Быль о царевиче, с которым ничего не случается

Вы думаете, царевичем быть легко? Только, знай себе, разевай рот, а мамки-няньки так и мечут туда кашу сладкую, яблоки печеные, пироги сдобные да пирожные бисквитные? Ага! Во-первых, тебя все учат. Дьяк учит азам-буки-веди. Немецкий учитель - нет, не немецкому (от того хоть какая-то польза была бы) - латыни и древнегреческому. Итальянский учитель - политике и хорошим манерам. Мамки-няньки - ходить важно -сидеть ровно - глядеть грозно - улыбаться ласково. Во-вторых, все наушничают. "Ты, Василий-царевич, гляди: взял отец твой жену молодую, спесивую. Не зря она в Кощеевом царстве выросла. Небось, всякому волхованью обучена. Родит она надеже-царю нового наследника, а тебя изведет".В рут, конечно. Катерина - добрая.К ней в светлицу совсем не пускают, зато она в его горенку заглядывает. То волосы причешет, то урок спросит, то расскажет быль о далекой стране Индии или персидскую сказку какую. Катерина честная, хотя и любит насмешничать. С ней жизнь во дворце стала легче.
Ну, родит она еще одного царевича, и что? У царей детей должно быть много - так итальянский учитель говорит. Случись с ним, Василием, беда какая, кто на трон заступит? Вот прошлый год болел царевич диковинной болезнью скарлатиной. Два месяца болел. Чуть не преставился, ей-богу. Вся кожа слезла! А так был бы у него брат, и не беспокоился бы шибко надежа-царь. Хотя, конечно, беспокоился бы. Главное не то, что Василий - наследник, главное, что он - сын. Пока единственный, пока.
Потому что Катерина на сносях и вот-вот родит.
Василий царевич сидел в людской за печкой и подслушивал разговоры. Болтали о всяком: так, ложь пополам с правдой. В последние дни в палатах царил переполох, а ему, Василию, вышло послабление: учителя к нему не ходили, а мамки-няньки все хлопотали по надобностям разным, и особо его не трогали. А то как приступят, бывало, утром жесткой щеткой волосы приглаживать! Как не облысел еще, Василий не поймет.
Сегодня с утра все девки и бабы развязали все узлы, даже косы распустили и ходят простоволосые. Это значит, совсем скоро рожать Катерине. Может, вот прямо сейчас рожает. Царевичу страсть охота посмотреть, что да как. Но в палаты, для родов подготовленные, никак не попасть: стоят стрельцы в три ряда и держат оборону. А старая бабка, что при нем оставлена, дала ему пряник печатный да сказала: "Я на минуточку. Я только одним глазком..."  и убёгла. Дворне легче, дворня, небось, уже все знает.
Видит Василий-царевич конюшенного паренька Сеньку. Сеньке лет десять, он рыжий, конопатый и озорной. Улучшил момент, подмигнул ему, да и зазвал к себе за печку.  Так мол и так, Сенька, пряника не пожалею печатного, только бы на роженицу посмотреть.
- Эх ты, царевич, а соображенья совсем никакого! - говорит Сенька и смотрит жадными глазами на пряник, - ить взгреют и тебя, и меня!
- Не выдам, вот те крест, не выдам, - я шепчет царевич и крестится.
- Тогда слушай. В палатах-то печи голландские!
- Ну?
- Жерла у них широкие, их Темка-трубочист чистит. А ты того Темки не крупнее будешь. Пролезешь! Только надо и трубочисту чего дать. Есть еще у Василия -царевича сокровище - немецкие оловянные солдатики, как живые. Одного из них - генерала - он с собой всегда в кармане таскает. За генерала да под честное царское слово, что не выдаст, согласился Тёмка провести его на крышу да нужную трубу указать.
На крыше, оказывается, есть специальные желобки, по которым ходить положено.Есть еще у Тёмки специальные веревки крученые и крючья - за трубу веревку цеплять. Бозно, конечно. Снял кафтан, серебром расшитый, стащил портки, стянул сапоги - остался в исподнем. Обвязал его Тёмка веревкой крепко, указал нужную трубу, все осмотрел, сказал - не боись, печь не топлена (да что и топить, чай, июль на дворе), прицепил крюк и велел спускаться.
- А я, - сказал, - не обессудь, царевич, деру дам. Схоронюсь где-нибудь. Потому как своя спина себе дороже.
Растопырив руки-ноги, пополз вниз по трубе Василий-царевич. Да в самом низу не удержался - бухнулся в устье. И пяткой-то прямо в чугунную дверцу и грохнул. Прислушался: снаружи суета, верещит кто-то, словно режут его, а потом скрежет, стук, да одна из мамок с колотушкой в руках дверцу и распахнула.
- Ай! Гляди, бабы - чертенок, весь в саже.
- Ой, бабоньки, никак, лешой пятнистый!
- Да ты что, это ж Тёмка-трубочист. А ну-ка, иди сюда, охальник! - и за ухо его наружу вытащили.
Только и заметил Василий-царевич, что кого-то мелкого да красного, на лавке, на чистом полотне лежащего. Мелкий и красный пищал и кряхтел. Тут повлекли царевича в приказную палату, розгами драть. И всыпали бы ему по первое число, если б не его бабка-нянька, которая, едва рубаху задрали, увидела знакомое родимое пятно и заголосила:
- Ой, родненькие, да это никак Василий-царевич! Да погодьте драть его, давайте сперва отмоем.
Отмыли и опознали. Притащили свежее белье, кафтан, штаны, сапоги и к отцу - разговор серьезный разговаривать. А отец сам не свой от волнения и счастья. Как же, ведь второй сын у него родился. В общем, наврал ему с три короба. Что, мол, сам додумался в печь спуститься, сам снаряжение стащил у трубочиста, сам бабку обманул и удрал. Сам на крышу залез, сам в устье свалился. Надежа-царь минут десять поругал да лишил пирожного на неделю. Невелика потеря!
Зато по истечение месяца допустили его на младшего брата посмотреть. Тот уже подрос и был не красный, а приятно розовенький. Смотрел на него Василий-царевич и думал: "Вот у кого будет жизнь, как сказка. Ему побеждать змеев горынычей, ему биться с чужеземными богатырями, ему освобождать полоны и пробираться тайком к бабе-яге. Ведь он Иван-царевич. Про него и сказки сказывают и былины поют. А мне достанется заниматься скучными государственными делами".
И это была правда. Но не совсем и правда. Василий-царевич точно знал. Ведь у него, как и у всех будущих надежей-царей, было тайное качество, и вот какое: Василий-царевич умел отличать ложь от правды. Редкое это свойство, и больше от него печали, чем радости.
А с братом они подружатся. Василий-царевич взглянул в ясные серые глаза Иванушки и улыбнулся.