Л. Толич Сиреневый туман Глава 4

 
Продолжение.Начало: Часть 1,
глава 1,2,3

                Глава четвертая


 На Масленую неделю, перед Великим постом, по городу повсюду устраивались гулянья.
 – Музыканты приехали! – шумно ворвался в комнату Витя, сверкая сияющими глазами и разрумянившись от бодрящего морозца. – Ну, скорее же, Маня! Говорю тебе: на катке в парке под музыку праздничные катания начинаются!
 
 – А Лиза с Женей тоже с нами пойдут? – спросила сестра.
 – Да ну их! Они из библиотеки не вылезают. Сами будем кататься. Можно, мамочка?
 – Хорошо, детки, идите. Только осторожней! Ты, Витя, куртки не сбрасывай, чтобы не простужаться.
 И не гоняйся, как вихрь...
 
 Но Витя уже не слышал маминых слов, а только впопыхах хлопнул входной дверью в прихожей. Паулина Лукьяновна принялась помогать Манечке завязывать беличий капор с опушкой, поправила русый локон на виске девочки, одернула плюшевую пелеринку и подумала с гордостью: “Как хороши мои детки...”
 
 Невольная улыбка тронула ее губы: припомнился вдруг забавный конфуз, приключившийся не так давно. Классная дама велела девочку доктору показать, очень уж была Маня худенькой и бледной (не в пример румяному Вите). Повели ее к знаменитому профессору Люлькину из Киева, гостившему у местного священника, тот согласился осмотреть дочь уважаемого инспектора.
 
 Внимательно выслушав ребенка деревянной трубочкой, обстукав через пальцы живот и заглянув в рот, он сообщил:
 – Вот что, госпожа Мацкевич... – он помедлил, потер трубочкой за ухом и заключил: – дочь ваша голодает.
 – Как?! – воскликнула удивленная Паулина Лукьяновна. – Но позвольте, господин Люлькин, у меня в доме режим... Питание по часам...
 
 И побледнев от огорчения, она стала перечислять, что съедают ее дети. Рацион не был изысканным: одно яйцо всмятку, мясной суп, котлета с гарниром или что-нибудь на второе – обязательно, а кроме того, кофе с молоком, кисели и компоты, пирожки, струдели, фрукты...
 
 – Милая моя, – прервал светило взволнованную речь своей посетительницы, – ваша дочь голодает и... – он предупредительно поднял вверх указательный палец, испачканный йодом, – первостатейная ваша задача следить за тем, чтобы все, указанное мной на бумаге, попало непременно в желудок ребенка. Сколько у вас детей?

 – Семеро, – дрожащим от обиды голосом отвечала сконфуженная мать.
 – Очень хорошо-с, – похвалил доктор, – только теперь устройте так, чтобы моя юная пациентка сидела отдельно от всех. Желательно, возле вас лично...

 И доктор выписал длинный рецепт, начинавшийся морковным соком и заканчивающийся топленным молоком с пенками, от одного вида которых Манечку тошнило, зато их просто обожал Витя...
 
 Паулина Лукьяновна улыбалась, глядя через окно вслед своим славным деткам, а тогда... Тогда краска бросилась ей в лицо: она вспомнила, как моментально исчезала Манина порция и как уплетал за обе щеки еду Витя. Боже мой! Ясней же ясного, что девочка менялась с братом тарелками или просто подсовывала ему все, чего не съедала сама... она голодала! Какой ужас! Ребенок терял силы от истощения, а она, мать, не догадалась проследить, как девочка ест... Ах, какой грех... Что подумает доктор? Боже, какой стыд...
 
 В тот же день Маню пересадили к старшим, подальше от брата, и пригрозили строжайшим образом, что станут кормить с ложки, как малого ребенка, или делать питательные клизмы. Кошмар! Лучше умереть сразу... Что это была за мука! Из прекрасных серых глаз девочки катились крупные как горох слезы, она уверяла, что вот-вот лопнет от переедания, жмурилась и пыталась даже изображать обморок от еды. Но добрейшая мамочка оставалась неумолимой: вся порция отправлялась в рот до последней крошки. Через месяц Маня окрепла, стала есть с аппетитом и позабыла про неприятности. Ей позволили сидеть на прежнем месте – рядом с братом. Теперь же, напуганный болезнью любимой сестры, Витя ни за что не поддавался никаким уговорам и придирчиво следил за тем, чтобы она справлялась с котлетами и прочими вкусностями сама.

 А на катке воскресные гулянья были в самом разгаре. Как замечательно дули в надраенные до блеска мундштуки губастые трубачи в черных шинелях с золотыми галунами, небесными голосами пели флейты, а громадный барабан грохотал на весь парк под рассыпчатый звон медных тарелок. Духовой оркестр играл вальс “Амурские волны”. Словом, катанье на коньках обещало стать сплошным удовольствием.
 
 Знакомые встречались повсюду и раскланивались, скользя под музыку навстречу друг другу. И Казимир Бжезовский тоже... Вот уж с этим нахалом никак бы не хотелось столкнуться. Не забылось еще, как он кидал камнями в Руслана, неутомимо тащившего санки с малышами под горкой... И орехи у Зролей воровал тоже он, а на Витю все сваливал, пока его самого не поймали с поличным прямо на чужом дереве...
 
 – Ряженых повели! – донеслось откуда-то сбоку.
 Витя бросился в самую гущу, боясь пропустить представление.
 – Не отставай, Маня! – крикнул он, но где там – оркестр грянул мазурку, катающиеся закружились в хороводе, и брат с сестрой потерялись в возбужденной толпе.
 
 – А ты что здесь делаешь? – услышала Маня противный голос Казика, подкравшегося сзади. –
 Небось, Головастик понесся на дураков смотреть?

 Девочка не ответила, а только сверкнула глазами и заскользила прочь.
 – Нет, ты постой, – приставал Казик, – давай наперегонки кататься...
 – Отстань! – рассердилась Маня.
 – Ну, давай! Может, у тебя коленки дрожат? Тогда так и скажи, что кататься не умеешь.
 – Сам ты трус! И вдобавок вор! – выкрикнула Маня в отместку за “головастика” и понеслась прочь.
 – Кто – я? А ну повтори, что ты сказала!
 
 Мальчишка погнался следом, настиг ее, изо всей силы дернул за косу, но Маня увернулась и заскользила в гущу катающихся. Глазами, полными слез от обиды и боли, она поискала брата, не нашла и с досадой подумала: “Теперь этот урод ни за что не отстанет...” В самом деле, Бжезовский “рожей не вышел”: лицо его, крупное и блестящее, было покрыто красными прыщами, прямые жесткие волосы топорщились на макушке, а рот косо кривила отвратительная гримаса.
 
 – Витя! – позвала девочка громко, обернувшись в сторону, где шло представление; как назло музыканты лупили в тарелки и во всю мощь своих легких дули в духовые трубы.
 – Ага, попалась! – зашипел Казимир в самое ухо. – Братца решила на помощь звать? Как же, услышит тебя Головастик... – и желчный насмешник снова больно дернул ее за косу.
 
 Маня, рванувшись с места, отъехала прочь, но не тут-то было: разогнавшись по кругу, мальчишка налетел стремительно спереди, как таран, и плечом сбил девочку с ног. Она со всего маху опрокинулась на лед. В глазах помутилось и, сквозь звон в ушах, послышался пронзительный визг. Потом еще долго ничего толком невозможно было припомнить, потому что носом у нее шла кровь и незнакомые люди сначала прикладывали к переносице снег, а затем вместе с Витей вели ее под руки домой.
 
 Вечером пришел доктор, внимательно осмотрел девочку, ощупал спину, нахмурился и сказал:
 – Что же это вы, сударыня, так неосторожно катались? Сильный ушиб копчика... Уж не знаю, не знаю... Может быть, поврежден позвоночник. Время, однако, покажет. Придется вам, сударыня, теперь учиться стоя все делать. Сидеть, извините, на мягком месте недели три нельзя будет... Ну-с, поправляйтесь... – и доктор откланялся.
 
 Следом за ним поздний визит Мацкевичам нанес пан Бжезовский. Он соскочил с пролетки, ворвался в дом и, пунцовый от ярости, принялся с порога грозить каторгой и еще чем-то, немедля потребовал выдать ему Витю, кричал, что “задаст разбойнику и хулигану”, избившему его дражайшего сына.
 
 Опираясь на резную трость красного дерева и не шевельнув бровью, Владимир Матвеевич внимательно выслушал, не перебивая, разъяренного гостя, а после, когда тот замолчал, шумно переводя дух, негромко, но твердо сказал:
 
 – Подите, сударь, вон из моего дома.
 – Что, что, что?! – выкатив глаза, залепетал вдруг вельможный пан
 высоким дискантом.
 
 Решительным взмахом изящной трости оборвав вопли Бжезовского,
 Владимир Матвеевич продолжил:
 
 – Вы, милостивый государь, сами воспитали разбойника, который едва не искалечил мою дочь. Что ж вы хотели, чтобы брат спокойно смотрел вслед обидчику и не заступился за родную сестру? Извольте немедленно убираться вон! – и Владимир Матвеевич с силой опустил трость на ломберный столик.
 
 Раздался сухой хруст дерева.
 Визитер попятился к дверям, потом беззвучно открыл рот, перекрестился и выскочил на крыльцо, путаясь в полах просторной шубы.
 
 Владимир Матвеевич утопил в пушистых усах презрительный смешок и обернулся к Вите. Сын, потупившись, стоял в дверях сестриной комнаты. Щеки его пылали. Он сжимал кулаки и сожалел только об том, что не задушил обидчика до смерти... Взрослые едва разняли драчунов. Нет, все-таки мало он насажал тумаков негодяю... Сестру, может быть, теперь положат в гипс! Она еще долго не будет играть и бегать, может быть, даже сделается калекой на всю жизнь... Нет, он тогда убьет Бжезовского! И пусть каторга, пусть!.. Плевать на каторгу.

 Он поднял голову и взглянул отцу прямо в глаза. Что ж, розги так розги!..
 – А ты, рыцарь, впредь не дерись вдогонку, а поспевай вовремя, – отец взъерошил короткий ежик стриженых волос на голове сына и обнял его за плечи. – Отправляйся-ка спать, братец, – и неожиданно громко захохотал: – ишь, как ты ему наподдал...
 
 Перепуганная суматохой и опасениями доктора, Паулина Лукьяновна, однако, покачала головой и, перекрестив сына на ночь, тихо сказала:
 
 – Храни тебя Бог, Витя... Драться-то грешно...
 – Я больше не буду, мамочка, – смущенно пробормотал мальчик, целуя мамину руку, – пусть только Маня поправится!
 – Все в Божьей воле... – задумчиво прошептала Паулина Лукьяновна,
 прижимая к груди бедовую голову сына.
 
 И вправду: Господь милостив – все обошлось. Впрочем, Манечке пришлось простоять не три недели, а почти что до Троицы. И после ей разрешили сидеть за партой на плоской ватной подушечке, сшитой специально для этого старшей сестрой. Очень уж долго болел копчик! Но все проходит...
 
 С Казимиром, кстати, судьба снова свела Витю через много лет.

**********************
Продолжение следует