Октябрь

Снова ноги привели меня к давно знакомому порогу. Она встретила меня кивком головы, когда я вошёл во всегда открытую дверь.
Её ведь так ограбить могут, обобрать и так нищую до нитки, даже убить. 
Странно, что я вообще думаю о возможности исчезновения этой странной девушки. Она вечная, существовала всегда, и продолжит принимать людей на бедной кухне, говоря им то, что они сами выразить не с состоянии.

- Ни одно общество не обходится без предрассудков. Они существовали и существуют. Отличие только в их причинах. Согласись, сейчас все суждения основаны на заботе о нашем здоровье:не пей до восемнадцати, не слушай громко музыку, не кури и не употребляй, не занимайся любовью слишком много. Почему же тогда мы воспринимаем суждения в штыки? Это легко объясняется тем, что большей части населения не дано понять заботу, скрытую под яростью окружения и гнетом уголовной ответственности. На злость мы отвечаем злостью, чувствуя опасность. Инстинкты не дают людям жить в гармонии с самими собой, но они же нас берегут  и поддерживают на протяжении всей жизни.  Человек настолько хочет быть существом социальным, что забывает учитывать природное нутро.  Если бы мы прислушивались к себе, то, конечно, продолжили воевать, болеть и умирать, но возможно перестали бы лгать, лучше соблюдали маломальские законы, являющиеся для наших популяций цитоскелетом. Нет, все не так просто, я знаю, – она устало наклонила голову на поджатые под себя колени. Накинутый сверху плед краем упал в чашку с чаем, откуда был ловко выловлен хозяйкой.

 Я смотрел на неё через прозрачную кружку, прислонённую к моему лицу в момент глотка. Именно через эту призму она казалась  какой-то своей.

Морозный воздух попадал в комнату через форточку. Здесь ничего не менялось: те же стулья, кружки и скатерть. Она никогда не угощала даже пресловутым печеньем, и, кажется, сама нередко забывала поесть.
Уверен, если заглянуть в холодильник, то можно найти кое-какую заморозку и полуфабрикаты, не пользующиеся спросом. Чай всегда был чёрный, а она пила чуть разбавленный кипяток. Сахара на столе не было.
Редко в чашке гостя стыл кофе с молоком, тоже несладкий.

Я усмехнулся, и моя улыбка не осталась без внимания.

- Смешно, да? А мне вот ни капельки, жить с такими мыслями, я уже говорила тебе, попросту невозможно. Знаешь, от чего плакать хочется? Мой прадед был красногвардейцем. И семья до одури этим гордится. Ве-ли-ка-я революция, показали белоручкам правду-матку! - она  истерично засмеялась, -я красногвардейка, выходит, и дети мои будут жалким народным отродьем. Чувствую себя внебрачной дочерью офицера белой гвардии, но куда там, если мать - прожженая коммунистка, а отец прочёл за жизнь только "Что делать?", - она прикрыла глаза, поправляя упавшие на лицо волосы. Действительно, со своими вечными бесцельными разговорами, тонкими, синеватыми от просвечивающих вен руками и длинными пальцами не то пианистки, не то скрипачки она не была похожа на ребёнка социализма, скорее на случайно выжившую после репрессий дворянку.
И я по сравнению с ней выглядел мужиком – флаг в руки и вперёд за Родину!
Так и хотелось начать пулеметной очередью выдавать советские лозунги, но я боялся её обидеть и отвадить от себя.

- Какая-нибудь  дремучая прабабка ратовала за отмену крепостного права, будучи крестьянкой, - продолжала она свой политико-исторический монолог, - а потом такой же старины прадед бежал, размахивая шашкой, на белогвардейцев. Теперь все то кровавое побоище зовётся Великой Революцией. Великой, от "велика потеря", революцией от слова "револьвер". Потому что ничего великого нет в братоубийстве, голоде, погибших детях. Ещё Достоевский говорил, что счастье всего мира не стоит слезы невинного ребёнка. На Руси и в России дети рыдали взахлёб, черствели, и теперь не плачут не по тому, что повода нет, а потому что разучились чувствовать, не дождавшись счастья. Нет, так жить невозможно! - она рассерженно посмотрела на моё ничего не выражающее лито, - и ты такой же! Посмотри на себя, плачешь по ничтожным поводам, лишь дело доходит до серьёзных потрясений, закрываешься, злишься....

В этот день я бежал из её дома со всех ног. Она задела что-то давно забытое внутри.
И всюду мне мерещился звук лопнувшей струны