Суббота

  Утро еще не успело проскользнуть сквозь плотную цветастую занавеску, а бабушка уже хлопотала на кухне. Она стояла у плиты и старательно, по-бабушкиному профессионально, пекла пухлые румяные блины из кислого молока. Уж она знала толк в блинах! Зажарит блинок с причудливым рисунком, смажет деревенским сливочным маслом, присыплет сахаром... Я была уверена, что моя бабушка может готовить абсолютно все,хотя на практике разнообразие ее меню редко выходило дальше начиненных перчиков, щей и сдобных пирогов.
  Бабушка рассказывала, что кашеварить научилась у своей бабушки Матрены. А вот ее мать готовила редко и без души. Следуя такой логике, я была убеждена, что этот кулинарный талант обязательно перекочует и ко мне, так как бабушкина дочь тоже готовила плохо.
  Каждую субботу меня привозили к бабушке с ночевкой. И хотя бабушка всегда встречала меня радушно, я не горела сильным желанием к ней ехать. И на то были свои весомые причины. Ребенком я была очень застенчивым, необщительным, а потому друзей на улице не заводила. И еще в квартире меня одолевала щемящая тоска, особенно после того, как нас покинул дед...
  Дед был моим лучшим другом с самых пеленок, и потерять его было величайшей трагедией моего детства. В тот вечер, когда бабушка по телефону сообщила, что наш дедушка умер, я до последнего надеялась, что она что-то напутала, что мой "чудик" просто напился и крепко заснул...
  Квартира осиротела, комнаты стали огромными и неуютными, а неуклюжая советская мебель задыхалась в вековой пыли. Дедов диван бабушка не позволила выкинуть. Она сама спала на нем, а по выходным диван поступал в мое распоряжение.
 
  И вот утро... Только заскрипит диван, только я начну пробуждаться, как из кухни раздается бабушкин возглас:
- Проснулась! Что есть будешь?
- Ну, баа! Я же не ем с утра.
  Каждый раз бабушка воспринимала эту информацию, как новую, противоречащую всем нормам морали.
- Ты что!? Как это "не ем"? С утра надо набираться сил! Хых..не ест она...
Бабушка продолжала ворчать до тех пор, пока я не съедала хотя бы один блин с чаем.Наверно многие бабушки считают, что их внуки заморены голодом легкомысленными родителям, а посему, основная их задача откормить "посинюшных" костлявых чад. При каждой встрече бабушка высказывала маме, что у нее "девка прозрачная, зеленая", на что маме оставалось только сознаться во всех тяжких.
  Так суббота проходила за субботой. Бабушка по-прежнему пекла блины, ходила на базар за деревенскими яйцами, упрекала маму в моей тщедушности.
  Однажды, взглянув на бабушку, я заметила, как сильно она постарела. Резко, как будто за ночь. Обычно шустрая, бойкая, плотная, она вдруг высохла и сжалась, как гнилое яблоко. Щеки провалились и оголили скулы, выцветший халат висел на сгорбленном скелете, будто на вешалке. Шаг стал сбивчивым, медленным, тяжелым. Из-под коротеньких русых ресниц неподвижно смотрели в пустоту мутные глаза. Взгляд казался рассеянным, так как проявилось небольшое косоглазие. Узкая полоска губ высохла и стала почти незаметной. А волосы...недавно курчавые цыганские черные пряди теперь белесым пушком топырились в разные стороны по голове.
  Все чаще бабушка заводила разговор о том, что близок час ее ухода, что видела она сны, в которых ее умершие родственники уже готовят ей место под солнцем. Рассказывала она, что скопила денег на похороны, и что хранятся они у ее дочери в шифоньере. От таких монологов кончики моих пальцев и спина покрывались миллионами ледяных мурашек. Хотелось ее приободрить, но любые попытки только накаляли ситуацию. Получалось так, будто я сама желала ее кончины. Пытаясь объясниться, я заходила в тупик, мысли комкались в шерстяной клубок, выворачивались все время не так, после чего приходилось сдаваться. Понимай как хочешь! Потом я придерживалась политики молчания, которая также не приводила к нужному результату. Не знаю, что чувствовала бабушка в те моменты. Мой костлявый язык обрекал беседу на ругань и обиды. Но тем не менее бабушка и в следующий раз заводила шарманку о смерти, одиночестве и бренности старческого бытия.
  На осмотре у доктора в поликлинике выяснилось, что у бабушки опухоль желудка, причем уже как полтора года. Врачи ей ничего не сказали, выдав болезнь за нехватку гемоглобина, высокий показатель сахара и язву желудка.
  Всю свою пенсию она оставляла в аптеке, да и сама исчезала все больше и больше. Я по-прежнему ночевала у нее по субботам, но уже реже. Меня закружила личная жизнь, вечные проблемы и дела, жалость к своей судьбинушке и еще много всяких "отмаз" для субботы. Слыша в трубке отказ, бабушка только кивала да жалела меня, и тут я понимала на сколько я сволочь.
  В те редкие ночевки я перестала закрывать дверь в комнату. Ложилась спать я поздно, и посреди ночи вслушивалась в сопение из соседней комнаты, где была бабушка. Иногда там царила глухая тишина. Казалось, даже часы останавливались. И тогда в голове раскладывался план действий: подойти к бабушке или ждать утра. Побеждали разные планы. Но иногда становилось по-настоящему страшно. Что если я уже одна в квартире? Что если бабушка уже не проснется?.. В такие моменты я ощущала настоящую безысходность положения. Я вспоминала о Боге, нашептывала простейшие молитвы, а когда они заканчивались, придумывала свои.Захлебываясь солеными слезами, я лежала неподвижно, все прислушиваясь к спальне. И, наконец, из бабушкиных легких вырывался тяжелый вздох. Слава Богу! я засыпала до утра.
  Утром бабушка, как и прежде, ползла на кухню, пекла блины и ждала моего пробуждения. Говорить она стала реже, но все сводилось к одному.
- Не любишь ты меня, дочк. .., - монотонно произносила бабушка, и ее глаза увлажнялись. - Никому я не нужна... ни детям, ни тебе.
- Ды ладно, ба! С чего ты это взяла? Люблю, конечно! - возражала я.
- Не любишь, - стояла она на своем, и при этом ничего не объясняла. -Вот помру, всем легче будет.
  Спорить было почти невозможно. Не знаю, насколько искренне были ее слова, но они, однозначно, вызывали невыносимую жалость и чувство, схожее с чувством вины.
  Весь октябрь бабушка провела в онкологии под капельницей. Она молча лежала на железной кровати, уставив пустые глаза в белоснежный матовый потолок. Посетителей она узнавала с трудом, а узнав, пыталась растянуть губы в улыбку. Все привыкли видеть ее сильной, властной женщиной, которая поставила на ноги двух детей, пережила смерть любимого мужа, полжизни отдала заводу. А сейчас ее маленькое тело, завернутое в байковый халат, беспомощное и жалкое, пестрым пятном выделялось на белом лоне кровати.
  Посещала я ее в основном по субботам, потому что именно этот день был относительно свободным от дел.
- Ну, как ты тут? - робко и одновременно бодро, спрашивала я.
- Ды как... Лежу вот. Тяжко. Вторую капельницу поставили, - рассеянно отвечала бабушка.
  Ко мне в голову лезли разные пафосные фразы, в духе: "потерпи! мы еще повоюем! еще детей моих будешь нянчить!" Скорее всего, они были взяты из каких-нибудь мелодрам, где главный герой обязательно останется жив и еще повоюет. В нашем случае было ясно, что чуда не произойдет, поэтому фразы за пределы головы не  выходили.
 Больничные встречи дольше получаса не затягивались и стандартно заканчивались:
- Выздоравливай давай! - по-прежнему в приподнятом тоне прощалась я.
- Хорошо. Приходи почаще, - отвечала бабушка.
 На следующей неделе я не смогла навестить бабушку, в силу каких-то учебных обстоятельств. Родители рассказывали, что она совсем плохая: ничего не ест, никого не узнает, что-то несвязно бормочет. На всякий случай пригласили священника.
  В субботу поздним вечером бабушка отправилась в путь. Проронив несколько скупых слез, я подумала, а ведь так даже лучше. Какое же должно быть счастье после стольких лет мучений увидеть солнце, воспарить над смятой кроватью, над пыльным городом, над миром. Истинное счастье, долгожданное, чистое... Я глубоко вздохнула.

 
  Суббота... После смерти бабушки в моей жизни начался новый этап, именуемый взрослой жизнью. Через два года я переехала в ее квартиру, выкинула почти все вещи. Остались только жаровенка для блинов да советская стенка. Повзрослев, я поняла, как во многом на нее похожу, вот только моя детская теория с кулинарным талантом не оправдала ожиданий. Еще я многое поняла. Поздно, очень поздно. Но на то она и жизнь, что все происходит в свое время. Пусть этот рассказ станет своеобразной исповедью устами ребенка, чье детство было поистине счастливым.