Старуха. Причинение добра

     Лицо старухи неожиданно начинает терять четкие очертания, или так только показалось? На какой-то фразе мышцы ее лица вдруг поплыли, будто пленку в магнитофоне зажевало. Нет, наверное, померещилось, - девушка зябко поводит плечами, как вдруг – снова! Точно! Посреди нормальной речи нижняя челюсть старухи вдруг скользит вбок, рот куда-то съезжает, как у зевающей лошади. Вместо слова человеческого она произносит короткое, но с каждым разом все более протяжное «и-э-а-оо-уууу».

     Девушка в ужасе вскакивает, блокнот и подложенная под него сумка сыплются с ее колен. В лужицу перед скамьей. Еще секунды две она с ужасом всматривается в лицо старухи. Выхватывает сумочку из грязи и бежит прочь, встряхивая ее на бегу, оглядываясь назад.

     Цецилия изумленно провожает взглядом высокую девушку, которая выскакивает из ворот больничного дворика.

     Охранник было встрепенулся, но тут же признал в ней ту, которая давеча показывала ему документы, чтобы зайти; ее имя было в списке. Проследить за движением ее быстрых ног он имеет полное право. И как только она не запутается в своей длинной юбке. Зачем такая длинная?.. Неудобно же бегать. Надела бы короткую, и бежалось бы легко… Задумчиво рассматривает правый сегмент своего внутреннего горизонта. Он видел на днях, как бежали целые стаи молодых девушек, – в прошлые выходные проходил ежегодный московский марафон; многие были в таких юбочках, как ему нравятся. Интересно, как выглядят ее быстрые длинные ножки?.. 

     Скоро девушка возвращается. Ошалевшие серо-голубые глаза против его должностных плоских зрачков.

- Забыла что, да?
- Мне там… надо… документы забрать, - шелестит она.
- А чего ж ты так бежала? У нас тут вообще-то не бегают, – охранник пытается потянуть время, чтобы успеть еще раз полюбоваться вблизи ее бюстом.

     Умоляющий дымчатый взгляд.

- Ладно, проходи, - добродушно разрешает он.
- Спасибо, - еле слышный шепот в ответ. Стараясь держать спину ровно, не глядя по сторонам, она шагает, как автомат, в сторону входа в клинику.

     Заместитель главного врача, маленькая женщина со злым некрасивым лицом недоуменно и неодобрительно глядит на девушку. Это тот же кабинет, который она покинула два часа назад.

- Что вам еще? – с большим усилием выдает она эту вежливую формулировку.
- Я… я… передумала. М-можно, я з-заберу документы? – выдох.

     Женщина на какое-то мгновение теряет дар речи, но быстро берет себя в руки.

- Это еще что такое? Здесь вам что?..
- Я… я… - мнется девушка, красная как свекла. Я не смогу здесь работать, - лепечет она кривящимися губами, тряся головой. Там… эта… дама, и она… (всхлипывает). - Она… Я с ней разговаривала, разговаривала, и…
- И? И что? – заместительница брезгливо поджимает губы, не скрывая презрения, которое брызжет на девушку, как кипяток. Покраснеешь тут.
- Я хочу забрать документы, - наконец более или менее твердо произносит она, шмыгнув носом.

     Замглавврача не сводит с нее озлобленных глаз. Лезет правой рукой в выдвижной ящик стола, резко извлекает из него прозрачную папку с бумагами и – рраз! Швыряет ее на стол, скользкий файлик слетает на пол.

- Нервные какие все, а? Что, не знала, куда идешь работать? Только время отняла у всех. Забирай свои документы и проваливай отсюда, – шипит она, внезапно начиная безобразно «тыкать» студентке.

     Девушка подбирает сиротливый файлик.

     На этот раз медленно и тяжело, с опущенной головой она проходит мимо все того же охранника и в четвертый за сегодня раз удивляет его. По ее щекам катятся слезы, но красавица не издает ни звука. Длинная юбка тоскливо повисла на ее икрах, как хвост расстроенной собаки.

     Медленно бредет по улице, удаляясь от этого странного места.      Цецилия с удивлением узнает ту, что давеча выскочила из ворот больницы как ошпаренная. Девушка закрывает лицо рукой и идет дальше, рукавом свитера вытирая слезы. Це поднимается и идет за ней. Девушка переходит через дорогу как-то странно, Це не сразу может сообразить, в чем странность. Боже правый. Она же не смотрит ни налево, ни направо, такое впечатление, что она вообще не понимает, что пересекает оживленную улицу, причем в весьма неположенном месте. Це ускоряет шаг, не выпуская скорбную вязаную спину из виду. Впереди еще один перекресток. Це обгоняет высокую девушку, проходит полтора шага вперед и резко замирает на месте. Девушка натыкается на спину Цецилии. Це тотчас разворачивается. Маневр удался: на мгновение та от неожиданности приходит в себя; взгляд становится осмысленным. Начинает извиняться. Це непреодолимой стеной стоит перед ней и смотрит ей прямо в лицо.

- Зачем вы плачете? – спрашивает Цецилия. - Такой день хороший, вон солнышко…

     Этот прием тоже срабатывает. Внимание девушки отвлекается на неуместное здесь слово «зачем»; она пытается сосредоточиться. Трет лоб.

- Ну, чем помочь? Что такое?
- Да там… Там такое, - девушка неопределенно машет рукой назад, в сторону клиники.

     Так, глаза голубые, - отмечает про себя Цецилия, - и какие-то… воздушные, что ли. Ох уж мне эти зеркала души, и какой дурак обижает девушек с такими глазами?..

- Вы курите? – новый ход Цецилии.

     Та послушно кивает. Кажется, ее сейчас можно спросить о чем угодно – она покорно ответит, хоть про то, сколько у нее с собой денег или, например, какой у нее размер лифчика.

     За чашкой кофе, под сигаретку Це узнает причину слез красавицы. А она действительно красивая, темно-каштановые длинные волосы, аккуратная ровная челка и прозрачно-голубые глаза.

- Как вас зовут?

     Чуть смутившись, девушка отвечает:

- Терра.
- Тера? Это сокращенно от Тереза?
- Да нет… Это полное имя - Терра.
- А откуда такое? Это значит «земля» по-латыни, если я не ошибаюсь?
- Да, точно. У меня папа – геолог, и мама тоже, ну вот и… пошутили, - девушка смущается еще больше.
- Вам что, не нравится ваше имя?.. По-моему, замечательное. Наверняка вы такая одна во всей Москве, это же здорово...

     Це начинает сомневаться, что сила имени играет столь важную роль в жизни человека. Кажется, эта барышня вовсе не так твердо стоит на ногах, как то было задумано родителями; скорее, она витает в облаках. Дымчатые глаза ее гораздо точнее отражают ее мир.

     Учится Терра в Медицинском Институте, а понесло ее в эту злосчастную клинику на практику устраиваться. Хочет людям помогать, терпение в себе воспитывать; к большим свершениям готовится барышня. Договорилась о собеседовании; пришла; побеседовала. Приняли ее нормально, но без особого энтузиазма. Два раза переспросили, отдает ли она себе отчет, что здесь не все так просто. Это дом престарелых с некоторыми, как бы помягче выразиться, девиациями самого разного рода. Да, она в курсе, поэтому и пришла. С ними же, бедными, никто не хочет возиться, а ведь все они – люди, и  нуждаются в особом подходе и уходе. Глаза Терры одухотворенно сияют, слышно радостное хлопанье ресниц. Главврач и его замша незаметно переглядываются.

     Окрыленная успехом, Терра выходит в скверик, окружающий здание клиники. Между прочим, премилый садик для такого заведения. Весна, а клумбы уже вскопаны, может, уже и засеяны чем-то; бордюрчики покрашены, деревца обстрижены. Надо бы историю болезни просмотреть… Но душа требует приступить к заветному замыслу немедленно.

     Тут и там на скамейках сидят чистенькие старички и старушки. Некоторые беседуют, другие сидят тихо, читают или просто наслаждаются погодой. Везде санитары. Пахнет влажной пушистой землей, солнцем и вообще весной. Воробьи истерически-радостно чирикают. Терра «выбирает» себе пожилую даму с гордой осанкой, сидящую в одиночестве. Она развлекается тем, что время от времени прогоняет воробьев с ближайшей клумбы. Значит, клумбы и впрямь чем-то засеяны, воробьи не зря проявляют к ним интерес. Хоть и не стреляны бог знает уже сколько поколений, но на мякине их все равно не проведешь. На клумбах самые вкусные зернышки.

     Терра спрашивает позволения сесть. Та с любопытством разглядывает ее. Молодые девушки тут нечастые гости, да еще такие красивые. Терра объясняет, что ее приняли сюда на работу, точнее, на практику, сначала на все летние месяцы, а там по результатам. Завязывается неторопливый разговор. Терра интересуется, почему дама сидит одна, может, не мешать ей?

- Нет-нет, что вы, я с удовольствием с вами пообщаюсь, я только вот с ними – гордый кивок подбородком в сторону остальных – не хочу.
- А почему? – осторожно спрашивает Терра.
- А ну их… им лишь бы все хаять. И правительство-то у нас не то, и внуки-то у них подлецы, и сметана-то раньше вкуснее была... Надоели. Как будто больше и поговорить не о чем.

     Вспомнив о чем-то, она начинает копаться в сумке, лежащей рядом. Достает батон белого хлеба из прозрачного полиэтиленового пакета. Судя по тому, как легко хлеб крошится в бледных пожилых руках, он не сегодняшней выпечки. С воодушевлением старушка наблюдает за звонкой возней воробьев. Время от времени один из них в птичьей суете наступает на ногу другому, и потерпевший издает резкий крик.

- Но-но-но, ребятки, не ссориться! Хлебушка на всех хватит.

     Не пора ли приступать к исполнению новых обязанностей. Правило номер один здешнего дома - никогда не упускать возможности поговорить с пациентом.

- А вы вообще… давно здесь?

     Путешествие в чужой мир. Терра достает блокнот и ручку и делает пометки. Пожилая леди на мгновение останавливает взгляд на листках Терры, усмехается. Бабуля из благородных. История ее семьи столь же печальна и примечательна, сколь и обычна для подобных семей того времени. Отца и мать репрессировали, детей судьба раскидала по белу свету. Старушку жизнь потрепала изрядно. В очень раннем возрасте она устроилась поварихой на корабль, и почти год провела в море.

- Да, деточка, я, можно сказать, настоящая морячка! – усмехается она
- А потом?
- А потом я опоздала на свой корабль. Ну то есть как опоздала. Полиция задержала. Спутали с какой-то еврейкой, которую они ловили тогда. А я вроде как по описанию походила… м-да. Корабль меня, ясное дело, ждать не стал – непорядок это. Вот я и просидела трое суток в тамошней тюрьме, м-да… В Генуе это было. А потом они взяли и отпустили меня на все четыре стороны. Так и сказали: иди куда хочешь, и радуйся, что ту поймали.

- Ох, детка, кем я только ни была в Италии: и судомойкой, и белошвейкой, и гувернанткой… Хорошее воспитание тогда дорого стало цениться. Не все, знаешь ли, такие вот семьи, как наша, пережили войну… Вот оно и стало тогда тем дороже. А уж языкам-то меня еще мама выучила... Это сейчас я ничего уже толком не помню, - Терра быстро помечает – «ин. языки».

     В общем, взяли меня тогда на работу… Гувернанткой взяли. Все бы ничего, да  забеременела я от хозяйкиного сына, и чудом выжила после аборта, который меня его папочка заставил сделать. Он на меня свои виды имел, только ждал, когда я подрасту. Не знал он, что сынок его опередил; супруга его меня едва не убила тогда. Ну, убить не убила, а выгнать выгнала. Папаша же, за определенные услуги, конечно, написал мне рекомендательные письма к своим друзьям, вроде как живущим в Риме. Все эти его друзья оказались сплошной фикцией; их никогда и не существовало. Насмеялся надо мной старый черт. На прощанье. М-да. Я его не виню; благодаря ему я зато повидала Рим. Он-то, небось, думал, что никогда мне, девчонке без средств, голодной и тощей, не добраться до этого города. А я вот добралась. В Риме-то я и осталась тогда на долгие годы. Ох и насмотрелась я там всякого… Только уж очень голодно было, особенно в первые два года. Никто не хотел меня брать на работу, такая я была тощая; боялись, что я у них помру прямо в доме. Такие времена были, деточка.

     Терра строчит, время от времени взглядывая на собеседницу. Речь пожилой дамы льется легко. Грубоватые обороты ее отнюдь не портят. Наоборот, они служат как будто острой приправой к основному вкусу. Терре в голову приходит сравнение. Тотчас следует пометка: «NB: биогр. Ф. Раневской – просмотр.»

     Вот тут-то, стоило ее вниманию отвлечься на доли секунды, тут-то и послышался впервые этот странный мяукающий звук – и-ээ-аа-оо-у, который выполз из усталых уст. Терра уставилась на старушку. Но нет, вот та продолжает, снова речь течет плавно и изящно. Но чу!… вот опять. И опять. Терра уже не записывает ничего, она с тревогой всматривается в лицо пожилой леди, усиливаясь понять, что происходит.

     Речь превращается в полную абракадабру. Смысла в ней не более, чем в словах, произносимых задом наперед. Интонации сохраняются, артикуляция тоже. Со стороны может показаться, что старушка перешла на некий давно умерший язык. Возможно, примерно так звучали ацтеки. Терра застывает с открытым ртом, не отрывая дымящихся глаз от лица бывшей морячки, белошвейки, гувернантки. Старуха-то не в себе! Как я могла об этом забыть, ведь это же дом для умалишенных…

- Ну ты даешь, Терра. Я, наверное, с ума бы там сошла.
- Да я чуть в обморок не упала… Представляешь, только что, ну вот минуту назад, перед тобой сидел нормальный человек, она так рассказывала интересно, у них семья из шести человек была, и там… ну, неважно. Был человек, а тут раз – и овощ, понимаешь, вот овощ! У нее и глаза стали какие-то пустые, как будто рыбье веко натянулось…
- Слушай, Терра, а ты вообще уверена, что оно тебе надо? – тут во взгляде Терры сверкает кристалл льда. - Я в том смысле, что ты такая, похоже, чувствительная, а врачи же обычно такие циники…
- Да нет, - возражает Терра, - это ни о чем не говорит. Кто-то сразу циник, кто-то потом становится.
- Тогда попробуй еще раз. Узнай только, чтобы Замши этой не было. Может, она твое заявление еще не выбросила.
- Заявление?.. А, ну да. Так оно у меня! Подписанное. Она мне всю папку швырнула.
- Я и говорю, успокойся, подожди недельку, ну и давай по-новой. А то что же ты – призвание, призвание, а сама чуть что – и в кусты?
- Фу-у-у, вот спасибо тебе, - она облегченно отдувается. - Прямо легче стало. А то я так расстроилась, прямо не знаю, уже стала думать, в другой институт переводиться, что ли.

     Терра идет на штур Клиники. Не хитрит, а сразу идет к главврачу.

- Да ладно вам, не берите в голову, - добродушно говорит он. С кем не бывает. Вы же еще студентка, правильно? – и сам отвечает: Правильно. У вас опыта такого не было? – Не было. Ну и вот… - он разводит руками.
- Так, значит, вы меня опять берете? – переспрашивает Терра.
- А чего? А что не взять-то? Уволить всегда успеем… - И, заметив испуганный взгляд Терры, довольно хохотнул: да я пошутил, вот вы, в самом деле, чувствительная какая… Ничего, это тоже лечится.
- Ой, спасибо вам большое, - прочувствованно произносит Терра.
- Хотя самодеятельности я не допускаю, - его темные глаза, один немного больше другого, вдруг перестают отражать свет. Вы инструкций не получали? – и снова сам себе отвечает: - Не получали. Вы знаете историю болезни пациентки? – Не знаете; не имеете ни малейшего представления. Я вижу, Правило Номер Один вы хорошо запомнили, а вот про «Не навреди» забыли, да? Ладно, так и быть. Будем считать инцидент исчерпанным. Вы молодец, что вернулись, Терра.
- А когда приступать?
- Приступать?.. А как у вас со временем прямо сейчас?
- Прямо сейчас?.. – Терра растерялась. Я даже не знаю.
- Терра, ну как это вы не знаете? Оно у вас либо есть, либо его нет. Мне, например, через десять минут обход начинать, пойдемте со мной? Заодно выберете себе пациента по душе. – В глазах Терры он уже различает азарт, да, тот самый азарт, который двигает науку вперед. Он знает заранее, что она сейчас скажет.
- А… можно мне… ту самую… даму? Ну, от которой я сбежала тогда?
- Через пять минут жду вас на втором этаже, там все уже собираются. Потом обсудим.

     Алексей Леонтьевич (женская половина персонала любовно зовет его «наш Алексей Леонтьевич» или просто «наш Лео») вскоре разъясняет, что происходит с Терезой Францисковной. Тереза?.. Ее зовут Тереза?.. – тихо удивляется про себя Терра.

     Тереза Францисковна страдает довольно редкой формой умственного недуга. Дело в том, что у нее в мозгу небольшая опухоль. Известно, что в мозгу безобидно ничто не может «опухнуть». Угасают когнитивные функции мозга. Он способен функционировать всего пару часов в сутки, и время это неуклонно сокращается. Год назад, когда она только сюда «поступила», период ее вменяемости составлял три четверти от всего времени бодрствования. Сейчас, по истечении каких-то двух часов, мозг ее страшно утомляется и начинает работать вхолостую. Выражается это так: речевой аппарат продолжает имитировать человеческую речь, и вполне членораздельно произносит «слова», только вот смысла в них нет ни малейшего. Хуже бреда. Это странное явление несколько сродни тому, как курица может пробежать несколько метров с отрубленной головой. Вскоре после того, как мозг исчерпывает свой ресурс на день, Тереза практически впадает в кому. Сценарий оставшегося времяпрепровождения прост: ее укладывают в постель, и она спит. Просыпается сутки спустя, мозг вроде отдохнул, и она снова способна разговаривать и мыслить… все те же два часа. Тереза Францисковна не подозревает, что кроме этих двух часов, все остальное время она ходит под себя… Феноменально и то, что целые пласты памяти у нее остаются в целости и сохранности.

- Это не дает нам основания полагать, что процесс аутоинтоксикации мозга не происходит, но все же оставляет какую-то надежду…
- Надежду на что? – с надеждой уточняет Терра.
- Вот знать бы еще… - Лео пожимает плечами.

     В конце тоскливого ноября Алексей Леонтьевич вызывает Терру в свой кабинет. Терра осторожно заходит, он встает из-за стола, обходит его навстречу девушке, протягивает ей обе руки сразу. Крепко сжав ей правую руку, с чувством потряхивает ее, улыбаясь и проникновенно глядя ей в глаза.

- Ну что, милая моя, - радушно говорит он, не переставая улыбаться. - Поздравляю!

     Терра недоумевает. Главврач протягивает ей конверт. Девушка осторожно берет его, не зная, следует ли ей открыть его сейчас или потом, когда выйдет?

- Открывайте-открывайте! Не стесняйтесь!

     Терра аккуратно открывает. Пачка купюр. Рот девушки слегка приоткрывается от удивления, она поднимает на Алексея Леонидовича глаза.

- Что это? – только и может она спросить.
- Это вам. Премия. Можете теперь съездить на курорт, милая, вы это заслужили.
За-слу-жи-ли! – со значением произносит он.

     Терра удивлена сверх всякой меры. Она давно уже не практикант, она в штате, но все равно себя считает рядовым работником клиники, который приходит и просто делает то, что надо делать. Сумма довольно значительная.

     Оказывается, Алексей Леонидович с самого начала наблюдает за работой Терры, отслеживая малейшие изменения в поведении больной – все той же Терезы. На самом деле первые признаки изменений начали появляться уже давно, однако время от времени состояние больной возвращалось к первоначальному. Терре все не удавалось добиться стабильности. Теперь же Тереза уверенно проходит такие тесты, к которым буквально пару месяцев назад ее и подпускать-то было бессмысленно; и состояние ее стабильно.

     О, какое это волшебное слово – стабильность. Если употреблять его к месту. Как Терра мечтала услышать его от самого Лео…

     Тереза Францисковна действительно делает успехи. Теперь она способна поддерживать связную беседу или заниматься простой умственной гимнастикой типа игры в шашки или разгадывания кроссвордов минимум четыре часа подряд. Все это без последующих мигреней или истерики вследствие напряжения. Общее состояние пациентки лучше, разве что ноги стали тяжелеть, теперь ей приходится частенько ходить с палочкой; но с терапией Терры это никак не связано.

     Собственно говоря, терапия, которую проводит Терра, предельно проста. Она основывается на том, чтобы как можно дольше поддерживать у больной луч внимания, не важно, на что направленный – на собственный ли рассказ, на собеседника ли. Как известно, крайне важно заставлять тяжело раненного бойца отвечать на любые вопросы, допускается даже орать на него, да хоть матом, лишь бы смотрел в глаза и не потерял сознание окончательно до приезда врачей: это может спасти ему жизнь. А стоит ему отключиться – и пиши пропало.

     Примерно так и здесь: лишь бы старушка не отключалась, лишь бы говорила и говорила… Вся беда в том, что в этой клинике, как и в любой другой, не хватает персонала для индивидуальной работы с каждым. И Терра действительно старалась. Очень. Терпению ее не было предела, она приходила беседовать с бывшей морячкой-белошвейкой-гувернанткой не только в свои рабочие дни, но и в выходные. Даже во время сессии умудрялась забегать – для этого приходилось сдавать экзамены в первой пятерке...

     Все шло очень хорошо вплоть до того дня, когда Терра нарушила инструкцию главврача. То есть инструкции как таковой в отношении именно Терезы Францисковны и не было, но на планерках Алексей Леонтьевич регулярно напоминал о том, что необходимо уберегать больных от неожиданных известий, необычно новой информации и тому подобных потрясений. А Терра? В один прекрасный день (прошел уже год с того дня, как она устроилась на работу в Клинику) в начале лета они с Терезой Францисковной сидят все в том же больничном скверике, на той же любимой скамейке. Старушка вдруг заговаривает о том, что ее посетила странная мысль. Она внезапно осознала, что из прошедших дней может вспомнить только свои беседы с Террой.

- Понимаешь, деточка, я не помню ни как я завтракала, ни как обедала, ни процедур не помню – мне же делают какие-то процедуры, да ведь? Или уколы там, я не знаю…
- Ну да, конечно, делают.
- А я ничего не помню… А Алексей Леонтьевич ко мне заходит? Вот вчера, например, он ко мне заходил или нет?
- Да, заходил, насколько я знаю. Может быть, вы спали?
- Спать-то я, может, и спала, но не каждый же день я сплю во время обхода? Или как, по-вашему? И потом, я же как-то общаюсь с другими пациентами. Наверное. Нет, ничегошеньки не помню. Только вас и помню, деточка. Как же это так?..

     Терра колеблется, а Тереза, сохранившая до определенной степени свою проницательность, смотрит на нее с надеждой… и недоверием. Это недоверие прожигает Терру обидой. Столько сил положено. Вздернув нос, взмахнув волосами для храбрости, Терра рассказывает Терезе Францисковне о том, что с ней происходит в течение суток. Физиологические подробности стыдливо опускает.

     Тереза вся превращается в слух, в барабанную перепонку, в напряженный молоточек, готовый ударить по изношенной наковаленке, активировать стремечко, прогудеть в барабанной полости, по полукружным каналам достичь преддверия, закружиться по улитке, раздразнить слуховой нерв и проникнуть, наконец, в проснувшийся мозг.

- И что, я прямо так – бах – и засыпаю?
- Ну… что-то вроде этого.
- А на следующий день просыпаюсь, чуть-чуть побарахтаюсь, и снова – раз – и спать?

     Терра радостно щебечет: сейчас дела у Терезы идут гораздо лучше, потому что ее время в сознании увеличилось на несколько часов, и память стала потихоньку, медленно, но восстанавливаться. Старушка сидит, сдвинув брови и делая резкие движения губами, как будто пытается кого-то укусить, не раскрывая рта.

     На следующий день Терра приходит, окрыленная вчерашней беседой. Ну как же, больная уже осознает, что с ней происходит. Прорыв, победа, слава. Честь, хвала и гордые родители.

     Старушка сидит на скамейке, нетерпеливо барабаня по ней пальцами иссохшей руки. Терра приветливо здоровается с ней, старушка не удостаивает ее даже кивком головы. Молодой врач мимолетом удивляется, хотя чему тут удивляться. Ведь это прежде всего, равно как и в конце всех концов, - душевнобольная старуха. Терра преспокойно интересуется, как та себя чувствует.

- Как я себя чувствую? Подожди, деточка, это я тебе буду сейчас вопросы задавать. Ты мне их уже достаточно назадавала тут.
- В каком смысле? – у Терры перехватывает дыхание.
- В таком, - жестким тоном отвечает старушка и поджимает губы, сосредотачиваясь. Значит, говоришь, я каждый день всего-то по нескольку часов в себе, да? И все благодаря тебе, деточка? – тон ее становится настолько ядовитым, что у девушки начинает кружиться голова.
- Почему вы так говорите? –Терра холодеет, как земля по осени. Не «всего-то несколько», а целых несколько…
- Ты меня, деточка, не перебивай, а отвечай на вопросы, - желчно произносит старуха. – Так. Стало быть, я в сознании несколько часов, а потом – бах – и в коме. Так. А ем я как?
- Ну… Вам капельницу ставят… - Терра в растерянности; она никак не может понять, к чему клонит старуха и почему у нее такой неприятный тон.
- Угу. Капельницу, значит. А в туалет я как хожу, позволь поинтересоваться?

     Терра краснеет, но деваться ей некуда. Молчит. Тереза приходит ей «на выручку».

- Под себя, да? – вкрадчиво так.
- Ну… в общем, да.
- В общем! В общем! – злобно фыркает старуха. - А в частности? И кто мне, пардон, жопу моет?! – это уже почти крик. Санитар, ближайший к ним, оборачивается и внимательно прислушивается.

     Терра молча глядит на старуху. Нет, никак не понять, что у той на уме.

- Значит, под себя… - задумчиво повторяет Тереза. А ты, значит, чистюля, приходишь меня лечить, так? Разговоры разговаривать?
- Да, и с тех пор, как я прихожу, то время, что вы в сознании, увеличилось на…

     В этот момент старуха произносит что-то себе под нос. Терра, не расслышав, переспрашивает.

- Я говорю, а в остальное время я, выходит, овощ?
- Тереза Францисковна, ну не говорите так, ведь я же вам объясняю, теперь тот период, что вы в сознании… - Терра торопится объяснить, но старуха опять что-то невнятно произносит. Терра, осекшись, снова переспрашивает.
- Я говорю: гадина ты, гадина…
- Что?!
- Да! Гадина! Самая настоящая! – старуха вопит в полный голос. Вскакивает, замахнувшись на девушку своей палкой.

     Пациенты, мирно сидевшие на соседних скамьях, со страхом вскидывают головы. Один старичок вскакивает и мелкой рысцой, довольно быстрой для его седин,  оглядываясь, трусит в сторону Клиники. Терра в ужасе вскакивает со скамьи, но, парализованная страхом, не знает, что делать дальше. Из Клиники выбегает главврач в сопровождении замши. Мгновение спустя они уже рядом.

- Так, что здесь происходит? – Алексей Леонидович глядит попеременно в глаза то Терре, то Терезе; замша делает то же самое, только у нее еще что-то спрятано в кармане халата, – она держит там правую руку.
- Что происходит? Что происходит? – в запале кричит старуха. Это я вас должна спросить, любезный, что тут происходит! Это кто такая? – она злобно тычет своей палкой в Терру, едва не задев той грудь.

     Главврач не теряет самообладания.

- Тереза Францисковна, давайте не будем нервничать, давайте сядем, успокоимся и все обсудим…
- Нечего тут обсуждать! Где вы ее взяли? Почему она копается в моих мозгах? – при этих словах старуха снова пытается достать до Терры палкой, которая на глазах превращается в ведьминскую клюку.
- Тереза Францисковна, что с вами такое? У вас какие-то… претензии к Терре? – но на слове «претензии» его голос предательски спотыкается.
- Претензии? У меня – к ней – претензии?! Да я ее убила бы! Ненавижу, ненавижу!!!

     Тереза кричит в голос, пытаясь наскакивать на девушку. Главврач делает знак своей замше, та незаметно достает из кармана шприц с успокоительным.

- Нет, подождите! Не смейте мне эту вашу дрянь колоть! – вопит старуха. - Я вас заставлю меня слушать! Прочь!
- Тереза Францисковна, хорошо, не будем ничего колоть, только не кричите вы, ради бога! Всех же перепугаете!

     Старушка на какое-то время замолкает, пристально и с ненавистью глядя главврачу в глаза. Успокоиться до конца она не в состоянии, но все же садится и слегка сбавляет тон. Рассказывает, что Терра только что сделала ее совершенно несчастной. Еще совсем недавно она была абсолютно счастливым человеком, радовалась жизни, спокойно готовилась к тихой смерти…

- А сегодня мне вдруг сообщают… Вот эта и сообщила – слюна ее злобно прыскает в сторону бледной Терры, что я – овощ! Овощ!! Вам-то самому каково было бы узнать, голубчик, что вы только так, понарошку главврач, а на самом деле – под себя ходите? А? Почти что целые сутки подряд? И так – годами?! - на этом злоба старушки иссякает. Задыхаясь, она опускается на скамейку и заходится слезами, горькими, горькими слезами. Кожа ее лица так суха, что Терра ловит себя на неуместной в данной момент мысли: странно – почему слезы не впитываются в кожу, как в бумагу...

- Понимаете, - продолжает Тереза, - ведь до сегодняшнего-то дня… (всхлип). Я-то думала, что я нормальный человек, я счастлива была, а теперь оказывается – я овощ, мумия! Фикция какая-то! Пародия на человека… Срам-то какой…

     Старуху уводят и укладывают, предварительно вколов-таки успокоительного и сделав теплое обертывание. В кабинете главврача собирается совет. Терра на нем тоже присутствует. Мнения разделяются, но не в том смысле – увольнять или не увольнять, тут все единодушны – увольнять без разговоров, а в том смысле, виновата Терра или не виновата.

     С одной стороны, всем им известно, что старуха стала гораздо «лучше», была-то «совсем плохая» всего год назад; с другой стороны, теперь старуха считает себя несчастной и грозится еще и в суд подать, мол, ее мнения никто не спрашивал, хотела она лечиться -  в себя приходить - или нет. Понятное дело, что насчет суда старушенция малость загнула, поскольку содержится она не где-нибудь, а в психушке, которую можно назвать и домом для престарелых с девиациями; - так вроде покрасивей звучит, но смысл от этого не меняется ни на йоту, а кто же будет связываться с душевнобольной истицей?

     С другой стороны, у старухи есть родственники, которые, собственно, ее и содержат. А они, между прочим, совершенно вменяемые. Да и старуху независимые, так сказать, эксперты вполне могут признать здоровой. Излечившейся. Но тогда вообще абсурд получается: совершенно здоровая психически женщина собирается вчинить Клинике иск за то, что ее сделали психически здоровой?..

- Н-да, Терра, задала ты нам задачку, - бесцветным голосом произносит Лео.
- Да я не хотела…
- Чего ты не хотела? Ты-то как раз очень хотела, - загадочно говорит он
- Я не хотела… Я не думала, что она так… воспримет…
- Ладно, детка, не оправдывайся. Я-то знаю, чего ты хотела. Похвалиться ты перед ней хотела, вот что. Зря ты это. В другой раз помалкивай.
- Да я…
- Знаю я, не трать мое время. Думала, она тебя по головке погладит, да? За то, что ты ее из мрака вывела? Хоть бы посоветовалась… - презрение Лео, переходящее в нравственную брезгливость, заставляет Терру корчиться под его взглядом. -  Мне-то это давно известно, только не думал я, что ты так скоро сломаешься. Хотя как – скоро?.. Не так уж и скоро… Я собирался тебя предупредить, да все как-то недосуг было, не ожидал я, что из тебя вдруг тщеславие полезет. Ты вроде такая скромная… Мне так казалось.

     Терра мучительно молчит. Красная вся. От стыда уши заложило. Лео прав. Она действительно не смогла превозмочь прорезавшуюся вдруг гордыню. Ей действительно хотелось благодарности от этой старухи, от Лео, от всего мира!

     Сердце Терезы Францисковны не сумело выдержать давления собственного отчаяния. А может, это санитары перестарались… Успокоительное было хорошим. Очень хорошим. Тереза Францисковна уже не беспокоилась, овощ она или не овощ. Больше ее это не волновало.

     Цецилия долгие годы не могла себе простить, что это именно она сподвигла Терру вернуться в Клинику. Про Терру ничего не известно, поскольку Це не смогла с ней больше видеться…

     Не причиняйте добра, если не умеете.