Кемь

    Припарковал машину на малолюдной привокзальной площади небольшого северного поселка. Глаз радовал деревянный магазин с до непрозрачности пыльными витринами и гордым названием «Торговый центр», на ступенях которого расположилась живописная группа старушек с разложенными на ящиках пучками зелени. У обшарпанного ларечного киоска, закованного в противотанковую решетку, топтались два таких же обшарпанных мужичка с зеленоватыми лицами и нарушенной координацией движений. Разбитый асфальт центральной площади органично дополняли несколько бессмертных «Жигулей» местных «бомбил».
     Остановил бодро семенящую мимо меня древнюю старушку, и, без всякой надежды, поинтересовался:
    – Подскажите, пожалуйста, нельзя-ли здесь где-нибудь купить букет цветов?
    Старушка, не спеша, оценивающе осмотрела меня со всех сторон, заглянула в машину, где на заднем сиденье сидела моя почти совершеннолетняя дочь, и, с нескрываемым любопытством поинтересовалась:
    - Праздник какой, али чо?
    - Чо. - сказал я утвердительно. – На кладбище еду. У меня здесь на «холерке» бабушка похоронена.
    - На «холеееркееее»… - задумчиво протянула старушка неожиданно низким голосом, неотрывно глядя мне в глаза. - Вооот оно каааак…
И после напряженной затянувшейся паузы неожиданно выдала, раздельно произнося каждое слово: - Уж не к Марье ли Михайловне приехал, внучек?
    Мне показалось, что повеяло холодом.
    - К ней… - прохрипел я растерянно.
    - Это хорошооооо…. – задумчиво произнесла старушка. - Заждалась она тебя… Только сегодня вспоминали… Пойду предупрежу…. Обрадую… - и не по-старушечьи размашисто зашагала в сторону кладбищенского леса.
    Сделав несколько шагов, загадочная бабуля обернулась ко мне:
    - Ты не тяни! Давай следом! Цветов здесь не купишь! Полевых нарвете по дороге…, если уж так приспичило. А машину, вон, во двор загони. Ворота не заперты – кивнула она в сторону небольшого потемневшего от времени домика с палисадником. И уже тише, пробормотала себе под нос – А то, пока ходишь, разберут, к ху.м…
    - Пап, а привидения матом ругаются?  - чуть дрожащим голосом спросила дочь, опасливо оглядываясь в сторону быстро удаляющейся фигурки.
    - Привидения днем по поселку не гуляют – как можно увереннее сказал я и опасливо бросил взгляд в зеркало заднего вида. Отражения старушки не было! Рывком повернул голову, так что хрустнули шейные позвонки, и посмотрел назад. Никого…  - И по кладбищу тоже. – еще менее увереннее закончил я.
    Поставив машину в основательно заросшем травой дворе, и, прихватив с собой заранее приготовленные вещи, мы с дочкой направились в сторону леса.
    Дорога была не близкой. Километра два по лесной тропе, потом с километр по скалам, покрытым мхом и заросшим редким северным кустарником и, наконец, спуск к болоту, в заросли низкорослого, но густого карельского леса. 
    Сюда, в скалистую падь, летом 1929 года свозили из пересыльного пункта Соловецкого лагеря тела заключенных, умерших во время эпидемии тифа. И здесь же, на небольшой, заросшей черничником полянке, их хоронили. Закапывали в мелких, с огромным трудом вырытых в тяжелом каменистом грунте ямах. Ни крестов, ни надгробий. На местах захоронений - только чуть заметные углубления в земле - провалы. Это все, что осталось от людей. Где-то здесь похоронена и моя бабушка. «Холерка» - так назвали это кладбище местные жители. Сюда, в глухое лесное урочище,  десятилетиями никто не ходил. Опасались инфекции.
    Три года я искал это место. Делал запросы, рылся в архивах, исходил не один десяток километров в поисках захоронения. Нашел. Спустя еще год снова вернулся в эти места. Под одним из деревьев расчистил небольшую площадку и поставил плиту из черного гранита с именем бабушки. А нынче привез дочь, только что сдавшую выпускные школьные экзамены. Сама попросила.
    Теперь вот и продираемся мы с ней по мрачным лесным зарослям, следом за странной призрачной старушкой. В лесу тишина. Безветрие. В неподвижном, чуть затхлом болотном воздухе только звон комариных полчищ, осатанело набросившихся на свежую городскую кровушку. Яростно и безуспешно отбиваемся от них, срезанными березовыми ветками.
    - Старушки нашей что-то не слышно. – промычала дочка не разжимая губ, и отплевывая попавших в рот насекомых.
    - Привидения, они такие… они бесшумно двигаются. – попытался пошутить я.
    - И комары их, б…, не кусают! – рявкнул за спиной громкий старушечий голос.
    От неожиданности мы невольно присели. Мне внезапно очень захотелось пИсать. С огромным трудом сдержался, чтобы не сделать этого здесь и сразу. Позже, дочь призналась мне в том же.
    - Уже с килОметр следом за вами иду…, лечу тоисть. – ворчливо произнесла старуха ехидно и захихикала. – Одно слово – городские…
    Я внимательно посмотрел на это странное человеческое существо. Мы продолжали азартно отмахиваться ветками от озверело набрасывающихся на нас комаров, в то время как к стоящей рядом с нами женщине они даже не подлетали.
    - Вас и в самом деле комары не кусают! – удивленно промямлил я.
    - А чего им, кровопивцам, меня-то кусать? Мы, чай, свои… - и снова зашлась каркающим смехом, от которого холодок пробежал по спине.
     Готов поклясться, что в этот момент у нее во рту на мгновение мелькнули клыки. Стоявшая чуть в стороне дочка окончательно утратила остатки атеизма, и, не сводя глаз со старухи, трижды мелко перекрестилась и что-то беззвучно зашептала. И в этот момент откуда-то снизу послышалось нестройное церковное пение и знакомый распевный речитатив батюшки, призывающий к молитве. Старуха внезапно посерьезнела лицом и перестала хихикать.
    - А ну, живо, пошли! – и буквально подтолкнула нас вперед по тропинке.
    В полном недоумении, но уже с легкой надеждой, мы поспешили вперед по каменистому спуску на звуки молитвы.
    На знакомой мне кладбищенской поляне, куда мы буквально свалились с крутого скалистого склона, стояла небольшая группа людей. Человек 10-15. В центре поляны, закрепленный в набитом камнями деревянном срубе, возвышался только что установленный большой поклонный крест с надписью «Святым мученикам за веру и безвинным страдальцам». Совсем молоденький священник, мерно помахивая кадилом, читал заупокойную молитву. Несколько женских голосов не очень слаженно подпевали. У основания креста стояла когда-то привезенная мной могильная плита «Таубе Мария Михайловна 12.01.1899 – июль 1929».
    - Вовремя ты приехал, сынок. – шепнула сзади старуха. – Знал?
    Я отрицательно помотал головой.
    - Значит чувствовал. Это бабушка твоя, Мария тебя позвала. – утвердительно сказала старая женщина, размашисто крестясь.
   
     Вечером мы сидели на крыльце старенького домика бабы Насти. Старушка с дочерью возились с приготовлением ужина. Местный священник отец Симеон  искренне смеялся, когда я рассказал ему про историю нашего знакомства с хозяйкой дома.
   - Анастасия Егоровна только с виду такая суровая. А так - она женщина хорошая, добрая. Вот только  словцо крепкое у нее не задерживается. – добродушно пожурил он старушку.
    - Так ведь к месту, батюшка. – весело крикнула из сеней слышавшая наш разговор баба Настя.
     После ужина мы уезжали. Прощались тепло, по-родственному. Клятвенно обещал вернуться и обязательно навестить гостеприимную старушку.

    Год спустя, в свой следующий приезд Анастасию Егоровну я уже не застал. Её не стало зимой. Могилку бабы Насти на местном кладбище нашел сразу.
    Я знаю, она ждала.