наш клиент. Отгадай с трех раз, в каком отделении он трудится?
–  В прозекторской…
–  Молодец ты, Оленин. С тобой работать одно удовольствие. Кстати, мне Мелена сюда каждый день звонит… Она, кажется, в меня сильно втюрилась.
–  Моя тетка  очень влюбчивая, но и очень несчастная. Сколько раз её, под разными предлогами, разводили на деньги и затем подло бросали. Ты уже сначала для себя реши, что ты хочешь. Но на твоем месте я бы на ней женился. Она  не глупа, довольно красива и чертовски богата. Это сразу решит все твои проблемы, а главное, что мы станем родственниками…
– Хорошо,  я подумаю над твоим предложением. Пока! Встречаемся  здесь через неделю…

И они  снова на том же месте, и в тоже время, и ровно через неделю  снова встретились.
–   Что сообщил Савушкин?  –  поинтересовался Оленин.
– Голяк, если ты о наркотиках,  –  начал  Долохов. –  Но зато поимели парня в задний проход отменно и жестоко.  Результаты экспертизы высланы на твое имя  на главпочтамт до востребования.  Но это не наш случай… 
– Значит, будет наш. Такие вещи не должны замалчиваться.
–  Савушкин  также сообщил, что с большим трудом,  а также на свой страх и риск провел еще две эксгумации солдатиков уже из нашего списка.
– И что там?
– Они тоже чистые…
– То есть, я так понимаю, что следов свежих операций на их телах нет?  Выходит, они нас в чем-то пока переигрывают. Кстати, что у тебя с прозектором?
–  Вчера целовались на брудершафт…
–  Везет же тебе, майор, на влюбчивых…
– Тут мне солдатик один в больнице сказал, что когда он в морг приезжал за чьим-то трупом, то случайно вошел не в ту дверь.
– И что было за той дверью?
– Операционная…
– Очень интересно… С каких это пор больничные морги стали оснащать операционной техникой?  Думаю, что мы  точно имеем дело с транспортировкой наркотиков.
- Или органов… И что нам теперь делать?
– Ждать следующего трупа, как бы грустно это не прозвучало. Брать их можно только на месте преступления. А пока я займусь вплотную капитаном Зайцевым и его друзьями.
И уже вечером лейтенант Оленин встретился с полковников Добронравовым.
– Не подвело вас, полковник профессиональное чутьё. Причиной  смерти рядового Мухтарбекова,  изначально, послужило жестокое насилие, совершенное над ним. Столь жестокое, что рядовой чуть, было, не скончался под этими выродками.  И пока он еще дышал,  они инсценировали его утопление… Вот заверенные документы судебной экспертизы, присланные мне из Москвы. А теперь скажите, у вас есть честный и проверенный офицер в военной прокуратуре, с кем мы могли привлечь этих нелюдей  к уголовной ответственности?
– Есть такой офицер…  – утвердительно произнес  полковник Добронравов.
– Тогда действуйте…
– А что с остальными солдатиками?
– Следов того, что их тела использовались для транспортировки наркотиков, мы не обнаружили. Есть, правда,  одна версия.  Для того, чтобы ее проверить, нужен еще один труп. Я понимаю, что это звучит дико, но только в этом случае  их можно постараться взять с поличным.  И даже если согласиться, что ваша часть действительно не имеет ко всему  этому, как я уже понимаю,  никакого отношения, то есть кто-то еще…   Тот,  кто все время рядом, у всех на виду, но при этом не вызывает подозрения. Тот, кто и заманивает этих солдатиков в свою паутину, а уже затем  за пределами полка их убивают, инсценируя суицид или самострел. А все остальное происходит уже в областном центре:  и расфасовка,  и отправка по стране…  и…  –  сказал Петр и  вдруг задумался.
– Что и…?  – переспросил   его начальник штаба.
– Расфасовка… Точно, как же я об этом не подумал раньше.
– Послушайте,  а вы можете для меня узнать у своего друга-прокурора, а сколько в округе вообще смертных случаев с военнослужащими, хотя бы за последние  полгода и, желательно, по месяцам.
– Да и сам сводки читаю… Кроме наших солдат за последние полгода было еще два случая со смертельным исходом. Один рядовой на  окружных боевых учениях заснул прямо в траве и  случайно попал под колеса. Второй заступился за свою девушку в городе и погиб от ножа в драке. Вот и всё, насколько мне известно.
– Извините, полковник, тогда  мне срочно нужно проверить одну версию. Я с вашего разрешения покину часть на пару дней.
– Действуйте, лейтенант и Бог вам в помощь, а я тут в это время  послежу за  капитаном Зайцевым…

Прошу  прощения за то, что ненадолго вынужденно прерываю  повествование о ходе расследования этого странного происшествия. Нам просто необходимо вернуться  к Павлу, а главное, к тем событиям, которые  начали происходить в столице и были связаны уже с его именем. 
А они были не менее любопытными, а главное, что именно вокруг них и завертелась новая круговерть важных событий в жизни молодого священника.
Все дело в том, что правящий митрополит Никон серьезно занемог. И, как оказалось, носил,  зреющую в нём болезненную тяжесть, не сетуя и не обращаясь за помощью к эскулапам.
И болезнь  ему жестоко отомстила. Да так, что однажды Владыка вдруг упал в своём кабинете и  его сразу же увезли в больницу. А там пошла череда лабораторных экзекуций в виде всевозможных анализов и  телесных  обследований…
–  Надо было давно уже лечь на обследование…  Как  можно не следить за  состоянием своего здоровья?… Кризис может быть чрезвычайно длительным…  И даже не думайте  ни о какой работе… –  все это поочередно и каждый день звучало из уст лечащих врачей и ублажало  слух тех, кто давно уже метил на место правящего архиерея и теперь, пока Владыка был на больничной койке, они наконец-то дорвались до возможности  порулить областным  Ноевым ковчегом…
Лишь через месяц Петр был допущен до встречи с митрополитом Никоном.
– Владыка, как вы?
– Не дождутся… Еще посмотрим, кого первым вперед ногами вынесут… Что ты так на меня смотришь? Не ожидал окунуться в ад в благодатном раю?
– Если честно, то  лишь войдя в здание епархии, я действительно ощутил  тогда леденящий душу холод, но отнес это тогда к собственному беспокойству и к  дождливой погоде на улице…
– Значит,  я не ошибся. В тебе определенно есть некий  внутренний светоч, очистительный огонь который тебе следует оберегать. К тому же у тебя великодушное сердце и разум, отмеченный Божиим перстом. Господь  тебя, сироту, не иначе, как действительно в макушку поцеловал.
Павел явно смутился и  его щеки предательски порозовели.
– Тридцать лет, что я трудился здесь, пролетели, как один год с его веснами и зимами…  – продолжал митрополит Никон. – Я бы сказал лютыми зимами, которые несут смертельную проказу в виде омертвелости  хладных сердец  собратьев. Тех, которым  я  полностью доверял, подобно сыновьям Иосифа,  плели за моей спиной нити тайного сговора.  Пусть Бог  будет им судия… Я тебя позвал не за этим. Пока я еще правящий архиерей, то хочу что-то  успеть сделать для тебя.
Павел неожиданно для себя опустился на колени и припал губами к старческой руке митрополита.
– Я успел нежно привязаться к тебе,   – продолжил Владыка, явно дрогнувшим от волнения голосом.  И хочу предупредить, что если со мной что-то случится, то  тебя непременно ждет незавидная участь. В лучшем случае сошлют за тридевять земель на замшелый приход, где в живых осталось три бабки…  Зависть, и её споручица  клевета, уже и так преследуют тебя с семинарской скамьи.  Богом данный тебе талант безупречной памяти привел к тому, что и в нашей епархии почти все вокруг смотрят не тебя косо. Ты сейчас одинок, а когда и меня не станет, то таким  и останешься на всю оставшуюся жизнь.  Спасение  заключено лишь в том, чтобы твоё безупречное поведение  и впредь было предельно нравственным и не давало  поводов для  каких-либо упреков.  И чтобы не совратила тебя суетность  мирская, называемая  грехом обмирщения, в чем погрязли многие твои собратья. А если ты и далее сумеешь пронести в своём сердце любовь к  Его Слову и Истине, то и Господь  не оставит тебя,  а значит, и враг  не одолеет…
– Владыка,  а что мне делать, пока вы будете находиться больнице?
– Я уже нашел тебе достойное применение. Вчера меня посетил мой хороший знакомый. Он мэр нашего города.  А для тебя важно то, что он еще три месяца попросил  меня найти подходящую  кандидатуру  духовника для его юной дочери…   Это в их кругах, после того, как президент страны стал посещать праздничные службы, стало модным.  Ну,  мы ему прислали нашего благодатного старца Евлампия. Так дочка устроили им настоящий скандал. Он  и пукает,  и плохо слышит, и вот-вот на её глазах развалится…  В общем теперь им нужен молодой духовник.  И я рассказал ему о тебе, о том великом даре, которым ты обладаешь.  И если ты не против…
– Я не против…
– Вот и хорошо. Считай  это  послушание моим благословением…  Они тебе еще и платить будут.  Ждет  он тебя завтра после воскресной службы у себя дома. Его визитка с адресом лежит у меня на тумбочке. Возьми…  А теперь ступай,  мне нужно отдохнуть перед очередными экзекуциями этих нынешних Гипократов в белых халатах.
Павел нашел визитку, еще раз опустился на колени уже под благословение Владыки и быстро пошел к двери.  Правда, прежде чем выйти, задержался.  Он ещё раз бросил взгляд на того, кто совсем недавно вызывал благоговейный трепет у братии. Сейчас перед ним на кровати лежал старый, умирающий лев, а вокруг кружило воронье и в ожидании легкой поживы застыли шакалы в черных рясах, уже готовые вонзить свои клыки в его горло.

И вскоре двери загородного дома мэра распахнулись перед отцом Павлом.  Он приехал в белоснежной рясе, которую специально для него пошила Диана.  А вся его внешность, начиная от походки и смирно опущенной головы, свидетельствовали о его полном отрешении от мирской жизни. 
Стоило ему ответить на некоторые ознакомительные вопросы мэра Георгия Валентиновича Ветрова, как он проявил себя человеком, пусть и молодым, но уже явно познавшим бренность жизни в миру и готовившим  себя, не иначе, как к жизни вечной…
Жена мэра Елена Игнатьевна,  перед его отъездом успела перекинуться с мужем парой слов. Георгий Валентинович посчитал  присланного в дом священника человеком мыслящим и сразу же уехал на какое-то  очередное совещание.
Елена Игнатьевна во время последующего совместного  обеда уже отметила отменное умение отца Павла пользоваться  столовыми приборами.  А свидетельством его глубокой веры для нее были его кроткий взгляд, еле заметное  молитвенное движение губ и сдержанность  в еде.  И, наконец, главное  - молодой батюшка был  явно человеком застенчивым…
После  обильной трапезы, где Павел вкушал немного и беспристрастно, жена мэра  стала задавать священнику вопросы   и выслушивать ответы, от которых и зависела теперь судьба Павла: останется он в этом доме или нет.
– Кто ваши родители?
– Я сирота, воспитывался в детском приюте. Родителей своих не знаю, они погибли в автомобильной катастрофе в день моего рождения…
– А как вы решили стать священником?
– Это скорее было решение нашего батюшки отца Митрофана. Он научил меня читать на церковно-славянском языке, чтобы я помогал ему на службе. А потом он заметил, что у меня особая память… Она и помогла мне по его рекомендации поступить, а через четыре года  успешно закончить семинарию.
– Выходит, что у вас вообще нет родственников?
– Выходит, о чем я очень сожалею…
– А матушка-то у вас, я имею ввиду жену - есть?
– Нет! Я по окончании семинарии принял целибат, вверив себя всего Господу.
– Несчастный…  – успела лишь вымолвить она, как в столовую неожиданно вошла ее молодая дочь Жанна.
– Здравствуйте, – начала она сразу с обращения к молодому священнику, явно разглядывая его. – Так это о вас говорят, что вы ходячая энциклопедия. Мне это интересно. Если вы уже закончили обед, то пойдемте сразу ко мне…
И она сама схватила священнику за руку, увлекая за собой на второй этаж.
Елене Игнатьевной  оставалось  лишь согласно кивнуть головой.  В этот момент раздался телефонный звонок, и она сняла трубку. Звонила её лучшая подруга – жена губернатора, которая, естественно, знала о смотринах, которые сегодня были в доме мэра.
– Ну, он приехал?
– Приехал, но лучше бы не приезжал… Мало  того, что молод, так  еще и безродный детдомовец…
– Ты же не мужа для Жанны выбираешь…
– Не знаю, мне кажется, что она им уже увлеклась.
– Это возрастное… Он,  что действительно так силен в вере, что его сам митрополит Никон вам порекомендовал?
– Выходит, что силен. Ох уж эта слепая вера, скольким людям она жизнь покалечила…
– По мне  всех этих праведников собрать бы за высокими монастырскими стенами, в этаких православных заповедниках. Так нет же,  куда ни глянешь, везде они в своих черных сутанах. И в наших школах, и в армии, и уже в окружении президента. Куда страна катиться?
– Если бы не мой… Ладно, проехали…
– Ты ему все же скажи, что Жанна могла бы вырасти и потом сама решать во что ей верить, а во что нет…
– Поздно уже, подруга.  К тому же, раз Жанна его приветила, то пусть пока остается, а там видно будет…

Ну вот, после этой небольшой преамбулы, связанной с  изменениями в  жизни отца Павла, мы с вами снова вернемся на юг России, где оставили капитана Петра Оленина, выполнявшего вместе с майором Долоховым  важную операцию, связанную с необходимостью ликвидации  одного из трафиков наркотиков в центральные регионы России.
В тот день, покинув часть, Петр спешил на встречу с майором Долоховым. И, вопреки законам конспирации, совершил ошибку, когда  встретился с ним не на условленном месте, а вошел  в его служебный кабинет.
И застал там, скорее всего того самого прозектора-живодера.
Оба были чуть навеселе и оба держали в руках наполненные спиртом стаканы.
– Вы что, лейтенант, совсем уже оборзели, что позволяете себе врываться в кабинет без стука и разрешения? – мгновенно сориентировался Долохов.
– У меня беда, доктор, – сказал Петр и  тут же схватился руками за промежность.
– У этой беды, лейтенант,  есть название,  – ответил вместо Долохова прозектор. – Она называется мондавошки… От этого еще никто не умер.  Ладно, майор,  спасайте лейтенанта, а мы ещё  успеем поговорить…
Он встал из-за стола, но прежде чем вышел из кабинета, цепким взглядом срисовал Оленина.
Пару минут Долохов и Оленина провели в полной тишине.
– Выпей, а то будешь себя корить  до конца жизни. Откуда ты мог знать, что он сегодня меня сам навестит…
– Значит и ты где-то прокололся?
–  Пошел вчера его искать в морг. Ну и тоже, якобы, дверью ошибся…
–  И что?
–  Операционной и след простыл.
–  Оба, выходит лажанулись…
–  И оба подставились.  А ты-то что прибежал ни свет ни заря?
– Я тут понял одну закономерность… Понимаешь, ну сколько упаковок можно вложить в одно тело и в один гроб? Не так уж и много… А что если наркотики  в этой больнице лишь расфасовывают сразу по нескольким телам  и затем отправляют в разные уголки страны?
–  Предположим раз в месяц и это приурочено к смерти того или иного нашего солдатика…
– То есть солдатик выступает, как гарант безопасности.
–  Что ты имеешь в виду?
– Гробы с нашими солдатиками уже вскрывали и проверяли. Там все чисто. А что если под одним и тем же именем делать забросы по разным адресам.
– То есть, по свидетельству о смерти одного, отправить сразу несколько гробов… Действительно, кто будет сверять фамилии… Кому до этого дело есть?
–  Положим, в аэропорту фамилии бы сверили, а вот на…
–  Железной дороге?
–  Да, там же вечно что-то опаздывает, где неразбериха несусветная постоянно. Главное, чтобы адрес оправления был четко написан,  и потом по прицепным вагонам их несчастных…
–  Тогда я на вокзал, а ты будь повнимательнее с этим прозектором, а то у него ручищи те ещё…

Через  час Петр Оленин  уже в штатском и довольно задрипанном виде, был  на вокзале.
–  Здорово, мужики, грузчики не нужны?   – начал  с вопроса группе отдыхающих грузчиков Оленин.
–  Сегодня нет… У самих простой.
–  А когда надо будет?
–  Обещали,  что послезавтра дадут хорошо подзаработать?
–  А что привезут-то?
– Жмуриков армейских…
–  Их там,  что  совсем не кормят что ль?
–  Не знаем, но человек по десять каждый месяц откидывается.
–  Так возьмете меня в свою команду? Я проставлюсь… Да я и сегодня заранее могу проставиться…
–  Тогда, что стоишь? Магазин за углом…

Под вечер, изрядно набравшийся с грузчиками, капитан Оленин постучался в гостиничный номер, где временно жил  Долохов.
– Ну,  ты хорош…  – открывая дверь, сказал майор.
– Майор, крути дырку для нового ордена, – сказал Петр,  а лишь дойдя до его кровати,  плашмя упал  и  тут же заснул.
Утром Долохов его разбудил.
– Просыпайся, а то царство Божие проспишь. Так что ты вчера говорил про дырку под орден?
– Долохов, я выяснил, что в течение последнего полугода в округе, кроме наших солдатиков по самым разным причинам погибло еще два человека…  Зато каждый месяц с железнодорожного вокзала отправляют по разным адресам  не менее десятка гробов военнослужащих.
– А ларчик-то, оказывается,  просто открывался…
– Но это пока механика. И в качестве подозреваемого у нас есть лишь твой любимый прозектор.  Нам осталось еще найти и связать  в общую цепочку остальных  участников этой группы наркодельцов. А теперь самое главное… Очередная отправка гробов  завтра…  Значит, чей-то новый  труп здесь появится сегодня в течение дня…  Будь внимателен, в сторону прозектора даже не смотри. А я в часть,  нужно  на месте попытаться проследить за тем, как все это происходит…

И уже через час лейтенант Оленин стоял у полковой проходной.
Его внимание привлек, выезжающий  в это время из ворот части медицинский уазик. Было хорошо видно, что в кузове находилось несколько военнослужащих.
– Куда солдат повезли? – спросил Оленин у офицера,   дежурившего на контрольно-пропускном пункте.
– Наша Раечка новобранцев на обследование в областной госпиталь повезла.
–  Сколько человек  было в машине?
–  Не понял, лейтенант… Ты, что с утра белены объелся?
–  Я спрашиваю, сколько человек было в  машине?
–  Да хрен его знает.  Мы что их считать по головам должны? Она их берет, она их  всех и назад привозит…
–  То есть в журнале о поездках медицинского транспорта   с людьми записей, как я понимаю, нет?
–  Вам-то, лейтенант, какое до этого дело?
– Ещё  поговорим, кому и до чего тут  есть дело…

В кабинет полковника Добронравова Оленин входил через полчаса уже в форме капитана с двумя боевыми орденами на груди.
– Честно скажу, капитан, не ожидал увидеть такие награды   в вашем возрасте, да еще и в мирное время…
–  Один орден вообще был дан посмертно…
– Представляю, чем вы там занимаетесь…
– Это сейчас  не главное.  Сегодня по моим данным в вашем полку снова будет убит один солдат.
–  Мы можем это убийство как-то предотвратить? Объявить тревогу, закрыть выезд из части?
– Думаю, что он уже вне территории полка.
–  Мать тво… Извините, капитан.  Вы не могли бы приоткрыть, на чем  именно основаны ваши предположения.
– Могу. Помните, я во время нашей последней встречи спросил у вас о количестве погибших военнослужащих за последние полгода?
– Конечно…  Шесть наших и ещё двое в иных частях. И что?
– А то, что каждый месяц с железнодорожного вокзала по самым разным адресам отправляется не менее десятка гробов с телами военнослужащих.
– Это или какая-то злая шутка или в самом округе замалчивается истинное число погибших.
– Вот на этот вопрос, я и хочу, чтобы вы получили самый исчерпывающий ответ…  Вот мое предписание где сказано, что вы и любой иной офицер, вне зависимости от звания и должности, обязанные оказывать мне всяческое содействие. Звоните, полковник, выбивайте истину любой ценой, а то ведь эти смерти никогда не прекратятся.  А сюда пока вызовите дежурного по части с одним караульным.
Начальник штаба полка начал звонить по своим сослуживцам, когда раздался стук в дверь и дежурный по части сообщил о своем прибытии.
– Старший лейтенант Карпов, –   тут же начал отдавать ему  приказ начальник штаба полка. –  Вы поступаете временно в распоряжение капитана Оленина. Его приказания для вас это мои приказания.  Ступайте.
– Есть!
– Куда мы, товарищ капитан?
– В медсанчасть…
– Так ведь Раечка утром солдат повезла на анализы…
– Значит, вызывайте слесаря. Будем вскрывать дверь…
И они оба вышли из кабинета начальника штаба полка.
А через полчаса Оленин уже осматривал журнал  записи больных, из которого было понятно, что Раечка даже не обременяла себя записью фамилий больных военнослужащих, как ранее, так и при  их сегодняшней отправки в областной военный госпиталь для обследования.
С этим журналом, Оленин вернулся в кабинет начальника штаба полка.
– Что и следовало доказать. Ни одной записи  о периодических вывозах солдат из части  на обследование нет… А что у вас…
–  Капитан Зайцев пропал…
– Это плохо… Что еще?
– И у нас в округе, кроме тех двух смертей, о которых я вам уже сообщил,  более смертных случаев не было.
– Выходит, что мы с вами нащупали  ту самую искомую ниточку…
В этот момент в кабинет  начальника штаба вошел  командир полка. Вид его был грозен, но более его удивляло, что какой-то капитан  всеми управляет в его полку.
– Что тут собственно, происходит? Вы кто такой, Оленин? Вчера ходили в форме лейтенанта, сегодня уже капитан… И ещё дежурный по части сообщил мне о том,  что вы приказали взломать  помещение медсанчасти…
В это время вслед за полковником  Нефедовы показалась  голова офицера связи…
– Товарищ командир полка, разрешите обратиться?
– Обращайтесь. Что там у вас?
–  Только что получено сообщение о том, что рядовой 1 роты  нашего полка Набиулин повесился в туалете общевойскового госпиталя…
– Началось…  – произнес начштаба.
– Что началось?  - уже буквально взрывался комполка.
– Полковник Нефедов, вы не знаете, где в данный момент находится капитан Зайцев?
– Знаю,  – начал отвечать комполка. – Он у меня в отпуск еще вчера вечером попросился.  Я подписал его рапорт… А что?
– Значит, капитан Зайцев и фельдшер Раечка работают вместе. И этот случай с утопленником на озере звенья одной цепи.
– Я не понял…  О чем это вы сейчас тут? – набычился комполка.
– Они состоят в группе, занимающихся переброской наркотиков в центральные регионы России,  – объяснял  ему уже начальник штаба. – И капитан Оленин прибыл к нам сюда из Главного разведывательного управления страны, чтобы расследовать гибель наших солдат… Вот его сопроводительные документы.
И полковник Добронравов показал командиру полка документ капитана Оленина, выписанный командующим Главного разведывательного управления.
– А что сразу нельзя было представиться по всей форме?
– Нельзя…
– Тогда хотя бы объясните мне, что же у нас тут происходит?
– Происходит, полковник, следующее. Ваш фельдшер  спокойно и  не вызывая ни  у кого подозрений, регулярно вывозит солдатиков из части, якобы на проверку диагноза  в окружной  военный госпиталь.  Вывозит по несколько человек, но  раз в месяц в полк  возвращались не все солдаты. Проверить это сейчас  невозможно, потому, что на КПП её машину никогда не проверяли. Поименной список военнослужащих отсутствовал. И в санчасти, которую мы сегодня вскрыли,  в журнале регистрации записей о поездках солдат в войсковой госпиталь соответствующих записей так же нет.  Вашего фельдшера  все хорошо знали  и  никто не проверял,  сколько именно человек с ней вернулось.  А если кто и спрашивал про друга, что утром уехал и не вернулся назад, то она всегда могла сказать, что его оставили в госпитале на обследование…  Но именно эти  солдатики-то  и закончили свои жизни, обвиненными в  дезертирстве и в последующем суициде, или просто в самостреле…   Затем их  якобы кто-то преследовал и находил…  Преследовал, а они,  боясь ответственности,  принимали решение покончить с жизнью. Это как одна из версий. Могли просто сделать укол,  а все остальное с суицидом или самострелом уже было просто инсценировано.
– Я думаю, что кроме капитана Зайцева и  фельдшера Раисы Климовой в этой группе  непременно был задействован и кто-то из офицеров полиции, –  вновь высказал свое разумное предположение полковник Добронравов.   
– Тот кто, и занимался псевдопоисками этих певдодезертиров.  И тот же, кто писал рапорты об их нахождении…  – добавил Петр. –  Ведь в  вашу часть никого  их убитых солдат  уже не привозили. И тела якобы самоубийц сразу после следствия  переправлялись в гробах на их родину. 
– Вспомнил…   – неожиданно начал полковник Нефедов.  – Я хорошо помню, что их личные дела  каждый раз отвозил в округ  как раз капитан Зайцев. Ему это было не сложно, так как по своей деятельности, он часто выезжал в областной центр на всякого рода семинары, совещания и конкурсы. А я ему так доверял. Так, что нам теперь делать?
– Вам, господин полковник придется написать родным рядового Набиулина  письмо с соболезнованием о его смерти.  А все остальное вам скажут завтра представители военной прокуратуры.   А мы с подполковником  Добронравовым съездим в Управление внутренних дел, чтобы срочно сообщить данные о фельдшере и капитане, пусть их объявят в розыск.
– Поезжайте…и держите меня в курсе всех дел, – сказал полковник Нефедов и ушел к себе.

Уже в машине, подполковник Добронравов неожиданно обратился к Оленину.
– Мы же могли все эти данные в УВД и по телефону сообщить, чего мы сорвались?
– Не хочется мне, чтобы кто-то еще знал о том, что мы с вами будем делать…
– И даже Нефедов…
– И в первую очередь  ваш Нефедов. Не нравится мне, что он отпустил капитана Зайцева в отпуск, после того, как мы показали ему медицинское заключение о групповом насилии вашего солдатика…
– Пожалуй, что вы правы. Так в чем именно будет заключаться моя помощь?
– Завтра утром вы, с доверенными работниками военной прокураторы и группой армейской разведки  незримо должны присутствовать на вокзальной площади.  И как  только  получите от меня сигнал о том, что гробы с военнослужащими для отправки доставлены на вокзал, то нужно будет постараться задержать поставщиков, а затем,  в присутствии представителей военной прокураторы и понятых произвести,  вскрытие всех этих гробов.  Ну, а дальше, как вывезет… 
– А вы где в это время будете? – спросил командир полка капитана Оленина.
–  Буду завтра с утра среди  вокзальных грузчиков. Я с ними уже скорешился,  и они приняли меня в свою бригаду.  От них я и узнаю, когда гробы будет привезены на вокзал. И, сразу же дам  вам сигнал о начале операции… 

Когда ближе к вечеру Оленин приехал в госпиталь, то не застал  в своем кабинете майора Долохова. Он поинтересовался,  не отходил ли тот куда-либо. И вскоре  одна медсестра вспомнила, что видела его на улице вместе с прозектором…
Не оказалось его и в своем гостиничном номере, где Петр просидел до полуночи.  И это очень не понравилось  Оленину.  Он уже  хорошо понял, чем все это может закончиться.
И сам в ночи отправился в морг, где, как рассказывал Долохов,  была оборудована операционная комната.
Долго стучать не пришлось. На его пьяные вопли отозвался сторож… и  вскоре открыл дверь. Но ни Долохова среди трупов, лежавших в морге, ни операционной комнаты он там не обнаружил…  А если бы она там и была, то кто бы ему открыл дверь морга, да еще и ночью… Значит, они переиграли его и в этот раз.
Не объявился майор Долохов и утром. Не было его ни в гостинице, ни в больнице. Однако же, пора было идти и на вокзал.  Гробы с телами якобы военнослужащих могли появиться там в любой момент.  Оленин  уже даже начинал догадываться, кого он сможет обнаружить в одном из них…
Вновь, переодетый в хлам, он для начала убедился, что машина с людьми из военной прокуратуры уже стояла на привокзальной площади.  И  только после этого пошел к грузчикам.
–  Петруха пришел, а мы тут гадали,  отпустит тебя  твоя бабенция   сегодня или нет?
–  Что, головы с утра болят?
–  Все-то ты знаешь…
–  Держите, друганы, лечитесь… Я уже махнул с утра… Ну что будет сегодня халява или нет?
–  Приходил помощник начальника станции. Сказал, что груз прибудет в 12 дня…
–  Значит, через час… А куда они машину-то будут  ставить? Далеко ли  эти гробы таскать придется?
–  Машину  всегда пропускают на перрон…  Типа спецгруз…
–  Это терпимо… Я тогда сбегаю еще разок за бутыленцами, чтобы после погрузки нам поправить здоровье…
–  Давай, только ненадолго…
Оленин выскочил на вокзальную площадь, несколько раз оглянулся и только после этого  подошел к микроавтобусу с армейскими разведчиками.
Окошко приоткрылось. За офицером, что был за рулем, показалось лицо полковника Добронравова.
–  Время доставки груза 12.00. – докладывал ему Оленин. – Машина будет пропущена для разгрузки прямо на перрон.  Контакт с гробовщиками осуществляет помощник начальника вокзала.  Не упустите его.  Очень прошу вас… И еще врача скорой помощи вызовите. Пусть ждет начала операции.
–  Для чего покойникам врач?
–  Тела  им вскрывать будем в поисках наркотиков.    Ладно, я пошел гробы таскать.  Только не засните здесь.  И водку мою давайте сюда…
И уже с авоськой в  которой было три бутылки и кусок колбасы с   хлебом, он поспешил к своим новым друзьям.

Ну, а дальше… Все было, как в кино.
Микроавтобус был пропущен на грузовой перрон. И десяток гробов быстро перенесли в один из пустых вагонов-холодильников. Груз по списку принимал тот самый помощник начальника вокзала.
Микроавтобус, после того, как гробы были вытащены, начал движение в сторону головного вагона, но, к удивлению грузчиков, был  внезапно остановлен вооруженной группой армейской разведки.  Водитель играть в героя не стал и остановил фургон.
Попытался было слинять и помощник начальника вокзала, но рядом с ним оказался Оленин и Петр затолкнул его в тот самый вагон-холодильник, куда уже входили полковник Добронравов и следователи военной прокуратуры.
– Капитан Оленин, вы уверены, что груз, который мы ищем в этих гробах?
– А у вас, что действительно в этом месяце в округе было десять самострелов?
–  Хватит бодаться…  – прервал эту словесную перепалку полковник Добронравов. – Как старший по званию, приказываю вскрывать первый гроб…
Тело мертвого  майора Долохова Оленин обнаружил  в третьем по счету гробу… Было видно, что его жестоко пытали, но если принять во внимание, что операцию не отменили, значит Долохов  все претерпев,  ничего им не сказал…
Через некоторое время по телефону поступило сообщение о том, что в аэропорту задержали капитана Зайцев и фельдшера Раечку, которые собирались вылететь по фальшивым паспортам. В их задержании помогло и то, что они ещё не знали о том, что их уже объявили в розыск. И второе…  Контролер в аэропорту сразу узнала, вылетающую, куда-то пару, по тем фотоснимкам, которые час назад  были ей показаны во время  заступления  на  дежурство. 
После того, как  в каждом гробу было  обнаружено не менее двадцати килограмм наркотиков,  и военная прокуратура получила арестованных капитана Зайцева и фельдшера Раису Климову, было принято решение о передачи всех полученных данных в местное отделение УВД.
Более того,  о том, что на вокзале состоялся арест груза,  было решено оставить в полной тайне, а в новостных передачах дважды прошло сообщение о том, что известный московский режиссер начал снимать в их городе  детективный сериал,  съемки которого заинтересовали  сегодня всех пассажиров железнодорожного вокзала…
Естественно, что всех грузчиков, которые участвовали в разгрузке, благо что они уже были выпивши, тут же посадили на пару суток в следственный изолятор.
 Теперь Оленину уже с работниками местного отделения УВД нужно было найти прозектора и группу друзей капитана Зайцева, с которыми он совершил насилие над одним из рядовых. Это была, что называется побочная линия, так как в УВД решили до поры не раскрывать причину их истинного ареста и того, что груз с наркотиками арестован,   а поэтому вели допросы  лишь об участии каждого в  жестоком изнасиловании солдатика.
Однако вскоре неожиданно нарисовался адвокат, который приехал из Москвы вести их защиту. А это уже свидетельствовало о том, что новая ниточка, образовавшаяся с появлением этого адвоката, могла привести их к кому-то из сильных мира сего уже в самой столице. И эту версию теперь  предстояло отыграть людям из местного Управления внутренних дел.
Параллельно  искали  и врача-прозектора.
Он тоже объявился сам.  И, причем,  на своём рабочем месте, не моргнув глазом, сказав, что ездил помогать собирать родне картошку в одном из отдаленных сел района.
Он же не думал, что  тело майора Долохова будет обнаружено Олениным в одном из гробов, куда  прозектор  лично его укладывал, предварительно жестоко раскорчевав и напихав наркотиками…
Таким образом,  все, кто был задействован в этом трафике на территории области, были арестованы.
Оленин мог возвращаться домой.
Вечером он съездил в знакомый полк и с двумя полковниками Нефедовым и Добронравовым  они распили мировую, предварительно,  помянув погибшего при исполнении обязанностей, майора Долохова.
Утром он должен был вылетать в Москву, а потому, когда вернулся в гостиницу, то первым делом заказал себе  на утро такси.
Утро то было солнечным, и ощущение выполненного долга немного притупили бдительность нашего героя. Уже где-то за городом, на  пустой трассе, водитель такси  неожиданно выпустил ему в глаза  какой-то газ…  Петр, будучи частично парализованным,  пытался как-то справиться с возникшей ситуацией. Но тут мгновенно подъехала вторая машина, которая, оказывается, почти все время шла следом, и  какой-то человек мгновенно пересел  в такси.  В машине этот некто  ударом рукоятки пистолета оглушил Петра, а затем и связал  Оленина по рукам и ногам. 
И  потом они ещё долго  на этом такси куда-то ехали.  Затем,  где-то в предгорье,  капитан Петр Оленин в своем мундире и при орденах был, как куль картошки,  просто выброшен из машины, а вслед получил две пули в область груди и одна в ногу.
Тот, кто  стрелял, хотел сделать еще и контрольный выстрел в голову, но вдруг увидел, что кто-то склонился над  телом уже поверженного на землю разведчика ГРУ…
Он хотел убить и этого,  непонятно откуда вдруг взявшегося, пастуха, но его пистолет  неожиданно дал подряд несколько осечек…
Водитель такси начал нервничать, сигналить, видимо он не ожидал такой развязки событий и убийца, вынужден был быстро вернуться  в машину, которая ту же сорвалась с места и направилась в сторону города.

Когда, встречавший  в аэропорту капитана Оленина полковник Савушкин понял, что Петр не прилетел, то забил  тревогу. 
На ноги поднялась  вся полиция области. Допрошенная следователем МВД, администратор рассказала, что накануне, вернувшись в гостиницу,  Оленин через неё заказывал себе такси в аэропорт. Её сменщица утром подтвердила, что машина за ним приезжала… И то, что он садился в такси… Более того, она даже запомнила ее номер. Такое бывает.  Ранее утро, посетителей нет… Можно, не спеша,  осмотреться вокруг…
Когда машина такси  через два часа была обнаружена в одном из глухих  тупиков на окраине города, то в ней нашли уже  остывший труп водителя…
Через десять дней поиск капитана Оленина был приостановлен.

В Москву пришла ранняя осень.
В день похорон офицеров ГРУ неожиданно на землю пролился мягкий грибной дождь. Словно сама природа всплакнула по своим погибшим героям.
Уже отгремел оружейный салют и два гроба  медленно, словно нехотя, ушли под землю.
Генерал  Говоров стоял рядом с Дианой и Меленой, которые были сегодня в траурном наряде. И было даже непонятно, кто из женщин кого поддерживал в эти минуты. Диана потеряла сына, а Мелена человека не только спасшего ей жизнь, но и впервые в её жизни подаривший  ей  реальную надежду на создание собственной семьи…

Вечером Говоров, после поминальной трапезы в доме Олениных,  приехал в часть генерала Сидорова.
Они решили помянуть боевых друзей вместе.
– И зачем мы только ввязались в это дело с суицидами, – сетовал генерал Сидоров. – Ну, закрыли еще один канал наркотрафика, а какой ценой.  Никогда себе этого не прощу. А тебе спасибо, хорошие слова нашел для ребят…  Кстати, я вроде  Эдуарда Сергеевича на похоронах не видел, – уточнял у друга  генерал Сидоров.
– Он за границей… Да так для Дианы и лучше. Ведь это он отдал сына к нам в часть. Она ему теперь этого ни за что не простит…
– И все же… боец из него получился стоящий. Мне тут из Главка позвонили… Насчет того дела…
– И что там?
– А то, что почти всех фигурантов отпустили… – говорил, повышая голос, генерал Сидоров. – Спросишь почему? Из-за отсутствия доказательной базы.  Один только капитан Зайцев срок получит.  И то лишь за участие в групповом насилии.
– Да что же это такое происходит?
– Ничего нового… Стрелять их надо, как шакалов, отстреливать на месте обнаружения, а не арестовывать. Какие еще нужны  были доказательства, когда в гробах лежали убитые ими люди и наркотик. Какие еще нужны доказательства, когда в гробу был обнаружен убитым наш офицер?
– Ты не кипятись. Просто на местах еще, к сожалению, не научились  должным образом работать. Но одно я знаю точно, что  отольются кошкам мышкины слезки…  Так, что давай ещё по одной… за ребят.
В этот момент кто-то позвонил и Сидоров, сняв трубку, начал  вести с кем-то телефонный разговор.
Воспользовавшись образовавшейся паузой, генерал Говоров  решил пока сходить в комнату, где жил  капитан Оленин.  Он знаками дал понять генералу Сидорову, что ещё вернется.  И вышел из генеральской кельи.  Проходивший мимо офицер, довел генерала Говорова до домика, в котором жил капитан Оленин.
Генерал вошел в дом и первое, что сразу бросилось в глаз Говорова, - это был портрет Ксении на рабочем столе Петр.    И тогда Говоров вдруг понял, что в жизни каждого хорошего разведчика должно быть действительно нечто, что всё же осталось за его спиной, что он и отправлялся защищать.  И выходило, что именно из-за этой девушки, Петр Оленин каждый раз вырывался из крутых передряг и всегда,  возвращаясь домой, возвращался именно к ней.
–  Генерал!  – начал с порога Говоров, обращаясь к Сидорову. –  А не поторопились ли мы с тобой Петра сегодня похоронить?
– Что, на улице голова вдруг прояснилась?
–  Не понял…
–  Может быть, мы этими похоронами пустого гроба, дали кое-кому понять, что Оленин теперь стал для них недосягаем…
– А что-то еще случилось?
– Случилось. Для начала неожиданно закрыли дело о бриллиантах Алмазного фонда.  Спросишь почему?  Потому, что еще до суда от самых разных несчастных случаев стали погибать свидетели и последние фигуранты. Как ты понимаешь, подчищали по решению сверху. Но уж больно грубо.  Вот я Петра, на всякий случай, подальше от Москвы и отослал…
– И ты мне ничего об этом не сказал?
– Не мог… Да сиди ты, не вскакивай…
– Друг называется…
– Не зуди…  – сказал генерал Сидоров и  начал что-то  писать на крохотном листке бумаги, а затем пододвинул записку Говорову.
«Мне только что сообщили,  – начал читать Говоров, – какая-то старуха  позвонила на наш закрытый номер и просила передать для меня,  что Петр, хотя и в очень тяжелом состоянии, но живой…» 
И тут боевой старик-генерал Говоров, прошедший Афганистан и воспитавший уже не одну плеяду прекрасных офицеров для генерального штаба Министерства обороны,   словно обмяк, а его плечи вдруг стали стрясаться… И слезы, что  сначала кучно набрякли, затем,  как с горки, стали щедро стекать по его морщинистым щекам.
Генерал плакал, но это были уже слезы радости…
На этой оптимистичной ноте, мы на некоторое время  оставим боевых генералов и вернемся к судьбе отца Павла.

Молодого священника Павла Уварова стали каждую субботу забирать на машине из епархии и привозить в загородный дом мэра,  где он занимался с Жанной ознакомлением с  содержанием классического учебника под названием «Закон Божий». Как говорится, лучше поздно, чем никогда.
Вскоре они договорились, что она посетит с ним ближайшее воскресное богослужение, где Павел будет рассказывать ей,  что именно происходит в ходе службы…
И вот этот день настал.  Их на машине подвезли к ближайшему храму и далее отец Павел, взяв ее, словно дите, за руку, ввел за собой под своды того храма.
Служба уже началась. Они вошли в тот момент, когда служащий  священник совершал каждение.
Батюшка признал отца Павла и поприветствовал кивком головы,  но в этот самый момент ножки юной дочери мэра  словно подкосились.  Павел успел подхватить ее хрупкое тело и на руках  вынес на свежий воздух.
Затем была дорога до дома и осмотр дочери мэра,  уже вызванным на дом, врачом скорой помощи.
– Девочка здорова… – успокоил доктор Елену Игнатьевну.
– А почему она тогда упала в обморок в церкви?
 – Это случается. Спертый воздух, плюс запахи благовония  и большое скопление людей… Но лучше, если вы еще и с самими священниками проконсультируетесь,  – сказал врач скорой помощи и уехал на очередной вызов.
Когда, встревоженный Георгий Валентинович приехал домой, то уже с отцом Павлом у него состоялся серьезный разговор о возможной причине случившегося…
– Они так кадят в своих храмах,  что у любого человека голова пойдет кругом, – встряла в их беседу, уже заведенная всем случившимся, жена.
– Это не совсем так, –  ответил ей Павел.  – Запах благовоний…  Он, как лакмусовая бумажка, выявляет наши собственные проблемы. Вы ответьте мне лучше на вопрос: когда в последний раз Жанна была на исповеди  и причащалась?
– А нужно было?  – спросил уже мэр.
– То есть, как я понимаю, после крещения в раннем детстве ваша дочь  не принимала более причастия и, следственно, что с семилетнего возраста еще ни разу не исповедовалась…  так как храм не посещала… – уточнял священник.
– Делайте,  что надо… –  уже согласно произнес мэр. – Вы ее духовник вот и исповедуйте, причащайте и в храм водите… Но чтобы она более не падала  там в обморок…
И, поняв, что с дочерью все в порядке, тут же снова уехал на открытие новой школы.
– Ступайте, отец Павел на кухню, я скажу, чтобы вас покормили и отвезли назад.  Думаю, что на сегодня событий более, чем предостаточно…  – сухо произнесла жена мэра.
Отец Павел вскоре действительно уехал, но успел оставить Жанне пособие из серии «В помощь кающемуся», попросив, чтобы она самостоятельно подготовилась к своей первой исповеди…

И час той исповеди вскоре настал.
– Я часто согрешаю, – начала Жанна смиренно и, стоя  на коленях  перед отцом Павлом,  – И это происходит, чаще всего, когда я думаю о вас…  Представляю  вас почему-то только постоянно обнаженным и то, как вы меня  страстно обнимаете.
– Жанна, остановись, прошу тебя…  – произнес, потрясенный услышанным, отец Павел.
– Вы же просили, чтобы я вам во всем честно призналась. Тогда наберитесь терпения и слушайте. Так вот…  Каждую ночь во сне вы начинаете меня обнимать,  а я вырываться, плакать, просить о пощаде. А в ответ слышу лишь ваш  жуткий смех… А  потом, потом… вы…
– Признайся, книжек начиталась или кинофильмов насмотрелась?
– Ну,  уж точнее не вашей книжечки. Там, что не сделаешь – все грех.  А  вам, что не  нравится моя исповедь? –   теперь уже более язвительно  стала вопрошать девушка.
– Ты, девочка,  шутишь с огнем…
– А вы не считайте меня  девочкой…
– Никто и не считает тебя ребенком, но всему есть пределы. Даже в  помыслах. Запомни, что мы не должны давать им возможности доминировать над нами…  Иначе, очень быстро можно стать рабом той или иной страсти…
– А если я хочу этого?
– Тогда и впредь будешь  постоянно падать в обморок и не только в храме…
– Я могу не ходить туда вовсе. Раньше не ходила, да и сейчас особого интереса в этом не вижу.
– Вот и договорились… А хочешь, я расскажу тебе одну древнюю историю… Она связана как раз с судьбой юной девушки твоего возраста. Возможно, что ее тоже звали Жанна. Она в возрасте трех лет потеряла своих родителей.  И её дальнейшее воспитание происходило в монастыре, в котором настоятельницей была её тетка. Жанна подрастала,  и все вокруг были ослеплены ее красотой и кротостью. Но случалось так, что в возрасте 15 лет она вдруг скоропостижно умирает… Вот уж где была  настоящая трагедия, как для всего монастыря, так и для большого числа прихожан, в среде которых она считалась чуть ли не земным ангелом.  Прошел год, непрестанных молитв за усопшую. И в канун упокоения, мать-игуменья просит у Господа показать ей её племянницу в райских покоях. И Господь снизошел к её просьбе. И она увидела девушку, но не в Раю, а в Аду. В пламене, которым та была объята. И ужаснулась настоятельница и спросила у своей племянницы: радость наша, как это могло случиться? А в ответ услышала следующие слова: – тетушка, я во время своего нахождения в монастыре, как вы знаете, не согрешала.  Но был один молодой человек, который настолько мне понравился, что я часто стала согрешать с ним мысленно…  Так вот, Жанна, знай, что греховный помысел приравнивается к реальному плотскому греху и за него нам так же предстоит держать ответ перед Богом.
– Но я же не звала вас в свои сны, святой отец. Что же вы тогда в них делаете?
– Это был не я, а  всего лишь фантом, способный принимать образы тех, кто нам близок и дорог, а далее уже под личиной этого образа нас искушать. И как следствие, ты уже начинаешь обвинять меня в том, о чем  я даже и не помышлял.  И если бы мы сегодня с тобой об этом не заговорили, то ощущение того, что я постоянно в ночи посягаю на тебя, в конце-концов привело бы к настоящей трагедии.   Потому, что вскоре ты была бы просто уверенна в том, что это происходит на   яву…
– Да я вообще-то не против этих снов.  Пусть и дальше всё это в моих снах происходит, мне это даже стало нравиться…
– Жанна, одумайся, что ты такой говоришь?
– То, о чём думаю, о том и говорю. Или это тоже  смертный грех?
– Господи, милостив буду нам грешным… 
И  отец Павел  попытался сосредоточиться, чтобы погрузится в молитву.

Пожалуй,  теперь у нас есть возможность оставить его в его молитвенном бдении. Вряд ли он думал, что исповедь юной дочери мэра может обернуться такой неожиданностью.  А пока он молится,  узнаем все то, что за это время происходило с Дианой Олениной.
Лишь только разошлись приглашенные на поминки люди, Диана вместе с Меленой, перемыли всю посуду и прибрались в доме. А  ранним утром следующего дня, прежде чем вместе отправились в паломничество на Святую землю Палестины, а нынче она называется  Иерусалимом, заехали в поселок «Лазурный».  После поминок осталась еда,  и они отвезли все, что подлежит хранению к отцу Митрофану и оставили в храме на поминальном  столе для страждущих.
Но самого отца Митрофана, к сожалению не застали.
Затем  они  подъехали к дому Олениных.
– Во двор не въезжай. Я туда и обратно… – сказала Диана, обращаясь к Мелене.
– Прошу  только не забудь, что у нас самолет через три часа.
– Мне нужно  обязательно встретиться с Серафимом?
– А это нельзя сделать после возвращения?
– Нет, я хочу посмотреть ему в глаза и  спросить,  почему так неожиданно  оборвалась жизнь моего сына, которому на его рисунках еще жить да жить…
К машине уже пошел охранник.
– Фома, – начала Диана, выходя из машины. – Отвезешь нас сейчас с Меленой в аэропорт. Серафим дома?
Охранник согласно кивнул головой и добавил:
– Пять минут назад он был на берегу.
Но прежде чем встречаться с художником, Диана,  будучи явно на взводе, сначала взяла ключи и открыла дверь в свою комнату Рай.
И в буквальном смысле остолбенела.
Она увидела сына, лежавшего на земле с тремя пулевыми ранениями. Более того,  она  ясно видела то, как  он истекал кровью…
Но когда нашла в себе силы и перевела взгляд на ту часть стены, где были изображены более поздние сюжеты этой рисованной жизненной коллизии, то вдруг снова увидела Петра, опиравшегося на трость…  И вновь рядом был Эдуард,  а между ними  опять-таки Ксения в том же подвенечном платье.
Она немного успокоилась и, закрыв комнату, пошла к реке,  где вскоре увидела,  сидящего на лавочке, Серафима.
– Чувствую, что я загостился у тебя, Диана, – даже не оборачиваясь в ее сторону, вдруг произнес художник. – Видно, пора мне снова в свой сумасшедший дом… Там моё место.
– Прости меня, Серафим… Виновата я перед тобой…
– Если ты о Петре пришла спросить, то думаю, что он  будет дома через три месяца. Раненный, но живой.
– Спасибо тебе…
– Мне-то за что? Бога поблагодарите… там, куда вы собрались лететь…

Вот теперь и настал тот момент, когда мы можем вернуться к Петру Оленину.
Надеюсь, что вы хорошо помните того пастуха, что заслонил собой тело поверженного  на землю тяжело раненного разведчика.
То, что Петр с такими ранениями выжил можно назвать чудом. Его спасла какая-то старуха, которая нашла  брошенного на пыльной дороге в луже крови.  Она сходила за своим стариком, и они вместе закинули окровавленное тело офицера на своего ослика.
В тот момент буквально на долю секунды Петр открыл глаза и увидел…  По крайней мере ему показалось, что он  снова увидел художника из сумасшедшего дома… Сначала, когда  ранее,  он заслонил собой ствол, наведенного на Петра пистолета.  И  вот теперь, когда  он со старухой  с трудом взвалили его на ослика, чтобы отвезти в безопасное место.
Старик, что жил со своей старухой в предгорье, к счастью, был ветеринаром, но кое-какие общие познания в области хирургии он имел.
Одна пуля прошила насквозь плечо и опасности для жизни раненного не представляла. С ней он легко справился.
Вторая была явно смертельной, так как попала в область сердца. Но, принимая во внимание, что боец, вопреки всему  жив, то старик решился на вскрытие грудной клетки. И был приятно поражен, когда увидел, что буквально в нескольких миллиметрах от сердца  пуля была  тщательно упакована, словно помещена кем-то в этакий кокон, в котором и успокоилась, лишившись своей пробивной сила.  И старик не стал её трогать.
А вот третья пуля задела кость ноги… А так как должного для операции инструмента у старика, естественно, что не было,  то он понял, что остаток свой жизни этому русскому офицеру ходить придется теперь только с палочкой…
А далее, чистый воздух и родниковая вода, целебные травы, свойства которых хорошо знала жена ветеринара и полный покой… сделали свое дело. Через три недели, Петр впервые сел на кровать, а еще через несколько дней поднялся, опираясь на палочку…  Счастливые старики смотрели на него с любовью, уже, как на свое любимое чадо, что сделало свой первый шаг…

А Павел все это время метался в своих помыслах… Он понимал, что такого рода  духовничество  очень быстро может поменять знак своего положительного вектора на  явно отрицательный.
Дело в том, что он, дав зарок  добровольного целибатства, как вы помните,  уже вкусил запретный плод интимной связи с Дианой.  И теперь его изголодавшаяся природа начинала настойчиво требовать себе новой пищи… А потому, во время каждого нового занятия с Жанной, под  его черной рясой начиналась  протестующая возня возбужденной плоти, которую было все сложнее и сложнее не только укрощать, сколько скрывать от цепкого взгляда, уже явно посмеивающейся над ним девушки.
Хорошо, что из больницы выписался митрополит Никон и вечером Петр был приглашен на встречу с Владыкой.
Он шел на эту встречу, а перед глазами снова стоял  его последний разговор с Жанной в день исповеди…  И её слова:
– Оставьте наш дом, отец Павел.  Оставьте меня.  Я так была счастлива, пока не встретила вас. Вы завладели моими помыслами, ворвались в мое сердце, подчинили меня своей воле… Я чувствую, как влюбляюсь в вас…  И ничего не могу с собой поделать…
 Когда Павел уже был рядом с кабинетом митрополита Никона,  его  встревоженный вид несколько удивил епархиального секретаря.
– Отец Павел, вам плохо? Вы  что-то сегодня очень бледны. Присядьте пока.  Владыка  все одно будет минут через двадцать. Так что у вас есть время придти в себя…
Но и после того, как отец Павел присел, видения того дня все одно не отпускали его… Он снова увидел все в мельчайших деталях…  И снова в его ушах звучали её слова:
– Уходите, – продолжала дочка мэра.  – Но только знайте, что завтра вам сообщат о моей добровольной смерти и предсмертная записка все расставит по своим местам…
– Что за предсмертная записка…
– О том, что вы влюбили меня в себя, соблазнили и  решили бросить… Воспользовались моей неопытностью и доверием…  Вы думаете я не вижу,  не догадываюсь, что творится под вашей юбкой…
–  Жанна, вы только скажите, чем я могу заслужить прощение и ваше доверие?
К сожалению, этот теленок оказался  легко управляем…
А также можете поздравить Жанну.  В тот день  не он, а она  с большим удовольствием, можно сказать, что просто изнасиловала этого  в чем-то наивного, но самодовольного простака, облаченного в черную рясу…
И вот теперь отцу Павлу предстояла встреча с Владыкой. И страх необходимости покаяния, как минимум, в двух серьезных грехах. И это не считая, принятых им в дар, внедорожника от Мелены и квартиры от Дианы…

Кстати, в это самое время обе женщины, Диана и Мелена, уже вступили под своды  паломнической гостиницы в историческом центре Тиверии, что  на берегу Галилейского озера
Им навстречу шел   какой-то монах.
– Давайте знакомиться,   – начал он. – Меня зовут брат Нил. А кто  из вас будет Дианой Олениной? 
– Я…  – ответила Оленина. – А откуда вам известно о нашем приезде?
– Брат Серафим вчера  вечером зашел  и предупредил о вашем приезде. Я бы сам был рад встретить вас и в аэропорту, но дел невпроворот… Так, что  прошу прощения.  И еще…  Брат Серафим просил  меня показать вам святые места, где вы смогли бы спокойно помолиться о здравии вашего сына Петра.
На этот раз сознание чуть было уже не потеряла  Диана, благо, что Мелена стояла рядом. Быстро справившись с охватившим её волнением,  далее  Диана  уже спокойно вверила себя в руки этого радушного монаха.

А отец Павел  в это же самое время входил в покои митрополита Никона.
Однако, пока он сидел в ожидании этой встречи,  лукавый успел и тут подсуетиться,  внушив  молодому священнику, что  не следует открываться Владыке о том грехе, в который Павел впал накануне.  Мол, оставить его  до  генеральной или полной исповеди перед своим  будущим постригом в монашеский чин, когда мы каемся за грехи всей своей жизни.
И Павел с этим мысленно согласился…
И вот  он уже переступает порог кабинета митрополита.
Владыка, который в это время что-то писал, оторвавшись от своих трудов, поднял голову.
И этого было достаточно, чтобы отец Павел буквально замер на пороге, пораженный просветленным ликом своего наставника, вернувшегося из больницы.  Он стоял неподвижно в то время, как его бледное лицо покрывалось пунцовыми пятнами.  Более того, его просто охватил ужас от осознания того, что сейчас вся  правда о нем и его греховных поступках раскроется перед этим праведником…
Но митрополит Никон слишком нежно и с большим доверием относился к своему незаменимому помощнику.  Он не только отгонял от себя  всевозможные слухи об отце Павле, которые в последнее время до него доносились, но и в сей момент не возжелал прислушаться к тревожным  ощущениям собственного сердца, а пылающие щеки молодого священника отнес к  радостному трепету его встречи с ним…
Владыки, оказывается, тоже ошибаются…
Вскоре и отец Павел овладел собой. Более того, в нем неожиданно проснулась этакая лакейская угодливость, которую он ранее за собой не замечал. Он вдруг  бросился к ногам Владыки и стал покрывать его  старческие руки жаркими поцелуями, перемешанными со слезами отчаяния…
Тут митрополит и вовсе обмяк. Да и понять его можно. Предательский возраст, от которого не убежать и не спрятаться, одиночество, как следствие любой маломальской  власти, а кроме службы и  еще ежедневные заседания по самым разным вопросам и в самых разных комиссиях, как по вопросам церковной, так и светской власти. А теперь прибавьте к этому еще и необходимость постоянно рассматривать доносы собратьев друг на друга,  которые как снежный ком все нарастали и уже готовы были подмять под себя, на днях, вернувшего из больницы,  правящего архиерея.
А в результате, вместо обстоятельного и откровенного  разговора к которому готовился молодой священник,  уставший за день митрополит Никон,  неожиданно попросил его прочитать по памяти  «Исповедь» блаженного Августина…
И в кабинете зазвучали величественные слова родоначальника христианской философии.
«Велик Ты, Господи, и всемерной достоин хвалы; велика сила Твоя, и неизмерима премудрость твоя. И славословить тебя хочет человек, частица созданий Твоих; человек, который носит с собой повсюду смертностью свою, носит с собой свидетельство греха своего и свидетельство, что Ты «противостоишь гордым»…
Отец Павел остановился, когда понял,  что Владыка заснул.
Он подложил ему под голову небольшую  подушку-думочку и тихо вышел из кабинета.
Епархиальный секретарь, очевидно, подслушивая, заснул прямо  у  дверей…
Павел пошел к себе домой.
Он знал, что скоро к нему должна была  придти  Жанна, которая продолжала шантажировать его угрозами своего суицида.
Именно сегодня Павел должен был признаться ей в том, что  отныне и навсегда их отношения прекращаются… Правда, уже открывая входную дверь квартиры, отец Павел вдруг вспомнил чуть ранее произнесенные им в кабинете Владыки слова блаженного Августина… «Господи, я жалок и гадок.   Дай мне целомудрия и воздержания… Но только… не сейчас, только не сегодня!»  И  уже, входя в свою квартиру,  сам мысленно уже вопрошал  Творца о том же…

Мы же, пока Павел решил вновь окунуться в негу, воспылавшей в нем страсти, вновь перенесемся с вами на юг России, где уже окреп и восстановил силы Петр. Ему, как выполнившему своё задание, а затем и чудом, выбравшегося с того света, оставалось добраться лишь до аэропорта и вернуться домой, благо, что документы, награды и деньги, которые были у него при себе, убийца не тронул.  Но ощущение какой-то незавершенности дела, ради которого они и были присланы в эту тьму-таракань, все эти дни, что он шел на поправку,  его не оставляли. И, уже из аэропорта он позвонил-таки полковнику Добронравову.
– Петр?  Капитан, ты  жив?   – услышал он в ответ.
– А что меня в очередной раз  уже похоронили?
– Тут такое началось после того, как ты не появился в Москве. Полковник Савушкин лично прилетал… Уже потом, по своим каналам, узнал о ваших похоронах.
–  Я, прежде чем домой улетать,  хотел узнать, чем у вас тут все  собственно завершилось.
– А ты вообще ничего не знаешь?
– Откуда?…
– Лети тогда  домой, капитан…  Ты своё дело сделал…
– Полковник, с друзьями так не поступают. Давай, выкладывай все начистоту.
– Хорошо! Если в двух словах, то капитана Зайцева мы решением военного трибунала за участие в групповом насилии посадили на пять лет.  Но все остальные, кто проходил по делу о наркотическом трафике, уже выпущены на свободу за недостаточностью улик…
– Понятно…   – и Петр  первым повесил трубку.
Уже через час он был на месте закладки, где  для его группы был подготовлен тайник с аппаратурой слежения, медицинскими препаратами широкого спектра, и всевозможное оружие.  Одним словом всё, что могло понадобиться им для  выполнения полученного задания. Не  хватало лишь пистолета, который, как только они прилетели, взял для себя майор Долохов. Это был тот самый пистолет, которым в такси неизвестный сначала оглушил  Петра, а  затем убил и самого таксиста.
Слава Богу, что его служебное удостоверение было в целости. И, особо не заморачиваясь, он, предъявляя его, мог спокойно посещать государственные учреждения города, в котором располагался военный округ.  Первым, кого  стал искать Петр, была фельдшер по имени Раечка…  Её поиски он начал с того, что относительно спокойно прошел в штаб военного округа и спросил дежурного офицера, как ему найти  отдел кадров. 
Затем, к кабинету, в котором располагался отдел кадров, он  подошел в тот самый момент, когда до обеденного перерыва оставалось не более трех минут…
А далее, хоть часы по нему проверяй, отворилась дверь,  и рыхлый подполковник-кадровик понес свое пышное тело на обед.   
Выждав ещё пару минут, с бутылкой  шампанского, шоколадными плитками и апельсинами он  сам ввалился в кабинет, где кипятили чайник три невзрачные девчушки…
И уже через пятнадцать минут, пока девочки по базе данных искали  любовь всей его жизни фельдшера Раечку из части полковника Нефедова, он травил им  веселые байки и щедро разливал  по чайным чашкам принесенное шампанское.
И вскоре новое  место работы и домашний адрес фельдшера были у него в кармане. А далее еще два дня ушло на то, чтобы выяснить весь распорядок её дня и маршруты, по которым она ходит на службу и возвращается домой. Словоохотливые соседки рассказали инспектору налоговой службы, которым им представился Петр, всё, что касается и её личной жизни. И в частности то, что её раз в неделю навещает какой-то военный…  Словоохотливые, оказались еще и предельно зоркими, так как запомнили номер его служебной  машины.   Эта машина возила полковника Нефедова.
А теперь оставалось понять: это был любовный роман или же полковник имел долю в операции по транспортировки наркотиков. Хотя тут и думать было нечего, и всё же Оленину нужны были убедительные доказательства.
В ночь, когда Раечку вышла на ночное дежурство, Петр проник в ее квартиру.
«Не хило живет фельдшер, – подумал он, – увидев завидно обставленную квартиру с явно  дорогим антикваром и прочими прибамбасами». Затем, еще минут тридцать понадобилось Петру, чтобы установить в квартире  скрытые камеры видеонаблюдения.
И теперь ему оставалось только ждать встречи  влюбленных голубков…

А в это время на святой земле Палестины приходили в чувство после гибели сына и жениха - Диана и Мелена. Каждая их поездка по стране, каждая экскурсия,  в особенности  проникновенные рассказы  о  мучениках Христа ради и о трогательных судьбах Невест Христовых, медленно, но верно, даже вне зависимости от их желания или воли, проясняли  им головы, а главное наполняли любовь их,  ожесточившиеся на весь мир, сердца.
– Мелена, – обратилась к  сестре мужа Диана. – Ты обрати внимание на то, как  эти по-сути ещё девочки искренне возлюбили Того, Кого даже в глаза  никогда не видели.  Да так возлюбили, что отказывались и от молодых  женихов, и от богатства, да и от всего  того, чем владели. Более того, они продавали своё имущество, а вырученные деньги раздавали нищим.
– Я бы, например,  никогда не смогла отказаться от своего дома,  – ответила  ей Мелена.
– Это потому, что ты не поняла главного, – продолжала Диана. – Отказываясь от родных, не принявших в свои сердца распятого Христа,  и от собственного имущества,  взамен мы получаем сестер и братьев во Христе всего мира… И их дома, становятся также и твоими домами, где тебе всегда рады и с любовью принимают. 
– Не знаю…
– Дуреха, ты только посмотри на свою жизнь, – вновь обратилась к ней Диана. –  Что ты в ней получила?  Два десятка ухажеров и трех  официальных женихов, которым от  тебя  нужны были только твои деньги.  Ты потянулась к Долохову,  упокой Господи его душу,  но его сердце была посвящена богу разведки. Ты же и есть та, которой самой судьбой уготовано стать Невестой Христовой…
– Я обязательно, Диана,  подумаю над твоими словами… Но если и соберусь в монастырь, то лишь при условии, что с тобой вместе…
И женщины весело рассмеялись. Пожалуй, что впервые после похорон своих любимых. Они поняли, что их жизнь все ещё продолжается. И после этой поездки, каждая почувствовало, что в их израненных предательством сердцах, не иначе, как уже поселился Тот, Кто есть любовь. 

В субботний вечер, датчик движения показал, что в квартире Раечки начинается жизнь… Видеокамеры включились автоматически.
Картинка была четкой: фельдшер, не иначе, как готовилась к встрече, вытаскивая из холодильника и расставляя на столе тарелки с нарезанной заранее закуской  и бутылки с напитками.
Полковник Нефедов пришел через полчаса.
Сначала Оленин увидел его машину, которая остановилась на углу дома, а затем он же  появился, но уже на картинке монитора в квартире своей любовницы.
– Как же я тебе соскучилась, – начала Раиса, ластясь к гостю.
– Отгадай с трех раз, что  произошло?
– Приехала новая группа следователей из Москвы?  Но ведь дело закрыто…
– Почти угадала. Но на этот раз не из Москвы…
– Откуда же?
– С того света…
– Не пугай меня…
– Позавчера прибежал ко мне в кабинет весь всполошенный начштаба…  И говорит, что ему только что позвонил капитан Оленин. Я его тоже спрашиваю: с того света? А он уверяет меня, что  капитан Оленин  ему только что звонил…
– Как же так?    – Раиса вмиг растеряла всю свою напускную веселость и, опустившись в кресло, задумалась об услышанном.
– Вот и я призадумался. «Снайпер» ведь мне лично доложил, что выпустил в него три пули, одна из которых в область сердца…
– Что же теперь будет? Может быть,  пока не начинать оправку новой партии?
– С нами об этом не советуются. Эта партия идет прямиком через Россию в Чехословакию или как она там сейчас называется… И её там уже ждут.
– Если он действительно где-то рядом, то он нам не простит смерти своего друга майора,  – продолжала размышлять Раиса.
– Решение о ликвидации этого Оленина и его дружка военврача пришло из Москвы, из самых верхов, как я понимаю. Это там решили утроить показательную расправу, как урок  всем, кто еще захочет встать у нас на пути… И, как видишь, дело благополучно закрыто. Спросишь почему? Потому, что и главный прокурор области, и заместитель начальника УВД  хотят и дальше получать пухлые конверты с дензнаками. Они уже вкусили вкус дармовых денег, а это как наркотик… Так, что со следующей недели всё начинаем снова, по уже отработанной схеме… Прозектор сообщил, что  операционный кабинет в морге снова оборудован,  а ты на днях официально переводишься в строительный батальон. И не надо делать удивленных глаз. Стройбат полностью укомплектован инородными…  И проблем с больными, которых нужно будет возить на обследование в войсковой госпиталь, у тебя  уже там  точно не будет.
– А патрульные  милиционеры будет те же?
– Да, наряд лейтенанта Косарева…
– Он в последнее время, как выпьет, под моей дверью стоит и все ко мне в гости набивается.
– Что, курва, на молоденьких потянуло? Думаешь,  я не понимаю,  что стоит за твоими словами. Уже, поди,  трахаешься с ним…
– Я думала, что так будет…
– Ты думала?    – повторил  за ней  полковник и  тут же нанес ей короткий, но жесткий удар в лицо от которого  Раечка не устояла на ногах…
Нефедов, недолго  думая,  тут поднял её с пола и,  развернув к себе спиной,   закину тело, еще не пришедшей в себя Раечки,  на спинку  то же самого кресла, на котором она только что сидела. Затем, задрав ей юбку, сначала сорвал её ажурные трусики, а   следом вогнал в её промежность  свой член и стал жестко иметь свою боевую подругу, словно  мстя ей за  все измены, которые она совершила в своей жизни.
Всего то, что только что увидел и услышал капитан Оленин,  было достаточным для возобновления нового дела по факту трафика наркотиков. Оставалась неопознанной лишь еще одна фигура некоего «Снайпера», который стрелял в Оленина, но это не сложно было узнать уже у самого полковника Нефедова.
Правда,  перед ним теперь вставал вопрос: что делать дальше? Вновь передать, полученную явно незаконным путем, видеозапись в компетентные органы или…
И он выбирает второй вариант ответа.
Хотя, если честно, то я не сторонник мести в её любом проявлении. Грустно смотреть на зрительный зал кинотеатра, который взрывается аплодисментами, когда герой очередного американского боевика, мстит обидчикам за свою семью… Конечно, это больно, когда ты теряешь родных и близких. Но мы почему-то не задумываемся, когда в ходе начавшейся вендетты,  десятками гибнут ни в чем не повинные люди, оказавшиеся на пути этого мстителя, когда взрываются самолеты и летят под откосы поезда с пассажирами… И все из-за того, что кто-то решил мстить… Забывая, что любая месть, порождает цепочку последующих… И так до бесконечности…

Утром следующего дня, когда Петр вступил на тропу войны, вернулись в Москву  Диана и Мелена. 
В аэропорту  подруг встречал  Фома.
Сначала Диана настояла на том, что они завезут домой Мелену, а  уже лишь потом   попросила  Фому отвезти ее к дому отца Павла. Ведь она привезла ему из Иерусалима  кучу  дорогих подарков…
Она  поднялась на   нужный этаж и открыла дверь запасным ключом, который был у неё. 
Почему она не позвонила в дверь?  Диана была уверена, что Петр с утра уже на службе и, что, вернувшись, домой, будет несказанно рад этим подаркам.
Она выложила все на тумбочку в прихожей и уже собиралась уходить, когда  в чуть приоткрытую дверь спальной комнаты  увидела, что  Павел  еще в кровати.
И Диана вдруг решила, что пока он спит, она приготовит для него завтрак…
Пока  закипала вода в чайнике, она не удержалась и решила хоть одним глазком  взглянуть на него…
И увидела в  кровати рядом с ним молодую девушку.
Вы уже  наверняка догадались, что это была Жанна.
Диана  моментально покинула квартиру, ставшую для неё сразу чужой,   и   спустилась к машине.
– Что так быстро, Диана Федоровна?
– Отец Павел, как я и предполагала, уже на службе. Я написал ему записку о том, что  мы вернулись,  и оставила наши подарки. Поедем, Фома, а то я по своему дому соскучилась…
Диана всю дорогу крепилась, она не хотела, чтобы охранник увидел проявление её слабости и как-то связал это с посещением квартиры священника.
Уже дома, как только Фома перенес весь её багаж в гостиную,  она одарила его редкой иконой,  освященной на Гробе Господнем, с изображением того самого  апостола Фомы, который  всё время сомневался.
Охранник  был очень рад и подарку и вниманию к нему со стороны хозяйки, а когда, радостно засопев, ушел к себе, она закрыла  за ним входную дверь на замок и  уже после этого дала волю слезам…
Когда Диана немного успокоилась, то  твердо решила для себя,  что с этого момента она  прекращает всякое общение с отцом Павлом,  который позволил себе по отношению к ней совершить непростительное  предательство.
Но в данном случае, она, вернувшись со святой земли Иерусалима, думала не о предательстве священника по отношению к ней.  Она вдруг поняла, что Павел вступил на путь предательства Бога, которому он поклялся быть верным, давая обет целомудрия…
И она даже не пошла в свою комнату Рай…  Диана  уже не хотела ни знать, ни увидеть того, чем все это для неё закончится…

Легкая паника в то утро овладела и отцом Павлом. Обнаружив на тумбочке в гостиной свертки с подарками, он понял, что Оленина,   скорее всего,   видела их вместе, голыми и в одной кровати.  Это была уже настоящая беда,  так как он в одночасье мог лишиться не только своей щедрой благодетельницы, но и женщины, которую все ещё боготворил и тайно жаждал, в отличие от Жанны.
В тот день все падало из его рук. Мысли беспорядочно путались, он отвечал на все вопросы невпопад,  что  успел заметить епархиальный секретарь.
– Отец Павел, отвлекись на пару минут, разговор к тебе есть, начал он.
– Слушаю…
– Давно хотел рассказать тебе одну забавную, но не лишенную смысла,  притчу. В одной стране лукавый тайный министра попросил людей из каждого сословия назвать ему  фамилии самых глупых из них.  Когда такие списки были  ему предоставлены, он вновь обратился к ним с просьбой сообщить ему, кто  из каждого сословия самый  успешный аферист…  Затем  он собрал у себя  всех глупцов и аферистов  и предложил им   управлять страной вместе с ним.   После чего все  глупцы вошли в совет короля, а аферисты, под руководством тайного министра, возглавили работу всех кабинетов королевства… 
– Можете далее себя не утруждать этой притчей. Она мне известна в нескольких вариациях.  Я так понимаю, что вы хотите предложить мне перейти в вашу команду.
– А почему бы и нет?
– Король еще не умер. Не торопитесь ли вы  примерять  на себе его королевскую мантию?  Не мне вам говорить, что все в руках Всевышнего. Равно, как  ваша  служебная карьера, да и сама жизнь… А потому, пока что я останусь в стане глупцов… Им-то терять уж точно нечего…
– Ну почему же… Вам-то как раз есть чего терять. Это, согласно информации от отца Благочинного,  и   принятый вами в дар без благословения Владыки импортный внедорожник, и шикарная квартира в центре Москвы. Известно и о некоторых шалостях, которые вы, будучи целибатом, себе позволяете…
– Для покаяния в этом у каждого из нас есть право обращаться напрямую к Богу… – еле сдерживая себя начал отвечать Павел, которого от услышанного практически трясло. – Вы же, отец епархиальный секретарь,  таковым не являетесь.  Или действительно уже считаете себя этаким божком в отдельной взятой епархии? Тогда мне вас искренне жаль…  А теперь, извините,  мне нужно продолжить работать…
Когда епархиальный секретарь покинул его кабинет,  то священник уже не на шутку испугался. И тому были веские основания. Выходит, что каждый его шаг был под наблюдением и,  следовательно,  известен. Это были  уже своего рода козыри, которые до пору, прячут в рукаве… И в нужный момент ими тебя и будут бить, склоняя в нужную сторону, а в случае несогласия просто, выметут напрочь  их хлебосольной избы, которой является православная церковь, обвиняя во всех смертных грехах сразу.  Тут было о чем задуматься…

Мы же снова вернемся к Петру, который начинал свой второй раунд этой  сложной игры на выживание. И его соперником сегодня была, как вы уже поняли, фельдшер Раечка.
С утра он проводил взглядом, присланную за ней из стройбата машину, на которой она  и уехала, как он уже понимал  не столько для исполнения клятвы Гиппократа и врачевания недугов солдатиков, а с целью найти свою  очередную потенциальную жертву.
Через два  последующих часа на территории стройбата появился и некий инспектор пожарной охраны с предписанием о проверке объекта  на предмет этой самой безопасности.
Дежурный по части сам водил Оленина по учебным и спальным корпусам. Они даже опробовали один из огнетушителей, который оказался исправным. Затем Оленину был показал спортивный зал и столовая, где дежурный по части предложил  проверяющему пообедать.
Петр согласился, сообщив,  что замечаний по пожарной безопасности объекта у него нет. И  пообещал отметить это в своём рапорте…  Правда в самый последний момент заметил, что они еще не посетили санчасть, но сказал, что не будет более задерживать дежурного по части и  сам заглянет туда после обеда.  И  довольный офицер побежал по своим делам.
Петр выпил компот и неторопливо побрел к санчасти.
Постоял пару минут у крыльца, дожидаясь начала построения строителей на обед, и как только они строем зашагали в столовую,  вошел в здание.
– Кого там еще принесло? Все после обеда…  – раздался  из дальней комнаты знакомый голос Раечки.
А потом она уже сама вышла в коридор и… увидела Петра.
– Ты?
–  А тебя  разве   Нефедов  не предупредил о том, что я жив?   Да я бы и уехал, честное слово, но подумал, что нехорошо уезжать домой, не вернув должок…  – сказал Оленин, затем улыбнулся  и показал ей ампулу, что держал в руках.  – Шприц можешь особо  не дезинфицировать…
–  Может быть,  мы сможем как-то ещё договориться?  –  уже более томно спросила она.
– Без проблем…  Для этого ты сейчас позвонишь вашему прозектору и скажешь, что завтра у него будет первый клиент из новой партии… Или как ты там называешь солдатиков, которых отдаешь ему и лейтенанту Козыреву на заклание… Звони, это твой единственный шанс… – сказал Оленин и сам отошел к окну.
Раечка действительно позвонила и повторила слово в слово всё, что ей сказал Оленин,  и повесила трубку.
И даже успела схватить скальпель, а затем броситься с ним на капитана, все еще стоявшего к ней спиной.
Оленин  обернулся и перехватил, занесенную над ним  руку, затем завел  ей руку за спину, а потом с долей усилия надавил большим пальцем  на какую-то точку. Сначала из её рук выпал скальпель,  а затем  стало безвольным и само тело Раечки.
После этого  Петр, не спеша, наполнил приготовленный шприц и сам ввел содержимое своей ампулы фельдшеру в ягодицу… Чувства неловкости от вида поверженной и надломленной молодой женщины с задранной юбкой Оленин не испытывал. Он обрекал  сейчас на медленную и мучительную смерть ту, которая сама была  «Горгоной»,  что пользуясь своими чарами, подчиняла  себе волю, ломала семьи и карьеры своих доверчивых поклонников. А уж сколько загубленных жизней солдатиков на её совести, того и не счесть…
В одной из палат Петр обнаружил совсем еще молодого парня.
– Ты,  что тут лежишь?  – спросил его Петр.
– Раиса Павловна сказала, что меня надо завтра в госпиталь везти, анализы сдавать…
– Тебя как зовут?
– Рядовой Юсупов…
– Слушай мою команду, рядовой Юсупов! Вставай, одевайся и быстро беги обедать. Скажешь, что доктор тебя уже вылечил…
Теперь Петру предстояло сделать следующий ход. Под его  смертельный удар  должен был попасть прозектор…
И он поехал в морг, который, как вы помните,  уже навещал. Ему даже повезло, так как в этот день там дежурил знакомый сторож.
Петр прихватил с собой две бутылки водки и закуску. И подъехал к сторожу с вопросом, нельзя ли и ему устроиться здесь поработать…
Слово за слово, за одной бутылкой была откупорена и вторая. Но вторая что-то у сторожа не пошла, его быстро сморило и Петр  уложил его спать. Затем переоделся сам и даже надел медицинскую шапочку, а повязанная марлевая повязка скрыла всё лицо. Теперь он был готов встречать живодера, убившего его лучшего друга и десятки иных чаще всего невинных людей…
Зная его крутой нрав и крепкие лапищи, Оленин решил не рисковать и приготовил  для встречи два пистолета и даже одну гранату. А у входных дверей подвесил видеокамеру и  ещё проверил,  включается ли  мощная электролампа над входом в морг. Еще одну видеокамеру он установил в операционной…
Ближе к вечеру неизвестные люди, причем одни и те же,   на одной и той же машине,  стали привозить в морг  гробы с телами стариков. Оленин  лишь смотрел, как они затаскивали гробы, устанавливая их рядом с операционной.
– Это были последние,   – сказал  вскоре один из грузчиков. – Крышки сам откроешь.
И они уехали.
В полночь раздался стук в дверь.
Оленин  чуть приоткрыл дверь…
– Свои,   – раздался знакомый  голос прозектора.
И тогда Петр,  открыв дверь,  схватил  свободной  рукой прозектора и буквально втащил его в помещение морга.
Тот сразу  всё понял и, цепко обхватив Оленина, стал подбираться крепкими руками к его горлу. Еще бы немного и Петру пришлось бы плохо.
Тогда Петр прямо через штанину  выстрел прозектору в ступню, а когда тот, рефлекторно разжав горло Оленина,  то и во вторую.  Затем хладнокровно последовали выстрелы в предплечья обоих  рук…
После чего Оленин с трудом затащил прозектора в его же операционную и  еле забросил уже безвольное, но крупное тело на операционный стол. 
Чуть передохнув, он  привязал к столу  руки и ноги убийцы и садиста, делая его  практически неподвижным.
– Есть желание поговорить?  - спросил Петр.
– Вряд ли ты меня отпустишь, так что не вижу смысла беседовать с тобой…
– Согласен…  А как у тебя с болевым порогом?
– Потерплю…
– Ну что же, тогда начнем…  – и Петр взял в руки, привезенную им  с собой импортную столярную пилу.
Через десять минут прозектор согласился поговорить…
Петр сделал укрупнение, чтобы разбрызганная по полу кровь не попала в кадр, затем включил видеокамеру и стал задавать  вопросы… Последним был вопрос о наркотиках, которыми он должен был сегодня заполнять гробы…
– А их разве еще не привезли?  – спросил прозектор.
– Пока нет…
– Тогда жди…  Эти ребята  никогда не опаздывают…
Оленин остановил запись, затем снял и убрал в карман саму камеру. И уже после этого достал знакомый нам уже шприц и ввел содержимое еще одной ампулы в тело прозектора…
– Что это?   – спросил тот.
– Чтобы ты не умер раньше времени…
Через несколько минут у входа в морг раздался автомобильный сигнал.
– Сколько их?
– Как правило,  трое…
– Кто принимает груз  сторож или ты?
– Я…
– Тогда полежи, я сам  их встречу…
Оленин сначала заглянул в монитор, на который транслировался сигнал  записи того, что происходило  у входа в морг.
Машина гостей была под самой дверь. Это был небольшой микроавтобус, наполовину загруженный коробками.
 Двое людей, явно восточной национальности, находились внутри, а третий с коробкой в руках  уже стоял прямо перед входом в морг. По их внешнему виду Оленин понял, что это и есть те самые восточные люди, которые приезжали в гости к капитану Зайцеву…
 Петр убрал в свой вещмешок миниатюрный монитор и пошел открывать дверь.
Однако, прежде чем открыл, он заранее вытащил чеку из гранаты  и лишь после этого впустил того, кто был с коробкой, сам же при этом, оставаясь за дверью. Затем выждав пару секунд, он бросил гранату в фургон микроавтобуса, прикрывая входную дверь
Тот, кто заносил коробку,  не мог всего  увидеть того, что происходило у него за спиной, да яркий свет в коридоре слепил глаза. Зато последовавший за этим взрыв,  явно привел его в недоумение, которое разрешил Петр, ударив его так, что он потерял сознание. 
Затем Оленин   снова открыл дверь и  убедился, что  оба поставщика мертвы, а затем снял и убрал в карман  вторую видеокамеру.
После этого, забрав еще живого поставщика, свои вещи и  пилу, погрузил всё в свою машину и через пять минут находился за сотню метров от морга. 
Уже в машине, Оленин  ввел так называемую «сыворотку правды»,  пришедшему в себя поставщику, чтобы   узнать, откуда, каким образом  и через  кого наркотик поступает в эту часть России.
Поставщик оказался упертым, очевидно боясь за свою судьбу. И тогда Петр вколол ему вторую дозу сыворотки, которая в результате  помогла ему расслабиться.   Он успел сообщить, а Петр записать многое,  пока тот не умер прямо в  его машине.
Оставив на дороге тело,  Оленин с чувством выполненного долга по отношению к майору Долохову, теперь ехал в знакомый нам полк,  с которого-то, собственно, и началась вся эта одиссея. Ему хорошо заполнилась та часть разговора полковника Нефедова с фельдшером Раечкой,  в которой он говорил, что «Снайпер» лично доложил ему об убийстве им Оленина…
Теперь Петру оставалось найти «Снайпера»…
И еще, не менее важное… Петр, имея достаточно показаний,  уже не сомневался, что главным распорядителем  на этом участке наркотрафика был  именно командир полка Нефедов.  И Оленину теперь очень хотелось заглянуть  в компьютер полковника, который ещё  не знал о том, что ночью происходило в морге,  вдобавок, был  лишен и контакта с фельдшером Раечкой. Всё это могло его не на шутку встревожить.
Именно этим и решил воспользоваться  Петр Оленин.
– Полковник Нефедов? Это вас капитан Оленин беспокоит.
– Живой? Что тебе, капитан,  нужно?
– Это не мне, это тебе, полковник, нужно то, что есть у меня.  Но только  одно небольшое условие. Приезжаешь на встречу один…
– Предположим. Но я хочу знать, что тебе нужно  лично от меня?
– Если честно, то денег! И чем больше, тем лучше… Поиздержался я тут, понимаешь, пока меня с того света вытаскивали…
– Где встречаемся?
– В предгорье.  На 32 километре есть правый поворот на дорогу, что ведет к заимке  охотничьей.  Да и до границы оттуда рукой подать. Если пойдет что-то не так, то знай, что весь твой товар взлетит в воздух вместе с избушкой…
– Мне нужно несколько часов, чтобы собрать деньги.
– Три часа,  думаю, будет достаточно.

Но уже через час из ворот полка, которым командовал полковник, выехал джип за рулем которого сидел Нефедов,  а за ним шли  четыре  тяжелые автомашины с автоматчиками.
Петр проводил их взглядом и подошел к дежурному на КПП.
Старший сержант, замещающий временно дежурного офицера, первым узнал Оленина.
– Здравствуйте, товарищ капитан, а нам сказали, что вы погибли…
– Значит,  жить буду долго. А не скажешь, куда это солдатиков повезли.
– Погранцам помогать. Какой-то зэк опасный сбежал. Будут лес прочесывать.
– Понятно. Начальник штаба у себя.
– С утра был в полку.
– Благодарю тебя, старший сержант за службу.
Через десять минут, Оленин входил уже в кабинет  начальника штаба полка полковник Добронравова.
– Петр, как ты сюда прошел?
– Здравствуйте, я ваша тетя.  Нет  бы обрадоваться, что друг живи и здоров…
– Извини… Смотрю хромаешь. Видно крепко тебе досталось.
– Сам не знаю, как жив остался. Но я не за  соболезнованиями  к тебе пришел.  Интересное кино  хочу тебе показать.
И  Оленин дал возможность Добронравову  увидеть и услышать весь диалог фельдшера Раечки с полковником Нефедовым.
– Так выходит, что именно полковник Нефедов и стоит за всеми этими смертями… –  понял начальник штаба.
– Выходит… А ты его  ещё и обо всем информировал…
– Прости… Слушай, а куда же он  тогда автоматчиков-то повез?
– Догадайся сам…
– Не иначе, как сам охоту за тобой начал? Добить-таки  решил. И что тебе, капитан, от меня сегодня  надо?
– Всего лишь дать возможность спокойно скачать все материалы, хранящиеся на  его компьютере. И я сразу уеду из вашего города.
– А эта запись?
Так уж и быть, оставлю тебе копию… Если кишка не тонка, то при желании ты сможешь завершить начатое дело. И получить уже свою очередную звездочку…  Если нет, то  пойму, но тогда за всеми фигурантами, вернуться уже наши люди…
– Пойдем,  Петр, у меня есть дубликат ключей и от его кабинета и  даже от сейфа.
Когда  они оба прошли в кабинет, то полковник Добронравов сначала открыл сейф, но кроме упаковок долларов там ничего больше не было.
Зато на столе, кроме служебного компьютера стоял открытым небольшой ноутбук.
Нефедов, как оказалось, особо и не шифровался. Или же внезапный звонок Оленина так его взволновал, что он не стал даже закрывать  программу, в которой работал.  Или же сказывалась его уверенность в своей полной безнаказанности.
Час ушел у Петра, чтобы скачать с него все содержимое и забрать деньги из сейфа.
А затем они распрощались. 
Далее Оленин уходил из области  на машине,  да еще и проселочными путями, чтобы  уже в соседней области воспользоваться услугами аэрофлота.
В полете, внимательно просматривая данные с ноутбука полковника Нефедова,  Петр понял, что «Снайпера»  ему придется искать в Москве. Все ниточки  контактов полковника-оборотня  вели именно туда…

Пока Петр Оленин  находится в пути, мы снова, на какое-то время, вернемся к Павлу.
Первый тревожный звонок зазвучал тогда, когда утром Павел обнаружил  просунутое под дверь извещение о  задержке им оплаты квартплаты и возможных штрафных санкциях
«То есть, по какой-то причине, – полагал он, – Диана не смогла или же просто не стала более оплачивать его жилье».
И это был удар, что называется, ниже пояса.  Павел уже привык к некоторой финансовой свободе и коммунальные расходы, как вы понимаете, не были прописаны  в его статьях расходов.
Отец Павел  решил, что пришло время объясниться,  и сам приехал к  Олениной  в поселок «Лазурный».
Но Фома  был предупрежден заранее и уже знал, что именно ему отвечать.
– Святой отец, каким судьбами в наши края? – начал  охранник.
– Хватит язвить, Фома. Лучше скажи мне, где Диана Федоровна?
– Утром уехала. Сказала, что сегодня вряд ли уже вернется… А ты, Павел, что… поторопился,  видно, сжечь  её лягушачье платьице?
– Слушай, следи лучше за воротами…
– Как скажите, ваше преподобие…
Павлу ничего не оставалось сделать, как сесть в свой внедорожник и вернуться в Москву.

Через час он уже входил в здание епархии, а еще через несколько минут круговорот бумажных дел увлек его настолько, что на некоторое время  отец Павел  даже забыл о свалившихся на него проблемах,  хотя и продолжал пребывать в состоянии этакой прострации.
Понять его состояние можно. Молодой священник уже, как я сказал чуть раньше, вкусил вкус своего род избранничества, которое и позволяло ему последний год вести относительно праздный образ жизни. Добавьте сюда его постоянный поездки по ночным клубам вместе с Жанной, где её все знали и денег за вход и напитки  не спрашивали. Павел даже предполагал, что у неё везде есть  некий открытый счет или золотая карточка…
И этот праздный образ жизни стал вскоре бросаться в глаза его собратьям.  И как тут не вспомнить известную пословицу,  что шила в мешке не утаишь…  Я так думаю, что лишь потом, как шило само все время себя обнаруживает.
И только Павел собрался погрузиться с головой в работу, как дверь его кабинета отворилась, и вошел  незнакомый красивый рослый  пожилой монах в мантии и с бриллиантовым крестиком на клобуке, что уведомляло о его епископском сане. 
Увидев, ошеломленного иерея, он  вдруг улыбнулся.
Тут Павел выскочил из-за стола, обозначил земной поклон после чего смиренно склонился под благословение.
Этим  незнакомцем  был епископ Женевской и Западноевропейской епархии РПЦ Арсений, имевший кафедру в Париже.
– Что за молодой священник занимает мой прежний кабинет? –  спросил он у подвернувшегося под руку епархиального секретаря.
– Он что-то успел  уже натворить?
– Действительно мог?
– Понавезут без роду и племени  за одни лишь за красивые глазки…
– Не уверен насчет красивых глаз, но взгляд у него достаточно пронзителен и ощущение такое, что он человек явно не по годам смышленый…  Так как его зовут?
– Отец Павел, – чуть изменив тон, продолжал епархиальный секретарь.   – Он сирота, окончил московскую семинарию по протекции своего сельского наставника отца Митрофана…
– Отца Митрофана?   Это не тот, что служит у вас в поселке «Лазурный»?
– Он самый…
– Старик ещё жив?  Мы вместе учились и я его хорошо знаю.  А, следовательно,  юноша, которого он рекомендовал достоин внимания…
– Вам, Владыка виднее… Если что, то забирайте его к себе в Европу. Будет у вас своя ходячая  христианская энциклопедия.
– Что ты имеешь ввиду?
– Память у него редкая. То, что раз прочитал или услышал, может в любое время дня дословно повторить. Хотя газетную статью, хоть всю Библию…
– Скажи откровенно, не иначе, как боишься, что он тебя подсидит…
– Ничего я не боюсь…
– Ладно, не дуйся, я пошутил. Но над твоими слова обещаю подумать..
Потом была теплая встреча епископа Арсения с митрополитом  Никоном. В какой-то момент Арсений спросил у митрополита о молодом священнике, которого встретил в своём бывшем кабинете.
– Это отец Павел… Недавно у нас.
– Женат?
– Целибат…
– Сам принял это решение?
– Таким пришел к нам из семинарии.  Цены бы ему не было, но по молодости увлекаем. Его бы в хорошие руки, а я немощен уже. Как только меня не станет его тут быстро в ничто превратят… Боятся, дураки, как возможного преемника. А в его проповедях  Слово Божие звучит, как истина из уст  младенца… Но только вот собратья её слышать не хотят… Они уже места делят, дожидаясь моей кончины.
– Я мог бы  забрать его к себе. 
– Буду тебе за это благодарен… Сейчас скажу, чтобы подготовили отпускную грамоту.
– И еще я хотел бы познакомиться с ним поближе…
– Так в чем проблема? Подъезжай завтра ко мне на обед. Там и познакомишься…
Утром следующего дня, встретив отца Павла, митрополит Никон попросил его соприсутствовать на обеде, где будет епископ Арсений. 
Павел согласно кивнул головой.
– Блесни там перед ним… Но, только  не заискивай…
Павел вернулся в свой кабинет. Всё ещё помня о своем первом конфузе в салоне Дианы Олениной, он в последний год очень много времени посвятил литературе,  философии и даже театру, а также судьбам всемирно известных поэтов и философов, драматургов и писателей. И сегодня он вполне мог считаться знатоком не только классики, но и самих классиков.
Почему именно на литературе он решил проявить свои незаурядные способности, спросите вы? Хотя бы потому, что тонкий бархат мантии вчерашнего гостя, небольшая и довольно изящная панагия на груди, его ухоженная бородка и мягкая речь, туфли из тонкой кожи, что успел разглядеть Павел, когда склонился перед епископом в земном поклоне, все это говорило о некоей утонченности натуры приехавшего из-за границы архиерея.
Так все и случилось, но поначалу епископ Арсений даже не замечал, сидевшего за общим столом молодого священника. Уже подали второе блюдо, близился десерт и Павел слегка запаниковал, думая, что о нем не просто забыли, а что он вообще здесь по какой-то  досадной ошибке…
И вдруг Арсений, в ожидании десерта, чуть откинувшись, начал читать малоизвестного французского поэта, родившегося в первой половине ХVIII  в семье простого кабатчика и служившего писцом у нотариуса.  Выбор поэта, как сразу понял Павел,  был не случайным.  Пьер-Жан Беранже, будучи из низов, стал  глашатаем свободы своего народа. И понятно, что имея кафедру в Париже, епископ Арсения являл  в сей момент не столько знание поэтической культуры пиитов Франции, сколько явно делал намек уже Павлу и на его возможное возвышение в самом ближайшем будущем, если конечно тот действительно «блеснет».
Итак, как я уже сказал, епископ начал читать:

«Священник наш живет умно:
Водой не портит он вино,
И, славя милость Бога,
Твердит племяннице (ей нет еще семнадцати):
Мой свет! Что хлопотать нам много,
Грешно иль нет в селе живут?
Оставим черту этот труд!
Э! Поцелуй меня,
Красавица моя!
Судить не будем строго!

Овцам служу я пастухом,
Я не хочу, чтоб им мой дом
Был страшен, как берлога.
Твержу я стаду своему:
«Кто мирно здесь живет, тому
В Рай не нужна дорога».
На проповедь зову приход
Тогда лишь я, как дождь идет.
Э! Поцелуй меня,
Красавица моя!
Судить не будем строго!

На этой месте епископ чуть запнулся, словно вспоминая продолжение,  и тут Павел  подхватил стих и в тон, заданный Арсением стал далее цитировать стихотворение.

Запрета в праздник я не дам
Повеселиться беднякам:
Им радостей немного.
У кабачка их смех и гам
Порою слушаю я сам
С церковного порога.
А надо – побегу сказать,
Что меньше можно бы кричать.
Э! Поцелуй меня,
Красавица моя!
Судить не будем строго!

Мне дела нет, что у иной
Плутовки фартучек цветной
Раздуется немного…
Полгодом свадьба запоздай,
До свадьбы Бог младенца дай –
Не велика тревога:
Венчаю и крещу я всех.
Не поднимать же шум и смех!
Э! Поцелуй меня,
Красавица моя!
Судить  не будем строго!

На каждый пир меня зовут,
Вином снабжают и несут
Цветов на праздник много.
Толкуй епископ, злой старик,
Что я чуть-чуть не еретик…
Чтобы на лоне Бога
Я в Рай попал и увидал
Там всех, кого благословлял,
Целуй, целуй меня.
Красавица моя!
Судить не будем строго!»

На последних строках митрополит Никона уже утирал платом, выступившие от смеха слезы, а, улыбавшийся епископ Арсений,  хлопал в ладоши.
– Браво, отец Павел! Думаю, что далее испытывать вас не имеет никакого смысла. Вы меня сегодня  воистину порадовали. И могу сказать, что вы действительно можете далеко пойти, если только вас тут с потрохами не съедят. И, если вы и далее будете благоразумны, то уже в самое ближайшее время станете служить в моей епархии. А пока, прошу вас, не дразните гусей…
– Ступай, отец Павел к себе, – обратился к нему митрополит Никон, – а мы с епископом Арсением еще поговорим. Может быть,  и не увидимся уже более с ним на этом свете…
И Павел, подойдя под благословение к Никону, покинул столовую.
Уже на следующий день Павел почувствовал, что отношение клириков епархии по отношению к нему изменилось и, что странно, явно  в лучшую сторону. Не иначе, как это было следствием его вчерашнего обеда с двумя правящими архиереями. Следовательно,  отцы действительно держали носы по ветру…
Не ведал Павел и того, что накануне во время встречи со святейшим Патриархом, уже в самом конце беседы, епископ Арсений вдруг обратится к Патриарху с личной просьбой.
–  В областной епархии есть один молодой священник Павел Уваров. Он сирота, обладающий с детства уникальной памятью… И до сего дня находился под рукой правящего митрополита Никона. Именно Никон и попросил меня позаботиться о дальнейшей судьбе этого иерея…
–  Уваров? Этот тот, кто знает дословно всю Библию?
–  Да, Ваше Святейшество… Но и не только Библию. Он своего рода уникум…
–  Понятно, решил им удивить просвещенную Европу. Никон уже дал ему отпускную грамоту?
–  Да, Ваше Святейшество…
–  Хорошо. Тогда оставляй её и своё прошение у моего помощника. Я думаю, что в самое ближайшее время мы решим  вопрос о его переводе на твою кафедру.  Ты мне еще вот о чем скажи, что у вас на приходах, что с численностью прихожан? Особенно молодежи?  А то у нас идет резкий отток прихожан из их числа.
– Этому, Ваше Святейшество, есть, как мне видится, объяснение. Молодежь сегодня живет в ином, более ускоренном ритме жизни, который задается им сызмальства, как компьютерными играми, так и  средствами массовой информации, где весь текст телеведущими механически проговаривается в явно ускоренном темпе.  Мы же, в своем богослужении,  видимся им этакими заторможенными мастодонтами. И после посещения нескольких служб, им у нас становится просто скучно. Зато, оставшиеся в храмах, становятся нашими верными помощниками и опорой.
–  Возможно, что ты в чем-то и прав, брат Арсений…  Ладно, возвращайся к себе в Париж. Думаю, что через две недели получишь  своего уникума…
–  Поверьте, Ваше Святейшество! Это не просто уникум. Он еще действительно молод, однако я не исключаю, что в один прекрасный день он явит себя, как прекрасный проповедник, способный  зажигать сердца молодежи.
–  Дай-то Бог… А из какой он среды?
–  Как говорили раньше, из рабоче-крестьянской. Потерял родителей в день своего рождения. Воспитывался в детском доме. Затем бабкой-травницей и окормлялся отцом Митрофаном из поселка «Лазурный». От него же и получил рекомендацию для поступления в московскую семинарию.
–  Так может быть его в Париж не отдавать? Нам и самим такие нужны…
–  Как решите… Все приму за Божию волю…
– Молодец, за это и ценю… Получишь ты своего сироту… А теперь ступай.
Епископ Арсений перед своим отъездов во Францию еще раз встретился с отцом Павлом. Они занялись оформлением для него заграничного паспорта, потом вместе отобедали и при расставании Арсений дал ему конверт в котором были деньги на дорогу.
Да, чуть не забыл сказать, все эти дни, отец Павел всячески избегал общения с Жанной. Он уже понимал, что выбор, который пал на него, обязывает его к служению более важному, чем было до сего дня, когда после исповеди на утреннем богослужении он спешил в епархию, где занимался редактированием речей правящего архиерея и  ведением его личной документации. Более того, он даже сменил сим-карту на своем мобильном телефоне, чтобы и сами звонки более не напоминали ему о её существовании.
И еще о чём следует упомянуть:  последние месяцы  он вел ещё и дневник Владыки, тщательно записывая  в него  воспоминания митрополита Никона. Будущая книга получалась искренней, доброй и в меру назидательной. Им оставалось ещё записать воспоминания последних нескольких  лет его жизни и рукопись можно было бы готовить к сдаче в печать…
Для этого Владыка даже попросил Павла эти несколько дней не покидать епархию, ночуя здесь же, чтобы иметь возможность в любой  момент призвать Павла и наговорить ему новые факты своих воспоминаний. 
Лишь в пятницу Павел, впервые за всю неделю  покинул епархию и вернулся через два часа, привезя из Московской Патриархии указ о своем переводе в Женевскую и Западноевропейскую епархию.
Никон, не поднявшийся в тот день с постели, услышав об этой радостной новости, прослезился.  Не мог передать слов своей благодарности и, ошеломленный полученным указом,  Павел.
Они вместе выпили по этому случаю по два стакана чая с любимыми архиереем пирожными бизе и, воодушевленные, продолжили работу, а  уже ближе к вечеру того же дня Владыка сказал, что можно поставить жирую точку в его воспоминаниях.
Затем, почувствовав, что силы оставляют его, Владыка попросил  отца Павла накануне воскресного богослужения  его  исповедовать, а с утра придти и причастить Святыми дарами, что и было благоговейно и с любовью  исполнено.
В тот ясный и солнечный воскресный день, ближе к полудню, Владыка неожиданно обратился к Павлу с просьбой  вновь прочитать ему по памяти «Исповедь» блаженного Августина. 
И под слова этого родоначальника христианской философии,  с блаженной улыбкой на устах, отошел в мир иной…

Этим же воскресным днем  в Москве приземлился самолет, на котором домой вернулся  Петр.
Ближе к обеду такси доставило его к воротам родной части…
Часовой на КПП был новенький и не знал, кто такой капитан Оленин, который к тому же был в штатском, а потому позвонил  напрямую командиру части генералу Сидорову.
Отдыхавшие или игравшие в волейбол офицеры  части были удивлены, увидев генерала, который трусцой бежал в сторону контрольно-пропускного пункта.
Сидоров действительно бежал, бежал впервые за последние годы, бежал, как мальчик, правда,  чуть задыхаясь и с глазами полными слез, потому, как все еще не мог поверить в то, что там, у ворот, стоит, вернувшийся живым,  Петр Оленин…
Зато офицеры полка, когда вскоре увидели, что рядом с Сидоровым шагает живой, но с палочкой в руках,  капитан Оленин, то сами тут же бросились им навстречу. Более того, они подняли Петра на руки и далее несли на руках до домика генерала, скандируя: Слава, слава, слава…
Уже через час в полк приехал и генерал Говоров.
После того, как Петр хорошенько пропарился в бане,  они  вместе помянули майора Долохова, а уже потом Петр неторопливо поведал им о том, что с ним произошло, показывая добытые доказательства и признания. После его рассказа становилось понятным, что ключевые фигуры этого наркотрафика находятся все-таки в Москве, как и загадочный «Снайпер», найти которого и наказать было уже делом чести для обоих генералов. А то, что касается самого Петра, то оба генерала чуть не в голос, приказали ему завтра с утра явиться для полного медицинского обследования в военный госпиталь. Туда же, на следующий день к нему приехала и Диана, которой Говоров сообщил о благополучном возвращении Петра домой после выполнения им важного задания.
Она вошла в палату, когда Петр спал.
И целый час просидела рядом довольная уже одним тем, что сын рядом, что он жив…
Когда Оленин открыл глаза, то увидел Диану.
– Мама…  Со мной все в порядке, просто нужно немного восстановить силы.
– Я знаю, мне Говоров сказал...  Но ты лучше помолчи пока, восстанавливай свои силы.
– Как Мелена?
– Она все еще не сняла траур по Долохову.
– Жаль, что так случилось. Хорошая была бы пара… Отец знает, что я здесь?
– Нет!  Не хочу его здесь увидеть.
– Это твое право…
– Тебе принести в следующий раз что-нибудь?
– Нет, тут всё необходимое есть. Ты не знаешь, Ксения все еще у него?
– Я знаю только, что она оставалась в Москве, когда он в последний раз уезжал за границу.
– Понятно. Может быть, вам пора просто развестись?
–  В моем возрасте уже не хочется людей смешить.
– Я после выхода из больницы уйду в отпуск. Хочу пожить в нашем поселке, а если хочешь, то потом поедем вместе куда-нибудь в Европу. Сама решишь в Англию или во Францию.
– Во Францию я с тобой, пожалуй, что съездила бы. Давно хотела увидеть Лувр.
– Значит, считай что договорились. Можем взять с собой и Мелену. Пора ей снимать траур, а то так и крыша может поехать…
– Я ей сегодня же скажу о твоем предложении. Думаю, что она согласиться поехать с нами.
И, поцеловав сына, Диана покинула его палату.


А Павел  Уваров в это же самое время уже буквально летал, в предвкушении перспектив, которые перед ним открываются.
Единственное, что его в столице еще задерживало, так это подаренная ему квартира, которую надо оплачивать вне зависимости от того,  живешь ты в ней или нет.
И этих денег у Павла, естественно,  что не было.
Через неделю знакомый риэлтор позвонил Диана Олениной и сообщил ей, что квартира Павла выставлена на продажу.
– Покупайте за выставленную  цену, но только  на себя. Я не хочу, чтобы в документах  на стадии купли-продажи мелькала моя фамилия…
– Она продается с мебелью…
– Очень хорошо…
– Ты что-то покупаешь себе? – спросила Мелена, которая гостила у неё в поселке «Лазурный».
– Да, небольшую уютную квартиру для себя. Хочется уже и в Москве иметь свой уголок. К тому же Петр вернулся, вдруг он решит жениться и приведет домой свою жену…
– Когда он сюда приедет?
– Через пару дней… Хочет пожить тут немного, а потом уже все вместе полетим в Париж…
– Тогда, подруга, я тебя на некоторое время покину… Мне нужно успеть побегать по магазинам, а то и лететь-то в Париж не в чем.
И вскоре Мелена оставила Диану одну.

Кстати, именно через пару дней из Москвы в Париж  должен был вылетать и Павел.
Сегодня он решил еще раз испытать свою судьбу, то есть, постараться увидеться и объясниться с Дианой. И ближе к вечеру его машина направилась в сторону поселка «Лазурный».
Единственное, что никак не ожидал Павел, так это того, что вслед за ним будет ехать Жанна, которая также решила именно сегодня,  наконец-то  узнать, кто же является новой пассией, приглянувшегося ей, священника.  Она ехала за ним до самого поселка на мотоцикле и в шлеме, да  Павел и не обращал на мотоциклиста, следовавшего за ним, никакого внимания.  Он думал о том, что будет говорить Диане, чтобы вновь добиться её расположения.  Его  машина въехала в поселок, когда уже стемнело.  Павел загнал  свой  внедорожник в гараж, а  затем прошел в свой дом, даже не посмотрев в сторону охранника Фомы, который, увидев священника,  отключил охранную сигнализацию на его участке и в доме.
Метрах в пятидесяти от дома отца Павла заглушила мотор своего мотоцикла и Жанна.  А затем стала искать подходы к одиноко стоявшему на берегу реки дому священника.
Павел в это время уже забрался на второй этаж и стал внимательно всматриваться в территорию соседнего с ним участка. Увидел Серафима, сидящего у берега, а затем и свет в верхнем окне второго этажа. Он хорошо знал расположение комнат в особняке Олениных и сразу понял, что свет пробивается через  плотные, но не до конца сдвинутые, шторы спальни Дианы,  а это могло означать, что хозяйка дома.
В свою очередь и Жанна, воспользовавшись тропкой, что была протоптана  вдоль  берегу реки,  уже смогла подойти почти вплотную к дому отца Павла. Но вдруг створки окна первого этажа  распахнулись, и она увидела Павла  уже в одних плавках, спрыгнувшего на землю.
Жанна притаилась, наблюдая за тем, как Павел прошел  к реке, а затем вошел в воду и поплыл  в сторону соседнего участка.
Девушка достала фотоаппарат и, найдя прорезь в высоком заборе, стала фиксировать все последующие шаги своего духовника.  В частности то, как он притащил откуда-то высокую лестницу и приставил ее к открытой веранде второго этажа.
Теперь, для того чтобы иметь возможность увидеть все последующие действия молодого священника, Жанне  и самой пришлось раздеться, чтобы вслед за Павлом войти в воду и оказаться на территории соседнего участка.
Павел знал, что дверь на веранду в это время года никогда не закрывалась,  и  он очень быстро оказался у дверей спальни Дианы. Сердце молодого священника билось так, словно готово было от стыда выскочить из груди этого, поддавшегося своей страсти, «целибата». Но отступать было поздно, завтра вечером самолет доставит его в Париж и еще неизвестно, увидит ли он хотя бы еще раз ту, что возлюбил с момента их первой встречи. И пламя той еще юношеской любви теперь распалило его так, что открыв одной рукой дверь, второй рукой  он вынужден был прикрывать свой возбужденный детородный член.
Диана уже лежала в постели и естественно, когда услышала, что распахнулась дверь её спальни, отнесла это на  счет сквозняка… И, отложив книгу, что держала в руках, все же не поленилась встать с кровати, чтобы затворить дверь.
Тут она увидела голого и пунцового Павла.
 – Господи, как же он похудел,  –  была ее первая  мысль.  – Никто не ухаживает за ним так, как это делала я.  –  продолжала думать она, созерцая это божественное изваяние живой плоти по которому уже так истосковалась.
–  Прости меня, Диана, но я вправду не знаю, чем я смог прогневать тебя…  –  начал оправдываться Павел в то время, как  его бил озноб, этот предвестник  нашей распаленной похоти.
–  Лучше ничего не говори. Ибо один обман повлечет за собой необходимость в следующем… Но тебе лучше покинуть мой дом…
Тут Павел буквально рухнул на колени.
–  Я так несчастен…
–  Не сомневаюсь, –  произнесла, стараясь казаться неприступной,  хозяйка особняка.
–  Ты не можешь так поступать со мной, –   говорил  в ответ Павел, а сам на коленях уже начал двигаться в ее сторону. –  Ты  знаешь,  как я тебя люблю.
–  Остановитесь, отец Павел  и  дальше ни шагу.
–  Я сейчас уйду. Но знайте, что завтра я уезжаю из страны и, быть может,  мы больше никогда не встретимся.  Я  и пришел-то  лишь, чтобы  примириться и попрощаться с  вами. Сказать, что там, вдали от тебя, я каждый день буду умирать от  своей любви.
– Это я во всем виновата, что не выгнала вас в ту нашу первую ночь. Зачем я только позволила себе сжалиться над вами…
–  Вы сказали сжалиться? Значит, вы  никогда не любили меня, а лишь тешились со мной?
–  Замолчи и не разрывай моё сердце…
–  Я, с младенчества лишенный родительской любви,  искренне считал, что на свете появился  наконец-то человек, который полюбил этого безродного найденыша… Зачем же мне тогда чего-то добиваться в этой жизни, если в нет, не было и не будет любви…  Зачем же мне тогда вообще жить?
Павел был уже совсем рядом с Дианой и протянул к ней свои руки, но женщина чуть отпрянула, но потом увидела полные слез глаза священника, который начал ей рассказывать о том, как  его сделали духовником дочери мэра и  про то, как она угрозами суицида заставила его лечь с ней в постель…
Этого  признания Жанна, стоявшая за окном,  не слышала, но ее фотокамера, включенная в режиме  видеосъемки, фиксировала момент этой встречи.
…Вот Диана уже безвольно опустилась на кровать,  и Павел подсел рядом, продолжая ей что-то говорить, размазывая по лицу слезы и одновременно, склоняя свою голову ей на плечо…
Слезы подступили к горлу и самой Дианы. Она вдруг поняла, что Павел стал лишь жертвой шантажа  смазливой и не по годам распущенной  дочери мэра. И в тот момент, когда она уже готова была и сама прижаться к этому теплому и так знакомому телу, Павел неожиданно встал.
–  Ну вот, я сделал своё признание и понимаю, что более не достоин ни вашей заботы, ни… 
И даже сделал шаг в сторону балконной двери…
–  Постой… –   вдруг  в сердцах произнесла Диана. –  Я не могу,  чтобы ты ушел  с чувством  горечи,  чтобы не отблагодарить тебя за то счастье, что ты мне некогда доставили…  Я говорю не о наслаждении, а о том тепле и о том  человеческом счастье, что ты сумел мне доставить…
И вот она уже сама не в силах сдержать свои слезы.
Теперь Павел делает ей шаг навстречу, нежно принимая в свои объятия…
И она ответила на эту нежность, прижимая  в ответ его горячее тело к своему пробудившему от сна сердцу…

Через полчаса охранник Фома неожиданно увидел силуэт  девушки, которая в одном купальнике спешила в сторону реки. И был этим изрядно удивлен, а когда через несколько минут увидел и почти голого священника,  также направляющегося к реке, то был  уже и явно озадачен увиденным.
Из некоторое время из размышлений его вывел звук мотоцикла, подъехавшего к воротам особняка. 
Фома вышел узнать, кто пожаловал.
Когда мотоциклист снял шлем, то Фома увидел юную девушку с густой копной ниспадающих волос. Вот,  правда, волосы были явно мокрыми.
«Так вот значит,  чей обнаженный силуэт я видел,  – подумал охранник. – Интересно знать, что она делала на территории особняка Олениных?»
–  Вы мне не подскажите…
–  Что именно? – спросил в ответ охранник.
–  Понимаете, я тут  заблудилась,  а ночь такая тихая и вода теплая, что я даже полезла искупаться, а затем  сама не заметила, как течение вынесло меня к вашему участку.
–  Бывает… И что бы вы хотели?
–  Знать, где именно я оказалась и если не секрет.
–  Это поселок «Лазурный»,  а трасса на Москву в пяти километрах отсюда.  Вам нужно будет  взять вправо, а затем через сотню метров сделать разворот и уже далее ехать на Москву.
–  А чей этот милый особняк? Или это тайна за семью печатями?
–  Тайны здесь никакой нет. Этот особняк принадлежит семье банкира Оленина.
–  Спасибо… Так, говорите через пять километра я буду на трассе?  Еще раз спасибо… А  вам никто не говорил, что вы очень даже миленький… Как-нибудь приеду сюда еще раз и научу вас целоваться, а то вы весь зажатый какой-то…
И тут же чмокнула Фому в щеку, а затем вскочила на свой мотоцикл и умчалась,  словно это была фея из какой-то волшебной сказки…  Охранник  настолько прибалдел, что  даже забыл про то, что совсем недавно видел  на территории охраняемого участка раздетого священника.

Мы же вернемся к Петру, которого накануне выписали из военного госпиталя.  Его основательно подлатали, но про надежду на оперативную работу  не только за границей, но и в родном отечестве,  врачи сказали забыть на всю оставшуюся жизнь.
Спорить с этим заключением было бесполезно, так как ранение в ногу и неквалифицированная медицинская помощь заставили его теперь ходить с тростью.  Конечно,  можно было бы поехать за границу и подлечиться у тамошних докторов, то есть, заменить раздробленный кусок на  искусственную вставку, но это все одно, что мертвому припарки делать. От трости можно будет, со временем, и отказаться, но к оперативной работе он был уже явно непригоден.
Вскоре Сидоров пригласил его к себе. Там уже сидели генерал Говоров, полковник Савушкин  и генерал Катасонов, который и вручил Петру  третий орден, а генерал Сидоров поздравил ещё и с присвоением ему  внеочередного звания майора.
– Спасибо вам, майор Оленин, за то, что вы за  столько короткий срок службы в рядах армейской разведки сумели оказать неоценимую помощь родному Отечеству,   – начал Катасонов. – Ваш аналитический ум и опыт работы  может быть востребован уже в нашем ведомстве, если вы согласитесь перейти на службу в аналитический отдел Федеральной службы безопасности России…
Генералы Сидоров и Говоров, а также полковник Савушкин переглянулись. Сказанные Катасоновым слова могли лишь означать то, что Петр так и не посетил здание на Лубянке, куда его уже зазывал генерал Катасонов.
– У меня есть два месяца отпуска. Я обещал, что свожу мать в Париж, потом  обязательно встречусь с отцом.  И лишь после этого буду решать о том, чем мне заняться дальше…
– Мы вас и не торопим,  – сказал Катасонов и встал из-за стола. –  Я поеду на службу, а вы уж тут, пожалуйста, без меня празднуйте его награждение.
После того, как генерал ФСБ Катасонов ушел, в кабинете Сидорова какое-то время стояла  полная тишина.
Старшие офицеры  действительно боялись, чтобы  у разведчика  Оленина,   уже дважды  объявленного покойником,  не слетела голова  с катушек по той лишь причине, что руководство ГРУ просто списало его со счетов, отгородившись от лучшего  разведчика  очередным званием и повешенной пенсией вследствие его последующей профессиональной непригодности…
– Что умолкли, господа генералы?  – раздался в этой  гнетущей тишине голос Петра. – Думаете,  не наломает ли Оленин дров на прощение? Не дождетесь…
Генералы вздохнули с облегчением.
– Петр, есть у нас одно предложение  для тебя… – начал полковник Савушкин.
– Что прикажите, но только уже после моего возвращения из Франции. Просто я маме эту поездку пообещал… А теперь давайте все же обмоем  мои новые погоны…
После этих слов Сидоров встал и широко распахнул дверь своей комнаты отдыха.
Оленин увидел богато накрытый стол, а потом перевел взгляд на старика-генерала Говорова, у которого глаза были уже на мокром месте.
– Тогда, господа-генералы, прошу вас к столу, – сказал он и улыбнулся так, как умел улыбаться только Петр Оленин.

Через три дня Петр Оленин, Диана и Мелена уже спускались с трапа самолета, приземлившегося в аэропорту «Шарль де Голь»…
Кстати сказать, именно в Париже, в старинном замке, переделанном под гостиницу, из утренних новостей они  узнали, что Эдуард Сергеевич Оленин выставил свою кандидатуры на выборы  президента России.
– Он тебе об этом говорил?   – спросила Мелену подругу.
– Нет, в первый раз слышу, – ответила Диана.
– Представляешь, а вдруг  ты станешь первой леди страны… – тут же начала фантазировать Мелена.
– Увольте, это уж как-нибудь без меня…
В дверь номера постучали и, после разрешения, на пороге появился Петр.
– Мама, тетя Мелена, доброе утро! Вы уже вероятно слышали последние новости про отца, – вопрошал их Петр, видя включенный телевизор.
– Да, – ответила Диана. – Мне только одно не понятно, чего ему  в этой жизни  всё еще не хватает?
– Скорее всего, власти…  – ответил Петр и добавил: – Однако, мои дорогие, пора спускаться вниз. Нас  уже ждет такси и  экскурсия по Лувру.

В этот же день и тоже в Париже предстал перед епископом Арсением и Павел всё в той же, подаренной ему Дианой,  белоснежной рясе.
Он был принят  им очень радушно. К тому же Павла сразу поразила  подборка довольно редких  книг в личной библиотеке Владыки, обильная и изысканная европейская еда, которую его пригласили вкусить вместе с правящим архиереем и переданная ему после обеда банковская карточка,  с помощью которой молодой священник мог прикупить светскую одежду и даже посещать  некий закрытый клуб.
Принимая из рук Владыки банковскую карточку, Павел процитировал  уже знакомого нам Горация: «Carpe diem quam minimum credula postero».
–  «Пользуйся каждым днем, как можно менее полагаясь на следующий…»  – повторил эту же цитату, но уже на русском языке епископ Арсений. – Согласен, что это очень уместная фраза.  Мой, юный брат, перспектива, которая открывается перед вами,  кому-то из ваших собратьев может показаться  даже ошеломляющей. И некоторые из них могут  даже начать доискиваться истинной причины моего к вам расположения. Поверьте, что эта доброта сугубо отеческая и доверьтесь мне, как вашему будущему путеводителю.  Мой  личный секретарь, отец Геннадий, на днях передаст вам все дела, а сам вернется в Россию…
– Надеюсь, что не я являюсь тому причиной?
– Боже упаси. Причина с момента сотворения мира всегда одна и та же. И  также банальна, как сам мир… Может быть сами назовете её?
– Женщина?
– Именно женщины, улавливающие наших собратьев в свои сети…
Петр, очевидно,  и сам,  нечто вспомнив, неожиданно покраснел.
– О, да я смотрю, что и ваше сердечно  уже принадлежит кому-то из них.
– Это все в прошлом, Владыка…
– Надеюсь, что это так!  Мой водитель Сергей  сейчас отвезет вас в квартиру,  в которой вы и будет проживать.  Затем, он повозит вас по магазинам, чтобы было чем заполнять полки и холодильник вашего нового обиталища. И не очень стесняйте себя расходами, на вашей карточке достаточно средств, чтобы сделать вас вполне независимым…
– Я даже не знаю, как мне вас благодарить, Владыка… – произнес Павел, опускаясь перед ним на колени, целуя руку.
– Благодарить нужно только Бога, а то, что касается меня…  Очень надеюсь, что все мои поручения и просьбы будут выполняться вами прилежно, неукоснительно  и без обсуждения.  Далее,  уже, как вашему духовнику,  вы  без ложного стеснения откроете мне  помыслы и тайны своего сердца не столько, как опытному врачу, сколько, как любящему старшему брату, всегда готовому придти на помощь.  Так же я хотел, чтобы между нами не было недомолвок, которые со временем могут привести к  недоверию, а затем и к предательству. Поэтому, если вам что-то будет непонятно, то лучше лишний раз переспросить… Ну, а теперь ступайте. И… лучше будет если вы всё-таки снимите и оставите рясу здесь, чтобы никого не смущать, когда вы будете на себя что-то примерять из предметов вашего личного туалета… Кстати, доверьтесь вкусу моего водителя, он  хоть и молод, но в модных ныне вещах, да и во многом ином знает толк…
Тут  лицо отца Павла снова стал пунцовым.
На этом они распрощались.
Павел вышел из кабинета епископа Арсения на ватных ногах. У него было такое ощущение, что он, как в сказке, ухватил за хвост щуку, которая теперь будет выполнять все его пожелания.
Он вышел во двор и рядом с машиной епископа увидел и его личного водителя. Сергей был чуть моложе его, но примерно одного роста, явно хорошо сложен, со вкусом одет и… даже приятен лицом.  Когда они чуть позже разговорятся, то Павел узнает о том, что родная бабка Сергея Оболенского была в близком родстве с потомками князей Оболенских, а  мать учительницей русского языка и литературы. Зато отец  у Сергея был  капитаном французской армии. В результате на свет появился крепыш с русскими корнями и с утонченными чертами лица истинного француза.  Когда мальчик родился, то именно епископ Арсений  окрестил его в православную веру, а когда юноша вырос, то, зная его любовь к машинам,  он предложил юноше стать  его личным водителем, тем более, что почти все машины епархии относились к категории представительского класса.
Ездить за ними по квартирам и магазинам мы с вами не станем.  А вот когда Павел вошел в квартиру, в которой ему предстояло какое-то время прожить, он был явно не в своей тарелке. Место, точнее район, где его поселили,  был одним из самых элитных в Париже и назывался богемным кварталом Монмартра.  Он внимательно оглядел уютную квартиру и его в ней всё  устраивало. Правда, Сергей тут же предложил поменять кровать… Хотя и добротную полуторку, на которой скорее всего спал его предшественник,  на более просторную и двуспальную. Павел согласно кивнул головой. А вскоре, мило улыбаясь, а то и взрываясь от смеха  на весь салон,  Сергей наблюдал за тем, как Павел примерял и являлся себя перед ним в самых разных предметах одежды своего будущего  гардероба.
И уже под самый вечер, когда Сергей оставил машину в гараже епархии, они, хоть и усталые, но довольные, сначала вместе собрали  привезенную им кровать, а затем  распили бутылочку хорошего французского вина.  Вскоре Сергей уехал, а Павел завалился на эту самую кровать.
И даже когда он утром проснулся, то вставать не спешил, так как этот день был подарен ему, чтобы освоиться на новом месте и обустроить квартиру по своему вкусу. Вечером снова приехал Сергей, но был уже не один, а с епископом Арсением. Они привезли с собой большую корзину с едой и  изысканными напитками. Да еще в подарок и огромный настенный телевизор.  Пока Павел с Сергеем накрывали стол, Владыка внимательно рассматривал изменения, которые появились в квартире  и явно был  всем доволен.
А потом они вместе сидели за столом, пили вино и вкушали то, что послал им Господь…  Тосты в основном  говорил Павел, рассыпаясь благодарности за то внимание и любовь, которые на него неожиданно обрушились в Париже.
Затем вспомнили про привезенный подарок. И пока Сергей устанавливал и подключал телевизор,  в квартире какое-то время звучали  стихи, как на русском языке, так и на языках оригинала. Начинал всегда Владыка, а Павел подхватывал и это переплетение витиеватых строф древних пиитов, подслащенное глотками прекрасного виноградного вина, невольно захватывало дух, кружило голову и, медленно, но верно, подчиняло сознание Павла своему благодетелю. Ему, детдомовскому парнишке, лишенному внимания и любви,  начинала нравиться эта заграничная жизнь.  И он,  даже мысленно, уже не хотел возвращаться ни в  свою епархию, ни в храм, что оставил в поселке «Лазурный», ни к старику-священнику отцу Митрофану, равно, как  к Диане…
Расставаясь, Владыка Арсений сказал, чтобы отец Павел готовился к проповеди в ближайший воскресный день и, нежно поцеловав его, уехал.
На следующий день с раннего утра Павел пошел в католическую базилику Сакре-Кёр, которая  была видна из его окна.  Она стояла на вершине холма, вокруг которого собственно и разросся тот самый богемный  район, в  котором  его и поселили.  И, прогуливаясь, он узнал о том, что,  на этом самом месте,  в 272 году произошло то,  что потрясло тогда всю Францию. А случилось следующее:  за проповедь христианства, первый епископ Парижа св. Дионисий был обезглавлен на глазах беснующейся толпы.   А далее… обезглавленный христианский епископ, подняв с земли и взяв в руки свою отрубленную голову,  прошел с ней без малого 6 километров, поднимаясь на этот самый холм. Потрясенная  толпа, вместе с теми, кто  его казнил, завороженная чудом, которое совершалось у них на глазах,  молча двигалась за ним вслед… И уже на  вершине  холма святой Дионисий упал замертво. Это  место с той поры  стало называть, как Сен-Дени. То есть - Сердце Христово.
Потрясенный услышанным в базилике, отец Павел решил положить именно эту историю в  основу своей первой проповеди в Париже. Он был уверен, что прихожане кафедрального собора  вряд ли удостаивают своим вниманием удивительные события, которые почитаются  в   католической церкви.
 – Бог един, равно, как и единой была изначальная христианская вера народа в воскресшего Сына Божиего Иисуса Христа…  – начал свою первую парижскую проповедь отец Павел. – И если бы только не разделение церквей, произошедшее в основном по горделивому принципу: разделяй и властвуй… Но ведь и при этом разделении, например, святой угодник Божий Николай чудотворец  все одно являл и продолжает по сию пору являть милость Бога, спасая нас, оступившихся и заблудших,  от рокового падения, вне зависимости от того, в каком уголке земного шара мы  бы не жили и с каким религиозным  институтом  себя бы не соотносили.    То есть, если  люди, а главное, если их пастыри не станут и далее превозносить свои религии, а смиренно и равно принимать и право ближнего, поклоняться уже его святыням, то в мир вновь вернется всеосвящающая  теплота христианской любви. О, если бы  только отцы церкви услышали эти слова…
Эта мысль, дополненная  щедрым обилием точных, часто  ироничных, но удивительно добрых цитат святых подвижников веры и составила основу первой проповеди отца Павла в тот воскресный день. 
После того, как закончив проповедь, он прошел в алтарь, в храме всё ещё стояла полная тишина. Прихожане словно  оттаивали. Может быть, впервые за последние годы  они  вдруг обратили внимание на тех, кто стоял с ними в этот день  рядом и… улыбнулись ближнему, поздравляя друг друга с праздником Воскресения. Нет,  шквала аплодисментов, в тот день не была. Но эта благоговейная тишина была дороже всех аплодисментов Парижа…
Кто бы мог подумать, что судьба в этот же день и в тот же час приведет в этот кафедральный православный собор  Диану и Петра с Меленой.  Они, этот живой  сколок России, казалось бы,  оторванные от родной земли, случайно именно сейчас  и здесь оказавшиеся,  неожиданно  для себя почувствовали  некое умиротворяющее родство  душ всех  людей присутствующих в соборе.
Диана стояла и плакала, не скрывая своих слез. Она была рада, что этот мальчик, в трагической  судьбе которого была и частичка её вины, становился зрелым священником, к его словам уже прислуживались, они же проясняли наши туманные головы и отогревали хладные сердца.
Вскоре Петр, а вслед за ними Диана и Мелена вышли из храма. И какое-то время каждый все ещё вспоминал свои собственные встречи с соседом,  промыслительно ставшим глашатаем Слова Божьего в парижском соборе.
Петр их первую встречу на реке,  за которую ему стыдно и по сей день.
Мелена свою первую  чистосердечную  исповедь этому еще совсем молодому священнику,  в которой она признавалась во всех своих любовных романах…
Диана их  самую последнюю встречу, когда он  со слезами на глазах и, стоя на коленях, попрощаться с ней перед разлукой…
Утром следующего дня Диана, Петр и Мелена покинули Францию. Каждый из них  увидел в этой стране то, что хотел, но каждый, за эти же дни гостевания в Париже,  уже изрядно успел соскучиться по собственному дому. Так уж устроен человек: какими бы сладкими коврижками да на золотых подносах его тут не кормили. Как говорится, в гостях хорошо, а дома все одно лучше, да и коврижки вкуснее…
После службы отцу Павлу так и не удалось спросить Владыку о своей исповеди,  тот  куда-то торопился. И вот теперь молодой священник весь день был явно на взводе, ожидая слов правящего архиерея.  И было от чего волноваться.  Павел  позволил себе в проповеди явный намек на фарисейство собратьев. Чуть перефразируя известную поговорку, это может звучать  и так: попы разных конфессий нещадно дерутся, а у  всех холопов чубы трещат…
Но вот раздалась  мелодичная трель, и Павел поспешил распахнуть дверь перед гостями.
Епископ оказался не один. С ним был какой-то пожилой  француз, который, как только вошел, то  сразу же  начал пристально разглядывать молодого священника.
– Познакомься, отец Павел,  – начал Владыка. –   Это господин Левен, министр культуры. Он был сегодня на службе и  по секрету сказал мне, что у него закружилась голова от твоей проповеди…
– Да!  Это истинная правда…  – соглашался с его словами французский министр.
– Тогда что же мы стоим в дверях, проходите в квартиру, – сказал  смутившийся Павел.
В этот же момент на пороге показался и водитель епископа – Сергей. В его руках было уже две корзины. Одна продуктовая, а вторая… полная цветов.
– Этот скромный подарок за вашу проповедь… – начал господин Левен.  И вдруг неожиданно склонился перед священником, взяв его ладони и поднося их к своим губам…
Ошеломленный Павел искал глазами Арсения, но тот, наблюдая за этой картиной, лишь улыбался. Было понятно, что он очень рад тому, как развиваются события.
Сергей, передав корзины,  тут же вышел, сославшись на то, что ему необходимо что-то исправить в машине, и за стол они сели втроем.
Первый бокал епископ Арсений   предложил выпить за хозяина квартиры…
Павел  вновь покраснел…
– О, как это мило, – тут же произнес француз. –  Это, Владыка, такая редкость, что молодой человек в его возрасте еще способен смущаться. Наша молодежь  уже давно не такая…  Я слышал, что отец Павел вышел, как это у нас говорят, из весьма низкого сословия, но лишь благодаря своей воле и чистоте сердца являет собой  настоящий образец для духовного подражания молодежи. Я даже думаю, что мы сделаем несколько телевизионных передач,  в которых ваш протеже, Владыка, сможет явить народу Франции всю красоту Божественного  христианского Слога…
– Слова…  Хотя слога тоже будет правильно, – заметил епископ.  – Причем, заметьте, господин министр, что говорить он будет на вашем родном языке…
Павел лишь успевал поворачивать голову то в одну, то в другую сторону, слушая дифирамбы, которые сегодня звучали по его поводу.
– Тогда,  – продолжал  господин Левен,  – у меня будет еще одна просьба… Владыка, я хотел бы просить вас благословить отца Павла  быть духовным наставником моего сына… Ему семнадцать лет…
Министр что-то рассказывал, а Павел мгновенно вспомнил дочку мэра Жанну и все, что тогда между ними  произошло…
– Конечно, это для всех нам большая честь, – уже отвечал согласием Арсений.
Павлу лишь осталось кивнуть головой

Вернувшись в Москву  и  тепло попрощавшись с матерью и теткой, Петр первым делом поехал в свою часть. Генерал Сидоров был в госпитале на плановом обследовании, и он встретился с полковником Савушкиным.
– Здравствуй, майор! Я так понимаю, что ты немного отдохнул…
– Готов выполнить любое задание, хоть под прикрытием…
– Мне генерал Сидоров говорил, что  ты способен читать чужие мысли. Именно работу под прикрытием мы и хотим тебе предложить…
– Кем я должен стать на этот раз?
– Есть одна идея, которую очень хотелось бы проверить, – начал полковник Савушкин…

На следующий день, подъехав к крыльцу своего офиса, Эдуард Сергеевич увидел стоявшего сына.
– Пропустите его, – сказал Оленин-старший своим охранникам, показывай на Петра. – Он со мной.
И лишь войдя в свой кабинет, он с удивлением стал рассматривать сына, который был в гражданской одежде…
– А ты почему не в мундире? 
– Надоел он мне, хуже горькой редьки…
– Ты хочешь мне сказать, что тебя выперли даже из армии?
– Примерно что-то в этом роде…
– Я всегда  знал, что из тебя ничего толкового не получится.
Петр пожал плечами.
– Тебе,  наверное,  деньги нужны?
– Зачем так. Я согласен и сам их зарабатывать… Ты, кстати,  не найдешь для меня какую-нибудь работу у себя в офисе?
– Если только курьером. Вчера вакансия освободилась. Представляю, как ты будешь развозить нашу корреспонденцию на своем «Мерседесе»…
– Я его  уже продал…
– Докатился…
– Так я могу считать, что ты меня взял курьером?  Пусть все видят, что сын Оленина начинает свою трудовую деятельность в его же фирме простым курьером…
– Рот закрой, пожалуйста.  Ты с сегодняшнего дня будешь принят на работу в должности заместителя начальника отдела моей безопасности. А сейчас зайти в 201 кабинет. Там тебе подготовят и выдадут удостоверение, также документы на право ношения оружия. И вот тебе подъемные… –  сказал Оленин-старший,  доставая из сейфа три упакованные пачки стодолларовых банкнот. – Приоденься, пожалуйста, и купи себе не броскую, но мощную машину, придется много ездить…

Через  пару дней посыльный доставил на имя Оленина-старшего конверт. В службе безопасности его, предварительно обследовав, положили на стол Эдуарда Сергеевича.
Оленин вскрыл конверт уже в самом конце рабочего дня и увидел в нем несколько фотографий, на которых была заснята его жена Диана сидевшая на кровати вместе с обнаженным соседом… И там же лежала записка с номером телефона, по которому ему советовали позвонить если он не хочет, чтобы снимки оказались опубликованными  в прессе.
Оленин отложил фотографии в сторону, да и  звонить было уже поздно, так как часы показывали полночь… Он решил перенести всё на завтра,  и на свежую голову…
Утром,  Эдуард Сергеевич первым делом вызвал к себе в кабинет сына.
–  У меня есть для тебя одно серьезное дело и оно, как это ни странно, связано с Дианой…
Что-то с мамой…
– К сожалению… С  мамой и с соседским попом. Вчера я получил этот конверт…  Потом посмотришь, что в нем… Мне, в самом начале президентской гонки только не хватает в прессе подобных публикаций. Я хочу, чтобы ты лично закрыл  этот вопрос, хотя бы по той причине, чтобы мне не пришлось никого более  посвящать  в случившееся…
– Я постараюсь…
– Постарайся, пожалуйста…  Это  будет твоим испытательным заданием…  А главное, не жалей денег.
 Петр взял конверт, вновь рассовал по карманам пачки полученных денег и, кивнув головой, собрался покинуть кабинет отца.
–  И последнее… После того, как посмотришь фотографии, поговори с матерью. Этого не должно более повториться.

Ближе к вечеру Петр, обратившись за помощью к полковнику Савушкину,  уже  имел всю информацию и про  Павла, и про дочку мэра и  даже  про её тайную связь со священником Павлом, который был вхож в их дом…
«Ну, не хрена себе, святоша этот Павел, – думал Петр, – если позволял себя ухлестывать сразу за двумя женщинами».
На следующий день с фотографией дочки мэра, он приехал в поселок «Лазурный» и охранник Фома  сразу признал в ней ту самую девушку, что сначала  в одном купальнике  прошла через их участок к реке, а чуть позже  подъезжала к нему на мотоцикле, чтобы узнать дорогу в город и имена хозяев особняка.
Теперь можно было назначать ей встречу. Петр набрал номер телефона, что был приложен к фотоснимкам.
– Слушаю вас… – раздался голос в телефонной трубке.
– Это Оленин, но не Эдуард Сергеевич, а его сын Петр.
– Не знала, что у него есть сын. А сколько вам лет?
– Двадцать восемь…
– Это мой любимый возраст…
– Я знаю.
– Откуда вы можете это знать?
– Это возраст и  нашего соседа - отца Павла.
– Вы и об этом  уже пронюхали.
– Дочери мэра не пристало говорить на таком вульгарном  языке.
– Только не пытайтесь меня запугать. Если со мной что-то случится, то вторая часть мермезольского балета  о кувырканиях вашей матушки с этим козлом Павлом будет передана сразу в несколько СМИ.
– Никто вас не пытается пугать. Просто скажите, что именно вы хотите?
– Пусть ваша мать вернет мне Павла…
– Не понял…
– Всего вы поняли.  Да и фотографии уже, наверное, видели.
– Предположим…  Неужто  вы так сильно  в него влюбились?
– Это вас  уже не касается…
– Хорошо, но моя мать не может вам его вернуть, хотя бы по той причине, что его перевели  служить во Францию.
– Ничего себе…
– Если вы захотите, то мы можем оплачивать  ваши авиарейсы в Париж. Скажем два раза  в месяц с проживанием в гостинице сроком на три дня. Если вы будете согласны, то мы заключим официальный договор, а взамен вы передадите нам имеющиеся у вас материалы.  А насчет матери?   Думаю, что вы знаете о  том, что мой отец  решил болотироваться в президенты страны.  Так что никого из нашей  семьи этот мимолетный роман более не интересует.
– А мы можем встретиться?  – вдруг спросила она.
– Зачем? Для этого есть юристы…
– Может быть,  вы мне понравитесь и я, проведя с вами какое-то время, просто подарю вам все эти материалы.
– Встретиться можно.  Но мое предложение о ваших поездках в Париж  в любом случае не отменяется.
– Я вам завтра перезвоню…
– Договорились.
Во второй половине дня Петр дал отцу возможность прослушать его разговор с дочкой мэра.
– Ты, оказывается, не так глуп, как хочешь казаться.
Оленин-старший вновь открыл дверцу своего сейфа и вытащил из него пластиковую карточку.
– Здесь миллионов долларов, можешь, с учетом этой суммы, выстраивать свои дальнейшие комбинации, но мне нужна твердая уверенность в том, что эта видеосъемка, как я уже понимаю, не окажется в чужих руках.  И последнее… Ты с Дианой уже поговорил?
– Нет,  отец! Хочу сначала уничтожить все эти снимки…
– Понятно… Хочешь уберечь её от лишних волнений.  Я не против. Мне  и самому сейчас бракоразводные процессы не нужны. Ступай и держи меня в курсе своих дел.
Когда Петр вышел из кабинета, Оленин-старший снял трубку и набрал  какой-то номер телефона.
– «Снайпер», через два дня ты мне понадобишься в Москве», – произнес он в трубку и отключил связь.

Вечером разговор Петра с дочкой мэра обсуждался уже на конспиративной квартире полковника Савушкина.
– Красиво ты с ней…
Петр улыбнулся.
– Нам с трудом, но удалось, напичкать её комнату в доме мэра видеокамерами. Установили жучек на ее машине и даже знаем  не только в какой ресторан она тебя завтра пригласит, но и в каком номере и какой гостиницы хочет с тобой провести ночь…  Там  прямо до вашего приезда также все будет оборудовано аппаратурой слежения.  Вся беда только в том, что ей всего шестнадцать лет.
– Это уже проблема родителей. Надо было лучше воспитывать свою дочь…
– В этом я с тобой соглашусь.
– Только я тебя прошу…
– Я всё понял… –  не давая ему договорить, начал Савушкин.  –  Не беспокойся.  Завтра лично буду осуществлять видеоконтроль записи всего того, что будет происходить в вашем гостиничном номере… 
– Дурак, вы товарищ полковник. Я не об этом. Завтра вам нужно будет очень внимательно следить не за мной, а за  всеми ее передвижениям и звонками с самого утра. Она может  предположить, что с этой встречи живой не вернется, а это значит, что она обязательно должна будет себя обезопасить  этой записью…
А далее…
Видеокамера зафиксировала, как Жанна, сначала полдня провалявшаяся в кровати, затем звонила своим подружкам и  рассказывала, что сегодня собиралась на одну очень интересную встречу, как приводила себя в порядок с помощью косметики и то, как небрежно бросила в свою сумку  дорогую фотокамеру…
Потом был обед в ресторане «Прага» в отдельном кабинете со столом, засервированным на два человека.  Заказывала Жанна. Официанты были не навязчивы, поставив на стол блюда с закусками, тут же удалялись.
Петра и Жанна обедали молча. Лишь изредка бросая друг на друга изучающие взгляды. Возможно, что насыщались в преддверии ночи, в которой и должен был произойти обмен «тела» этого породистого самца на содержимое видеозаписи лежавшей в её сумочке.
Петр был согласен на этот обмен. Девушка была молода и не дурна. И если принять во внимание, что он несколько лет уже не имел с женщинами близких контактов, то был готов исполнить свой долг ради семьи, что называется до конца…
Выпив шампанского, уже в машине Жанна пыталась шутить. Петр по возможности вторил.
Девушка вдруг вспомнила, что забыла сказать в какую именно гостиницу им ехать…
Ну, а затем… Все собственно и произошло.
Когда утром Петр вышел из ванной комнаты, то Жанны в номере уже не было. На столе лежала флэшка для фотоаппарата и записка со словами, написанными губной помадой:  «Спасибо тебе за всё! Больше ваша семья про меня не услышит. А в Париж, если только ты не против,  я бы с тобой слетала…»

Этот электронный носитель и записку утром Петр положил на стол  перед отцом.
– Смотрел, что на ней? – спросил он.
– Нет!  Это меня не касается, – ответил Петр.
– Может быть и правильно…  – согласился  Оленин-старший. Потом он забросил флэшку в сейф, а записку тут же сжег.
– Ты меня сегодня по-настоящему удивил. Не ожидал я от тебя, если честно такого.  Так, что будем считать, что твой испытательный срок окончен. Неделю можешь заняться собой и своими делами. Карточка, которую  я тебе передал для этой девчонки,  можешь оставить себе. Даже можешь слетать с ней  вместе в Париж…
Петр ничего не рассказал матери об этой истории, зато позвонил Жанне и поинтересовался у неё,  на какие дни он может заказать  им билеты в Париж.
Через пару дней, в назначенное время,  Петр ожидал её в аэропорту. Когда до отлета самолета оставалось не более  пятнадцати минут,  в  телевизионных новостях сообщили о гибели дочери мэра в автомобильной катастрофе…
Из аэропорта Петр  сразу же поехал  в часть генерала Сидорова.
Савушкин  словно  знал, что Петр  обязательно приедет и уже  ждал его.
– Дочь мэра, согласно полученным нами данным погибла от выстрела снайпера в колесо ее машина. Она торопилась в аэропорт… и скорость погубила её.
– Есть доказательства связи  этого  убийство с моим отцом?
– Генерал Катасонов,  – продолжал полковник,  – очень заинтересован в стабильности на политическом олимпе,  а потому дал нам возможность поработать с телефонами твоего отца.
– И что вы смогли там найти?
– Два любопытных звонка одному и тому же абоненту, которого он называл «Снайпер».   Теперь слушай дальше. Первый звонок был сделан за три дня до покушения на тебя во время твоей южной командировки, а второй за два до гибели дочки мэра.
– Даже если и так, это нам ничего пока не дает.
– Не спеши с выводами, майор. А теперь посмотри одну видеозапись. Вот какой-то мужчина несколько раз задерживается у мотоцикла Жанны. Понятно, что мотоцикл крутой, но явно не для его возраста, чтобы трижды к нему возвращаться… Мы постарались увеличить этот кадр и смогли даже  разглядеть его лицо,  – сказал полковник и передал Петру сканированный портрет незнакомца.
– Это он!   – вдруг сказал Оленин. – Я вспомнил! Это лицо человека, который стрелял в меня…
– Очень хорошо…  Мы  смогли найти этого человека в окружении одного известного  вора в законе. Это его штатный каратель, некто Петин Станислав Валентинович. Бывший снайпер. Был уволен из рядов Советской армии за превышение мер самообороны.  А вот данные справочной  железной дороги. Петин позавчера приехал в Москву… И обратный билет у него сегодня на вечер.
– С какого вокзала он уезжает?
– Это не наша операция. Его будут брать люди генерала Катасонова.  Ему, извини,  очень  нужен  серьезный компромат на твоего отца.  И знаешь, что он  мне сегодня по секрету рассказал.  Я сначала даже не поверил. Ты ведь помнишь дело о похищении Большой императорской короны Российской империи?
– Конечно…
– Тогда не стану ходить вокруг да около… Скажу сразу… Возов продал  корону  твоему отцу… Это зафиксировано и людьми их ФСБ, когда он лично приезжал в Париж, чтобы получить ее на том самом вокзале, где мы с тобой встречались.  Как говорится, теперь пришло время, чтобы и она тоже  стала компроматом против Эдуарда Сергеевича.
– Понятно…
– Хорошо, что хоть тебе,  майор, все понятно. Мне так лично не понятно, что твоему отцу не хватало?
– Власти, господин полковник. Но такой, чтобы сразу и не только над нашей страной, но и над всем миром…

Вернемся же ненадолго в Париж, где в один из вечеров епископ Арсений  взял отца Павла  с собой, чтобы по приглашению министра Левена  провести вечер в его фамильном замке.  Они ехали туда на такси. Павла,  правда,  немного удивило то, что их сегодня не повез Сергей, но он не стал интересоваться причиной этого решения Владыки.
Была уже поздняя осень, а, следовательно, и за окном машины уже ничего невозможно было толком разглядеть, так как темнело рано. И все же свет фар, особенно на поворотах,  позволял увидеть и стоявшие вдоль дороги  невысокие вязы, за которыми проглядывались  проплешины земли с редким виноградником, но по большей части мелькала перегороженная земля частных огородов, засаженных  белокочанной капустой.
Но вот и огромные ажурные ворота, ведущие во владения баронов рода Левенов. Камеры наружного наблюдения зафиксировали подъехавшую к воротам машину,   и створки, чуть поскрипывая, начали медленно расходиться, чтобы пропустить гостей.
Министр Левен и его сын Люсьен встречали епископа на крыльце.
Так как отец Павел впервые переступил порог фамильного замка, то господин Левен попросил сына показать священнику его комнату, а затем провести по замку, предупредив, что ждет всех в столовой через два часа.
Комната, которую отвели для Павла, была небольшой,  имела выход на балкон и  камин,  в котором уже полыхал огонь.
Люсьен распахнул огромный шкаф и  снял с плечиков махровый халат.
–  Ваше преподобие, я хотел бы предложить вам освежиться с дороги,  – начал он,  обращаясь к Павлу.
– Люсьен, только давай без эпитетов.
–  Хорошо! Тогда сбрасывайте с себя  всё ваше облачение,  так как  мы  с вами идем бассейн.
Павел решил повиноваться и начал разоблачаться. Оставшись в одних плавках, он надел  мягкий халат, а  Люсьен в этот момент уже привел в действие какие-то механические рычаги,  в результате чего часть стены ушла в сторону, открыв проход прямо в… бассейн.
Три пятидесятиметровые дорожки занимали половину подсвеченного бассейна, а вторая половина была неглубокой и с ее стороны находились шезлонги и столик с напитками и фруктами.
Пока Павел осматривался, Люсьен уже полностью разделся и нагишом ушел в воду…
Павел снял халат,  затем положил его на скамейку, что стояла у дверей, и  вскоре сам ушел под воду…
– На перегонки? – спросил его Люсьен после того, как Павел освоился в воде.
– Туда и обратно?  –  уточнил он.
Люсьен кивнул в свою очередь, и они оба стали вылезать из воды, чтобы забраться на  стартовые тумбы.
Теперь Павел увидел сына министра во всей его первозданной красоте.
«Бассейн действительно способен творить чудеса с нашими фигурами», –  подумал молодой священник и тут же поймал  на себе столь же изучающий взгляд юноши.
– Что достается победителю? –  спросил Люсьен, чуть смутившегося гостя.
– Пусть это решит сам победитель, –  ответил  Павел.
Люсьен улыбнулся и согласно кивнул головой.
–  Ныряем на счет три…  –  сказал Павел и начал отсчет.
И вот уже оба тела, почти не поднимая брызг, вонзилось в голубую воду бассейна. Понятно, что победил тот, кто чувствует себя в своем бассейне, как  золотая рыбка.
–  Люсьен, раз уж ты победил, то говори свое желание, – сказал Павел, когда они оба вылезли из воды.
– Раз уж вы будете моим наставником, – начал Люсьен, – то я хотел бы выпить с вами на брудершафт.
И тут же стал открывать бутылку шампанского, что стояла на краю бассейна в серебряном ведерке со льдом.
Пробка с шумом улетела в воздух под жизнерадостный смех юноши и вот он уже разливает игристое вино по бокалам.
Павел взял свой бокал.
Их руки переплелись. Они медленно стали пить шампанское, не спуская глаз друг с друга.
Если честно, то Павел уже понимал, что ничем хорошим для него это явно не кончится, но допил-таки свое вино и поставил бокал на столик.
Дрожащий Люсьен, на правах победителя, осторожно коснулся своими мягкими губами губ Павла и  священник почувствовал, что словно утонул в них.
Они разомкнули губа в тот момент, когда  юношу уже била  настоящая дрожь,  не говоря уже о том, что он явно возбудился от этого поцелуя.
Павел, делая вид, что ничего не замечает,  быстро накинул на него свой халат и они вернулись в его комнату, где было значительно теплее.
Он подвинул кресло к огню и  посадил в него Люсьена. Затем  подошел к столику, где стояли более крепкие напитки,  налил Люсьену сто грамм  виски.
– Выпей, это согреет… сказал он и  вдруг увидел крупные слезы на глазах юноши.
– Что-то случилось, почему ты плачешь? – спросил его явно встревоженный Павел.
–  Я тебе не понравился...
– Господи, – невольно вырвалось у священника. – За что мне это наказание? – добавил он уже на родном языке.
– Теперь ты меня ненавидишь?
– Не говори глупости,  – отвечал  Павел  уже на французском языке.  – Ты очень хороший и умный. Я буду с тобой заниматься,  обещаю тебе.  Более того, мы будем дружить…
Услышав эти слова, Люсьен поднялся с кресла и припал к груди своего наставника и друга.
Когда глаза юноши высохли, они, уже перебрасываясь шутками, оделись и вышли в зал приемок на ужин, где их ожидали господин Левен и епископ Арсений.
–  Я вижу, что вы подружились, –  произнес министр. – Это для меня большая радость. Знайте же, Павел, что отныне наш дом становится и вашим домом… И если Его Высокопреосвященство не возражает, то я поднимаю бокал за дружбу моего сына и отца Павла…
–  Я бы сказал за понимание между всеми, кто сидит за этим столом…   –  уточнил  Арсений.
–  Согласен, К сожалению, наш народ слишком развращен, чтобы понимать такие вещи,  –  добавил министра. –   Приветственные крики черни  святым отцам нашей церкви, что по сей день, тем или иным способом, если впрямую не сжигают,  то сживают со свету еретиков, меня настораживают. Это ли не есть свидетельство духовной черствости моего народа. Именно поэтому-то я ищу для Люсьена  добрый пример для подражания и умного наставника.
И они, подняв, сдвинули бокалы.
Ужин прошел весело. Владыка даже позволил себе рассказать анекдот.
– Купил себе российский олигарх говорящего попугая. Вскоре к нему в дом приходит участковый полицейский. Олигарх возьми и похвались покупкой. Мол, мой попугай все говорит.
 Подошел полицейский к клетке с попугаем  и говорит:
– Полицай дурак!
– Полицай дурак! – тут же отвечает попугай.
 Это вдруг обидело представителя власти и, чтобы уладить недоразумение олигарх дал ему денег. И чтобы вы думали? Полицейский пришел на следующее утро и сразу устремился к клетке с говорящей птицей. 
– Полицай дурак,  – говорит он снова.
Попугай ему теми же слова и отвечает.
– Это, что же получается? – обращается полицейский к олигарху. – Он же меня  снова оскорбляет…
Делать нечего, пришлось олигарху вновь раскошелится. И так каждый день…  Но однажды полицейский пришел и не увидел в доме олигарха клетки с попугаем. 
– А попка где?  – спрашивает он у хозяина. 
– Я его попу продал,  – отвечает тот.
Полицейский  вынужден был уйти не солоно хлебавши, но уже на следующее утро он был на крыльце дома местного священника.
Батюшка его в дом пустил, к столу пригласил, а сам пошел самовар ставить. Полицейский сразу к клетке с попугаем. И снова говорит, обращаясь к попугаю.
– Полицай дурак…
– Истину глаголешь, сын мой! –  вдруг слышит  он в ответ…
Они еще долго сидели за столом, а потом разошлись по своим комнатам на отдых.

Под утро Павел обнаружил Люсьена в своей постели. Юноша лежал, свернувшись калачиком, словно потерянный бездомный  щенок. Павел осторожно накрыл его своим одеялом и увидел, как тот во сне улыбнулся…
Когда они оба пробудились, то бросились наперегонки к бассейну. Наплескавшись, вернулись в комнату и снова бросились на кровать. Люсьен даже затеял борьбу, но вскоре оказался на лопатках и под Павлом.
– Люсьен,  – обратился в этот момент к юноше Павел. – А почему бы тебе ни дружишь с Сергеем, водителем Владыки Арсения. Он  не глуп и ближе тебе по возрасту…
– Я хотел,  и он мне даже очень нравится, но  в постели  Серж тоже  девочка…
 «Из огня да в полынью, – тут же определился со своим новым  и нечаянным положением молодой священник. – Теперь становилось понятным, почему Владыка не взял с собой Сергея.  У него здесь просто не было бы пары… Пары… Тогда получается, что господин Левен и…  Господи, куда я попал? Выходит, что за все прелести капиталистического рая мне тут придется расплачиваться собственным телом? Не хотелось бы…»
– Понятно, – снова обратился Павел к юноше. –  Давай тогда договоримся, что мы только дружим. Пусть весело и нежно, но без секса… Если тебя это устраивает, то вот тебя моя рука…
– Я согласен…
Пожалуй, что в то утро Люсьен просто сиял. Господин Левен и Владыка Арсений  поняли это, скорее всего, по-своему. Но ни сам Люсьен, ни Павел не выдали им тайны своей договоренности о дружбе.
Люсьен, безусловно не оставлял надежды, что рано или поздно он сумеет влюбить в себя этого русского попа.
Сам Павел, столь же искренне надеялся, что Люсьен, будучи юношей, безусловно, не глупым, именно для плотских утех и втайне от него, вскоре найдет себе кого-то  помоложе… 
В полдень они покинули замок господина Левена.
Владыка ехал молча. Может быть, он и ожидал каких-то разъяснительных вопросов со стороны своего нового личного секретаря, но Павел, словно в рот воды набрав, лишь улыбался, глядя  по сторонам.
Обиженным на весь белый свет был и водитель Сергей. Но Павел не стал строить на его счет никаких догадок. Меньше знаешь, крепче спишь… Тем более, что в ближайшее время молодой священник не собирался покидать Париж…

Однако же, новые обстоятельства снова заставляют нас вернуться в Москву.
В этот день Эдуард Сергеевич отправил сына к Диане с просьбой, чтобы тот отвез ей теплые вещи и продукты.
И уже в поселке «Лазурный» по телевизору они вместе узнают, что в помещении избирательного штаба Оленина произошел  мощный взрыв, что есть погибшие и раненные. О судьбе самого Оленина пока, что ничего не известно. В новостях было лишь показано, как его выносят на носилках…
После этого сообщения Петр с Дианой,  срочно выехали в Москву. В  вестибюле института имени Склифосовского  их уже ждала Мелена.
– С ним все благополучно. Незначительные ожоги и ссадины… – были ее первые слова.
Затем Петр оставил женщин в больнице, а сам поехал в офис, чтобы узнать подробности случившегося.
На следующий день Оленин-старший уже выписанный из больницы, пробирался к своей машине через толпу корреспондентов всех на свете изданий.
– Господин Оленин, это правда,  что Кремль сделал  вам  таким образом  первое предупреждение?
–  Вы будете продолжать участвовать в президентской гонке?
–  Действительно ли членам вашей семьи угрожают?

Утром следующего дня в дверь квартиры Петра постучались. Он открыл дверь. Люди, которые стояли на пороге показали документы сотрудников ФСБ
– Майор Оленин?
– Да!  Вы от генерала Катасонова?
– Нет! С вами  лично хочет встретиться директор Федеральной службы безопасности России.
– Тогда мне нужно некоторое время на сборы,  – попросил Петр.
– Можете не спешить, майор Оленин. Мы будем ждать вас в машине.
Из подъезда Петр вышел уже в мундире майора и при боевых орденах.
Через полчаса его уже вели по коридорам здания, расположенного на площади, носившей ранее имя Феликса Дзержинского.
Пожилой человек в штатском, которого увидел Оленина в кабинете директора ФСБ,  имел живые глаза. Но за  его кажущейся непринужденностью  чувствовалась  явная  и даже  глубокая мудрость, которой часто обладают те, кто допущен к  сакральным тайнам государств и народов, их населяющих.
Они, для начала, обменялись  несколькими живыми репликами о погоде.  И человек, который, скажем так,  внушает жуткий страх некоторой части, скажем так, оппозиционно настроенных россиян, показался Петру, как профессиональному аналитику, человеком, который  не только располагает к доверию, но и  сам предельно внимателен к тем, с кем он общается.
– Скажите мне, майор Оленин, как вы считаете, может ли с возрастом измениться характер человека?
–  Состояние  характера любого  человека  однозначно может изменяться, но  его глубинные, генные и знаковые предрасположенности все одно будет носить отпечаток на всем, чем бы  он  ни занимался в течение всей своей жизни…
– Пожалуй,  вы правы…
–  И, с вашего разрешения, добавлю… Поскольку мы живем в определенном обществе, то подобно хамелеону мы всегда, практически с самого детства, будем подстраиваться под законы этого, пусть даже сумасбродного, общества,  хотя бы для того, чтобы  выжить в нём. Но лишь подстраиваться, затаиваясь и пытаясь до определенного времени  не являть обществу своё собственное уязвленное эгоцентрическое самолюбие  да и саму внутреннюю  сущность.  Тот, кому хватает мужества,  делает войну с обществом своим кредо.  Тот, кому его не хватает, пускает себе пулю в лоб. Остальные, понукаемые примером толпы,   чаще всего доводят себя до скотского состояния и полного духовного распада.
– И даже  верующие?
– Лишь  у единиц  хватает духа, чтобы сохранить веру в Воскресшего Христа, а у большинства наступает полное разочарование, как в нереализованных Богом их собственных чаяний, так и в самом священстве, поклоняющихся  преимущественно мамоне.
– Интересное суждение…  – промолвил хозяин властного кабинета, а после  небольшой паузы добавил.  – Но я вас пригласил сюда  для другого разговора.  Скажите, майор Оленин, ваш отец знает,  где и в каких войсках вы служили?
– Нет. В поисковике на сайте Министерства обороны  его люди  из службы безопасности могли  лишь найти данные на  старшего лейтенанта общевойсковых войск - Петра Эдуардовича Оленина, который не так давно уволился в запас.
– А вы сами-то знаете,  чем  все эти годы занимался ваш отец?
–  Кое-какие мысли по этому поводу имею.
– Присядьте к столу, майор, и внимательно посмотрите содержимое папки, что лежит перед вами.
Оленин присел к столу и начал быстро переворачивать страницы, профессионально схватывая суть изложенных в них материалов.  И вдруг  Петр начинает  понимать, что все последние годы, он практически воевал с собственным отцом, начиная с операции по подмене Большой императорской короны, а затем и уже на юге страны, когда пресекал  маршрут опекаемого им же наркотрафика.
– Хочу добавить к этому, – продолжал директор ФСБ,  – что в ходе начавшейся избирательной компании Эдуард Сергеевич, инсценировал покушение на самого себя.
– Уточните, пожалуйста…
– От взрыва бомбы в его избирательном штабе, как вы знаете, погибло 8 человек… Вся страна  на экранах телевизоров явно ему сопереживает, особенно после того, как его вынесли на носилках…  Но никто не знает, что в помещении его взорванного избирательного штабе была заранее оборудована потайная комната, куда  ваш отец за пару минут до взрыва спустился…
–  Право, я  этого даже не мог предположить…
– Я вам верю, иначе бы и не говорил.  А теперь  главное. Впереди второй тур выборов…  Мы, в принципе, за демократические выборы. Это только дурак не хочет знать истинного положения дел в своей стране. Но мы хорошо представляем и то, что ваш отец может натворить, придя к власти в стране…
– Представляю. Я его очень хорошо знаю…
– Мы хотим попросить вас привезти его к нам. Только поговорить. Даже в вашем присутствии. Зададим  ему несколько вопросов  о том, как к нему попала  Большая императорская корона. О взрыве в штабе… О гибели Возова и Рябинина, о смерти дочери мэра.  И  предложим отказаться от участия во втором  туре  выборов. Мы даже готовы выпустить его за границу, не возбуждая против него уголовного дела.
– Что конкретно  мне предстоит  найти в доме?
– Пока, что только знакомую вам Большую императорскую корону. Пора  поставить в той давней операции окончательную точку.  Поверьте, это часто случается. Наступает тот момент, когда денег становится так много, что человеку  хочется еще и власти. Причем, неограниченной власти…
Через час Ксения отворила дверь квартиры Оленина-старшего и увидела на пороге Петра, а за ним еще трех человек и  поняла, что  так приходят только арестовывать.
– Впустишь? – спросил Петр. – Я войду один.
Ксения согласно кивнула головой.
Петр вошел, оставив спутником за дверью.
– Я рада тебя видеть… – произнесла Ксения.
– Хоть кто-то рад меня видеть…
– Не говори глупостей.  Эдуард Сергеевич узнал о том, что тебя похоронили лишь после того, как вернулся из-за границы. Ему даже  не сообщали о твоих похоронах…
– Это понятно.  В смерти мама винила только его… И не хотела видеть его на  моих похоронах. Он дома?
– Да! Проходи…
Оленин-старший  впервые увидел сына   в мундире и с погонами майора. Более того на его груди красовались три боевые награды.
– Ты снова в военной форме? И что это должно значить?
– Только то, что я снова в военной форме…
– Понятно, как я понимаю, тем самым  Джеймс Бондом  отечественно разлива  на Кипре на самом деле был все-таки ты…
– Это уже не имеет значения.
– Тебе что-то нужно от меня?
– Да!   Но, не мне...
– Выходит, что мой родной  сын работает  на КГБ…
– ФСБ, папа…   Сейчас это называется Федеральной службой безопасности России. Нет, отец, на самом деле я работаю в армейской разведке. Меня лишь попросили тебя к ним привезти для беседы. Вместе с короной…
– Они и об этом пронюхали… Хрен им моржовый, а не корону.
 – Кстати, покойный Возов тебя обманул. Это, пусть и хорошая, но подделка… Покажи сам, где она. Поверь,  мне очень не хочется, чтобы  в её поисках начали крушить наш дом…
– Ты смеешь мне такое предлагать?
– А  ты, что  себя уже Эдуардом Первым возомнил? Так не надо было посылать меня учиться в военное училище.  Тогда и не пришлось бы сейчас задавать этот вопрос. Но и это не  самое главное.  Контроль над наркотрафиком  из одного приграничного города на юге России в Европу, как оказалось, тоже твое родное детище. Меня там, кстати, посланный тобой «Снайпер», чуть не убил, но калекой сделал. И,  как оказалось, по твоему же приказу. Первый раз  в Париже  в меня из снайперской винтовки стрелял Рябинин, подельник Возова, из-за этой самой короны. Но, по ошибке,  убил другого человека. Конечно, ты не знал, что охранник Гохрана, которого решили сделать в той операции козлом отпущения и   военный  следователь  в обоих случаях  оказался твоим  сыном.  Но кроме этого на твоей совести смерть родителей  священника Павла Уварова, а также кровь  дочери мэра. Эта смерть мне вообще не понятна. Девочка тебе все отдала… А потом этот взрыв и гибель работников твоего  избирательного штаба…
– Эту бомбу как раз и подложили  люди из твоего любимого ФСБ.  Об этом уже вся Европа  говорит…
– Я бы тебе тоже поверил, если бы мне не показали  бункер,  в котором ты отсиделся в момент взрыва…
–  Неужели ты не видишь, что кучка недоумков, плутов и краснобаев, которая окружает президента,  ведут страну в пропасть. Они все еще носятся с культом устарелых идей и крайне агрессивными политическими воззрениями, а в результате, вслед за ним и вся страна может  провалиться в тар-та-ра-ры…. Поверь, я хорошо знаю, как делаются великие дела  и  огромные состояния. Знаю, за какие нитки нужно дергать, чтобы всё в стране пришло в поступательное движение… В первом туре выбором для победы мне не хватило всего нескольких  десятков голосов…
– Отец, я согласен, что ты действительно великолепно разбираешься в финансовых и экономических вопросах. Думаю, что знаешь  не только слагаемые, но и всю сущность бюджета такой страны, как Россия. Но ты как-то рассказывал мне одну притчу, о которой, скорее всего, сам забыл. Это причта о больном, который был разгневан на своего врача и об истце, возненавидевшим своего адвоката…  Им бы сохранить эту  энергию на совместную борьбу с болезнями или с коррупционерами, а они лишь, каждый в отдельности, боролись друг с другом и, посеянный ими  ветер,  обернулся против них уже бурей. Глупцы…  А если говорить о тебе лично. После покушения, организованного на  самого себя, ты действительно получил бы необходимые тебе голоса и даже значительно больше. Но, при этом, мало кто знает, что ты тяжело болен…
– Болен? Это что-то новое…
  – Болен, если даже не  хочешь задуматься над тем, сколько  на тебе невинной крови
– Оставь, все революции совершаются на крови…
–  Я уверен, что ты  своей твердой рукой навел бы в стране порядок. И очень скоро половина населения страны сидела бы в концентрационных лагерях, а вторая половина  их  охраняла.
– К этому все идет, нравится тебе это или нет. И потом, я даже не подлежу аресту, у меня иммунитет кандидата в президенты страны.  Есть люди в США  и  в Европе, которые этого не допустят…
–  Отец, не смеши… У ФСБ есть видеозаписи того, как ты в Париже получаешь эту самую корону… Да и твой  «Снайпер» уже дает признательные показания в следственном изоляторе… Об остальном с тобой поговорят на Лубянке. Хотя… ты можешь уйти, не дискредитируя честь своей семьи.   Думаю, что оружие для этого случая у тебя есть.  И время… - тут Петр посмотрел на часы. –  Хотя и не очень много.
Оленин  некоторое время  смотрел на сына, а потом в его лице что-то изменилось, он, словно, вздрогнул. Так бывает, когда человек вдруг осознает что-то…
Оленин-старший встал из-за стола и это уже был не тот уверенный в себе человек. Его плечи враз поникли и руки безвольно опустились. Он, чуть ли не шаркающей походкой, подошел к книжной стенке, что-то  там сдвинул,  а когда  открылась потайная дверь,  то вошел в неё. 
Петр застыл в напряжении.  Сейчас могло произойти  всё, что угодно. А  что если там есть потайной выход, то ищи потом отца по всему миру… 
Выстрел раздался через 5 минут.
Когда Петр прошел в потайную комнату, что была устроена за кабинетом отца, то увидел  его,  сидящем на троне и с Большой императорской короной на голове, правда,  с пулей в виске.
Петр, если честно, особо и не расстроился.  Он не питал к отцу сыновней любви, так как давно понял, что именно он, сын,  и был основным движущим мотивом всех его поступков. И, пытаясь управлять жизнью сына, Оленин-старший хотел выстроить ей на свой лад. Но ему не нужно было приказывать, в этом была его ошибка, Петр был бы согласен со всем, если бы его в этом убедили.  А в результате, пропасть их разделяющая, на сегодняшний день оказалась слишком широкой.
Но вот отец его действительно удивил. Это,  как же надо было суметь в течение всей  своей жизни,  играя  лишь эпизодические роли и всё время находясь  в тени, держать про запас  надежду на свою главную роль, которой  он был готов потрясти весь мир…
Петр, посмотрев на часы, пошел блуждать  по лабиринтам  квартиры  в поисках Ксении. Он  нашел её в одной из спален, где она складывала свои вещи.
– Ты куда-то собираешься?
– Да! Хочу попросить, чтобы Эдуард Сергеевич отпустил меня домой…  А то жила здесь столько лет, как приживалка…
– Ты ему столько раз жизнь спасала…
– Ну да, чтобы он ее теперь в тюрьме закончил.
– Тюрьмы не будет, Ксения.  Отец  только что покончил с собой…
И тут Ксения скорее всего рефлекторна, схватилась обеими за живот…
Петр понял, что она беременна.
– Как это случилось?
– Он приехал из-за границы.  А когда  вдруг узнал, что ты погиб и даже похоронен, а его об этом не оповестили, то Эдуард Сергеевич весь день и всю ночь пил… И плакал…  Я не могла смотреть спокойно на это.  Мне  было его очень жаль.  Утром он попросил  у меня прощения за то, что случилось.
– Понятно. Спасибо, что ты мне об этом рассказала. Однако, я тебя прошу не уезжать.   Живи  в этой квартире, денег здесь в каждой комнате распихано на сто лет вперед. Ты носишь в себе наследника рода Олениных. И эта квартира принадлежит даже не мне с Дианой, а ему…  Не знаю, кто это будет: мальчик или  девочка, но я тебе обещаю, что буду любить его, как собственного ребенка. И еще, я хочу, что бы ты знала.  Ксения, я люблю тебя с того самого момента, как впервые увидел… И если ты когда-либо  сможешь свыкнуться и примириться с этим, то ты сделаешь меня самым счастливым человеком на свете… А  теперь мне нужно  возвращаться.  Но я  не прощаюсь и если ты будешь не против, то я стану  по воскресным дням  тебя навещать… Маме я всё сам объясню… И думаю, что и она не будет против этого. Ты за эти годы и так  стала частью нашей семьи,  неоднократно спасая жизнь отцу.  Поэтому ещё раз прошу тебя…. Никуда не уезжай.  Это твоя квартира! И ты в ней теперь полноправная  хозяйка. Через полгода я смогу передать тебе её уже официально,  путем оформления дарственной…
Затем Оленин  вернулся в кабинет отца. Снял с  его головы корону, а тело перенес в спальню и положил на кровать.  После этого  Петр закрыл потайную комнату и  впустил в квартиру сотрудников ФСБ, где  показал им труп отца и вручил  корону…

  Официально, причиной самоубийства кандидата в президенты Эдуарда Сергеевича Оленина была названа болезнь Паркинсона, которой он страдал уже несколько лет и которую пытался  тщательно скрывать… Но, вердикт эскулапов был неумолим. Оленину врачебным консилиумом была рекомендовано сойти с избирательной гонки, чтобы в любой момент не стать больной и беспомощной немощью, что было бы очевидно для всей страны, придя он к власти. И он не смог примириться с этим…

В это же день, вернувшись  домой,   Петр  впервые  позволил себе напиться…  При всей непредсказуемости характера отца и его  твердой воле, Петр никак не ожидал, что известие о его смерти станет для  Оленина-старшего таким огромным ударом…
Уже в полдень Петр приехал в городской поселок «Лазурный»   к матери.  Она уже знала о гибели мужа из последних  телевизионных новостей.
На следующий  день  неожиданно пропал Серафим.
Когда Петр с Дианой,  вошли в её комнату Рай,  то рисунки на стене, буквально у них на глазах,  начали  расплываться,   а уже через несколько минут стены  комнаты были белоснежно чистыми. 
Рисунки действительно исчезли у них на глазах,  словно и  никогда  там и не были.  Возможно, что лишь воля и дар Серафима удерживали их в сознании обитателей сего особняка, помогая лучше понять себя и мир,   который вокруг.  Тот самый живой мир,  от которого мы огородились шорами из ложных  помыслов о бренности жизни,  ненавидимой работой и  мелочными хлопотами домашнего  обихода,  постоянными мыслями о зарплате и о том, куда и на что эти крохи потратить…
Этакое  обмирщение, в рамках целой страны, которую некогда в мире знали, как Святую Русь.  Страну, имеющую  силу,  с которой считались и литературу, перед  которой преклонялись.   И, что уж скрывать,  веру  предков, которую невольно уважали…

Во Францию пришла весна.  В один из дней Владыка дал отцу Петру свою машину, которую вел Сергей,  и они, забрав Люсьена,  съездили в Марсель.
Вернувшись в замок уже поздним вечером Люсьен обнаружил записку от отца. Господин Левен в составе правительственной делегации уехал на три дня в Италию. А это означало, что дом был в их полном распоряжении.
Юноши спустились в винный погреб  и они взяли  там несколько бутылок старинного вина. Немного выпили и Люсьен даже дал  отцу Павлу несколько уроков фехтования.
А потом молодые люди дружно бросились в бассейн, увлекая за собой и священника, а  далее уже вьюном завертелись вокруг своего наставника, которого начали  уже боготворить. А затем весь вечер лишь успевали  подливать  вино в его бокал.
Утром отец Павел проснулся  и сразу понял, что он лежит совершенно голым, а с двух сторон от него лежали также полностью обнаженными Люсьен и  Сергей.
Павел  сполз с кровати и, глядя на  распятие, что висело в изголовье кровати, медленно опустился на колени.
– Господи, милостив буди нам, грешным… – зазвучали в комнате слова  покаянных молитв священника в то время, как Люсьен и Сергей уже  проснулись и  вовсю целовались…

В воскресный дней в соборе,  как всегда, собралась толпа почитателей молодого Савонаролы. Подошло время проповеди.  Отец Павел, вместо  того, чтобы выйти на солею,   вдруг подошел к Владыке Арсению.
– Владыка, простите, но я не могу сегодня выйти на проповедь, – начал он.
– Не иначе, как  вчера опять напился с Люсьеном?
– Нет, просто я ничего не помню…
– Не помнишь,   что именно натворил вчера?
– Не помню проповеди, которую собирался прочитать.
– Не помнишь эту проповедь, читай ту, что помнишь…
– Я вообще ничего не помню. Ни одной строки из Библии. Словно заслоночка какая-то замкнула все то, что хранила память…
– Заслоночка, говоришь? Может, ты просто дурку тут передо мной валяешь? Цену себе набиваешь?
Павел, понимая, что действительно, неожиданно для себя, вдруг лишился своего дара, уже просто плакал.
Владыка,  махнув на него рукой,  вышел на проповедь сам.
Потом целую неделю его осматривали самые разные доктора, прописывали покой, ванны, но ничего не изменилось, память,  словно отшибло.

Примерно в эти же дни,  Диана подарила  квартиру, некогда приобретенную для отца Павла,  своему охраннику Фоме и тот довольный  неожиданным подарком, уехал в поисках уже своего счастья  в Москву.
Затем, прикупив,  участок земли, с противоположной стороны своего участка,  она значительно расширила  свои владения и на этой земле  она  начинает строить еще один  дом уже для Ксении и своего будущего внука.
Летом весь клан Олениных перебрался  на жительство в поселок «Лазурный», где охранять свой дом, вести хозяйство и воспитывать  наследника стал  уже сам Петр, вышедший в отставку.
Осенью Ксения благополучно  родила мальчика. Его назовут в память  об отце Эдуардом. Чтобы не натворил Оленин-старший, но он  все равно был отцом Петра и  оставался мужем Дианы…
Чувства Петра, влюбившегося в Ксению с первого взгляда,  были столь же сильны, а мальчику все одно нужен отец, так, что Ксения вскоре принимает его предложение руки и сердца, став женой Петра Оленина, прошедшего, как вы уже знаете и огонь,  и воды и медные трубы. И лучшего для себя мужа и отца для ребенка вряд ли она смогла бы найти…
Когда Диана убедилась, что у Петра и Ксении все сложилось благополучно, то вместе c Меленной  они ушли в женский монастырь. Нет, не потому, что не захотели стать бабушками, а потому, что познали радость жизни  Невест Христовых…
Вот, пожалуй, и все, о чем я хотел вам рассказать про две, переплетенные судьбы Петра и Павла. И  некоем художнике по имени Серафим.
А как же  отец Павел, - спросите вы?
Виноват… Слушайте же: через три месяца  отец Павел, так и не пришедший в себя от потрясений, связанных с частичной потерей памяти, сославшись на тяжелое состояние отца Митрофана, попросил отпустить его  в Россию.
Отец Митрофан  действительно был, что называется, при смерти.
Однако Павел  успел сказать ему несколько слов:
–  Я, подобно святому блаженному Августину могу  сказать, что нет… Нет в божественных книгах всего того, чем мы сегодня стращаем своих пасомых, а главное состоит в том, что подавлять можно лишь рабов, а не братьев и сестер во Христе. Следовательно, христианская любовь и кротость преданы полному забвению в той  церкви, где царит злато…  А главное, я спешил сюда, чтобы успеть испросить у вас прощения…
Старик-священник улыбнулся,  и благословил своего ставленника  уйти в монастырь.
Павел принял это послушание и во Францию уже более не вернулся. 
После похорон отца Митрофана,  он приезжает в знакомый нам монастырь к отцу Филарету. Тот его узнал. Не очень удивился, когда после исповеди отец  Павел попросил оставить его в монастыре простым послушником…
Через три годы неустанных  покаянных молитв, Павел был пострижен в монашеский чин, а вскоре  и вообще ушел в скит,   все еще продолжая считать  себя последним из недостойных.  Он  теперь вкушал лишь воду, что приносил сам из родника да  немного хлеба, что приносил ему кто-либо из монастырской братии.
Его единственным собеседником все эти годы затворничества был знакомый нам ворон. И Павел, понимая, точнее слыша мысли древней птицы, общался только с ней.
Приходившие его исповедовать и причащать священники, видели седовласого брата Павла занятым, как правило, только двумя делами: или он или сидел согбенным и что-то писал, либо в  его кельи  звучала молитва, низводящая ум в самую глубину сердца, чтобы оттуда пытаться вбросить её в небо, с единственной-таки целью  достучаться  до Спасителя.
После его смерти было обнаружено  духовное произведение посвященное хранению чувств и чистоте помыслов. Оно было признано лучшим из творений,  написанных нашими современниками-богословами. И это притом, что Павел, находясь в своем затворе,  не мог прибегнуть к помощи книг или поиска их через Интернет. В  качестве первоисточника, не иначе, как снова выступила его уникальная сокровищница, а значит,  вернувшаяся к нему   феноменальная память и его постоянное, молитвенное общение с Творцом. В этот труд, насколько мне известно, брат Павел вложил  все святоотеческое учение о предмете своего исследования, проиллюстрировав его не только точными цитатами и ссылками на них, но и своим личным  опытом, своими размышления  о возможной природе  падения в результате  неких чувственных удовольствий, а также дал  простые по сути, но очень действенные советы того, как избавить ум от сего тленного плена и обуздать плоть, наполнив всего себя  внутренней молитвой и  духовной радостью созерцания. Его и похоронили в том же лесу, рядом с его избушкой. И паломники, которые,  каким-то образом разыскала сие место, теперь во множестве стекались к его могилке, где на кресте постоянно дремал крупный ворон…
И в заключение… По поводу Большой императорской короны российской империи.  Кто-то, как всегда, скажет, что это не иначе, как бред больного, а кто-то назовет все это лишь сказкой. Им виднее.  Но если мы за  один доллар, поштучно,  способны  были продавать целые рыболовные флотилии и даже  боевые подводные лодки, то почему бы нам не продать и  эту самую корону,  подменив ее на более-менее достоверную копию.
Ну,  не станем же мы, в конце концов,  надевать  её  на чью-то голову… А впрочем, почему бы и нет? Монархия подобная английской,  могла бы поставить Россию в один ряд с европейским державами.  Благо, что и  наш президент, пусть и отдаленных, но однозначно, что  царственных кровей!
Но это уже другая история… Вот, теперь, пожалуй, что и всё, что я хотел вам поведать, мои дорогие читатели.
И да хранит нас, Господь!