Драматическая кулинария. Гл. 5. Караси

Штирлиц любил стариков и детей, а я люблю женщин. Речь не о жизни гамет, речь о женщинах как человеках. Порой хочется им доброе слово сказать, но они, бедные, запуганы жизнью и не хотят его слышать от незнакомца. Идут по городу целеустремленные и самодостаточные. Я готов остановиться поговорить, но они безразличны, если и заметят, то только проехав без задержки взглядом вскользь. Но я-то знаю, что они несчастны. А бывают ли вообще счастливые женщины? Мужчина может быть счастлив, даже когда несчастлив, а женщина – либо да, либо нет, и без всяких философий. Когда она счастлива, видеть её радостно, но и печально, потому что счастье кратковременно, оно пройдет, и опять она пойдет серьезная по улице.
Хотя что же это я так самоуверенно пишу? Много ли я знал женщин? У кого-то из классиков 19-го века была беседа бравого офицера со штатским товарищем. Штатский тогда сказал офицеру, что, несмотря на то, что у офицера были сотни женщин, а у него, штатского, только одна - его жена, тем не менее он считает, что знает женщин лучше.
Поскольку мое воинское звание - младший сержант, до офицера никак не дотягиваю, то рискну и я, как штатский, заявить, что точно знаю одно женское качество, по которому можно разделить женщин на два класса. Первый класс - женщины, которые любят рыбу. Второй класс - женщины, которые очень-очень любят рыбу. Так получилось, что на моем жизненном пути были только второклассные женщины.

Но рыбу надо чистить! Крупную рыбу чистить тяжело, мелкую - мучительно. К тому же ни одна парфюмерная компания мира не интересуется рыбными запахами. Я решительно против того, чтобы женщины чистили рыбу. Это занятие должно быть исключительно мужским. Против - не против, а куда женщине деваться? Если она одна, никто ей не почистит. Если у неё есть муж, то тем более – ей чистить. Что она для мужа? – Принеси, подай. Замкнутый круг.
Чем я могу помочь? Разве что своим рассказом о том, как чистить рыбу.
В кулинарной ихтиологии рыбы, как и женщины, делятся на два класса – карась и все остальные. Фундаментальным признаком для разделения водных позвоночных на два класса является способ разделки. Милые женщины, карася надо разделывать по-другому. Мы ведь что делаем со свежей рыбкой? Сначала чистим шелуху, потом панахаем пузо, выкидываем внутренности, моем, обсушиваем, солим, лимоним, в муке обваливаем – и на сковородку.

А вот карасю после очистки от шелухи живот целиком ни в коем случае вскрывать не надо. Надо сделать надрез на треть живота со стороны головы, двумя ноготочками аккуратненько зацепить кишку (она там единственная) и без спешки настойчиво тянуть ее на себя. Не будете спешить – не порвется. С одной стороны она выходит к освободительному отверстию у хвостика, и поскольку вы не вскрыли живот целиком, то конечная часть кишки оборвется и останется внутри. Ничего страшного, уверяю вас, сварится-зажарится, ничего плохого не останется. С другой стороны, ближе к голове она крепится к пузырьку с желчью. Вам надо оторвать кишку вместе с этим пузырьком и выкинуть. Все остальное содержимое карася должно остаться внутри. Это так называемая макса, она розового цвета. Воздушный пузырь тоже останется внутри. Если случайно раздавите желчь, тогда придется всю внутренность выкидывать и превращать карася в обычную рыбу. С первыми карасями помучаетесь, но, приобретя опыт, будете справляться с ними быстрее, чем при обычной разделке.
Между зажаренным, полностью вычищенным карасем и карасем, зажаренным с максой, разница такая же, как между немым и звуковым кино.

Много карасей мной разделано, ох и много… Это всё из-за дождей. Когда идут дожди… А давайте я вам лучше сказку расскажу? Не уплывет никуда без нас наша рыбка. Когда вам в последний раз сказку рассказывали? Слушайте!
Давным-давно в тридевятом царстве жил я и царица. В дремучих лесах царства - звери, в чистых реках - рыбы. И никого более. Царица книги читает, по двору гуляет, грибы-ягоды собирает, за облаками и дождями наблюдает, принцессу юную воспитывает, грамоте да уму-разуму учит, кушанья готовит, в доме прибирается, дрова в печку подкладывает, а иногда даже в бане стирает.
Я еду добываю, зверей промышляю, рыбу ловлю, собак кормлю, деревья рублю, дрова таскаю, воду ношу, одежду чиню, за облаками тоже поглядываю, а иногда даже и книжки по царицыной указке почитываю. И никак нам друг без друга. Кто же ей рыбки к столу доставит да сажу в трубе выпалит? Кто же мне хоромы в тепле держать будет да пирогов напечет, ухи осетровой наварит?
А в это время за горами в чужом тридесятом государстве совсем плохо дела идут. Они сами царями не стали и цариц своих в общественных женщин превратили. И он, и женщина его по утрам встают, на облака не смотрят, воду не носят, печь не топят, ягод не собирают, а расходятся в разные стороны. Не хозяин он ей больше, уходит она к другому князю на услужение. И себе он не хозяин, есть и над ним князь. Нет между нею и им уже никакой разницы, равенство у них, что мужчина, что женщина – на всех одна работа, да такая, что ни света в уме, ни тепла в сердце. На тех работах возле нее Змеи Горынычи летают, а возле него Бабки Ёжки крутятся. Бывает, эта нечисть так напорхает, что он и она уже не понимают, где их печка, куда идти, кто свой, кто чужой. И крепнут эти тридесятые государства с каждым днем, как будто там одним рисом на цементе питаются.
А в тридевятом царстве рыба какая хочешь: таймень, хариус, ленок, сиг, чир, осетр. Ловится в сети и на спиннинг. Река мощная, широкая, с хорошим течением и прозрачной водой. Проходит через горный хребет. Но когда по хребту пройдут сильные дожди, то труба дело. Сотни речушек со всей тайги собирают дождевую воду и несут в реку. Вода поднимается за ночь на двухэтажный дом и становится мутной-премутной. Теперь в ней рыбу не уловишь. Вот тогда наступает черед трех озер вдоль реки, которым дожди нипочем. А в тех озерах живут караси. Беру я свою морду, вкидываю в неё полхлеба и иду на озеро. Фактически на озеро идут две морды. Одна небритая морда находится на моей шее, которая между плеч растет. Вторая плетеная морда - ловушка, похожая на скворечник, находится у меня в руках.
Прихожу на озеро и забрасываю вторую морду в воду. Караси вокруг нее плавают, видят хлебушек, пытаются до него добраться. Потом кто-то из них находит дырку, зовет остальных, и они всей гурьбой в эту дырку на трапезу. Вечером иду вытягивать морду из воды. Караси не успевают выйти из скворечника, сначала не могут понять, что за дела, кто балуется, кушать мешает, а когда воздухом запахнет, уже поздно. Бывает, полное ведро карасей размером с ладонь набьется. Полсотни точно есть.
Пока вода в реке мутная и большая, я царице к столу поставляю чищеных карасей. Когда вода спадет, иду на реку ловить благородную рыбу, а нечищеных карасей отправляю на корм собакам и курам. Куры на рыбе становятся здоровые и сильные, как страусы. Кур мне из тридесятого государства на моторке друг Вовка привез. Пока 400 километров вез, два цыпленка сдохли, 18 выжили. Я им сразу курятник срубил и печку из железной бочки сделал, чтобы зимой моим страусятам тепленько было. Мясо куриное мне не надо, сохатины хватает выше крыши, а вот яичко подержать в руках хотелось. Тем более принцесса о четырех годах о нем только из сказок знала.
С сентября уже топлю курятник, с октября топлю дважды – утром и вечером, раз в неделю чищу. Настолько к ним привык, что забыл, для чего они мне вообще нужны. И вот однажды! Ту-ду-ду-ду-ууу!
Вот это да, вот это да! "Вскричал петух, и пробил час".
И вот однажды в конце декабря выскребаю пол и не могу понять, что за камень валяется, откуда взялся. Потянул его к себе кочергой – а он катится! Ё! Оно! Хвать! Бегом в дом. Руками машу, челюстями двигаю, а молвить ничего не могу. Царица с принцессой испугались, я руку вперед выставляю, ладонь открываю и торжественно говорю: «Яйцо!»
И что с ним теперь делать? Зажарить? Сварить? Или беречь? Так пропадет. Решили – всмятку. Пошел в рабочую комнату, взял старый осадкомерный стакан, обрезал верх – получилась красивая широкая стопка с подставкой, как раз под яйцо. Царица варит, я хожу рядом нервничаю: «Вы ж смотрите, ваше величество, не переварите». Нормально сварили. И принцессе скормили.

О чем же я пишу? Сам забыл, какая тема – то ли куры, то ли рыба, то ли женщины… А что если взять и одним махом перенестись из курятника в Европы? Рыбу с курами тут оставим, а женщина там найдется.
В Копенгагене в дружеской компании с женщиной целый день гуляли по громадному историческому музею. Делясь впечатлениями о военной форме 18-го века, дама вышла на тему огнестрельного оружия и сказала что-то о гармонии парадной формы, винтовок и пушек. Я не совсем понял и вынужден был уточнить: «А вы знаете, чем отличается ружье от винтовки?».
Она незамедлительно и уверенно ответила: «У винтовки - штык, у ружья - дуло».
Ответ меня потряс или, поскольку мы говорим об оружии, сразил наповал. Я застыл с открытыми глазами, никого не видя. Женская логика не может быть ошибочной. Её сила в том, что она построена на железных фактах, которые нельзя ни опровергнуть, ни отвергнуть. Мужчина никогда не достигнет такой степени убедительности. Мужчина может ошибаться, может быть прав, женщина права всегда, пусть это будет называться «права по-своему». Если мужчина не понимает женщину, это говорит о том, что у него нет специальной подготовки, он даже не догадывается, что такая подготовка должна быть. Так же как Аристотель не догадывался, что он создал не логику, а мужскую логику. У винтовки действительно может быть штык, а у ружья действительно есть дуло.
Приношу всем женщинам извинения за все свои непонимания и хочу слегка поделиться мужской логикой на тему оружия. В конце концов, с кем вам еще в этой жизни случится поговорить на эту тему, как не со мной?

Кольца, сережки, браслеты были не единственным увлечением известного вам Тиффани. Пожалуй, еще больше его прославило стекло. Он сам производил стекла и создавал их такими, что краска в его витражах была не нужна. У ружья дуло внутри зеркально-гладкое, как стекло Тиффани. Ружье - это женщина. А вот у винтовки этого совершенства в помине нет, там дуло внутри все закручено винтом, отсюда и название - винтовка. Это перекрученная жизнь мужчины с его логикой. Логика у мужчины просто ненормальная. Например, только мужчина мог додуматься до названия «Закон отрицания отрицания». Мало того, что слово «отрицание» само по себе безрадостное, так он его дважды выговаривает, а впереди еще одну бездушную страшилку крепит - «закон». И при этом доволен собой, не чувствуя, что все фильмы ужасов - кинокомедии по сравнению с этими тремя словами.

Итак, девочки. Ружье - это гладкий ствол внутри, поэтому оно стреляет нежно и не очень далеко, примерно на длину вагона-ресторана в поезде. Винтовка - крученый ствол внутри, стреляет далеко, перестреливает весь летний состав крымского поезда с дополнительными вагонами. И ружье и винтовка стреляют патронами. При этом у винтовки патрон - это пуля-дура и только, а у ружья всегда есть выбор, у ружья патрон может быть той же пулей, а может быть изящной дробью.
Эх, если бы повезло какой-нибудь девчонке так, чтобы все ее мужчины-обидчики за одним столом собрались. Те, кто в школе обижал, в троллейбусе грубил, на духах экономил, собой любовался, хозяина из себя корчил, харчами перебирал, обманывал... Стала бы эта девчонка со своим ружьем от них метрах в пятидесяти, зарядила бы дробовой патрон и бахнула по ним. Каждый бы заслуженно по дробине получил.
А если у нее один обидчик, да такой, что мерзавец, стала бы она от него в ста метрах, зарядила бы ружье патроном с пулей и – в него. На сто метров пуля из ружья убойную силу потеряет, но до башки долететь может и такой шишак на лбу сотворит, что будет тот мужчина, как козел-единорог, людей сторониться и, закрывшись от всех, изучать «Сад земных наслаждений» Иеронима Босха, любуясь собратом на левой створке и с опаской прикрывая ладошкой правую.
Для того чтобы самоуверенные единороги не рисковали и рта открыть на тему оружия в вашем присутствии, расскажу еще о калибрах ваших ружей. Калибр – это размер. Замесите стакан муки  и скатайте из него 12 шариков. Вот вам и 12-й калибр. Если из этого стакана скатаете 16 шариков, получится 16-й калибр. Естественно, они будут поменьше. Далее – 20, 24, 28. Ну а если 32 шарика выкатаете, получите самый маленький, 32-й калибр. То есть если взять стразы Сваровски, то крупный страз на туфельке – это 12-й калибр, а маленький стразик на нижнем белье – это 32-й калибр.

Однако я опять заблудился. Пора возвращаться в тридевятое царство. Пошел я на озеро за карасями для царицы и прихватил что? Ружье или винтовку?
Ненаглядные мои, прихватил я невероятно хитрую штуку под названием «Белка». У неё два ствола или, по-нашему, дула. Сверху дуло как ружье 32-го калибра, а под ним дуло как винтовка. Счастливая супружеская пара, можно сказать. В 60-х годах в сибирских деревенских лабазах продавалась по 5 рублей новыми деньгами. Потом стала большой редкостью и заветной мечтой охотника.
Прихватил, на всякий случай, «погулять, серых уток пострелять». Прихожу на озеро, а оно знаете какое? Алёнушку Васнецова помните? В школе у вас должна была где-нибудь висеть, у нас – в столовой висела. По сравнению с нашими озерами Алёнушка сидит в шезлонге у бассейна. У нас высокий-превысокий темный лес, прямые стволы лиственниц стоят вокруг озера, как частокол, листьев нет, иголки. В ногах у них серые осины зловеще трясут листками, как будто с утопленниками перемахиваются. Но откуда здесь утопленники? Здесь, если лешего в хащах встретишь, радоваться будешь, хоть на какую-то душу живую набрел. Повсюду вывороченные деревья и громадные обломки пней – наследники гарей. Между ними подлая тонкая поросль, рвет одежду, по лицу хлещет. И тишина! Лучше бы ветер дул, а то сидишь в этой тишине у озера, как в глубоком темном колодце, – вода неподвижная, черная, даже зелеными травками не заросшая. И тут вдруг с соседнего озера выпь заноет контрабас-саксофоном, а иногда так вообще тубой завоет. Но это ерунда по сравнению с тем, как неясыть из лесу заорет – одними мурашками можно не отделаться.
В самом мрачном озере – самые знатные караси. Пришел я к этому озеру, морду не спешу вынимать, решил посидеть покурить. Не успел спички достать, как вдруг шум и всплеск. Гляжу, глазам не верю: два белоснежных лебедя на той стороне, или, как сказали бы прадеды, обоипол, приземлились. Глазам не верю, потому что утки – и те с ходу не упали бы, сделали бы контрольный круг над озером, проверили, нет ли опасности. Гуси еще осторожнее уток, а лебеди – так те вообще только в небе и сказках бывают. Хотя у нас же сказка. Застыл, не шевелюсь, смотрю, в себя прихожу.

Стыдно, девушки, стыдно вам признаваться, но и врать больше не могу, и так три короба вам по жизни наобманывал. Не о любви я подумал, глядя на белые шеи до неба, не Бальмонта вспомнил:
Белый лебедь, лебедь чистый,
Сны твои всегда безмолвны,
Безмятежно-серебристый,
Ты скользишь, рождая волны.
Князь Игорь из «Слова» приперся со своими соколиными полетами и избиваниями лебедей к ужину. Царские яства припомнились, где лебедей подавали, да от тех лебедей потроха. Потянулась рука к Белке, пулю в нижний ствол вставил, прицелился… и нажал курок.

Тут передых нужен. Подлости всегда тяжело вспоминать, а свои в особенности. Но вы же знаете, даже в плохом человеке можно найти что-то хорошее. У меня был случай, в первом классе. Шел по двору школы, третьеклассники меня зацепили и начали буцать. Мимо проходил мальчик Петя из второго класса и стал кричать: «За что вы его бьете?! Не бейте! Не бейте его!». Третьеклассники меня бросили и начали бить Петю. А я убежал. Но спустя 30 лет в нашем кафедральном соборе я встретил Петю, который там экскурсоводом служит, и извинился. Вот!

Ладно. Прицелился, нажал курок и… промахнулся. Да как же я рад был! Никогда в жизни так не радовался. Камень с души свалился, вскочил на радостях, заорал, лебеди мгновенно улетели, а я в жизнеутверждающий прибрежный пляс мрачного леса пустился. Выпи с неясытями тут же в павлинов превратились и заорали еще гаже. Достал морду, пересыпал карасей в ведро и пошел обратно к царице с докладом.
Тут и сказке конец.