Волею Всевышнего

1.Такие были времена.
    То, что я поставила целью поведать, не вписывается в привычные рамки.  А, чтобы хоть как-то можно было представить всю цепь происходивших событий, мне необходимо увести читателя из настоящего в прошлое. Ну, если моим упокоившимся родителям по нынешнему календарю сто и сто пять лет, то время, в которое начали происходить события, можно обозначить, вычтя из столетия три его четверти. А, возраст  человека - женщины,  вписавшей некоторые из них в мою судьбу, на тот момент составлял примерно семьдесят лет.  Давайте вычтем еще лет сорок пять. Чтобы застигнуть её в лучшей поре. Итого вычетов набралось сто двадцать лет. Цифра сама по себе мало о чем говорит, а вот понятия, по которым жили люди в этом временном срезе, заслуживают того, чтобы ими восхититься и понять, почему в жизни происходит всё так, а не иначе.
  Понятие первое – мораль. Её можно охарактеризовать одной простой фразой. «Прошёл по улице с девушкой, держа её за руку – считай, что изнасиловал.»  Это говорит о том, что люди не совершали по отношению к кому бы то ни было безответственных поступков и жили, не отбрасывая тень на окружающих. То, плохое, что, безусловно, вершилось в жизни, хранилось за семью печатями.  Оттого и имели место быть всякие пересуды, сплетни, а иногда и целые пересказы особо противоречащих этой морали событий.
  Понятие второе - образованность. Это уровень интеллекта, который мог допустить суть пересказа, как подлинное событие. Со многими, может быть, оговорками или наоборот, отталкиваясь от факта того, «что и не такое ещё бывало».
  Понятие третье, но только по перечислению, а на самом деле самое наипервейшее, от которого и пойдёт рассказ. Грех. Он может быть различной степени тяжести. Быть прощённым человеку миром или тянуть за собой череду последствий, став карой небесной.
 А ещё немаловажно, как жили люди по этим понятиям. А на зависть неплохо. Знали друг друга от одного края улицы до другого. Сватались, роднились, собирали многочисленные застолья. Не пышные, а людные. На столы несли вскладчину снедь, мужики до блеска натирали салом сапоги, женщины рядились в яркие бусы, ленты и румяна.  Это в праздники. А по будням трудились. По улицам ходили мужики: «точим ножи-ножницы», «несите кости-тряпки», «копаем погреб-огород», «накосим сена»...
2.Заговорённый зуб.
  Мне было шесть. Представьте, сколько у меня было зубов на выброс. И среди один дырявый, самый дальний. И вот он среди ночи взбесился до такой степени, что отцу моему пришлось идти в автобазу, где он работал, брать дежурный автобус и везти меня на другой край города к бабке. Это термин такой.
  Так называли человека, прожившего уже свою жизнь и могущего помочь тем, у кого она в самом начале – во чреве матери или с отработавшими свой срок молочными зубами.
  Ночь была светлой. Высоко в небе горел один на всех фонарь, заливая голубоватым светом дворы и улицы. Заборы и ворота отбрасывали причудливые тени, в черноту которых страшно было глянуть.
  Калитку отворила старуха, пролив во двор через образовавшуюся брешь еще немного света. Когда калитку закрыли вновь, я осталась как раз в этой черноте, и по спине побежал холодок ужаса, словно там - рукой до неё дотронься - кто-то есть. 
  Старуха взяла меня за плечи каким-то мягким тёплым образом, словно врачевание уже началось. Она велела открыть рот, повернула лицо моё своими высохшими, но источающими тепло руками в сторону ночного светила:
 - Смотри на луну, старайся часто не моргать, а лучше не моргай совсем. И не слушай, что я говорить буду.- Она  принялась класть мелкие крестики на себя, на меня, на мою щёку. Я таращилась на луну, а уши мои буквально вывернулись в её сторону и ловили каждое слово. Но заговор не содержал каких-то конкретных слов – это был невнятный шепоток.
 - Ну, не болит? - Поинтересовалась она, окончив заговор.
 - Не болит, - ответила я.
 - Ну и с богом, - выставила она нас с матерью моей за калитку.
 - Это была баба яга? – Поинтересовалась я.
 - Нет,- ответила мать. - Это красавица Василиса.
3.Василиса.
   Она и впрямь была красавица. В молодости. От её красы робели парни, собираясь ватагами у чьих-нибудь ворот. А девчонки, подружки Василисы не могли и мечтать и о едином взоре, брошенном в их сторону ну хотя бы неказистым пареньком. Но все они в своё время выходили замуж, рожали детей, а Василиса оставалась в завидных девках.
 - Кто-то запрет на красу её наложил, - сочувствующе кивали соседки в её адрес.  И вдруг в одну из безлунных полуночей, после очередных посиделок, Василиса отчаянно заколотила в ворота родительского дома. Истошно крича.
  Пока проснулись родители, зажгли лучину, направляясь к калитке, нащупали  засовы, было уж поздно. Надругались над Василисой - лишили того, что каждая берегла под венец. Она сидела, прижавшись к забору спиной и, казалось, была мертва – так пусто и остекленело смотрели её глаза.
  Мать без пользы трясла её обмякшее тело:
 - Кто, Василисушка! Скажи, кто?
 - Дунькин муж, Игнат. – Ответила она одними губами.
 - Да нет его уж три дня как. Косит он в степи, – скрестила  руки на груди Дунька, когда, сжав кулаки, на её пороге встал отец Василисы.
  Его и, правда, никто не видел из соседей. А через неделю быстринка вынесла под иву, ушедшую корнями в воду, распухший мужской труп. Вроде игнатов. Только креста нет. Да и откуда ему быть у ирода. Покарал, видать Господь за Василису - решили - и списали Игната к праотцам.
  А к весне Василиса была уж тяжёлая совсем и одинёшенька. Ушли один за другим её родители. Когда сошли ещё одни вешние воды, по двору её на крепких ножках делал первые шажки сынок Васька.
  И пошла по улице в пересудах новость. Вздумалось Василисе в сенцах погреб рыть. Взамен того, что   погребкой  прислонился к сараю. Видите ли, страшно ей в тёмную пору, за сарай ходить.
  Кто-то в голову взял, что среди копачей крепкий завидный мужичок трудится. Да и пусть. Молодой бабе не грех потешиться. А кто-то  досмотрел, что погреб в сенцах всё глубже, а земли-то во дворе нет.
  А ещё вдруг заговорили, что труп из речки был не игнатов. Потому, что кто-то видывал, как мечется его тень по дунькиному двору. И это -  то ли призрак насильника-мужа, то ли он в добром здравии от людских глаз прячется.
  А кто-то приметил, что пока копается погреб, Василиса какая-то не в себе – порывистая, несобранная. Ребёнок без должного досмотра – то мокрый, то голодный орёт.
  А ещё – собаку со двора прогнала – воет, чует что-то. Неспроста погреб-то роется. Неспроста.
3.Васька, Василисы сын.
   Когда мне минуло шестнадцать, мои родители, крёстная мать, потом моя средняя тётка по очереди созывали гостей и отмечали это событие, как праздник.
  Уже на насестах дрыхли петухи, а на тёткином столе менялись блюда и порожние бутылки на непочатые.
  Вдруг кто-то постучал в окно. Я подошла, отдернула занавеску, а следом прочь отдёрнулась сама.
 - Кто там? – Спросила тётка.
 - Какой-то растрёпанный худющий парень.
 - Федя, ты ставни, что ли не закрыл? – Обратилась тётка к мужу. Тот сходил за калитку и, вернувшись:
 - Закрыты ставни…
 И тогда за столом потянулся долгий рассказ. Что погреб-то Василиса и впрямь со смыслом копала. И не случайно через шесть годков в него сын её, Васька упал.
 Ему в школу идти, а он убился-переломался весь, память отшиб. Возила Василиса его по врачам и знахарям, да всё зря. И решила сама сына вылечить – принять на себя колдовские белые силы, молитвы у святых отцов переписала.
 И, засветив у зеркала свечи, просила отразиться в них святого духа, да забрать на себя васькины хвори.
 А дух ей возьми да и скажи, что грех на ней смертный. И пока она в нём не покается, не ждать ей никакой помощи. И она созвала ближний люд, да и призналась, что старый погреб – игнатова могила.
 Что он настиг её ещё раз и затолкал силой в погребку. Только на этот раз она уйти ему не дала. Ударила, изловчившись,головой о висячий замок на крышке погреба.
 Народ послушал её и простил, за давностью греха. А  всевышний даровал ей взамен колдовских святые силы. И она стала помогать страждущим, за что её сын обретал силы и здравие.
 Не бог весть какие – двигаться стал, по улице ходить, странно так ступая - выбрасывая далеко вперёд пяткой левую ногу,отбрасывая назад костлявые плечи, а правой костлявой изувеченной рукой, словно хватаясь за что-то невидимое.
 К соседям в окна заглядывал. И не просто так, а, когда там кто-то свой шестнадцатый годок встречал. Василиса кручинилась:
 - Не доживёт сыночек мой до шестнадцати.
Так и вышло. Стал он речи странные говорить. Сначала матери всё бредом представлялось. А пройдёт время и оказывается – символы Васька ведал. Того, что скоро сбудется. К своей могиле вёл. А как уж совсем ему мало жить осталось, говорит ей:
 - Ты молитву шепчи над гробом моим, душу мою уговаривай, чтобы рядом с тобой осталась. Потому, что тень призрака над тобой вижу. Сойду в могилу, и он над тобой верх возьмёт.
 - Да каков он, призрак-то?
И Васька Игната обрисовал. Даже рубаху порванную -  Василиса в борьбе порвала.
  Она и молилась. Потому  и жива до сих пор. А, что Васька в окна смотрит – так пускай. Что в этом плохого, если он с тобой празднует…