Помиловка

С прошением о помиловании по закону можно было обращаться по истечении половины срока. Это мог сделать как сам осужденный, так и его близкие родственники. В моем случае дата, с которой лагерный срок пошел «под горку», выпадала на 8 февраля 1972 года. К тому времени я пережил обращение к Богу и окончательно разуверился в теории и практике марксизма. По выходу из БУРа, в декабре 1970 года, сознательно отстранился от участия в протестных лагерных акциях, ограничив свое общение с немногими друзьями, близкими по духу.
В начале февраля прошение о помиловании отправили, каждый от себя: отец, Рита и дядя мой, Федор Павлович, инвалид войны, орденоносец, директор школы соседней с нашей деревней. Для меня и родных потянулись дни ожидания. В зоне ко мне, как к юристу, зэки нередко обращались с просьбами о составлении помиловок и жалоб на необоснованные приговоры. По опыту я знал примерные сроки хождения по инстанциям такого рода бумаг. Обычно ответы приходили в течение трех-шести месяцев. Ответ на мое обращение пришел ровно через год. К тому времени я почти потерял надежду на благой исход.
14 марта после обеда, когда я в швейном цехе строчил рукавицы, явился посыльный из штаба: «Сенин, тебя вызывает начальник отряда, капитан Зиненко». Сразу почувствовал сердечное колотье, напряженное и непреходящее: не иначе, как пришел ответ из Москвы. Но вместо того, чтобы все бросить и поторопиться к отрядному, я закончил очередную пару и подравнял укладку готовых рукавиц. Выйдя в коридор, не спеша помыл руки. В голове неотступно, поочередно, а то и обе разом возникают, бьются одна о другую равно немыслимые для меня реальности: зона или воля?!.. Что же меня ожидает: долгожданная свобода или еще 4 года срока? На дворе сыро, слежалый сероватый снег, привычно безликий вид зоны. Над головой хмурая отстраненность неба, даже мои сестрицы-сосны не радуют. Все опостылело, больше не могу!.. Поднимаюсь на деревянное крыльцо штаба, останавливаюсь: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного и призри на душу мою. Не оставь меня и ближних моих, пошли  помощь и заступничество. Да будет на все воля Твоя». Стучу в дверь отрядного, вхожу. По его лицу ничего невозможно понять.
– Присаживайся, Сенин.
Не глядя на меня, он перебирает на столе какие-то бумаги. Наконец, первый обнадеживающий знак, – оторвавшись от стола, Зиненко улыбнулся и понимающе, с участием произнес: «Наверно тебе, Сенин, сердце уже что-то подсказало? Хочу порадовать: твое прошение на помилование удовлетворено. Поздравляю!» После его слов меня разом подхватывает и невесть на какое небо переносит нежданная всенаполняющая радость: «Боже, неужто правда?! Неужто накрепко запертые двери, разделяющие меня с Ритой, с доченькой, моими стариками, наконец-то, распахнутся?! Заново рожденный, оставив за спиной бедлам и светлую муку прожитых лет, я вернусь в мир моих грез и выстраданных ожиданий…»
Наутро, с рюкзаком за плечами, я получал в управлении лагпункта вещи и документы…
Через 15 лет времена непредсказуемо изменились. В 1991 году Постановлением Президиума Верховного Совета РСФСР я и все мои подельники были реабилитированы по отсутствию состава преступления в наших действиях.
12 октября 1989 года в «Комсомольской правде», которая издавалась тогда многомиллионными тиражами, вышла статья Татьяны Корсаковой «Дети оттепели». На всю полосу был помещен материал о молодых саратовских марксистах, которые готовили в стране новый революционный переворот.
Годы, проведенные в Дубравлаге, стали для меня временем исхода, освобождения из плена лжеучений, суливших молочные реки и кисельные берега безбожного коммунистического рая.