Старик

Старик

Старик сидел на скамеечке, оперев руки на палку перед собой и, как кот, грелся на утреннем майском солнышке. Он поднял лицо вверх, глаза его были закрыты и на старых губах лежала улыбка нехитрого удовольствия. Он впитывал тепло и нежился. Когда старик немного согрелся, он приоткрыл глаза, потянул сутулую спину, пошамкал губами и перехватил палку поудобнее. Потом, заметив бегущего делового муравья на земле перед собой, поднял свою палку немного, давая дорогу спешащему насекомому и поставил её обратно поудобнее, когда муравей-разведчик проследовал дальше. Навстречу муравью полз какой-то неторопливый ещё непроснувшийся чёрный жук. Их пути должны были встретиться в месте, где из земли торчал одинокий затоптанный жухлый, но ещё живой подорожник, старик внутренне немного оживился и стал следить за обоими тварями, ожидая, чем закончится нежданная встреча представителей двух разных видов и темпераментов. Но встрече не суждено было случится, так как муравей прямо у самого подорожника остановился и поспешил в бок. Флегматичный жук скучно дошёл до подорожника и залез под него. Старик, разочаровавшись в происходящем под ногами, ещё раз поправил свою палку и начал смотреть вдаль. Старик вспоминал свою жизнь.
Всем старикам есть что вспомнить. За долгую жизнь, даже однообразную, накапливается багаж воспоминаний, обременяющий или подталкивающий человека. Просто у каждого он свой, кто что накопил. Исключительно все старики были сначала детьми, потом подростками и потом юношами. И детство у всех примерно одинаковое. Как и все дети, они пили мамкино, коровье, козье или даже какое-нибудь верблюжье молоко, сначала писали в штаны, ползали в них по полу, а потом бегали в них или без них по улице. Подростками все старики занимались подглядыванием за девочками, киданием камней и старательным изображением из себя взрослых. Юноши делали почти то же, что и подростки, только ловчее. Ну, ещё они занимались прочей разной ерундой, смотря какие возможности были у каждого. Кто-то играл на скрипке, кто-то гонял в футбол, кто-то уже ходил на покос, кто-то просто читал книги. И где-то примерно на этой стадии судьба стариков уже начинает разделяться на два потока. Часть после юношеского периода последовательно и логично продолжают своё развитие и становятся далее взрослыми серьезными мужчинами, некоторые - солидными мужчинами и только уже потом стариками. Но только часть. Не всем удаётся полностью реализовать этот жизненный цикл и пройти все стадии превращения мальчика в старика. Есть некоторая часть мужской популяции, минующая стадии серьезного мужчины и солидного мужчины. Они просто из состояния юноши, длящегося у них дольше, чем у остальных, сразу переходят в стадию стариков. Не в смысле прям бац, и в одно прекрасное утро, юноша просыпается стариком со всеми вытекающими отсюда последствиями - слабыми коленями, зрением, мозгами и мочевым пузырем. Нет. Все это происходит постепенно. Обычно мальчики, стремясь повзрослеть, старательно изображают взрослых. Вначале это выглядит смешно, но ежедневная тренировка идёт на пользу, мальчики становятся юношами, которые, продолжая играть во взрослых, рано или поздно успешно ими становятся и уверенно вливаются в их армию. Но остаётся часть юношей, уклоняющихся от священной обязанности стать взрослым. И ряды серьезнеющих мужчин в какой-то момент не досчитываются своего сверстника. Вроде он был, а потом исчез. И серьёзные мужчины забывают о нем. И только потом, на стадии старика, они вдруг встречаются где-нибудь на скамейке или в больнице в отделении терапии и, оказывается, этот юноша не исчез, не пропал, а оставался в некоторой степени юношей, то есть, подглядывал за девушками, кидал иногда камни, вдаль или в воду, просто так, чтобы не забыть детство, и по-прежнему изображал взрослого. Правда, уже не так старательно. В отличие от сверстников, он уже в детстве понимал, чувствовал какой-то диссонанс, какую-то алогичность, неестественность такой имитации. В более зрелом возрасте было бы уже естественным стать взрослым, но внутренний негативизм по отношению ко всему скучному взрослому уже укоренился в этих юношах и они, движимые лишь остатками воспитания и правилами поведения окружающей среды, иногда и пристраиваются где-то с краю или где-то в конце к общей процессии, шагающей в сторону старости по серьезной дороге, но в целом топают своим путём, потихоньку отстав от общей колонны, торжественно шаркающей к общему и одинаковому финишу, сворачивают на неприметную боковую свою странную тропинку и воссоединяются с основной массой старичья уже на скамеечке, где, греясь на солнышке, играя в шашки и покуривая папироску или сигаретку, предаются одному и тому же содержательному занятию - воспоминаниям. На этой стадии все старики заняты практически одним - воспоминаниями. Наш старик не был исключением. Ему было что вспомнить. Многое было в его жизни. Все как у всех и все по-своему. Счастливое детство мальчика Вани, огромное пространство времени, где была и любовь матери и строгое воспитание отца, а потом рыбалка с ним рано-рано утром, и ночевки в лесу, игры с утра до вечера на улице, когда домой забегал только схватить кусок черного хлеба с солью, драки и дружба навеки. Потом была война, когда детство замерло, и было вроде все то же, но и как-то не так. Потом была работа, семья и так далее. Солнышко своим теплом медленно прогревало заскорузлое тело старика и, проникая вглубь, будило старые воспоминания. Прошлое постепенно оттаивало и всплывало разроненными облачками воспоминаний. Старик бережно смаковал их, радуясь, что ещё что-то помнит и помнит в основном радостное и приятное. Вспомнил первую любовь свою смешную, детскую, воздыхательную к Светке, девочке из дома через улицу. Вспомнил, как следил за её домом у штакетника своего забора, не выйдет ли она на улицу и, увидев наконец, быстро отворачивался и делал вид, что ищет мяч или зовёт кошку. Потом вспомнил школу и первую драку с мальчишками за школой. После драки его признали своим парнем и приняли в свою компанию. Дрались потом с другими из соседней деревни. Вспомнил первую их корову и ту ночь, когда она телилась. Он вскочил вместе с родителями на ночной рев животного, побежал в хлев и смотрел во все глаза, как из коровьей утробы появился и вывалился неуклюжий телёнок. Ванька стоял в оторопи и пялился на корову и телёнка, пока отец не дал ему оплеуху и не приказал быстро принести какие-то тряпки. Попытался вспомнить войну и первыми всплыли обрывки дня, когда отец ушёл на фронт. Отец сидел строгим за столом, пил, но в меру, закусывал и наказывал матери о доме и детях. Потом, уже на закате, отец кликнул его и отвёл к забору на задках огорода. Там они стали, опершись на плетень, и стали смотреть на уже еле различимую в вечеру реку внизу под холмом, на темный лес и пока ещё светлое небо над ним. Отец по привычному, чтобы занять руки, закурил папиросу, сделал пару затяжек и, щуря глаз от дыма, сказал немного странные слова:
- Остаёшься ты за старшего, Ванька. Береги мамку, сестёр и хозяйство. Живи честно и открыто, но не давай себя обидеть. Будь мужчиной. И будь самим собой, не слушай никого. Советчиков много, а помощник один, на небе. Только ему и кланяйся.
Так отец и ушёл на фронт. Больше Ванька его не видел.
Много ещё что всплывало в памяти старика и крутилось, как старое кино. Местами кинопленка рвалась, кино останавливалось и старик не мог вспомнить, что было дальше. Тогда он говорил протяжно "Дааа", вздыхал, переводил взгляд на облака или пасущееся далеко стадо коров и ждал, когда внутри головы что-нибудь склеится и всплывут новые воспоминания. Потом взгляд его падал на какой-нибудь предмет, который вновь оживлял в старике далёкое прошлое. Старик опять устремлялся слабеющим зрением вдаль и погружался в свои прошлые дни. Это было нетрудно, потому как практически все, что окружало старика, даже крапива у забора - и та была связана с каким-нибудь событием в его жизни, важным или неважным. А сейчас для старика было важно все, что он вспоминал.

В открытые ворота с улицы вбежал взмыленный маленький пацанёнок и бухнулся на скамейку рядом со стариком, часто дыша.
- Дед, а ты что делаешь? - выпалил он, часто дыша после бега с мальчишками.
- Греюсь, Сергунька. Внутри тепла нет уже, вот и хочу набраться немножко от солнышка.
- А почему у тебя тепла нет? - постепенно замедляя дыхание, продолжил выспрашивать пацанёнок.
- Заканчивается тепло, внучек. Израсходовал за жизнь. Мало, что осталось.
- А где оно хранится, тепло?
- В костях, Сергейка. В костях. Все тепло, вся жизнь в костях. Ты маленький ишшо, не поймёшь. Я в молодости тоже не понимал. А когда старость приходит, чувствуешь, как тепло прям из костей уходит. Наука этого не понимает, не объяснит никак. У них там свои объяснения. Сахар, давление, метаболизм разный, гормоны. Только я то знаю, что тепло в костях держится.
- А что будет, когда тепло закончится?
- Помру, Сергейка.
Пацанёнок замер, глядя непонимающе на деда.
- Как это, помрешь?
- Не станет меня и все. Закрою глаза, Сергейка, и засну вечным сном. Положат меня в сырую землю, там я и найду покой. Знаешь у леса кладбище?
- А здесь разве нет покоя?
- Здесь нет покоя, Сергунька. Здесь жизнь. А покой - это совсем другое.
- Смерть - это и есть покой, дед?
- У кого как. Как жить будешь. Как тепло своё будешь тратить, такая и смерть будет. Будешь своё тепло экономить, жадничать - так и зачахнет твой огонёк внутри и станешь, как головешка, чёрный и холодный. А покоя так и не будет. А если отдаёшь другим, пока живёшь, - это тепло потом тебе вернётся. Каждый человек, кто тебя с добром вспоминает, словно свечку ставит Богу. И будет гореть та свечка веки вечные и согревать тебя. А у некоторых и вовсе тепла нет. Как камень. На расстоянии холодом веет. Хочется вроде ему частичку тепла дать, а он, камень то этот, все всасывает и все тепло как в землю. Ничто его не согреет.
Сергейка призадумался и опять спросил:
- А как своё тепло давать другим?
- А вот ты когда к бабушке бежишь, что чувствуешь?
- Тепло? Ну да, она же живая! И Зорька наша тоже тёплая и молоко у неё тёплое. Она тоже своё тепло даёт людям?
- Нет, Сергейка, это другое тепло. Ты его должен в себе чувствовать. То тепло, которое людям даёшь, оно в груди рождается. Ты просто чувствуешь его вот здесь, где сердце и там ему тесно становится. И ты как бы хочешь его выпустить, поделиться с людьми. Если ты и правда его почувствуешь, так оно само выйдет, тепло то это. И на человека хлынет. Укутает его, как облаком, и согреет. И до косточек дойдёт. Его не удержишь. Оно границ не знает. Да и вредно его в себе держать. Или вот человек может просто посмотреть на тебя - и сразу тепло станет. Понимаешь?
- Да. - сказал Сергейка и, ещё более посерьезнев, задумался над услышанным.
- А тем, кто как камень, не надо своё тепло давать?
- А ты сам как думаешь? - спросил старик.
- Не знаю.
- А ты спроси сам себя. Все ответы на все вопросы уже есть внутри тебя. Надо только попытаться услышать этот голос, который внутри тебя. Это совесть. Ты не бойся, Сергунька, спрашивай её. Она всегда подскажет.
Внук молчал, прислушиваясь к себе и пытаясь найти внутри тепло и совесть. Потом, видимо, почувствовав что-то внутри, решил незамедлительно поделиться теплом с дедом, обнял его и сказал:
- Дед, я тебе тепла дам, сколько тебе надо! У меня есть. Ты только не умирай!
Внук держал деда крепко, пытаясь отдать деду своё маленькое, но живое и наивное тепло. Потом, решив ещё как-нибудь подбодрить деда, вдруг предложил:
- Дед, давай в прятки поиграем. Ты будешь меня искать!
- Вот ведь пострел какой! Куда уж мне играть. Отыграл я своё. Отбегал. - сказал старик и, глядя на внука, болтавшего ногами, стал думать про детство и старость. В детстве, размышлял философски про себя старик, человек похож на щенка. Он везде торопится. Ему надо везде успеть. В старости ты уже никуда не торопишься. Наоборот. Ты знаешь, что куда бы ты не шёл, ты двигаешься в сторону смерти. Зачем туда спешить? Ноги сами замедляют ход и говорят голове - посиди, дорогой, успеешь туда ещё.
- Дед, а ты в детстве во что играл?
- Да бегали все, прятались. Стреляли. Искали. Летом в поле ходили ночевать бывало. Кто постарше костёр разожгут, ну и сидим, истории разные рассказываем. Одна страшней другой. В разведчиков играли...
Потом старик вспомнил, как они воровали патроны у отцов, делали самострелы и уходили стрелять подальше в лес, но, подумав, решил пока не говорить внуку о таких играх.
Потом вдруг старик улыбнулся.
- Девчонок дразнили. Особенно если красивая какая, так проходу ей не давали. Бабушка твоя такая была. Я к ней тоже приставал, то за косичку дёрну, то снежком брошу. А она ноль внимания - как королева была. Идёт себе дальше, гордая такая...
- А что потом?
- Потом?.. Потом полюбила. Когда повзрослее стали, другие то поотставали уже от неё, она все неприступная была... А я нет, не отходил от неё. Ну и добился своего.
Старик взглянул на внука, прикидывая, о чем тот задумался - о девчонках, о бабушке или ещё о чем? Может, у него уже есть такая девчонка?
- А ты сам то как к девочкам относишься? - решил разведать дедушка.
- Что как? - делая вид, что не понял вопроса, ответил Сергейка.
- Нравится тебе кто из девочек, партизан? - решил выяснить до конца дед, незаметно улыбаясь.
Пацанёнок, захваченный врасплох компрометирующими вопросом, поглядел молча на деда исполобья, быстро соображая, как выйти из щекотливой ситуации и потом соврал:
- Да не... Они бегать не умеют.
- А-а, - протяжно и как бы понимающе сказал дед. - А Таня?
- Какая Таня? - сделал непонимающий вид внук, выдавая себя пунцовыми ушами.
- Ну с соседней улицы, Потехина. Вроде, хорошая девочка.
Все лицо, глаза Сергейки и замельтешившие пальцы предательски кричали о том, что затронута очень животрепещущая тема, но вслух Сергейка упорно не признавался.
- Ну да, ничего так. - нехотя признался внук, смотря под ноги и пиная носком сандалии замятый и запылённый подорожник у скамейки. Потом, придумав повод, сорвался с места и побежал в дом, бросив через плечо:
- Дед, я пойду воды попью.
Ну пойди, пойди, партизан, подумал, смеясь про себя старик, и привстал, чтобы размять затёкшие ноги и поясницу. Постоял немного, оглядываясь по сторонам улицы и прислушиваясь к обычным деревенским звукам. Улица была пустая, высоко в небе на ближнем лугу пели жаворонки, где-то далеко ехал грузовик и через три дома звякала посуда. Старик вдохнул тёплый воздух, улавливая знакомые запахи, и опять сел, чтобы продолжить греться на солнышке.
Через пять минут на улицу выбежал Сергейка с куском хлеба в руке и следами молока на губах и опять упал на скамейку рядом с дедом.
- Дед, а бабушка говорит, что я должен слушать её, а не тебя. - сказал внук, жуя мягкий свежий хлеб.
- А почему? Что я такого сказал тебе?
- А я рассказал ей, как ты в детстве за ней ходил, а она сказала, что ты пустобрёх и лучше бы я помог ей малину подвязать, а не тебя слушал.
- Ах ты, болтун маленький! Все бабушке рассказал? Ну что ж, малину подвязывать - это дело. Но ты же можешь малину подвязывать и меня слушать?
Внук, явно пытавшийся избежать участия в подвязывании малины, быстро отреагировал:
- Не, деда, я лучше тебя послушаю.
- Что еще там бабушка говорит?
- Ну, говорит, чтобы я с братом не дрался.
- А из-за чего вы дерётесь?
- А он первый начинает! Он дразнит и пальцем под рёбра тычет исподтишка. А если я его в ответ стукну, ба говорит, что я драчун и что мы должны дружить.
- А ты?
- А я ничего ему не должен! Он старший, это он должен!
Сергейка обиженно смотрел в землю.
- Ну, что я могу тебе сказать? Бабушка права... Должны дружить. Вы же братья, родные. Брат - это..., - старик замялся, обдумывая, как обьяснить внуку, что такое брат, да так и не придумал. - Это брат. После матери и отца самый родной человек. Вы должны быть всегда вместе, друг за друга. Вы пока не понимаете, мальцы ещё. Ничего, потом поймёшь. И он поймёт. И родителей почитать должны. Да-а... Долг. Человек вообще много чего должен в жизни. Куда ни повернись, всюду должен. - продолжил вдруг старик свои мысли, обращаясь на сей раз скорее к самому себе, чем к внуку. Потом посмотрел на небо, щурясь и прикидывая, насколько высоко поднялось солнце, сколько сейчас времени и не пора ли ему уходить в тень. Солнышко грело старика через темный пиджак очень приятно и ласково и старик решил, что еще рано.
- А вот у Бога есть только одна главная заповедь, сказал старик, показывая рукой в сторону солнца, как будто там и находился Бог, - любите друг друга. Это не может быть долгом, внучек. Никакой ведь долг не заставит тебя, например, любить меня. Ты меня любишь?
- Да, деда!
- А почему?
- Потому что... Потому что ты самый хороший, деда!
- Ну ладно, разболтался я с тобой что-то. Беги давай, играй. А то пойдёшь малину подвязывать.
- Ну я побежал, деда.

Старик с улыбкой проводил убегающего внука и взглянул на небо. Солнце было высоко. Старик, согреваемый светилом и мыслью, что ещё почти весь день у него впереди, закрыл глаза, поудобнее устроил руки на палке и размяк, приготовившись к новым воспоминаниям. Но тут вдруг у старика защемило за грудиной, стиснуло появившейся из ниоткуда чей-то стальной рукой и мгновенный холод хлынул в грудь и в ноги. Он замер, задержал дыхание, на губах застыла неловкая улыбка, а в глазах - удивление и страх. У него никогда такого не было. Ничего, сказал он себе. Это пройдёт. И не такое бывало. Он прислушался к пространству внутри себя, пытаясь что-то сделать с этой рукой, державшей его сердце тисках. Он инстинктивно положил свою руку на сердце, пытаясь сбросить стальную лапу, но тут же понял, что схватило внутри и снаружи до этой лапы никак не доберёшься. Стальная хватка сжимала его сердце, не ослабевая и не усиливая давления, а слегка, как бы предупреждая, только намекая на свою мощь и полную власть над ним. Рука как бы говорила:
 - Ну что, старик? Ты у меня в руках. И я могу сделать с тобой, что захочу. Сожму посильнее - и тебе конец. А захочу - отпущу. Поживешь ещё немного.

Старик все понял. Он очень осторожно начал дышать, пытаясь не шевелиться и ненароком не спровоцировать эту лапу. Он не знал, что делать и только боялся, что лапа разгневается на него и, как удав, затянет хватку. Но железная рука, подержав ещё немного служившее безотказно и ставшее вдруг беззащитным сердце старика, стала отпускать. Постепенно стальная хватка ослабла совсем и рука растворилась где-то за спиной. Старик почувствовал, как грудь стала наполняться теплом и в лёгкие пошёл воздух. Он понял, что рука ушла. Она вернётся, но сейчас она ушла. Он знал, что это ещё не конец. Старик глубоко вздохнул, медленно выдохнул и посмотрел на солнце. Яркий радостный шар продолжал светить в голубом небе как ни в чем не бывало и греть старика. Над полем продолжали петь о своём птички, легкий тёплый и сухой ветер теребил молодую листву на деревьях. Где-то неподалёку, похоже, через дом, кто-то открыл дверь дома и вылил воду в сад. Старые глаза спокойно смотрели вдаль, на привычные и неизменные поле и лес и небо над ними. Старик сказал про себя многозначительное "да-а-а" и закрыл глаза. У него ещё есть день. Целый день.