Как деда Федота призвали на войну

                Воспоминания деда Федота
               (частично опубликованы в журнале «Огонек», 40/4667/Октябрь 2000)

                (3/21) Как деда Федота призвали на войну

     На службу брали с двадцати одного года. Так как была война, меня взяли девятнадцатилетнего. Змейногорский уездный комиссариат направил в Омск, в маршевую роту, откедова все отправлялись на фронт.
     В маршевой роте мне не повезло. Так я всё изучал хорошо, лучше других: словесность, строй, всё царское семейство, главнокомандующих; и на турнике хорошо занимался; и всё-всё хорошо было – хотели меня в учебную команду для кадров. Когда стали наводить винтовки, чтобы стрелять, у меня не получается. У меня правый глаз не видит через прицел мушку. На занятии на станке я с левого глаза наведу, а с правого никак не могу – не вижу мушку через прицел. Послали меня на глазную комиссию. Врач дал заключение: глаз здоров. Повели нас на стрельбище, дали пять патронов. Выстрелил в белый свет. Дали ещё пять. Я сам вижу, как они землю возле меня пылят, рикошет дают в землю. Из десяти ни разу не попал.
     Прошло два дня. Взводный был, видимо, очень хороший: вызывает меня, говорит по душам: «Прошунин, ты ведь мальчик хороший, но зря ты себя так повёл. Тебя будет судить трибунал за то, что ты не хочешь родину защищать». Я заплакал. Да ружья у нас дома сроду не было, и я его сроду не держал в руках, поэтому я глаз свой не замечал, что он против левого на шестьдесят процентов не видит. Он у меня и сейчас не видит; читаю, пишу, и сейчас даже не замечаю, потому что обоими смотрю, а там целиться – надо один закрывать.
     Взводный хотел меня повести на стрельбище одного, чтобы я попал в мишень, потом подумал, сказал мне: «А вдруг проверят тебя, тогда будет и тебе, и мне. Ладно, завтра посмотрим».
     Утром он сходил, видимо, к знакомому прокурору при части. Вызывает меня взводный, говорит мне: «Я хотел тебя оставить в кадре, но вместо кадра тебе грозит трибунал или арестантская рота. Я сегодня узнал, трибунала можно избежать. Тогда ехать на фронт добровольно – лучше, чем арестантская рота». А я такой был политикан, даже не понимал, про что он мне говорил; он думал, что я такой же, как он, революционер. Потом он мне сказал:
     -Лучше на фронт, чем трибунал. Давай сейчас напишу, не боишься фронта.
     Я сказал:
     -Что я тама буду делать, глаз не видит?
     Он сказал:
     -Стреляй, куда святая вынесет.
     Написал прошение сам и сказал:
     -Иди к командиру полка. Да смотри не говори, кто писал.
     И прочёл мне его несколько раз, как будто я даже из дома просился на передовую линию, так желаю только на передовую скорей, воевать буду честно, бить врага…
     Проучился в Омске двадцать шесть денёчков, и постигла меня, такого честного мальчика тяжёлая участь. Иду в штаб полкового гарнизона и думаю: «На передовой убьют, а военный трибунал – родители, жена с сыном будут думать, что я какую беду сделал». И сказал: «Господи, пособи мне!» Захожу – часовые. Показываю прошение, пропускают к полковнику. Захожу – такой пузан, старый-старый. Я честь отдал.
     -Очень хорошо,- говорит.-  Что тебе?
     Подаю прошение. Посмотрел, сказал:
     -Немцев не боишься?
     Я сказал:
     -Так точно, ваше высокое благородство!
     Написал «Удовлетворить». Захожу к взводному, показал, он был очень рад. Я прошение отнёс ротному: вечером обмундировали во всё новое, военное, и повёл ротный меня одного к маршевой роте, которая шла на фронт. А там записали в взвод и в теплушку посадили, тронулся вагон, музыка играла, но я чтой-то расстроился, ох и плакал на ходу в теплушке: еду не со своими людьми, чужая рота и взвод. Даже незнакомые ребята уговаривали меня. Сроду не забуду, пока не умру.

На фотографии дед Федот сидит справа.