Крутьков род глава 2

2
    – Ой, Боже ж мой, Боже мой! Ой, Боже ж мой милостивый! – долетало из-за двери время от времени. Скрипела старая софа. Эх, Петя, Петя!  Петр – камень означает. А под лежачий камень и вода не течет. Вот и не берут тебя годы. И память такая, что все до мельчайших подробностей помнится, что было с тобой почти век назад. А как хотелось бы забыть многое, как  кошмарный сон. Как ту напасть, которая привязалась к нему одно время: только ляжет спать, только закроет глаза, и начинают в голове его звучать  голоса. Одно и то же, одно и то же… И причем в двух вариантах. Начинает обычно один медленно и торжественно, как перед строем главнокомандующий: «Пе-отр Кру-у-то-о-ов – лу-у-чший из лу-у-чших!». «Лу-у-чший из лу-у-чших!!! –  подхватывает хор, и начинает вторить на голоса – «Лучший из лучших! Лучший из лучших! Лучший из лучших!» – и так с ускорением и до бесконечности. С ума можно сойти! Или второй вариант начнется, тот и того хуже. Там другой, более грозный и мерзкий голос в самое ухо вдруг: «А-а-а! Сучий потрох, вот ты где!» «Вот ты где! Вот ты где! Вот ты где!..» – подхватывает множество голосов. И начинают крыть его таким диким матом, которого ни в тюрьме, ни на фронте не услышишь. А то вдруг смолкнет все, и где-то за стеной начинает заходиться в плаче младенец, или скрипку терзать гаммой среди ночи начинает незримый неумеха. И так до самого утра, каждую ночь да изо дня в день. Сколько раз просил старшую дочь, что доглядывала за ним, найти родителей младенца и горе-музыканта, поговорить с ними, чтобы по-людски себя вели, чтобы хоть ночью давали отдохнуть.  Но дочь только рукой махала в ответ: «Бог с тобой! Какие у нас младенцы в доме?! Повырастали все! И откуда у нас скрипачи?!». Вот воспитал на свою голову!
     Это сейчас она заправляет в доме, а после смерти жены долгие годы сам справлялся со всем, ну или почти со всем. И готовил себе, и обихаживал себя, да еще и детям, и внукам помогал. Тогда он не просил бы ни о чем, сам бы со всем разобрался. Загружал делами себя, чтобы мысли дурные не лезли в голову. Ни младенцев, ни скрипачей по ночам не слышал.  Но уже тогда стали твориться с ним странные дела. Чудеса да и только. Рассказать кому – смех и грех! А ведь было-то ему тогда всего каких-нибудь семьдесят – семьдесят пять, пацан еще, можно сказать, по сравнению с мировой революцией! Тогда он еще и на рыбалку ездил сам.
     Наловил как-то рыбы, приехал домой, наварил целую кастрюляку ухи, которую так только он мог приготовить. «Ум разъешь!» – как говаривала его сватья. От одного запаха бабы на лавочке слюной исходили, сам чуть не захлебывался. Так ушицы хотелось, и так на славу удалась! Налил себе миску добрую, зачерпнул дымящейся юшечки ложкой, попробовал. М-м-м! Объедение, да и только! Петрушечки покрошил, хлебца, помидорца  нарезал. Сам себе вольный казак.
   – Эх, чарочку обязательно надо под это дело плеснуть себе! – решил он.   
Пошел в комнату за рюмкой своей любимой, поллитровку початую достал. Налил водочки холодненькой по «Марусин поясок», поднял рюмку уже, выпить собрался, а миски с ухой нет! Вот это фокус! Даже пить расхотелось! Здесь же стояла! Туда-сюда глядь – как ни бывало миски… Пошел, дверь входную проверил – закрыта. Ну, что ты будешь делать?! Не с ума же сошел?! Только факт оставался фактом. Нет миски, хоть ты убей! И половника в кастрюле нет! Чем же он наливал? Ведь наливал же! Кастрюлю открыл – видно, что наливал, убавилось ухи. Настроения – как ни бывало! Пропади она пропадом, уха эта!..
     Посидел в задумчивости, покивал головой… И тут отчетливо всплыла в памяти картина, как отрезал он хлеба, луковицу почистил, взял миску с ухой, по привычке смахнул в нее крошки хлебные, да ошурки всякие со стола, понес это все, в унитаз вылил. Вернулся на кухню, наспех помыл и тарелку, и половник с ложкой, по шкафчикам разложил их. Уж так хотелось скорее чарочку махнуть под ушицу, что всё это он сотворил машинально и думать забыл. Но это еще  полбеды. Это было началом.
     В другой раз борща себе сварганил. Налил в миску, чарку наполнил так же, поднес к губам…
   – Поперчить надо борщ, – подумалось. Поставил чарку, встал, перчину взял, наперчил так, что другой есть бы не смог. Попробовал, крякнул от удовольствия, занюхал хлебом и стал хлебать борщ свой наваристый. Да с таким аппетитом, да с таким удовольствием!.. Глядь, а рюмка-то не выпитая стоит! Вот, гадский потрох! А он закусывает, старается! Да еще и хлебом занюхивал, дурень старый!  Отложил ложку в сторону, всякий аппетит пропал от своей такой дурости. Вот и расскажи кому про такое. Посмеялся сам про себя, без всякого энтузиазма выпил водку эту  проклятущую и нехотя дохлебал борщ.