Фломастер и Маргарита

Фломастер и Маргарита
(По произведению М.А. Булгакова "Мастер и Маргарита". Тема: "Рукописи не горят")

Внимание! Пропал человек! Особые приметы: кот и человек одновременно, ведет себя спокойно и тихо, будто забытый цивилизацией станционный смотритель. Любит носить клетчатые рубашки, мурлыкает, когда его гладишь по голове. Сердечник. Имеет девять жизней.
Когда я сказала ему "Здравствуйте", он сообщил мне, что хочет выпить со мной на брудершафт. С тех пор мы перешли на "ты". Он был первым котом, который сделал глоток чая, переплетя руку с человеком, и первым человеком, который пил на брудершафт втроем. Первые два - он и кот, живущий в его голове, а я третья. Мы закрепили свою дружбу.
Говорят, что в Москве по Тверской улице дважды в месяц по нечетным числам бродит огромный чёрный кот. Он выходит из стены одного здания и уходит в стену другого. Практически все жители Тверской хоть раз видели его, фотографировали, снимали. Его даже занесли в Международный справочник по привидениям. Возможно, это и есть мой друг. Поищите его, пожалуйста, на Тверской улице между станциями "Пушкинская" и "Маяковская".
Его кота звали Бегемот, а его звали Всеволод. Он был большой и тощий, как клюка, с которой ходят сгорбленные старики. Зимними вечерами мы писали с ним стихи про поющих в терновнике птиц. Он знал весь трепет слова "поэзия" и всю обыденность слова "проза".
Однажды кот был смертельно ранен, и ему не хватило глотка бензина. В последний момент его тахикардического восприятия жизни он был спасен врачами. Возможно, они дали ему бензин, чтобы началась его восьмая жизнь, если отнимать прожитые от девяти.
Коту помогли, а Всеволоду нет. Сева жил, чтобы дописать свой роман, которому, по его словам, должен был обрадоваться Хемингуэй. У кота в доме не было камина. Он иногда зажигал свечи, потому что любил смотреть как плавился воск, ему нравилось как вертикаль фитиля сходит на нет, и как запятая огонька помогает понять, что знак бесконечности существует. Он в сердцах говорит: "Я бы сжег что-нибудь, но у меня нет масла между строк. Всё мною написанное огонь не захочет видеть. Ему нужно лучшее. Я не пишу так, чтобы мои истории попали в руки к Воланду целыми. Мы должны писать так, чтобы вселенная нас слышала, и чтобы наши мысли синхронизировались в ней. Не каждая мысль может туда попасть, кто-то выше следит за нами, и не каждый вступает с ним в разговор, записывая ему свои послания тонким пером. Тот человек, у которого нет такой связи не бросит свой роман в огонь. Он будет мирно писать рулоны ненужных знаков. Ему даже не придет мысль сжечь своё бесполезное произведение; оно не годится на дрова, оно нравится эго-автору, он готов читать его первому встречному. В этом нет никакой тайны или искусства."
Кот закинул ногу за ногу, волосы его будто встали дыбом: "Я хотел бы служить кондуктором в трамвае, а уж хуже этой работы нет ничего на свете.". Он изобразил покачивающегося контролера, отрывающего билет.
- Знаешь, я бы отрывал себе счастливые билеты и ел их. Забрать себе билетик не преступление. Как ты думаешь, что бы я загадал?
- Ты бы загадал себе здоровое сердце?
- Нет. Когда бы я оторвал один билетик, загадал бы избавиться от всех других пороков, кроме сердечного. С ним можно жить. Но я понимаю, что это невозможно. Поэтому со вторым счастливым билетиком я бы загадал, чтобы мои пороки были бы для чего-то полезны. Для творчества, например. Я бы пил грузинское вино, а пьянея, писал бы стихи. Я бы избавился от самого страшного человеческого порока - трусости. Но в этом и состоит весь ужас работы кондуктора. Желания не сбудутся. В канцелярии исполнения желаний по билетам меня не услышат. По трамвайной сумме цифр не исполняются нетрамвайные желания. Нужно загадывать: "успеть бы мне на следующий рогатый", "хочу, чтобы подошел синий", "прокатиться бы мне в голубом вагоне". А мои там не исполняют.
Сева пришел к коту, а точнее, ушел в себя. Это одно и то же. Он мурлыкал мне песню со строчками: "гори, но не сжигай, гори, чтобы светить". Гореть - значит жить, загораться какой-то мыслью. Рукописи горят, но не сжигаются, потому что сжечь - значит уничтожить, а гореть - значит жить. А камин - это портал между бумажной жизнью и смертью. Мы зажигаем миллионы огней, освещающих улицы панельных многоэтажек, нам становится грустно, когда "и лампа не горит, и врут календари". Мы зажигаем лампу, но от неё не бывает пожара, а без неё мы не сможем жить. Рукописи горят, но не тогда, когда они брошены в огонь, а когда они светятся от того, что перо вытанцовывает на на них новые рисунки, создавая контраст чернил и бумаги, небытия и слова, статики и искрометности. А Сева все мурчит: "ты можешь промолчать, ты можешь петь, стоять или бежать, но все равно гореть".
Когда-то на вопрос "что делаешь?" кот ответил: "Отбрасываю тень!". А у Булгакова были строки: "Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с неё исчезли тени?". Отбрасывать тень - важное постоянное занятие. Если бы с земли исчезли тени, то мы бы сгорели под солнцем, наши соломенные шляпы не спасали бы от солнца глаза, через наши жалюзи бы бил свет, и даже ночью из-за солнца мы не увидели бы звезд. Нарушился бы баланс. Нам нужно не забывать, что мы отбрасываем тень. Нам нe нужно забывать Булгаковских истин.
Сева не шалит, никого не трогает и починяет примус. Правда, он имеет привычку пропадать на месяца и дни, никому об этом ничего не сказав.
Если мы говорим о творчестве - это к нему. Настоящее творчество называется искусством. С кем можно говорить об искусстве и о слове, кроме как с писателем?
Мы с котом говорили о любви вечером. Таким вечером, когда все вернулись домой, оставив возле дома свои машины, и с двенадцатого этажа парковка похожа на шахматное поле, а автомобили на пешки, которые можно переставить двумя пальцами. Люблю такие вечера. Я была тогда намного младше, чем сейчас, и кот нараспев говорил мне: "Когда ты станешь большой и красивой, моя маленькая Маргарита, у тебя появится Мастер. А ты, несомненно, Маргарита, потому что мы с тобой сбежали из книжки Булгакова вместе. Я верю, что это будет хороший человек. А сейчас у тебя есть я и твой любимый фломастер. Просто рисуй."
Пришло время прощаться. Сева взял из моих рук серый фломастер, сел на корточки и написал на одной из панелек незнакомого нам дома "Булгаков жив". По умолчанию я знала, что каждая панель дома говорит об этом, весь город говорит об этом, весь мир говорит об этом, только шепотом. Таким шепотом разговаривают только о самых важных вещах, которые дано знать не каждому человеку.
Мы попрощались. У меня остался этот фломастер. А Севу я больше не видела после этого дня. Может быть, его сердце остановилось...но я так верю, что оно "отдышалось немного и снова пошло", ведь у котов девять жизней.
Найдите мне его, пожалуйста, пропал человек, в голове которого жил кот. Посмотрите его на Тверской, вокруг себя, в своих любимых книгах, в друзьях у ваших знакомых, на столбе объявлений, в театре, где угодно...
Но у меня по-прежнему есть только кот и фломастер.

P.S. Весь этот текст - разговор о творчестве, жизни и любви с музой. Сева - это муза, имеющая привычку исчезать.