Дороже золота

Ну, что вам, брат­цы, рас­ска­зать?.. Сказ­ки на­ши се­вер­ные вы, по­ди, и так зна­ете на­изусть… Вот раз­ве что быль вам по­ведать… Оно, ко­неч­но, мо­жет и врань­ём по­казать­ся на пер­вый-то взгляд: что с ме­ня взять, наш брат, охот­ник, прив­рать лю­бит - не без то­го. Од­на­ко то, что со мной лет пят­надцать на­зад слу­чилось – ис­тинная прав­да. Хо­тите – верь­те, хо­тите – нет.

Се­вер наш - зем­ля ред­кой кра­соты. Вый­дешь ра­но ут­ром на вы­сокий бе­рег Усы, а там… зи­мою снег под лу­ной свер­ка­ет и ис­крит­ся, буд­то звез­ды все ра­зом на зем­лю осы­пались, а над го­ловой в пол­не­ба се­вер­ное си­яние по­лыха­ет: вь­ёт­ся, иг­ра­ет раз­ноцвет­ны­ми зо­рями и нег­ромко так пес­ню свою по­ет-бор­мо­чет, ров­но ша­ман. Ле­том - сол­нце на по­кой не ухо­дит, за­лива­ет все вок­руг зо­лотом и неж­ным ру­мян­цем; ре­ка вет­ру в укор вор­чит нег­ромко, а тот пор­ха­ет се­бе, ве­ковым елям по­долы треп­лет, буд­то шаль­ной па­рень – дев­кам. А они го­лова­ми ка­ча­ют, ус­ме­ха­ют­ся да ла­пами-ру­ками плав­но так по­водят, точ­но жен­щи­ны в праз­днич­ном хо­рово­де. Пти­цы про­сыпа­ют­ся, ще­бечут, как ко­локоль­чи­ки се­реб­ря­ные зве­нят, и так на ду­ше лег­ко да свет­ло ста­новит­ся, что ка­жет­ся, буд­то Зо­лотая За­рань те­бя в лоб по­цело­вала…

Мно­го у нас мест, от ко­торых сер­дце ра­ду­ет­ся. Мно­го та­ких, в ко­торых толь­ко на ко­лени упасть и мо­лить­ся: Гос­по­да бла­года­рить за то, что сот­во­рил та­кое чу­до. Мно­го за­гадоч­ных мест и угол­ков за­повед­ных, что не вся­кому от­кры­ва­ют­ся, а иной раз за лиш­нюю гор­дость да не­разу­мие и на­казать мо­гут жес­то­ко. Ша­маны в на­ших кра­ях го­ворят, что весь мир вок­руг - жи­вой и ра­зум­ный, что бы­ва­ет ему и боль­но, и страш­но, и ве­село. Что и тун­дра, и тай­га, и го­ры ду­шу свою име­ют и ра­зум свой – осо­бен­ный. А лю­дям, что ря­дом с ни­ми жи­вут, на­доб­но уметь их слы­шать и по­нимать – чувс­тво­вать. Ина­че ни­как. Ина­че прос­то не при­живешь­ся тут – так и пом­рёшь чу­жим и ник­чёмным. Ну, раз­ве что в го­роде жизнь у та­ких уда­ёт­ся, но го­род – осо­бое мес­то: оно вро­де как са­мо по се­бе, и жи­вёт по сво­им стран­ным за­конам.

Во­об­ще-то, по­мимо го­родов лю­ди у нас не гус­то на зем­ле си­дят: от де­рев­ни до де­рев­ни - пе­ших вёрст, как па­лых листь­ев в ле­су. По ре­кам – быс­трее и в три ра­за ко­роче. Осо­бен­но ле­том. Да и зи­мой то­же. Сел на «Бу­ран» и по­катил. А ес­ли сне­гохо­да нет - на олень­ей уп­ряжке. Хо­тя оле­ней те­перь пу­ще гла­за бе­регут и поч­ти не зап­ря­га­ют. По­тому бен­зин, вы­ходит, де­шев­ле, чем оленье мя­со: оно ди­ети­чес­кое, го­ворят. От вся­ких бо­лез­ней ле­чит и здо­ровье ук­репля­ет.

Да что-то я не о том…

Ме­ня Фё­дором зо­вут. А фа­милия моя – Бат­ма­нов(1). Гром­кая, на­до ска­зать, фа­милия. Да­же в го­роде её зна­ют. Прош­лое ле­то му­зей­щи­ки на ка­тере при­ез­жа­ли, го­вори­ли: «Эк­спе­диция». При­ходи­ли к нам, расс­пра­шива­ли, де­дов мо­их - всех чет­ве­рых – фо­тог­ра­фии гля­дели, наг­ра­ды пе­реби­рали, че­го-то всё за­писы­вали – по­нача­лу в тет­радку, а пос­ле на дик­то­фон. Пись­ма фрон­то­вые фо­тог­ра­фиро­вали. Де­ды мои – Иван, Фё­дор, Яков и Ва­силий – все во­ева­ли. Фё­дор, в честь ко­торо­го ме­ня наз­ва­ли, да Иван – на Ка­рель­ском фрон­те, в олен­но-тран­спортном ба­таль­оне бы­ли оба. Яков на Вто­ром Бе­лорус­ском во­евал. По­гиб в со­рок вто­ром. А Ва­силий всю вой­ну про­шёл в стрел­ко­вой ро­те, Бер­лин брал. Ког­да вер­нулся, мно­го та­кого рас­ска­зывал, что лю­ди дру­гой раз и по­верить не мог­ли. Это те­перь мы все об­ра­зован­ные. Ин­тернет опять же смот­рим, зна­ем, что та­кое мет­ро и как по­ез­да под зем­лёй хо­дят, а тог­да это де­ло бы­ло не­видан­ное и нес­лы­хан­ное…

Что-то ме­ня опять ку­да-то не ту­да по­нес­ло. Не о том ведь рас­ска­зать со­бирал­ся.
Сам я в се­ле жи­ву. Оно Бол­бан на­зыва­ет­ся. Это по­тому, что рань­ше на этой го­руш­ке над ре­кой не­нец­кий идол сто­ял. По­том его сва­лили и цер­ковь пос­та­вили. При со­вет­ской влас­ти там, ко­неч­но, клуб был. Клуб сго­рел, а по­том, ког­да сно­ва про Бо­га вспом­ни­ли, на этом мес­те опять ча­сов­ню пос­та­вили. Я в гос­пром­хо­зе ра­ботаю – трак­то­рис­том. Но это боль­ше ле­том. А зи­мой в про­мыс­ло­вую ар­тель под­ря­жа­юсь: там зар­пла­та по­гуще. Сей­час, ко­неч­но, про­мысел пуш­ной ху­же пос­тавлен, чем рань­ше бы­ло. Му­жики го­ворят, де­нег у лю­дей столь­ко нет, чтоб пла­тить за пес­ца, со­боля и ку­ницу. На­шу пуш­ни­ну те­перь по боль­шей час­ти вся­кие заг­ра­нич­ные ком­па­нии бе­рут – оп­том. Те­ря­ем мы на этом из­рядно, но - что по­делать? – ина­че вов­се не про­дать…

Да блин, опять не о том! Че­го это я всё вре­мя сби­ва­юсь?..

Мне в ту по­ру, ког­да всё это слу­чилось, как раз трид­цатник стук­нул. Мать всё вор­ча­ла: «же­нись» да «же­нись», а то, мол, хо­лос­тым так и пом­рёшь – ро­ду ущерб бу­дет. Буд­то са­ма не ви­дит: де­вок на се­ле ос­та­лось, что ши­шек на бе­рёзе. И то, оту­чат­ся в го­роде, ра­боту се­бе там най­дут, за­муж выс­ко­чат, ну там и ос­та­ют­ся. Оно им на­до: дро­ва ко­лоть, печь то­пить, во­ду но­сить, со ско­тиной во­зить­ся да с ого­родом, на се­ноко­се под сол­нцем об­го­рать, на кар­тошке под дож­дем мок­нуть, в тун­дре со ста­дом мы­кать­ся, шку­ры оленьи вы­делы­вать да игол­кой паль­цы пор­тить? А в го­роде жи­вут се­бе при­пева­ючи, по кон­цертам хо­дят да по рес­то­ранам. В се­ле толь­ко на­ез­да­ми бы­ва­ют – род­ных по­видать. Да и то - ред­ко. Это ж, чтоб доб­рать­ся, зи­мой на­до на вах­товку под­га­дать, ле­том – на ка­тер или бар­жу. Вер­то­лёт толь­ко де­пута­тов да гос­тей из Сык­тывка­ра и Мос­квы во­зит. Тех, ко­торых на­до пи­рога­ми с сём­гой уго­щать, шань­га­ми с брус­ни­кой и стро­гани­ной. Ну, ещё на­лив­ку из мо­рош­ки они силь­но ува­жа­ют. Рань­ше опять же пи­мам и шап­кам из пы­жика очень ра­дова­лись. Те­перь не бе­рут: го­ворят, «борь­ба с кор­рупци­ей». То­же мне, кор­рупция… Ес­ли б я за шап­ку с них но­вое ружье по­имел или, к при­меру, мо­тор ло­доч­ный, а то…

Я, кста­ти, на ны­неш­ние ружья не за­видую. Ска­зать по прав­де, так луч­ше на­шей пя­той «ижев­ки» для охот­ни­ка не най­ти. Вот не­дав­но при­ез­жал тут один… с на­воро­чен­ным ство­лом. По­лу­ав­то­мат са­моза­ряд­ный, пом­по­вый. Прик­лад весь в узо­рочье, ка­зён­ник и ство­лы с гра­виров­кой… Ну и под­ве­ло оно его, по­тому как прис­тре­лять не оза­ботил­ся, ду­рень. Лось так и ушёл – под­ранком. Я его по­том два дня ис­кал. Ло­ся, ко­неч­но, не му­жика это­го. На­шёл. До­бил. А тот, блин, счас­тли­вый у­ехал – со шку­рой и с ро­гами. Эти б ро­га ему к че­репу да гвоз­дём бы при­коло­тить. Сот­кой.

Да что это меня всё куда-то не туда несёт?!

Ко­роче, ны­ла ма­маня, ны­ла… ну, и вы­тол­ка­ла ме­ня вза­шей в го­род: швей­ная ма­шин­ка ей по­надо­билась. Да ещё, как на грех, ле­том. Зи­мой-то че­го? Взял «Бу­ран», са­ни при­цепил и по­ехал. Два ча­са – и ты в го­роде. Ку­пил что на­до, и об­ратно. А ле­том… сна­чала по Усе, по­том по Косью до трид­цать пя­того – на мо­тор­ке. А там – по­пут­ку ис­кать, чтоб в го­род под­ки­нули. До­рога ле­том – что твоя по­лоса пре­пятс­твий: тут коч­ка, там яма, здесь кол­до­бина по шею, а за ней – бу­гор. Вот и пол­зут му­жики по ней на сво­их «Ни­вах», «коз­лах» и «бу­хан­ках», как че­репа­хи пь­яные. Хо­рошо, ещё вы­тас­ки­ва­ют друг дру­га, ес­ли что…

Ну, в об­щем, по­ехал я. Доб­рался с го­рем по­полам, ки­нул­ся в один ма­газин, в дру­гой, в тре­тий… Нет ма­шинок, хоть плачь! Вот всё есть – те­леви­зоры, хо­лодиль­ни­ки, мик­ро­вол­новки, компь­юте­ры вся­кие, - а ма­шинок нет! Бе­гал, бе­гал… Де­ло к ве­черу, а я без ма­шин­ки. Ус­тал как со­бака. Доб­рёл до пар­ка воз­ле во­дона­пор­ной баш­ни, сел на ла­воч­ку. Си­жу, го­рюю. А че­го сде­ла­ешь? На­до в го­роде ос­та­вать­ся, га­зеты смот­реть: мо­жет, кто с рук по объ­яв­ле­нию про­да­ёт. Дай, ду­маю, Миш­ке Ар­те­еву поз­во­ню - од­ноклас­сни­ку сво­ему: он в го­роде жи­вёт, на шах­те ра­бота­ет гор­ным мас­те­ром. Квар­ти­ра у не­го трёх­комнат­ная – мо­жет, при­ютит на день-дру­гой?..

Дос­тал из кар­ма­на кур­тки те­лефон (кур­тки, по­тому что ле­то вы­далось хо­лод­ное: с и­юня дож­ди как за­ряди­ли – де­сять гра­дусов и хмарь бес­прос­ветная, да­ром что бе­лые но­чи), вы­шел на ал­лею, поб­ли­же к до­роге, чтоб при­ём по­луч­ше был, гля­жу, а с дру­гой сто­роны от баш­ни на ла­воч­ке дев­чонка си­дит мо­лодень­кая и вро­де что-то ри­су­ет. На ко­лен­ках у неё - аль­бом боль­шой, ра­за в че­тыре боль­ше школь­но­го, а на ска­мей­ке, ря­дом – крас­ки в ко­роб­ке. «На­до же, - ду­маю, - ху­дож­ни­ца!» Ни ра­зу в жиз­ни вбли­зи да живь­ём их­не­го бра­та не ви­дал. Ну и ре­шил по­дой­ти, пог­ля­деть, че­го это она там ри­су­ет. По­доб­рался ти­хонь­ко, встал за ска­мей­кой – ти­па по­курить, - а она и не за­меча­ет ме­ня вов­се. Кис­точкой вы­водит на лис­те, и так лад­но у неё по­луча­ет­ся! И не­бо хму­рое, низ­кое, и де­ревья, как жи­вые: тут те­бе се­реб­ристый иво­вый лист на вет­ру тре­пещет, там бе­рёз­ка зе­лене­ет. Цве­ты опять же бе­лые и жёл­тые ис­кра­ми рас­сы­пались. Она так ко­рот­ко кис­точкой над лис­том встрях­нёт, а лист-то мок­рый – жёл­тые брыз­ги по не­му - раз, и да­вай рас­плы­вать­ся… ну, чис­то жи­вые цве­ты! А по­серёд­ке, сре­ди все­го это­го – баш­ня. Строй­ная, вы­сокая, со звез­дой на шпи­ле…

Вот толь­ко смот­рю я на всю эту кра­соту и по­нимаю: что-то тут вро­де не так. Приг­ля­дел­ся и по­нял: она де­ревья на­рисо­вала сов­сем не те. У баш­ни-то всё боль­ше ря­бины рас­тут, да па­ра-трой­ка бе­рёз. И до­мов, что вок­руг баш­ни сто­ят, на ри­сун­ке у ней поч­ти что и не­ту. Вер­нее, есть, но ка­кие-то не­чёт­кие, буд­то в ту­мане, и сто­ят сов­сем не так, как на са­мом де­ле… Лю­бопыт­но мне ста­ло, я и спро­сил:

- А че­го это у те­бя до­ма та­кие стран­ные?

Зря спро­сил: она, по­хоже, ме­ня не за­меча­ла сов­сем, по­тому что ис­пу­галась – вздрог­ну­ла и аль­бом уро­нила. Я под­нял, ко­неч­но. Ак­ку­рат­но так под­нял, чтоб ри­сунок не по­пор­тить, и ей про­тянул. Она смот­рит на ме­ня, буд­то мы­шонок на со­ву, а у са­мой гла­за – ну та­кие ог­ромные за оч­ка­ми…

- Из­ви­ни, - го­ворю, - что на­пугал. Не со зла я. Уж боль­но кра­сиво у те­бя вы­ходит это всё. Толь­ко сов­сем не так, как на са­мом де­ле.

Она вдруг съ­ёжи­лась вся, го­лову опус­ти­ла, гу­бы ку­са­ет – вот-вот зап­ла­чет.

- Да что ж ты, - го­ворю ей, - так расс­тро­илась? Прав­да ведь, кра­сиво! А что спро­сил, так то из лю­бопытс­тва прос­то. Ну, дру­гие до­ма - и дру­гие, я ж не про­тив…

Она аль­бом-то к се­бе при­жала… и зап­ла­кала. Вот го­ре-то! Ну, сел я ря­дом и не знаю, что ска­зать. Вот, по­ди ж ты, ос­то­лоп та­ёж­ный, пень ко­рявый! Ни за что ни про что дев­чонку оби­дел. А глав­ное – не пой­му, чем!

- Слышь, си­ница, - го­ворю, - не плачь. Прос­ти, ес­ли что не так. Я че­ловек лес­ной, в го­роде ред­ко бы­ваю. Мо­жет, не по­нимаю че­го…

А она вдруг гля­нула на ме­ня гла­зами сво­ими за­рёван­ны­ми – си­ними-си­ними, как ва­силь­ки – и всхлип­ну­ла горь­ко:

- Я их не ви­жу…

- Ко­го? – не по­нял я, о чём она го­ворит.

- До­мов... - си­дит, пок­раснев­ший но­сиш­ко ку­лач­ком ути­ра­ет. – Я и де­ревь­ев поч­ти не ви­жу… по па­мяти вот…

- Как так? – уди­вил­ся я. – С че­го бы?

Она вздох­ну­ла, от­ло­жила в сто­рон­ку аль­бом, дос­та­ла из рюк­зачка сво­его пла­точек и ком­кать его при­нялась. А паль­цы у неё – тон­кие, длин­ные, и но­гот­ки на них ко­рот­кие та­кие, блед­но-ро­зовые, как по­душеч­ки у кош­ки на лап­ках.

- Я, - го­ворит, - слеп­ну. Гла­уко­ма у ме­ня. Бо­лезнь та­кая, от ко­торой зре­ние очень быс­тро про­пада­ет. У нас пы­тались ле­чить, да все без тол­ку. Вра­чи го­ворят, на­до сроч­но за гра­ницу ехать – в Гер­ма­нию. Там кли­ника есть, где са­мые слож­ные опе­рации на гла­за де­ла­ют. Толь­ко вот сто­ит это все очень до­рого… У нас де­нег та­ких нет. И так уж мы ма­шину про­дали, те­перь вот квар­ти­ру про­да­ём, а всё рав­но не хва­та­ет…

Си­жу я, как ду­рак, смот­рю на неё и ска­зать ни­чего тол­ко­вого не мо­гу. Вот иди­от: не ду­мал, не га­дал – не­ча­ян­но по­пал. Уго­дил дев­чонке пря­мо по боль­но­му. В яб­лочко. Охот­ник хре­нов. Соб­рался с мыс­ля­ми кое-как и ска­зал:

- Как же так? Щас же ле­чат это всё. Опе­рации, вон, де­ла­ют, ле­карс­тва вся­кие изоб­ре­та­ют…

А она мне в от­вет:

- Мне, - го­ворит, - уже три опе­рации сде­лали, и всё впус­тую. Ле­карс­тва не по­мога­ют. А я ри­совать хо­чу. Не мо­гу без это­го…

И опять зап­ла­кала – ти­хонь­ко так, мол­ча, без­на­дёж­но.

Си­жу я ря­дом, смот­рю, как она слё­зы пла­точ­ком вы­тира­ет, и до то­го мне её жал­ко – прям ска­зать нель­зя! Вот бы­ва­ет же та­кая нес­пра­вед­ли­вость на све­те! У че­лове­ка, мож­но ска­зать, та­лант к ху­дожес­тву, а с гла­зами – бе­да. Мог бы – по­лови­ну сво­его зре­ния бы ей от­дал, да не знаю, как. И тут ме­ня буд­то кто в бок тол­кнул. Вспом­нил я один раз­го­вор на про­мыс­ле…

Бу­ран тог­да ра­зыг­рался не­шуточ­ный. Си­дели мы с му­жика­ми в из­бе, мож­но ска­зать, без­вы­лаз­но. По­тому как да­же по ма­лой нуж­де вый­ти бы­ло страш­но­вато: лиш­них па­ру ша­гов в сто­рону – и в кру­говер­ти снеж­ной троп­ку на­зад не най­дёшь. Мо­роз за трид­цать – шут­ка ли? Смех и грех – в трёх ша­гах от из­бы заб­лу­дить­ся да за­мёр­знуть. Ну, в та­кой си­ту­ёви­не от ску­ки чем спа­сать­ся? Са­мо со­бой – раз­го­вора­ми. Си­дим: Вов­ка шкур­ки вы­делы­ва­ет, дя­дя Ми­тяй ружьё чис­тит, а я над ко­тел­ком с ка­шей ку­дес­ни­чаю. Ну и треп­лемся, ко­неч­но, меж­ду со­бой про вся­кую ерун­ду – че­го на язык поп­ро­сит­ся.

За­гово­рили так-то про то, кто где бы­вал, да кто что ви­дал. Вов­ка, тот умуд­рился прош­лым ле­том в Еги­пет съ­ез­дить с же­ной. Всё вых­ва­лял­ся, ка­кое там мо­ре тёп­лое и как они со Свет­кой на вер­блю­дах ка­тались. Дя­дя Ми­тяй, тот всё боль­ше про го­ры го­ворил: ле­совик он бы­валый, по­читай весь При­поляр­ный Урал сво­ими но­гами ис­хо­дил. Ему уж за шесть­де­сят, а всё охо­тит­ся. Креп­кий му­жик. Фи­лип­пов­ская по­рода. У них в семье рань­ше, чем в де­вянос­то пять, не по­мира­ют. Шут­ка ли – от пер­во­посе­лен­цев род ве­дут. Это, меж­ду про­чим, его прап­ра­дед с тре­мя брать­ями пол­то­рас­та лет на­зад сю­да пер­вым при­шёл. Из­бы Фи­лип­по­вы пос­та­вили, ско­тину за­вели, охо­той да ры­бал­кой про­мыш­ля­ли, зо­лотиш­ко мы­ли – об­жи­лись. А пос­ле и дру­гой на­род под­тя­нул­ся. Пра­дед дя­ди Ми­ти про­вод­ни­ком был у ге­оло­гов – тех, что пер­вы­ми тут раз­ведку на уголь ве­ли. В об­щем, серь­ёз­ное се­мей­ство. По­тому в то, что он тог­да рас­ска­зал, я по­верил. Не мог не по­верить. А за­гово­рил он в тот раз про хре­бет Ро­сома­ха. Слы­хал я про те мес­та не раз, и всё боль­ше ху­дое, чем доб­рое. Сам же ни­ког­да там не бы­вал, по­тому и уши на­вос­трил. По­гова­рива­ли у нас, буд­то са­мые ве­зучие от­ту­да не с пус­ты­ми ру­ками воз­вра­щались. Толь­ко бы­ло это боль­но дав­но – до ре­волю­ции ещё. А уж ког­да в трид­ца­тых го­дах по­пыта­лись там зо­лото ис­кать, пош­ла про Ро­сома­ху и вов­се дур­ная сла­ва. И вы­ходи­ло по раз­го­вору дя­ди Ми­тяя, что нес­прос­та: кто ис­кал то мес­то – не на­шёл, кто не ча­ял – до­шёл и чу­дес на­видал­ся, кто-то про­пал без сле­да, а кто-то да­же до­рогу за­пом­нил. Вот толь­ко те, кто по этой указ­ке ту­да по­дал­ся, ни­чего не наш­ли и са­ми чуть в го­рах не сги­нули.

- А сам-то ты на Ро­сома­ху ха­живал? – спро­сил я дядь­ку Ми­тяя.

- Хо­дил од­нажды, - отоз­вался он. – Зап­лу­тал как-то на Бол­бан-ю, в сред­нем те­чении – ле­ший во­дил – ну, и вы­шел слу­чай­но.

Вов­ка хмык­нул толь­ко: он у нас из той по­роды, что по­ка ру­ками не по­щупа­ют, не по­верят.

- Чем до­кажешь? – го­ворит. – Му­жики тре­пались, буд­то там, на Ро­сома­хе, Зо­лотая реч­ка. Че­го ж ты зо­лота не до­был?

- А не вся­кому оно да­ёт­ся, то зо­лото, па­ря, - бур­кнул дядь­ка. – Мне вот не да­лось. А нас­чет реч­ки… про Зо­лотую не знаю, а ка­мен­ная точ­но есть. Ку­рум­ник вер­сты на че­тыре. Там я тог­да но­гу и сло­мал.

- А как же выб­рался-то? – не смог я утер­петь: боль­но лю­бопыт­но по­каза­лось.

- Ка­ком квер­ху, - про­вор­чал дя­дя Ми­тяй. – Си­дел там до той по­ры, по­куда сно­ва ко­вылять смог.

- Ой, за­лива­ешь, дядь Мить! – Вов­ка аж про шкур­ки за­был, так раз­ве­селил­ся. – Чтоб кость срос­лась ху­до-бед­но, ме­сяц вре­мени на­до. Где ж ты жрач­ку до­бывал и как?

- Сил­ки ста­вил, ры­бу ло­вил, - отоз­вался дядь­ка. – А как вы­шел, луч­ше не спра­шивай.

На том и за­мяли те­му. Уж по­том, ког­да с из­бы ухо­дили, че­го-то вспом­нил я про тот раз­го­вор да и спро­сил:

- А что, дядь Мить, и впрямь на Ро­сома­хе зо­лото есть?

Он при­тор­мо­зил, кой­бедь(2) в сто­рон­ку от­ста­вил, по­дож­дал, по­куда Вов­ка уй­дёт по­даль­ше, а по­том паль­цем ме­ня по­манил – за­гадоч­но так. Я поб­ли­же по­дошёл, а он с тас­мы(3) сво­ей снял ме­шочек ма­лень­кий по­тёр­тый, раз­вя­зал и выт­ряхнул что-то на ла­донь.

- Вот, - го­ворит, - гля­ди.

Пос­мотрел я и ах­нул, по­тому как на дядь­ки­ной ла­дони зас­ко­руз­лой ле­жал са­мый что ни на есть нас­то­ящий са­моро­док. Да чуд­ной та­кой – на свер­нувшу­юся ро­сома­ху по­хожий. И всё-то у это­го зве­ря при сво­ем мес­те – го­лов­ка, лап­ки кро­хот­ные, хвост пу­шис­тый… Ма­лень­кий са­моро­док – в пол­ми­зин­ца все­го, но и это­го по на­шим вре­менам – за гла­за. Зо­лото ведь…

- Вот оно, - ска­зал он, - зо­лото ро­сомашье. Те­бе толь­ко по­казы­ваю, по­тому ты тай­гу луч­ше иных не­кото­рых ра­зуме­ешь и не раз­болта­ешь, ко­му не сле­ду­ет. И ещё те­бе ска­жу, чтоб знал: не си­дел я ме­сяц на Ро­сома­хе. Чуть боль­ше не­дели там был. Кость за де­вять дней срос­лась, па­ря. Так-то. Хо­чешь – верь, а хо­чешь – не верь.

- Как же так выш­ло? – сов­сем он ме­ня в рас­те­рян­ность вог­нал сво­ими сло­вами-то.

- А од­но­му Гос­по­ду Бо­гу ве­домо, Фе­дя. Жил под ёл­кой, сил­ки ста­вил, ры­бу ло­вил, яго­ды со­бирал, во­ду пил пря­мо с ка­мен­ной реч­ки – в ней под ва­луна­ми ручьи бе­гут. А по­том по­чу­ял, что вро­де и без кос­ты­ля хо­дить мо­гу. Ког­да ухо­дить соб­рался, меж кам­ня­ми блес­ну­ло что-то. Глядь, а это са­моро­док. По­доб­рал я его, а сда­вать не стал: бо­яз­но бы­ло, что на­бегут лю­диш­ки ник­чемные, пе­реро­ют всё, из­га­дят… Да и хо­телось что-то на па­мять ос­та­вить. Вро­де обе­рега он у ме­ня. Вот уж двад­цать лет с со­бой тас­каю, и как-то всё так удач­но скла­дыва­ет­ся… Вот и нын­че, гля­ди-ка, боль­шую до­бычу взя­ли.

Дол­го я ду­мал по­том, что же дядь­ке Ми­тяю по­мог­ло: ка­мен­ная реч­ка, во­да из неё или са­мо мес­то, где он ста­нови­ще раз­бил. По­том под­за­былось как-то всё са­мо со­бой и вот, по­ди ж ты, вспом­ни­лось толь­ко нын­че. В са­мый раз, ког­да на­до, вспом­ни­лось. И при­том так, что ни­каких сом­не­ний у ме­ня не ос­та­лось. Точ­но знал: всё де­ло в той во­де, что под ку­румом. Буд­то кто на ухо на­шеп­тал. А ес­ли не боль­но в чу­деса ве­рить и с дру­гого бо­ку зай­ти, то есть же ещё од­на ко­рысть – зо­лото. До­быть хоть один та­кой са­моро­док, как у дя­ди Ми­тяя – и хва­тит дев­чонке и на по­ез­дку в Гер­ма­нию, и на ле­чение…

- Слышь, - го­ворю, - си­ница… Ты рань­ше вре­мени-то се­бя не хо­рони. Вра­чи вра­чами, у них своё ра­зуме­ние, а у нас, ле­сови­ков, своё. Слы­хал я от ста­риков, буд­то есть у нас в го­рах мес­то, где ло­маные кос­ти за не­делю срас­та­ют­ся. Во­да там в ручь­ях це­леб­ная. Сда­ет­ся мне, она и гла­за твои мо­жет вы­лечить…

Толь­ко ска­зал – гля­жу, а она аж встре­пену­лась вся, ко мне по­далась и в ру­ку мою вце­пилась, как че­ловек, в по­лынью ух­нувший и не ча­ющий спас­тись.

- Прав­да? – про­шеп­та­ла. – Не врёшь? Я ку­да угод­но пеш­ком пош­ла бы – хоть на край све­та! – толь­ко бы ви­деть…

- По­годи, - го­ворю, - не то­ропись. По­нимаю, что вре­мени у те­бя в об­рез, да у тай­ги-то свои за­коны. Та­ёж­ная вер­ста - го­род­ской не че­та, пря­мой не бы­ва­ет. На­доб­но мне в од­но мес­то сбе­гать, и, еже­ли по­везёт, бу­дет у те­бя и зре­ние, и вре­мени на ху­дожес­тва твои це­лый ва­гон и ма­лень­кая те­леж­ка.

- А сколь­ко ждать-то? – спра­шива­ет она и жа­лоб­но так но­сом шмы­га­ет.

- За не­делю, по­ди, обер­нусь, - при­кинул я с за­пасом.

Хо­тел бы­ло ска­зать, что еже­ли за­дер­жусь доль­ше, то мож­но уже и вов­се не ждать, да вов­ре­мя спох­ва­тил­ся и язык при­кусил. К че­му дев­чонку пу­гать? Ей и так не слад­ко.

А она на ме­ня пог­ля­дела и го­ворит:

- Мне-то что же де­лать, по­ка ты в тай­ге бу­дешь?

И тут ме­ня опять буд­то кто за язык дёр­нул:

- Ты, - го­ворю, - ве­ры не те­ряй, си­ница. Это твоё глав­ное де­ло бу­дет. А вто­рое де­ло – по­молись, чтоб уда­ча нам с то­бой бы­ла.

- Ко­му же мо­лить­ся? – спра­шива­ет, а у са­мой ли­чико, как у ан­ге­ла на ико­не – ху­день­кое, бе­лое, с ог­ромны­ми гла­зами проз­рачны­ми…

- А в ко­го ве­ру­ешь, то­му и мо­лись, - го­ворю. – Тут нам лю­бая под­мо­га не лиш­няя.

Гля­нул на неё, а она ки­ва­ет мол­ча: по­няла, мол. Улыб­нулся я и, не удер­жавшись, по го­лове её пог­ла­дил, буд­то зверь­ка ис­пу­ган­но­го. Под­нялся со ска­мей­ки, а она вдруг за ру­кав ме­ня ух­ва­тила и го­ворит:

- По­годи! Я ведь мо­лить­ся за нас обо­их дол­жна, а са­ма да­же име­ни тво­его не знаю…

- Фё­дором, - го­ворю, - ме­ня кли­чут. А по ба­тюш­ке – Его­рови­чем.

Улыб­ну­лась она – а гу­бы-то под­ра­гива­ют, по­тому как слё­зы ря­дом – и ска­зала:

- Очень при­ят­но. А ме­ня Ви­кой зо­вут.

- Ну вот, - го­ворю, - пог­ля­ди-ка, имя-то у те­бя ка­кое звон­кое… Вик­то­рия! По­беда, зна­чит. Так что по­бедишь ты хво­робу эту. Да­же не сом­не­вай­ся.

Смот­рю, а она улы­ба­ет­ся – роб­ко так, не­уве­рен­но. Ну, хоть не пла­чет уже, и то хо­рошо.

- Что ж, - го­ворю ей, - бу­дем зна­комы, Вик­то­рия.

Она вдруг ка­ран­даш вы­тащи­ла из кар­машка, скло­нилась над лис­том низ­ко-низ­ко и да­вай пи­сать что-то на кра­еш­ке. По­том кра­ешек этот отор­ва­ла и мне про­тяну­ла.

- Вот, - го­ворит, - вам, Фё­дор Его­рович, мой те­лефон. Вы поз­во­ните, как вер­нё­тесь. Я очень ждать бу­ду…

Взял я бу­маж­ку ту и тут же но­мер в свой те­лефон за­бил, а кло­чок с её ка­ракуль­ка­ми во внут­ренний кар­ман кур­тки су­нул. Так вер­нее: ма­ло ли что с те­лефо­ном, так хоть на бу­маге но­мер ос­та­нет­ся. И тут ме­ня опять тор­кну­ло:

- По­годи, - го­ворю, - си­ница… а как ты до­мой до­берёшь­ся-то? Про­водить те­бя, мо­жет?

А она и от­ве­ча­ет:

- Вы, Фё­дор Его­рович, за ме­ня не бес­по­кой­тесь. Я тут ещё ми­нут пят­надцать по­сижу, а по­том за мной брат при­дёт. Мы вмес­те до­мой пой­дём.

- Лад­но, - го­ворю, - си­ница, бы­вай. Ли­хом не по­минай. Че­рез не­дель­ку, бог даст, сви­дим­ся.

По­вер­нулся и дви­нул пря­миком по ал­лее – на По­ляр­ную, по­тому как Миш­ка там жи­вёт. Это от баш­ни ря­дом, в двух ша­гах.

Миш­ку я, по­нят­ное де­ло, до­ма зас­тал: де­ло бы­ло к ве­черу, а шах­та нын­че в од­ну сме­ну ра­бота­ет – на ла­дан ды­шит. То ли де­ло бы­ло рань­ше, лет эдак двад­цать на­зад! Па­хали в че­тыре сме­ны: да­вали стра­не уг­ля – мил­ли­она­ми. В тон­нах, ко­неч­но…

Ко­роче, при­топал я к Ми­хею, всё как есть про ма­мани­ну меч­ту-идею ему об­ска­зал, день­ги ос­та­вил и на­ладил­ся вос­во­яси. Миш­ка ме­ня од­на­ко у две­рей тор­мознул.

- Ку­да, - го­ворит, - на­мылил­ся, вах­лак, на ночь гля­дя? У ме­ня пе­рено­чуй, а ут­ром по­едешь.

Рас­сме­шил он ме­ня, ей-бо­гу.

- Ка­кая ночь, - го­ворю, - Ми­хей? Ле­то ж на дво­ре - вид­но, как днём. Я че­ловек лес­ной, к ходь­бе при­выч­ный – до трид­цать пя­того на сво­их дво­их ча­са за пол­то­ра до­бегу, а там – лод­ка.

При­уныл Миш­ка, нах­му­рил­ся.

- Эх ты! – го­ворит. – Од­ноклас­сник на­зыва­ет­ся! Сто лет не ви­дались! По­сиде­ли б за конь­яч­ком, пот­ре­пались бы за жизнь…

Не удер­жался я, улыб­нулся.

- Да че­го ж за неё тре­пать­ся-то, Миш? Её жить на­до. Ты уж прос­ти, что выш­ло так, толь­ко де­ло у ме­ня об­ра­зова­лось сроч­ное.

- За­болел, что ли, кто? – встре­вожил­ся Миш­ка.

По­думал я нем­но­го и ска­зал:

- Вер­но. За­болел. По­мочь на­до. Ле­карс­тво од­но та­ёж­ное дос­тать.

- Ну, тог­да по­нят­ное де­ло, - вздох­нул Миш­ка. – Тог­да, ко­неч­но, бе­ги. Гля­ди толь­ко, ак­ку­рат­ней там на кол­до­бинах. А я, как ма­шин­ку до­буду, поз­во­ню.

- Ла­ды, - го­ворю. – Бы­вай, Ми­шаня, здо­ров.

- И те­бе не хво­рать.

На том и рас­про­щались.

До­мой я к по­луд­ню доб­рался и да­вай со­бирать­ся. Мам­ка, ко­неч­но, вспо­лоши­лась: ку­да да за­чем, да на­дол­го ли, да че­го так сроч­но… Приш­лось сов­рать. Ска­зал я ей, буд­то слы­шал на трид­цать пя­том от му­жиков, что на Бол­бан-ю Хо­зя­ин ба­лу­ет – из­бу рас­ка­тал, до при­пасов доб­рался. На­до, мол, схо­дить, про­верить, да из­бёнку поп­ра­вить. Вро­де ус­по­ко­илась.

Со­бирал­ся я в этот раз по­ряд­ком неп­ри­выч­ным: жрат­вы поч­ти не брал, взял толь­ко снасть ры­болов­ную, ружьё да пат­ро­ны – тай­га про­кор­мит. Ну, и вся­кую ме­лочь, без ко­торой толь­ко про­пасть: нож, спич­ки охот­ничьи, соль, спирт су­хой, ком­пас, ап­течку. Па­лат­ку не брал: лиш­ний груз толь­ко на об­ратном пу­ти. За­то за­тол­кал в рюк­зак две де­сяти­лит­ро­вых ка­нис­тры. В об­щем вы­ходи­ло, что по до­роге ту­да в ос­новном воз­дух по­несу, а вот об­ратно… Дай Бог, по­лучи­лось бы всё!..

Я не зря ска­зал, что ре­ки у нас - всё рав­но как до­роги. Пе­чора – она вро­де фе­дераль­ной трас­сы, а на­ша Уса, что яв­ля­ет со­бой гра­ницу меж­ду Ура­лом и Боль­ше­земель­ской тун­дрой, впа­да­ет в неё где-то на шесть­де­сят шес­том гра­дусе се­вер­ной ши­роты. Все ре­ки бе­гут с гор, а ес­ли пой­ти по Усе на­зад, к вер­ховь­ям, то ки­ломет­ров че­рез пол­то­рас­та, по­падёшь пря­мо в устье ре­ки Косью. Там опять же вверх ещё ки­ломет­ров сто - до то­го мес­та, где вли­ва­ет­ся в неё хму­рый Ко­жим. Вот он-то ис­тинно в го­рах рож­да­ет­ся и по ним ка­тит­ся, спус­ка­ясь в ни­зовую тай­гу и ле­сотун­дру. По Ко­жиму путь не­лёгок – всё вверх и вверх, до впа­дения в не­го Лем­бе­ка, и ещё вы­ше – до са­мой Ка­мен­ной Ба­бы, что сте­режёт устье Бол­бан-ю – Свя­щен­ной Ре­ки. Здесь уже за­пове­дан­ные мес­та, ис­то­ки. Тут сто­яли и сто­ят по сей день ка­мен­ные идо­лы-бол­ба­ны, ко­торых по­чита­ли не­ког­да нен­цы и мой на­род – ко­ми. Тут не­пода­лёку свя­щен­ная го­ра Ер­ку­сей, по­хожая на шап­ку ша­мана, сплошь усе­ян­ная олень­ими ро­гами. В этих мес­тах до сих пор раз­би­ва­ют стой­би­ще на­ши олен­ные лю­ди во вре­мя лет­ней ко­чёв­ки. Здесь мо­лились Бо­гам, при­носи­ли жер­твы, про­сили охот­ничь­ей уда­чи и изо­билия лю­дям и олень­им ста­дам. Ес­ли дой­ти до устья Бол­бан-ре­ки и под­нять­ся по ней вверх, до впа­дения в неё боль­шо­го ручья Са­на-вож, счи­тай, ты уже под бо­ком у Ро­сома­хи. У то­го са­мого мес­та, про ко­торое мне дя­дя Ми­тяй рас­ска­зал.

На Са­на-во­же, как раз у са­мого устья, сто­ит заб­ро­шен­ная ба­за ге­оло­гов: зо­лото здесь ис­ка­ли. На Бол­бан-ю жиль­ный кварц по сю по­ру до­быва­ют, а лю­дям дав­но ве­домо: где кварц, там и зо­лото. Вот толь­ко не наш­ли его ге­оло­ги по­чему-то. По всем приз­на­кам вро­де дол­жно быть, а вот, по­ди ж ты… сколь­ко ни ис­ка­ли, всё впус­тую. Ко­роче, неп­ростая ре­ка, неп­ростая го­ра и во­об­ще мес­та стран­ные.

Будь у ме­ня вре­мени ва­гон, я бы так и по­шёл в вер­ховья – по ре­кам. Но вре­мени не бы­ло, и ре­шил я от­пра­вить­ся ко­рот­ким пу­тём. До­шёл по Усе до мос­та, там лод­ку ос­та­вил, сел на по­езд ра­бочий и до Ин­ты до­ехал. А там со стан­ции в го­ры вах­товки ухо­дят поч­ти каж­дый день: во­зят на квар­це­вые штоль­ни по про­ложен­но­му ещё пол­ве­ка на­зад трак­ту гор­ня­ков, про­дук­ты, го­рюч­ку и всё та­кое про­чее. Му­жики ока­зались свои, ин­тин­ские, с Ко­жим­ско­го РДП, ко­торое до­бычу на «Же­лан­ном» ве­дёт – оче­ред­ная сме­на еха­ла. По­тому и де­нег с ме­ня не взя­ли. Ска­зали: «Да брось ты, па­ря! Все свои. Где двад­цать ся­дут, там и двад­цать пер­во­му мес­то най­дёт­ся». Сгру­зил я рюк­за­чину свой в са­лон, а сам сел в ка­бину – с во­дилой. Тот ещё и рад был: на гор­ной до­роге ус­пе­вай толь­ко в оба гля­деть, на вся­кую ерун­ду не в раз от­вле­чешь­ся. А ког­да ря­дом че­ловек си­дит, он и чай­ку из тер­мо­са плес­нёт, ес­ли в гор­ле пе­ресох­ло, и по пе­рего­вор­но­му, в слу­чае на­доб­ности та­кой, с му­жика­ми в са­лоне свя­жет­ся, и кар­ту раз­вернёт, пог­ля­дит по­мет­ки на слож­ных учас­тках. Неп­ростая до­рога, ко­неч­но. Уха­бис­тая. Спус­ки, подъ­емы, осы­пи, длин­ные по­воро­ты под ук­лон. А иной раз, бы­ва­ет, и бу­ря на­летит, да та­кая, что в по­луто­ра мет­рах ни чер­та не ви­дать. Грунт лив­нем раз­мы­ва­ет, пол­зёт он из-под ко­лёс, как жид­кое тес­то, и ма­шина пол­зёт: ры­чит на­туж­но мо­тор, руб­ча­тые пок­рышки, как ког­ти, за зем­лю цеп­ля­ют­ся, тя­нут «Урал» всё впе­рёд и впе­рёд, всё вы­ше и вы­ше – в го­ры.

Проп­лы­ва­ют ми­мо пок­ры­тые ле­сом соп­ки, ка­менис­тые ува­лы, си­ние хреб­ты с бе­лыми пят­на­ми снеж­ни­ков. Скри­пит под­веска, сту­чат под ко­лёса­ми кам­ни ку­рум­ни­ков и мо­рен, лис­твен­ни­цы и ели ма­шут вслед «Ура­лу» ко­рявы­ми, из­ло­ман­ны­ми гор­ным вет­ром вет­вя­ми. Ка­раб­ка­ет­ся ма­шина по скло­нам, пок­ры­тым гус­тым стла­ником, пе­рева­лива­ет­ся в раз­би­тых ко­ле­ях. Ки­да­ет му­жиков в са­лоне иной раз до си­няков и ши­шек. Та­кая вот до­рога. Не до­рога – нап­равле­ние. За­то че­тыре ча­са – и мы на Ко­жим­ской пе­реп­ра­ве, воз­ле устья Лем­бе­ка.

Че­рез брод пол­зём ос­то­рож­но: дож­дли­вый вы­дал­ся и­юнь, во­да в ре­ке сто­ит вы­соко. Ка­жет­ся, «Урал» ко­лёса­ми, как зверь – ла­пами, про­щупы­ва­ет дно. Ши­вера – вещь неп­ред­ска­зу­емая: ка­та­ет ре­ка кам­ни с мес­та на мес­то, глу­бокие ямы-боч­ки ро­ет – ни­ког­да не зна­ешь, в ка­ком мес­те ух­нешь по гор­лышко. Или по ра­ди­атор. Ес­ли «ся­дет» ма­шина, дол­го при­дёт­ся ждать, по­ка ещё кто-ни­будь че­рез Пе­реп­ра­ву по­едет. Или вез­де­ход с ба­зы вы­зывать по ра­ции, чтоб вы­тащи­ли.

Во­дила у нас, од­на­ко, опыт­ный ока­зал­ся: вид­но, не пер­вый год по го­рам ко­лесит. Че­репа­хой, метр за мет­ром, по­тихо­неч­ку пе­реб­ра­лись мы на ле­вый бе­рег. А там и до ба­зы не­дале­ко – по та­ёж­ным мер­кам, ко­неч­но, - ки­ломет­ров семь­де­сят. Я с ни­ми толь­ко по­лови­ну про­ехал: за Ка­мен­ной Ба­бой рас­про­щал­ся с му­жика­ми. Им даль­ше вдоль Бол­бан-ю, на юг, к квар­це­вому руд­ни­ку, а мне – на вос­ток, на дру­гой бе­рег, к Ро­сома­хе. Во­об­ще-то её хо­рошо бы­ло ви­дать ещё от Ка­мен­ной Ба­бы: ле­жит се­бе на брю­хе, вы­тянув­шись и уло­жив на ла­пы ко­рот­ко­ухую свою го­лову – го­ру Са­на-из. Вбли­зи не так на зве­ря по­хоже: рас­пался хре­бет на от­дель­ные вер­ши­ны, ос­танцы и ува­лы, по­рос­шие сме­шан­ным ле­сом и стлан­цем…

За­кинул я на спи­ну рюк­зак, ружьё на пле­чо по­весил, пе­реб­рался че­рез реч­ную ши­веру и дви­нул к Са­на-во­жу – он ме­ня пря­миком к Ро­сома­хе и вы­ведет. Ша­гаю се­бе, смот­рю то по сто­ронам, то под но­ги, а вок­руг – кра­сота не­опи­су­емая. Лю­ди тут ред­ко бы­ва­ют: для от­ды­ха и охо­ты мес­та боль­но даль­ние. Раз­ве что бы­валые ту­рис­ты заб­ре­дут, но те на­род осо­бый: им по­боль­ше труд­ностей по­давай – ска­лы да по­роги…

Иду так-то, ве­чер­не­му сол­нышку и ко­марам заг­ри­вок под­став­ляю и ду­маю: вот бы сю­да Ви­ку при­вез­ти. Уж она бы кра­соту эту не упус­ти­ла, всё бы в аль­бо­ме у неё ока­залось: и го­ры крас­но-ро­зовые про­тив за­кат­но­го све­ту, и поч­ти чёр­ные ели, и под­ле­сок, пёс­трый от иг­ри­вых лу­чей, и не­бо с пу­шис­ты­ми об­ла­ками, что зас­тря­ли на вер­ши­нах хреб­та, буд­то пух на гре­бён­ке. Лишь бы де­ло вы­горе­ло, лишь бы уда­лось! Вы­лечит гла­за дев­чонка - при­едем сю­да, поб­ро­дим с нею по Ро­сомашь­ей спи­не. На­рису­ет Ви­ка кар­тин де­сят­ка два, не мень­ше, при­везёт их в го­род и лю­дям по­кажет на выс­тавке ка­кой-ни­будь. С та­ким та­лан­ти­щем за­метят дев­чонку обя­затель­но. Мо­жет, да­же в Сык­тывкар приг­ла­сят, а там, гля­дишь, в Пи­тер или ещё пок­ру­че – в Мос­кву. Ста­нет она зна­мени­той ху­дож­ни­цей, бу­дет по всей стра­не ез­дить, кар­ти­ны ри­совать, да в ин­тервью рас­ска­зывать, как Фё­дор Его­рович Бат­ма­нов её од­нажды на Ро­сома­ху во­дил. А мо­жет, ни­куда не у­едет, здесь, на Се­вере, ос­та­нет­ся. Се­вер – мес­то осо­бое. Го­ворят, те, кто тут хоть раз по­бывал, сно­ва сю­да воз­вра­ща­ют­ся – не мо­гут по­забыть. А кто ро­дил­ся здесь, в иных мес­тах жить не мо­гут: тя­нет их об­ратно на Се­вер, буд­то птиц по вес­не…

За­думал­ся я, за­меч­тался. Оч­нулся, толь­ко ког­да об ва­лежи­ну спот­кнул­ся и но­сом чуть зем­лю не про­пахал. Вып­ра­вил­ся, рюк­зак поп­ра­вил… гля­жу, а ручья-то и нет. Ког­да в сто­рону от не­го свер­нул, сам не за­метил. «Так, - ду­маю, - по­пал ты, му­жик. Вот пре­дуп­реждал дя­дя Ми­тя, что неп­ростые тут мес­та, что где-то здесь его ле­ший во­дил-мо­рочил… а я, вы­ходит, про­воро­нил всё-та­ки…» А де­ло к но­чи. Сол­нце хоть и не за­ходит, но к го­ризон­ту па­да­ет, да и све­тит в го­рах по-ино­му, чем в тун­дре. Там что – прос­тор, ко­вёр мо­ховой раз­ноцвет­ный на весь око­ём, свет раз­ли­ва­ет­ся сво­бод­но, как Уса в по­ловодье, де­ла­ет всё зо­лотис­тым и ро­зовым. В го­рах – по-дру­гому. Хреб­ты прег­ражда­ют до­рогу лу­чам, и ес­ли на за­пад­ных скло­нах и сре­ди но­чи мож­но ша­гать, как днём, то на вос­точных нас­ту­па­ет поч­ти нас­то­ящая ночь. Го­ры ста­новят­ся чёр­но-си­ними, и толь­ко вер­ши­ны их пла­мене­ют алым рос­черком, хо­лод­ные те­ни ук­ры­ва­ют лес, цеп­ля­ют­ся за каж­дую вет­ку, за каж­дый ва­лун, нак­ры­ва­ют ни­зину, в ко­торую я заб­рёл, хо­лод­ны­ми ту­ман­ны­ми су­мер­ка­ми… «Ну, - ду­маю, - ид­ти даль­ше нель­зя. Хо­чешь, не хо­чешь – на­до тут но­чёв­ку ус­тра­ивать».

Ог­ля­дел­ся, выб­рал мес­течко по­выше да по­суше и под лис­твен­ни­цей ус­тро­ил­ся. Гри­бы ис­кать бы­ло тем­но­вато, по­тому по­жевал всу­хомят­ку оле­нины вя­леной и за­валил­ся бы­ло. А в гор­ле-то де­рёт. «Вот, - ду­маю, - пень сос­но­вый! Вдоль ручья шёл, хоть бы во­ды наб­рать до­думал­ся…» Ну, что тут сде­ла­ешь? Под­нялся я и уши на­вос­трил: не мог ведь да­леко от ручья уй­ти, а раз так, то дол­жно быть его слыш­но. Вер­тел, вер­тел го­ловой, од­на­ко так тол­ком и не ра­зоб­рал, от­ку­да ше­лест во­ды слы­шен. По­каза­лось, что по ле­вую ру­ку всё же. И ведь, глав­ное, по­думал ещё, что ле­вая сто­рона не та, что к доб­ру, а всё од­но по­шёл. Су­мер­ки – вре­мя смут­ное: и свет, и те­ни съ­еда­ет. Ког­да нас­то­ящая ночь и све­тит лу­на, вид­но ку­да луч­ше, чем в су­мер­ках. Дви­нул я, од­на­ко, на звук. Тем бо­лее, пом­ню, что шёл я ли­цом на вос­ток, а ру­чей спра­ва был, зна­чит, ес­ли в об­ратную сто­рону ид­ти, ока­жет­ся он сле­ва. По­думал так-то - вро­де всё схо­дит­ся. Ос­то­рож­но шёл, с опас­кой, чтоб но­ги не пе­рело­мать. Кор­ни пе­рес­ту­пал, кам­ни об­хо­дил, дёрн но­гой про­щупы­вал, ров­но на бо­лоте… Не по­мог­ло, блин. Ви­жу, вро­де тем­не­ет что-то. Шаг­нул по­шире, чтоб не про­мах­нуть­ся… да так и ух­нул по по­яс в во­ду. «Что, - ду­маю, - за чёрт?!» Да­вай ша­рить вок­руг ру­ками: кам­ни, пе­сок, кор­ни, сучья, ва­лежи­ны трух­ля­вые… и во­да вро­де жур­чит – нас­мешли­во так. Тут толь­ко до ме­ня и дош­ло: род­ник это. Толь­ко вот дре­вес­ные кор­ни ка­мень рас­ше­вели­ли да рас­кро­шили - его и при­сыпа­ло. А свер­ху вет­ка­ми па­лыми да суш­ня­ком ук­ры­ло – не про­бить­ся тол­ком во­де. Ну, вы­лез я, по­ходил кру­гами и да­вай рас­чи­щать бе­дола­гу. По­куда во­зил­ся, свет яр­че стал, а по­том и сол­нце лу­чами из-за хреб­та брыз­ну­ло. В об­щем, к ут­ру рас­чистил, стен­ки в ями­не кам­ня­ми ук­ре­пил, су­хос­той ря­дом вы­рубил. Свер­нул из ко­ры ков­шик-ку­лёчек, по­дож­дал, по­ка муть ося­дет, на­пил­ся всласть, вер­нулся к лёж­ке сво­ей и спать за­валил­ся – ума­ял­ся. И вот, по­ди ж ты, снит­ся мне, буд­то ря­дом со мной кто-то си­дит и про Ро­сома­ху рас­ска­зыва­ет – то ли дя­дя Ми­тяй, то ли ещё кто. Вро­де по­хож на не­го, а вро­де и нет. И сло­ва-то я вро­де слы­шу, а смысл ра­зоб­рать ни­как не мо­гу. Уди­вил­ся я так, что аж прос­нулся. Гла­за от­крыл, и на се­кун­ду и впрямь при­виде­лась мне ря­дом че­лове­чес­кая фи­гура. Мор­гнул я, гла­за про­тёр, а ни­кого и не­ту. По­мере­щилось, вид­но, спро­сонья.

Под­нялся я, оле­нины по­жевал, схо­дил к род­ни­ку: умыл­ся, на­пил­ся, во­ды во фля­гу наб­рал. На ча­сы пог­ля­дел – пол­день уже, по­торап­ли­вать­ся на­до: один день из не­дели, счи­тай, по бо­ку. Соб­рался я, по­вер­нулся так, чтоб сол­нышко пра­вое ухо гре­ло, и дви­нул к Са­на-во­жу: он толь­ко спра­ва, к югу от ме­ня, мог быть. Шёл, шёл, пол­ча­са, час – вок­руг лес да и толь­ко, а ручья всё нет и нет. Стран­но, ду­маю. Во-пер­вых, от­ро­дясь я в ле­су не плу­тал, во-вто­рых, дав­но уж лес дол­жен бы по­редеть и из­мель­чать: го­ры всё-та­ки, ле­сотун­дра… «Не­уж­то, - ду­маю, - впрямь Вэр­са-ле­ший ме­ня во­дит?» Ос­та­новил­ся, ог­ля­дел­ся, при­кинул, где юг, где се­вер, и ре­шил, что вро­де пра­виль­но иду. Од­на­ко опять же в на­личии ещё од­на стран­ность – хреб­та за ель­ни­ком не вид­но, а дол­жно бы: не игол­ка чай… Чер­тыхнул­ся я с го­ря, кур­тку снял и на­выво­рот на­дел. Са­поги мес­та­ми по­менял. Не­удоб­но, ко­неч­но, но де­лать-то что-то на­до! Ос­та­вил на зам­ше­лом кам­не лом­ти­ки оле­нины да мо­неток горсть – пок­ло­нил­ся ле­шему – и по­шёл даль­ше. Ша­гал ещё ча­са пол­то­ра, а по­том смот­рю – мес­та вро­де зна­комые: вот вы­воро­тень по ле­вую ру­ку, вон лис­твен­ни­ца раз­дво­ен­ная, а вот и ка­мень зам­ше­лый – тот са­мый. И мо­нет­ки мои на нём ве­село так поб­лёски­ва­ют. «Ах ты ж, - ду­маю, - за­раза! Чем же я те­бе, хо­зя­ин лес­ной, не уго­дил?! Зверьё не пу­гал, род­ник рас­чистил, а ты мне, вы­ходит, фи­гу скру­тил? Лад­но…» По­дошёл к кам­ню поб­ли­же, рюк­зак ски­нул.

- Че­го ж те­бе, Хо­зя­ин, на­доб­но? – го­ворю. – Че­го я те­бе ху­дого сде­лал, что ты ме­ня к Ро­сома­хе не пус­ка­ешь?..

По­нят­ное де­ло, не от­ве­тил мне ник­то. При­сел я воз­ле кам­ня, си­жу, жду. Че­го жду, сам не знаю. Од­на­ко дож­дался на свою го­лову. Слы­шу, в под­леске тре­щит что-то: кто-то боль­шой и тя­жёлый пря­миком ко мне идёт. «Ну, - ду­маю, - на­кар­кал. Ска­зал ма­мане про ко­сола­пого – вот он, на те­бе, лич­но по­жало­вал». Схва­тил­ся я за ружьё – оно за­ряже­но у ме­ня на вся­кий слу­чай бы­ло – и на под­ле­сок нас­та­вил. Толь­ко сде­лал так-то, треск гром­че стал, и вы­ломи­лась на про­гали­ну ло­сиха, а сле­дом за ней – те­лёнок. Кто не зна­ет, тот ру­кой бы мах­нул, а я нап­рягся, по­тому как где сам­ка с по­томс­твом, там и во­жак не­пода­лёку. На­чал я по­тихонь­ку отод­ви­гать­ся с до­роги, а по­том гля­жу, а ло­сиха-то ко­выля­ет еле-еле: то­щая, бо­ка впа­лые, и мо­лока у ней не­ту, по­тому как те­лок жа­лоб­но хор­ка­ет и ты­чет­ся в пус­тое вы­мя то и де­ло. Приг­ля­дел­ся я и ви­жу: с пе­ред­ней но­гой у неё что-то, не мо­жет она на неё тол­ком нас­ту­пить. Выб­ра­лась на про­гали­ну, от­ды­шалась и лег­ла, а ме­ня буд­то и не за­меча­ет. «Ну, - ду­маю, - раз так, зна­чит, нес­прос­та это всё…» Опус­тил ружьё и мед­ленно так, ак­ку­рат­но в сто­рон­ку его от­ло­жил. Под­нялся и к ло­сихе ма­лень­ки­ми шаж­ка­ми дви­нул­ся - чтоб не на­пугать, зна­чит. Иду и нег­ромко так с ней раз­го­вари­ваю.

- Ти­ше, - го­ворю, - кра­сави­ца. Не бой­ся, всё хо­рошо бу­дет. Зла я те­бе не сде­лаю, но­гу толь­ко твою пог­ля­жу. Мо­жет, по­мочь су­мею…

Она го­лову вски­нула, уши нас­то­рожи­ла, пря­дёт ими и гля­дит на ме­ня с опас­кой, а встать, вид­но, сил нет. Ког­да я сов­сем близ­ко по­дошёл, за­сопе­ла тре­вож­но, зад­ви­галась, шку­рой на пле­чах за­подёр­ги­вала – нер­вни­ча­ет, зна­чит. А те­лок ей­ный бе­га­ет вок­руг и жа­лоб­но так хор­ка­ет. Ещё бы, за­бега­ешь тут, ес­ли чу­дище не­ведо­мое дву­ногое то­го и гля­ди ма­мань­ку съ­ест…

Ос­та­новил­ся я и при­сел, чтоб вы­ше неё не быть, чтоб не при­нима­ла она ме­ня как уг­ро­зу.

- Спо­кой­но, - го­ворю, - де­воч­ка. Спо­кой­но. Не дёр­гай­ся. Я гля­ну толь­ко…

Ба­тя у ме­ня пас­тух, так что до­води­лось и мне со ста­дом хо­дить не раз. При­ходи­лось и бо­ляч­ка­ми олень­ими за­нимать­ся: на ко­чёв­ке в тун­дре ве­тери­нара ведь фиг дож­дёшь­ся. Оле­нево­ды на­ши зна­ют, что и как у олеш­ков ле­чить – са­ми за­нима­ют­ся и то, что зна­ют, де­тям сво­им пе­реда­ют. В об­щем, нак­ло­нил­ся я поб­ли­же, гля­жу, а на но­ге у неё ра­на – ко­рос­той пок­ры­лась и гно­ем со­чит­ся. Бог ве­да­ет, где она но­гу про­поро­ла: мо­жет, в вет­ро­валах, мо­жет, на ку­рум­ни­ке, а мо­жет, при­дурок ка­кой вро­де то­го му­жика с са­моза­ряд­кой на­воро­чен­ной под­ра­нил сду­ру. Ос­матри­вал я ра­ну, а сам го­ворить не пе­рес­та­вал – бор­мо­тал, как ша­ман – и, по хо­ду, сам на­чинал по­нимать, за­чем зна­хари бор­мо­чут. Ока­зыва­ет­ся, это они так вни­мание хво­рого от бо­ляч­ки от­вле­ка­ют. Ло­сиха гля­дит на ме­ня и слу­ша­ет вни­матель­но, буд­то каж­дое сло­во по­нима­ет, а я прос­то про­гова­риваю все, что де­лаю, буд­то это как-то по­мочь ей мо­жет.

- По­годи, - го­ворю, - кра­сави­ца. Сей­час вот фляж­ку от­вя­жу, про­мо­ем бо­ляч­ку твою клю­чевой во­дицей. Уж не знаю, це­леб­ная она или нет, а ра­ну точ­но очис­тит…

Бол­таю так-то, ра­ну ей про­мываю, а сам ду­маю: лишь бы не ис­пу­галась да не вско­чила, а то ведь за­шибёт ко­пыта­ми не­наро­ком – ма­ло не по­кажет­ся. Но вот что уди­витель­но: она ме­ня слу­ша­ет и тер­пит, буд­то по­нима­ет, что я по­мочь ей хо­чу. Ко­роче, по­чис­тил я ра­ну и ду­маю: а чем же мне её под­ле­чить, чтоб не гни­ла? Ог­ля­дел­ся, а вок­руг ме­ня, как по за­казу – мо­рош­ки рос­сы­пи. На­щипал я мо­рош­ко­вого лис­та, на­жевал в ка­шицу и к ра­не при­ляпал. Кур­тку с се­бя снял, ру­баху стя­нул, ру­кава отор­вал от неё, рас­по­лосо­вал но­жом и но­гу лес­ной кра­сави­це пе­ревя­зал. Отод­ви­нул­ся от неё ос­то­рож­но и тог­да толь­ко дух пе­ревёл. Пог­ля­дела на ме­ня ло­сиха гла­зища­ми сво­ими влаж­ны­ми, блес­тя­щими… вздох­ну­ла шум­но – сов­сем как ко­рова в хле­ву – и при­нялась по­вяз­ку вы­лизы­вать. «Мо­лодец, - ду­маю, - ум­ни­ца…» Слю­на не даст мо­рош­ко­вому лис­ту под по­вяз­кой быс­тро вы­сох­нуть. Сок в ра­ну по­падёт, убь­ёт за­разу, вос­па­ление сни­мет, бо­ляч­ку за­живит.

- От­дохни, - го­ворю, - де­воч­ка. От­ле­жись. А я пой­ду, по­жалуй, по­малень­ку.

И то, про­возил­ся я с ней из­рядно – ча­са пол­то­ра. Опять де­ло к ве­черу, и вто­рой уж день на ис­хо­де, а я не то что к Ро­сома­хе, к Са­на-во­жу вый­ти ни­как не мо­гу. При­уныл я ма­лень­ко, че­го гре­ха та­ить. Но де­лать не­чего, на­до ид­ти. Поп­ро­щал­ся с ло­сихой, тел­ка лю­бопыт­но­го, но­сом в ме­ня ткнув­ше­гося, по заг­ривку пот­ре­пал и дви­нул по сво­им де­лам – те­перь уже не пря­миком на вос­ток, а с ук­ло­ном к югу. С пол­ча­са про­топал и вдруг слы­шу – во­да шу­мит. «Мать чес­тная, - ду­маю, - не­уж­то Вэр­са(4) сми­лос­ти­вил­ся?» При­пус­тил я на этот шум во весь дух, ров­но с та­кой ско­ростью, чтоб но­ги на кам­нях не пе­рело­мать, и ми­нут че­рез пя­ток выс­ко­чил пря­миком к Са­на-во­жу.

Ог­ля­дел­ся я, и всё как-то ра­зом на свои мес­та вста­ло: вот он, Са­на-вож - блес­тя­щей нит­кой к го­ре тя­нет­ся; вот лес в ни­зине, а вот, впе­реди, Са­на-из – Ро­сома­ха-го­ра. Даль­ше ре­де­ют де­ревья, ша­га­ют в го­ру от­дель­ны­ми ред­ки­ми куч­ка­ми и, слов­но обес­си­лев в борь­бе с кам­нем, ста­новят­ся всё при­земис­тей и тонь­ше, по­ка и вов­се не ус­ту­па­ют мес­то тра­ве, стла­нику и мхам. А там, где ма­куш­ка Са­на-из гре­ет­ся в лу­чах сол­нца, толь­ко кам­ни – се­рые, бе­лые, чёр­ные – пок­ры­тые ржа­выми и блед­но-зе­лены­ми пят­на­ми ли­шай­ни­ков.

Ос­та­новил­ся я у ручья, пор­тянки пе­ремо­тал, са­поги пе­ре­одел, как по­ложе­но, кур­тку об­ратно на­лицо вы­вер­нул, пе­редох­нул ми­нут пя­ток и за­торо­пил­ся даль­ше: до Са­на-из ос­та­валось все­го ни­чего – ки­ломет­ра пол­то­ра-два. Ру­чей ме­ня пря­миком в рас­па­док, что раз­де­ля­ет две вер­ши­ны – Са­на-из и Ко­локол - дол­жен был вы­вес­ти. Там я и за­ноче­вать со­бирал­ся, по­тому хоть вре­мя и под­жи­ма­ет, а в су­мер­ках в го­ру лезть – глу­пость не­сус­ветная: зап­росто мож­но но­ги пе­рело­мать. Име­лось у ме­ня и ещё од­но дель­ное со­об­ра­жение: на­до бы­ло мне тот ку­рум­ник отыс­кать, про ко­торый дя­дя Ми­тяй тол­ко­вал, вот толь­ко вок­руг го­ры в его по­ис­ках бе­гать – это для тех, у ко­го вре­мени в за­пасе ва­гон, по­тому за­думал я на Са­на-из под­нять­ся да ос­мотреть­ся вок­руг. Го­ра хоть и не осо­бо вы­сока, но поч­ти три­над­цать со­тен мет­ров вверх – то­же не шут­ка, вид­но дол­жно быть да­леко, тем бо­лее, ку­рум на че­тыре вер­сты – не игол­ка, вся­ко с вы­соты уви­жу.

В об­щем, до­бежал я до рас­падка как раз вов­ре­мя – сол­нце к то­му вре­мени за хре­бет спря­талось и толь­ко вер­ши­ны зо­лоти­ло. По до­роге да­же ку­ропат­ку подс­тре­лил. По­нят­ное де­ло, что не по уму это – пти­ца как раз в эту по­ру птен­цов вы­кар­мли­ва­ет, - но жрать-то охо­та: го­лод­но­му по го­рам ла­зить – си­лёнок не хва­тит. Оле­нина вя­леная – это про за­пас, на вся­кий неп­редви­ден­ный и не­хоро­ший сов­сем слу­чай: ес­ли, к при­меру, ружьё не­наро­ком утоп­лю или ещё че­го… Не дай Бог, ко­неч­но.

Обус­тро­ил­ся я в рас­падке воз­ле ручья, кос­те­рок за­теп­лил, пти­цу в уголь­ях ис­пёк, по­курил, на Ро­сома­ху гля­дючи и при­киды­вая, где и как ид­ти зав­тра бу­ду, и спать за­валил­ся. Чут­ко, ко­неч­но, спал. В го­рах – не до­ма за печ­кой, вся­кое мо­жет быть: и зверь ка­кой, слу­ча­ет­ся, сду­ру на­бежит, и лю­дей не­хоро­ших иной раз не­лёг­кая при­носит. А ху­же все­го хо­зяй­ка этих мест – ро­сома­ха. Зве­рюга эта во­рова­тая и на­халь­ная до неп­ри­личия, к то­му же страсть как лю­бит чу­жими при­паса­ми по­лако­мить­ся. Ус­нёшь вот так-то, а ут­ром – всё сна­ряже­ние вдрызг и жрат­вы ни крош­ки: ро­сома­ха в гос­ти при­ходи­ла, пи­рова­ла, а и сто­ла не зак­ры­ла.

На дру­гой день под­нялся я ра­но, по­тому как по­года ме­ня тре­вожи­ла: с но­чи за­дул се­веро-за­пад­ный ве­тер, на­тащил сплош­ную пе­лену об­ла­ков, а они в этих мес­тах обыч­но за хреб­ты цеп­ля­ют­ся и ви­сят на них, бы­ва­ет, не по од­но­му дню. Дождь мне нын­че сов­сем нек­ста­ти бы при­шёл­ся: сколь­зко на мок­рых кам­нях, да и грунт, где он есть, раз­мы­ва­ет – по­пол­зти мо­жет пря­мо под но­гами. Так что взва­лил я на пле­чи свои по­жит­ки, ружь­иш­ко по­перёк гру­ди по­весил и по­лез в го­ру.

Скло­ны на Са­на-из не боль­но кру­тые, но де­ло тут не в кру­тиз­не. Они сплошь ва­луна­ми усы­паны – боль­ши­ми и ма­лень­ки­ми. Не ку­рум, но вро­де то­го. И лад­но еще, ес­ли ка­мень плот­но си­дит, не ше­велит­ся, но ког­да он под но­гой ту­да-сю­да хо­дит-ша­та­ет­ся… Ма­ета сплош­ная и по сы­рой по­годе риск не­шуточ­ный. К то­му же не по­вез­ло мне: толь­ко до се­реди­ны скло­на до­цара­пал­ся – дож­ди­на ли­ванул, да гус­той та­кой, с креп­ким по­рывис­тым вет­ром. Мо­тало и тре­пало ме­ня, как иво­вый лист на вет­ке. Хо­рошо, штор­мовку до­гадал­ся одеть. Ка­пюшон на го­лову на­тянул, зас­тегнул­ся и за­бил­ся меж­ду кам­ня­ми: ид­ти бы­ло ни­как – ва­луны сколь­зкие, а в брод­нях я, как ко­рова на ль­ду. Ча­са два ли­ло, буд­то из вед­ра, но си­дел я доль­ше – ждал, ког­да ве­тер кам­ни хоть ма­лень­ко под­су­шит – по­том даль­ше по­лез. Два ра­за но­гу чуть не под­вернул, на тре­тий ед­ва ку­выр­ком не по­катил­ся: ка­мень из-под но­ги ушёл, а за ним - и со­сед­ние. К по­луд­ню кое-как выб­рался на ма­куш­ку Ро­сома­хи, пе­редох­нул и по­шёл вок­руг – ог­ля­деть­ся. Шас­тал этак ча­са два, и чем доль­ше хо­дил, тем хре­новее на ду­ше у ме­ня ста­нови­лось. Сколь­ко я ни гля­дел, а ка­мен­ной реч­ки, по бе­регам ле­сом ото­рочен­ной, так и не уви­дел. «Да что ж, - ду­маю, - за на­пасть?! Где ж ис­кать-то её? Не мог же, в са­мом де­ле, дя­дя Ми­тя на­до мной под­шу­тить – не тот че­ловек. Раз ска­зал он, что есть ку­рум, зна­чит, дей­стви­тель­но есть. Так мо­жет, это я, ду­рень, не так смот­рю или не там ищу?» По­сидел я, по­думал, ку­ропат­ку до­жевал и дви­нул к юж­но­му скло­ну: ре­шил, что ес­ли где и пря­чет­ся ку­рум, то как раз в рас­падке меж­ду го­рами. Спус­кать­ся по та­кой по­годе – то ещё удо­воль­ствие. Да всем из­вес­тно: вверх оно всег­да лег­че, чем вниз. Ту­да поч­ти на че­тырёх ле­зешь, а об­ратно – толь­ко на двух, и те то и де­ло сос­каль­зы­ва­ют. Пя­тую точ­ку от­бил, ко­неч­но. Не смер­тель­но, но при­ят­но­го ма­ло.

К Са­на-во­жу спус­тился я уже к ве­черу – из­мо­тан­ный, как руд­ничный ме­рин, и го­лод­ный, как волк. По­шёл вдоль ручья в рас­падке ле­сис­том. Па­роч­ку ряб­чи­ков подс­тре­лил. Не бог весть что, но хоть пе­реку­сить. Ос­та­новил­ся на удоб­ном мес­течке мет­рах в се­ми от ручья, на про­гали­не. По­лог меж­ду лис­твен­ни­цами на­тянул, обод­рал с ряб­чи­ков ко­жу вмес­те с перь­ями, гли­ной туш­ки об­ма­зал и в уг­лях за­пёк. Чаю брус­нично­го за­варил, си­жу, пью с ко­лотым са­харом впри­кус­ку и ду­му ду­маю: ку­да мне даль­ше по­давать­ся и как из си­ту­ёви­ны не­хоро­шей вы­ходить. Ес­ли по уму, то есть у ме­ня ещё два дня, и ко­ли зав­тра к по­луд­ню ка­мен­ную реч­ку не оты­щу, то при­дёт­ся ис­кать уже не её, а ста­рые шур­фы на за­пад­ном скло­не. Это, ко­неч­но, то ещё удо­воль­ствие, по­тому за столь­ко лет ями­ны на­вер­ня­ка дёр­ном и тра­вой за­тяну­ло. Од­на ра­дость – со слов дя­ди Ми­тяя я при­мер­но знал, где ша­рить на­до.

При­киды­вал я про се­бя так-то и по­нимал, что де­ло я за­те­ял поч­ти без­на­дёж­ное. Ну, ка­кое, на фиг, зо­лото мож­но за сут­ки отыс­кать? Смеш­но да­же. И всё бы ни­чего, ес­ли б я тут прос­то так, от не­чего де­лать прох­лаждал­ся. Нет, до за­резу нуж­ны мне бы­ли ли­бо во­да жи­вая, ли­бо зо­лото. Не мог я без них уй­ти. Не мог, и всё тут! По­тому что где-то там, в го­роде, поч­ти в двух сот­нях вёрст от­сю­да, дев­чонка жда­ла и ве­рила. Я ей на­деж­ду дал – мне и от­вет дер­жать…

И до то­го мне горь­ко и му­тор­но ста­ло от мыс­ли, что я те­перь вро­де как об­манщик бес­со­вес­тный по­луча­юсь, что не вы­дер­жал я и взмо­лил­ся:

- Мать-зем­ля, - го­ворю, - род­ная… Урал-ба­тюш­ка и ты, хо­зяй­ка мест этих, Ро­сома­ха! Под­со­бите в нуж­де! Не дай­те про­пасть дев­чонке! Ей ведь без зре­ния и жизнь-то не в жизнь! Что за­хоти­те, для вас сде­лаю… кость­ми ля­гу, толь­ко по­моги­те!..

Вык­рикнул так-то - стою, слу­шаю, как эхо на­до мной нас­ме­ха­ет­ся, а пти­цы ноч­ные ему враз­но­бой вто­рят, и сам се­бе по­нимаю, до че­го глу­по это всё. Плюх­нулся об­ратно на лап­ник, го­лову свою бес­толко­вую ру­ками об­хва­тил и си­жу: в огонь гля­жу, се­бя, ду­рака, пос­ледни­ми сло­вами крою. Мыс­ленно, ко­неч­но. Не прис­та­ло в го­рах да в тай­ге бра­нить­ся по-чёр­но­му и не­чис­то­го по­минать – неп­ри­ят­ностей мож­но ог­рести в от­мес­тку.

Си­дел я так, по­ка за­пас мыс­лей го­рес­тных у ме­ня не вы­шел, а по­том в сон ме­ня кло­нить на­чало: ус­тал, на­бегал­ся, как за­яц, за день-то. При­лёг я, кур­тку на пле­чи на­тянул, по­тому как ви­жу: ту­ман сы­рой клочь­ями по зем­ле по­тянул­ся. Да боль­ши­ми та­кими, буд­то ста­до не­бес­ных оле­ней в рас­па­док спус­ти­лось – яге­лем по­лако­мить­ся. Гля­дел я на этот ту­ман, гля­дел… да и зад­ре­мал, ка­жись. Прав­да, не креп­ко, тре­вож­но как-то: вро­де сплю, а вро­де и нет; зву­ки слы­шу, а всё вок­руг стран­ное ка­кое-то - буд­то не нас­то­ящее, а на­рисо­ван­ное. Слы­шу, как ели ла­пами ше­лес­тят, как кап­ли по по­логу ска­тыва­ют­ся и по рюк­за­ку шлё­па­ют, как тра­ва на сла­бом ве­тер­ке шур­шит и сучья в кос­тре пот­рески­ва­ют, как мел­кие ка­меш­ки осы­па­ют­ся со скло­нов, как со­ва уха­ет где-то не­пода­лёку. А ещё сквозь сон мне буд­то бы те­ни ка­кие-то ме­рещат­ся – слов­но хо­дит кто-то поб­ли­зос­ти. То вро­де вет­ка хрус­тнет, то влаж­ный дёрн чав­кнет, то мел­кая галь­ка зас­кри­пит. Ска­зать по со­вес­ти, нап­рягся я. Гла­за от­крыл и ви­жу - под де­ревь­ями кто-то сто­ит. Про­мор­гался – нет ни­кого. «Да что ж, - ду­маю, - за чёрт?!» Схва­тил­ся за ружье и ряв­кнул гром­ко:

- Эй! Кто тут есть?! Вы­ходи!

А про се­бя ду­маю: «Еже­ли зверь, то ис­пу­га­ет­ся и уй­дёт, а ес­ли че­ловек… Хо­тя от­ку­да тут и ко­му сре­ди но­чи взять­ся?» Толь­ко по­думал – глядь, а сре­ди ёлок за­шеве­лилось что-то, зад­ви­галось. Раз­ме­ром вро­де не круп­нее ме­ня, о двух ру­ках, о двух но­гах и об од­ной го­лове. Зна­чит, че­ловек. Гля­жу, и точ­но – му­жик. Не­высо­кий та­кой, ко­ренас­тый. По­дошел к кос­тру и сто­ит, на ме­ня смот­рит.

- Здо­рово, - го­ворю, - дя­дя. Ты че­го тут ночью-то бро­дишь? Зап­лу­тал, что ли? Са­дись к ог­ню. До­бычей я нын­че не бо­гат – не за этим при­шёл, - а чаю с са­хар­ком мне для хо­роше­го че­лове­ка не жал­ко.

Бол­таю так-то, а сам его рас­смат­ри­ваю, и чем боль­ше смот­рю, тем силь­нее удив­ля­юсь. По­жилой му­жик-то сов­сем – стар­ше да­же дя­ди Ми­ти лет на де­сяток. Кос­ма­тый, бро­датый, и одёж­ка на нём сов­сем не та­кая, в ка­кой сей­час в тай­гу хо­дят: ру­баха до­мот­ка­ная на­выпуск, не под­по­ясан­ная; на но­гах – пи­мы до бед­ра, тка­ными ре­меш­ка­ми с кис­тя­ми под­вя­заны; на пле­чах – без­ру­кав­ка ме­ховая. И ни рюк­за­ка, ни ружь­иш­ка при нём нет. Толь­ко пал­ка су­кова­тая – вро­де по­соха. «И от­ку­да, - ду­маю, - он та­кой взял­ся?»

А он возь­ми и от­веть:

- С ку­дыки­ной го­ры, из ку­дыки­на ле­са за ку­лиж­ка­ми.

Я прям ос­толбе­нел.

- Ты че­го, - го­ворю, - дя­дя, мыс­ли мои чи­та­ешь?

- Нет, - от­ве­ча­ет. – На ро­же тво­ей все твои воп­ро­сы на­писа­ны. А еже­ли по уму, так это я те­бя спро­сить дол­жен, че­го ты тут по­терял. Не се­зон нын­че для охо­ты-то. Че­го при­пёр­ся, че­го Ро­сома­ху тре­вожишь, ла­зишь пов­сю­ду, нос су­ёшь, ку­да не по­ложе­но?

Во­на как! Он мне ещё и доп­рос ус­тро­ил…

- А ты, дя­дя, кто та­кой, чтоб с ме­ня спра­шивать? – ос­то­рож­но ему го­ворю. – Лес­ник, что ли? Так тут вро­де от­ро­дясь кор­до­на не бы­ло…

- Да по­жалуй что и лес­ник, - от­ве­ча­ет и хит­ро так улы­ба­ет­ся в бо­роду свою се­дую, клоч­ко­ватую. – По­тому как за по­ряд­ком тут приг­ля­дываю.

«На­до же, - ду­маю. – Из му­жиков-то хоть бы один за­ик­нулся, что те­перь на Са­на-во­же сто­рож есть…»

- Так ты, - спра­шиваю, - с ге­оло­гораз­ведки или с «Югыд ва»? Кто те­перь ба­зой рас­по­ряжа­ет­ся?

А он на ме­ня пос­мотрел с не­до­уме­ни­ем, пле­чами по­жал и го­ворит:

- Ка­кая та­кая ба­за? Не ве­даю, про что ты бол­та­ешь, па­ря. Мне до ге­оло­гов тво­их де­ла нет. Я тут сам по се­бе. Лес – моя за­бота, - и тут же, щу­рясь не­довер­чи­во спро­сил: - А что это ты там про «свет­лую во­ду» ска­зал?

«Стран­но, - ду­маю. – Про «Югыд ва» у нас раз­ве что де­ти ма­лые не зна­ют…»

- Это, - го­ворю, - дя­дя, На­ци­ональ­ный парк так на­зыва­ет­ся. Боль­шой он: через весь Северный и Припо­ляр­ный Ура­л вдоль гор тя­нет­ся. Его дав­нень­ко уж соз­да­ли – лет пят­надцать как. При­роду ох­ра­ня­ют.

Пог­ля­дел он на ме­ня и фыр­кнул нас­мешли­во:

- То­же мне, «дав­нень­ко»! Не зна­ешь ты, что та­кое «дав­нень­ко», па­ря. Вот Ро­сома­ха-го­ра да Ер­ку­сей – это и есть «дав­нень­ко». А то, что вы, лю­диш­ки, воз­ле них ко­поши­тесь – это всё рав­но что лист на де­реве: се­год­ня есть, а зав­тра не­ту. Хо­тя… что ох­ра­нять взя­лись – это де­ло. Дав­но по­ра, а то один уж не справ­ля­юсь как-то: боль­но мно­го вас в пос­леднее-то вре­мя по­набе­жало, - ви­жу, хму­рит он кос­ма­тые бро­ви, а гла­за ма­лень­кие так из-под них злостью и го­рят. - Всё хо­дите, ище­те что-то, зем­лю ро­ете, ма­шина­ми сво­ими ко­жу с неё рвё­те, из ре­ки свя­щен­ной боль­шой тракт сде­лали, за­гади­ли всё! Ть­фу! Пас­кудс­тво!.. Го­вори, за­чем при­пёр­ся, не то всерь­ёз за те­бя возь­мусь! Не толь­ко до­рогу на­зад, но и го­лову свою глу­пую тут по­теря­ешь!

И тут ме­ня хо­лод­ным по­том об­да­ло. По­нял я, ко­го на ого­нёк мой при­нес­ло. Это ж сам Вэр­са собс­твен­ной пер­со­ной ко мне по­жало­вал!

- Не сер­чай, - го­ворю, - Хо­зя­ин. Не со злом я. Де­ло у ме­ня тут очень важ­ное.

На­супил­ся он.

- Приз­нал-та­ки, - вор­чит. – Ну, лад­но… Ка­кое та­кое у те­бя де­ло?

По­думал я, что смыс­ла нет от не­го та­ить­ся: всё рав­но ведь уз­на­ет. Ну и вы­валил свою за­боту, как есть:

- Жи­вую во­ду я ищу, что где-то тут под ку­рум­ни­ком те­чёт.

Вэр­са поб­ли­же ко мне шаг­нул и прис­таль­но так в гла­за мне ус­та­вил­ся.

- На что она те­бе?

Вспом­нил я Ви­кины гла­за си­ние, се­рой пе­леной сле­поты по­дёр­ну­тые, и ска­зал:

- Че­ловеч­ку од­но­му хо­роше­му по­мочь хо­чу. Слеп­нет она. То­го и гля­ди, сов­сем ви­деть пе­рес­та­нет…

- И что с то­го? – бур­кнул Вэр­са не­доволь­но. – Каж­до­му своя судь­ба. И без зре­ния лю­ди жи­вут…

- Дру­гие, мо­жет, и жи­вут, - от­ве­чаю сквозь зу­бы, по­тому как и сам злить­ся на­чинаю, - а ей без зре­ния ни­куда. Ху­дож­ни­ца она.

- Ишь ты! – уди­вил­ся Вэр­са. – Вон, зна­чит, как… А те­бе-то что до неё? Лю­бишь, что ли, дев­чонку?

Я толь­ко вздох­нул.

- Да ка­кая, - го­ворю, - лю­бовь? Она от рож­де­ния го­род­ская, а я – де­ревен­ский. К то­му же я её в пол­то­ра ра­за стар­ше. Слу­чай­но повс­тре­чались. Нес­пра­вед­ли­во это прос­то: че­ловек кра­соту чувс­тву­ет, пе­редать её уме­ет так, что ду­ша зве­нит и по­ёт, а со зре­ни­ем – та­кая бе­да…

Ви­жу, слу­ша­ет он ме­ня вни­матель­но и взгля­дом сво­им ко­лючим так и свер­лит – аж до нут­ра про­бира­ет. Смот­рит и мол­чит. Дол­го так-то смот­рел да раз­ду­мывал, а по­том ска­зал:

- Сда­ёт­ся мне, что неп­ло­хой ты че­ловек, па­ря. Прос­то­ватый, по­хоже, но неп­ло­хой. Опять же прос­то так ми­мо род­ни­ка не про­шёл, ло­сихе по­мог, жи­воти­ну без нуж­ды не бил – толь­ко чтоб го­лод­ным не ос­тать­ся… Ме­ня ува­жил… Лад­но, так и быть, ука­жу те­бе ка­мен­ную реч­ку. А уж даль­ше с Ро­сома­хой ты сам как-то до­гова­ривай­ся. Не мне ей ука­зывать, что и как. Ес­ли са­ма ре­шит те­бе по­мочь – счи­тай, что в ру­баш­ке ро­дил­ся.

Я аж под­ско­чил.

- Вот спа­сибо те­бе! – го­ворю. – Век не за­буду доб­ро­ты тво­ей!..

А он хму­рит­ся и вор­чит:

- По­годи бла­года­рить-то. Ука­зать – не в ру­ки дать. Смо­жешь ли прой­ти и до­быть – от те­бя са­мого за­висит. А ве­ра твоя, ви­жу, не боль­но креп­кая: прий­ти при­шёл, ищешь, а сам то и де­ло во всём сом­не­ва­ешь­ся…

За­дел он ме­ня сло­вами эти­ми, я и взъ­ел­ся:

- В чём это, - го­ворю, - я, по-тво­ему, сом­не­ва­юсь?! Не ве­рил бы – вов­се бы не при­шёл!

- А ве­рил бы пол­ностью - про зо­лотиш­ко бы не ду­мал.

Вот так. У­ел он ме­ня. Я ведь и впрямь с са­мого на­чала про зо­лото по­думы­вал, а не толь­ко про во­ду. Зна­чит, прав он: и мою ду­шу ны­неш­нее жад­ное вре­мя за­цепи­ло. Не­верие – оно как бо­лезнь за­раз­ная: вро­де и сам не за­метил, а от дру­гих уже под­це­пил.

- Так и есть, - кив­нул Вэр­са и грус­тно так го­ловой по­качал. – Чу­деса, па­ря, ве­ра тво­рит. А пос­коль­ку лю­дей, что ис­крен­не ве­рят, у вас те­пери­ча за ду­рач­ков счи­та­ют, то и чу­дес поч­ти не ос­та­лось на этом све­те. Так-то…

Вздох­нул он тя­жело, зыр­кнул на ба­рах­лишко моё и про­вор­чал:

- Со­бирай­ся. Ес­ли хо­чешь ка­мен­ную реч­ку най­ти, пря­мо сей­час ид­ти на­до.

Хо­тел я бы­ло спро­сить, по­чему сей­час, сре­ди но­чи, да вов­ре­мя язык при­кусил: толь­ко ведь про ве­ру го­вори­ли. Соб­рал по­жит­ки свои быс­трень­ко, рюк­зак да ружь­иш­ко под­хва­тил, гля­жу, а Вэр­са уж вдоль ручья ша­га­ет. Да ход­ко так – не в раз до­гонишь. Пос­пе­шаю я за ним, то и де­ло о кам­ни да коч­ки спо­тыка­юсь в су­мер­ках и по­нимаю, что за­бира­ет он в сто­рону от ручья, к Ро­сома­хе. И чем даль­ше, тем кру­че. Че­рез рас­па­док на­ис­ко­сок про­вёл и ос­та­новил­ся.

- Гля­ди, - го­ворит. – Ви­дишь, на скло­не бол­бан ка­мен­ный сто­ит?

Прис­мотрел­ся я – и вправ­ду боль­шой ка­мень на кром­ке ле­са тор­чит. Как раз в са­мом ни­зу осы­пи. И как толь­ко я его вче­ра свер­ху, с го­ры, не при­метил? А мо­жет, и не бы­ло его там вче­ра-то?..

- Ви­жу, - го­ворю.

- Иди пря­миком к не­му. Обой­ди кру­гом по сол­нцу триж­ды. Встань ли­цом на вос­ход, пок­ло­нись За­рани Зо­лотой и ска­жи: «С доб­ром при­шёл – по доб­ру и уй­ду. Не ищу ко­рыс­ти, ищу по­мощи. За­рань Зо­лотая, Дочь Бо­гов, Мать лю­дей, от­крой мне до­рогу». С чис­тым сер­дцем ес­ли идёшь, до­рога от­кро­ет­ся. Вот толь­ко неп­ростая она. Что бы ты ни уви­дел, гла­за зак­рой и иди впе­рёд: есть в те­бе ве­ра – прой­дешь, нет ве­ры – не обес­судь, по­лучишь то, что зас­лу­жил.

Ме­ня мо­роз по спи­не прод­рал. «Вот, - ду­маю, - по­пал так по­пал. Жи­вым уй­ду ли?» Гля­жу, а Вэр­са ус­ме­ха­ет­ся.

- Вот про это, - вор­чит, - я и го­ворил.

По­нима­ет, зна­чит, о чём я ду­маю.

- Что ж, - го­ворю, - спа­сибо те­бе, Хо­зя­ин, что про­водил. И за под­сказ­ку твою – спа­сибо. Ли­хом не по­минай.

- Иди, - вор­чит, - бал­бес, а то опоз­да­ешь. Один та­кой день в го­ду, ког­да до­рога от­крыть­ся мо­жет.

Тут толь­ко я со­об­ра­зил, про что он тол­ку­ет: и точ­но, лет­ний сол­нце­ворот нын­че. Вы­ходит, по­вез­ло мне нес­ка­зан­но. Вов­ре­мя я Ви­ку встре­тил, вов­ре­мя в тай­гу по­шёл, вов­ре­мя по­мощи поп­ро­сил. Прош­ла бы эта ночь – и ушёл бы я с Ро­сома­хи не со­лоно хле­бав­ши.

Пок­ло­нил­ся я Вэр­се в по­яс и дви­нул пря­миком к бол­ба­ну. Доб­рался до не­го, сде­лал всё, как ле­ший ве­лел: обо­шёл вок­руг, сло­ва за­вет­ные ска­зал, пок­ло­нил­ся низ­ко, вып­ря­мил­ся… и оша­лел. Там ночь бы­ла – хоть и бе­лая, но всё же ночь – а тут… сол­нце яр­ко све­тит, не­бо го­лубое, тай­га изум­рудно-зе­лёная. А пря­мо пе­редо мной – ка­мен­ная ре­ка: со скло­на ска­тыва­ет­ся и по рас­падку даль­ше идёт - на сколь­ко глаз ви­дит. И кам­ни-то в ней – это те­бе не осыпь мел­кая: тут не­удач­но шаг­нёшь – не толь­ко но­ги, а и шею сло­ма­ешь. И вот что ин­те­рес­но: вро­де сле­дова­ло бы мне ис­пу­гать­ся, а я стою се­бе спо­кой­ный та­кой, аж са­мому уди­витель­но. Гля­жу на ку­рум и ду­маю: «Ин­те­рес­но, как там Ви­ка? По­моли­лась за свою и мою уда­чу или нет? А то, мо­жет, ру­кой мах­ну­ла и за­была – и встре­чу на­шу, и обе­щание моё. Впрямь ведь, ну что за ерун­да? По­дума­ешь, встре­тил­ся му­жик ка­кой-то де­ревен­ский, на­обе­щал с три ко­роба и как в во­ду ка­нул…» А по­том по­рас­ки­нул моз­га­ми и по­нял: не мо­жет та­кого быть. У лю­дей, ко­торые кра­соту ви­дят и са­ми её тво­рить мо­гут, ду­ша чис­тая и лёг­кая: уме­ют они ве­рить и на­де­ять­ся. А по­тому точ­но по­моли­лась она, и не мог­ли её Си­лы Не­бес­ные не ус­лы­шать. Зна­чит, не­чего мне бо­ять­ся. Зна­чит, раз до­вери­лась мне она, то и я до­верять бе­зог­лядно дол­жен: ей, зем­ле сво­ей, си­лам её ска­зоч­ным и без­гра­нич­ным, чутью сво­ему охот­ничь­ему и уда­че сво­ей. По­думал так-то, вздох­нул глу­боко, гла­за зак­рыл… и по­шёл всле­пую.

Сде­лал шаг, дру­гой, тре­тий… Иду, и чувс­твую, что буд­то по ров­ной до­роге ша­гаю. Слов­но не ку­рум­ник под но­гами, а до­рога ас­фаль­то­вая. И так мне за­хоте­лось гля­нуть, что ж это та­кое – прям сил нет! Ос­та­новил­ся я, зу­бы стис­нул, гла­за пок­репче заж­му­рил – пе­ретер­пел. Дух пе­ревёл и даль­ше дви­нул­ся. Ша­гаю и при­киды­ваю про се­бя, что иду ров­но по­перёк реч­ки, на склон го­ры, и вро­де как уже дол­жны бы кам­ни кон­чить­ся. Толь­ко по­думал – смех чей-то раз­дался впе­реди, не­пода­лёку. Жен­ский смех – бар­хатный. Не вы­дер­жал я, гла­за от­крыл и по­нял, что и впрямь на краю ку­рум­ни­ка стою, под са­мыми де­ревь­ями, а реч­ка ка­мен­ная поч­ти вся у ме­ня за спи­ной ос­та­лась. Пе­решёл-та­ки. Топ­чусь я на ва­луне, щу­рюсь про­тив све­та, а сол­нечные лу­чи сквозь гу­щину вет­вей дре­вес­ных со­чат­ся ни­тями, буд­то пря­жу зо­лотую не­весо­мую ткут. Пес­трит всё в яр­ком све­те – не раз­гля­деть, кто там, меж­ду ёлок и лис­твен­ниц, пря­чет­ся. По­том блес­ну­ло что-то в зе­лёном под­леске, за­ис­кри­лось – ров­но бе­гущая во­да бли­ками иг­ра­ет или ме­талл шли­фован­ный.

- Эй! – го­ворю. – Кто это там на­до мной по­теша­ет­ся?! По­кажись, не бой­ся!

В от­вет опять смех пос­лы­шал­ся – уже гром­че и звон­че. Бли­ки ещё яр­че ста­ли, за­иг­ра­ли быс­трее, а по­том выс­ту­пила из-под лис­твен­ниц жен­щи­на – не­тороп­ли­во так, чуть враз­ва­лоч­ку. Вста­ла – ру­ки в бо­ки – и смот­рит на ме­ня нас­мешли­во. А я на ка­кое-то вре­мя аж ос­леп от блес­ка: зе­лёные кру­ги в гла­зах поп­лы­ли, а че­рез них я толь­ко си­лу­эт смут­ный ви­жу. Го­лова у ме­ня зак­ру­жилась, по­кач­нулся я, рав­но­весие по­терял и грох­нулся - ей на по­теху. Хо­рошо, впе­рёд, но­сом в дёрн, а не на­зад, на кам­ни. Она да­вай сно­ва хо­хотать – ог­лу­шила сов­сем.

- Что, - сме­ёт­ся, - охот­ни­чек? Кра­сота моя на­повал бь­ёт? Али при­томил­ся силь­но - но­жень­ки ос­лабли?

Про­мор­гался я, ру­ки-но­ги под се­бя по­доб­рал и под­нялся. Гля­жу на неё и ди­ву да­юсь. И вправ­ду кра­сива она, но как-то не по-люд­ски. Нач­нешь вни­матель­но рас­смат­ри­вать, так вро­де что-то зве­риное в ней: лоб низ­ко­ват, нос ши­роко­ват, гу­бы тон­кие, зу­бы ос­трые… За­то гла­за – ну, чис­то ян­тарь сол­нечный. И оде­та она сов­сем по-на­шему: в са­рафан пыш­ный и со­роч­ку-япан­ку, за­вес­ка опять же, как по­ложе­но, по­верх са­рафа­на, на го­лове – шаль цвет­ная… Вот толь­ко го­рит это всё яр­ким све­том, по­тому что сплошь зо­лотом зат­ка­но. На до­рогую пар­чу по­хоже, но да­же на Тро­ицу в праз­днич­ном хо­рово­де на на­ших жен­щи­нах пар­ча бед­нее выг­ля­дит. Сме­ёт­ся она, а на шее и гру­ди у неё зо­лотые мо­нет­ки и бу­сы са­моц­ветные так и зве­нят, иг­ра­ют-пе­рели­ва­ют­ся.

- Здравс­твуй, - го­ворю, - Ро­сома­ха.

- И те­бе, - от­ве­ча­ет, - по здо­рову, ко­ли не шу­тишь.

- Да уж ка­кие тут шут­ки, - нах­му­рил­ся я. – Не до них мне нын­че. Нуж­да к те­бе при­вела.

Ус­мехну­лась она, пог­ля­дела на ме­ня ис­ко­са и го­ворит:

- Слы­хала я про твою нуж­ду. Толь­ко так и не пой­му, че­го ж те­бе, ос­то­лопу, от ме­ня на­доб­но: во­ды али зо­лота.

- Во­ды жи­вой, - го­ворю, - хо­чу у те­бя поп­ро­сить. Она до­роже зо­лота.

Пе­рес­та­ла она улы­бать­ся, по­серь­ёз­не­ла.

- Это ты вер­но ска­зал, что до­роже. За­чер­пнуть из реч­ки мо­ей, ко­неч­но, не труд­но – вот она, у те­бя под но­гами. Тут де­ло в дру­гом… В том, чем ты зап­ла­тить го­тов.

За­думал­ся я. Жить-то хо­чет­ся: пусть нет у ме­ня ни же­ны, ни де­тей, и доб­ра я осо­бо не на­жил к трид­ца­ти-то го­дам, за­то мать с от­цом у ме­ня есть и братья. А с дру­гой-то сто­роны, ну, про­паду я в го­рах – у ма­мани ещё трое сын­ков ос­та­нет­ся: я-то млад­ший, чет­вёртый. Го­ревать, ко­неч­но, бу­дут, не без то­го, но вре­мя ле­чит, да и вну­ки ско­ро пой­дут – всё сер­дцу ма­терин­ско­му от­ра­да… По­думал так-то и го­ворю:

- Зап­ла­чу, чем ве­лишь. Об од­ном про­шу: с ме­ня це­ну спра­шивай, не с ро­да мо­его.

Пог­ля­дела она на ме­ня с ин­те­ресом и ус­мехну­лась:

- Не ду­рак ты, од­на­ко, охот­ник. Лиш­не­го, ви­жу, не от­дашь. А с те­бя осо­бо и взять-то не­чего, кро­ме те­бя са­мого.

По­холо­дел я. «А ну, - ду­маю, - как не от­пустит ме­ня на­зад-то?» Ну и бряк­нул:

- Да хоть ме­ня бе­ри, ко­ли хо­чешь. Дай толь­ко на­зад в го­род сбе­гать, а пос­ле то­го вер­нусь. Обе­щаю.

При­щури­лась Ро­сома­ха этак с хит­ре­цой, по­раз­мысли­ла ма­лень­ко и го­ворит:

- Лад­но уж, че­го у семьи-то кор­миль­ца от­би­рать… Поз­во­лю я те­бе во­ды наб­рать и да­же об­ратно от­пу­щу, но при од­ном ус­ло­вии – ес­ли вы­пол­нишь то, что я ве­лю.

Пок­ло­нил­ся я ей в по­яс.

- Как ска­жешь, - го­ворю, - так и бу­дет.

Кив­ну­ла она важ­но, ру­ки на гру­ди сло­жила и го­ворит:

- Есть у ме­ня для те­бя три де­ла. Вы­пол­нишь их все до за­ката – бе­ри во­ду и иди се­бе вос­во­яси. Не вы­пол­нишь – тут ос­та­нешь­ся: бу­дешь мне по хо­зяй­ству по­мощ­ни­ком.

Ну, и ку­да мне де­вать­ся? Сог­ла­сил­ся, ко­неч­но.

- Хо­рошо, - го­ворю. – Рас­ска­зывай, что я де­лать дол­жен.

Усе­лась она на кам­не, ру­ки на ко­ленях сло­жила, хит­ро так пос­мотре­ла на ме­ня и мол­ви­ла:

- Я да­веча вдоль ка­мен­ной реч­ки шла и вон на том скло­не брас­лет об­ро­нила. Змей­ку зо­лотую с крас­ным глаз­ком. Оты­щи мне её. Да гля­ди, ос­то­рож­ней будь: не оца­рапай­ся о зуб­ки её зо­лотые, а то да­же я по­мочь не су­мею. Иди. А я те­бя тут по­дож­ду.

«Ни­чего се­бе, - ду­маю, - вот за­дача так за­дача…» А де­лать не­чего: сам сог­ла­сил­ся – на­до вы­пол­нять. Ски­нул я рюк­зак, ружьё ря­дом по­ложил – у Ро­сома­хи не про­падёт – и дви­нул че­рез ле­сови­ну на тот склон, что она по­каза­ла.

Юж­ный склон, сол­нечный, не боль­но кру­той. Де­рев­ца низ­ко­рос­лые по не­му рас­тут, стла­ник опять же, бе­рез­ка кар­ли­ковая. Кам­ни бо­ка на сол­нышке гре­ют, мох раз­ноцвет­ный им бо­ка уку­тал, осы­пи дёр­ном за­тяну­ло. У­ют­ное мес­течко. В са­мый раз зме­ям да ящер­кам. Иду я по это­му са­мому скло­ну и каж­дый метр, как са­пёр, ос­матри­ваю. Сол­нце ма­куш­ку пе­чёт, пот по спи­не стру­ит­ся. Снял я кур­тку. По­том и ру­баш­ку снял. Пол­заю по скло­ну, буд­то улит­ка, на сол­нце пог­ля­дываю – вы­соко ли сто­ит. В гла­зах ря­бит уже, мош­ка пот­ную спи­ну об­ле­пила – гры­зёт. А я всё от­ма­хива­юсь и в зем­лю пя­люсь – не блес­нёт ли где зо­лотая змей­ка. В кон­це кон­цов до то­го ума­ял­ся вниз го­ловой на сол­нце­пёке сто­ять, что чувс­твую, как-то мне не­хоро­шо. Доб­рёл до боль­шо­го ва­луна и в те­ни по­валил­ся. «Пе­редох­ну, - ду­маю, - ма­лень­ко, а то так и сол­нечный удар за­рабо­тать не­дол­го».

По­сидел нем­но­го, от­ды­шал­ся – по­лег­ча­ло мне. Стал по сто­ронам ог­ля­дывать­ся. Смот­рю, а меж­ду дву­мя ближ­ни­ми ва­лун­ка­ми пу­ноч­ка так и ска­чет, так и ска­чет. Цвир­ка­ет так бес­по­кой­но, поч­ти кри­чит. Под­нялся я. «Дай, - ду­маю, - гля­ну, что там та­кое…» По­дошёл близ­ко сов­сем, а там - гнёз­дышко кро­хот­ное с птен­ца­ми. И к гнез­ду это­му змей­ка под­би­ра­ет­ся. Зо­лотая. С крас­ны­ми глаз­ка­ми. «Ни хре­на ж се­бе, - ду­маю, - брас­лет! Как же мне те­бя от­ло­вить, да ещё так, чтоб не уку­сила?» Вспом­нил про ру­баш­ку свою, без ру­кавов ос­тавшу­юся, мет­нулся на­зад, к ва­луну, под­хва­тил её, весь верх ра­зом уз­лом за­вязал, чтоб ме­шок по­лучил­ся, вет­ку су­хую по­доб­рал с зем­ли – и к гнез­ду. Ки­нул ру­баш­ку на зем­лю, по­дол вет­кой при­под­нял, обо­шёл гнёз­дышко, да как топ­ну. Змей­ка ис­пу­галась и пря­мо в ру­баш­ку мою юр­кну­ла. Я ру­баш­ку хвать, и бе­жать бе­гом к ку­рум­ни­ку. «Толь­ко бы, - ду­маю, - дыр­ку меж­ду пу­гови­цами не наш­ла да не выс­коль­зну­ла!» А она бь­ёт­ся, ши­пит - то­го и гля­ди, че­рез ткань за ру­ку цап­нет. По­том гля­жу – так и есть, дыр­ку наш­ла и уж го­ловён­ку на­ружу вы­суну­ла. Что ты с ней бу­дешь де­лать?! Руг­нулся я да и схва­тил её за шею го­лой ру­кой, а она за­пястье мне об­ви­ла, ши­пит и пасть свою кро­хот­ную ра­зева­ет – за па­лец цап­нуть но­ровит.

- Что ж ты, - го­ворю ей, - тво­ришь, жи­вот­ная?! Я ж те­бя вер­нуть хо­чу хо­зяй­ке тво­ей – Ро­сома­хе! А ты ме­ня гры­зануть со­бира­ешь­ся, бес­со­вес­тная…

Толь­ко про Ро­сома­ху-то ска­зал – змей­ка тут же и ус­по­ко­илась. Пасть зак­ры­ла и крас­ны­ми гла­зён­ка­ми сво­ими на ме­ня ус­та­вилась, буд­то спра­шива­ет: «А не врёшь?»

- Ей-бо­гу, - го­ворю, - вер­ну. Не сом­не­вай­ся. Толь­ко ку­сать ме­ня не на­до. Я ещё в го­род вер­нуть­ся дол­жен, чтоб Ви­ке по­мочь.

Вот не ду­мал я, что змеи улы­бать­ся уме­ют! Как-то так она пасть свою при­от­кры­ла и глаз­ка­ми заб­лесте­ла, что и ду­рак бы по­нял – улы­ба­ет­ся. Свер­ну­лась у ме­ня на ру­ке ко­леч­ком двой­ным и кон­чик хвос­та сво­его при­куси­ла. Буд­то по­казы­ва­ет: гля­ди, мол, те­перь кус­нуть точ­но не смо­гу, а ина­че сва­люсь и опять по­теря­юсь.

- Вот и лад­но, - го­ворю. – Вот и хо­рошо. Дер­жись креп­че – сей­час у хо­зяй­ки бу­дешь.

И при­пус­тил по скло­ну вниз. Че­рез под­ле­сок у ка­мен­ной реч­ки прод­рался – выс­ко­чил пря­мо к кам­ню, на ко­тором Ро­сома­ха ме­ня жда­ла. Уви­дала ме­ня, за­пыхав­ше­гося, бро­ви тём­ные нах­му­рила, гу­бы под­жа­ла – сер­дится вро­де. А у са­мой гла­за так сме­хом и ис­крят­ся.

- Ишь ты, - го­ворит, - ка­кой шус­трый! Ни­как отыс­кал про­пажу?

- А то! – от­ве­чаю. – Вот она, дер­жи, - и ру­ку ей про­тянул.

Ро­сома­ха за­пястье своё под­ста­вила, змей­ка с мо­ей ру­ки тут же сос­коль­зну­ла и на её кис­ти коль­цом сви­лась. Глаз­ки крас­ные так и све­тят­ся – ра­ду­ет­ся, зна­чит.

Ро­сома­ха на сол­нце гля­нула, ус­мехну­лась ка­ким-то мыс­лям сво­им и ска­зала:

- От­дохни чу­ток. Ко­ли хо­чешь, во­ды из-под кам­ней хлеб­ни. Мно­го толь­ко не пей: лиш­няя си­ла - то­же ху­до. Рас­пи­ра­ет она че­лове­ка, на не­нуж­ные де­ла тол­ка­ет.

- Лад­но, - го­ворю. – А ка­кое вто­рое де­ло бу­дет?

Гля­нула она на ме­ня поч­ти с удив­ле­ни­ем, го­ловой по­кача­ла не­довер­чи­во, но всё же ска­зала:

- Ко­рову­шек мо­их по­до­ишь. Они на той сто­роне го­ры па­сут­ся. Вот ве­дёр­ко те­бе, - и дос­та­ёт из-за кам­ня вед­ро зо­лотое, с ви­ду так лит­ров на двад­цать.

«Мать моя! – ду­маю. – Да как же я его на се­вер­ный склон-то доп­ру? Это ж зо­лото, а не цинк… А об­ратно с мо­локом – так и вов­се…»

А она буд­то мыс­ли мои ус­лы­шала.

- Не бой­ся, - го­ворит, - как мо­лока на­до­ишь, оно лег­че ста­нет.

Ну, что ж де­лать? Че­ловек я де­ревен­ский, и ко­рову, и ко­зу до­ить при­ходи­лось, ког­да у мам­ки ру­ки не до­ходи­ли. Авось справ­люсь. Спус­тился к са­мому ку­рум­ни­ку, ру­ку меж­ду кам­ня­ми про­сунул, чувс­твую – во­да. За­чер­пнул в горсть, от­хлеб­нул… Хо­лод­ная, аж зу­бы ло­мит, и чис­тая, как хрус­таль гор­ный. А на вкус вро­де ме­тал­лом слег­ка от­да­ёт – неп­ри­выч­но. За­чер­пнул ещё горс­тку, вы­пил. Чувс­твую, и вправ­ду бод­рит.

- Спа­сибо, Хо­зяй­ка, - Ро­сома­хе го­ворю. – Да­вай вед­ро-то, пой­ду, а то сол­нце уж с зе­нита па­дать на­чина­ет.

Взял­ся за дуж­ку… и по­нял, что не­лег­ко мне при­дёт­ся. Од­на­ко чувс­твую, что справ­люсь. Ру­баху свою раз­вя­зал, на се­бя на­тянул, вед­ро зо­лотое на пле­чо взва­лил и дви­нул в об­ход го­ры – на се­вер­ный склон. А Ро­сома­ха мне вслед крик­ну­ла:

- Ты луч­ше тут под­ни­май­ся! С той сто­роны кру­че.

Пос­лу­шал я, по­тому как не бы­ло ей смыс­ла мне пре­поны чи­нить: ко­ровы-то не до­ены. По­ка лез в го­ру, ду­мал, пом­ру. Сол­нце жа­рит, мош­ка жрёт, вед­ро - мать его! - тя­желен­ное, сер­дце где-то в гор­ле сту­чит, и это при том, что я к тя­жёлой ра­боте при­выч­ный… В об­щем, заб­рался кое-как поч­ти на са­мый верх, где кам­ни, тра­ва ко­рот­кая да мхи. На се­вер­ной сто­роне, прав­да, по­лег­че ста­ло – там ве­терок за­дувал прох­ладный, мош­ку от­го­нял. «Так, - ду­маю, - а где ж ко­ровы?» Приг­ля­дел­ся и ах­нул. Да вот же они: ко­торые ле­жат, ко­торые бро­дят. Толь­ко не ко­ровы это сов­сем, а ло­сихи с те­лята­ми. Нем­но­го их – го­лов во­семь, но и к этим поп­ро­буй, по­дой­ди! Са­мец-то, вот он, поб­ли­зос­ти. Сто­ит на скло­не, шум­но но­сом тя­нет: учу­ял уже чу­жака дву­ного­го. Сей­час как ри­нет­ся… тут и ко­нец мне. «Что ж де­лать-то?» - ду­маю. И тут ло­сиха, что бли­же всех бы­ла, го­лову под­ня­ла, при­нюха­лась… и пош­ла пря­миком ко мне. А за ней – те­лёнок. Приг­ля­дел­ся я… Мать чес­тная! Вот уда­ча-то! Это, ока­зыва­ет­ся, моя кра­сави­ца – та са­мая, ко­торой я но­гу пе­ревя­зывал. И не хро­ма­ет поч­ти.

По­дош­ла она, но­сом в ме­ня ткну­лась, го­ловой о пле­чо по­тёр­лась, да так, что аж кач­ну­ло ме­ня. И те­лок ей­ный тут как тут – да­вай вок­руг ме­ня ска­кать да ко­лен­ца вы­писы­вать. А я стою, как за­моро­жен­ный, и жду, ког­да ме­ня лось за­метит и в зем­лю втап­ты­вать при­летит. Ждал, ждал… а тот и ухом не ве­дёт. Лад­но, ду­маю. По­доб­рался к ло­сихе, как ко­рову, пог­ла­дил, тро­нул ос­то­рож­но тить­ки – сто­ит, не дёр­га­ет­ся да­же. Ну, чис­то ко­рова, толь­ко боль­но длин­но­ногая. В об­щем, с ог­лядкой, но по­до­ил. Она по­вер­ну­лась, по­хор­ка­ла в сто­рону то­варок сво­их… Гля­жу – под­хо­дят: сна­чала од­на, по­том дру­гая, третья. А лось, слов­но глу­хой и сле­пой. На­до же, ду­маю. А сам мо­мен­том поль­зу­юсь.

Хо­жу от ло­сихи к ло­сихе, вед­ро за со­бой тас­каю и чувс­твую, что оно и впрямь лег­ча­ет: буд­то мо­локо ло­синое це­леб­ное в се­бе зо­лото рас­тво­ря­ет. Пог­ля­дишь в вед­ро, а мо­локо в нём зо­лотом пе­рели­ва­ет­ся – то ли жир­ное та­кое, то ли сол­нце так иг­ра­ет… Ког­да уп­ра­вил­ся, вед­ро сов­сем обыч­ным ста­ло, да­ром что боль­шое и мо­лока в нём все­го-то лит­ра че­тыре - то, что тел­ки не вы­соса­ли. Так что вер­нулся я к ка­мен­ной реч­ке поч­ти бе­гом. Мог бы и быс­трее, но бо­ял­ся мо­локо рас­плес­кать: за­чем-то ведь оно Ро­сома­хе нуж­но.

Встре­тила она ме­ня не слиш­ком ра­дос­тно. То ли не по нра­ву ей приш­лось, что я со служ­бой спра­вил­ся, то ли мо­лока ма­ло по­каза­лось. А тут ещё я возь­ми да спро­си: «А мо­локо-то те­бе ло­синое за­чем?» По­вер­ну­лась она и зу­бы свои ос­трые още­рила. «Не тво­его ума де­ло! – го­ворит. – Мно­го бу­дешь знать – ско­ро сос­та­ришь­ся!» Тут-то мне в го­лову мысль и пос­ту­чалась, что не так прос­то всё здесь, как с пер­во­го взгля­да ка­жет­ся. Вспом­нил я, что ша­маны го­ворят про наш, Сред­ний, мир: буд­то он – зер­ка­ло, в ко­тором от­ра­жа­ют­ся ми­ры Бо­гов и Ду­хов – Вер­хний и Ниж­ний. И лю­бая ме­лочь, ко­торая там про­ис­хо­дит, в на­шем ми­ре свои пос­ледс­твия име­ет… Не по се­бе мне ста­ло от этих мыс­лей, а тут ещё Ро­сома­ха вер­ну­лась. Пог­ля­дела на ме­ня хму­ро и го­ворит:

- Вот те­бе третье де­ло – охот­ничье. Бе­ри своё ружьё и до­будь мне к ве­черу бе­лого оле­ня с зо­лоты­ми ро­гами. Да пом­ни: до за­ката не ус­пе­ешь – здесь ос­та­нешь­ся.

Опе­шил я. Не ду­мал, что она ме­ня на охо­ту пош­лёт. Ро­сома­ха ведь, Хо­зяй­ка, Хра­нитель­ни­ца… Да и пло­хо это, го­ворят – убить ко­го-ни­будь в Вер­хнем ми­ре.
По­тому и пе­рес­про­сил:

- Мне его живь­ём пой­мать или как?

Зыр­кну­ла она на ме­ня ис­подлобья и про­шипе­ла:

- Или как.

Сов­сем я оша­лел.

- Да где ж, - го­ворю, - я его най­ду?..

А она от­ве­ча­ет:

- Вдоль ка­мен­ной реч­ки иди. Там и оты­щешь.

При­уныл я, го­лову по­весил, а про­тив Ро­сома­хи не поп­рёшь: она тут хо­зяй­ка, взял­ся слу­жить – слу­жи. Под­нял я ружьё, на пле­чо по­весил и поб­рёл вдоль ку­рума, а на ду­ше гад­ко так, му­тор­но… Мог бы - пря­мо сей­час бы об­ратно на Са­на-вож сва­лил. Вот толь­ко как без жи­вой во­ды воз­вра­щать­ся?..

Иду обочь ка­мен­ной реч­ки, ду­му горь­кую ду­маю. А сол­нце уж за го­ры ниж­ним кра­ем за­цепи­лось – сов­сем нем­но­го до су­мерек ос­та­лось. На­до ре­шать: вы­пол­нять то, что Ро­сома­ха при­каза­ла, или пос­лать её ку­да по­даль­ше. «Лад­но, - ду­маю, - пог­ля­жу на оле­ня это­го ска­зоч­но­го, а там уж и ре­шу…» Толь­ко по­думал – смот­рю, а пря­мо за ку­румом, на дру­гой сто­роне олень сто­ит. Всем оле­ням олень. Круп­нее ра­за в два, чем на­ши, обык­но­вен­ные. Бе­лый, как пер­вый снег на тун­дре. А ро­га и впрямь ска­зоч­ные – ры­жим осен­ним зо­лотом го­рят-пла­мене­ют. По­тянул я с пле­ча ружьё – мед­ленно-мед­ленно, - а сам ду­маю: «Гос­по­ди! Вра­зуми Ты ме­ня, греш­но­го! На­до­умь, как пос­ту­пить! Ведь не олень это - Дух ка­кой-то, да при­том не из прос­тых. Мо­жет, в нём вся ду­ша Се­вера жи­вёт? Как же мне ру­ку под­нять на та­кое чу­до?!»

Смот­рю на не­го, ружьё в ру­ках дер­жу, а ду­ша пря­мо на кус­ки кро­вавые рвёт­ся. Не вы­пол­ню я при­каз Ро­сома­хи – во­ды жи­вой не ви­дать мне, как сво­их ушей, да и до­ма род­но­го, и от­ца с ма­терью – то­же. Ви­ка бу­дет ждать ме­ня и не дож­дётся – от­ча­ет­ся. А по­том ос­лепнет сов­сем. Пе­рес­та­нет ви­деть кра­соту ми­ра, и ум­рут в ней и ве­ра, и лю­бовь, и на­деж­да. Од­на чёр­ная го­речь ос­та­нет­ся… Не мо­гу я её на этот кош­мар об­речь, ког­да во­да жи­вая поч­ти что в ру­ках у ме­ня! Один выс­трел… Все­го один выс­трел – и всё бу­дет ина­че. Ну, убью я Дух Се­вера, и ут­ра­тит он Си­лу свою: не смо­жет боль­ше про­тивить­ся лю­дям, что бо­гатс­тва его пол­ны­ми гор­стя­ми чер­па­ют. Ну, ис­чезнут мес­та за­повед­ные, ис­сякнет жи­вая во­да. Бу­дут вез­де шах­ты и руд­ни­ки, за­воды и га­зоп­ро­воды. У лю­дей жизнь, мо­жет, лег­че ста­нет… Мо­жет. Вот толь­ко на са­мом-то де­ле лег­че ли?..

Под­нял я ружьё, а ру­ки хо­дуном хо­дят: сер­дце бу­ха­ет в гру­ди – вот-вот по­полам ра­зор­вётся… И боль­но мне так, что ни­каки­ми сло­вами не ска­зать!.. А олень смот­рит на ме­ня гла­зами сво­ими ли­ловы­ми, глу­боки­ми и чис­ты­ми, как ве­чер­нее не­бо, и сто­ит на мес­те, слов­но ждёт. Слов­но по­нима­ет и боль мою, и страх мой, и го­ре…
Уро­нил я на кам­ни ружьё, рух­нул на ко­лени и зап­ла­кал. По­тому что по­нял: не мо­гу я его убить. Пла­кал, как пла­чут му­жики – поч­ти без слёз, да за­то сер­дце и ду­ша – в клочья. Ду­мал, тут и ум­ру. Мо­жет, оно и лег­че так-то? Ду­ша от­ле­тит, да и всё – ни за­бот, ни скор­бей, ни го­ря горь­ко­го…

Скор­чился я на кам­нях и об од­ном толь­ко меч­таю – как бы по­мереть пос­ко­рее, по­тому что жизнь мне уже не в жизнь. И вдруг чувс­твую – кто-то по го­лове ме­ня гла­дит, да лас­ко­во так, бе­реж­но, сов­сем как ма­маня. Под­нял я го­лову, а сам за сле­зами го­рючи­ми и не ви­жу тол­ком ни­чего. С тру­дом раз­гля­дел, что это Ро­сома­ха са­ма. При­села она ря­дом со мной, ла­доня­ми ли­цо моё об­ня­ла и в лоб по­цело­вала.

- Не плачь, - го­ворит, - че­лове­че, и не бой­ся боль­ше ни­чего. Пер­вые два де­ла, что ты спра­вил – это так, за­бава. А сей­час ты глав­ное и са­мое труд­ное ис­пы­тание вы­дер­жал. Вер­но ты всё сер­дцем по­чу­ял и вер­но пос­ту­пил, хоть и боль­но те­бе бы­ло, и страш­но. За глав­ные в жиз­ни ре­шения це­на всег­да ве­лика – не­подъ­ём­ной ка­жет­ся. Од­на­ко оно то­го сто­ит, по­верь.

Под­ня­лась она и ру­ку мне по­дала.

- Вста­вай, - го­ворит, - Фё­дор Его­рович, да пог­ля­ди на то, что вряд ли ещё ког­да-ни­будь уви­дишь. Вот он, Олень Зо­лотые Ро­га - тот, что сол­нце над зем­лёй на­шей су­ровой но­сит по кру­гу. В нём ду­ша Се­вера. Пок­ло­нись ему. Не каж­до­му та­кая честь вы­пада­ет.

Гля­нул я на не­го, и ду­ша во мне вос­крес­ла, буд­то зо­лотым сол­нечным све­том на­пита­лась, а вмес­те с ним - и си­лой. Пок­ло­нил­ся я Ду­ху Се­вера и од­но толь­ко сло­во ска­зал – «прос­ти». Он го­ловой кач­нул сог­ласно, не­тороп­ли­во так по­вер­нулся и прочь по­шёл, вверх по скло­ну. А по­том слов­но рас­тво­рил­ся в не­бе: бе­лый цвет, он ведь все цве­та в се­бя при­нима­ет и лю­бым мо­жет стать… Дол­го я ему вслед смот­рел, по­куда Ро­сома­ха не взя­ла за пле­чо да не пов­лекла за со­бой.

- Пой­дём, - го­ворит, - Фё­дор. Там, у ка­мен­ной реч­ки, те­бя твоя наг­ра­да ждёт.

Иду я за ней, а чувс­тво у ме­ня внут­ри та­кое стран­ное… Вот вро­де дол­жен бы я не­нави­деть её за то, что она со мной сот­во­рила, а не мо­гу. Как на бе­лого оле­ня ру­ка не под­ни­малась, так и на неё зла нет. Ка­кой-то пус­той я и при этом лёг­кий, как пух га­гачий – то­го и гля­ди в не­беса взле­чу. «Мо­жет, я и впрямь по­мер? – ду­маю. – А это всё – рай и ад в од­ном фла­коне?» Смот­рю, а пе­редо мной то са­мое мес­то, где я но­сом в дёрн ут­кнул­ся, ког­да Ро­сома­ху уви­дел. Ка­мень зам­ше­лый, лис­твен­ни­ца ста­рая вет­ка­ми на ве­ру ка­ча­ет, ку­рум ва­луна­ми ды­бит­ся… толь­ко стран­ные они ка­кие-то - да­лёкие, как буд­то в пос­ледний раз я всё это ви­дел це­лую жизнь на­зад.

Ос­та­нови­лась Ро­сома­ха у кам­ня, наг­ну­лась, под­ня­ла что-то и пе­редо мной пос­та­вила. Гля­жу я, а это ка­нис­тры мои. И обе во­дой пол­нё­хонь­ки. Про­тяну­ла она мне и ружьё, и рюк­за­чиш­ко мой то­щень­кий.

- Вот, - го­ворит, - дер­жи. Мне тво­его доб­ра не на­доб­но. Сво­его хва­та­ет. А во­ду дев­чонке сво­ей дваж­ды в день да­вай – на ут­ренней и ве­чер­ней за­ре. Пусть по три глот­ка пь­ёт и ли­цо умы­ва­ет так, чтоб в гла­за по­пада­ло. Сло­ва еще за­вет­ные го­ворить на­до, но ты за это не бес­по­кой­ся: они са­ми ей на ум при­дут – я по­забо­чусь.

Вздох­ну­ла грус­тно, на сол­нце, поч­ти ска­тив­ше­еся за хре­бет, взгля­нула и мол­ви­ла:

- Доб­ро­го те­бе пу­ти, Фё­дор. И здесь, и там – доб­ро­го. Знаю, не боль­но я лас­ко­ва к те­бе бы­ла, но ина­че ни­как бы­ло. Ты уж прос­ти… За­хажи­вай, как в сол­нце­ворот на Са­на-во­же бу­дешь. До­рогу зна­ешь те­перь.

Кив­нул я, по­тому как во­рочать язы­ком сил от­че­го-то не бы­ло. Пок­ло­нил­ся ей и вы­давил хрип­ло:

- Спа­сибо те­бе за во­ду, Хо­зяй­ка. И за на­уку спа­сибо, хоть и не слад­кая она у те­бя. Бог даст – сви­дим­ся ещё.

Улыб­ну­лась она мне лас­ко­во.

- Иди, - го­ворит, - так же, как сю­да шёл. И не бес­по­кой­ся ни о чём: всё лад­но бу­дет. Вэр­се от ме­ня при­вет пе­редай. Ска­жи, что в гос­ти его жду.

- Лад­но.

Пос­та­вил я в рюк­зак обе ка­нис­тры, навь­ючил его на спи­ну, ружьё на грудь по­весил, гла­за зак­рыл и за­шагал – то ли по ку­руму, то ли над ним. По­нял, что до­шёл, ког­да под но­гами вне­зап­но осыпь зас­кри­пела. От­крыл гла­за, а пе­редо мной бол­бан ка­мен­ный. Ря­дом Вэр­са сто­ит, ме­ня до­жида­ет­ся. Пе­редал я ему при­вет от Ро­сома­хи, а он удив­лённо так гля­нул на ме­ня и го­ворит:

- Быс­тро же ты, од­на­ко, обер­нулся…

Пос­мотрел я вок­руг и по­нял, что сто­ит всё та же ночь сол­нце­воро­та, вот толь­ко уже к ут­ру бли­зит­ся: сол­нышко круг свой на олень­их ро­гах объ­еха­ло и ввысь на­чало под­ни­мать­ся. За­розо­вели го­ры, вы­золо­тилось не­бо, де­ревья ожи­ли – за­шеп­та­лись.

- Как уж по­лучи­лось, - от­ве­чаю ему.

Про во­ду он не спро­сил. И так знал, что я не с пус­ты­ми ру­ками, раз во­об­ще вер­нулся.

Ну, что еще рас­ска­зать? Рас­про­щались мы с ним на мо­ей сто­ян­ке. Он ушёл, а я ос­тался. Рух­нул, где сто­ял, и прос­пал поч­ти что сут­ки пря­мо там, под Са­на-из. Ра­но ут­ром под­нялся, оле­ниной вя­леной пе­реку­сил, ружьё за­чех­лил, и дви­нул к Бол­бан-ю. Там дож­дался вах­товку и к ве­черу уже в го­роде был. Поз­во­нил Ви­ке. Ад­рес свой она наз­ва­ла – в ма­лосе­мей­ке: квар­ти­ру-то они к то­му вре­мени всё-та­ки про­дали. Ког­да уви­дел я, как она по сте­ноч­ке ко мне про­бира­ет­ся, сер­дце у ме­ня заш­лось. Об­нял я её, ка­чаю у гру­ди, а сам не знаю, то ли пла­кать мне с го­ря, то ли сме­ять­ся от ра­дос­ти. По­гово­рил с ро­дите­лями её, рас­ска­зал, что смог - так, чтоб они за чок­ну­того ме­ня не при­няли. Хо­тя, по­хоже, они уже в лю­бое чу­до го­товы бы­ли по­верить и лю­бую по­мощь при­нять. От­дал я во­ду, поп­ро­щал­ся и к Миш­ке сва­лил. На­пились мы с ним, ко­неч­но, до пол­но­го бе­зоб­ра­зия. Два дня бо­лели. Мне-то как с гу­ся во­да, а ему приш­лось от­гул вык­лянчи­вать. Он мне, кста­ти, к то­му вре­мени швей­ную ма­шин­ку для ма­мани до­был. Так ещё и это от­ме­тили.

На тре­тий день соб­рался я и до­мой от­пра­вил­ся. Вер­нулся в се­ло, мам­ку рас­це­ловал, ма­шин­ку ей пре­зен­то­вал и взял­ся ба­рах­лишко раз­би­рать. Ружь­ецо по­чис­тил да в сейф уб­рал, в ба­ню схо­дил, одёж­ку про­поте­лую и про­коп­ченную в таз ки­нул – в стир­ку. Ки­нуть-то ки­нул, да вдруг слы­шу – звяк­ну­ло что-то. Да­вай я кар­ма­ны вы­вора­чивать: вдруг пат­рон где за­валял­ся? В ру­бахе ни­чего не на­шёл, в кар­ма­нах шта­нов – то­же. Кур­тку трях­нул хо­рошень­ко… и ос­толбе­нел. Вы­валил­ся на пол зо­лотой са­моро­док. Под­нял я его, на ла­донь по­ложил и вы­дох­нуть бо­юсь, по­тому как гла­зам сво­им не ве­рю. Ле­жит у ме­ня на ла­дони кро­хот­ная ро­сома­ха – поч­ти та­кая же, как у дя­ди Ми­ти. Поч­ти, да не та­кая. У не­го она ка­лачи­ком свер­ну­лась, а у ме­ня сто­ит, спи­ну прог­нувши и пу­шис­тый хвост зад­рав – по­тяги­ва­ет­ся. Та­кая вот от Ро­сома­хи па­мят­ка. Спря­тал я её, ко­неч­но. Обе­рег – де­ло та­кое, ни­кому его луч­ше не по­казы­вать, а то си­лу по­теря­ет. Од­но мо­гу ска­зать: со мной она всег­да. Пог­ля­жу на неё – и вста­нут пе­редо мной Ро­сома­ха, как жи­вая, и Бе­лый Олень Зо­лотые Ро­га. И слов­но све­жим вет­ром мне в ду­шу по­ве­ет…

Лю­бопыт­но вам, на­вер­ное, как же даль­ше-то всё сло­жилось? Ду­ма­ете я, как в сказ­ке, прин­цессу свою спа­сён­ную за­муж за се­бя взял? Нет, брат­цы. Сказ­ка сказ­кой, а это – быль. Ну, са­ми по­суди­те: ка­кая из нас па­ра? Что Ви­ке в де­рев­не-то де­лать с её ху­дожес­твом? Ей кар­ти­ны на­до пи­сать, лю­дей ра­довать. А печ­ку то­пить, ка­шу ва­рить да пор­тки му­жику-ле­сови­ку сти­рать – это де­ло для дев­ки пок­репче, сво­ей, де­ревен­ской. Та­кую до­мови­тую я за се­бя и взял – Аку­лину Фи­лип­по­ву из дя­ди Ми­тиной семьи, кста­ти. Их ко­лено - оле­нево­ды по­томс­твен­ные. Уго­вори­ли они ме­ня ра­боту сме­нить, так что те­перь у нас се­мей­ная бри­гада: ко­чу­ем с же­ной, деть­ми и дву­мя мо­ими шу­рина­ми.

А Си­ница… Всё у неё хо­рошо. Выз­до­рове­ла она уже че­рез два ме­сяца. Вра­чи мос­ков­ские толь­ко ди­ву да­вались: ни­как по­нять не мог­ли, как та­кое чу­до слу­чилось. При­ез­жа­ет Ви­ка к нам каж­дый год – ког­да ле­том, ког­да зи­мой. Ле­том ко­чу­ет с на­ми. По­ка у Ер­ку­сея на Бол­бан-ю сто­им, она этю­ды пи­шет. И на по­бережье Кар­ско­го мо­ря то­же ри­су­ет. Зи­мой я её по Усе во­дил. Сам ку­ропат­ку и глу­харя бил, а она – не по­вери­те! – опять же ри­сова­ла. Сос­тав у неё ка­кой-то вол­шебный есть: она его в крас­ки до­бав­ля­ет, ко­торые из тю­биков вы­дав­ли­ва­ет, те и не за­мер­за­ют да­же на мо­розе. Аку­лина моя не рев­ну­ет. Зна­ет, в чём тут де­ло: рас­ска­зал я ей всё. Те­перь вмес­те те­леви­зор смот­рим, ког­да про на­шу Си­ницу в но­вос­тях рас­ска­зыва­ют. В прош­лом го­ду у неё выс­тавка бы­ла пер­со­наль­ная – в Меж­ду­народ­ном Ин­сти­туте Ар­кти­ки и Ан­тар­кти­ки. Боль­шой ху­дож­ни­цей ста­ла. Из­вес­тной. Так-то.

На Ро­сома­хе бы­вал я ещё не раз – тя­нуло ту­да по­чему-то. Вот толь­ко в сол­нце­ворот шаг­нуть за бол­бан, на ка­мен­ную реч­ку, ре­шил­ся толь­ко од­нажды. По­вида­лись мы с Хо­зяй­кой. Не из­ме­нилась она. И мес­та те за­повед­ные не из­ме­нились. Всё так же сто­ят хреб­ты, под­став­ляя спи­ны вет­рам и сол­нцу. Всё так же цеп­ля­ют­ся за них об­ла­ка. Так же шу­мят лис­твен­ни­цы на скло­нах, так же те­кут ре­ки и сто­ят кам­ни-бол­ба­ны по бе­регам. Сто­рожит Свя­щен­ную ре­ку Ка­мен­ная Ба­ба, и Бе­лый Олень Зо­лотые Ро­га мчит­ся-ле­тит по не­бу. По-преж­не­му си­лён и кре­пок Дух Се­вера, и жи­вёт он не толь­ко в зем­ле на­шей и во­де жи­вой, но и в нас са­мих, и в де­тях на­ших. По­куда пом­ним, от ка­ких кор­ней рас­тём, бу­дет он жить, бу­дет ле­теть над Ура­лом – Ка­мен­ным По­ясом – и нес­ти на сво­их зо­лотых ро­гах сол­нце.




1) Все совпадения с реальными лицами и событиями абсолютно случайны.
2) Койбедь - деревянная палка с плоским, похожим на лопасть весла концом; применяется коми охотниками для расчистки снега при проверке капканов и силков, может также служить посохом или лыжной палкой.
3) Тасма - традиционный кожаный пояс охотников и оленеводов, как правило, щедро украшенный металлическими и костяными накладками; на нем обычно носят нож в чехле, обереги и множество кармашков с необходимыми мелочами.
4) Вэрса -  персонаж коми фольклора, леший.


(Рассказ был создан специально для сайта Hobby-land.info в рамках фестиваля "Карнавал сказок")