Как я стала писателем

В десять лет, от скуки, на спортивной площадке я целое лето карабкалась вверх по деревянному шесту. Меня заприметила женщина-тренер по спортивной гимнастике, которая тренировала первую чемпионку Европы в этом виде спорта – Галиму Шугурову.  Она пригласила меня к себе на занятия и была очень настойчива: наверное, увидела во мне какие-то задатки. Мне было лестно. Я готова была ходить по бревну, но представить себе, что на этом бревне надо ещё и кувыркаться, совершенно не могла. Это же страшно! На занятия к этому тренеру я не пошла.
Так я не стала чемпионкой по спортивной гимнастике.
Потом я записалась в музыкальный кружок, где учили играть на пианино. Это мне очень нравилось. Но пианино у меня не было. И я попросила родителей его купить. Затем мой папа целый вечер рассказывал мне о том, что если человек по-настоящему хочет научиться играть, он сначала научится играть и на обыкновенной доске. Помню, я даже представила себе эту доску – старую, потемневшую, шершавую, всю в занозах. Как на ней можно было играть?
Так я не стала пианисткой.
А вообще-то в детстве я мечтала быть балериной. С утра до вечера из включенного радио-динамика неслась по квартире классическая музыка, а я представляла себя в белоснежной пачке, на пуантах, свободно летающей над сценой и парящей в этом полёте. И, конечно, когда я пошла в первый класс школы, я тут же записалась в танцевальный кружок. Но нас стали учить танцевать не балет. Это был танец о посевах кукурузы на колхозных полях. И ещё о том, как злостные колючие сорняки мешают этим посевам расти. Мне тогда и досталась роль сорняка. Мама купила мне салатовую футболку и нашила на нее множество тёмно-зелёных тряпичных колючек. Я сыграла свою роль добросовестно: прыгала под музыку и мешала кукурузе расти. Но всё-таки эта роль мне показалась какой-то обидной, и больше я на танцы не ходила.
Так я не стала балериной.
А ещё я пела в хоре. Очень мне это нравилось. Нравилось зудеть, гудеть, вибрировать вместе со всеми, купаясь в оттенках множества звуков, разных голосов. Помню, мы учили «Во поле берёзка стояла…», «Ой, по-над Волгой леса зеленеют…» и про трубача «Кругом война, а этот маленький, над ним смеялись все врачи…»  Чудесно было смотреть на нашу дирижёршу: в песнях у неё здорово округлялся рот, и это было забавно. Но на беду меня поставили солировать в одной детской песенке. И был концерт: белые гольфы, белые банты, белый фартук. Я так волновалась, что стала вместо одного раза дважды повторять припев, чем сбила с толку весь хор, и мы все провалились. Ну, то есть никуда не провалились, а так и стояли на сцене, только уже петь не могли. И, хотя нам стали громко аплодировать, я в слезах убежала со сцены.
Так я не стала певицей.
Об артистической  карьере я не думала. Но, когда в пионерском лагере мне сказали, что я буду играть Белоснежку в сказке, мне стало любопытно. Тогда у меня были почти белые волосы и тёмно-карие глаза. Я впервые подумала о том, что, наверное, я какая-то особенная, раз выбрали именно меня. Но моя радость вскоре была омрачена. Отрядные девчонки ехидно сообщили, что Белоснежку по сюжету принц должен поцеловать. Они над этим ржали (то есть смеялись), как лошади, а я, конечно, смутилась. Кому охота целоваться? Да ещё на сцене! Я пришла и сказала пионервожатой, что играть Белоснежку не буду. Но она убедила меня, что целоваться с принцем мы будем понарошку, а по-настоящему нам этого никто и не разрешит.
Но всё равно в зале все пионеры смеялись над нами, как лошади.
Так я не стала артисткой.
Плавала я тоже прекрасно. Делала большие успехи. Тренер меня очень хвалил. Но на первых же маленьких соревнованиях выяснилось, что в этом виде спорта в свои четырнадцать лет я уже старушка, и что осваивать баттерфляй мне нужно было не в седьмом классе, а лет семь назад.
Так я не стала мастером спорта по плаванию.
После десятилетки я поступила в вечернюю художественную школу. Там завораживало всё – старые кувшины и утюги, гипсовые головы и яйца, которые учителя использовали для постановки натюрмортов. Я очень старалась верно передать цвет зелёного яблока и фиолетового кофейника, усиленно протирая кистью по десять раз одно и то же место акварельной бумаги. И мне даже нравилось, как выходило. Но потом учитель подвёл нас всех к какой-то новенькой девочке плюгавенького вида, на которую из-за её плюгавости мы даже и внимания не обратили, и, указав на её работу сказал:
– Вот что значит видеть цвет!
И мы увидели, что наши работы по сравнению с её натюрмортом просто старые вылинявшие и грязные тряпки.
Так я не стала художником.
В Политехническом институте меня оставили работать на кафедре начертательной геометрии. Я занималась изготовлением учебных пособий для развития пространственного воображения студентов. А, короче говоря, чертила стереочертежи: один для левого глаза, другой – для правого. Потом эти чертежи фотографировались, и фото вставлялись в стереоскоп. Заглянувший в стереоскоп получал совмещённое наглядное объемное изображение цилиндров, торов, конусов и гиперболоидов. Но для того, чтобы мне правильно их начертить,  приходилось два чертежа зрительно совмещать в одно самостоятельно. А это – два ватмана 24 формата! Нужно было хорошо-хорошо скосить глаза и долго смотреть в одну точку между чертежей, чтобы они слились. После нескольких месяцев такой работы я побоялась навсегда остаться косоглазой.
Так я не стала инженером-механиком по приборам точной механики. Кстати, моя подруга, которая осталась там работать и косить глазами, через несколько месяцев избавилась от своей близорукости. Так что боялась я зря.
А однажды я пришла со своими стихами на литературную консультацию в газету «Омск вечерний». В кабинете сидел поэт Н.
Он очень был недоволен моим стихотворением, в котором ветер пробегал по лужам.
– И что? – ехидно спрашивал он, – у вашего ветра и ноги есть, чтобы бегать?
И вот тут я впервые не испугалась. Я ведь точно знала, что у моего ветра были и ноги, и крылья, и хвосты. И, несмотря на недовольного литературного консультанта, я стала писать стихи, и рассказы, и даже статьи.
Оказалось, чтобы стать кем-то, главное – ничего не бояться!