Виолетта

 Любовь — это прекрасная вещь, не такая уж необходимая, как утверждают, но для полного счастья нужно быть любимым и горячо любить самому.

                «Смутная улыбка», Франсуаза Саган

    Виолетту, черноволосую худую дамочку, про таких говорят: «Сорок пять — ягодка опять!», положили в палату перед выходными. Дома её скрутило так, что пришлось вызвать скорую помощь. Скорая, повозив охающую Виолетту по приёмным покоям и выслушав аргументы недовольных хирургов, наконец, пристроила её в терапевтическое отделение областной больницы.

    Соседи по палате подобрались вовсе не тяжёлые. Вера Ивановна, молодая пышногрудая учительница младших классов, успешно вылечившая гастрит с повышенной кислотностью, готовилась на выписку, пребывала в приподнятом настроении и щедро делилась с соседками по палате разными вкусностями. Огромный кулёк  фруктов ей передали утром односельчане, приехавшие в больницу на обследование.
Разделив по тарелкам угощение, Вера Ивановна искоса глянула на новенькую и пошла к кровати бабы Маши, сухонькой старушки, кожа которой имела желтоватый, явно гепатитный оттенок.

Вера Ивановна по-хозяйски посмотрела, не закончился ли раствор в капельнице, тронула пальцем узловатую вену и, качнув пышными телесами, прошествовала обратно.
Отвернувшаяся к стене четвёртая пациентка палаты, грустная, бледная и от этого ещё более красивая Лизонька вздохнула.
— Домой хочется…
Вздох повис в душном воздухе палаты щемящим пыльным многоточием.
— Вас на обследование или как? — решила познакомиться с новенькой баба Маша.
— Или как! — ответила та.
Про свой язычок Виолетта в сердцах говорила «долбаный». Долбала она им всех подряд, поэтому врагов имела предостаточно. Кому, скажите, понравится, когда его обзывают «село, забитое налогами»? А любимые ягодицы именуют «двумя пачками махорки».

По своей наивности, пенсионерка баба Маша этого не знала  и решила поделиться с Виолеттой ближайшими планами на будущее.
— Мне ректороманоскопию назначили, — сказала баба Маша, явно напрашиваясь на сочувствие от новой соседки по палате.  — Я нянечку попрошу дырочку в трусах разрезать.
— Вы б ещё рюшечки к ним пришили, чтобы доктору было приятнее смотреть. —  ответила в своей излюбленной манере вновь прибывшая пациентка.
— Вежливее нельзя? — хмуро посмотрела на Виолетту учительница.
— Дышите глубже, проезжаем Сочи, — буркнула себе под нос Виолетта и, растянувшись поверх одеяла, притворилась спящей.

День между тем тянулся по давно заведённому расписанию. Перед обедом забежала сестричка, проверила порядок на тумбочках и унесла капельницу. Затем на несколько минут появился лечащий врач, померил давление бабе Маше, по очереди пощупал всем животы и ретировался до понедельника.
Виолетта достала апельсин, очистила его, открыла окно, швырнула в него кожуру и тряхнула рыжими кудрями:
  — На кого бог пошлёт!
Учительница осуждающе хмыкнула, баба Маша сделала вид, что ничего не произошло, и в палате снова воцарилось сонное молчание.

На ужин была перловая каша — безвкусная жижица, наполнившая до краёв тарелки больных.
После ужина освещение в палате не включали. Читать было всё равно невозможно, а откровенничать хорошо и в темноте.
Широкая полоса жёлтого света, проникая из больничного коридора в окошко над дверью, делила палату на две равные половины, высвечивала потрескавшийся в центре комнаты линолеум и погружала в загадочный полумрак обладательниц больничных одеял и подушек.

Разложив по стоявшим на столе чашкам «утопленички», одноразовые пакетики для чая, Вера Ивановна заварила их крутым кипятком из электрического чайника, оглянулась в сторону Виолетты и произнесла:
—  Давайте, знакомиться, что ли?
— Знакомиться нужно креативно, — тут же выдала формулу общения с себе подобными Лизонька. — Можно и жвачку в голову запустить.
  — На ночь жевать вредно, — отозвалась Вера Ивановна, наливая кипяток в кружку Виолетты.
Знакомство начала баба Маша кратким перечислением донимавших её симптомов болезни и выставленных в карточке диагнозов. Следующей на очереди была Вера Ивановна, которая поведала новенькой о буйных первоклашках, нервотрёпке на работе, придире директрисе и коллегах-завистницах.
— Желудок в спокойствии содержать надо, не раздражаться, а я весь день на нервах. Поесть спокойно не могу, — жаловалась она, откусывая изрядный кусок от бутерброда с сыром.

Лизоньке рассказывать было не о чем. Она была здорова, как показали все назначенные доктором анализы, недавно рассталась с молодым человеком, которого называла Алик-Кошмарик, поэтому заговорила Лиза о новом ухажёре.
Мишка-Кот из больничной палаты, расположенной этажом ниже, покорил сердце не только романтичной Лизоньки и двух барышень из соседнего отделения, но и раздатчицы Людмилы.
— Он такой симпатяга! — откровенничала та, наливая Лизе за обедом полную тарелку горохового супа.
Котом Мишку прозвала Вера Ивановна, когда тот устремил на неё свой прищуренный оценивающий взгляд.
Вихляющая походка, избитые комплименты и щеголеватая пижама выдавали в Мише пижона, себялюбца и сердцееда …
Большинство погружённых в свои болезни пациенток раздражались, слушая Мишино бахвальство и наблюдая  его слабые потуги влюбить кого-то в себя. Но так уж устроен человек, что за чередой уныния и боли он стремится разглядеть островки благополучия и зарницы надежды.
«И как я выгляжу?» — подкатывал Мишка-Кот к очередной претендентке в поклонницы.
Раздатчица Людмила восторженно млела от маслянистого взгляда соблазнителя и тут же предлагала ему добавку — порцию макарон с котлетой.
Две другие покорённые им дамы лишь снисходительно улыбались, встретившись в столовой за завтраком.
Только у Лизоньки с Мишкой вышла незадача.
— И что я такого сказала? — искренне  недоумевала она, — Лишь то, что для мужчины своего возраста, который не пьёт, не курит, он выглядит нормально.
Миша жутко обиделся и весь день её не замечал, отчего Лизавета была не в духе.
— Да не кисни ты! Видно, его бывшая пассия заклевала, вот он самооценку с другими дамами и поднимает, — будто заправский психолог определила Вера Ивановна. — Нормальный мужчина хочет от женщины любви и покоя. А Мишка — типичный бабник. Для него важен сам процесс ухаживания и эффектная концовка «а-ля секс».
— А-ля что? — встрепенулась Лизонька.

Вера Ивановна досадливо махнула рукой.
Баба Маша нетерпеливо скрипнула кроватью, намереваясь поделиться своим опытом общения с мужчинами.
— Понимаешь, детка, интимный процесс, как хороший арбуз, должен созреть, — поучительно вставила баба Маша. — Даже самый заурядный мужчина ждёт от жизни минимум разочарований. А больше всего он любит, чтобы его хвалили. Он кран починил, а ты ему: «Ах, ты мой Самоделкин!» Он яичницу приготовил, ты: «Ну, заяц, даёшь! Вкусно-то как!». Для нас, для девочек, важно, чтобы нас любили, цветы дарили, по спинке гладили. Мальчикам же нравится  вариант «похвали меня!».
Лизонька, которая не возражала против того, чтобы её называли «деткой», лениво зевнула:
—  Что о них говорить, баба Маша, надоело… Лучше анекдот расскажите…
Баба Маша покрутилась, умащиваясь удобнее на кровати, и произнесла по-старчески надтреснутым голосом:
—  Встречаются два еврея, один другому говорит: «Мы с Рабиновичем поступили в Негритянский джаз»  — «Шо ты говоришь! И много там негров?» — «Я и Рабинович! Остальные евреи»

К полуночи анекдоты и мужская тема иссякли, и обитательницы палаты перешли к воспоминаниям. Первенство оказалось у новенькой.
—  С мужем, девчонки, у меня не сложилось, —  начала своё повествование Виолетта. — Эгоист махровый оказался. Промучились мы с ним пять лет и расстались.
У меня с детства с мальчишками одно и то же повторялось: дружим, дружим, а потом он — бац! — и бросил меня. Дошло до того, что о свадьбах своих парней узнавала от кого-то. Мать всё наставляла: иди учиться, надо иметь свой кусок хлеба. Поступила в институт, познакомилась с парнем — мать давай пилить: он тебе не нужен. Начала с другим встречаться, опять слышу: ты за каждым недотёпой бегать будешь? Так и выбрала в мужья первого, кто подвернулся, чтобы «белой вороной» среди подруг не оказаться. Только рассыпались наши отношения, как бусы рассыпались.
И тут вдруг слышу от одной умной тётки фразу: Женщине в жизни нужна цель, а мужчине — смысл.

Так цель у меня и появилась — найти своего мужчину. Стала я к знакомым парням приглядываться. Понять бы только «смысл» этот, про который тётка говорила. Чего хочет мужчина? Водки? Секса? Или жареных котлет?
 Очередной мой вариант благополучной  семейной жизни хотел кататься на велосипеде. Даже когда в больницу с аппендицитом загремела, он с велосипедом не расстался.
— Ты собралась болеть? Болей! А я как катался на велосипеде, так и буду кататься!
Мне детей от него хотелось, заботы. А вечером — поговорить с ним, приласкать его. На деле же что ни скажу, обижается. Да и я из обид не вылезала.
Мама рассказывала, что маленькой тоже обидчивая была: губы надую, платочек расстелю, сложу в него носки, трусы, завяжу в узелок и — к двери. Стою, топаю ногами, чтобы мама слышала, сразу не ухожу. Жду, когда она спросит:
— Веточка, а ты куда собралась?
— Ухожу, — отвечаю, — ты меня не любишь…
Для меня самым страшным в жизни было предательство. И вдруг встречаю своего благоНеверного на остановке с тёткой какой-то.
Вечером говорю ему: «Сделай хоть что-нибудь!». Он взял чемодан и ушёл.
Я совсем на себя рукой махнула. Разочаровалась в себе. Институт бросила. Цель потеряла и смысл перестала искать.

А жизнь всё равно по дороге колобком дальше катится.
Мне тогда чуть за сорок перевалило. Пошла я работать на Евпаторийскую парковку. День на день похож. Не отличишь, вспомнить нечего. Правда, были и там весёленькие истории.
Подъезжает «крутой» джип. За рулём мужик с тугой барсеткой и, не отягощённым интеллектом лицом. Представьте, машина «Хаммер», шикарный жёлтый джип. Сзади красной краской на всё стекло надпись: «На Берлин!» 
Этот «Хаммер», видно, к поезду встречать кого-то приехал, и у въезда на парковку водила на своего знакомого наткнулся.
Я сижу под зонтиком, жду, когда водитель оплачивать парковку придёт.
Вечереет. Мужчины беседуют.
Поднимаюсь, иду к ним. Надеты на мне, как положено шорты, футболка, панама в дырочку (чтобы продувало, жарко же!), бейджик на ремешке висит с ФИО и гордым званием парковщицы. Защип с талончиками на поясе болтается. Правда, закопчённая я, как Маугли. Очки поднимаю, подхожу к окошку водителя «Хаммера»:
— Три гривны, — говорю.
Мужик смотрит непонимающе.
— Не хочу, — отвечает.
— Я тоже не хочу, но надо…, — говорю.
Вижу по глазам: растерялся, думает послать меня куда подальше. Достаю талон на парковку, отрываю чек…
— А-а-а-а,  — дошло до него.
— А вы что подумали? Что я средь бела дня себя задёшево предлагаю?
Смеётся. Отлегло у мужика.

После парковки стояла на вокзале «разводящей» — курортников разводила по квартирам.
Курортников у нас «куржами» называют — «курортные жители» значит. Так и спрашивают утром:
— Куржей много приехало?
Курортники разные попадаются. Бывают среди них «перебежчики» — эти часто меняют квартиры. Переночуют, утром на пляж. Познакомятся, поговорят с другими курортниками, сравнят цены и перебираются на новую квартиру. От «перебежчиков» одни убытки.
Среди «разводящих» тоже нечестные встречаются, сунут курортника непонятно куда, деньги получат и в кусты. Курортник на пляж пойдёт, а назад дорогу найти не может. На вокзал приходит, чтобы «разводящие» домой отвели.
Бывало, что и влюблялись в меня. Как-то прицепился курортник из Рязани, хвастается:

— Меняю одну 40-летнюю на двух 20-ти летних.
— Если есть мешок виагры, нет проблем, дядя, — отвечаю.
Он о своих подвигах по мужской части рассказывает. Бахвалится.
— Денег и женщин никогда не бывает много.
— Ну, покажи уже что-нибудь,  — говорю ему, — чем ты хочешь меня удивить?
Так и сник несостоявшийся Ромео.
—  И в щёчку даже не поцеловал? – уточнила баба Маша.
—  Ага, целых три раза. Эманация нежности при такой нашей бедности! — хмыкнула Виолетта.
— Потом всё «папики высокого полёта» попадались из тех, что пнёшь, и полетит к своей жёнушке в гнёздышко…
И зачем мне вся эта любовь-морковь?
 
Постояла я разводящей сезон и отправилась на заработки в Одессу.
Устроилась в воинскую часть работать поваром. Ребята в части служили со всей Украины. Только и слышно, как переругиваются:
— Кацап!
— Бандера!
— Кацап!
— Бандера!
Повара на кухне тоже из разных регионов собрались.
— Представляешь, с кацапкою работаю! — звонит своим в Моршин по мобилке Мария.
Я в долгу оставаться не люблю, достаю телефон и громко, чтобы все слышали, подруге в Евпаторию звоню:
— Представляешь, с бандеркою работаю!
Вообще одесситы — народ надёжный. Не подставят, в сумку подбрасывать губки для чистки посуды не будут. Одессит сам заработает и другому заработать даст.
В Одессе, когда устраиваются на работу, первым делом спрашивают: «Что я с этого буду иметь?», и только потом: «А что я буду делать?»
Делать деньги — привычное занятие коренного одессита. Есть и любимая шутка:
— На этом можно что-нибудь наварить?
— Таки да! Навар от яиц!

Солдатиков я жалела:
— Так, хлопцы, будем кормиться. Наедаем шею, чтобы девчатам было на чём кататься!
Они ко мне тоже со всей душой относились.
Как-то принимаю посуду. Мальчишки остатки еды в ведро с тарелок счищают, но уж очень неаккуратно. Смотрю, всё мимо ведра побросали.
«Что с них возьмёшь, дети ещё», — думаю.
На следующий день возвращаются солдатики с полигона расстроенные.
Федька, чернявый такой хлопец из-под Львова, жалуется:
— Стрельбы были, тётя Виолетта, так командир с замполитом все патроны отстреляли, а нам не дали.
— Вы ж дауны, Федя! — в сердцах говорю ему, — Ты в ведро с тридцати сантиметров попасть не можешь! Как же тебе автомат, сопляку, давать? Ты чего, в армию пришёл?
— Так на работу ж не брали. Колы ж уже до дому…
— Куда «до дому»? Тебе всего год служить, а ты ноешь!
Заведующий столовой меня уважал, но язычка моего побаивался. Однажды не выдержал:
— Дробченко! Есть такой вопрос, на который вы не можете ответить?
Я ему честно:
— Нет!
— Я так и понял…
Вечерами кое-кто бегал в самоволку.
— У вас что? — спрашиваю. — Пионерская зорька до сих пор в заднем месте играет? А если попадётесь?
А они мне ехидненько так:
— Тётя Виолетта, как вам удаётся отругать нас, не сказав ни слова матом?
— Зубы  не заговаривайте, защитнички убогих и сирых. Возвращаться будете через фейсконтроль! — пугаю их, чтобы не напились до чёртиков.

Потом в Украине началась революция, майдан… Я вернулась домой и встретила Аркадия.
Говорят, не спрашивай Бога «За что?», спрашивай «Зачем?».
Зачем красивый, до дрожи в коленках, встретился на моём пути? Зачем опять поверила? Знала же, что с парнями не везёт. Зачем было лезть к нему с вопросом о той, другой, молодой и длинноногой?
Было так больно!
Но Бог накрыл ладошкой…
Я справилась…
Поняла вдруг, что всё время предаю себя! Чем-то жертвую, под кого-то подстраиваюсь. Ещё пару таких женишков — и останусь навсегда с климаксом в обнимку. Стало себя так жалко…
Виолетта подозрительно хлюпнула носом. Весёлое настроение сдулось, как первомайский шарик. Рассказ, начавшийся бравурно, стал пробуксовывать, наезжая на житейские закавыки.

— Эх, жизнь! Оглянуться не успеешь, как зима катит в глаза, — процитировала баба Маша незавидную участь стрекозы из басни Крылова.
— Человек не так прост… У каждого есть то, за что его можно по мягкому месту отшлёпать, — отозвалась Вера Ивановна.
Лизок ничего не сказала по причине безмятежного посапывания точёным носиком в ладошку.
Повисшее молчание давило болью Виолетты. 
— Я справилась. Сказала себе: если любишь — люби! Хочешь кричать — кричи! Хочешь бежать — беги! Хочешь бросить — бросай! Только не приноси себя в жертву. Никогда и никому…
Она отвернулась к стене и натянула одеяло.

Утро субботы выдалось серым и дождливым. В палате было тихо. Лизонька ещё до завтрака уехала домой. Баба Маша отпросилась у дежурного врача на выходные и торопливо утеплялась мохеровым шарфом перед выходом на улицу.
Вера Ивановна, уже побывавшая на завтраке, поставила на тумбочку спящей Виолетты принесённую из столовой тарелку манной каши, постояла у окна, всматриваясь в унылый пейзаж больничных корпусов и решительно заявила:
— Поеду к подруге.
Виолетта приподнялась на кровати.
— Ты в порядке? — участливо спросила Вера Ивановна.
Виолетта одобрительно кивнула и улыбнулась.
Вере Ивановне показалось, что лицо  Виолетты светилось улыбкой женщины, немного наивной в своём эгоистичном желании быть счастливой и в то же время доброй, прощающей всех и вся. Улыбкой самодостаточной и беззащитной, как улыбка мудрого в своём неведении ребёнка, в глазах которого отразилась вся красота мира.
2016г.