Гитара

Я родилась уже старой. С людьми так не бывает, они неизменно проходят свой путь от молодости к старению. Мне же душу подарили старые руки мастера, выстрогавшие и отшлифовавшие мое тело, натянувшие на него звонкие металлические струны и взявшие первый аккорд - мой первый крик, тихий, несмелый, оборванный легким прикосновением руки.
- Ты пока постой здесь, - шептали руки, - постой пока в уголке. День-два, и тебя заберут, вот увидишь. А что за жизнь тогда начнется!
И я стояла в углу и терпеливо ждала этой новой, увлекательной жизни. В один прекрасный день дверь мастерской должна была открыться и впустить в комнату возглас:
- О! Это именно то, что мне нужно!
Снова и снова открывалась дверь. Старый мастер заходил и садился на стул. Тот слегка поскрипывал:
- Эх, не то уже время, не то!.. Косточки-то совсем болят!
Бывало, поскрипывала дверь, и в мастерскую входила старая женщина, внося с собой аромат кухни. Мастер жаловался, что музыка умерла в душах людей, никто не хочет покупать его инструменты. Она обнимала мастера за плечи, целовала седую голову. Так проходили дни.
Перемены пришли со стуком двери, шорохом платья, детским смехом.
- Ну, что ж... Пошли, я тебе тут все покажу, - добродушно сказал дедушка внуку, глазастому мальчугану, уже осмелевшему настолько, чтобы подергать старика за ухо. Большинство предметов в доме наверняка не вызвало в мальчишке интерес – все это было дорого старикам, вложившим жизнь в милые, ничего не значащие предметы. Что они для молодости? Пыль. Всего лишь пыль. Но здесь!.. Теперь наконец скрипнула дверь совсем по-иному, скрипнула бодрее, веселее, будто знала: грядут перемены!
Стены, увешанные инструментами, старый, испытанный стол, знавший каждую складочку на руках мастера, стул, по привычке скрипнувший, лишь только на него усадили мальчугана...
- Деда, а покажи... Деда, а зачем это?.. - тыкали маленькие пальчики то туда, то сюда, а обрадованный старик только успевал отвечать на один вопрос, как тут же появлялась тысяча других.
- Деда, а это КТО? - спросил ребенок, глянув на меня. И я почувствовала, что душа у меня враз стала моложе. Сколько я услышала в себе веселых, задорных мелодий! Сколько песен могла я подарить этому мальчугану, лишь коснись меня его рука!
Старик глянул на меня устало и печально, но длилось это лишь мгновенье, а прошло оно - и вот, я в неловких руках мальчугана, беспорядочно дергающего струны одной рукой и хлопающего по ним другой.
- Это, внучок, гитара...
- Деда, а зачем гитара?
- Гитара дарит музыку.
- А я тоже хочу музыку! Ты и мне подаришь, да?
Так началось мое большое путешествие в детство. Моя старая душа сбрасывала свою старость, как плохую кожу, а под ней виднелась красивая, нежная, розовая, как у младенца.
Первые мои песни были просты и незамысловаты: про солнце, про цветочек, про кошку на окне. Морщинистые пальцы порхали, словно бабочки, а голос у старика был совсем молодой. Бывало, малыш сам брался придумывать слова. Уж очень забавно было: кошка -  окошко, ромашка - букашка... И дни, и снова дни, месяцы. Годы.

***
Смерть тихо пришла в этот дом. Постучалась однажды зимним вечером в дверь, постучалась и тут же опустила руку - ее отпугнуло счастье, которым дышали окна старого мастера. Окна - картины жизни. Но что поделаешь?
Болезненно ковыляя, старуха вышла отворять дверь. Распахнув ее, застыла на пороге, вглядываясь в ночную темень: зима здесь крутила свои огромные снежные карусели, дышала холодом в лицо лесу, творила вьюгу... Все это увидела старуха, но не увидела, как в дом проскользнула зыбкая тень Смерти - она лишь дохнула ей в лицо мертвым холодом.
- Уф! - вздохнула старуха, захлопнув дверь. - Какой холод.
- Кто там, мама?
- Никого. Ветер, должно быть.
Ночью Смерть бродила по комнатам, дышала в лицо старику, но столько в нем было тепла жизни, что не тебе с ним тягаться, карга! Жена его уже носила в себе страшное семя Смерти:
— Время, на все нужно время. Мы не будем спешить, мы подождем. Семя прорастет, и тогда я приду собирать плоды.
Рядом со старой матерью спала ее дочь. Она видела сны. Все еще красивое лицо было бледно и неподвижно. Заворожено смотрела Смерть в лицо молодой матери: так возвышенно было оно, так высоко над всеми тяготами и заботами, так уже близко к небу... Ничего не нужно было делать, лишь протянуть руку и оборвать слабую паутинку - единственную связь с землей. Смерть склонилась над этим лицом и очень нежно поцеловала женщину в лоб, веки, губы... Дыхание жизни было таким слабым, что растворялось мгновенно в леденящем холоде Смерти.
Плакала старуха, плакал старик, плакал юноша, прижимаясь к ним в поисках тепла. Долго-долго после этого не звучала в доме музыка. Я снова стояла в углу и ожидала лучших времен.
Но - перемены, перемены, как они сладостны, как прекрасны! И вот, я снова в добрых мальчишеских руках, и мы бежим вместе вперед, навстречу судьбе!
Как велик мир! Каким многообещающим кажется стук колес! Моя старость заставляла меня думать, что весь мир заключен в одной комнате, в одном углу, но теперь я молода, а твои руки обещают показать мне весь мир, и я верю им, мой друг. Глаза твои мечтательно смотрят вдаль, и ты не пытаешься предугадать, что за судьба тебя ждет - ты любишь ее уже сейчас.

***
Новая жизнь началась с дождя - мелко моросящего осеннего дождя. Ночи были темны и холодны. Но дни были светлы и прекрасны, так много неба было над головой, потому ничто не могло сбить тебя с намеченного пути.
Вскоре появилось окно. И комната. Я надолго оставалась одна, днем ты уходил в суету жизни среди сотен тысяч таких же, как ты, суетящихся существ. По вечерам ты возвращался, зажигал свет и, уставший, но счастливый, касался струн очень нежно.
Вскоре у тебя появились вещи. Странная штука вещи, сначала они приходят в твою жизнь, и ты чувствуешь: они чужие. У них другие мысли, другие привычки. Они поглядывают на тебя исподлобья, но не подпускают ближе. Проходит несколько дней — они впитывают твой запах, твои мысли и чувства, забывают понемногу прежнее и становятся ТВОИМИ. Вещи, они сживаются со стенами, и их нелегко потом разделить.
Скромно и стыдливо глядели кровать и самодельная полочка для книг. Прежде здесь жила девушка-сирота, всеми силами старавшаяся наполнить одинокую жизнь радостью и уютом. Вскоре уехала и, наверное, прожила длинную счастливую жизнь. А вещи остались. И запомнили ее тихой скромной сиротой, сохранив память, словно тепло от прикосновения ладони.
Сердито стоял стол под окном. Он вспоминал запах папирос, неласковые прикосновения пожелтевших и навеки проникшихся запахом табака пальцев. Он еще так ясно помнил прежнего хозяина и не желал смириться с действительностью - с тобой. Но ты не сдавался. Снова и снова ты приносил домой цветы - маленький ароматный букетик - и ставил на стол. Такая чуждая вещь постепенно становилась привычной, аромат цветов проникал глубоко в дерево, пробуждал в нем поэзию. Стол постепенно привыкал. Он также полюбил тебя.
Так ты переиначивал вещи, наполняя собой. Когда они стали совсем твоими, появились люди. Они именовали себя гостями, позже - просто друзьями, они приходили иногда часто, иногда не очень, но всякий раз ты брал в руки меня и дарил им музыку.
«Похоже, жизнь налаживается», - думал ты с тоской по вечерам, глядя на новый с иголочки костюм.
- Я - признак твоего благополучия, - гордо заявлял костюм и лишь слегка покачивался от прикосновения ветра. - Стоит тебе меня надеть, и окружающие преисполняются уважения, приветливо склоняют голову, касаясь шляпы кончиками пальцев. Поэтому ты обязан отдавать мне должное, что значит - уважать и ценить, вовремя отдавать в прачечную, а также завести себе пару-тройку моих собратьев. Негоже такому состоятельному господину, как я, пребывать в одиночестве.
Костюм был прав. С появлением его жизнь стала меняться. Люди стали замечать его, почтительно приветствовать. Они приглашали костюм в гости и в ресторан, жали руку и думали о его хороших манерах. Костюм от этого стал горд и чванлив и порой высказывал, что достоин большего, нежели висеть на старом тремпеле, зацепленном за гвоздь. Старый тремпель только вздыхал:
- И не таких видали... - и свешивал плечи, от чего костюм, бывало, побаивался соскользнуть.
Зиму мы пережили на удивление благополучно. Ты написал несколько писем деду, обещая приехать; узнав, что жена мастера больна, решил ехать срочно, но успел только на похороны. От ее могилы веяло холодом. Старый мастер стоял, вытянутый по струнке; несколько непослушных слезинок скатилось по щекам. Зима ютилась у его ног, мягко присыпая их снегом. По-собачьи облизывала лоб, щеки, но лишь сама таяла от их тепла.
Жизнь - она такая и есть, она состоит из потерь. Чем легче их переносишь, тем лучше, значит, приспособился к жизни. Какая бы не была твоя жизнь - она и моя тоже. Твоя печаль - это моя печаль, твои потери болят мне так же, как и тебе.
Теперь ты не открываешь окна зимой. Ты знаешь: зимой по улицам бродит Смерть, стучится в окна и двери...
- Впу-усти-и-ите-е! - воет снаружи ветер, но ты знаешь все эти хитрости и никогда не откроешь. Мы с тобой ждем весны.

***
С весной приходит новое начало. Она, щедрая, приносит издалека аромат дивных цветов, они манят в путь, и ты не в силах устоять. Много-много весен ты ощущал дыхание весны и, бросив жизнь, одетую в красивый новый костюм, отправлялся в путь, чтобы найти те дивные цветы, которых, может, и нет на свете, но так сладостен их аромат.
Я постарела вместе с тобой. Твоя голова теперь бела как снег, лицо укрыли морщины; ты ходишь, согнувшись, а когда дождит, чувствуешь, что ломит в костях.
Ты обещал показать мне мир. Что ж, я увидела далеко не худший его кусочек. Вместе с тобой мы пировали на вокзалах, ходили старыми улицами под каждый раз новым и одновременно все тем же солнцем. И теперь, когда из мириадов залитых светом окон одно оказалось твоим, ты все еще чувствуешь себя свободным, качая на коленях внуков и приговаривая:
- Вот это вот - соль, она третья... И звук у нее гудит как колокол...